Всемирная спиртолитическая

VII

Переоценивать противника — вредно, недооценивать — опасно. Поняв, что недооценили обороняющихся, их высокий моральный дух и готовность сражаться до конца, федераты приступили наконец к планомерной осаде Тмутараканьска и начали подготовку к решающему штурму.

Пятеро суток свыше двухсот «градов» и «ураганов» громили город с утра до вечера. Одновременно пятьсот реактивных бомбардировщиков бомбили позиции спиртармии в самом Тмутараканьске и вокруг него, делая по две с половиной — три тысячи самолето-вылетов в сутки, сбрасывая на головы героических защитников города сотни тысяч бомб, в том числе весом полторы-две тонны, пробивавших трехметровую толщу бетона.

В воздухе стоял непрерывный гул моторов, грохот канонады, вой сирен ПВО и пожарных машин. Огромные клубы черного дыма поднимались в небо над горящим днем и ночью городом, застилая солнце.

20 сентября две танковые и шесть мотострелковых дивизий федератов перешли в наступление по всему Тмутараканьскому фронту и, прорвав внешнее кольцо обороны, вечером того же дня ворвались на городские окраины. Начались ожесточенные уличные бои. Обе стороны несли большие потери, но никто не хотел уступать. Вооруженные почти исключительно одним только дубьем и верой в правоту своего дела, не имевшие из еды ничего, кроме небольшого количества спирта и сухарей, спиртармейцы непрерывно контратаковали, встречая врага в штыки. В войсках не было отмечено ни панических настроений, ни случаев дезертирства и предательства. Только одна рота социал-демократов-дегенератов имени Михаила Гробачева перешла на сторону противника с заранее заготовленным голубым транспарантом: «Долой советскую власть! Даешь госкап!». Все остальные дрались геройски. Пухли от голода, недосыпали, недопивали, но когда кончались боеприпасы, в порыве всеобщего воодушевления с понтом забрасывали наступающих федератов градом полученных с Кубы по линии Красного Креста гнилых грейпфрутов и мандаринов.

И все же силы были неравны. Не считаясь с потерями, враг лез напролом. Создалась катастрофическая ситуация. Тмутараканьск был в двух шагах от гибели. Счет шел уже на часы. В этих трудных условиях, командующий обороной города генерал Ненашев созвал экстренное совещание командиров частей, начальников спецслужб, городской Чека и милиции, руководителей партийных и советских органов.

В ходе завязавшейся плодотворной дискуссии было высказано множество предложений по выходу из сложившейся ситуации, но все они предполагали возможность привлечения дополнительных технических средств и людских резервов с других участков фронта, где положение было не менее сложным. Внутри осажденного города таких средств не было. Противник не просто превосходил численно защитников «последней цитадели спиртолитизма на юге Перфорации», он давил техникой.

Имевшиеся же в распоряжении спиртармейцев танки, БТРы и артиллерийские системы можно было пересчитать по пальцам. Требовалось на месте из подручного материала «из нету сделать конфету».

Генерал был недоволен. Нервно попивая спирт из фляги с дарственной надписью «Дорогому товарищу Ненашеву от Ленинского ЦК в день рождения дорогого товарища Губанова», он выговаривал членам совета, требуя от них принятия новых нестандартных решений.

— Да! — говорил он, брезгливо топорща свои желтые прокуренные усы. — Отсутствие свежих идей, слабые аналитические способности, шаблонность мышления, начетничество — вот факторы, которые всегда мешали динамичному развитию нашей партии, негативно сказываясь на наших начинаниях. Отсутствие квалифицированных, высокообразованных, талантливых руководителей уже теперь доставляет нам массу неприятностей и когда-нибудь, я уверен, погубит нас окончательно! Ну же, товарищи! Напрягитесь, сделайте над собой небольшое героическое усилие — изобретите хотя бы велосипед, если не в состоянии изобрести ничего другого! Неужели вы до такой степени пропили свои дебильные мозги, что даже перед лицом столь грозной опасности у вас не срабатывает инстинкт самосохранения и никакая сила не может заставить вас думать логически! Говорите, высказывайтесь! Я жду!

Никто не откликнулся на его призыв. Все молчали. Давящая, тревожная тишина повисла в воздухе. Ненашев снова отхлебнул из своей фляги, сказал, внимательно разглядывая хмурые, усталые лица своих подчиненных, их красные от вина и бессонницы глаза, наморщенные изображающие напряженную работу творческой мысли лбы.

— Да поймите же вы, олухи! Положение наше критическое. Враг наступает с трех сторон, превосходящими силами прижимая нас к городской свалке. Резервов нет, оборона трещит по швам: бичполки тают на глазах — кто травится технарем, кто валится с ног, не выдерживая на скудном спиртпайке. Необходимо принять какие-то экстраординарные меры, чтобы заткнуть образующиеся ежеминутно дыры, иначе городу крышка!

Он сделал ударение на последнем слове, с силой опустив свою тяжелую руку на крышку стола.

— Попрошу высказываться, какие у кого имеются на этот счет соображения.

В комнате снова воцарилось тревожное молчание.

— А может, попробовать бронетрамвай?! — подал голос Ермаков и, поднимаясь со своего места, добавил: — Мы с пацанами давно над этим думаем.

— Как? Как вы сказали? — удивился генерал. — Бронетрамвай? Очень интересно! Расскажите поподробнее, пожалуйста!

— Да че говорить-то? — переступив с ноги на ногу, ответил Чопик.

— Берем обыкновенный трамвай, усиливаем броней, ставим пулеметы, пару орудий и кидаем на самый опасный участок. Ни у кого такого нет; даже у анархистов всего одна пулеметная дрезина, а тут целый трамвай

— все тупики и закоулки наши будут! У меня и чертежи с собой… — Он расстегнул кожанку и вынул из внутреннего кармана большой засаленный сверток. — Разрешите?!.

— Показывай! — кивнул Ненашев и, склонившись над столом, принялся внимательно изучать разложенные предчека по столешнице замысловатые каракули…

Идея понравилась всем без исключения. Тут же постановили сформировать бронетрамвай и указом Спиртвоенсовета фронта назначили Чопика его командиром. Начальнику трамвайного парка поручили выделить необходимый подвижной состав, а директору завода «Пьяный дизель» — организовать работу ремонтных бригад из числа самых сознательных алкашей и тунеядцев.

Всю ночь в полуразрушенных темных цехах «Пьяного дизеля» кипела работа. Накачанные до невменяемости спиртом рабочие-металлисты колдовали над старым списанным трамваем, превращая его в миниатюрное подобие бронепоезда: варили вдоль бортов толстые стальные листы с бойницами, устраивали бронеплощадки, устанавливали пулеметы и орудия, прилаживали спереди большой блестящий снятый с бульдозера отвал, меняли старые покрышки на новые, ставили на двигатель реактивные ускорители…

К рассвету все было готово. В седьмом часу утра новоиспеченный бронетрамвай выкатился на линию, мерно покачивая бортами всех четырех своих бронеплощадок. В центре возвышались два свежевыкрашенных яркой красной краской бронированных вагона с большими круглыми пулеметными башнями на крышах. Спереди к составу прицеплена была открытая платформа с установленной на ней старенькой трехдюймовкой, позади еще одна — со скорострельным зенитным орудием. Над передним вагоном, в котором разместились боевая рубка и командный пост, гордо реял на ветру высоко поднятый на стальном древке красный спартаковский флаг; над задним, там, где расположили радиостанцию и камбуз, белела большая круглая тарелка спутниковой антенны. Вдоль всего левого борта аршинными буквами белой нитроэмалью было выведено название бронетрамвая: «Красный беспредельщик». По правому борту в промежутках между входными дверями виднелись два лозунга, намалеванные буквами помельче: «Даешь всемирный кирогаз!» и рядом: «Смерть ментам! Долой сухой закон!».

Набитый до отказа снарядами, пулеметными лентами, ящиками с «Прусским Севером» и спешно собранными по подвалам и притонам бичами и наркоманами, трамвай отправился к зданию Спиртсовета. Встречавший его Ненашев пришел в совершенный восторг при виде столь грозной и внушительной боевой единицы.

— Ну, теперь нам никакая контра не страшна! — сказал он членам Совета, вылезая из вагона, после осмотра «Беспредельщика». — Скажите спасибо товарищу Ермакову! — Надоумил. Он дружески хлопнул по плечу зарумянившегося от смущения командира. — Это же целый сухопутный крейсер! Два орудия, шестнадцать пулеметов! О-го-го! — Ненашев покачал головой и, одобрительно поцокав языком, добавил, бросив взгляд на выстроившихся вдоль бортов бронетрамвайщиков: — А люди, люди-то какие! Прелесть что за люди! С такими хоть сейчас в разведку! Растрогавшись, он подошел к стоявшему ближе всех первому попавшемуся бойцу.

— Что, братец?! — спросил весело грязного, заросшего густой щетиной, в драном ватнике и в калошах на босу ногу бича, от которого за версту несло перегаром и запахом давно нестираного белья. — Как настроение? Боевое? Давно на бронетрамвае?

— Да сегодня с утра как с подвала забрали… — пожал тот плечами и смахнул со лба присосавшихся к нему жирных вшей. Вставай, говорят, нибилизация! И, почесываясь, добавил, рыгнув генералу прямо в лицо: — Спиртяшки бы, а?!

— Хорошо, хорошо! — поморщился генерал. — С этим проблем не будет. И поспешил в сторону, к установленной перед входом в Совет трибуне. Ему не терпелось обратиться к личному составу крейсера с напутственной речью.

— Товарищи красные революционные бичи! — раздался в наступившей тишине его могучий, рокочущий стальными нотками баритон. — Граждане алкоголики! Орлы! Спиртолитическая революция в опасности! Смертельная угроза нависла над славным Тмутараканьском. Враг изо всех сил стремится овладеть городом, являющимся краеугольным камнем обороны всего фронта. Чтобы предотвратить катастрофу, необходимо во что бы то ни стало перехватить у него стратегическую инициативу, взять ситуацию под свой контроль. Спиртвоенсовет на вас возлагает эту историческую миссию. Будьте достойны высокого звания защитника спиртолитического отечества! Постарайтесь оправдать оказанное высокое доверие! Помните, что вы — последний резерв Верховного командования! От вас зависит судьба города, судьба фронта, можно сказать, судьба всей революции. На вас вся надежда! Выручайте, отцы родные, спасайте — погибнем ведь все!..

Он остановился на минуту перевести дух и собраться с мыслями. Губы его дрогнули, глаза едва заметно увлажнились.

— Вперед, к победе! Под чутким руководством Ленинского ЦК и лично товарища Губанова! Долой сухой закон! Да здравствует красный спиртолитический беспредел! Ура!

— Урр-а-а-а! — хриплым клокочущим эхом отозвалась сотня пропитых простуженных глоток.

После генерала говорил Чопик.

— Я тока хочу сказать, что типа полностью согласен с предыдущим оратором. В общем, мы им дадим прикурить! Покажем, где раки зимуют. И пусть товарищи из ЦК не беспокоятся! Мы в грязь лицом не ударим. Если понадобится, будем драться до последней капли спирта! А там уже — нам пиво, а их — раком!

— Спирта давай! — перебил чей-то грубый голос.

— Правильно! Спирта давайте! — загудели одобрительно остальные спиртармейцы.

Предчека зло стиснул зубы, метнув гневный взгляд в сторону, откуда раздался наглый выкрик.

— Шта?!.

— По вагонам! — гаркнул во все горло подоспевший на выручку Сергей.

Прекратив пререкания, команда бросилась по местам, разбившись на расчеты. Получив последние инструкции и тепло обнявшись с Ненашевым, Ермаков занял свое место в боевой рубке. Оркестр грянул «Вы жертвою пали». Дав прощальный гудок, «Красный беспредельщик» покатился по рельсам навстречу славе и неизвестности.

Спустя четверть часа бронетрамвай принял боевое крещение, вступив в бой со штурмовой группой федератов…

Группа бомжей-спиртстроителей, возвращаясь на фронт из госпиталя после курса усиленной спиртотерапии, наткнулась на задворках какого-то оптового склада на вагон просроченного жигулевского пива годичной давности. Веселились всю ночь, а утром на склад нагрянули прознавшие про пиво федераты. Оказавшиеся в меньшинстве спирт-строители заняли круговую оборону. Заблокировав базу со всех сторон, жаждущие халявного пива неприятели принялись расстреливать безоружных бичей гранатами со слезоточивым газом и бутылками с нарзаном.

Скоро бомжей начало дубасить с похмела. У многих от просроченного пива случились понос и рвота. Сдерживать натиск наймитов мирового капитала становилось все труднее. Несколько раз, вооружившись ломами и лопатами, бичи ходили в рукопашную, пытаясь вырваться из кольца окружения, но каждый раз с потерями откатывались назад.

Бедолаги уже отчаялись в спасении, когда, выскочив из-за угла соседнего с базой дома, бронетрамвай обрушил на федератов огонь всех своих пулеметов. Те пришли в ужас. Бросив заморенных бичей, они сосредоточили все внимание на появившемся неизвестно откуда стальном чудовище. Пули и осколки гранат забарабанили по броне «Беспредельщика», начали разворачиваться пушки…

— Орудие к бою! — скомандовал Чопик, наблюдая в перископ за действиями неприятельских артиллеристов. — Огонь!

С передней платформы трехдюймовка прямой наводкой ударила по вражеской батарее. Сзади Серега поддержал ее огнем обоих стволов своей «зэушки». На противника обрушился шквал осколков и шрапнелей.

В это время раздалось громовое «Ура!». Разобравшись что к чему, спиртстроители перешли в контратаку. В две минуты все было кончено, — побросав оружие, враги в ужасе бежали. Стройбатовцы были спасены.

В последующие дни боевая страда Чопикова детища продолжилась. «Красный беспредельщик» совершал стремительные рейды по тылам противника, участвовал во множестве боев, и нередко его орудия говорили в этих боях решающее слово. Ситуация в городе коренным образом изменилась. Теперь уже федераты оказались в роли обороняющихся, а поверившие в свои силы, и прежде всего в силу бронетрамвая, спиртармейцы безудержно рвались вперед. Неприятельское командование попробовало бороться с новой напастью: выделило спецгруппы, охотившиеся за «Красным беспредельщиком», разбиравшие рельсы, взрывавшие стрелки, устраивавшие артиллерийские засады. Но железный экипаж бронекрейсера прорывался через все заслоны, невредимым выходя из любой переделки. В конце концов федераты махнули на него рукой и, не придумав ничего лучше, чем назначить за головы Чопика и двух лучших его командиров — Сереги и Каляна вознаграждение в виде железнодорожной восьмидесятитонной цистерны со спиртом, старались избегать встречи с бесстрашными бронетрамвайщиками.

Отныне, где бы ни появлялся Ермаков со своими архаровцами, всюду спиртармейцам сопутствовал успех, всюду у обескураженных врагов не оставалось ни малейшего шанса, никакой надежды на спасение. Изо дня в день посылали бронетрамвай на самые тяжелые участки, изо дня в день с боем вырывала у врага победу его героическая команда…

Стучат колеса, воют сирены, гремит канонада, мчится по рельсам разудалый бронетрамвай. Рвутся кругом снаряды, сыплются градом осколки, трещат пулеметы, отскакивают как горох от бронированных вагонов вражеские пули, развевается на ветру красное спартаковское знамя, кружит во все стороны двуствольная зенитка, разя направо и налево кого ни попадя, вторит ей грозным эхом старенькая трехдюймовка. Слышатся в эфире тревожные голоса: «Внимание, внимание! На линии “Красный беспредельщик”»! Бегут в панике враги, не выдержав железного спиртармейского натиска…

О бронетрамвае и его бесстрашном командире складывали легенды. О нем пели песни, рассказывали анекдоты и загадки.

Например:

— Что такое: длинное, красное

Для жизни опасное?

Ответ: «Красный беспредельщик».

Или:

— Какие колеса не крутятся у бронетрамвая на повороте?

Ответ: Никакие.

— Почему?

— А все пропиты!..

Особенно отличился «Красный беспредельщик» в боях за Тмутараканьский винзавод и при штурме местной психбольницы, превращенной федератами в страшный застенок для героических красных алкашей-подпольщиков.

Однажды в разгар боев в центре города Чопика вызвали в Спиртвоенсовет. Он явился незамедлительно, примчавшись в назначенное время на своем беспредельном броненосце.

— А, товарищ Чопик?! — обнял его, приветливо улыбаясь, Ненашев. — Очень хорошо, что вы пришли! У меня для вас дело государственной, можно сказать, важности, не терпящее ни малейшего отлагательства.

— Я и мой доблестный экипаж всегда готовы к выполнению любого ответственного задания! — бодро и четко отрапортовал краском, вытянувшись по стойке смирно.

— Вот и замечательно! — улыбнулся генерал, широким жестом приглашая гостя к разостланной на столе карте. — Вот это, — он ткнул пальцем в затертую до дыр, грязную, как портянка, бумажку, — площадь Красного Первача. Рядом — здание психиатрической лечебницы. Там сейчас хозяйничают федераты, подлые наймиты мировых сциртмонополий. По данным нашей разведки, в застенках этой психушки томятся сотни заключенных туда гнусными палачами красных спиртолитических героев. Над ними всячески издеваются: лишают их ежедневного спиртпайка, под предлогом лечения от шизофрении и белой горячки испытывают на них новые психотропные препараты, заставляют каждый день чистить зубы, мыть уши, говорить «спасибо», «пожалуйста» и учат тому подобным мелкобуржуазным гадостям. Нам стало известно, что командование федератов отдало приказ казнить всех узников, вшив им «торпеды». Чтобы предотвратить эту кровавую расправу, Совет принял решение штурмом взять здание психушки и освободить наших невменяемых товарищей. Сейчас у здания больницы идет тяжелый бой. Вашему бронетрамваю поручено поддержать огнем своих орудий наступление 6-го ударного Агдамского бичполка, который со вчерашнего вечера безуспешно атакует психиатрические застенки. Мы очень на вас рассчитываем. Постарайтесь помочь ударникам. Помните, от вас зависит судьба многих сотен людей — беззаветных борцов спиртолитической революции. Не успеете — им крышка, точнее, «торпеда» в задницу…

— Успеем! — уверенно мотнул головой краскомспирт. — Успеем и все сделаем как надо! Выручим братишек, не сомневайтесь!

Он надел бескозырку и, попрощавшись с генералом, вышел на улицу. Через минуту, дав длинный гудок и чихнув солярным дымом, стальная махина «Красного беспредельщика» уже неслась по звенящим от напряжения струнам отполированных до блеска рельсов в сторону осажденной психбольницы.

— Ну, где вы, черт возьми, шляетесь! — вопросом встретил вылезавшего из вагона Ермакова подскочивший к нему пьяный в стельку, в помятой фуражке без кокарды и драных вымазанных известкой штанах, голый до пояса, растерянный человек. Он громко матерился и размахивал руками, словно опасаясь потерять равновесие. — Мы тут без вас совсем того этого… крантец…

— Где командир? — спросил Чопик строго, придерживая пьяного одной рукой за плечо, чтобы тот не упал, и спокойно закуривая папироску.

— Командир ранен ударом пинцета в мягкую часть бедра правой ноги, — отрапортовал растерянный в фуражке. — Я за него — зампоспирт Бухарин.

— Хорошо! Понял! — ответил предчека, перекрикивая грохот орудийной пальбы. — Мы сейчас подойдем поближе и посмотрим что к чему. Вы после первого залпа — сразу вперед, на ура в штыки и всех к чертовой матери! И отвлекающий маневр не забудьте — с черного хода попробуйте их прощупать…

— Будет сделано… — промычал пьяный зампоспирт и свалился краскому под ноги. Его унесли подоспевшие на помощь бичбойцы.

— Марш вперед! — скомандовал Ермаков, поднимаясь в боевую рубку. — Калян, орудие к бою! Осколочно-фугасным заряжай…

Калян отставил в сторону початую канистру с технарем и бросился к снарядному ящику. Жирабас открыл новую банку тушенки; Санек судорожно сжал трясущимися руками рукоятки башенного пулемета.

— Идем на ура! — передал командир по радио на все боевые посты. «Красный беспредельщик», выкатившись на площадь перед психушкой из-за угла разрушенной соседней пятиэтажки, дал первый залп…

Но на ура как-то не получилось. Поднявшиеся в атаку агдамцы попали под перекрестный огонь засевших в больничных корпусах пьяных санитаров и нянечек. Бичи залегли метрах в ста от центрального входа, и никакие уговоры командиров не могли заставить их подняться. Одновременно посланная в обход спиртразведрота полка попала в засаду, устроенную фельдшерами тринадцатой спецбригады скорой помощи, и, почти в полном составе взятая в плен, была тут же на месте «торпедирована» кровожадными спецназовцами.

Неудача постигла и команду железного крейсера: подойдя слишком близко к окнам больничного корпуса, он подорвался на установленном психиатрами фугасе, начиненном ампулами с морфином. Взрывом выбило пару передних колес головной платформы, а осколками ампул был выведен из строя весь расчет славной трехдюймовки. Четверо здоровенных парней — все питерские наркоманы-добровольцы, помогавшие Каляну у орудия, свалились замертво, получив смертельную дозу морфина. Сам Калян, отошедший в этот момент за пивом, не пострадал, но без прислуги не мог с бодуна справляться со сложным механизмом орудийного замка. Прикрывая отход агдамцев, бронетрамвай сдал назад, выходя из зоны обстрела. Через полчаса, устранив неполадки (вместо слетевших стальных поставили деревянные колеса) и ободрив приунывших бичей, бронетрамвайщики пошли в новое наступление.

Психушка оказалась для спиртармейцев крепким орешком. Основательно запасшиеся медицинским спиртом обкуренные вусмерть санитары не думали поддаваться и плотным ружейным огнем срывали все атаки красных.

Чопик был вне себя от злости. После восьмой атаки он решил изменить тактику: не ограничивать боевую работу трамвая пассивной поддержкой наступающей пехоты, а перейти к активным действиям. В то время как агдамские бичи в очередной раз поднялись в атаку, пытаясь в лоб штурмовать ощетинившуюся пулеметами и бормашинами больницу, «Беспределыиик» выскочил с торца головного корпуса и высадил десант. Под прикрытием Серегиной зенитки, метким огнем своих стволов приведшей к молчанию все имевшиеся здесь пулеметные гнезда противника, десантники проникли на территорию больничного городка и через продухи пробрались в подвал, быстро очистив его от пьяных в зюзю психмучителей. Захваченный в покойницкой патологоанатом был препарирован ими на месте. Но дальше подвала пройти не удалось: обнаружив в покойницкой десять сорокалитровых фляг со спиртом, десантники принялись за раздел ценного трофея, позабыв о том, для чего они сюда прибыли.

Воспользовавшись заминкой, психиатры затопили подвал, спустив туда больничную канализацию. Десантники вынуждены были спешно ретироваться под прикрытие трамвайной брони.

Весь день красные безуспешно атаковали психушку. В девятом часу вечера разведка сообщила, что с запада, со стороны винзавода, к больнице подходят большие массы войск федератов. Вслед за тем позиции Агдамского полка подверглись массированному авианалету и обстрелу из дальнобойных крупнокалиберных гаубиц. Времени на раздумье не оставалось. Нужно было срочно что-то предпринять. Ермаков, взявший на себя командование операцией, созвал совещание. Все были в полной растерянности. Но тут произошло неожиданное. Пока судили да рядили, как быть — отойти, оставив несчастных узников на произвол судьбы, или до подхода главных сил противника еще раз попытаться захватить больницу, в психушке вспыхнуло восстание. Содержавшиеся на пятом этаже главного корпуса психи, освободившиеся от крепких пут смирительных рубашек, набросились с приготовленными заранее вилками и скальпелями на больничных сторожей и, перебив охрану, взяли весь этаж под свой контроль. Над крышей больницы взвилось переделанное из чьей-то заношенной до дыр футболки красное знамя.

Услышав звон бьющегося стекла, увидев вылетающих из окон пятого этажа пьяных санитаров, главный бронетрамвайщик сразу догадался, что произошло, и тут же принял единственно правильное решение.

— Товарищи! — обратился он к бойцам и командирам, с напряжением наблюдавшим за происходившим в больнице. — Настал решительный момент. Теперь или никогда! Наши безумные братья, томящиеся во вражеских застенках, готовы поддержать нас, и наш долг — сделать все возможное и невозможное, чтобы помочь им обрести желанную свободу! Да здравствует всемирный спиртолитический беспредел! Смерть буржуйским прихвостням! Даешь всемирное братство всех спивающихся!

Воодушевленные его пламенной речью агдамцы с развернутыми знаменами, с пением «Интернационала» пошли на приступ. Зажатые между двух огней психиатры были смяты и частью перебиты, а частью взяты в плен.

Пленных отвели в подвал и там препарировали. Изможденных пытками психов и алкоголиков уложили на носилки и вынесли из горящего здания. Многих пришлось приводить в сознание при помощи технаря, тройного одеколона и ацетона. А вот спирт, которым до предела была набита больница, спасти не удалось: весь он погиб в пламени начавшегося пожара. Закрепиться в больничном городке тоже не получилось — подошли опоздавшие всего на несколько минут федераты. Ермаков со своим бронетрамваем остался прикрывать отход доблестного бичполка. Весь вечер продолжался бой с превосходящими силами противника. Только когда последние носилки достигли расположения главных сил красных, усталый «Беспредельщик» прекратил обстрел федератов и, дав прощальный гудок, скрылся в тревожной темноте промозглой сентябрьской ночи, оставив нерасторопных врагов с носом.

Освобожденных психов на базе он уже не застал. Их со всей поспешностью отправили на реабилитацию. Передавали, что многим из них не помогала даже реанимация — так сильны были выпавшие на их долю страдания.

За свои решительные действия Чопик получил благодарность от Спиртвоенсовета фронта и лично генерала Ненашева. Присутствовавший при этом член Совета товарищ Спиртодубцев, у которого в психушке томился родной сын тунеядец и наркоман, взятый в плен еще полгода назад, а теперь вдруг счастливо обретший свободу, горячо обнял отважного предчека и, расцеловав троекратно, сказал дрогнувшим голосом:

— Спасибо за сына, командир! Спасибо! Век не забуду! Помирать стану, а тебя вспомню, какое ты мне ярмо на шею повесил!

— Да что вы, не надо! — растроганно улыбнулся краском. — Я еще и не такое могу!..

И действительно, буквально через неделю он снова сильно отличился, показав, что и впрямь способен на многое.

«Красному беспредельщику» поручили участвовать в штурме Тмутараканьского народного винзавода и имени Ивана Икотникова. Завод этот, расположенный в самом центре мегаполиса, имел стратегическое значение для снабжения красных частей пивом и являлся, по общему мнению, ключом к обороне всего города. Заняв его после тяжелых боев еще в начале августа, федераты лишили защищавших Тмутараканьск спиртармейцев возможности пить свое местное пиво. Необходимый алкашам ежедневно в огромных количествах продукт приходилось с большими трудностями подвозить из соседнего Синячинска, расположенного в ста пятидесяти километрах от Тмутараканьска, но его все равно не хватало.

Лишенные возможности пить ерш, спиртармейцы пачками переходили на сторону установивших в городе пивную монополию федератов. Положение красных становилось критическим. Несколько раз уже спиртармейские бичполки пытались штурмовать завод, но все их попытки в буквальном смысле слова захлебывались в пивном изобилии расположенных на подступах к нему многочисленных пивных и закусочных. Даже самые отборные спиртармейские части терпели полное фиаско, оказавшись под стенами завода. Потеряв здесь только за две недели сентября учебную роту студентов-алкоголиков ростовского университета, батальон магаданских зэков-полосатиков и бригаду тяжелых бульдозеров на педальном ходу, Спиртвоенсовет решил наконец ввести в дело свой главный и последний козырь — непобедимый бронетрамвай. В помощь ему направлена была штрафная рота чиновников-взяточников и 1-й спиртолитический советский полк язвенников-хроников.

Старые, дореволюционной постройки, красного кирпича мрачные заводские корпуса тяжелой, давящей громадой возвышались над окружающими их жилыми микрорайонами. От них за версту (даже две) тащило пивным перегаром и ароматом прокисшего сусла. Гнусное зловоние хмельным облаком окутывало и сам завод, и прилегающие к нему пивнухи. Над зданием центрального склада болталось на высоком шесте знамя федератов. Все подступы к заводу были густо заминированы и простреливались засевшими на крышах снайперами и пулеметчиками.

Нагрянув внезапно посреди ночи, Чопик попробовал по своему обыкновению с ходу захватить проходную завода, охранявшуюся взводом пенсионеров ветеранов труда и инвалидов по зрению. Но в темноте, не разобрав дороги, трамвай со всего разбегу наскочил на возведенную федератами перед воротами баррикаду из толстых бетонных свай. Передняя платформа получила серьезные повреждения, а главный двигатель трамвая от удара выбросило через окошко командирской боевой рубки метров на сто пятьдесят вперед на территорию завода вместе с задремавшим на посту пьяным вдрабадан главным механиком.

Пока под бешеным перекрестным огнем проснувшихся инвалидов команда крейсера вручную откатывала вагоны из зоны обстрела, чиновники-взяточники, заглянув в ближайшую к месту боя пивную, взяли по пиву и бесследно растворились в чаду прокуренного контрреволюционного гадюшника.

Не сломленный неудачей краскомспирт, в течение ночи закончив устранение возникших неполадок (в частности, вместо утраченного электродвигателя была установлена запасная динамо-машина с ручным приводом, вращать рукоятку которой поручили провинившемуся вместе с пропавшим без вести главмехом его первому заместителю), с утра перешел в наступление.

Не дожидаясь появления вызванных на подмогу груженных коровьим дерьмом воздушных бомбовозов, «Беспредельщик» ударил из всех орудий по злополучной баррикаде, расчищая дорогу приготовившейся к решительному броску пехоте, и начал осторожно продвигаться вперед. Поначалу все шло хорошо. Захватив проходную, язвенники принялись сбивать навешанные на воротах огромные амбарные замки и здесь подверглись обстрелу со стороны засевших в цехах федератов. Невидимые за толстыми кирпичными стенами враги принялись с трех сторон безнаказанно расстреливать вооруженных одними только безопасными бритвами язвенников из брандспойтов, поливая их мощными струями подаваемой под высоким давлением из подземных резервуаров смесью просроченного пива и крепчайшего технаря самого плохого качества.

Застигнутые врасплох язвенники мгновенно погибли в страшных мучениях, захлебнувшись почти в полном составе приготовленной для них адской смесью. Ермаков ничем не смог помочь попавшим в беду товарищам: зашедший на цель для бомбометания могучий Ил-76 с красными звездами на крыльях, не рассчитав траекторию, совершил грубый промах и слил все предназначавшееся для федератов дерьмо не на винзавод, а прямо на головы спешивших на выручку язвенникам бронетрамвайщиков. Заваленный коровьими лепешками по самые токосниматели, трамвай надолго застрял на подступах к разгромленной проходной. Предчека приказал экипажу надеть противогазы и приступить к расчистке завалов. Заметившие возникшие у красных проблемы, окрыленные успехом, враги перенесли огонь своих брандспойтов с загибавшихся в корчах язвенников на утонувших в дерьме беспредельщиков.

Но совершенно неожиданно их старания возымели прямо противоположное ожидаемому действие: мощные пивные струи смыли накрывшие трамвай фекалии и расчистили заваленные этими же фекалиями трамвайные пути, дав возможность задыхавшимся в дерьме бронегероям беспрепятственно отойти на исходные позиции.

— Это черт знает что такое! — орал в трубку телефона-автомата позвонивший немедленно в Совет раздосадованный Чопик, стряхивая с помятой бескозырки пахучие навозные комья и ногтем соскребая с лица толстую корку прилипшего к коже дерьма. — Ваши летуны мне тут черт знает что устроили! Мать их за ногу!

— Знаем, знаем! — спокойно отозвался на другом конце провода подошедший к аппарату Ненашев. — Примите мои соболезнования в связи с произошедшим досадным недоразумением!..

— Недоразумением?! — взорвался Ермаков. — Да мы тут по уши в дерьме! Да это натуральное вредительство! Я требую, чтобы виновные были сурово наказаны! В противном случае…

— А вот это, к сожалению, уже невозможно! — спокойно парировал генерал. — Обосравшие вас товарищи, решив прямо в воздухе догнаться «Мументом», впали в состояние наркотического опьянения и, не справившись с управлением, посадили машину, проскочив взлетную полосу, прямо на склад ГСМ. Посмертно им присвоено звание Героев спирта, а у нас теперь, к сожалению, нет больше стратегической авиации, так что наказывать, сами понимаете, некого!

— Ну, тогда хоть подкреплений пришлите! — несколько смягчившись, попросил краском. — Тротилу там и спирта побольше — спирт на исходе! Без него хана!..

Подкрепления прибыли ближе к вечеру. Ненашев не поскупился — прислал с оказией цистерну метанола, спецгруппу ассенизаторов-прогульщиков и бригаду уличных музыкантов «Виртуозы Воркуты».

— Знаете здешнюю канализационную систему? — спросил предчека собравшихся в кружок возле ненашевской цистерны поддатых ассенизаторов.

— Я знаю! — поднимая руку, выступил откуда-то из задних рядов лысый, морщинистый, с лиловыми подглазниками и большим красным носом беззубый старик в драной засаленной робе и стоптанных сапогах. — А че?

— Знаете, как по канализации проникнуть на территорию завода?

— Ну так! — утвердительно кивнул в ответ старик и, хитро прищурившись, крякнул, довольный, отхлебывая метанол из большой жестяной кружки. — Я, милый, все знаю. Я этот город, можно сказать, весь вдоль и поперек на брюхе выползал. Смалечка, вот с таких вот лет! И отец мой, и дед были ассенизаторами, и прадед, сказывают, еще при царе на говновозке золотарем работал — дерьмо за город в бочке возил.

— Сможете провести спецгруппу на завод и обезвредить брандспойты, прежде чем мы ударим на проходную? — продолжал допытываться Чопик.

— А че? — выжидательно уставился на него старик, снова отхлебывая из кружки.

— Десять ящиков пива и две недели в Ессентуках! — прервал Чопик наступившее двусмысленное молчание. — Нормально?

— Мне бы еще маску и ласты!.. — мечтательно протянул старик.

— Все необходимое для успешного выполнения спецзадания мы вам выдадим, — успокоил его Ермаков. — У вас какой размер?

— Да не! — перебил его потомственный ассенизатор. — Я в Египет на Красное море поеду. Так вот, хочу еще поплавать, эти, как их там, канары, ну которые под водой растут, посмотреть.

— Ладно, будут вам ласты, — удивленно глянув на странного старика, буркнул бронетрамвайщик и пошел проверять, как проводится чистка загаженных навозом орудийных и пулеметных стволов.

— Это — сила! — похлопав по броне боевой рубки, восхищенно протянул поджидавший его возле трамвая командир «Виртуозов Воркуты» — противного вида высокий, худой, с землистым, нездоровой худобы лицом молодой парень, с длинными, давно не мытыми волосами, с исколотыми иглами венами на руках. — Так мы это, того, пойдем с ребятами по пиву, вы тут и без нас справитесь!

— Нет! — сказал как отрезал Чопик. — Вас я попрошу остаться! Нужно незаметно пробраться к воротам у проходной и взорвать их. Придется рыть тоннель. Сможете без лопат?

— Так, это, того… — помялся парень, словно соображая что-то. — Если пацанам ширева побольше, они вам одними смычками выроют! Не сумливайтесь.

— Хорошо! — согласился краском и, повернувшись лицом к вагону, крикнул: — Саня, ты где?

— Чего? — отозвался ординарец на зов командира, по пояс высовываясь из люка.

— Выдай товарищу ширева покруче, «Прусского Севера» по две банки на брата и ящик тротилу. Да научи их, как запалом пользоваться, не забудь, а то взлетят на воздух раньше времени.

— Ладно, — буркнул Санек, исчезая в горловине люка. — Сделаем…

Всю ночь «Виртуозы» трудились не покладая смычков, прокладывая туннель.

Одновременно спущенная в канализацию диверсионная группа Лукича (так звали потомственного ассенизатора) отправилась на поиски кратчайшего пути, ведущего под землей на территорию винзавода. Чопик велел раздать бойцам усиленный спиртпаек и держать бронетрамвай под парами во избежание возможных задержек. Наконец под утро, когда порядком подуставшие наркоманы, закончив рыть тоннель, устанавливали фугас, прилаживая к нему выданный Саньком запал, на заводе раздались частые ружейные выстрелы, и сразу вслед за тем взлетела в небо красная сигнальная ракета, — это диверсанты-ассенизаторы условленным знаком спешили сообщить, что выполнили свою часть работы. Выскочив из канализационных люков, они быстро обезвредили принявших их с перепою за чертей не оказавших сопротивления охранников и перерезали шланги, подававшие пиво к брандспойтам.

— Быстро к «Виртуозам»! — приказал Ермаков дремавшему у лафета своей трехдюймовки Каляну. — Пусть взрывают немедленно!

— Зараз! — весело-возбужденно ответил тот, ловко соскакивая с платформы на землю и направляясь ко входу в тоннель. — Ща мы их, засранцев, шуганем!

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как мощный взрыв потряс завод и прилегающие к нему дома. Над главным корпусом взвился огромный столб дыма и пламени. Чопика, стоявшего в рубке, обдало упругой волной воздуха и швырнуло на пол.

— Что за черт?! — Он поднялся на ноги и выскочил из выгона. — Что за нахрен?!

Вместо ответа на головы растерявшихся спиртгероев обрушился мощным потоком настоящий пивной ливень.

— Пиво! Не, в натуре пиво, братцы! — заорал во все горло обалдевший от неожиданности Калян. — Пиво!.. Бля буду — наркоши завод взорвали!

Страшная догадка мелькнула в тяжелой, проспиртованной голове председателя. Он взглянул в сторону проходной — ворота были на месте

— целые и невредимые.

— По местам стоять! — скомандовал, выскакивая на подножку. — Полный вперед!..

Резко рванув с места, «Беспредельщик» помчался в сторону проходной. Раздался страшный скрежет, и, вздрогнув всем телом от мощнейшего удара, трамвай влетел на территорию завода, срывая с петель створки ворот и сметая устроенные за ними завалы из шпал, рельсов и битого кирпича. Выскочившие из вагонов десантники бросились врассыпную, беспорядочно строча из автоматов на все четыре стороны. Ответом им была мертвая, пахнущая сгоревшим в пламени взрыва тротилом тишина. После долгих поисков удалось найти только нескольких заспанных инвалидов — остальные федераты словно испарились. Посреди завода зияла огромная, несколько десятков метров в диаметре, глубокая дымящаяся воронка.

— Саня, — спросил Ермаков, тщательно осмотрев оставшееся от центрального склада пустое место, — ты им показал, как взрывателем пользоваться?

— Я Каляна попросил, — смущенно улыбнувшись, буркнул ординарец и отступил немного назад.

— А ты чего? — обратился командир с вопросом к валившемуся с ног пьяному вдрызг водиле.

— А я Жирабасу отдал, — ответил тот с видом уверенного в своей правоте человека. — Он все…

— Ты их проинструктировал? — Чопик строго зыркнул глазами на присевшего под броней трамвая с банкой тушенки в руках Жирабаса.

— Так я это… — промычал тот, давясь жирным куском говядины.

— Мне Калян сказал…

— Чего сказал? — возмутился краском. — Ты их проинструктировал или нет?!

— Так я им, это, тушенки дал!.. — виновато опуская глаза и шмыгая носом, прохныкал Жирабас. — Они мне спасибо сказали…

— Спасибо! — в сердцах махнул рукой Ермаков. — Где их теперь искать?!

Действительно — поиски не дали результатов: «Виртуозы» исчезли бесследно. Видимо, обширявшиеся вконец наркоманы не только сбились со счета, прорыв вместо стометрового двухсотметровый тоннель и взорвав вместо ворот добрых ползавода, но при этом, вошкаясь с детонатором, подорвали и себя самих на пару с центральным складом.

Вместе с ними взлетели на воздух проникшие на завод ассенизаторы и оборонявшие его федераты. Победа досталась красным дорогой ценой. К счастью, производственные мощности предприятия не пострадали, и Чопик с чистой совестью смог отрапортовать в штаб об успешном завершении операции. Спустя несколько дней производство пива было восстановлено, и бойцы на фронте получили возможность пить его ежедневно в неограниченном количестве.

При штурме завода кроме бездарно погибших наркоманов и геройских ассенизаторов пострадал и сидящий на зенитке Сергей. От удара в запертые ворота его сбросило с платформы на землю, где с разбитым в кровь лицом и вывихнутым плечом он и пролежал до утра в куче навоза, пока его не нашли протрезвевшие товарищи.

Политрука подлечили немного спиртягой и на будущее, во избежание подобных неприятных инцидентов, приковали к зенитке наручниками, ключи от которых взял себе на хранение сам Чопик. Колесову нововведение понравилось — теперь он перестал опасаться, что его может ненароком выбросить отдачей из операторского кресла. И хотя от долгого сиденья за гашетками он весь трясся и заикался, заработав серьезное расстройство речи, но дрался геройски.

Во многих боях принял участие славный, непобедимый бронетрамвай. Много провел успешных операций и рейдов по тылам противника. Казалось, ничто не предвещало беды. Но все же она пришла, и удача отвернулась наконец от героического сухопутного крейсера и его славного экипажа.

Как-то в конце октября личный состав трамвая был поднят по тревоге: в районе старой городской свалки разведрота Агдамского бичполка вела тяжелый бой с превосходящими силами крупного десанта федератов, пытавшегося прорваться к располагавшемуся неподалеку кооперативному мини-спиртзаводу. С трудом сдерживавшим натиск мародеров-алкоголиков разведчикам требовалась срочная помощь. Рассекая промозглую ночную морось, бронетрамвай понесся на выручку, мчась на предельной скорости, давя зазевавшихся полуночных пешеходов, кошек, собачьи какашки и строча для острастки по сторонам в темноту из всех своих стволов.

Внезапно трамвай резко встряхнуло, швырнуло куда-то в сторону, и, потеряв равновесие, весь состав кувырком слетел под откос, грохоча, словно большая связка пустых ржавых консервных банок. В темноте, не заметив своевременно близкой опасности, «Беспредельщик» с ходу наскочил на разобранный участок рельсовых путей. Какие-то анархически настроенные бичи сняли двести метров рельсов и сдали их в ближайший пункт приема металлолома, чтобы пропить вырученные от продажи народной спиртолитической собственности жалкие гроши. Там же, в приемном пункте, посланная командиром крейсера разведгруппа обнаружила и провода раскуроченной теми же бичами подвесной контактной сети. Самих грабителей накрыли в соседнем подвале. Но наказать их надлежащим образом не удалось. Упившиеся купленным где-то по дешевке неочищенным технарем, они умерли еще до появления разъяренных бронетрамвайщиков.

«Беспредельщик» получил серьезные повреждения и развалился по частям, словно карточный домик. Но хуже всего оказалось то, что без помощи мощных автомобильных кранов его невозможно было вытянуть из кювета и поставить на рельсы для отправки в ремонтную мастерскую.

Пока искали пропавшие рельсы и провода, пока налаживали связь с Советом обороны, пока выбивали краны, пока добывали для них украденные неизвестно кем и неизвестно когда катушки со стальными крепкими тросами, — прошло много времени. С утра, то ли случайно, то ли нет, федераты перешли в наступление, стремясь прорваться к месту ночной катастрофы.

Контуженный, с загипсованной рукой, Чопик в отчаянии метался взад и вперед возле вытянувшегося вдоль насыпи мертвой красной змеей трамвая, пытаясь заставить пьяных бойцов вручную вытягивать вагоны наверх под прицельным огнем вражеских снайперов.

Все было тщетно. Обещанный кран так и не появился — по дороге его перехватили федераты, сняв с него колеса, мотор, катушку с тросом и вообще все, что можно было отломать, отвинтить и пропить.

В конце концов, сняв с крейсера оставшиеся запасы «Прусского Севера» (благо он был в пластиковых небьющихся бутылках и не пострадал во время аварии) и подорвав опустевшие вагоны тротилом, бронетрамвайщики отступили, бросив на произвол судьбы превращенный в груду бесполезного железа ставший им уже таким родным и близким броненосец. Многие плакали, не скрывая своих слез, многие, не в силах перенести разлуки с полюбившимся им трамваем, сводили счеты с жизнью, вскрывая вены. Ермакова бойцы с трудом удержали от опрометчивого поступка. У него отобрали наган, скрутили по рукам и ногам и отправили в тыл в госпиталь…

Менее чем через неделю, лишившийся основного элемента в системе обороны, город пал. Вскоре, как было объявлено, «в целях выравнивания линии фронта», части Тмутараканьской противоударной армии без боя очистили причерноморские степи вплоть до южных отрогов Урала. Федераты перерезали единственную железнодорожную магистраль, по которой на Украину шли через Таджикистан поставки крупных партий афганского героина, опия-сырца и маковой соломки. Украинский пролетариат начал задыхаться без героиновой подпитки. Были введены талоны на героин. Украину захлестнула волна акций протеста изнемогавших в наркотической ломке трудящихся. Украиньска радяньска спиртолитична наркокоммуния пала под ударом контрреволюционеров, поднявших в осажденном Киеве 3 ноября вооруженное восстание под лозунгом «Сала, горилки, незалежности!». Оккупированная войсками НАТО Украина была объявлена подмандатной территорией Соединенных Штатов Америки.

Революции, как на Украине, так и в Перфорации, был нанесен серьезный удар. Отечественный наркозависимый пролетариат лишился главного и вернейшего украинского союзника. Но дело спиртолитической наркокоммунии не погибло. Просуществовав меньше года, она дала украинскому рабочему классу бесценный опыт борьбы за свои спиртолитические права, она позволила украинским алкоголикам ощутить себя грозной силой, способной решать любые, даже самые сложные задачи спиртолитического строительства. Она явила всему миру образцы массового алкогольного героизма и революционного единения многонациональных наркозависимых масс. Ушедшие в подполье наркоманы и алкоголики продолжали свою героическую борьбу. Обманутый националистами народ понял, оставшись без героина и не получив взамен ни сала, ни горилки, всю лживость данных ему мелкобуржуазными идеологами обещаний и ответил своим угнетателям новыми, еще более массовыми и глубокими запоями. Борьба не прекращалась. Она продолжалась, приняв новые, более изощренные формы.

За мужество и героизм, проявленные при обороне Тмутараканьска команда трагически погибшего «Красного беспредельщика» была награждена правительственными наградами и отправлена на отдых в санаторий. Там перед возвращением на фронт бойцы прошли двухнедельный курс усиленной спиртотерапии, включавшей в себя спиртовые ванны, пивоводочные коктейли и спиртобензиновые инъекции, в полном соответствии с последними достижениями советской спиртолитической медицины. По окончании санаторно-курортного лечения в начале декабря Чопик с друзьями был вызван в Курган в штаб Уральского фронта. Командующий фронтом маршал Вязов вручил славный пятерке высокие правительственные награды: ордена Зеленого Змия и денежные премии — по сто пятьдесят рублей каждому.

Ермакову, кроме всего прочего, вручили Звезду Героя, подарили почетную революционную трехлитровую пивную кружку с надписью «Товарищу Чопику — беззаветному борцу за пьяное счастье всех спивающихся» и новенькие старлеевские погоны.

— Нам бы штук десять таких «Беспредельщиков»! — растроганно сказал маршал, крепко пожимая обеими руками мозолистую Чопикову ладонь. — Мы бы сейчас в Мосхве сидели!

— Так, а нас уже пятеро есть! — скромно улыбнулся новоиспеченный старлей, сделав вид, что не понял, о каких беспредельщиках идет речь. — Может, не Мосхвой, так Питером тряхнем?!.

Вязов только крякнул от удовольствия.

Радостное событие решили отметить как следует — в ресторане, с истинно пролетарским размахом. Получив премиальные, нагладив новенькие, только со склада, форменные галифе, надраив до блеска пуговицы, бляхи и кокарды, заглянув в парикмахерскую, побрившись и наодеколонившись, друзья завалились в народную пельменную «Красная Тропиканка» — как с недавних пор стал называться национализированный новыми властями лучший курганский ресторан «Империал».

Швейцар у входа встретил колоритную компанию подобострастной улыбочкой:

— Красным спиртолитическим героям наше почтение! — пропел елейным голоском, застыв перед раскрытой дверью в почтительном поклоне.

— Прошу вас, господа-товарищи! — Предупредительно вышедший навстречу замешкавшимся в гардеробе гостям метрдотель широким жестом пригласил войти в большой, ярко освещенный хрустальными люстрами, сияющий венскими зеркалами и дорогим мраморным полом зал.

— Сюда, пожалуйста! — Он провел всю компанию к столу возле самой эстрады, на которой пьяные в стельку оркестранты лихо выводили что-то джазово-несуразное. — Вот меню. Выбирайте, господа! Кстати, предъявителям удостоверения хронического алкоголика у нас скидки.

— А нормально здесь! — с интересом разглядывая хрустальные люстры и лепные потолки, протянул Санек. — Я сто лет в ресторане не был. Последний раз перед четвертой ходкой, когда баклана по пьяни в подъезде подрезали. Знаете, в Нарьян-Маре такой есть ресторанчик неплохой — «Бревно» называется, очень рекомендую.

Никто из друзей не знал, где находится это самое «Бревно», но Санька это не огорчило.

— А ты, Калян, когда в ресторане был?

— Не знаю, — пожал плечами Калян. — Наверно, у сестры на свадьбе.

— А давно? — не унимался Санек.

— Дак, это, у сестры сыну уж двадцать пять лет сей год будет, вот… А замуж-то она еще раньше выходила…

— Та-а-ак! — протянул деловито изучавший меню Чопик. — Будем пить!

— Нам, пожалуй, пивка разливного — «Жигулевского», — принялся он объяснять подскочившему весьма своевременно официанту. — И покрепче чего-нибудь типа «Тропиканочки» или «Прусского Севера» — что у вас есть?

— И то и другое имеется, — услужливо улыбаясь, ответил официант.

— И того и другого, — резюмировал краском.

— Потом селедочки жареной, борщ вегетарианский. А с мясом нету?

— он вопросительно взглянул на улыбчивого прислужника.

— Нет, — ответил тот, улыбаясь еще шире. — Мясо, знаете ли, вредно

— последнее постановление Правительства рабоче-крестьянской опохмелки!

— Тогда борщ вегетарианский, котлеты рыбные из путассу, салат из крабовых палочек, кофе морковный, бутерброды с яйцом и мороженное из простокваши.

Закончив читать, положил меню на маленький жостовский поднос.

— Мороженого какого изволите? — поинтересовался официант, изгибаясь всем телом и услужливо заглядывая в лицо клиенту.

— Развесного, в стаканчиках, с деревянными палочками, — сухо парировал старлей и полез в карман за новеньким, только что перед рестораном купленным золотым портсигаром.

— И тушенки! — деловито напомнил Жирабас, возясь с салфеткой.

— И тушенки банок десять, — подтвердил Ермаков. — Для начала хватит.

Официант ушел и вскоре вернулся, неся на подносе выпивку и закуски.

Сначала обмывали ордена — все пять поочередно, потом Звезду Героя. Когда дошли до Чопиковых старлеевских погон, вышедший на эстакаду толстощекий, обрюзгший мужик в лакированных ботинках и сальной косоворотке затянул неестественно высоким срывающимся фальцетом, поминутно икая и пританцовывая:

— Предлагаю тост за наших погибших товарищей! — посерьезнев от обилия выпитой «Тропиканочки» с пивом, выдохнул краском, кончив обсасывать пущенный по кругу в наградной кружке и вернувшийся к нему назад крепко проспиртованный погон. — За тех, кого нет сегодня с нами, кто отдал свою жизнь в борьбе за народное счастье.

С полным до краев стаканом он поднялся из-за стола, встал, покачиваясь, обвел поднявшихся следом товарищей помутневшим взглядом.

Куплетист на эстраде заливался похабными частушками:

— Что они там за хрень поют?! — опрокинув в себя изрядную порцию горячительного и зло, некрасиво выругавшись, бросил Чопик подоспевшему на зов официанту. — «Когда я на стройке служил печником» давай!

— Мы, извиняюсь, революционных песен не играем! — расплылся в почтительной улыбке официантик. — У нас культурное заведение!..

— А ты попроси! — схватив официанта за ворот накрахмаленной не слишком свежей сорочки, горячо зашептал Ермаков ему в лицо, зло стреляя на него внезапно ставшими холодными и колючими глазами. — Па-про-буй!

— Один момент! — высвободившись из цепких объятий поддатого командира, половой быстрыми мелкими шажками засеменил к эстраде. Заговорил что-то на ухо смолкшему куплетисту, ежесекундно оглядываясь на занятый поддатыми спиртгероями столик.

— А сейчас по просьбе наших гостей-революционеров русская народная песня «Когда я на стройке служил печником», — громко объявил на весь зал конферансье. — Аплодисменты, пожалуйста!

Оркестр, помявшись, затянул старинную мелодию. Встав из-за стола и отшвырнув в сторону подвернувшийся под руку стул, Чопик нетвердой походкой направился к сцене.

Схватившись за микрофон, бросил в притихший зал:

— Эта песня посвящается нашим товарищам, павшим на поле брани в борьбе с гидрой мирового капитала за торжество Всемирной спиртолитической революции!

— Когда я на стройке служил печником… — тихо, едва слышно затянул он.

— Был молод, бухал самогонку… — дружно подхватили поднявшиеся со своих мест беспредельщики.

Лейтенант смахнул со щеки мутную пьяную слезу.

— Граждане! Снимите шляпы! — крикнул он истерическим голосом. — Почтите вставанием светлую память героев-ассенизаторов, ценой собственной жизни спасших своих тмутараканьских братьев от ужаса вечной похмельной ломки и зверского сушняка!

Молча жующий зал с любопытством разглядывал плакавшего на сцене странного человека в новеньких форменных галифе, обутого в красные вывернутые наизнанку калоши. Никто не снял кепку, никто не пожелал оторвать от стула своих заплывших жиром, бесчувственных к чужому горю ягодиц.

Сбившись на словах «Очнулся на улице в куче говна и там провалялся до ночи…», не допев до конца, краском махнул рукой, скатился со сцены и, присев за столик, горько зарыдал, закрыв лицо руками.

Куплетист на эстраде вмочил уморительно-похабное:

Внезапно почувствовавший себя очень крутым и неотразимо привлекательным, оставшийся без командирского присмотра Санек перебазировался к соседнему столику. Там, он заметил, очаровательная бальзаковского возраста посетительница скучала в обществе здорового, в приличном, цивильном костюме мужчины с непроницаемым кирпичного цвета лицом и волевым бритым квадратным затылком.

— Разрешите пригласить вашу даму! — нахально спросил у него ординарец, развязно облокотившийся на край стола.

Дама отвернулась, брезгливо сморщив носик. Бритый в пиджаке медленно отложил в сторону вилку; внимательно оглядел с ног до головы непрошеного гостя и прожевав кусок сырого бифштекса из тухлой конины, ответил низким хрипловатым баском:

— Ты че, не видишь? Она не хочет!

— Позвольте вашу ручку! — не обращая внимания на жадного любителя конских бифштексов, продолжал домогаться нахал, обращаясь к его побледневшей от негодования спутнице. — Один танец, мадам! Доставьте удовольствие герою-фронтовику, сделайте одолжение!

— Я не… — промямлила та потупившись.

— Ты че, не понял, гнида окопная?! — грубо перебил ее бритый, отирая салфеткой жирные, жестко скривившиеся губы и поднимаясь перед Саньком во весь свой богатырский рост. — Пшел вон, козел!

Под носом у незадачливого ловеласа вырос здоровенный, с детскую голову, волосатый, обсаженный ржавьем кулак. Сильнейший удар в промежность и резкий крюк в челюсть заставили жадного обладателя гаечных изысков временно утратить дееспособность. Подхватив дамочку за талию, Санек понесся с ней на середину зала. Отстранивший не смевшего возразить пианиста Сергей занял место за роялем и под аккомпанемент оркестра вдарил «Мурку». К расходившемуся Саньку присоединилось еще несколько пьяных пар.

— Пацаны, наших бьют! — очухавшийся немного обладатель бритого затылка, поднявшись с пола, схватился за оставленную возле тарелки с бифштексом вилку. — Он меня на хрен послал!

— Бей картавых, спасай Расею! — взвизгнул чей-то истерический голос и потонул в возбужденном шуме множества отодвигаемых с поспешностью стульев. Зал наполнился топотом ног бегущих со всех сторон коротко стриженных мужчин; замелькали в воздухе пудовые кулаки: человек десять здоровенных жлобов навалились на окружавшегося Санька и принялись колошматить его почем зря и куда ни попадя.

— Саня, держись! — бросив рояль, политрук кубарем скатился с эстрады. — Брось давай! — отбирая у Жирабаса банку с тушенкой и отодвигая в сторону фужер со спиртом, он кинулся к центру зала, где разгоралось нешуточное побоище, увлекая за собой неповоротливого прожорливого товарища.

Следом за ними туда же ринулись Чопик с Каляном. Раздался звон бьющихся зеркал, треск ломаемой в щепы мебели; крики раненых смешались с хрустом костей и предсмертными стонами. Официанты во главе с метрдотелем и вооружившимся страшным, длинным хлеборезом шеф-поваром принялись разнимать дерущихся.

— Господа, господа! — кричал метрдотель, бегая вокруг сцепившихся в один большой кишащий клубок посетителей. — Прошу вас, соблюдайте приличия! У нас солидное заведение!

— Ша, крыса тыловая! Щемись отседова! — разгоряченный схваткой, Ермаков с искаженным жуткой гримасой, разбитым в кровь лицом кинулся на помертвевшего от страха миротворца с занесенным для удара стулом. — Фронтовики гуля-а-а-ют!

Стул со свистом пролетел мимо успевшей отскочить в сторону «тыловой крысы» и обрушился на голову стоявшего позади шеф-повара.

— Мама! — обливаясь кровью, прохрипел бедолага. — Бифштексы сгорят! — И поспешно ретировался на кухню…

Отбиваясь от наседавших на него братков, Калян схватил подвернувшуюся под руку бутылку «Отличной» и с размаху огрел ею по мордам неосторожно подошедшего ближе остальных противника. Тот со стоном рухнул на пол. Остальные в страхе отступили. В углу возле стены двое озверевших громил пытались вытолкнуть в разбитое окно упиравшегося изо всех сил Санька.

Взорам прибежавших с улицы на зов перепуганного швейцара спиртдружинников предстала картина ужасного разгрома. Всюду валялись обломки мебели, осколки разбитых вдребезги венских зеркал, разодранные скатерти, растоптанные скрипки и контрабасы. По залитому кровью и коньяком заблеванному полу ползали избитые до посинения бритые мордовороты в пиджаках с засунутыми в разные интересные места вилками и мобилами.

Посреди зала на столе стоял страшный черноволосый человек в разодранной в клочья гимнастерке, в галифе и в красных калошах. Яростно отбрыкиваясь ногами от нападавших на него врагов и размахивая над головой зажатой в руке гранатой, он орал во все горло пьяным срывающимся голосом:

— Назад! Назад, суки вербованные! Всех положу, твари бездарные, кому сказано?!

Отвлекшись на робкий писк милицейского свистка, человек в красных калошах потерял равновесие и, судорожно хватаясь руками за воздух, с криком «А, рожи ментовские! Пидоры!..» свалился под стол. Выблевав на пол перемешанные с салатом из свежих огурцов плохо переваренные крабовые палочки, он мгновенно уснул беспробудным пьяным сном в сделанной им самим блевотной луже.

Ловко орудуя кулаками и дубинками, дружинники принялись растаскивать дебоширов. Никак не желавший утихомириться Сергей успел напоследок надеть на голову одному из усмирителей сорванный со стены большой портрет в резной позолоченной раме. Другого, надевавшего на спящего Чопика наручники, укусил за ухо и, обозвав скотиной, пообещал уволить с работы. После чего потребовал отпустить его подобру-поздорову и, ссылаясь на свои «офигенские связи в СРКО», грозился показать всем кузькину мать, но был схвачен, связан и покусан в отместку чуть было не уволенным им стражем порядка.

На этом инцидент исчерпал себя: погромщиков доставили в соседнее отделение, запротоколировали и поместили в КПЗ для вытрезвления.

— Что вы можете сказать в свое оправдание? — в полумраке большого с узкими зарешеченными окнами зала голос судьи звучал гулко и устрашающе.

— Ничего, — переминаясь с ноги на ногу, выдавил из себя Чопик и опустил глаза.

Сказать действительно было нечего. Семь дней шло следствие по делу о пьяной драке в «Красной Тропиканке». Собравшийся два часа назад на заседание народный военно-полевой спирттрибунал признал пятерых проходящих по делу подсудимых виновными по всем пунктам предъявленного им обвинения: нанесение тяжких телесных повреждений, порча государственного имущества, сопротивление сотрудникам милиции при исполнении, незаконное хранение взрывчатых веществ, антисоветская, антиалкогольная агитация и попытка изнасилования.

Ермаков не стал оправдываться. Признав себя виновным и отказавшись от помощи общественного защитника, он с нетерпением ожидал завершения судебного разбирательства. Страха перед наказанием не было. Что заработал — то и получил. В голове вертелись слова навестившего его в камере перед судом генерала Ненашева.

— Ты герой! — говорил тот, укоризненно глядя на него из-под нависших густых бровей. — У тебя, как у всякого храброго человека, есть завистники и недоброжелатели. Я, конечно, не оправдываю твоего безобразного поведения, но скажу тебе прямо, без обиняков: есть люди, которым такие, как ты, мужики — что кость в горле. Сами, как говорится, не в шубе рукав — ни украсть, ни посторожить, вот они и гадят под себя и на себя. Ты уж меня извини — ничем тебе помочь не могу — сам в заднице! Просил за тебя везде где только мог, заслуги твои учтут, но дешево отделаться не надейся — не получится!..

Слова Ненашева не выходили у него из головы. Надо же было так вляпаться. И из-за чего?! Все Санек виноват! Черт его дернул с этими танцами!

— Я правда не хотел! — плаксивый ноющий голос Жирабаса вывел Ермакова из задумчивости.

— Хорошо. Но вы признаете, что съели двадцать банок тушенки по восемьдесят тысяч рублей каждая? — судья выжидательно уставился на жалобно хныкавшего обжору.

— Признаю, — подтвердил тот, глотая слезы, — двадцать одну.

— Тем более! — кивнул головой судья. — И общей стоимостью… — Он Достал из портфеля калькулятор и погрузился в вычисления. — …общей стоимостью один миллион шестьсот восемьдесят тысяч рублей. Это при том, что в отделении у вас изъято во время обыска всего тридцать две тысячи рублей сорок пять копеек. На всех…

— Я на парикмахера потратился, — снова захныкал Жирабас, — и на трамвай еще, мороженное там…

— А где вы намерены были взять недостающие… — судья снова прервался, чтобы произвести необходимые вычисления — …один миллион шестьсот сорок семь тысяч девятьсот девяносто девять рублей пятьдесят пять копеек?

— Не знаю, — закуксился пуще прежнего Жирик. — Я не хотел!

— А вы! — обратился председатель к сидевшему слева от Жирабаса Каляну. — Зачем разбили о голову гражданина Бритозадова бутылку «Отличной»?! Что вы хотели показать этим чудовищным актом вандализма?

— Она почти пустая была! — глухо отозвался ощетинившийся, словно еж, Калян. — А хотел я ему показать где раки зимуют. А то совсем оборзел: прет на меня и вилкой в лицо тычет. Вот я ему и влепил, чтобы он успокоился.

— Вы ведь прекрасно знаете, что у нашего человека в жизни есть три основополагающие ценности: советская спиртолитическая Родина, беззаветный ленинский ЦК и бутылка водки! — назидательно внушал председатель. — Вы посягнули на самое дорогое — на русскую, чистую, сорокаградусную водку! Вы понимаете, что вашему преступлению нет оправдания?!

— Она была почти пустая, — насупившись еще больше, процедил сквозь зубы подсудимый. — Чего было под рукой, то и схватил! А вину свою признаю частично, потому как выпимши был и не разглядел сгоряча!

Вслед за Каляном судья принялся песочить вусмерть перепуганного Серегу (Санек, как старый, матерый рецидивист от дачи показаний отказался, вины своей не признал и заявил об отводе состава суда в связи с предвзятым отношением последнего к его в прошлом уголовной личности).

— Скажите, зачем вы порвали портрет председателя правительства рабоче-крестьянской опохмелки, великого вождя и учителя, отца всех времен и народов товарища Губанова? — допытывался у дрожащего от страха Колесова дотошный служитель Фемиды. — Может быть, таким образом вы хотели выразить свое несогласие с проводимой правительством и нашим любимым ленинским ЦК политической линией, направленной на интеграцию всех здоровых сил в борьбе с гидрой антинародных реформ и грабительской приватизации на основе принципов нового бесклассового наркозависимого общества?!

— Нет, не хотел, — слабым от волнения голосом парировал Сергей. — Я был пьян, и портрет у меня в руках оказался случайно. Я хотел его поправить, потому что он криво висел, а тут подсунулся этот гражданин и порвал холст, пробив его своей головой. А я даже не знал, что это портрет великого вождя и учителя товарища Губанова. Да если б я знал, да я бы тогда…

— Скажите! — бесцеремонно перебил его служитель Фемиды. — Вы состоите в партии анархистов-спиртпофигистов?

— Нет! — уверенно ответил политрук, с трудом подавляя противную дрожь в руках и ногах. — Я член Спиртолитической партии. У меня два года партийного стажа!

— И тем не менее вы не согласны с проводимыми в жизнь решениями Седьмого съезда партии и Тринадцатого Пленума ЦК и при помощи этого террористического акта, выразившегося в уничтожении портрета вождя Всемирной спиртолитической революции товарища Губанова, решили заявить свой протест? — пытал растерянного и отчаявшегося в спасении Серегу хитрый председатель трибунала.

— Нет! — продолжал отнекиваться тот. — Я к оппозиционным фракциям никогда не принадлежал и всегда придерживался генеральной линии партии! А портрет этот гражданин случайно головой проткнул. Но он не хотел, его сзади толкнул кто-то, вот он и угодил.

— Да?! — председатель недоверчиво впился в подсудимого колючими, выворачивающими все нутро наизнанку глазами. — А вот у меня имеются данные, говорящие о том, что это был целенаправленный антисоветский террористический акт!

Сделав строгое лицо, он многозначительно замолчал, продолжая сверлить подсудимого глазами.

— Я, как член СПХП и последовательный марксист-ленинец, принципиально отвергаю индивидуальный террор и исповедую террор массовый! — с достоинством уверенного в своей правоте человека ответил сумевший наконец взять себя в руки политрук. — И уж во всяком случае — не в отношении советских учреждений или спиртолитических лидеров нашего любимого народного государства!

Судья не нашел что возразить на этот недвусмысленно четкий ответ. И объявил пятиминутный перерыв перед оглашением приговора, — мучимому похмельем, ему срочно требовалась хорошая подзарядка…

Лениво постукивают колеса, мерно покачиваются стены разболтанного вагона, звонко, со смаком плещется дерьмо на дне параши. Усталый, заспанный поезд, отсчитывая версты, несет затерянных в пространстве и времени убитых пьянкой и бездельем людей по заснеженным просторам бескрайних болотистых сибирских равнин, обнимающих тоненькую стальную ленточку Омской железной дороги своими морозными лапами.

В углу, на брошенном на пол грязного полутемного вагона пучке прошлогодней гнилой соломы, свернувшись калачиком, дремлет укрывшийся драным овчинным тулупом большой красивый человек с усталым, заросшим густой щетиной, худым загорелым лицом. Над закрытыми глазами трепещут длинные смоляной черноты ресницы, в грязных свалявшихся волосах кишат жирные вши, из уголка полуоткрытого рта стекает на солому липкая слюна. По временам, потревоженный слишком резким толчком паровоза, человек мелко вздрагивает во сне всем телом и начинает бормотать что-то несвязное. Человеку снится сон. Одно за другим сменяют друг-друга, мелькая перед глазами пестрыми цветными обрывками, призрачные видения.

Вот погожий летний денек. Залитый солнцем, густо заросший травой и цветами, расчерченный ровными линейками обставленных скамеечками гравийных дорожек маленький дворик наркологического диспансера. Тихий ласковый голос матери:

— Ты бы, сынок, не пил больше!..

Грустные усталые глаза, покатые плечи, жилистые веревки изуродованных непосильным трудом, не знающих отдыха рук…

Грохот орудий, треск автоматных очередей, разрывы тяжелых снарядов. Горящие ярким пламенем, залитые кровью развалины… Яростное «Ура!», густые отборные маты, крики бессилия и отчаяния. На выжженной каленым железом, почерневшей от пролитой на нее человеческой крови земле в предсмертной агонии корчится, обливаясь розовой пеной и соплями, молодой длинноволосый парень — наркоман и весельчак Толик Шыряев, наматывая на кулак вывороченные осколками героиновых ампул дымящиеся кишки. А на подернутом смертельной бледностью лице блаженная улыбка…

Весело выводит за печкой свою замысловатую мелодию поддатый сверчок. Осторожно шуршат тараканы за отставшими от стены грязными, в жирных бесформенных пятнах обоями. Чахоточно кряхтят старенькие ходики. Тугими волнами расплывается по комнате тошнотный запах кипящей в переделанном из старой скороварки самогонном аппарате браги.

— Не надо, сына, пить в подворотне за углом с кем попало! — пьяный отец с фингалом под глазом, в грязном с оторванным воротником пиджачке ставит на залитый чем-то липким стол непочатую бутыль первача. — Не на-да! Хочешь выпить — вот, сиди, пей дома, под присмотром. А там (он машет рукой куда-то за окно) не нада! Это до добра не доведет!..

— Сворачивай, командир! Взорвемся! — орет ошалевший от страха Санек, силясь перекричать всепоглощающий гул артиллерийской канонады. — В сторону, твою ма-а-ать!..

Трясущимися от волнения руками он хватает Каляна за шиворот, пытается оторвать его от рычагов. Перекошенное лицо, круглые, по полтиннику, глаза, резкий сивушный выхлоп… В шлемофоне слышен спокойный голос засыпающего на ходу пьяного водилы:

— Понял, командир! Понял! Иду на таран!..

Мелькают перед глазами, сменяя друг друга с калейдоскопической быстротой, пестрые, будто выдранные небрежной рукой из старенькой детской книжки, перемешанные в беспорядке картинки. Резким диссонансом вклинивается в этот цветной хоровод нудный, противный голос поддатого судьи:

— Признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями сто три, сто четыре, сто одиннадцать, часть вторая, пункт «б»; сто сорок восемь, пункт «б»; двести семнадцать, часть вторая, пункт «в»; двести двадцать вторая, двести восемьдесят шесть, часть вторая, пункт «г» Уголовного кодекса, и приговорить…

Словно натолкнувшись на невидимую преграду, поезд резко вздрагивает и, скрежеща тормозными колодками, останавливается. Грохочут сталкивающиеся друг с другом вагоны. Громко ойкнув, Чопик открывает глаза. Приникает горячим лбом к холодной щелявой стене вагона и жадно всматривается в шершавую морозную темноту декабрьской ночи. Тускло отсвечивают сонные низкорослые фонари маленького заснеженного полустанка. Бегут вдоль вагонов люди в шинелях. Лают зло, с надрывом продрогшие на леденящем кровь ветру собаки.

— Интересна, ща куда? Тихий, простуженный шепот пристроившегося где-то на верхних нарах Санька возвращает его к вонючей реальности продрогшего вагона.

— Не знаю, — вяло отзывается зевающий рядом Калян, — Омск проехали. Дальше еще Бердск и Новосимбирск, говорят…

— Так ведь там же красноярские сепаратисты! — взволнованно шепчет ординарец. — Китайцы! Ой, пропадем ни за грош!

— Да, говенный город! Нечего сказать! — поддакивает тоном знатока Калян.

— А ты почем знаешь? — недоверчиво вопрошает Санек. — Бывал, что ли?

— Да была у меня бритва электрическая. «Бердск-13» называлась. Так она не брила ни хрена…

Дав длинный гудок и сгромыхав осторожно вагонами, поезд трогается с места. Покачивая бортами обшарпанных товарняков, медленно набирает ход…

Чопик снова закрывает глаза и погружается в свои невеселые размышления.

Военный трибунал приговорил пятерых друзей к высшей мере наказания — принудительной кодировке. Дополнительно все пятеро были лишены правительственных наград, воинских званий, прав гражданства, права на спирт, на труд, на отдых, даже права на винно-водочную пенсию по старости. Поскольку конфисковывать у них было нечего, конфискацию заменили пожизненным запретом на ношение штанов и использование туалетной бумаги при отправлении естественных потребностей.

Бывший предчека тяжело переживал случившееся. Не дожидаясь ответа на поданную в Верховный суд апелляцию, он собирался уже покончить с собой, не в силах вынести такого позора. Но наверху решили по-своему, и переменчивая Фортуна в который раз улыбнулась своим непутевым любимчикам тихой ехидной улыбочкой. Благодаря стараниям друзей генерала Ненашева в ЦК, с учетом пролетарского происхождения осужденных и прежних заслуг перед народом и революцией, высшую меру заменили шестью месяцами штрафного бичбата и штрафом в размере одного МРОТа на всех. Боевые награды решено было оставить, тем более что у Ермакова они, будучи запечатлены на теле в виде татуировок, подлежали изъятию не иначе как вместе с кожей, а остальные отродясь не нашивали даже октябрятских значков. Как опытного краскомспирта, стараниями все того же Ненашева Чопика назначили и. о. командира вновь формирующегося в Тюмени Штрафного ударно-пробивного гвардейского бичбата имени Салавата Бухаева. Серегу, самого грамотного (все-таки два курса универа!) поставили батальонным комиссаром.

В начале декабря батальон принял участие в освобождении от федератов станции Зимбура. И хотя после недели ожесточенных боев в бичбате выбыло из строя более трехсот человек (в основном замерзших и обмороженных из числа уснувших по пьяни в сугробах и канавах), то есть две трети личного состава, от желающих поступить в батальон не было отбоя. Объяснялось это просто. Бойцам-ударникам, приравненным по степени риска к ликвидаторам аварии на Чернобыльской АЭС, полагался за вредность усиленный спиртпаек, в зависимости от занимаемой должности и обилия правительственных наград превышавший обычную дневную норму рабочего оборонного спиртоперегонного предприятия в три-четыре раза. Пьяному человеку легче умирать! И, понимая это, командование не скупилось на спирт для ежедневно рискующих жизнью на самых тяжелых участках классовой борьбы штрафников.

До сих пор бойцам не выдали никакого оружия. Каждый дерется тем, что сам добудет в бою: кто саперной лопаткой, а кто и вовсе обломком кирпича или осколком стекла. Дерутся его люди геройски, не щадя жизни искупают свои грехи перед ЦК и трудовым народом. Но надолго ли хватит голого энтузиазма, если нет ничего, даже элементарного винтаря, когда на весь батальон из оружия один-единственный Чопиков командирский наган!..

Вяло постукивают колеса, мерно покачивается вагон, катится в ночную морозную пустоту усталый, заспанный поезд, убаюкивая зарывшихся в гнилую плесневелую солому людей…

Мысли путаются в голове. Теряются в пестрой круговерти цветных картинок пьяного полусна. Думать не хочется. Зевнув, Чопик переворачивается на другой бок и, поплотнее укутавшись в драный полушубок, засыпает под смачный плеск дерьма в параше…

— Саня, слышь-ка, я стихотворение сочинил! — веселый, немного заспанный голос Сергея трескучим фальцетом разрезает серую противную хмурь раннего зимнего утра.

— Давай трави! — с ухмылкой подхватывает Санек, свешивая с верхней полки босые, покрытые грязной коркой ноги. — Заценим!

Обрадованный таким вниманием, политрук встает в позу оратора, собравшегося произнести зажигательную пафосную речь, и, вытянув вперед левую руку, а правую прижав к груди, начинает декламировать вполголоса:

Проснувшийся комбат надевает полушубок, поправляет портупею и, хлебнув из чайника немного спирта, идет умываться.

— А че, нормально! — Саня бесцеремонно перебивает оратора, спеша высказать свое авторитетное мнение. — Очень жизненно!

Польщенный автор продолжает свою декламацию с удвоенной энергией. Калян подшивает валенки, возясь с дратвой, примостившийся в углу напротив Жирабас приканчивает последнюю банку тушенки из дневного ротного бичпайка.

Умывшись и причесавшись, Чопик спрыгивает из вагона на насыпь и быстрым шагом направляется в хвост состава — к штабному вагону, краем уха успевая дослушать конец «очень жизненного» стихотворения:

Последние слова покрывают жидкие аплодисменты немногочисленной публики.

Пройдясь немного вдоль полотна, Ермаков останавливается, чтобы закурить и оглядеться по сторонам. Хмурые жирные тучи низко нависли над самой землей и лениво сыплют мелкими снежными хлопьями. На сотни метров вокруг — белое, заснеженное, совсем как у Сереги в стихотворении, утыканное голыми ивовыми прутьями и тощими стволами телеграфных столбов, мертвое, невозмутимо спокойное, дикое поле.

Тревожно храпят голодные, застоявшиеся в вагонах кони — взвод конной разведки готовится выйти в дозор. Снуют взад и вперед бойцы

2-го Тюменского спиртполка, спеша к дымящейся где-то в середине состава кухне. Возятся у костра с наполненными снегом котелками спиртармейцы из заградотряда — им по уставу перед заварухой нельзя ничего крепче чифира, чтобы злее были и лучше бдили бегущих с поля боя трусов. Смешавшись с чифиристами, штрафники деловито, со знанием дела поторговавшись, меняют пайку сверхпланового спирта на новые, раза два всего штопанные валенки; дозу героина — на приличного вида, третий раз с покойника, как объясняет продавец, полушубок; щепотку табаку, вперемешку с чаем, на плесневелый, осклизлый шмат сала…

Всюду царит нервное оживление, какое обычно бывает перед боем. Потушив прымовский бычок и бережно спрятав его за пазуху, комбат отправляется дальше.

В штабном вагоне темно и тесно. Кто-то простуженно кашляет, кто-то листает «PLAYBICH», кто-то, ширнувшись, ловит кайф, сидя на лавке у окна. Густое сизое облако табачного дыма окутывает собравшихся. Здороваясь на ходу с пришедшими раньше его командирами, Ермаков с трудом протискивается к столу. Командир Тюменского спиртполка, отложив в сторону замызганную колоду порнографических карт, объясняет оперативно-тактические задачи, поставленные штабом перед подчиненными ему подразделениями.

Еще прошлым летом захватившие в Красноярске власть тамошние алюминиевые бароны объявили край зоной свободного наркологического беспредела, порвав всякие отношения с Советской Спиртолитической Республикой и разрезав охваченные революционным подъемом области на две части. Республика разом лишилась своего алюминиевого экспорта (до этого алюминий меняли в США на спирт из расчета одна цистерна на две тонны руды) и теперь буквально задыхалась без американского технаря, компенсировавшего до сих пор нехватку собственных мощностей по его производству.

Зато в Красноярск в обмен на никель и алюминий хлынул из Китая поток дешевого героина, рисовой водки, оружия, детской порнографии, женьшеневой настойки на спирту и нелегальных мигрантов. Китайские незаконные вооруженные формирования численностью от полутора до трех-четырех миллионов человек регулярно нарушали государственную границу, наводняя местные рынки дешевым китайским ширпотребом сомнительного качества.

Все доходы от незаконных сделок оседали в карманах местных мафиози, а народ бедствовал, травился рисовой водкой и женьшенем, умирал сотнями от неведомого доселе героина, который многие по незнанию пробовали есть ложками, и целыми днями, вместо того чтобы работать, мастурбировал под забористую японскую порнуху.

Аппетиты бизнесменов-сепаратистов росли. В октябре, войдя в соглашение с бывшим губернатором края генералом Воробьевым, они развернули наступление на Новосимбирск и, захватив город с помощью японских и китайских наемников и монгольской Последней безлошадно-велосипедной армии, начали продвигаться вдоль железной Дороги на Омск.

Дальше Чулыма их тогда не пустили, но, закрепившись на этом рубеже, они, хотя и ослабленные в ходе октябрьско-ноябрьских сражений, не собирались отдавать Новосимбирск без боя и готовились дать серьезный отпор перешедшим в контрнаступление частям красной спиртармии.

Замысел командования Уральского самогоноваренного фронта прост, как все гениальное, или, применительно к данной ситуации, как все донельзя примитивное. Пока Чопик со своими штрафниками штурмует в лоб станцию Чулым, создавая видимость широкомасштабного наступления, главные силы тюменцев занимают деревню с поэтичным восточным названием Бухара к югу от железной дороги, откуда до станции не более ста сорока километров по бездорожью, создавая тем самым угрозу на фланге Чулымской группировки противника. Одновременно к станции выдвигается отряд красноярских партизан-самогонщиков. После этого, по всем правилам военного искусства, противник под угрозой окружения вынужден будет отступить на восток вдоль железки, открывая спиртармии прямую дорогу на Новосимбирск.

— Чулым хорошо укреплен, — суровый остекленевший взгляд комполка остановился на поглощенном своими невеселыми мыслями комбате.

Почесав красный с перепоя ноздреватый нос и хлебнув спирта из заменяющей ему графин неизвестно где раздобытой допотопной литровой молочной бутыли, он продолжил свои пространные объяснения:

— Наша разведка сообщает о восьми рядах проволочных заграждений, установленных через каждые сто метров пулеметах, артиллерии. Против вас будет тысячи полторы братков из Минусинской НТК № 1; отряд артемовских шахтеров-штрейкбрехеров, сводный японо-китайский батальон и полк 3-й велосипедной дивизии Последней монгольской безлошадной армии. Всего две тысячи двести. Прикрывает вас заградотряд Народного комиссариата Спиртвнудел капитана Зверева. Если захочется отойти — ну, по нужде там или еще куда, — это все к нему. Вот, собственно, и… Вопросы есть?

Комполка обвел склонившихся над картой командиров тяжелым похмельным взглядом. Никто не проронил ни слова — всем все понятно.

— Нам бы хоть пару танков! — неуверенно заикнулся было комбат.

— Что? — удивился тюменец и, выкатив на Ермакова свои стеклянные пьяные глаза, отрезал, ехидно ухмыльнувшись: — Может, вам еще, товарищ, «СС-20» выдать и ядерный чемоданчик в придачу?!

Вагон взорвался дружным пьяным хохотом.

— Так ведь не поверят же! — попытался оправдаться прикусивший язык краском.

— Поверят, поверят! — заверил его комполка. — Как таких молодцов увидят — так и в Бога и в черта уверуют, и даже в то, что их папа заместо мамы из одного места родил!..

Снова его слова подхвачены были дружным смехом собравшихся.

— Все! Концерт окончен! — резко пресек неуместное веселье комполка. — Через пятнадцать минут выступаем к месту сосредоточения у Бухары. Штрафбату и заградителям закончить выгрузку немедленно. Остальным — по вагонам! Штаб фронта хочет сделать подарок ЦК к Новому году. Осталось трое суток!

Попрощавшись с полковником, Ермаков вышел на свежий воздух. Пошел по вагонам собирать замешкавшихся штрафников. Возле уставленной техникой платформы бойцы из заградотряда раздавали выстроившимся в длинную зыбкую очередь бичам деревянные, без единой железки сработанные, крашенные под сталь бутафорские винтовки.

Подходя по одному, бичи брали из пирамиды винтовки, расписывались в толстом зеленом журнале за получение и расходились по своим местам.

— А почему винтовки деревянные? — недоумевал какой-то отделившийся от толпы боец, вертя в руках выданный ему муляж. — Других, что ли, не нашлось для нас?

— А тебе не все равно с какой помирать?! — сердито рявкнул вслед уходящему выдававший винтовки заградитель. — Все одно всем крантец — что с такой, что с настоящей!

— Нет, вы посмотрите, товарищи! — остановился Чопик возле группы недовольно зашумевших на сердитого заградителя штрафников. — Штыки-то настоящие! Это в деле пригодится!

— Ха! И то верно! — согласился кто-то со сделанным походя замечанием. — Командир верно говорит: пуля дура, штык молодец!

— А правду, товарищ Чопик, тюменцы кажуть, что у воробьевцев все причиндалы из алюминия? — подскочил к комбату со спины какой-то растрепанный, сильно поддатый пожилой боец с желтым от загара бородатым лицом и синюшным профилем Гробачева на полуобнаженной под драным тельником груди. — Что у них и гранаты, и винтовки, и каски, и снаряды, и патроны из алюминия, и даже танки алюминиевые?

— Не знаю, как насчет танков, а БТРы у них на самом деле из алюминия — американские, — сделав умное лицо, подтвердил комбат. — И самолеты тоже.

— Это очень хорошо! — довольно улыбнулся пьяный носитель гробачевского профиля. — Слышь, хлопцы! Алюминии на всех хватит! Не пропадем без спирту! А то!

Толпа одобрительно загудела; бойцы принялись оживленно обсуждать обрисованные командиром радужные перспективы трофейного алюминиевого бизнеса.

Оставив обнадеженных товарищей, Чопик отправился в свой вагон проверить, как проходит выгрузка вверенного ему суточного батальонного спиртпайка. Когда он явился на место, работа уже подходила к концу. Через минуту, дав прощальный гудок, набитый людьми, техникой, лошадьми и спиртом товарняк тронулся в путь наверстывать потраченное на стоянку и выгрузку драгоценное стратегически важное время…

Весь день и всю ночь Ермаков со своими людьми пробирался наугад по неприветливой снежной целине, спеша добраться до Чулыма к назначенному сроку. Шли молча, сбиваясь с пути, плутая подолгу в трех соснах, выбиваясь из сил. Изредка делая короткие привалы, принимали внутрь для сугрева и двигались дальше. Измученные тяготами многокилометрового пути, пьяные в умат, продрогшие до костей, несмотря на немереное количество выпитого за ночь спирта, бойцы валились с ног и отказывались идти, когда впереди, у самого горизонта, крошечными звездочками замаячили в предутренней мгле разноцветные огни долгожданной станции.

С рассветом вышли на рубеж атаки. Командир заградотряда — низкорослый, широкоплечий, с выдубленным сибирскими ветрами суровым скуластым лицом, с холодными серыми глазами, с большими пшеничными, заиндевелыми на морозе усами мужик — начал растягивать своих бойцов в цепь, полумесяцем охватывая шедших впереди штрафников, поставил пулеметы, начал окапываться.

Впереди возле депо что-то ухнуло, и, прошелестев над головами сонных с перепоя спиртармейцев, первый снаряд ударил где-то в тылу у заградителей. За ним второй, третий…

— Перелет! — злорадно улыбнувшись, процедил сквозь зубы Чопик; окоченевшими от холода руками вынул из кобуры свой командирский наган. — Комиссар! — крикнул шедшему рядом помполиту. — Давай начинай!

— Товарищи красные революционные бичи! — задорно выкрикнул осипшим, простуженным голосом Сергей. — Настал решительный момент! Покажем всем, как умеют воевать пьяные народные герои! Не дрейфь, братишки! Главное — натиск! Главное до них, до гадов, добраться и в штыки их, в штыки, ребята!

По всей линии вражеских окопов, полыхнув множеством ярких огненных точек, ударили пулеметы, выбивая мелкую снежную пыль из-под ног наступающих.

Зарывшись глубоко в снег, заградители ответили беспорядочной пальбой из всех стволов своих счетверенных максимов и мощных ДШК. Развернувшись в цепь, не сбавляя шагу, батальон пошел в наступление. В начинающейся метели, по тридцатиградусному морозу, утопая по колено в снегу, падая и поднимаясь, падая и снова поднимаясь в полный рост, на ходу прихлебывая из походных солдатских фляг «Прусский Север» и «троечку», под шквальным огнем вражеских орудий и пулеметов — бойцы штрафбата упрямо продвигались к переднему краю вражеской обороны.

Впереди с деревянной винтовкой наперевес шел подозрительно веселый Сергей.

— Ничего-ничего! — приговаривал он, подбадривая ставших вмиг сосредоточенными и серьезными бойцов. — Главное — натиск! Смелого пуля боится, авось прорвемся!

Рядом с ним, с ржавым наганом в руке, утопая в рыхлом глубоком снегу, в валенках на босу ногу, в ватных штанах и драном засаленном тельнике, с портупеей через плечо, шагал успевший уже изрядно поддать Чопик и рукой придерживал бескозырку с развевающимися по ветру ленточками.

— Вперед, гладиаторы! — кричал он, на ходу оглядываясь на тащившихся сзади спитармейцев и призывно размахивая наганом. — Вперед, орлы! Каждому взводу по ящику спирта! Всем медали будут!..

Калян вынул из чехла красное спартаковское знамя, высоко поднял его над головой. Ветер подхватил легкое шелковое полотнище, закрутил его в бурном снежном вихре, расплескал по сторонам тугими алыми брызгами.

Переходя с шага на бег, батальон грянул хриплое, яростно-пронзительное «ура!» и словно на крыльях понесся на врага.

Прорвав проволочные заграждения, захватили оставленную не выдержавшими железного пролетарского натиска минусинскими урками первую линию окопов и, развернув брошенные врагами пулеметы, ударили из них по отступающим.

Не дожидаясь подхода заградителей, кинулись вверх по улице, идущей прямо к железнодорожным мастерским возле насыпи… Но здесь бичей ждал неприятный сюрприз: медленно выползший из-за депо серой железной лентой бронепоезд с ходу полоснул вдоль по улице из всех своих стволов.

Отброшенные назад кинжальным огнем с бронепоезда, бичи укрылись за стенами ближайших домов.

Прильнув к окулярам бинокля, Ермаков оглядел поднимающиеся в контратаку густые цепи обуркавшихся немного урок. Впереди, чадя густым солярным дымом и строча без разбору из пулеметов на все четыре стороны, ползли американские бронетранспортеры, один, другой… Всего четыре штуки.

Мельком бросив взгляд в сторону разошедшегося не на шутку бронепоезда, он успел прочитать на борту передней бронеплощадки громко кричащее, выделенное белой краской название: «Синий дракон». И рядом какая-то извивающаяся змея в чешуе и с крыльями, держащая в пасти початую пол литру рисовой водки.

«Хана! — подумал комбат, оглядывая тревожным взглядом густо усеянную телами смертельно пьяных штрафников улицу. — Сейчас даванут с трех сторон, и кранты — если тут не положат, так ночью в поле околеем, к чертям собачьим».

— Братцы, глянь! — услышал он рядом чей-то знакомый фальцет. — Алюминии ползут!

Чопик оглянулся на голос и узнал старого поклонника Гробачева.

— Айда за мной! — поднявшись в полный рост из-за скрывавшего его сугроба, тот, не дожидаясь приказа, бросился бегом вдоль по улице навстречу американским бронетранспортерам.

Следом за ним поднялся весь батальон. Завязалась жестокая рукопашная схватка. К отбивающимся из последних сил зэкам подоспели на выручку вооруженные кирками и отбойными молотками штрейкбрехеры. Но, увлеченные разбором американских броневиков на металлолом, ударники даже не обратили на них внимания и продолжили, ловко орудуя ломами и кувалдами, по частям растаскивать оказавшуюся бессильной перед человеческой алчностью технику.

Только когда с левого фланга с шашками наголо, с диким гиканьем и улюлюканьем вынеслась на них лихая монгольская конница и принялась арканить всех подряд свитыми из стальных сантиметровой толщины тросов арканами, бичи расстроили свои ряды и начали быстро отступать, держа винтовки на руку.

Неизвестно чем это все могло закончиться если бы появившиеся вовремя заградители не отбросили рвавшихся в бой велосипедистов.

До ночи сильно поредевший батальон отсиживался в домах на южной окраине Чулыма, под непрерывным огнем вражеской артиллерии допивая остатки выделенного с расчетом на три дня вперед «Прусского Севера».

Создалось угрожающее положение.

— Завтра с утра они на нас попрут, — говорил Ермаков, разливая пополам с капитаном Зверевым последнюю порцию ерша, — без спирта нам кранты. Если Тюменский полк не подойдет — все здесь подохнем!

— Ни хрена подобного! — возразил ему заплетающимся языком опухший от технаря и крепчайшего чифира командир заградителей.

— Подойдут! Они же знают, что у меня в отряде чаю на одни сутки осталось! Вы-то им на хрен не нужны — подохните — ну и хэ с вами, а мы, это да! — выразительно закатив глаза и причмокнув губами, Зверев многозначительно промычал что-то нечленораздельное и добавил примирительно: — Ну, за старый Новый год! Дай бог, чтоб война сейгод закончилась, и спирту побольше!..

Пока отцы-командиры пили «за старый Новый год», «на брудершафт», «за тех, кто в море» и судорожно соображали, где бы раздобыть недостающего на завтра до появления тюменцев спирта, помощь неожиданно пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали. Ночью, распропагандированные проникшими в их ряды членами красноярского спиртолитического подполья, соблазненные рассказами о царящем у красных винно-водочном дармовом изобилии, артемовские штрейкбрехеры в полном составе перешли на сторону засевших на южной окраине штрафников.

При этом они попытались угнать из депо воробьевский бронепоезд, но охранявшие его братки заперлись изнутри и наотрез отказались сдаваться. Поэтому шахтеры ограничились тем, что скрутили с «Синего дракона» почти все колеса и завалили собственным дерьмом стволы всех его орудий, превратив тем самым грозное бронированное чудовище в груду бесполезного металлического лома.

Кроме того, они успели отцепить от состава резервную, предназначенную для японо-китайцев цистерну с сакэ и вручную перегнали ее в расположение красных. Измученные жаждой бичи встретили их как героев. Зверева, попытавшегося было разоружить и арестовать перебежчиков, со скандалом прогнали восвояси. Оружие (грабли, лопаты, отбойные молотки и т. п.) шахтерам вернули, а сакэ разделили поровну между бойцами бичбата и заградотряда и, конечно же, между бывшими штрейкбрехерами, по три с четвертью литра на брата.

— Это очень здорово, что вы именно теперь приняли такое важное решение! — искренне радуясь, пожимал Чопик руку явившемуся к нему для доклада командиру артемовцев — старому, пропитому и прокуренному насквозь чахоточного вида мужику с большими, жилистыми, черными от угольной пыли руками и хитро прищуренным, сморщенным, как печеное яблоко, землистого цвета лицом. — Это просто замечательно! Завтра днем подойдут подкрепления, и погоним этих уродов до самого Новосимбирска, а там и до Артема рукой подать!

— Да бог с ним с Артемом, — озабочено отмахивался тот. — Здесь бы не загнуться, выстоять. А то к утру к этим уродам подойдет подмога, и попрут они нас отселя до самого Омска, а то и дальше! Вот такие, блин, дела!

— Ничего! — встревоженно, но стараясь держаться как можно спокойнее, ответил комбат, приглашая гостя к столу на кружечку спирта. — Пару-тройку часов продержимся, а там и наши подоспеют!

— Оно, конечно, может, и продержимся, — кивнул шахтер в знак согласия. — Танков у них, вишь-ка ты, десять штук, но все фанерные и снарядов ни хрена нет: урки эти, чушки-парашники, все, что можно было, с машин скрутили и давно уже китаёзам на водку и ширево сменяли, а для начальства кое-как фанеру наколотили, чтобы проверяющие не волновались.

— Это очень хорошо! — коротко резюмировал Чопик. — Будем надеяться! Теперь, когда мы вместе, наши шансы удвоились. А когда тюменцы подойдут — то и ваще! Ну, за успех!

— За триста процентов успеха! — подхватил пьяненький уже собеседник. — Надоела, знаешь, такая жизнь — от героина да от порнухи не стоит совсем. Еще немного — загнемся окончательно!..

Они чокнулись друг с другом большими жестяными кружками и, выпив до дна, дружески расцеловались…

Всю ночь на позициях бичбата шла безобразнейшая посвященная последнему дню уходящего года пьянка. Всю ночь лилась рекой дармовая японская водка, дымились в котелках мелко рубленные вареные паровозные колеса, бродили, словно лунатики, взад и вперед, обмениваясь сальными шуточками и горланя похабные песни, пьяные до неприличия штрафники и заградители.

Всю ночь продолжалось пьяное веселье. А утром, ожесточенные потерей драгоценной, стратегически важной цистерны, получившие подкрепление сепаратисты ринулись в решительное наступление.

Впереди, под прикрытием полудюжины угловатых, наспех сколоченных из клееной фанеры и выкрашенных в яркий голубой цвет «танков», шли густой, ровной цепью вооруженные длинными самурайскими мечами и клюшками для гольфа обкурившиеся гашиша японцы и хором скандировали: «Ку-ри-лы-бан-зай!» Рядом беспорядочной низкорослой толпой с палочками для риса в руках и с транспарантом с надписью «Жень до-ди шао» семенили подозрительно улыбчивые китайцы в соломенных шляпах и одолженных у японцев для такого случая кимоно.

Позади короткими перебежками двигались обдолбанные минусинские урки с заточками в зубах и с арматурой наперевес.

Подпустив врагов поближе, штрафники поднялись из окопов и с возгласами «Япония параша! Курилы будут наши!» ударили на них в штыки. Завязалась кровавая битва. Крики «Банзай» и «Спирта!» смешались со стонами раненых и треском ломаемых кувалдами на мелкие кусочки фанерных танков.

Стремясь сдержать натиск красных героев, командование Чулымской группировки ввело в бой свои последние резервы: монгольских велосипедистов, подвезенных ночью по железной дороге из-под Новосимбирска наркоманов-спидозников и вышедших из соседнего леса красноярских браконьеров-любителей.

Под ударами превосходящих сил противника бичи обратились в позор… начали организованный отход. За ними по пятам бросились со смехом и улюлюканьем окрыленные надеждой на близкую победу сепаратисты. Браконьеры обстреливали бегущих мощными зарядами морской соли с перцем из своих допотопных дедовских берданок, целясь преимущественно ниже пояса; наркоманы норовили укусить кого-нибудь до крови, а монголы безжалостно давили велосипедами. Казалось, уже ничто не может спасти растеряв… организованно отступающих бичбойцов от разгрома…

Дождавшись, когда упоенные успехом преследователи поглубже вклинятся в оборону его батальона, Ермаков, внимательно следивший за ходом сражения со своего командного пункта, оборудованного в помещении общественного привокзального туалета, красной ракетой подал сигнал к выступлению притаившимся в засаде шахтерам и заградителям.

В ту же минуту на не подозревавших подвоха «победителей» с криками «Спирта!» и «Даешь Чулым!» бросились с флангов выросшие словно из-под земли оставленные в резерве (согласно перепитому еще с ночи комбатом, командиром шахтеров и Зверевым плану) основные силы спиртармейцев. Одновременно и бежавшие без оглядки штрафники повернулись лицом к неприятелю, устремившись в контратаку с винтовками наперевес.

Положение мгновенно переменилось: преследуемые превратились в преследователей, победители в побежденных.

Началось беспощадное избиение очутившихся в мешке сепаратистов: с одной стороны Зверев косил их табунами из всех своих пулеметов, с другой наседали вооруженные отбойниками шахтеры, ломавшие кости и кроившие черепа потерявшим всякое самообладание уголовникам, с третьей — Чопик с Серегой вели в штыковую своих всепогодных упившихся сакэ до полнейшего бесстрашия бичбойцов.

Первыми не выдержали минусинские урки: сообразив, что дело начинает попахивать керосином, они в срочном порядке вызвали к себе десятка два автозаков и, погрузившись в них со всей возможной поспешностью, убыли под охраной конвоя ФСИН Минюста в места не столь отдаленные. Следом за ними и браконьеры оставили поле битвы: побросав берданки и самопалы, они спустились под землю и, выбравшись по системе канализации за город, скрылись обратно в лес. Затем спеклись наркоманы: едва закончилось действие дури, которой их обкололи перед атакой сверху донизу, они свалились на землю в припадке наркотической ломки и были легко обезоружены красными бойцами. Оставшиеся в меньшинстве японо-монголо-китайцы сопротивлялись еще некоторое время, но в конце концов, побросав мечи, велосипеды и транспортеры, в беспорядке отступили к железной дороге, ценой огромных потерь вырвавшись из кольца окружения.

К полудню весь Чулым оказался в руках храбрых спиртармейцев. Только в здании депо забаррикадировались остатки разгромленных азиатских наемников. Не желая рисковать своими людьми при штурме хорошо укрепленного, превращенного в настоящую крепость здания депо, Чопик решил обложить их правильной осадой и не принимать никаких действий до подхода Тюменского спиртполка. На всякий случай, из соображений гуманности, осажденным предложили сдаться, гарантировав им жизнь, неприкосновенность нижнего белья, зубных щеток и других предметов личной гигиены, а также сносное питание и ежедневный спиртпаек. Японцы ответили отказом и вывесили над входом в депо написанный по-русски транспарант: «Хасима дамой аднака!»

— Ну и хрен с вами! Хотите дальше! — махнул рукой Ермаков и пошел к дымившей на забитой войсками привокзальной площади полевой кухне. Подходя к раздаче, заметил стоявшего в очереди комиссара с забинтованной головой, спросил сочувственно: — Ты это чего? Серьезное что или так?

— А, ерунда! — слабо улыбнулся бескровными белыми губами Сергей. — Китаеза какой-то рисовой палочкой ткнул. Хорошо еще в глаз не попал, а то бы все — писец! А так веко тока поцарапал чутка. Спиртику приложу — пройдет, даже следа не останется.

И повышая голос, сказал, обращаясь уже к окружающей его толпе: — А что, здорово мы их, ребята, уделали?! Тока треск стоял! Я же вам говорил — главное натиск!..

Собравшиеся вокруг кухни бичи одобрительно зашумели.

— Правильно комиссар говорит!

— Верно, верно, главное сразу не обделаться, а потом уже все само собой образуется!

— Да уж, умыли мы этих косоглазых конкретно, теперича долго не сунутся!

— Так-то оно, конечно, так, — выступил из толпы навстречу Чопику с котелком в руках вечно недовольный татуированный поклонник первого президента. — А только супчик-то неважнецкий! Непорядочек! За что кровь проливали, за что жизнями своими под пулями рисковали?! Этак дела не делаются! Этак и околеть можно с голодухи-то!

— Верно, верно! — загудели снова со всех сторон низкие простуженные голоса. — Супчик дрянь! Такая дрянь, что даже и в рот не лезет! Хуже вчерашних колес! Те хоть с наваром тосоловым. А этот без жира вовсе!

Комбат подошел к заведовавшему кухней повару.

— Из чего суп? — спросил, заглядывая в котел, в котором вперемешку с гнилыми грязными картофельными очистками плавали в дымящемся бульоне обрывки велосипедных камер, куски резиновых шин и кожаных седел.

— Суп мясной! Из свежестрелянных монгольских велосипедов! — бодро отрапортовал повар, вытягиваясь перед командиром по стойке смирно с черпаком наперевес. — Велики, правда, китайские — жестковаты, но есть можно. Вполне!

— Хорошо! — Ермаков повернулся к притихшим бичбойцам, сверлившим его пристальными взглядами сотен беспокойных глаз.

— Товарищи! Теперь, в этот тяжелый для всей страны час, когда в городах рабочие страдают, за неимением хлеба намазывая масло прямо на колбасу; когда в деревнях люди не знают уже, чего бы еще пожрать такого, кроме заполонивших все подсобные хозяйства кур, свиней, коров; когда наши красноярские братья худеют на глазах, погрязну в в омуте беспросветного онанизма, в это суровое время вы требуете к себе какого-то особенного отношения? Вы! Бичи, ханыги и тунеядцы, покрывшие себя несмываемым загаром весеннего ультрафиолета, посвятившие свою жизнь воровству, попрошайничеству и праздному ничегонеделанью; вы, у кого нет никаких заслуг перед спиртолитическим отечеством, кроме свежих чулымских ран и хронического алкоголизма, вы требуете себе каких-то послаблений и привилегий?! Это неправильное, опасное заблуждение! Суп нужно съесть, товарищи! Это наш долг перед Родиной и революцией! Без этого не будет ни подвигов, ни славы, ни новых, еще более грандиозных исторических побед.

Он помолчал немного и сказал, смягчившись: — Суп надо съесть! По случаю освобождения еще одного островка спиртолитической революции, славного и незабываемого поселка Чулым, объявляю благодарность личному составу всех принимавших участие в операции частей! Приказываю выдать бойцам премиальные в размере трех стаканов сакэ сверх причитающейся каждому дневной нормы и разрешаю собрать и сдать в приемный пункт весь оставшийся от врагов металлолом!

Батальон ответил командиру могучим троекратным «Ура!». Началось бурное ликование, полетели вверх шапки и шарфики. Бойцы с энтузиазмом набросились на казавшийся еще минуту назад таким невкусным велосипедный суп, спеша побыстрее приняться за сакэ и металлоконструкции.

Довольный произведенным эффектом Чопик вместе со всеми отведал чудо-супа и отправился в штаб дожидаться появления тюменцев и красноярских самогонщиков.

Прошел час, другой, третий — подкреплений не было. Наступил вечер — о тюменцах не было ни слуху ни духу. Чопик начал волноваться — не случилось ли чего. Приняв стакан успокоительного, пошел к связистам — переговорить со штабом фронта, прояснить ситуацию. Но связаться со штабом не удалось — пьяные до бесчувствия телефонисты спали, лежа вповалку на грязном полу туалета. Рядом стоял котелок с остатками аккумуляторной жидкости. Сам аккумулятор исчез бесследно.

«Наверно, в приемку сдали, — устало подумал краском, допивая из котелка едкую вонючую жидкость. — Там их по трешнику за кэгэ берут…»

Убедившись в отсутствии запасного аккумулятора и в невозможности разбудить спящих мертвецким сном связистов, он отправился на позиции — проверять посты вокруг осажденного депо.

Там творилось что-то невообразимое. Веселье, приуроченное к встрече Нового года, было в самом разгаре: лихо тренькала балалайка, надрывалась охрипшая гармошка, гремел патефон, трещали брошенные в костры патроны, рвались с грохотом ручные гранаты, горели разграбленные дома и брошенные в тупике купейные вагоны, светилось расцвеченное яркими звездочками ракетниц и фальшфейеров небо, всюду, горланя пьяные песни, бродили бесцельно веселые спиртармейцы, смеялись, плясали, играли в секу и буру, курили брошенный японцами гашиш и писали в штаны.

— А, Чопа, братишка! Иди к нам сюда! — Выскочившие откуда-то сбоку из темноты Серега с Каляном принялись обнимать насупившегося командира и целовать его взасос пьяными слюнявыми пахнущими луком и перегаром губами. — А мы тут со Зверевым того, этого, Новый год встречаем! Клевый ваще пацан! — Серега неопределенно кивнул головой в сторону ближайшего костра, возле которого, обнявшись с початой трехлитровой банкой спирта, мирно похрапывал «клевый пацан», ткнувшись лицом в собственную блевотину и пуская носом пьяные сопливые пузыри.

Рядом, поджав ноги, сидел Жирабас и с аппетитом голодного африканского людоеда уплетал тушенку из раскрытой консервной банки.

— Это, я тебе скажу, вещь! — весело улыбаясь, воскликнул обжора, протягивая банку подошедшему к костру командиру. — Говядина тушеная, высший сорт! Из Энгельса. Сои, правда, немного есть, но нормально, ваще не чувствуется, как будто одно мясо! Ага! Правду Серега про этого Энгельса говорит — классный мужик — такую вкуснотищу делает!..

Выпив с друзьями за Новый год, Чопик перешел к следующему костру. Собравшиеся у огня шахтеры всей толпой скандировали: «Пей-до-дна! Пей-до-дна! Пей-до-дна! Пей-до-дна!»

Протиснувшись в центр круга, увидал человека, который, высоко запрокинув голову назад, большими жадными глотками пил, не отрываясь, из трехлитровой банки с надписью «Метанол». Допив до конца, он громко крякнул и под жаркие одобрительные аплодисменты зрителей занюхал выпитое рукавом фуфайки.

— Позвольте вручить победителю нашего конкурса суперприз — канистру трофейной японской водки и пачку тоже трофейных крабовых палочек! — бойкий, вертлявый парень в фуфайке, треухе и босиком, но при портупее и бабочке подал победителю, оказавшемуся командиром бывших штрейкбрехеров, пятилитровую канистру с бухлом и деликатесный закусон.

— Поаплодируем товарищу Водопьянову и пожелаем ему дальнейших успехов в труде и новых достижений в деле спортивного винопития.

Поклонившись зрителям, Водопьянов покинул сцену, провожаемый дружными аплодисментами и восхищенными взглядами побежденных соперников.

— Развлекаетесь? — спросил его комбат, когда тот подошел к нему нетвердой петляющей походкой.

— Да вот, ребята веселятся! — ответил шахтер заплетающимся после метанола языком. — Новый год все-таки!

И погладив заскорузлой ладонью драгоценную канистру, добавил вполголоса: — Ну че, старлей — пивка для рывка, водочки — для заводочки?! За Новый год! Ну?! Пойдем, я угощаю!

Ермаков взглянул в широко улыбающееся лицо Водопьянова, в его честные, искренние, веселые, немного остекленевшие глаза, на канистру с сакэ, на пляшущих вприсядку у костра алкашей и, подумав немного, утвердительно кивнул головой в знак согласия…

Как и накануне ночью, только с еще большим, истинно праздничным размахом, веселье продолжалось до рассвета. Утром уже, когда, проспавшись и проблевавшись, пропитые насквозь спиртармейцы начали понемногу приходить в себя и похмеляться остатками вчерашнего спиртоводочного изобилия, стало известно, что косоглазый гарнизон осажденного депо в полном составе покончил с собой: оставшиеся без присмотра монголы повесились все как один на своих арканах, японцы сделали себе групповое харакири, а китайцы померли от запора, обожравшись моченого риса.

— Риса жалко! — сокрушенно вздохнул мучимый сушняком и жуткой мигренью Чопик, осмотрев тела без малого двух сотен сложенных во дворе депо штабелями мертвых китайцев. — У нас люди не знают, на чем брагу ставить, а эти… — он презрительно сплюнул, — только продукты перевели зазря, бестолочи!

— Ничего! Главное, Чулым наш! — лениво зевнул хмурый, небритый с похмела, с синевой под глазами Зверев. — Теперь Новосимбирск у нас в кармане, к бабке не ходить!

— Ага, — ехидно скривился Ермаков. — Ща нас как бомбанут — одни угли останутся! Скажите спасибо, что три дня подряд погода нелетная, а то бы нам тут давно всем капец настал!

— Да ладно вам! — примирительно махнул рукой шедший рядом Водопьянов. — У них в Красноярске и самолетов-то нет! Всю алюминию, какая была, давно китайцам продали. Два списанных кукурузника оставили, да и те фанерные!

Слова его заглушил мощный рев сиплого паровозного гудка, разорвавшего похмельную морозную тишину новогоднего утра.

— А как у них там насчет паровозов? — саркастически хмыкнув, спросил заметно помрачневший старлей, глядя, как к разгромленной за три дня боев станции медленно приближается вынырнувший из леса бронепоезд. — Лишнего не завалялось нигде?

Шахтер не успел ответить: резко затормозив возле самого депо, таинственный бронепоезд ударил по кинувшимся врассыпную бичам из дюжины пневматических спиртометов, обрушив на них мощный поток чистейшего, девяностошестипроцентного медицинского спирта!

— Все в укрытие! Занять оборону! — успел крикнуть сбитый с ног упругой, обжигающей до костей струей Чопик и захлебнулся собственными словами. Из вагонов поезда выскакивали одетые в одинаковые новенькие комбинезоны, кирзовые сапоги и пластмассовые строительные каски вооруженные ломами и кувалдами десантники.

Не давая бичам опомниться, они с криками набросились на них и принялись избивать всех подряд, веером растекаясь по прилегающим к вокзалу улицам.

— Серый! Поднимай людей! — заорал комбат что было мочи подоспевшему к нему пьянющему вдрызг комиссару. — Спокойно, без паники!

— Понял! — коротко отозвался тот и бросился собирать попрятавшихся по щелям людей. Чопик достал из-за пазухи свой командирский наган и вместе со всеми двинулся навстречу приближавшимся врагам. Слева от депо Зверев уже поднимал своих бойцов в контратаку.

Рядом возникло серьезное небритое лицо Каляна, на ходу разворачивавшего красное бичбатовское знамя.

Следом за Каляном бежали, не отставая ни на шаг, комиссар и запыхавшийся, потный, красный от натуги Жирабас, тащивший на плечах спящего пьяным беззаботным сном Санька.

Вражеские десантники были уже совсем близко. Ермаков уже мог различить их лица. Он уже мысленно выбрал себе противника, мчавшегося прямиком на него, здорового, небритого детину в командирской каске с фонариком, с занесенной над головой тяжелой отполированной кувалдой.

Молнией резануло по глазам огромное кумачовое полотнище, быстрой золотистой змейкой промелькнули начертанные на нем слова «6-й ударный Агдамский…».

Лицо бежавшего перед знаменем командира с блестящей кувалдой над головой показалось подозрительно знакомым…

Возникло перед глазами горящее здание разгромленной психушки, вспомнился грязный, растерянный, голый по пояс в фуражке с ломаным козырьком человек, его пьяный голос: «Мы тут без вас совсем того… этого…»

— Бухарин! — заорал краском во все горло, с распростертыми объятиями кидаясь на шею командиру десанта.

Опешив от неожиданности, раскрыв от удивления рот, тот отступил на шаг назад и опустил кувалду.

— Чопик? Товарищ краскомспирт?! — пробормотал он смущенно.

— Вы как тут?! Вас что, в плен взяли?..

— Да не! — бросил небрежно Чопик, обнимая старого знакомого и целуя его взасос. — Это я Чулым взял, со всеми потрохами, к чертовой бабушке!

— А где мину синцы, а китайцы, а велокавалеристы? — вырвавшись из цепких командирских объятий, вытаращил на него глаза Бухарин.

— А! — махнул тот рукой. — Хана всей этой шушаре! Полный кердык! Чулым наш! Кроме моего бичбата, тут никого нет.

— Чулым наш? — рассеяно повторил Бухарин. — А там тогда кто?!

— он кивнул в сторону привокзальной площади, откуда доносились звуки ожесточенного боя. — Так, значит, это мы вас?!.

— Да, да! — утвердительно затряс головой Чопик. — Только не вы нас, а мы вас!.. Нужно немедленно прекратить это безобразие, пока мои парни ваших всех не укокошили!..

— Ребята! — подозвал Бухарин поджидавших его в сторонке и с интересом наблюдавших за этой сценой десантников. — Неувязочка вышла. Все украдено до нас! Быстренько давайте по ротам — чтоб прекратили мордобой: это наши товарищи — красные революционные бичи! Своих ведь бьем!

Обрадованные таким поворотом событий агдамцы бросились выполнять приказание.

— Бывают в жизни огорченья! — усмехнулся Ермаков, вместе со старым знакомцем отправляясь вслед за убежавшими разнимать дерущихся на площади спиртармейцев. — А вы-то здесь откуда взялись? Заблудились, че ли?

— Да мы думали, вы тут уже концы отдали, — весело улыбаясь, затараторил Бухарин. — Три дня прошло — от вас ни слуху ни духу. Вязов нам говорит: «Дуйте, ребятки, в Чулым — узнайте, что к чему, может, уж их там и в живых-то нет! Так вы, если что, за геройски погибших в неравной борьбе с китайской экспансией и всемирным наркобизнесом товарищей отомстите как следует — разнесите все в пух и прах, чтоб чертям тошно стало!» — и прослезился даже… А я ему говорю: «Не беспокойтесь, дескать, товарищ маршал, все пучком будет, оформим в лучшем виде, по полной, так сказать, программе, мы ведь с товарищем Чопиком еще с Тмутараканьска знакомы!»… А он мне: «Давай, горовит, действуй, сынок, на тебя вся надежда!» А я ему…

— Че, так и сказал — «За геройски погибших в неравной борьбе?» — перебил краскомспирт словоохотливого собеседника. — А почему на тебя вся надежда? Куда тюменцы пропали, куда самогонщики исчезли?.. Мы их три дня ждем! Охренели совсем!

— Да вы понимаете, — начал объяснять Бухарин, — встретились мы, значит, с тюменцами все честь по чести, разгрузились в лесу… А они, мать их так-растак, азимут неправильно перевели, который там обратный или как его… Ну, мы, понятное дело, и заблудились. Вышли вместо Чулыма прямиком к Новосимбирску. Там нас, ясен перец, не ждали. И такой у них с переляку кипешь поднялся, что ё-моё! Ну, которые, значит, сразу не сбежали — тех в плен забрали. С косоглазыми сразу мир заключили: японцам — Курилы, Хабаровск — китайцам, а нам сакэ и десять тысяч тонн конопли б/у.

А партизаны, как узнали, что с китайцами мир, так сразу с нами распрощались и в Приморье подались — японца партизанить. А Абрам Мойшевич со своим полком Воробьева дальше погнал, прямо на Красноярск.

Ну, Вязов мне и говорит: «На тебя, говорит, Бухарин, вся надежда! Давай, — говорит, — действуй!» А я ему…

— Так ты че теперь, — перебил Ермаков тараторившего без передыху Бухарина, — командиром полка, что ли? А старый где, ну, который раненый еще?

— Да мы тут с братвой посовещались, — скромно потупив глаза, ответил тот, загораясь легким румянцем, — и решили, что с таким ранением командиру без понту ходить! Не солидно, сами понимаете. Так что он теперь у нас зампоспирт, а я, стало быть, комполка… А он и не обижается — сам все понимает… Я ему говорю: «Не горюй, типа, Петрович, чаво в жизни не случается!» А он мне: «Да ладно, — говорит, — черт с ней с должностью, мне за державу обидно!» А я ему…

— Слушай, а ты че седня такой разговорчивый? — вежливо перебив его на полуслове, поинтересовался Чопик.

— Так ведь трезвый потому что! — скромнее прежнего потупившись, отвечал комполка. — Я как трезвый, так молча пяти минут прожить не могу.

— Ну, так тогда тем более надо это дело отметить! — подхватил старлей. — Новый год как-никак, за встречу там, за победу, и все такое!.. — обнявшись-по приятельски, оба командира побрели к стоявшему у перрона бронепоезду.

Вслед им несся хрипловатый задорный Серегин голос, читавший прекратившим драку, побратковавшимся и успевшим уже перепить знакомство бойцам новый шедевральный поэтический опус:

Сергея не слушали, свистом перебивали на полуслове, требовали сплясать под гармошку, спеть «Мурку», кидали в него снежками и пустыми пластиковыми бутылками из-под спирта. Но он упрямо продолжал читать, не сходя с места. И долго еще хрипел над толпой его пьяный взволнованный голос, зовущий к подвигу и славе.

Долго, пока не кончился спирт и анаша, гудела братва…

Резидент нервничает. Резидент недоволен. Битый час проторчать здесь на холодном пронизывающем ветру, под прицелом десятков видео- и фотокамер; выстоять на ногах столько времени, с серьезным благоговейным выражением лица, и ради чего?!.

Стараясь не слишком заметно вертеть головой, резидент осторожно озирается по сторонам, быстрым взглядом маленьких колючих глазок скользит по головам собравшихся вокруг немногих избранных. Министры, генералы, бизнесмены, артисты… Мужчины в дорогих безупречных пиджаках, увешанные золотом дамы предпенсионного возраста в праздничных платьях; прилизанные боярские детки в костюмчиках, при бабочках, с подлыми ангельскими личиками.

Охрана, орхана, везде охрана… Шныряют по рядам с рациями в руках, и у каждого ствол за пазухой. И эти вездесущие назойливые, как мухи, журналисты! Лезут, выискивая что-то, щелкают беспокойно своими фотоаппаратами…

Холодно… До противного холодно. Хочется спать. Ничего удивительного — ночь на дворе! Все нормальные люди давно лежат в своих постелях и смотрят розовые сны о сытом, трезвом и богатом демократическом завтра. Плюнуть на всё и уйти. Взять и уехать на дачу, выпить коньячку и завалиться спать!..

Нельзя! Он не на частной тусовке; он на мероприятии государственной важности. На него смотрит по телевизору, в прямом эфире, полстраны, он — резидент, спаситель нации, pater patriae.

Нужно стоять и терпеливо ждать. Имиджмейкеры советуют для поднятия рейтинга! Им наплевать на то, что резидент — старый прожженный комитетчик и верит в жизнь после смерти и в спасение души так же, как подписывающий манифест об отречении от престола Николай Второй верил в необходимость уничтожения самодержавия и преобразования страны на демократических началах. Для них главное — успешно проведенная рекламная кампания и несколько лишних процентов в рейтинговой таблице.

Что ж, если это так необходимо!.. Из-за угла появляется обошедшая храм по кругу праздничная процессия. Встав лицом ко входу, матриарх произносит обычную торжественную формулу, и все присутствующие в установленном протоколом порядке входят вовнутрь через распахнутые настежь ворота.

«Как же вас мало! — думает резидент, разглядывая окруживших алтарь приближенных. — Впрочем, и этим нельзя доверять. У всех свои амбиции. У каждого свои планы. Каждый второй спит и видит себя на его месте. Жалкие глупцы! Что они нашли в этом? Что для них его резидентское кресло? Неужели не понимают, что все завязано на нем; что в нем вся их надежда на спасение; что без него они не продержатся и недели?! Понимают, конечно. Но жадность и тщеславие движут подлыми душами сопричастных высшей власти холопов. Не дождутся! Разберемся с пьяной заразой и закрутим гайки покрепче! Всех к ногтю!..»

Надев очки, матриарх начинает службу, читая по бумажке что-то занудно-противное.

Резидент стоит сбоку за невысоким резным барьерчиком и не слушает его. Горят сотни и тысячи свечей; слепят золотым сусальным блеском стены и иконостас. Вокруг духота, плывущий от жары, насыщенный смрадом плавящегося воска воздух, приглушенный шорох и кашель. Упершись взглядом в профиль стоящего прямо перед ним матриарха, не замечая ничего, резидент думает о своем. Положение на фронтах серьезное. Союзная помощь пока не дала ожидаемого эффекта! Красные хотя и выбиты с Украины и потеряли Тмутараканьск, весь центр страны и Дальний Восток, но по-прежнему не сломлены. Они взяли, пусть и с великого перепугу, Новосимбирск, они подходят к Красноярску, угрожают Чите и Иркутску. Они охватили своей пропагандой всю страну и полмира. Ширится и растет спиртолитическое движение в Африке и Азии. В самой Перфорации, несмотря на введение сухого закона и усиление репрессий, народ пьет пуще прежнего: самогоноварение достигло невиданного размаха. Пьют все. Пьют ответственные за борьбу с пьянством и алкоголизмом высокопоставленные чиновники, пьют члены «Трезвой Пруссии», сотрудники ФАКа и даже члены правительства! Необходимо срочно активизировать кампанию по возрождению духовности, по возвращению народа к его историческим корням, к вере, к богобоязненности, раболепию и чинопочитанию. Страх Божий, помноженный на страх перед карающим мечом правосудия (и неизбежностью наказания), — вот что поможет исцелить нацию от пьянства и спасет государство от катастрофы! Правда и порядок — вот основные лозунги момента! Без правды нет порядка; без порядка нет правды. А без того и другого нет ни веры, ни надежды, ни любви! И свободы нет! И не надо! Мы наведем в стране порядок и дадим народу правду. Нашу правду. Мы спасем Перфорацию во что бы то ни стало! Пусть даже ценой сотен тысяч и миллионов жизней, пусть даже утопив в крови половину всех живущих на этой земле. Кровь не испугает нас, она не может нас остановить. Даже Сам купил наше спасение ценой Собственной крови. Какое может быть сравнение Его Божественной крови и кислой белковой субстанцией этих неумытых дегенератов-деградантов, наркош и алкоголиков, бичей и тунеядцев, скудоумных работяг и землекопов! Да они все вместе взятые не стоят одного волоска с Его головы. Их кровь и страдания не стоят одной Его слезинки! Да ведь это для их же собственной пользы! Сами еще спасибо скажут, когда поставим их в стойло, накормим, отмоем, отучим от водки и табака, дадим работу и жрачку; когда наступит эра трезвости, спокойствия, порядка и всеобщей среднестатистической сытости!..

Войдя в праздничный раж, матриарх заверещал пуще прежнего. Отвлекшись от своих невеселых мыслей, резидент уперся в него по-лягушачьи холодным немигающим взглядом.

«Чем о всякой доисторической фигне брехать, лучше бы помолился за победу прусского оружия — нам теперь с красными только с Божьей помощью и справиться!»

Сделав умильное лицо, резидент благоговейно внемлет словам почтенного старца.

«Вот ведь старый же ты чудак! Ведь был же когда-то заштатным дешевым служителем в задрипанном захолустном городишке, в полуразвалившейся старой сараюшке, воровал кружечные, бегал на блядки по вечерам, тащился от “Битлов” и “Бони эм”, жрал водяру до блевни и копил втихарика на новый “ИЖ-Юпитер”, скупая у валютчиков баксы по шесть рублей за штуку. И ведь стучал потихоньку в комитет на доверчивых сограждан. А теперь, поди-ка ж ты — матриарх! Проповеди читает, мозги людям пудрит. Бороду отрастил, очечки золоченые нацепил. Солидный стал, степенный, представительный…»

Резидент мысленно плюнул с досады и еще шире расплылся в елейной умильной улыбочке.

Сзади неприятно обдало резкой сивушной волной. От отвращения резидента чуть не вывернуло наизнанку, но он даже не поморщился: нельзя! его снимают!

«Откуда это? Рядом стоит жена, она не пьет. Разве что стопочку-другую травяного лечебного бальзама на спирту перед сном. Министр обороны? Министр внутренних дел? — стараясь не морщить лоб, резидент погрузился в размышления, стремясь путем логического анализа докопаться вслепую до сути происходящего. Так. Пахнет справа. Значит, министр внутренних дел сегодня трезвый — он всегда слева стоит. Ага! Значит, министр обороны. Снова нажрался, скотина! Хоть бы в такой праздник, для протокола, постеснялся! Бесполезно говорить! — Я, скажет, контуженный, водкой боли глушу! Гад! Лучше бы его там под Тмутараканьском совсем грохнули, алкоголика! А то лечи его теперь, деньги бюджетные трать!»

Резидент недоволен. Резидент нервничает. Он сам не пьет уже тридцать лет, с тех пор как поступил на службу в органы. По его мнению, настоящий резидент не может пить! Пьянка мешает работе! Резидент — спортсмен-разрядник; трижды мастер спорта по шахматам, бадминтону и домино. Он председатель партии «Трезвая Пруссия» и Всехерийского общества трезвости. Он за здоровый образ жизни, без водки и наркотиков. Он и сухой закон ввел для того, чтобы оздоровить нацию и спасти народ от пьяного кошмара алкогольной зависимости. В стране и так демографический кризис. Люди мрут как мухи, а пьянство только усугубляет этот процесс — еще немного, и некому станет работать на заводах и фабриках, помогая становлению едва народившейся буржуазии, классу собственников-предпринимателей! Он хотел сгладить существующие классовые противоречия, объединив общество вокруг новой национальной идеи, но пока объединения не получается. По крайней мере, добровольно. Приходится объединять нацию в добровольно-принудительном порядке…

Внезапно резидент почувствовал неприятный запах, незаметно подобравшийся к нему слева.

«Что? И эмвэдэшник пьян?» — он с трудом удержался, чтобы не обернуться и не нагнуть матов своим прихлебателям.

Краем глаза заметил знакомую фигуру осторожно подкравшегося сбоку человека.

— Трезвец протрезвесе! — тихо пробасил на ухо веселый придурковатый голос.

Резидент сделал незаметный для посторонних знак рукой топтавшемуся на некотором отдалении пресс-секретарю, и нацеленные на него объективы телекамер устремили свой взор на голосящего с амвона матриарха.

— Протрезвесе, протрезвесе! — едва шевеля губами, ответил резидент. «Вот еще откуда несет! Явился не запылился! Пьяная морда!»

— он мысленно представил себе круглую самодовольное улыбающееся лицо стоящего сзади Губанова, сверлящего его в затылок немигающими блестящими глупыми глазками, и ему стало противно.

— С праздником вас, товарищ резидент! — весело пробухтел Губанов, не сводя глаз с читавшего молитву матриарха.

— Товарища в зеркале увидите! — сухо отрезал резидент и поморщился. — Вас также!

— Как дела? Как здоровьишко?! — не отставал председатель СРКО.

— Не дождетесь! Можете вы хоть сегодня забыть о делах? — сдерживая раздражение, спросил резидент. — Вы здесь не для того, чтобы дела обсуждать! Имейте уважение хотя бы к религиозным чувствам миллионов своих соотечественников! Кстати, вы опоздали! Некрасиво!

Резидент долго работал в Европе. Европейская педантичность у него в крови. Он сам пунктуален и требует пунктуальности от других.

— Задержался в пути, — не моргнув глазом пошел оправдываться Губанов. — Война, знаете ли, технические трудности!

— Вам предоставили воздушный коридор для перелета в столицу!

— холодно ответил резидент, кроя Губанова неопровержимыми доводами. — И нечего кивать на войну! У нас теперь, кажется, праздничное перемирие!

— Да вы понимаете! — лениво пожал плечами творец революции.

— Летчик был пьян, посадил где-то под Тулой, прямо на фермерский огород. Ну, хозяин осерчал, понятное дело — дробью по нам. Еле ноги унесли.

— Да вы и сами пьяны! — заметил резидент, досадливо морщась.

— Что, тоже за штурвалом сидели? Надышались?

— Так ведь, это! — развел руками Губанов и улыбнулся шире прежнего своей глупой самодовольной улыбкой. — По народному обычаю, за праздник, чтоб душа пела!

— Вы лучше спортом займитесь! — посоветовал резидент, придавая своему лицу такое выражение, какое обычно бывает у учителя, внушающего нерадивому ученику азбучные истины. — Шахматами, бадминтоном, борьбой… А то, не ровен час, загнетесь где-нибудь в сортире! Кому от этого легче?!

— Я в волейбол играю! — обиженно надулся Губанов. — И в теннис тоже. А еще на лошадях верхом, когда не пьяный!

«Часто ты трезвый-то бываешь?! — подумал резидент, возвращаясь к стоящему напротив матриарху. — Раз в год по обещанию! Дурак!»

Матриарх тем временем закончил читать и, подойдя к застывшему перед барьером резиденту, обратился к нему с поздравительной речью.

— Ваше превосходительство господин резидент! — заныл он, противно растягивая слова и окая нараспев. — В эту волшебную ночь я хочу приветствовать и поздравить вас от лица всех служителей культа, от лица народа нашей страны, от народа Божия, который присутствует здесь, и который по лицу земли Прусской и в ближнем и дальнем зарубежье прославляет вас, как помазанника протрезвевшего Господа-Спасителя! Я хочу поздравить вас со светлым, радостным и торжественным праздником светлого протрезвления! Праздник особый, праздник радостный, торжественный. В одном из песнопений он называется праздником праздников и торжеством из торжеств. И все мы просим, чтобы радость о светлом протрезвлении помогла бы нам совершить служение во славу Божию, на благо нашего отечества, на благо народа нашего. И мы желаем, чтобы радость о светлом протрезвлении помогла бы и вам нести ваше высокое служение на благо нашего отечества, на благо народа земли нашей. Пусть сопутствуют вам удача и Божие благоволение в вашей священной борьбе с врагами трезвости, нравственности, духовности, здорового образа жизни и чинопочитания. Пусть благими знамениями сопровождается все ваши начинания, направленные на наведение порядка в стране, на оздоровление зараженного язвами пьянства и алкоголизма общества, на воспитание многострадального народа нашего в духе скудоумия, раболепия, смирения и трудолюбия. Пусть Божья кара постигнет служителей неправды и насилия, спиртпофигистов-безбожников, совращающих народ с истинного пути, толкающих его на путь разврата и наркомании, и да настанет под вашим мудрым руководством эра порядка, спокойствия и процветания!

Я приветствую вас радостным приветствием, которое идет со времен незапамятных и передается из рода в род, из поколения в поколение: Трезвец протрезвесе!

— Воистину протрезвесе! — гулким эхом прокатилось по залу и замерло где-то высоко под расписанным куполом храма.

— И как символ праздничной радости я хочу передать вам праздничную баночку «Пэпси», как символ свободной от пьянства и алкоголизма трезвой жизни… — матриарх протянул почтительно склонившему голову резиденту поданную прислужником отделанную эмалью и бриллиантами алюминиевую баночку, сказал, понизив голос: — Поздравляю вас с праздником, надеюсь, мы еще потрудимся вместе для пользы общего дела.

Поцеловав венценосного гостя, матриарх прошел с ним к алтарю, готовясь к переоблачению. Хор грянул торжественное: «Протрезвесе, протрезвесе!»

Чиновные богомольцы принялись отвешивать земные поклоны, осеняя себя частыми знамениями.

«Странно, — подумал резидент, — почему у него так воняет изо рта?! Вроде бы и зубы все на месте, и залечены все, и чистит их два раза в день — утром и вечером! Даже по телеку зубную пасту рекламирует. Как её там?.. «Матридент», кажется?.. Да, «Матридент»! И все равно воняет. Может, у него желудок больной?.. Нет, нужно все-таки перенести столицу в Питер — там и климат помягче, и к Европе поближе, и у преподобного с зубами и с желудком полный порядок».

Сердечно попрощавшись с матриархом, резидент вышел в боковую дверь к поданному вовремя персональному лимузину.

— Во время нашей последней встречи, — сказал он поджидавшему его на крыльце Губанову, кладя в рот подушечку мятной жевательной резинки, — на исповеди у матриарха, помните, вы мне обещали подумать над правительственным проектом мирного урегулирования и приостановить на период проведения консультаций по этому вопросу активные наступательные действия?

— Помню, — кивнул головой Губанов, доставая из кармана брюк плоскую железную фляжку. — И притом довольно смутно!

— Ну и что же? — нервно скривившись, спросил резидент, в упор глядя на пьющего из горла свой спирт собеседника. — Вместо того, чтобы начать переговоры, вы занимаете Новосимбирск, наступаете на Красноярск!.. Как это понимать? Разве так делаются серьезные дела?! Это, знаете ли, чистой воды экстремизм и беспредел! Это полное непонимание остроты момента и нежелание искать компромиссное решение проблемы!

— Ничего не могу поделать! — виновато улыбнувшись, пожал плечами Губанов. — Революционное творчество масс! Вы же знаете, я всегда считал, что лимит революций для нашей страны исчерпан; я выступал и продолжаю выступать за мирный, эволюционный, реформистский путь разрешения существующих в стране противоречий. Мы в ЦК против насилия, мы за конструктивный диалог со всеми здоровыми силами общества. Но массы!.. Они своими стихийными действиями вносят в наши планы определенные коррективы. Мы, как можем, всячески сдерживаем своих сторонников от чрезмерного применения силы, но в создавшихся условиях это, сами понимаете, не всегда удается…

— И все же, — перебил резидент, — наши договоренности остаются в силе?!

— Конечно! — подтвердил Губанов, улыбаясь шире прежнего. — Мы с товарищами внимательно изучили ваши предложения и находим их очень и очень разумными. Страна устала от крови и насилия. Народ хочет мира и спокойствия. Продолжать войну — преступление с нашей стороны. Договориться — необходимо! Правда, существует несколько вопросов, которые нам хотелось бы обсудить дополнительно.

— Хорошо! — сухо буркнул резидент. — Тогда поедемте ко мне и все обсудим. У меня сейчас телефонный разговор с Берлином и Вашингтоном, а после я смогу уделить вам несколько минут.

— Нет, простите великодушно! — вежливо отказался вождь и учитель. — Не могу. Сам факт такой встречи может быть неправильно истолкован. Мы с вами представители двух противоборствующих сторон и разговор с глазу на глаз… Вы понимаете?!.

— На службе вы со мной не боялись разговаривать?

— Да. Но это официальное мероприятие, а не конспиративная встреча, а я не ваш агент.

— Знаю! — согласился резидент. — И уважаю вас за это! Приятно иметь дело с принципиальным человеком, поистине дорогим партнером, понимающим общность интересов всех заботящихся о благе страны политических сил. Встретимся с вами завтра, в официальной обстановке, в присутствии уполномоченных для переговоров лиц.

— Я в полном вашем распоряжении! — поклонился Губанов.

— Хорошо! Жду вас. Всего доброго!

Обменявшись дружеским рукопожатием, оба лидера разошлись по своим бронированным авто.

«Странно, — подумал резидент, усаживаясь поудобнее на мягком кожаном сиденье. — Вроде такой солидный и здравомыслящий, трезво оценивающий обстановку и готовый к всестороннему сотрудничеству человек, а участвует в руководстве экстремистской партии и возглавляет фанатичную борьбу со здравым смыслом, как последний маньяк и спиртавантюрист. Возможно, все-таки он слегка перегнул с сухим законом, если даже такие законченные конформисты встали в оппозицию к нему и открыто выступили против предложенной им программы поэтапного оздоровления общества!»

Скучая, резидент отвернулся от привалившейся к его плечу сонной супруги и уставился в окно. Мимо с крейсерской скоростью проносились, сменяя друг друга, гротескные, ирреальные виды ночной столицы. Мелькали цветные огни рекламных щитов и вывесок; громоздились в кучу, столпившись у самой дороги, стеклянные башни новеньких небоскребов…

Не замечая ничего, он прикидывал в уме расписание своего рабочего графика.

«Так. Какие у нас еще остались мероприятия по случаю всехерийского Дня трезвости? — думал он, лениво позевывая в кулак. — Встреча с ветеранами-трезвенниками… Возложение венка к могиле трезвого солдата… Парад Трезвого мая… Да-да, конечно парад! Побольше техники, побольше сытых счастливых детей и пенсионеров с цветочками, побольше музыки и салюта, побольше бесплатного лимонада и безалкогольного пива!..

Ах, вот еще! Праздничный концерт ко Дню трезвости. Хотелось бы, конечно, отдохнуть денька два-три в Сочи, покататься на лыжах, постучать костяшками домино. Но этот концерт… Он бывает на нем каждый год. Ничего не поделаешь — церемониал. Снова сидеть, париться весь вечер, слушать, как пованивают эти полуразложившиеся старые пердуны… Тьфу, какая гадость!»

Резидент кисло скривился, уже не скрывая эмоций, и, стараясь не думать больше о делах, попытался переключиться на какие-нибудь пустяки. «Как быстро едет машина! Наверное, все сто двадцать, если не больше! Но это почти не заметно. Тихое шуршание шин, едва различимое урчание мощного движка, плавное покачивание из стороны в сторону, мягкие, будто пуховые сиденья… очень хороший ход! Никак не скажешь, что едешь в тяжелом бронированном лимузине. Умеют все-таки немцы машины делать! Да и в столице за последние десять лет асфальт класть тоже навострились. А по стране!.. Как было всегда две беды, так и осталось. Только дураков поприбавилось да дороги без ремонта вконец износились. А все от пьянства! Что за дурацкая страна?! Что за глупый народ?! Что за пьяное быдло вокруг?!

Менять! Менять! Все менять к чертовой матери! Все, что угодно, только не эта грязь, не эта вековая глупость, не эти тупые, безмозглые дегенераты-вырожденцы! Ломать, ломать и ломать! Через колено! Без пощады! Ради трезвого капиталистического будущего всего человечества! Ради всемирного торжества глобализма и транснациональных корпораций! Бить красных, пока не побелеют, а пьяных — пока не протрезвеют! Нечего миндальничать. Для их же пользы! После увидят, какая жизнь настала — сами в ноги упадут: спасибо, отец родной! Как говорится: “Дяденька, прости засранца за маленькое хулиганство!”»

Мечтательно улыбнувшись, резидент оторвал взгляд от мелькавших за окнами ночных пейзажей. Погладив по руке задремавшую супругу, сделал непроницаемое лицо и вынул из бара ополовиненную бутылку пятизвездного армянского коньяка. Кто сказал, что резиденты не пьют? Они выпивают. Только очень редко, по чуть-чуть. И исключительно в профилактических целях — для активизации высшей нервной деятельности!