Всемирная спиртолитическая

Вместо эпилога

По серым, залитым осенним дождем улицам большого столичного города шел странный неопределенного возраста человек. Одет он был не по погоде легко. Весь костюм его состоял из засаленного до блеска черного вельветового пиджака, накинутого поверх выцветшей защитного цвета офицерской, явно с чужого плеча рубахи и таких же старых коричневых в полоску брюк. На ногах красовались огромные черные валенки с калошами. Бледное худое лицо его было спокойно и серьезно-сосредоточенно.

Холодные, серого, почти стального цвета жесткие наглые глаза и резко очерченные скулы в сочетании с коротко стриженными совершенно седыми волосами придавали ему строгий и даже пугающий вид.

Человек шел не спеша по краю тротуара и спокойно разглядывал вывески попадавшихся по пути магазинов, кафешек и секс-шопов.

Дождь хлестал его по щекам. Лез за шиворот, стекая по спине холодными торопливыми струйками.

Суетливо сновавшие взад и вперед прохожие, натыкаясь на неповоротливую широкоплечую фигуру, толкали его локтями и ругались, требуя уступить дорогу.

Полицейские подозрительно косились на бичеватого обладателя черных валенок.

Он не обращал на них никакого внимания. В кармане у него лежала справка об освобождении и использованный билет на поезд Воркута-Санкт-Петербург, помеченный вчерашним числом. И поэтому странный человек в валенках был совершенно спокоен.

На углу улицы Трезвости и проспекта Обогащения он остановился. Внимание его привлек безногий попрошайка, сидевший перед входом в безалкогольное кафе, с плакатом: «Подайте герою Шипки и Сталинграда, потерявшему здоровье в неравной борьбе с зеленым змием».

В худеньком стеганом, защитного цвета бушлате, увешанный орденами и медалями, с солдатским треухом в руке, герой Шипки смотрелся очень правдоподобно.

Черные, редеющие, с проседью волосы и аккуратная окладистая борода обрамляли расплывшееся в беззубой улыбке смуглое от загара лицо. Устремленный куда-то вдаль поверх крыш взгляд выражал полную безмятежность. Из бокового кармана бушлата торчала початая бутылка водки.

Ознакомившись с надписью на плакате, человек в валенках с калошами принялся внимательно разглядывать помятую фигуру героя.

— Калян… — неуверенно прошептал он после некоторого раздумья, тронув нищего за плечо. — Калян, слышь! Ты, что ли?!

Блаженная улыбка мигом слетела с бородатой физиономии победителя зеленого змия.

— Чопа! Чопа?! Черт! — отозвался он, с удивлением уставившись на прохожего. — Чопа! Командир!

Вскочив на обе ноги, калека бросился обнимать покрасневшего от смущения краскомспирта.

— Я! — коротко процедил Чопик сквозь зубы, крепко сжимая ладонью локоть старого боевого товарища. — Здорово, брат!

И посерьезнев, добавил тихо, наклонившись к самому уху радостно-возбужденного друга:

— Ты еще себе горн купи и ходи труби, чтобы все слышали! Пойдем, присядем куда.

— Пойдем, пойдем! — заторопился Калян, надевая треух. — Вон в баревич по пивку, что ли?!

— Давай по пивку! — согласился Ермаков.

Через пять минут они сидели в тесной прокуренной забегаловке за грязным одноногим столом и пили из литровых стеклянных кружек дешевое жидкое, как вода, светлое пиво.

— Я как в себя пришел — гляжу, нет никого, только трупы одни вокруг и Серега с Саньком мертвые лежат, — рассказывал Калян слушавшему внимательно командиру. — Ну, думаю, кранты! Отлежусь до ночи и ползком, ползком от греха подальше, пока не заметил никто. Документики себе у соседа-покойничка справил и жду. А тут ихняя похоронная команда ко мне. Нате вам! Радость какая! Определили меня в госпиталь, вылечили. Ну, по документам я все нормально, проверочку прошел. Чуть оклемался и ходу оттуда — только меня и видели.

Добрался до дому — жена не пускает. Покрутился-покрутился; работать не могу. Инвалидность не оформляют, спина после ранения болит, еле хожу, пенсии нет. Посторожил немного, бутылки попринимал. С работой пьющему человеку трудно. Не берут нигде. Три года мыкался так. Потом знакомый в столицу зазвал. Поехали, говорит, там нищим лафа!

Теперь вот уже четвертую весну здесь инвалидом работаю. Ничего, по деньгам хорошо выходит. На спирт хватает, и в желудке не урчит. Ты-то сам как, чего?

— Так чего! — буркнул Чопик, грустно усмехаясь. — Вот, в прошлом месяце только из психушки выписали. Все! Амнистия! Подчистую! Здоров и не представляю опасности для окружающих. Дали денег на дорогу. Думал домой, что ли, податься… А тут на Мурманский пересадка. Билетов нет. Потом пивка взял. Дай, думаю, попробую — неужто и впрямь пиво теперь снова легально варят. Попробовал — настоящее! Еще взял. Потом водочки… Утром встал — башка трещит, в карманах ветер гуляет. Приехали!..

— Ясно, — сочувственно закивал головой собеседник, допивая вторую кружку «Резидентского». — А помнишь, командир, как мы с тобою на Украине в танке горели?! А как под Новосимбирском по колено в снегу с деревянными винтовками в полный рост на пулеметы?! А в Тмутаракани на «Красном-то беспредельщике» на «ура!»?.. Ведь все, все, за что боролись, — вот оно! И пиво, и водка свободно кругом! На каждом шагу. Пожалуйста — хоть залейся! Это что же, а?!

— А то! — отвечал Ермаков рассудительно. — Трезвость трезвостью, а бизнес прежде всего. Помнишь, как Серега учил? Первый закон рыночной экономики — спрос рождает предложение. Победить они нас победили, а пить от этого люди меньше не стали. Вот и поят по-прежнему. И с демократией все в порядке, и в кошельке звенит.

— Да, — согласился Калян, рассеянно глядя на дно пустой кружки. — Серега классный пацан был. И Санек. И Жирабас тоже, хоть и дурак.

— И Шилов, и Вракин, и Стаканыч с Петькой! Да много кто! — согласился Чопик. — Давай за пацанов! За братков наших, чтоб земля им была пухом!

— Давай! — кивнул Калян, доставая из кармана бутылку и разливая водку по кружкам. — За братву!

— За победу Всемирной спиртолитической! — добавил краском тихо.

Выпили. Посидели еще.

— А что, Чопа, скажи! — спросил собутыльник, закуривая. — Значит, все зря? Без толку? Недопивали, недоедали, кровь проливали, с голыми руками на танки ходили, и все коту под хвост?! Не будет ничего? Или как?

— Будет! — уверенно процедил Ермаков, мрачно насупившись. Сказал, как отрезал. — Будет, и обязательно! Не в первый раз революция и не в последний! Вон Серега рассказывал, между первой и второй двенадцать лет ждали, и ничего! Щас они нас. Завтра мы их. Наперед умнее будем, все как надо сделаем! Только не все сразу. Потерпеть малость надо, подготовиться.

Он сплюнул себе под ноги и, взяв у Каляна бычок, жадно затянулся. Белые брови его собрались у самой переносицы, в глазах запрыгали чертики.

— А, может, это, того, щас прямо и начнем? — понизив голос до шепота и заговорщицки оглядываясь по сторонам, предложил кореш, подаваясь всем телом вперед. — Вон, я в газете читал, люди борются. В Америке, в Азии, в Африке. Да и у нас тут тоже не все лыком шиты! А такие парни, как мы, везде нужны.

— Нет! — решительно возразил Чопик, принимая любезно поданную Каляном кружку. — Не то все. Не то! Время теперь другое, не наше время. Да и мы не те. Другие люди нам на смену придут, по-другому дело поставят. Не с бухты-барахты, а по науке, как положено. А там настанет пора, и проснется народ…

Бомбу взорвать — это и дурак сумеет. А ты партию создай, людей просвети, почву подготовь. Тогда глядишь, и до штыков дойдет, и до танковых атак. Да что говорить?! Ты ж и сам все знаешь — сколько раз с Колесовым про это калякали.

— Помню, — подтвердил Калян. — А ты щас куда сам-то? Или не решил еще?

— Сейчас домой поеду, — отозвался взводный сделавшись разом грустнее и спокойнее. — Родителей хочу повидать. Живы ли, нет — не знаю

— сколько лет прошло! Да потом жену найти, сына тоже. Большой уже, на будущий год шестнадцать исполнится. Я ж его двенадцать лет не видел — поди, и не помнит меня. Только вот денег на дорогу где достать — ума не приложу.

— Достанем! — заверил браток, выливая в себя остатки пива. — Щас у мужиков по точкам настреляем, и на билет, и на жратву, и на выпивку наберем.

— Да ну, не надо, — неуверенно попытался было возразить Чопик.

— Как потом отдавать станешь?!

— Отдам! — хитро прищурившись, успокоил его старый товарищ. — Я за день раз в десять больше имею. Если бы не пил, давно бы уже на машине ездил. Пойдем!

Он поднялся из-за стола; расплатившись с подскочившей сбоку официанткой, надел свой треух и направился к выходу, увлекая за собою замешкавшегося краскома.

— Ты только это, как доедешь, как устроишься, сразу мне напиши. Адресочек я тебе дам, где мы с мужиками на хате обретаемся.

— Напишу. Обязательно напишу, — заверил Ермаков растроганно. — И в гости позову, если есть куда. Приедешь?

— Приеду! — хитро, едва заметно улыбнулся в бороду Калян. — Есть тут кой-какие задумки на будущее, надо будет собраться — обмозговать. А то надоела такая жизнь, осточертела — ну ее к лешему! Пора дело делать!

Крепко обнявшись, друзья зашагали к ближайшей автобусной остановке.

Дождь уже кончился. Кругом суетливо сновали, осторожно поглядывая на хмурое небо, прохожие и не спеша складывали зонты.

С ревом проносились мимо автомобили. Шумел и гудел на разные голоса уставший за день миллионный муравейник. На небе ветер лениво трепал заслонившие от копошащихся на земле людей-муравьев белый свет большие серые тучи. В образовавшиеся прорехи робко заглядывало уже веселое и скромное солнышко.

Но в воздухе все еще пахло озоном.

И все: люди на земле, и ветер на небе, и солнце, и сами тучи — понимали, казалось, всю хрупкость и ненадежность установившегося затишья.

Понимали и не торопились ссориться друг с другом, напряженно прислушиваясь к глухим, едва различимым где-то далеко за городом громовым раскатам.

И замирали в оцепенении, не в силах определиться окончательно. И не чувствовали приближающейся новой грозы.