Всемирная спиртолитическая

III

В первых числах декабря войска Центрального красного фронта перешли в наступление на всем протяжении от Тамбова до Бородянска и, преодолевая упорное сопротивление вдвое превосходящих сил противника, устремились к Мосхве. Через две недели бои шли уже на подступах к Туле, Калуге и Коломне, в 100–120 километрах от столицы Перфорации. Федераты дрались отчаянно. У всех в памяти свежи еще были воспоминания о весенне-летних успехах красных, когда только-только сформированные, плохо вооруженные и экипированные смертельно пьяные спиртармейские отряды наступали на главный оплот отечественной трезвости по всем направлениям и ожесточенные сражения происходили в Одинцове, Ногинске и Домодедове. Тогда казалось, что Дни федератов сочтены, и в столице всерьез рассматривали вопрос об эвакуации Резидента и правительства в одну из стран Бенилюкса, но положение спасли введенные в бой в последний момент подразделения Антиалкогольной гвардейской танковой дивизии, а также выступившие на защиту столичных рубежей бойцы Лиги контрреволюционной интеллигенции Мосхвы. Страдавшие от отсутствия техники и боеприпасов, упившиеся захваченным на подмосховных складах и винзаводах спиртом, революционеры отступили. Спустя полгода они были полны решимости покончить со столичным рассадником контрреволюции.

Но и федераты не собирались сдаваться без боя. На их стороне были перевес в людях и технике, трезвый образ жизни, поддержка западноевропейской буржуазно-демократической общественности. Они пили полученные по линии гуманитарной помощи ООН натуральные апельсиновые соки, их не мучило похмелье, и им нечего было терять, кроме своих баксов. Неся большие потери, спиртармейские части с трудом пробивались вперед и вязли в глубокоэшелонированной, прекрасно организованной обороне противника.

Наступавший на центральном направлении Бородянский спиртолитический полк за десять дней боев потерял обмороженными и допившимися до состояния полного нестояния две трети личного состава. Лютовал мороз. Не хватало спирта и тушенки, бойцов заедали вши, до них не доходили письма и порнографические журналы, но полк продолжал геройски бить врага, проявляя чудеса революционной храбрости.

Он уже успел отличиться при взятии Сахаровска, а за бои под Козельском был награжден почетным переходящим Красным знаменем Совета рабоче-крестьянской опохмелки и премирован цистерной метанола — одной из 250 захваченных им на центральном вокзале. Здесь, в Козельске, командование полком принял на себя сменивший на этом посту погибшего от передозировки метанола комполка, единственный во всей части оставшийся на ногах краском — спиртполитрук Сергей Колесов.

Бойцы любили Серегу за простой, компанейский характер, за любовь к спирту, за смелость, за заботу о подчиненных. До войны он учился в университете и по официальной версии был отчислен с третьего курса истфака за систематическое пьянство, прогулы, пьяный дебош в студенческом общежитии, драку с преподавателем из-за отнятой у него во время лекции поллитры. Работал рассыльным в фирме «Главсевбрифтрансервис». Ездил на дрезине с пакетами от Мурманска до Воркуты и обратно. Дрезина была старая, педальная, и у Сереги от непрерывного кручения педалей мышцы на ногах чудовищно раздулись, приобрели неестественные формы и ужасно болели. Пришлось перейти воспитателем в детский сад. Здесь он лечил свои ноги водочными компрессами и вскоре был уволен за пьянку на рабочем месте и спаивание своих несовершеннолетних подопечных.

Добровольцем вступил в спиртармию, участвовал в установлении спиртолитической власти в Урюпинске и в Вологде; как окончивший три курса университета, был направлен в летную школу, по окончании которой воевал под Мосхвой в истребительной эскадрилье имени подьячего Крякутного. Летчики этой эскадрильи прославились по всему фронту тем, что за все время существования своего подразделения, делая по 10–15 боевых вылетов в день, не сбили ни одного вражеского самолета, пропили большую часть своих «кукурузников» и все боеприпасы, а также уничтожили под Можайском колонну своих же собственных бензовозов, везших предназначавшийся для них же месячный запас авиационного топлива, чем окончательно вывели из строя свои истребители и оставили Спиртвоенсовет молодой Советской Республики без последнего стратегического авиационного резерва.

Сам Сергей не любил вспоминать об этом периоде своей жизни, но знающие люди рассказывали, что в бытность свою летчиком будущий политрук прославился веселыми самоволками, когда он с друзьями по нескольку раз на неделе летал на своем истребителе из-под Мосхвы в Сочи пить тамошний дешевый коньяк и кутить с обожавшими его за мужественную красоту и обходительность местными проститутками. Поговаривали также, что в конце концов он пропил мотор со своего самолета. Боясь наказания, Колесов ловко скрыл этот факт от начальства: прикрепил крылья к фюзеляжу при помощи брезентовых ремней и размахивал ими во время полета, как птица, просовывая руки в специальные скобы, приваренные к нижней поверхности крыльев. При этом из-за поломки шасси ему приходилось набирать взлетную скорость и тормозить машину во время посадки ногами — благо они у него были достаточно натренированы со времен знакомства с велодрезиной. Однако ослабленный хроническим запоем организм не выдержал таких сверхзвуковых нагрузок, и заболевшего подагрой летуна списали в пехоту.

Пройдя недельные курсы Спиртпросвета, он прибыл в Бородянск, где в звании политрука принял активное участие в создании 1-го спиртолитического полка. Теперь в неполные двадцать пять лет ему пришлось нежданно-негаданно встать во главе этого полка и взять на себя ответственность за жизни вверенных его командирскому попечению людей. Рядом с ним все эти дни находились его новые друзья: назначенный командиром орудийного расчета Ермаков со своими вечно пьяными подручными.

После знакомства с Серегой в их жизни произошла крутая перемена. Воодушевленные пламенными речами политрука, они всерьез увлеклись идеями спиртолитизма, классовой борьбы и всемирного братства всех спивающихся, вступили в СПХП и записались добровольцами в ряды народной спиртармии, решительно раз и навсегда порвав со своим анархическим прошлым.

В первых же боях они проявили себя как бесстрашные борцы за пьяное народное счастье. Чопик выбросил хранившийся у него еще с Якутии маленький томик стоических изречений Эпиктета и не расставался теперь с «Программой СПХП», зубрил ее наизусть и не переставая повторял при каждом удобном случае, что «эта вещь посильнее “Фауста” Гете», а генсек ЦК СПХП Губанов — великий человек и скоро повсеместно наступит торжество пьяного беспредела и оппортунистического счастья всего человечества.

Убедившись в высокой революционной сознательности бывшего атамана и его команды, испытав их в бою и перепив с ними не одну сотню литров спирта, Колесов накрепко сдружился со своими, как он их ласково называл, крестниками, и, проникшись к ним особым доверием, поручал им выполнение самых сложных и ответственных спецзаданий.

17 декабря наступавший со стороны Коломны 3-й Гвардейский кавкорпус генерала Спотыкайло, совершив стремительный рейд по тылам противника, ворвался на станцию Вознесенская в 50 километрах от столицы, создав угрозу левому флангу Мосховского фронта федератов. Узнав об этом, Спиртвоенсовет республики отдал кавалеристам приказ: не останавливаясь продолжать наступление в северо-западном направлении, с тем чтобы еще к исходу дня внезапным мощным ударом опрокинуть прикрывающие подступы к Сокольникам части противника и с ходу ворваться в Мосхву.

Воодушевленные успехом кавалеристы устремились вперед, круша все на своем пути, и через несколько часов столкнулись лоб в лоб с брошенной на ликвидацию прорыва отдельной Ногинской танковой бригадой «Трезвая голова». Изрубив в куски в завязавшемся сражении несколько десятков вражеских танков, потеряв всех лошадей и две трети личного состава, траванувшегося слитой с порубанных танков тормозухой, корпус отскочил на юг к Туле, спеша уйти к своим за линию фронта. Заплутав в пути, кавалеристы наткнулись на маленькую деревушку с неожиданно звучным названием Мосхва. Быстро оправившись от удивления, ловкий Спотыкайло сообразил, какие выгоды можно извлечь из этого происшествия, и поспешил отрапортовать командованию о занятии им столицы Перфорации. На понесенные бригадой в сражении с танками бессмысленно тяжелые потери в СРКО закрыли глаза, а самому генералу было присвоено звание Героя спирта и пожалованы зеленые маршальские погоны.

В СРКО еще праздновали победу над гидрой мировой контрреволюции, когда из штаба фронта поступило новое донесение: ночью в столицу нагрянули садоводы-вредители из соседних дачных поселков, без долгих разговоров повязали упившихся на радостях кавалеристов и, отлупив их дубьем, передали подоспевшим сюда же регулярным федеральным частям. Пленные направлены на принудительное лечение в ЛТП, а маршал Спотыкайло покончил с собой, вскрыв себе вены осколком битого бутылочного стекла.

Обеспокоенное таким поворотом событий руководство СРКО поручило командующему 5-й пьяной спиртармии срочно восстановить прежнее положение вещей. Оказавшийся ближе всех к месту событий 1-й Бородянский полк получил приказ — немедленно овладеть Мосхвой и любой ценой удерживать занятые позиции до подхода основных сил 5-й армии.

— Ну и на кой хрен им эта Мосхва сдалась?! — недоумевал Сергей, разглядывая в бинокль озаряемую вспышками автоматных и пулеметных очередей деревню. — Два десятка дворов, полторы бабули и на сто километров никакой цивилизации. Смысла ни-ка-ко-го! Тока людей зря положим, и все.

Битых два часа редкие спиртармейские цепи топтались на простреливаемом со всех сторон заснеженном поле — поднимались в атаку и, натыкаясь на убийственный огонь засевших на окраине убогой деревушки федератов, снова ложились, зарываясь в глубокий снег, и ждали. Ждали посланных в обход, в тыл противнику артиллеристов с Чопиком во главе. На них, на их единственное в полку исправное орудие командир полка возлагал все свои надежды.

Простым натиском деревню не взять. Нужен комбинированный одновременный удар с разных направлений. Если Ермаков со своими людьми не появится в ближайшие полчаса, не ударит неожиданно по врагу, не заставит замолчать бьющую в упор по залегшим в поле бичам двухорудийную батарею врага, то вся операция будет сорвана.

Артиллеристы ушли в обход еще затемно, за три часа до начала наступления и до сих пор не дали о себе знать. Сергей оглянулся назад. Распластавшиеся в снегу грязные, оборванные, пьяные, посиневшие не то от спирта, не то от холода бойцы второпях догонялись технарем из фляжек и азартно резались в «секу».

Спросил лежавшего рядом молоденького взводного Ковшова:

— Скока уже?

— Половина двенадцатого, — ответил тот, — может, подождем еще?

— Хватит, нечего больше ждать! — решительно ответил краском. — Поднимай людей!

Вздрагивая всем телом, стуча зубами от холода, взводный поднялся во весь рост, крикнул придушенным, сиплым голосом, размахнувшись зажатой в дрожащей, побелевшей от мороза руке саперной лопаткой:

— Вперед, ребята! Даешь Мосхву! Ура-а-а!

Десятка два бойцов похрабрее, вскочив вслед за ним, рванулись было вперед, но тут же плюхнулись обратно в снег. Несколько прогремевших один за другим мощных взрывов сбили их с ног. Пули чаще и пронзительнее засвистели над головами. Ковшов, вскрикнув, медленно осел на снег. По лицу его из-под шапки струйками стекала кровь. «Убили… — с каким-то странным безразличием подумал Сергей. — Всех убьют! Что делать-то?! Ведь триста метров всего, встать — и бегом на ура. Э-эх! Мало спирта выпили…»

— Бра-а-ат-цы-ы! — чей-то истерический, отчаянный вопль прервал лихорадочный бег невеселой командирской мысли, возвращая его к реальности боя.

— Тикай, братцы-ы! Липа едет!..

Колесов поднял к глазам свой маленький театральный бинокль, протер заляпанные снегом, покрытые сеточкой мелких трещин окуляры. На левом фланге, вынырнув из-за крайних домов деревни, по дороге вдоль края поля медленно двигались, вытянувшись в колонну, белые медицинские уазики с большими зелеными крестами и надписями «Отдел ликвидации пьянства и алкоголизма (ЛиПА). Наркодиспансер № 3 г. Балашиха» на борту.

— Тика-а-й! — надрывался кто-то истерически. Паника мгновенно охватила бойцов, в ужасе заметавшихся по полю под безжалостно косившими потерявших голову людей вражескими картечами.

«Все, конец…» — мелькнуло в пьяной Серегиной голове. Что-то екнуло в груди. Преодолевая огромное желание стать маленьким и спрятаться куда-нибудь от надвигающейся опасности, он медленно поднялся на ноги, заорал отчаянно, хватая бегущих за руки, тыча им в зубы своим ржавым командирским ТТ.

— Куда? Назад! Мать вашу! Назад, уроды, так-растак! Чего испугались? Трусы, сволочи! Лучше смерть в бою, чем жизнь в трезвом буржуйском раю! Назад, кому говорю!..

Его не слушали, бежали бросая кирки и лопаты, срывая знаки различия…

«Конец, — снова подумал краском, глядя на приближающуюся вражескую колонну, — всех зашьют, сволочи».

Он решительно сжал рукоятку своего ТТ, взвел курок со спиленным бойком. В голове грозно зазвенели слова командира дивизии: «За неисполнение приказа расстреляю на месте. Не отобьете Мосхву — пеняйте на себя!..»

Внезапно на дороге перед головной машиной взметнулся высокий огненный столб. Комья мерзлой земли вперемешку со снегом взлетели высоко на воздух, рассыпаясь далеко вокруг неглубокой с черными рваными краями воронки. За первым прогремел второй взрыв, третий, четвертый. Передние уазики один за другим загорались и останавливались, загораживая проезд идущим следом. Выскакивавшие из них люди в белых больничных халатах падали в снег, корчились в судорогах, расползались по сугробам, волоча за собой окровавленные обрубки оторванных конечностей.

Подскочивший сбоку, с бледным, перепачканным кровью лицом Ковшов радостно заорал командиру прямо под ухо:

— Наши! Ребята, это ж наши! Вперед, мужики!..

«Наши. Чопик…» — понял Серега, глядя на бегущего к нему взводного с трясущимися руками и бегающими, блестящими лихорадочным блеском глазами.

— На-аши-и! — закричал и.о. комполка, искательно озираясь по сторонам и призывно поднимая над головой руку с зажатой в ней поллитрой. — Наши бьют! Поднажмем, ребята! Вперед, орлы! За Родину, за Сталина!..

Он еще продолжал кричать что-то зажигательное, размахивая руками, матерясь и харкая липкой, тягучей слюной, а вокруг него по колено в снегу с дробовиками и лопатами наперевес, спотыкаясь и падая и снова поднимаясь на ноги, с красными, обмороженными лицами бежали в сторону деревни его спиртармейцы, бежали еще быстрее, чем за минуту до этого бежали от страшных «липовых» карателей.

С батареи, заметив наступающих, жахнули картечью. Картечи рвались над самыми головами бегущих, десятками вырывая людей из цепи, но на них уже не обращали внимания и продолжали двигаться вперед. А невидимая где-то за деревней пушечка, разделавшись с колонной, уже перенесла огонь на вражескую батарею, несколькими меткими выстрелами заставив замолчать сначала одно, а затем и второе орудие.

Воодушевленные спиртармейцы на ура ворвались во вражеские окопы. Ошеломленные федераты, вообразив, что окружены со всех сторон, в панике бежали из деревни, бросая личные вещи и оружие, падали в снег и плакали навзрыд от страха и от отчаяния. А шедшие следом бородянские бичи, врываясь в дома в состоянии аффекта, душили замешкавшихся врагов голыми руками, лезли в погреба, искали картошку, сало, доили коров и курей…

Через десять минут все было кончено. Деревня освобождена, не успевшие сбежать враги схвачены и опу… отпущены восвояси, сало и кислая капуста съедены. Поддатые спиртармейцы делили сваленные во дворах трофеи: консервы, цинки с патронами, фляжки с лимонадом и наборы порнографических открыток.

Проходя по главной, единственной деревенской улице, Сергей заметил собравшуюся вокруг разбитого снарядом бензовоза толпу.

— Вот беда-то, вот беда! — причитали хором суетившиеся у раскуроченной цистерны с котелками в руках бойцы.

— Это ж надо, да?! Ну Чопик, гад, скока добра перевел… чтоб ему!

— Что такое? Что собрались? Делать нечего? — спросил строго командир, расталкивая локтями расстроенных бичей. — Чего тут?

— Да вон Чопик бензовоз разбил, а в нем вместо горючки спирт, — ответил какой-то маленький, плюгавого вида с подбитым глазом боец, — спирт через дыры в землю и вылился.

— Что ты врешь! — досадливо поморщился Колесов. — Они же только соки пьют. Откуда здесь спирту взяться?!

— А вот, выходит, что пьют, — не соглашался плюгавенький, щеря беззубый рот в пьяной улыбке. — Ты попробуй, командир!

Сергей взял в пригоршню немного мокрого снега, понюхал, лизнул осторожно, сказал, сплевывая: — Правда, спирт. Пьют, сволочи!..

— Надо бы, мужики, снег собрать, да спиртик-то на костре вытопить, — подал голос кто-то из толпы, — жалко ведь!..

— Идите лучше окапывайтесь! — властно бросил комполка. — Вон федераты с минуту на минуту назад попрут, а у вас не в шубе рукав…

— А че окапываться-то! — высунулся снова плюгавенький, ехидно ухмыляясь. — Что так, что этак — все одно всех побьют. Земля вон как камень, хоть лампой отогревай. Зачем руки ломать, надрываться! Трезвяки побьют — пущай себе и копают, а нам и так ништяк!

— Разговорчики! — гневно сверкнул на него глазами взбешенный такой наглостью командир. — Что хотите делайте, хоть жопой ее отогревайте, а чтобы через пятнадцать минут позицию подготовили полностью!..

Выбравшись из толпы, он поспешил на другой конец деревни, к разбитой батарее. Навстречу ему, высыпав из домов на улицу, бежали закутанные в платочки и старенькие телогрейки, напуганные всеми обрушившимися на их седые головы ужасами войны, бабушки, спеша подобрать раскиданные по заледеневшим окопам федератов свои матрасы, одеяла и подушки.

На батарее его встретили шнырявшие вокруг разбитых орудий в поисках оставшихся неиспользованных снарядов бойцы Чопиковой маневренной группы. Все они были весело-возбужденны и стопроцентно пьяны.

Сам Ермаков в расстегнутой фуфайке, с непокрытой головой, с усталым потным лицом восседал нога на ногу на покореженном лафете и, прихлебывая из фляги спирт, посмеиваясь, читал, что-то на маленьком, мятом, испещренном мелкими печатными строчками клочке газетной бумаги.

— Чего хохочешь, смешно, что ли? — буркнул Сергей, присаживаясь рядом и доставая из кармана пачку «Бичкэнал».

— Да вон, у этого нашел, — Чопик небрежно кивнул головой в сторону лежавшего рядом навзничь на спине мертвого, с изуродованным осколками лицом вражеского артиллериста. — Послушай, чего пишут: «В городе Иерусалиме, во время утреннего богослужения был слышан голос Ясира Арафата: “Да заколебали уже, картавые, мать вашу!” Кто примет обряд крещения и вступит в братство Адвентистов восьмого дня, пожертвовав Богу все свое имущество, будет прощен и получит бесплатную карманную Библию с картинками. Торопитесь, конец света близок. Количество подарков ограничено! Спасите свою бессмертную душу…»

— Ну и чего смешного? — спросил краском, мрачно глядя на подозрительно веселого подчиненного. — У меня из ста пятидесяти человек сорок четыре осталось, а ты тут водку жрешь!

— Сорок восемь, — не отрываясь от чтения газетной ерунды, заметил Чопик.

— Чего сорок восемь? — не понял комполка.

— Человек! — невозмутимо ответствовал Ермаков. — Сорок восемь человек. Или мы с братвой не в счет?!

— Ага! — нервно скривился Сергей, смоля отсыревшей в набитом снегом кармане папиросой. — Живы. А где были, что нас тут чуть всех в психушку не загребли? На пять минут позже появились бы — и хана!

— Слушай, — серьезным тоном возразил Чопик, отбрасывая в сторону прочитанную бумажку, — ты карту видел?

— Видел, а что?

— А то, что там как в книжке: гладко было на бумаге, да забыли про овраги!

Возмущенный артиллерист нервно хмыкнул, скривив красные от мороза и спирта губы.

— А как пошли — так сверху снег до пояса. А под ним болотина хлюпает. А в лесу просека кустами позаросла — ни проехать ни пройти. А перед деревней овраг глубже, чем шире. А легко, думаешь, живым людям по тридцатиградусному морозу восемь километров пушечку вчетвером на руках тащить, да два десятка снарядов на саночках, да без спирта, без курева? А? Стратег хренов!

— А это что? — И.о. ткнул пальцем в почти пустую бутылку водки, которую Чопик держал в руке. — Лимонад?

— Это здесь взяли. Трофейная! — сухо парировал Ермаков. — Для сугрева нужно.

— Ладно, Чопа, извини! — примирительно ответил Сергей. — Сам понимаю, что рановато пошли, не дождались вас. Ну так ведь в штабе знаешь какие мне условия поставили: или-или. Кровь из носу, а чтоб к двенадцати ноль-ноль доложили о выполнении.

— Ну так иди и докладывай! — предложил Чопик, поднимаясь с лафета и допивая остатки булькавшей на дне бутылки водки. — Рация вон у этих там, в блиндаже, исправная.

Сергей спустился в блиндаж, настроил рацию, связавшись со штабом дивизии, стал докладывать. Наверху послышался гул низко летящих самолетов, загрохотали взрывы. Не закончив доклад, комполка выскочил на свет. Кругом бегали растерянные, взволнованные люди, зияли свежие, дымящиеся воронки, горели разбитые бомбами дома.

— Что, трезвяки? — спросил у медленно поднимавшегося с земли Ермакова.

— Да не, наши прилетели, голубчики! — лениво отмахнулся тот, глядя вслед уходящим в сторону леса краснозвездным машинам. — Когда нужно, их не дождешься, а как после дела — не знаешь, куда девать! Помощнички лешевские…

И отряхнувшись, сказал, обращаясь к возившимся возле орудия товарищам:

— Давай, берите ящики и вон к тому дому выкатывайте, где наши окопчики себе отрыли…

— Идут! Серега, идут! — кричал бежавший со всех ног к командиру полка боец. — Танки, пехота, все!..

— Быстро обуркались! — зло сплюнул Ермаков и, бросаясь к орудию, крикнул зло застывшему в растерянности с биноклем в руках Сергею: — Чего стоишь? Толкай давай! А ну навались, ребята!..

Выбитые из Мосхвы федераты, собравшись с силами, перешли в контратаку, бросив против горстки засевших на северной окраине бородянских храбрецов два десятка танков при поддержке отряда подмосховных фермеров-попрошаек и карательной зондеркоманды «Доктор Ропшаль», составленной из врачей-убийц столичных психиатрических лечебниц. Заняв позицию, Чопик открыл по наступавшим беглый огонь и первыми десятью выстрелами вывел из строя пятьдесят вражеских танков. Остальные обрушили на головы метких артиллеристов шквал огня. Один из снарядов разорвался прямо перед орудием, перевернув его набок и оторвав колеса.

— Жирик, родной, выручай! — метнулся Чопик к притихшему в дальнем углу окопа Жирабасу.

— Не мо-гу-у! — простонал тот, пуская слезу. — Живот бо-ли-ит…

— Вот зараза! — рявкнул досадливо командир батареи. — Говорил тебе, не жри гнилую картошку, отравишься. Хоть бы почистил да сварил — так нет же, лень ему!

Оставив в покое умиравшего от поноса обжору, он набросился на стоявшего тут же, рядом, и наблюдавшего за работой орудийного расчета Серегу: — Слышь, вставай на карачки!

— Че-го-о? — возмущенно выкатил на него глаза Колесов. — Ты че, совсем охренел?!

— Че-го-о?! — зло передразнил его товарищ. — Лафет для орудия нужен, вот чего! Вставай живо, мать твою, так-растак!

— Почему я? — заартачился Сергей, с трудом отбрыкиваясь от тащившего его за шкирку к разбитой пушке корефана. — Других нет? Я не могу, я комполка!..

— Врио, — резко оборвал батареец его сопливые жалобы.

— Что «врио?» — переспросил краском растерянно.

— Временно исполняющий… — объяснил Ермаков и добавил тоном, не терпящим возражений: — У меня расчет! Все расписаны по номерам! Ты, что ли, мне прислугу заменишь? Ста-но-вись! Ну!

Серегу почти насильно поставили на четвереньки и, водрузив ему на спину искалеченную пушку, продолжили стрельбу по медленно надвигавшимся танкам. Атаки следовали одна за другой. Обожравшиеся промедолом и амнапоном каратели лезли напролом, и их расстреливали картечью практически в упор. Одетый в фуфайку, ушанку и ватные штаны, разгоряченный спиртом и отдачей, врио вспотел и, обливаясь потом, молил о пощаде. В короткие минуты отдыха ему давали докурить чей-нибудь обсосанный бычок и бережно поили с ложечки трофейным спиртом.

Таким образом подбили еще десять вражеских машин. В итоге пушка была совершенно разбита прямым попаданием вражеского 125-миллиметрового снаряда, застрявшего у нее в стволе и заставившего ее замолчать уже окончательно. Озлобленные упорным сопротивлением обороняющихся психиатры ворвались в окопы к алкашам. Завязалась рукопашная. Схватив ствол разбитого орудия наподобие дубины и выскочив на бруствер окопа в одном драном тельнике и бескозырке, Чопик принялся избивать набросившихся на него карателей-изуверов, разя без разбора направо и налево, ломая руки и ноги, кроя черепа и в лепешку сплющивая головы.

Тут же, рядом, Санек с Каляном добивали уцелевшие до сих пор вражеские бронированные машины: Санек выкладывал на бруствер оставшиеся снаряды, Калян барабанил осколком кирпича по их заржавленным капсюлям, и смертоносные болванки одна за другой отправлялись к подошедшим вплотную к позициям артиллеристов стальным чудовищам. Оставшиеся на ногах бичи ударили в штыки на не в меру зарвавшихся федератов. Совершенно деморализованный противник в спешке ретировался, оставив на поле боя сотни обезображенных трупов, и больше до конца дня не предпринимал попыток отбить многострадальную деревню.

Всю ночь оставшиеся в живых двенадцать колесовских бойцов готовились к отражению новых атак, но драться им не пришлось. В СРКО наконец разобрались в возникшей по вине Спотыкайло путанице, и штабу 5-й армии было приказано оставить село, для усиления обороны которого у командования фронта не оставалось уже никаких наличных резервов. 1-й Бородянский полк расформировали, а Сергея и его подопечных определили в действовавший на тамбовском направлении истребительный спиртзаградотряд, где они и пробыли до окончания сражения под Мосхвой.

Обстановка на Центральном фронте складывалась не в пользу восставших. Набрав и вооружив на деньги своих заморских покровителей стотысячную армию наемников-отморозков, собравшись с силами, после Нового года кремлевские стратеги перешли в контрнаступление по всему фронту. Был опубликован приказ Резидента № 0013 «Ни капли на грудь», в целях укрепления дисциплины в войсках и для ликвидации разлагавшего их поголовного пьянства создавались исправительные спиртштрафбаты, в которые направляли лиц, изобличенных в злоупотреблении алкоголем и наркотиками. В тылу контрразведка усилила борьбу с алкогольным подпольем и наркомафией.

Столица была полностью очищена от пьющего элемента. Бомжей, детей-беспризорников, подростков-наркоманов отлавливали по чердакам и подвалам, по свалкам и по дворам, спешно формировали из них ударные бригады и бросали на самые слабые участки фронта, где они гибли массами от мороза, геморроя и просроченных фруктовых соков, которыми их поили в принудительном порядке.

Полторы тысячи бойцов дала фронту озаботившаяся судьбами родных ночных клубов и стрипбаров столичная золотая молодежь. Под натиском превосходящих сил противника ослабленный обострившимся спиртолитическим дефицитом красный фронт покатился назад к Бородянску и Тамбову, на оставленные менее двух месяцев назад рубежи.

Здесь Чопику представился случай еще раз отличиться в борьбе за пьяное наркозависимое счастье рабочего класса молодой спиртолитической республики. 14 января, оболваненные антиалкогольной пропагандой, озверевшие от длительного наркотического голодания, дикие орды столичных скинхедов-двоечников и зоонекропедофилов-любителей прорвали оборону красных у станции Засранцево и устремились к Тамбову. Брошенный против них Тамбовский анархический полк имени князя Кропоткина в полном составе дезертировал с позиции, мотивировав свои действия нежеланием пропустить только что начавшийся полуфинальный футболный матч между командами Конфедерации анархоспиртпофигистов Центрального Нечерноземья на приз газеты «Пьяный синдикат».

Потери Тамбова и разгрома всего правого фланга красного фронта удалось избежать только благодаря героическим действиям роты местных дворников-трудоголиков и прикрывавших их с тыла бойцов истребительного спиртзаградотряда, которые несколько часов подряд до подхода подкреплений сдерживали натиск врагов, не пуская их в город. В момент наивысшего накала боя, во время отражения очередной атаки противника осколком снаряда был поврежден спиртопровод, подававший спирт на позиции, занятые заградотрядом. Бойцы на передовой остались без спирта и, мучимые жестоким сушняком, готовы были в любой момент оставить свои окопы, чтобы уйти в запой.

Назначенный командиром заградотряда Ермаков отправил на устранение обрыва своих проверенных бойцов. Посланные один за другим на поиск повреждения Санек, Серега и Калян не вернулись. Последним на линию ушел сам командир. Рискуя жизнью, под дикий свист и улюлюканье злобных некропедофилов он сумел доползти до места разрыва. Ушедшие вперед него товарищи лежали без сознания на земле, рядом с пробитым армированным шлангом, из которого фонтаном била драгоценная, живительная влага. Все трое были мертвецки пьяны. Времени на раздумья не было. Материала, подходящего для наложения пластыря, под рукой не оказалось. Быстро сориентировавшись в обстановке, Чопик принял единственно правильное решение и соединил разорванные концы шланга, зажав их зубами. Подача спирта на передовую была восстановлена, и все атаки противника удалось благополучно отбить.

После боя на бесчувственные тела четырех отважных друзей наткнулись рабочие-мусоросборщики, доставившие их в ближайший морг. Там их чуть было не препарировали самым безжалостным образом, но приготовленный к вскрытию Калян в последний момент неожиданно воскрес, почуяв запах спирта, которым его протерли для дезинфекции, и, усевшись на операционном столе, облизал языком все доступные части своего продезинфицированного тела, после чего потребовал у смертельно напуганного, с шевелящимися от ужаса волосами, пьяного патологоанатома добавки для опохмелки.

Восставшие из мертвых герои были отправлены в Бородянскую спиртлечебницу имени 26 Бородянских Бичей, где уже находился Жирабас, помещённый туда с подозрением на дизентерию и острое пищевое отравление. Через неделю Чопик вышел из комы, молодой организм с трудом справился с сильнейшей интоксикацией. Другие очухались несколько раньше и чувствовали себя не так плохо. Только у Сергея обострился образовавшийся от длительного стояния на четвереньках осложненный геморроем и остеохондрозом радикулит, да отравившийся гнилой мосховской картошкой Жирабас не слезал с унитаза, мучимый жестоким затяжным поносом.

Впрочем, это не мешало им всем вместе в свободное от лечения время вести богемный образ жизни: пить ворованный из процедурки спирт, играть на деньги в шашки и щупать по углам хорошеньких, глупеньких и смешливых сестричек-практиканток из Бородянского ветеринарного техникума.

Особенной популярностью у женской части медперсонала пользовался постепенно оживавший Ермаков. К его природной красоте, уму и обаянию прибавилась теперь столь неотразимо действующая на женщин аура мужественного, романтического героя-любовника, борца за свободу спиртопотребления и половую вседозволенность.

В один прекрасный день, где-то между послеобеденной капельницей и полдником, в реанимацию к нему зашел с медосмотром главврач больницы и, приветливо улыбаясь, сказал, подавая прибалдевшему после спиртпереливания пациенту газету «Известия СРКО ЦК СПХП»:

— А ты, Чопик, оказывается, герой! На вот, почитай, чего про тебя в газетах пишут.

Взяв газету ленивой рукой, поддатый герой раскрыл ее на указанной доктором странице. Прочел краткое официальное сообщение: «Указом Спиртвоенсовета СРКО ЦК СПХП от 31 декабря 201… года за проявленные при защите свободы и независимости пьяной Советской Родины мужество и героизм наградить погибших при выполнении особоважного спиртзадания спиртполитрука Сергея Колесова, спиртармейцев Каляна (фамилия неизвестна), Санька (фамилия неизвестна) и Жирабаса (фамилия неизвестна) орденом Гражданской войны I степени посмертно. Спиртармейцу товарищу Чопику (фамилия неизвестна) присвоить высокое звание Героя с вручением ордена Зеленого Змия и занесением навечно в списки Краснознаменного Тамбовского наркодиспансера. Председатель Спиртвоенсовета СРКО ЦК СПХП Губанов».

Ермаков подскочил на кушетке как ошпаренный. От постпроцедурного пьяного кайфа не осталось и следа. Не веря своим глазам, перечитал некролог и принялся за следовавшую ниже пространную статью с описанием совершенного им и его друзьями при устранении повреждений на спиртопроводе подвига.

— Н-не п-понял? — взглянул он на присевшего рядом на стул главврача. — Это значит, мы теперь, че, покойники?

— Нет, — ласково улыбаясь, успокоил его главврач, — это значит, что вы теперь герои. Беззаветные борцы за пьяное счастье всего человечества.

— А почему «посмертно»?

— Потому, что вас к нам прямо из морга привезли, в бессознательном, так сказать, состоянии. Ваши товарищи ничего, по-видимому, не знали о вашей судьбе и посчитали вас погибшими. Только и всего.

— Так это значит, нас теперь вроде как и нет? — продолжал недоумевать Чопик, хлопая широко раскрытыми, влажными от волнения глазами. — Нет, и все?

— Не совсем так, — поспешил успокоить его собеседник. — У вас, батенька, произошло, как бы это сказать, нечто вроде раздвоения личности. С одной стороны, фактически, реально, вы не существуете, но с другой стороны, чисто метафизически вы продолжаете существовать как личность в вашем больном воображении где-то на уровне подсознания. С алкоголиками такое часто случается, и я не вижу в этом ничего страшного.

— Ну и че терь делать? — несколько поостыв, решительно спросил заградитель. — Че делать-то, доктор?

— Ничего! — продолжал все так же ласково улыбаться невозмутимый главврач. — Продолжать лечение и не нервничать! А мы пока напишем письмо в Спиртвоенсовет СРКО с просьбой исправить это досадное недоразумение и восстановить нарушенную в отношении вас и ваших товарищей историческую справедливость.

Обнадежив пациента подобным образом, он отправился дальше, распорядившись перевести выздоравливающего в общую палату к давно поджидавшим его возвращения друзьям.

Доктор сдержал обещание: через две недели после этого разговора в госпиталь к друзьям приехал лично командующий Центральным фронтом маршал Вязов. В актовом зале лечебницы в торжественной обстановке, в присутствии широких слоев пьяной бородянской общественности маршал вручил воскресшим героям заслуженные награды.

— Вы, товарищ Ермаков, герой! — взволнованно сказал Вязов, с чувством, крепко пожимая ему трясущуюся с перепоя руку и троекратно, по-русски целуя его в губы своими слюнявыми, пьяными, с белым липким налетом в уголках губами. — Настоящий, всамделишный, каких немало у нас и которыми по праву гордится наша молодая Советская Республика. Спасибо тебе, солдат! Спасибо за то, что ты родился в этой стране и разгребаешь за нас это дерьмо, которого мы, по чести сказать, навалили выше некуда.

— Да я что! — скромно потупившись, отвечал Чопик, немного смущенный прикованным к нему всеобщим вниманием. — Это разве героизм! Вот литру спирта на спор залпом выдуть — это героизм! А с политруком товарищем Колесовым — нигде не пропадешь! Если бы не он, то и подвига-то никакого не было бы…

После небольшого праздничного фуршета обалдевшие от счастья друзья в сопровождении веселых сестер-практиканток отправились в соседнюю с больницей пивнуху «Два ерша». Праздничное гулянье продолжалось весь вечер и всю последующую ночь. Пили много пива, водки и самогона. Обмывали награды, целовались с пьяными практикантками, пели хором «Вот кто-то с горочки спустился» и блевали по очереди с деревянного заваленного пробками и окурками крылечка. Под конец, упившись до состояния буйной веселости, Чопик почувствовал резкий прилив внутренней энергии и потащил всех танцевать. Обожравшегося тушенкой Жирабаса пришлось, правда, к вящему неудовольствию командира, пинками выталкивать на середину зала, но зато изрядно поднаторевший в свое время на студенческих дискотеках Сергей оказался прекрасным, неутомимым танцором и своими невероятными танцевальными выкрутасами привел товарищей в неописуемый восторг.

— Не, Серый, ты молоде-ец! — говорил Ермаков, восхищенно глядя на усталого и потного, но веселого и довольного политрука, когда, наплясавшись до упаду, герои вернулись назад за столик. — И по жизни, и за политику там, и ваще. Наш мужик, короче…

— Да ладно, чего, — тяжело дыша и отирая рукавом сырое от пота лицо, слабо улыбался Сергей. — Ты тоже ниче, корефан. Я сначала, как вас в Спиртпросвете увидел, ну, думаю, дебилы какие-то. Какого хрена им надо?! А потом гляжу — не, наши ребята, бойцы. И стремятся тоже. Надо помочь…

— Мы тя тоже сначала не очень-то, — вклинился в разговор вконец окосевший от обилия выпитого Санек, — че, думаем, за хмырь? Гриб какой-то! А послушали тебя, как оно все на самом деле на всемирном фронте классовой борьбы с врагами всего спивающегося человечества обстоит… Грамотный пацан-то, оказывается! И пьет нехило, ничего, что с виду дохляк!

— Ладно, чего говорить! — перебил Санька Чопик, не сводивший любовно-восхищенного взгляда с пускавшего в пустую пивную кружку пьяные пузыри едва державшего голову политрука. — Серега — это мозг! Вон в Мосхве какой маневр придумал — офигеть не встать! Я после того случая сразу себе сказал — это реальный пацан, а не труба на бане!..

— Слышь, Серега! — он приподнялся со стула и, обняв обеими руками пьяного, готового заснуть товарища за плечи, полез целовать его взасос синими, распухшими от пьянки губами.

— Слышь, Серега! Я тебя уважаю! Ты кре-ме-ень! Реальный чувак, конкретный, не то что некоторые…

— Я вас, мужики, тоже всех люблю, — слабо улыбаясь, отвечал помполит, тщетно пытаясь высвободиться из крепких пьяных объятий Чопика, в порыве нежных чувств немилосердно коловшего его своей жесткой щетиной. — Нет, правда-правда! Отвечаю! На пацана!..

— А давайте, мужики, знаете что? — предложил неожиданно совершенно растрогавшийся Ермаков. — Давайте мы с вами это, того… Давайте создадим свое братство Морского полосатого волка! Мы же с вами команда! А?! Ну чтоб всегда вместе, чтобы ни случилось! Один за всех и все за одного.

— Ништяк! — поддержал Санек это предложение. — Давай прям щас!..

— А почему «морское»? — с трудом ворочая языком и плохо выговаривая слова, осторожно поинтересовался Калян, отставляя в сторону недопитую стопку с самогоном. — И это, почему волка, да еще и полосатого?

— Так ведь слышали, наверное, говорят, «морские волки», ну то есть герои, типа там, и все. А полосатый, потому что морской, ну, в тельняшке, значит, — пояснил батька, энергично размахивая руками. — Все пучком!

— А мы-то здесь при чем? — возмутился было Калян. — Я в стройбате служил. У меня и тельняшки-то нет.

— Так я же старый мареман! — скромно пояснил краском непонятливому корефану. — Я ж с трал флота, ты что, братишка?!..

— Ништяк, ништяк! — одобрительно закивал Санек и первый подал командиру руку. — Давай, вместе всегда! Бля буду, не совру!

— Век моря не видать! — воодушевленно подхватил Ермаков, накрывая своей потной ладонью его потную ладонь. — Серый, ты?!

— Честное благородное… — пролепетал Сергей, с трудом ворочая языком.

— Заметано, — веско и не по-детски серьезно подытожил Калян, присоединяясь к общему рукопожатию.

— Жирик, ты с нами? — поинтересовался Чопик, пихнув локтем в бок задремавшего на приставленной к стене широкой деревянной лавке Жирабаса. — Харэ спать! Все на свете проспишь!

— Угу… — буркнул разбуженный немилосердными подзатыльниками почти невменяемый пожиратель тушенки. И, подержавшись немного за предложенную ему сложную фигуру из восьми рук, бухнулся назад на лавку, громко захрапев самым бесчестным образом.

— Ну и зашибись! — резюмировал батька, разливая по кружкам остатки самогона. — Обмоем!..

Обмывали все утро и весь день. Когда кончилась причитавшаяся Ермакову, как герою-орденоносцу, спиртпремия, продали в каком-то притоне свои новенькие, блестящие эмалью и бриллиантами ордена и продолжили кирогаз. Из вытрезвителя в больницу командир заградителей вернулся уже знаменитым. Весть о появлении в Бородянске легендарного героя последних боев, отстоявшего Тамбов и спасшего, по словам маршала Вязова, весь фронт, всю молодую Советскую Республику от неминуемой катастрофы, молнией разлетелась по городу. Руководство спиртлечебницы завалили заявками о проведении встреч с героической пятеркой. Школы и детские сады, заводы и фабрики, НИИ и спиртлечебницы, воинские части и психдиспансеры — все наперебой оспаривали друг у друга право первоочередного общения с застрявшими в провинциальной дыре легендарными бойцами.

Снова, как и год назад в Питере, бывший анархист оказался в центре всеобщего внимания. Встречи, митинги, собрания, фуршеты и церемонии возложения венков следовали друг за другом. Под усиленный охраной сотрудников местной Спиртчека он разъезжал по городу в переполненном автозаке, выступал по линии Спиртпросвета перед большими и не очень большими аудиториями, выпивал и закусывал в буфетах и ресторанах, фотографировался, раздавал автографы, стрелял цигарки по пивнухам и коллекционировал телефончики безумно влюбленных в него многочисленных поклонниц.

Областная газета «Пьяный путь» напечатала большую статью о жизни и удивительных приключениях нового поп-идола. Известный бородянский поэт Максим Спиртянский посвятил подвигу тамбовской пятерки эпическую поэму «Пятеро пьяных», одна из бородянских улиц по решению Спиртсовета была переименована в улицу Ермакова, а сам герой стал почетным гражданином города.

Взамен пропитых им медалей за оборону Мосхвы, за оборону Тамбова и штурм Козельска, а также ордена Зеленого Змия умельцы из Ассоциации жертв пенитенциарной системы сделали Чопику татуировки — точные копии утраченных оригиналов. Идея эта пришлась ему по душе, и он твердо решил впредь никогда не получать наград, если таковыми его отметят за новые ратные подвиги, а накалывать их на груди в натуральную величину и в цвете, дабы всегда иметь при себе реальные и бесспорные доказательства своего беспримерного геройства.

Наконец курс лечения завершился. Оправившиеся от болезни герои должны были покинуть гостеприимный Бородянск. Организованная облспиртпросветом при финансовой поддержке Спиртинвестбанка и компании «Прусский спирт» рекламная акция дала блестящие результаты. Чопику даже предложили сняться в рекламе новой водки со звучным названием «Улетная», но у него уже не оставалось времени для съемок: был объявлен призыв во вновь создаваемую Украинскую спиртармию. Остановив наступление федератов на Центральном фронте, руководство республики стремилось как можно скорее мобилизовать все силы для освободительного похода на Украину, где под влиянием последних событий в Перфорации вспыхнула своя собственная самостийна и незалежна спиртолитична революция. Объективно неизбежные исторические события выходили на качественно новый виток своего развития, и отважным друзьям предстояло принять в этих событиях самое активное участие.

«План южного похода разрабатывался в спешке. Много осталось недоработок, неясных моментов, неточностей. Многое в нем внушает тревогу и подозрения. Не хватает людей и техники, не хватает спирта для войск, проблемы с боеприпасами и обмундированием. Риск очень велик: слишком сложную поставили себе задачу — всю Украину одним махом к рукам прибрать. А если что не так? Малейшая ошибка — очухаются хохлы, и пиши пропало!

Но делать нечего. Решение принято. Нужно помочь восставшим украинским товарищам. Кто же знал, что они так долго продержатся! Когда месяц назад в Харькове и Донецке, Павлограде и Мариуполе вспыхнули еврейские погромы и толпы пьяных бомжей захватывали и грабили винзаводы и магазины, никто не предполагал, что обыкновенная пьяная вакханалия возымеет такие серьезные последствия. Казалось, пройдет несколько дней, и стихийное движение проспиртованных народных масс захлебнется в море халявной горилки и будет подавлено правительственными войсками. Но прошла неделя, другая, третья… Восстание перекинулось на соседние районы и области. Заполыхала вся Левобережная Украина, восставшие бомжи, алкоголики, наркоманы, уголовники, безработные шахтеры и колхозники захватили власть на местах, создали в Донецке Всеукраинский интернациональный горилочный комитет во главе с председателем — товарищем Пивчуком, национализировали всю спиртпроизводящую промышленность, ввели полную свободу спиртопотребления, табакокурения и наркомании.

И вот уже Всеукраинский комитет просит у Совета рабоче-крестьянской опохмелки помощи: засевшие в Киеве буржуазные националисты из Центральной самостийной сально-горилочной рады, собравшись с силами, повели наступление на основные центры восстания. В приграничные области Перфорации хлынули стотысячные толпы украинских беженцев. Для помощи им нет ни спирта, ни браги, ни, на худой конец, спиртсодержащих медпрепаратов — в республике жесточайший винно-водочный кризис…

Конечно, опасно сейчас предпринимать столь серьезное и широкомасштабное наступление. На западе федераты, японцы под Красноярском, на казахской границе тучи голодной саранчи и полуторамиллионная армия еще более голодных китайцев генерала Жуй Бэн Сама. С юга при поддержке ооновского комитета по насаждению культурного виноградарства и виноделия подбираются к Сочи и Туапсе пьяные грузинские орды. Республика в кольце вражеских армий. Америка готовится к открытой интервенции и только ждет повода для вмешательства. А если в войну вступят Монако и Сан-Марино, то положение станет совершенно критическим.

Но помочь украинским братьям-алкоголикам — наш революционный долг. Поэтому нужно рискнуть. В конце концов, Украина — это шесть атомных электростанций — столько же, сколько сейчас в Перфорации находится в руках СРКО. Значит, освободив Украину, можно будет вдвое увеличить мощности ликеро-водочной промышленности, удвоив соответственно и производство столь дефицитного волшебного зелья.

Украина — это Одесса, Николаев, Керчь, Севастополь и другие черноморские порты. Значит, в условиях, когда в Приморье хозяйничают японцы, на Мурмане норги и финны и на Балтике мосховские федераты — республика получит выход к морю и сможет получать из-за границы столь необходимый народу и армии импортный спирт. Украина — это миллионы гектаров пшеничных и свекольных полей, сотни и тысячи спиртоперегонных заводов, миллионы самогонных аппаратов и миниспиртзаводов. Значит, можно будет получить дополнительное сырье Для производства спирта и новые мощности для переработки этого сырья в спирт и самогон.

Украина — это миллионы бомжей, тунеядцев, наркоманов и алкоголиков, верных идеям алкоголизма и всеобщего единения всех спивающихся. Это миллионы новых бойцов в рядах Рабоче-крестьянской пьяной спиртармии. Украина — это хорошая возможность вывести республику из кризиса и продолжить советскую спиртолитическую экспансию на соседние государства. Стоит начать, как сразу придут на помощь приднестровские коммунисты-спиртпофигисты, давно уже мечтающие о создании братского Союзного наркологического содружества. И крымские нацменьшинства поддержат, если пообещаем им крымскую безалкогольную автономию и Севастополь в придачу. А потом в случае чего… До Неба высоко, до Стамбула далеко, авось, и прокатит. Так что ставки большие, можно, наверное, и попробовать… На худой конец кубинцам в плен сдадимся, и вся недолга…»

— Таким образом, в соответствии с разработанным под моим руководством планом войска вновь создаваемого Юго-Западного фронта наступают на участке от Бородянска до Ростова-на-Спирту тремя ударными группами.

Громкий, призывно-требовательный голос докладчика заставил предспиртвоенсовета товарища Губанова оторваться от мучивших его противоречивых мыслей. Подняв глаза от стола, он окинул присутствующих рассеянным взглядом, уставившись в висящую на стене карту, попытался сосредоточиться, вникнуть в объяснения водившего указкой по испещренному красными стрелками и всевозможными значками листу начгенштаба Ненашева. Уставший, небритый, с лиловым отвисшим носом и слюнявыми губами, с мешками под глазами, в мятом, засаленном до черноты кителе, в рваных теннисных туфлях, генерал походил скорее на спившегося отставного прапора, чем на начальника Генштаба республики.

«Совсем, бедняга, умаялся, — подумал Губанов, лениво позевывая. — Шутка ль — в деле за неделю план компании составить! Сколько ж водяры выжрать надо, чтобы крыша не съехала?! Но так напиваться тоже ни к чему». Он снова зевнул и, выдвинув ящик письменного стола, принялся от нечего делать наблюдать за возней дерущихся в нем из-за хлебных крошек тараканов.

— 5-я армия в составе Челябинской ударно-штурмовой психдивизии имени Ивана Грозного и отдельного мехкорпуса шагающих экскаваторов «Бичдинама» наступает из района Курск-Белгород в направлении на Киев, через Нежин и Конотоп.

Одновременно 6-я спиртармия из района Брянска совершает обходное движение во фланг самостийщикам в направлении Чернигова, Чернобыля, Житомира, Винницы, создавая угрозу окружения центральной группировки хохлов и вынуждая их оставить Киев. Здесь главная роль отводится 152-му и 275-му магаданскому бичполкам и Сводной добровольческой спиртдивизии уголовников-алкоголиков. На соединение с ними в район Жмеринки выступят части Молдавской революционной спиртармии. В недельный срок находящиеся к востоку от Винницы и Житомира украинские армии будут отрезаны от западных областей и границы с натовской Польшей.

Из Ростова-на-Спирту 1-я Кавказская самокатная армия генерала Чикушкина ударит на Донецк и Днепропетровск, откуда, соединившись с частями Всеукраинского горилочного комитета, делая по 100–120 километров в сутки на своих самокатах «Бураттино», поведет наступление на Кременчуг и Полтаву навстречу 5-й спиртармии и на Николаев, куда в это же время через Одессу выступят молдавские товарищи, а из Крыма через Перекоп и Херсон — партизанские соединения крымских аборигенов-бульдозеристов и дезертиров-черноморцев из Севастополя.

В итоге через три дня при поддержке повстанцев будет занята вся Правобережная Украина. К исходу первой недели капитулирует Левобережье, а к концу второй мы выйдем к польской границе, откуда через Львов и Ковель сможем при желании сразу же развернуть наступление на Варшаву.

Черноморский флот, во избежание захвата его крымскими аборигенами, необходимо вывести из Одессы и Севастополя, стремительным броском через Босфор и Дарданеллы прорваться в Средиземное море и ударить во фланг натовским силам в Центральной Европе, высадив в Афинах, Картахене, Марселе и Неаполе десанты Сводного интернационального хохлятско-москальского экспедиционного корпуса. Думаю, при благоприятном развитии оперативной обстановки уже к началу июня мы выйдем к Ла-Маншу и сможем потребовать у Англии Фолклендские острова и десять миллионов баррелей пива ежегодно, в течение ста лет, в виде контрибуции. Полагаю, увидев у своих берегов подошедшие из Гибралтара суда Черноморского флота, королева не сможет нам отказать. Французы и испанцы, кстати, тоже. Так что вскоре вся Европа окажется охвачена пламенем пьяного революционного пожара, а мы получим в неограниченных количествах коньяк, херес, мадеру, шампанское и пиво на нужды борьбы с внутренней контрреволюцией.

Таким образом, наступление на Украине является частью более широкого плана по осуществлению наркологической экспансии в Европе и в мире в целом, сулящей нам очень хорошие перспективы. Да здравствует всемирное братство трудящихся! Да здравствует спиртолитическая экспансия! Слава великому вождю и учителю товарищу Губанову! Ура!

Отложив указку, Ненашев вернулся от карты к своему месту за столом, сопровождаемый громом аплодисментов и криками «Ура!» и «Даешь конину!».

— Прошу высказываться, — сказал Губанов, оставив своих тараканов и наливая себе из графина в литровую пивную кружку изрядную порцию первача, — какие будут возражения?

— Я категорически не согласен, категорически! — нарушил воцарившуюся вслед за аплодисментами тишину высокий, визгливый фальцет председателя Комитета по борьбе с антиалкогольной пропагандой, завсектором по связям с Ираком и Индией Жиряковского.

— Я не согласен! Почему Польша, черт возьми, почему Греция? Почему, скажем, не Индия или, на худой конец, Ирак или Ливия? Сколько уже разговоров о том, что нужно брать Индию, а воз и ныне там! Я не согласен! Однозначно! Или Индию, или ничего! Знаю я вас! Сала с горилочкой вам захотелось на шармачка, а до интересов простых украинских алкоголиков и тунеядцев вам и дела нет! Там несчастные индийские йоги пухнут без спирта, а мы не можем помочь им элементарной гуманитаркой! У вас только горилка на уме! Нет, я не согласен, однозначно! Или Индия, или на хрен нам вся эта Украина вместе со всей ихней безалкогольной дегенеративно-спортивной Европой!..

— Если других возражений нет, то предлагаю перейти к голосованию, — прервал председатель истерическую тираду предантипропа, — кто за?

Посреди гробового молчания поднялась одиноко трясущаяся с похмела рука генерала Ненашева.

— Кто против?

Поднялся лес рук… «Сто против одного, — подумал Губанов, производя несложные подсчеты, — сто против одного. Что делать?»

Мысли лихорадочно заскакали у него в голове, сбиваясь в кучу, путаясь и снова разбегаясь в разные стороны с такой невероятной быстротой, что он не успевал их схватить, чтобы рассмотреть получше и разобраться в своих желаниях.

«Конечно, — думал он, — план так себе. Куча недочетов и всяких неясностей! И все против. Ну Жиряковский-то, бог с ним, все ясно. Но вон ведь и Широв — председатель Совета содействия развитию пьянства, алкоголизма и наркомании — против. И Снимипенко — завотделом по обустройству быта членов СРКО, и все, все другие уважаемые и влиятельные люди вплоть до председателя республиканской Спиртчека несгибаемого железного Феликса Распьяным-Пьяно! И вот товарищ Ковбасюк с Украины — тоже против, и все…»

Почуствовав, что пауза некрасиво затягивается, генсек заметался мысленно по лабиринтам своего затуманенного сознания, не в силах определиться окончательно.

— А что, скажите-ка, не кажется ли вам, что у нас может оказаться недостаточно войск, для того чтобы довести начатое наступление до победного конца? — обратился он к Ненашеву, делая слабую попытку поколебать хоть немного его железную аргументацию. — Каково теперь соотношение сил на Юго-Западном фронте?

— Сейчас у нас от Бородянска до Ростова пятнадцать тысяч семьсот восемьдесят человек, — грозно и внушительно поднялся со своего места генерал, слегка раздраженный неожиданно возникшими на пути принятия своего грандиозного плана препятствиями.

— Вместе с восставшими украинскими алкоголиками будет тысяч двадцать-двадцать пять. Нам противостоит до пятидесяти тысяч украинских гайдамаков. Плюс десятитысячный ограниченный контингент миротворческих сил НАТО в Одессе. Но наш план основан на парадоксах, на нестыковках и на факторе внезапности. Противнику и в голову не придет, что мы можем начать наступление в условиях, когда он имеет пятикратное превосходство над нами в живой силе и технике.

Боеприпасов у нас по десять-двенадцать патронов на человека, но это обстоятельство также не должно нас смущать. Недаром великий советский полководец Суворов, никогда не знавший поражений, говаривал: «Пуля — дура, штык — молодец!» Он же, кстати, учил нас побеждать не числом, а умением. Главное — натиск! Налететь внезапно, когда тебя не ждут, ввязаться в драку, заварить кашу и бить противника, пока не очухался! А там — война план покажет!..

Генерал ухмыльнулся, делая ударение на последних словах своей пояснительной речи, и сел на место, спеша пригубить поданного секретарем крепкого просроченного пива из двухлитровой пластиковой бутыли.

«Последнее слово за мной! Подпишу — если что, все шишки на меня. Не подпишу — Ненашев меня сожрет — вон как глазищи выпучил, так и сверлит, так и сверлит, словно бурав какой! Не подпишу — еще неделя этого дикого пьянства, рези в печени, язва, пьяные выходки Ненашева. А вдруг новый план окажется хуже старого, а вдруг затянется все и по новой? А жена который месяц долбит: “Когда на Канары, когда на Канары?” А тут снова все откладывается на неопределенный срок. Но всемирный кирогаз — штука заманчивая. Ну-ка! Представить только: Геннадий Губанов — первый президент Всемирной Спиртолитической Республики. Красиво!»

Генсек на минуту представил себя стоящим на трибуне Мавзолея в кепке, с алой гвоздичкой в руке, приветливо машущим рукой проходящим мимо участникам Всемирного парада пьяниц-бескультурников, и по его измученному лицу пробежало подобие улыбки.

«Да или нет, да или нет? — думал он, наливая себе снова из графина в кружку. — Ну же, давай решайся: или-или, третьего не дано!..»

Нужно было отказаться, он чувствовал это и не мог сказать решительное «нет».

«А дома жена опять устроит скандал, если вовремя не явлюсь. А Ненашев меня живьем съест, если хоть на минуту усомниться в его полководческих способностях. Но, черт, прости Господи, но так охота стать первым президентом земного шара!.. И утка с яблоками в винном соусе давно простыла…»

Он отчетливо представил себе лицо пьяной жены, делающей ему разнос, злое лицо обиженного Ненашева, плетущего против него интриги, себя на трибуне Мавзолея в кепочке и с праздничной гвоздичкой в руке, утку с яблоками, дожидающуюся его в соседней с залом заседаний столовой, и у него от напряжения засосало под ложечкой.

Ему вдруг стало жалко тратить время на доработку каких-то дурацких планов, портить себе нервы, кому-то что-то объяснять и доказывать, в сотый и тысячный раз пить водку на брудершафт с Ненашевым, у которого пахнет изо рта, и с товарищем Ковбасюком, насквозь провонявшим прогорклым салом и цибулей…

— Прекрасно! — резюмировал он, обращаясь к секретарю. — Будем считать, что проект одобрен большинством голосов! — И поставил размашистую подпись на поданном расплывшимся в довольной улыбке Ненашевым листке.

— Благодарю всех за сотрудничество и милости прошу к столу! — чувствуя, как будто гора свалилась у него с плеч, широким жестом пригласил присутствующих в соседнюю залу к накрытому для них столу.

— Нужно это дело обмыть! Ассортимент по военному времени не ахти какой, но спирту — по горло. Сегодня годовщина моего третьего проигрыша на президентских выборах, так что уж извольте любить и жаловать!..

Довольный проявленной твердостью и самостоятельностью в принятии исторически важных решений, председатель СРКО направился в банкетный зал, сопровождаемый одобрительными смешками членов правительства и троекратным «ура!».

На ломившемся от разносолов столе дымилась аппетитная утка, обложенная яблоками. Ярко светили хрустальные люстры, блестел паркет и зеркала, суетилась проворная прислуга, в дальнем углу на эстраде кордебалет под звуки гимна СПХП задорно отплясывал веселый канкан…

«Нужно будет позвонить Зине, сказать, что задержусь часов до двенадцати», — подумал Губанов, повязывая салфетку и наливая в бокал свежесмешанный ерш. Довольный собой и столом, он уже предвкушал заманчивые перспективы предстоящего ужина с уткой и своего всепланетного президентства и был вполне счастлив уже этим одним своим предвкушением…

На сборном пункте тесно и душно. Людей — словно в муравейнике. Всюду огромные очереди за одеждой и обувью. В стельку пьяные интенданты устали до потери сознания, выдавая очередникам их пожитки. Валенки-варежки, валенки-варежки — руки работают четко и монотонно, как автомат, голова не думает — штаны, фуфайка, треух, портянки… Очередь движется медленно. Всем хочется пива и сигарет, но их обещали только завтра, и вся огромная масса новобранцев, изнывая от жары и жажды, матерясь и харкая, из последних сил держится на ногах, готовая немедленно упасть и забиться в жестокой похмельной ломке…

— Куда нас теперь? — ни к кому не обращаясь, лениво вопрошает Санек, напяливая на себя сальную, залатанную во многих местах, со следами крови фуфайку. — На Северный полюс, что ли? Апрель кончается, лето на носу, а нас, как урок воркутинских, собирают. Да она мне размера на три больше!..

Сняв фуфайку, он начинает загибать мотающиеся чуть не до пола рукава.

— А лыжи зачем? Снег сошел уже, одна грязь осталась, лучше бы бродни дали, а то там, в Хохляндии, утонем все, к чертовой матери, в ихнем гэ!..

Закончив с фуфайкой, он принимается за ватные штаны, нервно чертыхаясь и сплевывая.

— Ты, это, Санек, не нервничай! — поучительно успокаивает его обросший, грязный и уставший Чопик, примеряя свои новые брюки, доходящие ему до щиколоток.

— Слыхал, куда нас определили? В 1-ю отдельную лыжную спецбригаду генерала Дубакяна. Вот! И такая для лыжников униформа самая что ни есть подходящая! Жаль, еще лыжных очков не дают, а так вполне самое то!

— А правда, что нас в Америку через Северный полюс отправить хотят? — подает голос Жирабас, разглядывая свои новенькие, поеденные молью вязаные варежки, рассчитанные скорее на детскую ручку, чем на его огромную, волосатую, заплывшую жиром лапищу.

— Говорят, там все люди черные и с рогами, а магазины все стоэтажные и тушенки — выше крыши, и дешевая она просто до невозможности

— ешь не хочу, скока влезет. Страсть как охота американской тушенки покушать! — Жирик мечтательно закатывает глаза и сглатывает слюну. Лицо его расплывается в блаженной улыбке.

— Дурья твоя башка! — отвечает ему Ермаков, ехидно усмехаясь.

— Слышал звон, да не знает, где он — спишь на ходу! Давно все говорят

— будем хохлов воевать. И поляков, и немцев, и дальше во Францию, и в Англию на пароходах повезут нас делать во всей Европе великое спиртолитическое противостояние.

— А там тушенка есть? — волнуется обжора. — А то без тушенки-то как воевать будем?

— Там все есть! — компетентно заверяет Чопик, кивая головой в безразмерном кроличьем треухе. — В Германии консервы мясной какой хочешь! У французов все больше вино, конина там, шампурики… А в Англии пиво: пивнухи на каждом шагу, и в каждой русским пиво бесплатно наливают.

— Пивка бы щас! — замечает мечтательно Санек, покончивший со штанами и натягивающий на ноги валенки, которые ему явно маловаты. — Эх, черт, жмут, придется голяшки резать, а то не влезу…

— Потерпите, потерпите, ребята! — Проходивший мимо с пачкой газет командир взвода лыжных разведчиков младший ефрейтор Чушков сочувственно покачал головой.

— Не сегодня-завтра выступаем. Хохлы нас ждут не дождутся: измучились под ненавистным игом киевских самостийщиков. Встретят как родных. Всего там у них, говорят, вдоволь: и спирта, и сала, и тушенки… Только сегодня не напивайтесь пока — со штаба фронта директива пришла, чтобы были в полной боевой готовности, то бишь трезвые и злые. А то нажретесь, добрые станете да ленивые — кто братьев хохлов спасать поедет?!

— Товарищ Чушков, у вас табачку не найдется? — откровенно уставившись на торчавшую из нагрудного кармана ефрейторской гимнастерки пачку «Прымы», спросил Санек. — Курить охота — страсть!

— Нет, ребята, курить, к сожалению, нету, — не моргнув глазом, отвечал ефрейтор, пряча «Прыму» поглубже в карман и застегивая клапан.

— Вы лучше почитайте-ка пока газетки свежие. «Советский спирт», «Собутыльник», «Веселые поминки»…

— Вот Чушок-парашник! — зло пробурчал вслед уходящему комвзвода ординарец. — Ему, засранцу, на зоне с петухами толчки драить, а не взводом командовать!

— Ладно, наплюй ты! — успокоил его Ермаков. — Бумага есть, щас махры-то всяко настреляем!

— Ага, — он развернул газету, — «Смерть инженерам-вредителям… На Курганском ликероводочном заводе раскрыта подпольная контрреволюционная организация инженеров-вредителей во главе с директором завода Стаканевичем. Следствием установлено, что в течение длительного времени эта банда, состоявшая из лиц картавой национальности, занималась хищением с завода спирта и спиртсодержащих жидкостей и продажей их на черном рынке по спекулятивным ценам. Вырученные таким способом средства с помпой пропивались в местных ресторанах, спускались в казино, на ипподроме и в публичных домах. Общий объем похищенного спирта в переводе на медицинский составил около ста тысяч тонн, то есть по три поллитры водки на каждого жителя такого города, как Курган, включая грудных младенцев и инвалидов-язвенников, каждый день в течение года».

— Вот сволочи! — в сердцах сплюнул Чопик, пряча газету в карман фуфайки. — Слушай, Сань, ты в Кургане вот бывал — хороший город?..

— А тушенка там есть? — вставил свое привычное Жирабас.

Но Саня не успел ответить, хороший ли город Курган и много ли там тушенки, — с улицы прибежал запыхавшийся Сергей и, схватив котелок, крикнул на ходу: — Братцы, айда тормозуху делить!..

Вся компания стремглав вылетела из душного, прокуренного барака на свежий воздух. На дворе вокруг только что приехавшего штабного «запора» уже кипела жестокая схватка: урки-спидоносцы штрафного наркоманского батальона делили с психами-олигофренами канистру со свежеслитой с легковухи тормозной жидкостью.

— Всех урою, падлы, волки позорные! Петухи зональные! — вопил в самом центре толпы с надрывом чей-то истерический голос.

— Я псих, убью на хрен, к чертовой матери! — вторил ему кто-то из напиравших плотной стеной олигофренов…

— Ох, ё-о-о! — растерянно выдохнул политрук, останавливаясь перед орущей и копошащейся в слякотной апрельской жиже толпой. — Не успели! Калян-то где? Он же тут был?..

— Мужики, я тута! — раздался из толпы знакомый хрипловатый баритон. — Принимай!

Над головами разъяренных борцов вынырнула коротко стриженная низколобая Калянова голова, за ней задранная высоко вверх рука с мятым, облупившимся котелком, потом вторая… Через минуту вырвавшийся на поверхность бурлящего живого моря Калян уже плыл на спине по головам собравшихся, ловко работая локтями и отчаянно отбрыкиваясь от пытавшихся схватить его олигофренов.

— На вот, держите! — подал он поджидавшим его на вольной воде товарищам наполненный мутной вонючей жидкостью котелок. И, отдышавшись немного, набросился на Колесова.

— Ты куда девался, мать твою за ногу? Тут у нас очередь подходит, а тебя нет. Я жду-жду, никто не идет. Меня уже чуть не бить собрались, а тебя нет. Я что, тут один за всех отдуваться должен, а если бы грохнули, на хрен? Эти психи за литр спирта маму родную укокошат — глазом не моргнут. Эх ты…

— Да я за ребятами побежал, — робко оправдывался Сергей, виновато потупившись, — на помощь звать. Кто ж знал, что все так быстро…

— Кто знал, кто знал… — зло передразнил его друган, пряча в карман оторванный в свалке воротник рубашки.

— Ше-ве-литься на-до! Понял?!

— Ладно, пошли бухнем! — одернул его Чопик, прекращая вспыхнувшую из-за пустяка перепалку. — В горле пересохло, жуть!

Отделившись от толпы и отыскав в дальнем углу двора свободное местечко, друзья расположились на сваленных здесь в кучу пустых деревянных ящиках из-под нарзана.

— А ловко у тебя, Калян, получается! — одобрительно заметил Санек, отпивая из котелка свою долю тормозухи и передавая его дальше по кругу. — По головам-то ходить!

— Ну так! — развел тот руками, самодовольно ухмыляясь. — Практика! Я у нас в городе в свое время все магазины выползал. Как перестройка-то началась, Мишка Гробачев сухой закон объявил, — война, типа, с пьянством, и все такое. Ну, водка, ясное дело, сразу вся с прилавков пропала — словно корова языком слизнула. В магазинах очереди — жуть! Человек по триста-четыреста за раз выстраивалось. Так дорогу, бывало, перегораживали — транспорт останавливали — на тротуарах не умещались! Талонов тогда еще не было, какой это год-то? Восемьдесят шестой, там, восемьдесят седьмой.

Но раз дефицит и толпа такая, то, ясное дело, не больше двух флаконов в одни руки. Драки, крики, стекла бьют. Весело! Ага! А мы с мужиками после работы соберемся, ну, выпить надо. Я денежку собираю, в кулак зажал — меня на руках поднимают и туда в дверь — раз, по головам. Проскочил к прилавку без очереди, две бомбы там или водки, чего дают, взял и через подсобку на улицу — продавщица-то своя, знакомая.

Ага, мужикам бутылки отдал, деньги забрал и снова по головам. И так раз пять-шесть, пока водка в магазине не кончится. Сумки набьем и в другой район — может, там чего выкинули… Ой, чего тока не было!..

Вспоминая о своем перестроечном житье-бытье, Калян даже зажмурился от удовольствия, на его загорелом, небритом, усталом лице заиграла легкая, мечтательная улыбка.

— А я стишок новый сочинил, — подал голос прибалдевший с тормозухи Сергей. — Не про водку, правда, про ширево. Прочитать?

— Давай валяй! — кивнул Ермаков утвердительно и хитро осклабился. Он уже примерно представлял, что сейчас услышит. При более тесном знакомстве с политруком выяснилось, что он является не только великолепным оратором, но и замечательным поэтом-самоучкой. Весь Бородянск был увешан плакатами местного Спиртпросветпрома, подписанными стихами Серегиного сочинения. Стихи эти пользовались большой популярностью в широких народных массах. Их читали, перечитывали, учили наизусть. Перейдя из агитпропа в лыжники, Сергей не оставил своего прежнего увлечения и продолжал регулярно выдавать на-гора бессчетное количество кубометров новых рифм, доставляя массу удовольствия своим многочисленным вновь приобретенным в среде лыжников поклонникам.

Получив добро, он немедленно вскочил на ноги, встал лицом к вальяжно развалившимся на ящиках приятелям и прочел с выражением, картинно, по-ленински выкинув вперед левую руку с зажатой в ладони сальной ушанкой:

Слушатели встретили новое творение своего высокоинтеллектуального товарища бурными рукоплесканиями и криками «браво!».

— Ништяк! — сказал Чопик, с трудом сдерживая накативший на него приступ безудержного, пьяного смеха. — Еще давай!

— Еще, еще! — поддержали батькину просьбу Санек и Калян. — С матом чего-нибудь!

— А чего такое «стресс»? — спросил Жирабас, громко рыгая вонючим перегаром.

Объяснив Жирику, что такое стресс, стихотворец продолжил свое выступление. В казарму вернулись после обеда уже навеселе. Едва успели пару раз забить козла, как объявили общее построение. Собравшимся на плацу лыжникам был роздан недельный спиртпаек и зачитан приказ президиума СРКО о начале наступления на Украине.

К вечеру лыжная бригада Дубакяна в пешем порядке перешла украинскую границу в районе Климова. Здесь к ним присоединились 152-й и 275-й бичполки 6-й армии. Ударной группировке была поставлена задача: пройдя ускоренным маршем по территории, контролируемой дружественным Украинским спиртревкомом Черниговской области, форсировать Киевское водохранилище и с ходу занять Чернобыльский укрепрайон.

Снег уже сошел, но смазанные ядреным украинским салом охотничьи лыжи прекрасно скользили как по грязи непролазных весенних проселков, так и по обнажившемуся избитому большегрузами шоссейному асфальту. Поэтому, произведя соответствующую спиртподзарядку организма, пьяные в зюзю десантники проделали стодвадцатикилометровый путь от границы до водохранилища менее чем за сутки. Всюду их радостно приветствовали местные жители. Они толпами выходили на дорогу и с громкими криками буквально забрасывали колонны лыжников градом помидоров, соленых огурцов и вареных яиц. Все было несвежее и воняло, но для бичбойцов главным было не угощение, а простое человеческое внимание.

Проблемы начались позднее. По плану Верховного командования десантные подразделения должны были перейти на западный берег водохранилища по льду. Но при ближайшем рассмотрении льда на месте не оказалось — он попросту растаял. Все плавсредства, включая катера и баржи, предусмотрительные хохлы загодя перегнали на противоположный берег. Поэтому пришлось срочно собирать весь способный держаться на плаву хлам: старые, дырявые челноки-плоскодонки, бревна, доски, бочки и даже ржавые водные велосипеды с заброшенных лодочных станций. Тем не менее собранного на всех не хватало, решено было переплавляться в три захода.

Первыми шли лыжники и психи-олигофрены. Хохлы встретили их плотным артиллерийским огнем. Установленные на вражеском берегу мощные катапульты непрерывно метали в десантников огромные камни и толстые бревна, в щепы разбивая утлые посудины, калеча и убивая пьяных в стельку, совершенно беспомощных и невменяемых людей. Все же часть лыжников добралась до берега и закрепилась на небольшом, простреливаемом вдоль и поперек плацдарме.

Хохлы бросили против них мехкорпус броневиков-мусоровозов и эскадрилью дельтапланеристов-самоубийц. Разгорелся ожесточенный бой: враги стремились любой ценой выбить спиртармейцев с плацдарма и сбросить их в реку, а те изо всех сил старались удержаться на месте до подхода основных сил десанта.

На позицию, занятую взводом ефрейтора Чушкова, наступало сразу десять мусоровозов. Налетевшие невесть откуда дельтапланеристы завалили едва успевший окопаться и похмелиться взвод отборным русским матом и грудами свежеиспеченных шариков вонючего коровьего дерьма. Отважные спиртармейцы стойко выдержали первый натиск врага и приготовились к отражению атаки мусоровозов.

— Эх, не устоим! Спирту маловато! — сокрушался нервный Чушков, разглядывая медленно приближающиеся к траншее украинские мусоровозы.

— Неа! Не устоим! Сбросят в воду и дерьмом сверху присыплют! Тикать нада, ребяты, пока не поздно! Тикать отседова, к чертовой матери!

— Куда тикать? — спокойно спросил пристроившийся рядом на дне окопа Чопик. — На тот берег? Так не на чем, разбито все. А больше некуда. Нет, шалишь, брат, драться будем!

— Чем, чем драться-то?! — засуетился взводный. — Нету ж ничего, нету!

— Бутылки с горючкой есть! — грубо рыкнул на него подползший из соседней ячейки Калян.

— Ща поближе подпустим и бутылками их, бутылками!

— Бутылками, бутылками… — передразнил его Чушков, делая кислое лицо и вытаращив свои мышиные, противно бегающие глазки. — Кто с бутылками-то против этаких страшилищ пойдет, ты, что ли?

— И я тоже! — упрямо опустив голову, словно собираясь боднуть кого-то, подтвердил Калян.

— Вот ты и поди! А я — пас! — буркнул ефрейтор и отвернулся в сторону.

Мусоровозы были уже совсем близко. Уже можно было разглядеть киевские номерные знаки и лица сидевших в кабинах водителей. Медлить было нельзя.

— Жалко спиртяшку, да жизни жальче! — сказал Калян, выставляя перед собой на бруствер две последние оставшиеся у него от недельного пайка поллитровки и прилаживая к ним вместо фитилей длинные полоски только что разрезанных махровых носков.

— Главное тут — по колесам попасть или в кабину зарядить — тогда все, конец. Я ведь сам на мусоре скока лет отработал — знаю. Ну, я пошел. А вы за мной! Не поминайте лихом, братцы! Если что, меня Колей звали!

Подхватив готовые к бою бутылки, он выскочил из окопа и быстро по-пластунски пополз в сторону ближнего разукрашенного в хаки мусоровоза с белой надписью «ТЕРМИНАТОР» на клыкастом бампере. Оставшиеся в окопе товарищи видели, как проворно извиваясь между кочками и кустами, он вплотную подобрался к шедшей впереди вражеской машине, как разбилась о борт кузова неудачно брошенная первая бутыль, заливая спиртом едва тлевший фитиль, как вскочил на ноги Калян, как замахнулся для второго броска, как высунулся кто-то из мусоросборника и швырнул чем-то в храбреца, как тот упал навзничь на землю, как вспыхнул ярким чадящим пламенем подбитый достигшей цели второй поллитрой мусоровоз.

— Каля-ян! — сжав зубы, простонал Чопик, вынимая из карманов фуфайки свои честно сэкономленные чекушки. — Не уберегся ведь!

И, обращаясь к притихшим вокруг товарищам, добавил решительно: — Серый, Жирик, Санек, за мной, вперед!

Все четверо разом вскарабкались наверх и быстрыми, короткими перебежками бросились каждый к своей цели. В несколько прыжков Ермаков очутился возле выбранного им заранее мусоровоза и первой же бутылкой поджег его. Выскочившие из горящей машины хохлы бросились врассыпную. Замешкавшийся лыжник не успел сообразить, что к чему, как что-то твердое и тяжелое неожиданно ударило его в плечо. За первым ударом последовали другой и третий: в грудь и в ухо. Падая, он заметил высунувшихся из подъезжавшего сбоку мусоровоза людей в синих клоунских шапках и жупанах, метивших в него чем-то подозрительно похожим на огромные булыжники, и, теряя сознание, с силой швырнул в пустоту последнюю бутылку с огнеопасным коктейлем…

Сильная боль в плече вернула помкомвзвода к жизни. Он перевернулся на бок и поднял голову. Перед ним, заслоняя солнечный свет, громоздились дымящиеся вонючие коробки двух подбитых им броневиков. Слева и справа догорали еще четыре машины, остальные, развернувшись, уходили назад.

Чопик стер рукавом сочившуюся по лицу из опухшего уха кровь, усевшись на корточки, расстегнул полы рваной, перепачканной кровью и грязью фуфайки: на плече и чуть повыше левой груди красовались огромные лиловые синяки. Подняв с земли валявшуюся рядом здоровенную, с кулак, картофелину, он взвесил ее на ладони и даже присвистнул от удивления.

— Ну что? Как ты? Живой? — затараторил подскочивший сбоку Серега. — Давай помогу! Сильно тебя?

— Нормально! — отмахнулся Ермаков, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное плечо. — Калян где?

— Там, Калян, там, — махнул политрук куда-то в сторону. — Санек с Жирабасом его оттащили, живой вроде, тока без сознания. Эти гады вишь че придумали: картошкой кидаться, сволочи, садисты проклятые! Ну да как драпанули — не догнать!

Озираясь по сторонам, они поспешили к своим окопам. Перед позициями десантников всюду, куда доставал взгляд, дымили десятки искореженных машин. Набежавшие отовсюду олигофрены с энтузиазмом рылись в вываленном на землю мусоре и пекли на кострах собранную на поле боя украинскую картошку.

— Ща снова попрут, — мрачно заметил Чопик, спускаясь в чушковский окоп. — Серега, дуй быстро за инструментом, тащи все, что есть, и раздай людям. Понял?

— Понял, — весело отозвался Сергей и пошел выполнять данное ему поручение.

— А, Ермаков, живой! — услышал он за спиной противный, гнусавый голос ефрейтора. — Я так рад, так рад! Я уж думал, тебе крантец, как увидал, что двое на тебя наехали. Ну, думаю, все, кранты! А тебе хоть бы хрен! А Каляну-то не повезло! Да… Совсем плох.

Он провел помкомвзвола в блиндаж к лежавшему без сознания на расстеленной на земле фуфайке Каляну.

— Что с ним? — спросил Чопик, склоняясь над раненым и напряженно вглядываясь в его бледное, с разбитыми в кровь чудовищно распухшими губами, с огромными синяками под глазами, лицо.

— Да это его хохлы картошкой забросали. Контузия, — пояснил Санек, отирая пот со лба метавшегося в бреду товарища, — надо бы лекарство ему, а то ведь помрет!

— Спирта надо, — заметил, глядя на пристроившегося у противоположной стены блиндажа с бутылкой в руках Чушкова. — Чухня, давай!..

— Чего давай? — осторожно попятился к выходу Чушков, пряча бутылку в боковой карман фуфайки. — У меня нет ничего.

— Спирту давай! У тебя осталось, я знаю! — подскочил к нему Ермаков, загораживая проход. — Давай, не то!..

— Давай быстрее, ну! — потребовал присоединившийся к нему Санек.

Дрожащий взводный протянул им почти полную склянку со спиртом: — Это все тут! Хватит?

— Пи-и-ить… — простонал из своего угла пришедший в сознание Калян. Санек бросился к нему на помощь, приподняв голову, приложил к пересохшим, запекшимся губам горлышко бутылки: — Пей, браток, пей! Щас полегчает!

Почуявший запах спирта раненый сразу ожил и, схватив обеими руками предложенную ему поллитру, принялся пить большими, жадными глотками.

— Ты тут заканчивай поскорей и к нам! — приказал Чопик Саньку, выходя из блиндажа за выскочившим наверх ефрейтором. — Догоняй!

Перегруппировавшийся, подкрепившийся салом и горилкой противник уже разворачивал силы для новой атаки. Следом за отбомбившимися в сотый раз дельтапланеристами появились уцелевшие в предыдущей схватке мусоровозы в сопровождении нескольких снегоуборочных машин и растянувшихся в густую неровную цепь пьяных гайдамаков в голубых жупанах с вилами и косами в руках.

— Ой, не устоим! Не устоим! — причитал, пьяно шмыгая носом, Чушков, наблюдавший за гайдамаками, нестройными радами приближавшимися к окопам десантников.

— Ведь скинут, скинут в реку — и хана! Чопа, может, дернем на ту сторону, пока не поздно, а?

Чопик только поморщился от досады. Сказал, глядя на вооружающихся принесенными Серегой и Жирабасом ломами и лопатами десантников: — Командуй давай, время идет!

— Чего командуй? — ощетинился недовольный такой неопределенной реакцией на свое предложение Чушков. — Туда, назад?

— Туда, вперед! — зло и резко прервал его заместитель, перекладывая из руки в руку поданный Серегой ржавый тяжеленный колун.

— Побежим — раздавят. Надо на противоходе играть.

— А может, не надо? — просительно глядя на помрачневшего заместителя, взмолился ефрейтор. — Убьют ведь!

— Да пошел ты! — Ермаков грубо оттолкнул его в сторону и, встав на бруствер окопа, крикнул как можно громче, грозно взмахнув топором: — Братцы! Алкоголики! Покажем незалежным гадинам, почем на Мосхве литр спирта! Надаем по башкам, чтобы жизнь раем не казалась! Вперед, ребята!

И разом десятки бойцов, сорванных со своих мест его призывным криком, повыскакивав из траншей, с диким гиканьем и улюлюканьем устремились на врага. Не выдержав мощного натиска обрушивших на них град ударов, ловко орудовавших кирками и лопатами олигофренов, гайдамаки обратились в паническое бегство.

За ними гнались долго, с энтузиазмом, избивая всех подряд, отбирая у зазевавшихся узелки с салом и фляги с горилкой. Хохлы так и не смогли выбить десантников Дубакяна с занятого ими плацдарма. Глубоко зарывшиеся в землю москали отбили за день более десятка психических атак и не отступили ни на шаг. К вечеру на выручку к ним подоспели веселые магаданские бичи и с ходу ударили по совершенно деморализованным самостийщикам.

Пытаясь остановить наступающих, противник бросил против них свой последний резерв: противоударный еврейский полк имени Каина и Авеля и отряд инвалидов-колясочников, призеров летних паралимпийских игр в Сиднее, но и они не смогли исправить положение. Остатки разбитых наголову войск Центральной рады в беспорядке отступили на заранее подготовленные чернобыльские позиции. Ночью шедшие за ними по пятам части 6-й армии вступили в Чернобыль. Бойцов поразила открывшаяся перед ними картина хаоса и запустения. Пустынные, заросшие ивой и осиной улицы, мрачные бетонные коробки брошенных высотных домов, тонущих в окружении буйно раскинувшейся, неестественно густой растительности. Битые оконные стекла, снятые с петель двери, оборванные провода высоковольтных линий. Ни лая дворовой собаки, ни детского смеха, ни звона гитарной струны, ни огонька в окне. Только мертвая тишина да черные силуэты далеких энергоблоков Чернобыльской АЭС на фоне тронутого полоской алого закатного бархата горизонта.

— Слышь, ребята! Чего так тихо-то? — настороженно озираясь по сторонам, спросил у Сереги обеспокоенный Чушков, когда измотанная за день в тяжелых боях лыжная бригада вступила на улицы странного города, направляясь к указанному ей месту ночевки.

— Не нравится мне это, ой, не нравится! Вдруг засада? А?

— Да ну тебя, Чухня, не смешись! — оборвал его шагавший рядом политрук. — Это ж Чернобыль! Зона отчуждения. Здесь уже тридцать лет никто не живет. Как при Союзе реактор долбанул, так всех и выселили. Радиация!

— А, знаю-знаю! — весело ухмыляясь, подтвердил внимательно слушавший Серегино объяснение Калян. — У нас тогда еще стишок ходил:

— Помню…

— Так это чего, мы теперь все умрем? — поежился вдруг почувствовавший себя очень плохо ефрейтор. — Ведь умрем, да?

— Не умрем! — уверенно отрезал Серега, едва сдерживая смех. — Мы ж тут ненадолго — ЧАЭС возьмем и дальше, на запад. Небольшие дозы радиации даже полезны для организма. Да и лекарство против этой дряни есть хорошее — поверь! Главное — вовремя принять.

Командир бригады генерал Дубакян позаботился о том, чтобы лекарство от радиации его героические подопечные получили вовремя и в нужном количестве. В расположение остановившихся на отдых в центральном городском парке десантников отправили резервные спиртовозы. Привезенный ими спирт был немедленно роздан всем спиртармейцам равными долями. Командирам до взводных включительно вручили флаконы с йодом и приказали проследить за тем, чтобы каждый боец в порядке профилактики вместе со своей порцией горячительного принял и соответствующую дозу этого медицинского препарата.

— Ну и на кой черт это нужно? — вопрошал в недоумении Чушков, разглядывая этикетку выданного ему флакона. — Это ж наружное. Написано же — «для наружного применения». Какого хрена пить-то его, я не понимаю? Дурость какая! Ну ка вот я сейчас…

Он замахнулся, готовясь выбросить бесполезную, по его мнению, склянку с йодом, но подскочивший к нему Сергей остановил невежду, крепко схватив за руку.

— Д-дай сюда! — сказал он, решительно отбирая у ефрейтора флакон. — Это для твоей же пользы, чудак. Водка с йодом — лучшее средство от радиации. Выводит из организма радионуклиды, предотвращает развитие лучевой болезни на ранней стадии у лиц, подвергшихся облучению.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво покосился на него Чушков, отходя в сторону в обнимку с полным котелком. — Врач, что ли?

— Дурак, это в десятом классе на ОБЖ изучают. Плюс в институте два года военной кафедры. Понял?

— Слышь, у кого покурить есть? — прервал Серегины научные рассуждения подошедший откуда-то из темноты Калян. — А то курить охота, а сигарет нет.

— Калян! Ты? Очухался! — Колесов радостно обнял бледного, с перевязанной головой, едва стоявшего на ногах друга. — Ну, молодец!

Они разбудили пристроившегося на соседней скамейке Чопика, стрельнув табачку, присели рядом.

— Дожили! — буркнул недовольно Сергей, разглядывая рассыпанный на ладони самосад. — Покурить нормально нельзя. Слышь, Чоп, у тя хоть бумажка-то есть, завернуть?

— Ща, погоди, — сонно отозвался тот, достал из-за пазухи растрепанную, без обложки, книжку и, оторвав для себя крайний лист, подал ее помполиту. Тот взял тоненькую, без начала без конца тщательно очищенную от остатков переплетного корешка тетрадку, повертев ее в руках, прочел на первой странице: «Часть III. Вечер и Даль. К двенадцатому часу Тави вернулась в Сан-Риоль», спросил удивленно: — Ты чего? Читаешь, что ли?

— А? — рассеянно отозвался Чопик, ловкими пальцами сворачивая толстую самокрутку.

— Где, говорю, Грина взял?

— Какого Грина? — вопросительно уставился Ермаков на Сергея.

— А, это?! Да в Бородянске, в госпитале, в туалете нашел. Дай, думаю, хоть на самокрутки там или задницу подтирать возьму — чего добру пропадать. А че, удобно: почитал — покурил, почитал — подтерся. Я всегда так книги читаю. В детстве, помню, мать в библиотеке уборщицей работала, много книг домой приносила. Старые все, пятидесятых годов, шестидесятых, там. Ну, я книгу возьму, в туалете на бачок смывной положу, и она там у меня лежит. Как в туалет пойду, сяду на унитаз и читаю… Потом страницы, которые прочитал, вырву, подотрусь и в толчок их…

— Хорошее у тебя детство было! — весело хмыкнул политрук, отдирая от тетрадки два листка для себя и для Каляна и передавая остатки назад владельцу.

— Да-а… Весело, весело было… — мечтательно улыбнулся Чопик каким-то своим особенно приятным воспоминаниям, пряча тетрадку во внутренний карман фуфайки, — ве-се-ло… А че?

— Да ниче, — отмахнулся Серега, весь погруженный в чтение своего листка. — Вот послушай, чего пишет: «Где слабый ненавидит — сильный уничтожает. Воля и золото говорят теперь между собой: совершите траты необходимые, быть может, безумные, но помните, что нет спасения без борьбы…» Будто про нас сказано!

— Не знаю, — лениво улыбнулся Ермаков, закуривая.

— Воля и золото… воля и золото… — повторил политрук задумчиво, словно соображая что-то, — как думаешь, кто победит, воля или золото?

В голосе его не было иронии, он глядел на друга серьезно и внимательно.

— Не знаю… — все так же лениво улыбаясь, отвечал тот, — у кого бабок больше, тот и победит.

Серега скривился от досады.

— Безграмотный ты человек! — сказал он, возвращая своему лицу прежнее насмешливое выражение. — Думать надо было над книжками-то, а не задницу ими подтирать!

— Да ладно, че ты! — отмахнулся батька, делая глубокую затяжку и выпуская изо рта большие неровные кольца табачного дыма. — Шучу конечно! Победит тот, для чьей победы в данный момент существуют объективные исторические предпосылки…

— Ничего себе! — Сергей даже присвистнул от удивления. — Ишь ты, как заговорил, прям как по писаному!

— Ну так! — довольно хмыкнул, Чопик с ухмылкой. — Сам же помнишь, на лекциях рассказывал: пять признаков революционной ситуации… объективная реальность, субъективная реальность… Базис, надстройка…

— Ну и кто, по-твоему, победит? На чьей стороне объективные предпосылки?

— Не знаю. В конечном итоге победа за нами. Потому что за нами правда. А теперь? — Ермаков пожал плечами. — Теперь что-то мне не все понятно насчет пяти предпосылок. Всякое может быть. Но верить в победу нужно в любом случае. Без нее, без веры, не победить! Я так думаю: если боишься последствий — лучше не начинай. Когда дерешься и думаешь о том, как завтра пойдешь в школу с фингалами, то знай сразу: пойдешь не тока с фонарями, но и без зубов — вышибут! Драться надо, братишка, драться до конца, не отступая и не оглядываясь, тогда и победа придет!

— Слышь, мужики! — вмешался в разговор сидевший до сих пор молча на краю скамейки Калян. — А я вот слыхал, что кто много книжек читает, у тех потом член плохо стоит от мозгового переутомления.

— Ну, ожил наконец! — весело осклабился политрук, приветливо похлопывая заулыбавшегося Каляна по плечу. — А я слыхал, что у тех, кто совсем не читает и без резинки баб трахает, у тех он вообще отваливается вместе с носом и ушами, к чертовой матери!

— Ну вы, блин, даете! — крякнул от удивления подошедший стрельнуть табачку вместе с Жирабасом Санек. — Кто чужой послушает, ну, скажет, и идиоты, в натуре. Не, серьезно!..

Вся компания не сговариваясь прыснула от смеха, и громкий хохот, разрезая промозглую ночную хмурь, покатился далеко окрест, гулким эхом отзываясь в мрачных лабиринтах мертвых, пустых многоэтажек.

Чернобыль оказался крепким орешком для брошенных против него спиртармейских частей. Оборонявшие станцию украинские националисты заранее позаботились об укреплении своих позиций и подступов к ним. Десятки рядов электрифицированной колючей проволоки и деревянного частокола, глубокие рвы, сотни ям-ловушек и минные поля надежно защищали их от нападений противника. Артиллерийский обстрел ЧАЭС существенных результатов не дал. От бетонных многометровой толщины стен покрывавшего четвертый энергоблок саркофага брошенные трофейными украинскими катапультами огромные гранитные глыбы отскакивали, как горох, не причиняя им ни малейшего вреда.

Дубакян просил помощи в штабе фронта, говоря, что для разрушения долговременных вражеских укреплений нужна, хотя бы пара «градов» или «ураганов», но ему отвечали, что, по данным Спиртометцентра, в ближайшее время ни града, ни урагана в данном районе не предвидится, и он отступился. Поняв, что с наскока ЧАЭС не взять, спиртармейцы перешли к планомерной осаде, беспробудно пьянствуя и проводя ежедневные лобовые психические атаки с целью деморализовать упрямых хохлов и принудить их к сдаче. Но те в свою очередь, располагая большими запасами сала и горилки, только посмеивались над жалкими потугами осаждающих.

По прошествии нескольких дней у красных закончились спирт и продовольствие. Снабжение запаздывало, и бойцы страдали от алкогольного голодания, но поступивший сверху приказ строжайше запрещал им конфискацию спиртного у местного населения во избежание возможных неприятных эксцессов и международного скандала.

Сегодня опухшие, небритые, практически безоружные лыжники уже восемь раз ходили в психические атаки. Ходили с музыкой, с флагами и транспарантами. Ходили и под гимн СПХП, и под «Калинку-малинку», и под Траурный марш Шопена, но все было напрасно. Хохлы и не думали сдаваться.

Воспользовавшись минутой затишья, Чопик с Саньком отправились в расположение обосновавшегося неподалеку взвода евреев-виолончелистов из группы музыкального сопровождения бригады. У насильно мобилизованных в армию, непьющих и некурящих, заботившихся о своем здоровье евреев всегда можно было разжиться небольшим количеством водки или табаку, холостых патронов, рваных презервативов, просроченной тушенки и даже наркотиков. Мучимые товарным дефицитом, спиртармейцы охотно обращались за помощью к ловким еврейским спекулянтам, превращая их вынужденное пребывание на фронте в весьма доходный бизнес.

Теперь в кармане у помкомвзвода лежал набор украденных где-то Саньком бэушных гитарных струн, которые они рассчитывали с большой для себя выгодой обменять у торгашей на несколько пачек ставшей остро дефицитной в последнее время махорки. С трудом пробравшись по залитому грязью, заваленному дерьмом и телами умерших от передоза бойцов-наркоманов ходу сообщения, друзья остановились у входа в еврейскую траншею. На чистой, обшитой досками стене красовался плакат с предупреждающей надписью: «Вытирайте, пожалуйста, ноги! У нас таки Пасха».

Наскоро очистив свои валенки от налипшей на них грязи, оба лыжника вошли в траншею, осторожно ступая по свежевыкрашенным доскам нового, вычищенного до блеска пола.

— Шалом, госсияне! — приветливо улыбаясь, поздоровался Ермаков с отдыхавшими после очередной атаки музыкантами.

— Шалом! — ответило разом несколько хитро-улыбчивых голосов.

— Здрасьте! — осклабился навстречу своим подчиненным пристроившийся у входа в блиндаж Чушков. — По делу или как?

— По делам, по делам, — подтвердил заместитель, глядя на расположившегося в еврейской траншее, как у себя дома, взводного. — Баш на баш! Ченч! Бизнес, в общем…

— А, ну-ну, — кивнул Чушков, спешно пряча в карман своих грязных ватных штанов упаковку одноразовых пластиковых шприцев, и отвернулся к поджидавшим его госсиянам.

Быстро покончив с обменом, Чопик с Саньком присоединились к собравшимся в кружок вокруг болтавшего без умолку ефрейтора музыкантам.

— Это разве теперича у нас война! — говорил Чушков, беззаботно развалясь на подставленном ему стуле и смачно поплевывая себе под ноги. — Смех один! Не воюем, а воинскую повинность отбываем. Устав, мля, дисциплина. Субординация… Туда не ходи! Этого, мля, не тронь! Чего делать хочешь — не моги! По хатам не шмонай, баб не мацай, пленных не расходуй.

Вон в Климове недавно у хозяйки курицу украли. Ну, на водку сменять. Баба в крик: «Ой, люди добрые, да что же это делается! Средь бела дня грабють!..» И пошла, и пошла… Щеглов, мля, политрук увидал: «А ну, — говорит, — живо вернуть, где взяли, так-растак, и не позорьте, сволочи, высокого спиртармейского звания!» Гнида… А мы ее, курицу-то, все равно уперли, опосля — как уходить стали, так с собой и прихватили. И спирта канистру из сарая, и там еще…

И ведь это же из-за чего все! Ну ладно, я понимаю, мля, если бы снабжение хорошее. И мяса, и хлеба, и спирта — всего вволю было: ешь не хочу! Так нет же! Нет ничего. Вот и берут ребята, где что похуже лежит. А я так думаю, братцы, что раз при коммунизме все обчее, то нечего и орать! Раз мы за коммуну, значит, стало быть, не грабим, а обобчествляем! Не-е… — Чушков презрительно скривил губы и с размаху рубанул воздух грязной с растопыренными кривыми пальцами пятерней, — это теперича не война! Что ж это за война без шмона, без баб, без трофеев?! Вот в прошлом годе это была у нас война! Вот это мы повоевали, погуляли с братвой! Не война, а сахар, сало в шоколаде, да и только! Ни тебе комиссаров, мля, ни тебе штабов, ни начальства, ни законов! Кра-со-та-а!.. Даешь революцию! Бей ж… дермократов! Экспроприация экспроприаторов!.. Да… Делай чего хочешь — ешь, пей, гуляй, баб порти. Мы, когда с мужиками, помню, в Парашинске порядок наводили, революционный, тока-тока федератов из города выгнали, залетаем с ходу, кругом все горит. Дым, грохот, балки падают, дома рушатся, стрельба, пальба… Едешь, мля, на БТРе как король: магазины, мля, рестораны, все открыто, везде витрины вдребезги, двери настежь — заходи, бери!

Жрать захотел — без проблем! В любой магазин заскочил, мля, колбаса, масло, кура, сосиски-сардельки, водка, шампанское… Хозяин там выскочит, мля, или сторож какой, ну давай пальцы гнуть: «Это че такое? Да я ща, да вы, мля, куда лезете?!» Все дела… «Ты че, придурок, урод комнатный?!» — и раз, в носяру прикладом херак. Смотришь, лежит, мля, готов!

Сели, поехали. Едем пиво пьем, мафон слушаем. A Лexa Засранцев говорит: «Задолбал уже этот мафон, в натуре! Новый хочу!» Нет проблем! Тормозим, вылезаем… В любой магазин, в любой дом, в любую квартиру заходим. Че хочешь? — мафон, плеер, телик, планшет? Пажалста! Старый выкинул, новый поставил — и вперед!

Как-то мимо кинотеатра едем. Леха говорит: «Хочу, мля, — говорит, — кино посмотреть, тока чтоб бесплатно!» О чем базар! Зашли, директора кинотеатра из кресла к проектору — и сидим смотрим. Все, что есть: про пришельцев, там, про войну тоже. Надоело глядеть — раз гранату в кинобудку — и директора на хрен вместе с кинопроектором!

А то, помню, еще в Бородянске в мэрию приезжаем. Все открыто, нет никого. Телефоны не телефоны, факсы-хераксы, ксероксы-принтеры, мля, компьютеры разные. Мебель офисная целая. Табличка на Дверях, типа — мэр. Ага. Заходим, мля!.. Винища!.. Водки!.. Ящиками. Закуска, блин, ананасы всякие, ну все, в общем. В шкафу костюмы висят. А мне раз — срать захотелось. Встаю, короче, на диван кожаный, хороший такой — кучу навалил, полотенцем подтерся и порядок! Вина набрали и дальше, мля.

По улице едем. Раз — «мерин» не слабец. Капот поднят, типа, с мотором что-то, и мужик такой в пиджачке в моторе стоит копается. В машине баба егонная с ребенком, ребенок плачет… Мужик нас как увидел, аж побелел весь, руки так и затряслись. Ага. Я говорю: «Ну, че, подвезем?» — a Лexa, блин, беспредельщик такой, ваще, я, мля, не могу, уссываюсь над ним! «Подвезем», — отвечает и с автомата та-та-та… Ой, да, блин, про него стока разного рассказать можно, что ё-мое! Как-то раз на зачистку выехали. Ага. В подвал заходим: «Кто здесь?» Мужик какой-то высовывается: «Здесь женщины, дети, старики, не стреляйте!» — и раз — дуло сзади торчит. Леха его штыком раз, гранату туда — херак! И очередь в догон — та-та-та… Гляжу: бабы, дети… Кто мертвый, мля, лежит, кто со страху грохнулся. А у старика вместо ствола палка одна. «Ты, че, — говорю, наделал, твою мать!» «А, говна не жалко!» А нам чего — смех! — пьяные ж все вдупель…

Рассказывая о расстреле прятавшихся в подвале людей, ефрейтор весело рассмеялся, как будто речь шла о каком-то забавном случае, а не о бессмысленном убийстве. Но, заметив, что у слушателей этот эпизод не вызвал такого же воодушевления, поспешил оправдаться.

— Ну так и че?! Бабы тоже разные бывают. Мы вон тоже поймали одну. Снайпершу. Из Прибалтики. Скока, мля, она наших пацанов положила, кто скажет?! Мы на прикладе восемь зарубок насчитали. Ну, взяли ее и пропустили по кругу. А дальше чего? Мужики говорят: «Давай гранату между ног засунем для смеху, мля!» Ну, к батарее ее привязали, гранату запихали, чеку дернули — и за дверь… Ништя-як!..

Он хотел было снова рассмеяться, но наткнулся на неодобрительные, настороженные взгляды евреев и смолк, неловко улыбаясь жалкой, натянутой улыбкой.

— И это ты называешь «сало в шоколаде»? — презрительно скривился внимательно следивший за рассказом взводного Чопик. — А по-моему — голимый беспредел!

— У нас на зоне за такое в сортире мочили, — нахмурившись, поддержал его стоявший рядом Санек.

— А чего, чего такого-то? — заерзал на стуле занервничавший рассказчик. — Это правда ведь все! Я же не сам придумал!

— Саня, пошли! — коротко бросил Ермаков приготовившемуся к началу легкого рамса корефану и не оглядываясь зашагал прочь быстрыми, широкими шагами…

В этот день ударники предприняли еще несколько неудачных попыток овладеть четвертым энергоблоком. Вечером на позиции приехал лично командующий 6-й армией генерал Простоквашин, серьезно обеспокоенный произошедшей на его участке неожиданной заминкой.

— Орлы! — сказал он выстроившимся перед ним в развернутом строю магаданцам и лыжникам. — Братцы мои! Всемирная революция в опасности! Сегодня, когда ваши товарищи по оружию занимают Днепропетровск, Кривой Рог и Николаев, подходят к Одессе, Киеву и Кировограду, расчищая дорогу для победоносного продвижения войск Республики на Запад, когда от быстрого занятия всей Украины зависит успех спиртолитической экспансии в Европу, сегодня в этот ответственный момент вы продолжаете топтаться на месте, срывая планы Верховного командования! Четверо суток вы не можете выполнить поставленной перед вами задачи. Я понимаю, что вам тяжело. Не хватает боеприпасов, спирта, наркотиков, продовольствия… Но это не оправдывает вашего бездействия. Весь фронт находится в подобном положении, но никто, кроме вас, не погряз так глубоко в бессмысленных позиционных боях!

Поймите, братцы! Поставленную перед вами задачу нужно выполнить во что бы то ни стало! Нужно выполнить ее любой ценой. Это нужно не мне, не вам, это нужно для фронта, для нашей общей с вами победы над кровожадным и злобным врагом! Завтра с утра вам подвезут спирта. К вам на помощь подойдут ваши украинские братья-алкоголики. Вместе с ними вы должны будете взять этот рубеж. Сроку вам — завтра до вечера. Очень вас прошу, ребята! Не подведите! Сделайте доброе дело! На вас с надеждой взирают весь Юго-Западный фронт, вся наша Спиртолитическая республика, весь спивающийся западноевропейский пролетариат, вся прогрессивная мировая общественность. Вперед, братцы, на штурм! К победе всемирного кирогаза!

Прослезившись от умиления, Постоквашин сел в свой избитый тарантас и, пожелав всем удачи, укатил пьянствовать в соседнюю Припять.

— Ну, что думаешь, Чопа, как дальше-то будет? — спросил Калян занявшегося немедленно по отъезде командарма разведением костра и приготовлением ужина Чопика. — Получится чего или нет?

— Чего думать-то? — отвечал тот, раздувая огонь под навешенным на черенок лопаты котелком с перловкой. — Завтра придут, тогда и поглядим. У меня бабка — умная женщина была, так она знаешь как говорила: «День будет и пища будет!» Посмотрим.

Где-то на передовой, со стороны четвертого энергоблока чей-то хрипловатый, пропитой голос затянул фальшиво и вызывающе весело:

— Что, взгрустнулось, сволочи?! — крикнул Ермаков в темноту, сложив ладони рупором. — Погоди! Скоро не то запоешь!

— Гей, москали! — отозвался из темноты невидимый певец. — Йдить сюди! Хто мени в зад поцилуе, тому горилки дам!

— А сала дашь? — поинтересовался помком насмешливо.

— Ни, сала не дам! Сало сам зъим! — и, помолчав, добавил решительно: — Ни, не дам!..

— Ну и пошел к еб…ной матери! — проорал Чопик, зло скрежетнув зубами. — Своего бухла девать некуда!

— Та що ж ви гавкаете, пси драни? — обиженно взвизгнул невидимка. — Або з глузду зъихали? Ос я вам!.. — и издевательски запел веселее прежнего:

— Идиот, — коротко резюмировал батька и смачно сплюнул в костер. — Давай жрать уже!..

Вскоре подошли собиравшие дрова Санек с Серегой и Жирабасом. Наскоро поужинав полусырой перловкой, перешли к сорокаградусному десерту. Прикончили добытую у евреев 20-литровую канистру технаря и уселись резаться в козла.

— Слышь, Серега, — обратился Санек к тасовавшему карты после второго проигрыша подряд спиртпросветовцу, — а мы тут с братвой поспорили — будут при коммунизме за воровство сажать или нет? Фраер один из второй роты полчаса мне доказывал, что как сажали, так и будут. А я ему говорю: «Че ты мне фуфло толкаешь?! Разве ж мы для того восстали против тюрем и элтэпэшек, чтобы назад к ним возвращаться?» Вот урод-то! Ты, Серый, как думаешь?

— Нет конечно! — подхватил охотно Сергей, раздавая по кругу из потрепанной колоды. — Не для того мы боремся с теми, кто придумал тюрьмы и психушки, чтобы, победив, в эти же тюрьмы и психушки по новой друг друга пересажать.

Знаете, был такой выдающийся немецкий революционер Август Бебель. Так вот он как-то сказал, что общество, прибегающее к тюрьме как к средству исправления, заслуживает уничтожения. Нет. При коммунизме тюрем не будет. Потому что воры исчезнут как класс. Пропадет необходимость в воровстве как в способе добывания средств к существованию. Ведь большинство простых людей воруют или оттого, что у них нет работы, а значит, и денег на еду, одежду и другие необходимые вещи, или оттого, что зарплаты, которую им платят, ни на что не хватает. Среда обитания определяет сознание: в современном мире голод и нищета толкают бедняков на преступление. А при коммунизме безработица перестанет существовать как социальное явление. Каждый человек будет иметь такую работу, какую захочет, будет трудиться наравне со всеми там, где ему больше нравится, там, где он может принести больше пользы обществу. Люди своим трудом будут создавать все материальные блага и обеспечивать себя и друг друга всем необходимым для жизни. За свою работу никто не станет получать никакой платы — денег при коммунизме тоже не будет — товарно-денежные отношения изживут себя.

Всего, ради чего люди теперь убивают и обворовывают друг друга, будет в избытке. Более того — все будет бесплатно: и жилье, и медицина, и учеба, и отдых в санатории. Продовольственные и промтоварные магазины будут завалены доверху. Сами подумайте: зачем кто-то станет воровать, когда не будет дефицита? Все будет бесплатно для каждого честного труженика, всегда и везде, в любой точке земного шара, в любое время дня и ночи: и хлеб, и колбаса, и водка, и спирт, и одеколон, и одежда, и обувь, и женские прокладки, и противозачаточные средства. Заходи в магазин и бери, сколько и чего хочешь, — все твое! Захотел в кино, в бар, в сауну — нет проблем — заходи и пользуйся бесплатно общим достоянием. Поехал в гости или на курорт — садись в любой нужный тебе поезд, в любой самолет и поезжай куда надо: ни билетов, ни таможни, ни государственных границ — все люди — братья, весь мир — твой, везде ты дома!

И все везде общее — и дома, и дороги, и поля, и леса, и реки, и озера, и все полезные ископаемые, и все-все… Даже ночные горшки и зубные щетки. Да вот, кстати, и проституция при коммунизме изживет себя окончательно. Во-первых, женщине не нужно будет торговать своим телом, для того чтобы заработать на существование, а во-вторых — исчезнет спрос на интимуслуги — на свете просто не останется неудовлетворенных мужчин. Освобожденная от ханжеских условностей буржуазной морали женщина сможет сама решать, когда и кого любить, не оглядываясь на общественное мнение, на запреты и ограничения. Институт брака и семьи претерпит радикальные изменения. Все женщины станут в определенном смысле общими — никто, даже мужья (их также не станет в том виде, как они существуют теперь), не сможет запретить им любить любого, кого ей вздумается, но никто не сможет принудить их любить себя против воли. Ревность, как мелкобуржуазное частно-собственническое чувство, будет отвергнута, ей на смену придут свободная всепобеждающая любовь и братство всех пихающихся!

Вот так. Никаких разделений на богатых и бедных, на сытых и голодных, на счастливых и несчастных. Все богатства поделим поровну. Все будут равны, все богаты и счастливы, сыты и пьяны, обуты, одеты, красивы, молоды и довольны жизнью.

Конечно, все это произойдет не сразу, не вдруг. Нужно будет много сделать, прежде чем настанет полный коммунизм. Но тюрьмы мы отменим раз и навсегда по всей земле уже сейчас. А воров впредь до построения коммунистического общества будем лечить добровольно-принудительно в специальных санаториях-профилакториях при помощи новых методов спиртотрудотерапии…

Сергей замолчал, собирая карты: глядя на скакавшие в темноте длинные оранжевые языки пламени костра, перетасовал колоду и принялся сдавать для новой партии.

— Ништя-як! — восторженно прошептал внимательно слушавший его на протяжении всей игры Санек. — Круто! Вот это я понимаю — коммунизм! Ништя-як!..

— Да, — вступился очарованный страстной Серегиной речью Чопик, — круто! Особенно где про баб и про водку бесплатную. Ваще! Ты, Серега, голова! Мощно задвинул! Внушает!

— А тушенку бесплатно будут давать? — ляпнул Жирик, икая от холода и почесываясь. — Если ж водки стока будет, что хоть залейся, надо же чтоб и закуски на всех хватало!..

— Э-э, дурья твоя башка! — осторожно толкнул его в плечо сидевший рядом помкомвзвода. Сказано же — все бесплатно и скока влезет — все твое, жри не хочу!

— Красота-а! — мечтательно закатив глаза, пробубнил Жирабас и громко сглотнул слюну. — Как построим коммунизм, вот уж я, ребята отъемся! И пацанам детдомовским наберу, машину тушенкой набью и отправлю — пускай кушают…

Собравшиеся у костра десантники ответили ему сочувственным ироническим смехом.

Всю ночь друзья просидели у костра. Играли в карты на щелбаны, нюхали клей, говорили о пьяном коммунистическом завтра, делились своими мыслями о том, каким оно будет. Утром явились обещанные Простоквашиным подкрепления. Пришел в пешем порядке переброшенный сюда из-под Киева 371-й спецбатальон ветеранов-чернобыльцев Пьяной инвалидной интербригады «Памяти жертв 26 апреля», недавно отличившейся в боях за винзавод в Золотоноше и при штурме Лубненского химфармкомбината.

Грязные, оборванные, заросшие щетиной, с худыми загорелыми, обветренными, покрытыми лишаями и язвами лицами, едва передвигавшие ноги, бойцы производили впечатление серьезно больных, стоящих одной ногой в могиле инвалидов. Они шли строем, стараясь чеканить шаг, с развернутыми знаменами, с транспарантами, горланя хриплыми голосами слова веселого походного марша:

Несся над колонной далеко окрест задорный дурацкий мотив:

— Привет ликвидаторам! — замахал им рукой выскочивший навстречу Чушков. — Спирт в помощь, мужики!

— Здоровеньки булы! — откликнулось сразу несколько голосов на его пьяное приветствие. — Гайда з нами до саркофага!..

— Вы пример покажите! — вежливо отказался ефрейтор. — А уж мы за вами! Будьте покойны — не подведем!..

Не сбавляя шага, не останавливаясь для отдыха, ликвидаторы с ржавыми винтовками наперевес вышли за линию передовых окопов и начали разворачиваться в цепь. Навстречу им со стороны ЧАЭС выступили бойцы гвардейского гладиаторского полка имени гетмана Мазепы. Рассыпавшись по полю, инвалиды с криками: «Кучму геть!» и «Пей до дна!» — устремились на вооруженных украинскими трезубцами и кухонными вертелами нациков. Завязалась кровавая битва…

Сойдясь стенка на стенку, хохлы принялись нещадно лупить друг друга. Засверкали штыки, засвистели шомпола, замелькали приклады… Отчаянно матерясь, инвалиды стали теснить вдвое превосходившего их по численности противника. Почувствовав опасность, националисты ввели в бой стоявший в резерве эскадрон негров-наемников из Судана имени Усамы бен Ладена. Несколько сотен пьяных, обдолбанных вооруженных каменными топорами негров-отморозков на зебрах и верблюдах с криками и диким улюлюканьем налетели на торжествовавших уже победу инвалидов и принялись топтать их копытами своих горячих скакунов. Отчаянно отбиваясь от наседавших наемников, опасаясь быть окруженными, ветераны начали пятиться назад.

— Братцы! — пронеслось над позициями лыжников, с волнением наблюдавших за развернувшейся на их глазах неравной схваткой. — Это ж сколько мяса-то! Жуть! Даешь на ужин шашлык из конины!

Взволнованный ропот пробежал по рядам. Глаза бойцов заблестели жадным, голодным, плотоядным блеском, пальцы рук судорожно сжали оружие… Не дожидаясь команды, не сговариваясь, бойцы разом повыскакивали из своих окопов, словно выброшенные наверх гигантской внезапно разжавшейся пружиной, и кинулись на помощь своим героическим украинским братьям.

Опрокинутые и смятые негры обратились в беспорядочное бегство. Их догоняли, валили на землю вместе с лошадьми, били чем ни попадя, кусали верблюдов за ляжки, тут же на ходу разделывали убитых зебр и делили между собой их филейные части.

В считаные минуты все было кончено. На плечах бегущих гладиаторов разъяренные спиртармейцы ворвались на территорию ЧАЭС. Ожесточенная перестрелка завязалась в производственных корпусах, прилегающих к четвертому энергоблоку. Ближние подступы к нему загораживал большой кирпичный ангар. Засевшие в нем контрики, отрезанные от своих, оказали упорное сопротивление наткнувшимся на них ликвидаторам и, плотным автоматно-пулеметным огнем прижав их к земле, срывали все попытки продвинуться вперед. Подошедшие на выручку хохлам лыжники застали их пребывающими в полной растерянности в соседних с ангаром полуразрушенных строениях. Их командир, высунувшись из окна напротив ворот ангара с мегафоном в руках, жалобным голосом уговаривал обороняющихся, силясь перекричать грохот ружейной пальбы.

— Хлопци! Ну, вистачить вже балувати! Погралися и буде! Здавайтеся, хлопци! Не треба стриляти! Ви оточени! Опир марний! Ваши начальники вас кинули и втекли. Навищо вам виддуватися за них? Виходьте, здавайтеся! Все одно вас побъем! Здавайтеся! А?!.

— Байкеры не сдаются! — отвечали ему из ангара и били по окнам длинными прицельными очередями. — Хрен тебе!

— Ну, хлопци, ну що ж ви? Я не знаю! Ну не переживайте так! Здавайтеся, гади, нето гирше буде!

— Легавый волка не возьмет! — отвечали ему зло и насмешливо пьяные, хриплые голоса.

И снова крестили ликвидаторов пулеметными очередями. Лежавший с товарищами неподалеку в грязной подзаборной канаве Чопик внимательно наблюдал за происходившим через щель между досками. Внимание его привлекла большая, сделанная красной краской хищным готическим шрифтом надпись над воротами ангара: «BAYCERHAUS» и намалеванная под ней эмблема в виде черепа в рогатой немецкой каске с аббревиатурой «КАРБОФОС» под скрещенными шприцем и фаллоимитатором.

— Старые знакомые! — усмехнулся он, услышав пьяно-хвастливое «байкеры не сдаются», и, ткнув в бок лежавшего рядом в обнимку с поллитрой Санька, добавил сухо: — Слышь, Саня, это ж наши курские байки! Вон куда их занесло, бедолаг! Пойду покалякаю.

Пробравшись по дну канавы к занятому инвалидами корпусу, он без объяснений взял у командира мегафон и, подойдя к окну, прохрипел, перекрывая грохот пулеметной пальбы: — Эй, мужики! Слушай меня внимательно!

— Это хто там гавкает? — прервал его грубый, пропитой баритон. — Че нать?

— С вами говорит, а не гавкает славный спиртолитический герой, гроза полей и огородов, беззаветный борец за пьяное счастье всех центрально-черноземных алкашей, атаман батька Чопик. Помните меня?

Слова его возымели немедленное действие на обороняющихся. Стрельба прекратилась. Из бойниц высунулось несколько пьяных рож, с любопытством разглядывавших вставшего в окне во весь рост батьку.

— Чопик, ты, что ли? — послышались удивленные возгласы. — Точно, пацаны! Чопик здесь…

— Вижу, что помните! — довольный произведенным эффектом, продолжал Ермаков. — Раз помните, значит, не забыли, как я вас под Курском колотил и какой у меня с вами консенсус. Вот что я вам скажу, засранцы. Даю на все про все пять минут. Выходите по одному на улицу, ножи и волыны на землю, грабли в гору! Шаг влево, шаг вправо — считаю за побег, прыжок на месте — провокацией, стреляю без предупреждения! Ввиду особой опасности вашей банды имею право живыми вас не брать. Кто сдастся — гарантирую жизнь! Не хотите — будем вас штурмовать. Но предупреждаю: еще один выстрел, и через пять минут те из вас, кто останутся в живых, позавидуют мертвым! Вы меня знаете!

— Дай подумать! — крикнул кто-то, высовываясь из бойницы под самой крышей. — Дело-то серьезное!

— Нечего думать, выходи по одному! — резко оборвал бывший атаман. — Время пошло!

— Ладно, сдаемся! — отозвался хриплый зычный голос. — А за базар ответишь?!

— Я свой базар держу! — ответил Чопик ободряюще. — Выходи, не боись!

Ворота ангара распахнулись, и обороняющиеся начали выходить по одному, складывая свои шмайсеры в кучу. Грязные, оборванные, в драных, вытертых до дыр кожанках, в засаленных банданах и ботинках без шнурков, с оторванными подошвами, они выглядели жалкими и забавными.

— Где кони-то ваши? — спросил батька, подходя к выстроившимся для обыска пленникам. — Куда коней дели?

— Нет коней! — отвечал ему молодой голый по пояс бородатый детина с гнилозубой прокуренной ухмылкой на загорелом прыщавом лице. — Хохлы отобрали на нужды контрреволюции.

— Эк вас жизнь довела! — сочувственно хмыкнул Чопик. — Горбатый где?

— Там, внутри, — кивнул молодой в сторону открытых ворот.

— Один?

— Не, попы с ним.

— Какие попы?

— Да хрен его знает, католики какие-то, добровольцы. С нами вместе стояли.

Емаков решительно подошел к воротам, крикнул, заглядывая вовнутрь: — А теперь Горбатый! Горбатый! И остальные, кто есть! Это всех касается!..

Держась руками за стену, на двор из душной, вонючей темноты ангара, щуря на солнце стеклянные, глупые глаза и прихрамывая на замурованную в гипс ногу, вышел сутулый, черный не то от загара, не то от грязи, с изуродованным большим косым шрамом лицом человек. Чопик узнал в нем своего бывшего соперника.

— Здорово, Горбатый! — приветливо бросил он старому знакомцу, протягивая руку. — Ну что? Снова моя взяла! Говорил тебе — встретимся еще!

Не глядя на атамана и не отвечая на его насмешливое приветствие, Горбатый прошел мимо и встал в общую байковскую очередь. Помкомвзвода посмотрел на него с недоумением.

— Да обдолбанный он, не видит ни хрена и не слышит, — пояснил молодой байк, — нога болит, вот он и повадился ширяться. Опять передоз поймал, наверное.

Ермаков только плечами пожал. Следом за байками из ангара выходили какие-то люди в рясах с вышитыми бисером крестами, в смешных черных шапочках на головах. Глазки их бегали, руки, сжимавшие маленькие карманные Библии и четки, тряслись, по остреньким, хитрым мордочкам пробегала нервная судорога.

— Хто таки? — подскочил к ним командир чернобыльцев. — Хто головний? Документа!

Он вырвал у вышедшего из толпы высокого молодого холеного священника поданные им паспорта и удостоверения. Пробежав глазами по строчкам, с отвращением отбросил документы, словно боясь испачкаться, сказал, мрачнея, окружавшим «попов» спиртармейцам:

— Це зведений загин польських адвентистив-сепаратистив и американських миссионерив-педофилив. Прибули сюди для розтлиння невинних дитячих душ, сволочи!

Спиртармейцы зашумели возмущенно, на помертвевших от страха «святош» посыпались со всех сторон удары и отборные матерные ругательства.

— Ось що, хлопци! — сказал посуровевший чернобыльский краском. — Педофилам и сепаратистам не мисце на наший земли! Моя б воля — так и пид землю б их не пустив. Так ладно уж, з очей геть — з серця геть! Давай, хлопци, як серце велить, як совисть пидказуе!

И отошел в сторону, предоставив бойцам самим разбираться с извращенцами.

— А спритно ти, браток, з цими, з карбофосами!.. — дружески похлопал он по плечу присевшего покурить на валявшихся у стены ангара старых покрышках Чопика.

— Знаешь, що чи их, або так просто на понт взяв?

— Да, старые знакомые! — лениво отозвался лыжник, отдавая собеседнику его мегафон. — С Курска еще, с прошлого лета знаемся. Били мы их как хотели! В пух и прах! В черта и в бога душу мать! Вот и боятся теперь.

— Ну ти молодец! — похвалил его краском, пожимая руку. — Поважаю! Давай знайомитися. Мене Миколою кликати!

— А меня Чопиком звать.

— Пийдемо поки за знайомство! — предложил Микола. — У нас горилка е, сало, трохи, правда. Видпочинемо, сил наберемося, а потим и знову в бий. До вечора впоратися повинни. А то начальство шибко переживае.

Подозвав топтавшихся в сторонке товарищей, батька со своим новым знакомым отправился в гости к ликвидаторам. В занятом ими дворе какого-то ремонтного цеха было шумно и весело. Кругом горели костры, жарились подвешенные на вертелах верблюжьи туши, дымились импровизированные мангалы с шашлыками из зебрятины. Пахло спиртом и самогоном. Сновали с полными котелками поддатые хохлы, звенела гармошка. Кто-то пьяный вдупель выводил старательно, едва ворочая языком:

Залихватски орали хором десятки голосов, подхватывая задорно и весело знакомый припев, и тут же, перескочив с одного на другое, начинали хулиганское:

Усадив гостей у костра, ликвидаторы принялись угощать их домашним салом и первачом.

— Пийте, пийте, хлопци! — уговаривал Микола, щедрой рукой подливая горилку в стаканы раскрасневшимся от спирта лыжникам.

— Для хороших людей ничого не шкода! Русский з украинцем — брати навик! Чи не так?

— Верно! — подтвердил Чопик, жадно обсасывая любезно подсунутую ему шкурку от сала. — А вы, Микола, ваще сами-то откуда, как к нам попали?

— Да мы как откуда? — принялся объяснять украинец, переходя с мовы на чистый русский. — Кто с Киева, кто с Луганска, кто с Керчи, кто с Запорожья. Мы, вишь, ветераны. Аварию ликвидировали на этой вот самой ЧАЭС, в восемьдесят шестом году. Что тут было — страх! Все горит, с реактора дым столбом. Деревья все черные стоят, птицы, звери сдохли все. Кругом радиация — жуть. Мы на вторую неделю приехали. Кто шофер, кто вертолетчик, кто бульдозерист-экскаваторщик, саркофаг строили, четвертый энергоблок бетоном заливали, реактор свинцом глушили, облучились — жуть. Кто пять, кто десять, а кто и пятьдесят смертельных доз получил. Пожарные, которые до нас были, пожар тушили в реакторе, те все за несколько дней померли. А мы ничего, живы остались. Только работать не можем. Кто ослеп, кто оглох, у кого лейкемия, у кого рак желудка или цирроз. Полная, в общем, инвалидность. А кому инвалиды нужны со своими проблемами? Никому. Союз развалился. Сначала нам хоть пенсию платили, как ликвидаторам, — повышенную, да льготы дали — бесплатный проезд, спирт по карточкам, квартплата сниженная, каждый год путевки в санаторий… А потом на Украине развалилось все… Заводы встали, цены растут. Пенсии нам убавили, льготы отняли — денег, говорят, в бюджете нема. Мы протестовать. Митинги, пикеты, голодовка. А нас дубинками да «Черемухой», отступились, в общем.

А как у вас революция началась, тут и наши комуняки головы подняли. Ну и до нас пришли: вы, говорят, как от прежнего режима пострадавшие, то вам Сам Бог велел. Зараз с нами на войну пийдемо. Буржуев-кровососов и эксплуататоров воевать, щоб им повылазило! А как победим — будет у нас радяньска власть. Усе наше, народное. И горилка, и сало, и гроши, яки паны себе сховалы от нас. И бабы, бають, все общие! Одно слово — обчежития. А вам и пенсия, и льготы, и путевки, и похороны с оркестром — все будет.

Мы с мужиками подумали-подумали, да и согласились. Все одно деваться некуда. Чем от радиации подыхать, уж лучше хоть немного по-человечески пожить, пока время такое. Не помню, кто-то сказал: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» Так это про нас.

Микола замолчал, задумавшись о чем-то своем и глядя куда-то в сторону.

— Ой, лишенько мени! — раздался неожиданно чей-то истерический, душераздирающий вопль.

Чопик даже вздрогнул от неожиданности и обернулся туда, откуда доносился этот отчаянный крик. Возле соседнего костра, катаясь по земле и вертясь волчком, бился в судорогах человек. Лицо его, синее от напряжения, было ужасно. Вылезшие из орбит глаза вращались с невероятной быстротой, из перекошенного рта текла белая густая пена. Скрежеща зубами и задыхаясь, он метался из стороны в сторону, разрывая одежду на груди и отбрыкиваясь ногами от пытавшихся утихомирить его товарищей.

— Ой, лишенько мени! — голосил он по-бабьи, обливаясь горючими слезами и пуская сопли из носа. — Немае у мене ни батька, ни матери, ни ридни, ни батькивщини, ни дружини, ни дитей! Одна тильки горилка з цибулею, та сало улюблене мое, так ридна радянська горилчана влада!.. Подайте, хто скильки може, герою-ликвидатору!

— Припадочний, — объяснил Микола недоумевавшему собеседнику. — Дружина у нього дитинку народила двоголового и з трьома ногами. Ну и з горя взяла та й повисилася. А дитинка помер. Вин и звихнувся. Тепер як напьеться, так дичавие, на життя жалиеться. Слухай, — он с интересом взглянул на Чопика, — а ось правду кажуть, що комунисти в Бога тепер вирують? И звидки в Перфорации Спирталитичная партия взялася? У нас хлопци кажуть, що в Китаи их Губанов народив в лабораториях та на Украйну через Перфорацию наслав. А яки говорять, ниби вони прийшли всю горилку у нас видибрати и сало, щоб москалив нагодувати, брешуть, напевно?

— Брешут, — согласился Ермаков, — врут, сволочи. Никто никого нигде не клонировал. Я вот член СПХП, сам с Вологды. Вот этот — Серега, с Питера. Жирабас с Мосхвы — в Воркуте вырос. Все свои, русские. Сами до всего додумались, сами в революцию пришли, сами в партию вступили. И сала вашего никто отбирать не станет. Ешьте на здоровье! Это все контры придумали, чтобы нас с хохлами поссорить. Горилкой, конечно, придется поделиться. В Перфорации со спиртом шибко плохо. Рабочие и крестьяне пухнут без спирта — экономическая блокада, разруха, сам понимаешь. Но это, думаю, тоже ненадолго. Как только до Италии доберемся, до Франции, до Испании — сразу легче станет. Там вина — хоть залейся. Всем хватит — и Перфорации, и Украине, и Молдавии с Белоруссией. Винно-водочное изобилие придет и пьяный беспредел. А в церковь коммунистам теперь можно ходить, как любым другим гражданам. И поститься, и причащаться, и исповедоваться. Даже у председателя ЦК СПХП товарища Губанова — знаешь его? — есть свой духовник, и он каждую неделю его посещает и исповедуется ему. Вот так! А ты говоришь — «отобрать»! Нет, брат, шалишь! Сами у себя ничего своего отбирать не станем и другим не дадим — пусть тока сунутся — враз грабли поотрываем!

— Ну добре, коли так! — согласился чернобылец, наливая в протянутый собутыльником котелок новую порцию горячительного. — Заспокойив, спасиби! Давайте тепер, братци, випьемо за чергову ричницю чорнобильськой катастрофи, за наших товаришив, яки загинули у вири атомного пожежи, за геройив, яки виддали свойи життя заради порятунку всього людства вид жахив ядерной зими и проникаючой радиацийи!

Все присутствующие встали на ноги и, выпив свою горилку, хором запели «Чернобыльский набат»:

Многие плакали. Некоторые падали в обморок. Большинство глушило эмоции при помощи дополнительных доз сорокаградусного анестезина… В этот день, 26 апреля, в очередную годовщину аварии на Чернобыльской АЭС, части 6-й спиртармии завершили операцию по ликвидации Чернобыльской группы войск Центральной рады. Упившиеся на поминках лыжники и ликвидаторы не сумели захватить четвертый энергоблок, и генерал Простоквашин ввел в дело свой сверхсекретный резерв: ударно-штурмовой полк «Гей-славяне» отдельной Голубой дивизии. Повылазив из доставивших их на место оранжевых школьных автобусов и выстроившись в длинные цепи, геи пошли на приступ.

Веселые, напомаженные, с завитыми волосами, в разноцветных маечках, джинсовых шортиках на подтяжках, в трогательно-белых носочках, с голубыми, желтыми, зелеными шариками и большими красивыми букетами цветов в руках, они бесстрашно устремились навстречу смертельной опасности, громко насвистывая на свистульках и приветливо улыбаясь в недоумении и растерянности глядевшим на них во все глаза неприятелям.

Оборонявшие саркофаг отряд пенсионеров-ветеранов дивизии СС «Галичина» из Ивано-Франковска и рота украинских попов-раскольников, не выдержав произведенной перед ними педерастической демонстрации, в полном составе сдались в плен. Несколько пенсионеров были немедленно госпитализированы с инфарктом миокарда — сердце просто не выдержало такого непривычного для воспитанных в консервативном духе ветеранов-фашистов аморального зрелища.

Еще одной, и последней, жертвой чернобыльской эпопеи стал ефрейтор Чушков. Продвигаясь вместе со своим взводом во второй линии следом за гей-славянами, он упал в попавшийся на пути открытый канализационный колодец, сильно ударился головой о бетонную стенку и, потеряв сознание, захлебнулся в нечистотах.

В карманах у погибшего нашли одноразовые шприцы и десятка два ампул с морфином. Эксперты установили, что в момент падения он находился в состоянии сильнейшего наркотического опьянения и из-за передозировки был уже практически мертв. Геройски почившего ефрейтора посмертно наградили орденом Дружбы уродов и похоронили со всеми подобающими почестями. Играл полковой оркестр, развевались знамена, гремел прощальный салют. Ротный командир капитан Кокс, старый наркоман и тунеядец, даже произнес над могилой небольшую прочувствованную речь, до небес превознося личные качества покойного и его «неоценимые заслуги перед народом и революцией».

— Вот какой был человек, и тебя уже нет с нами! — горестно восклицал он, отирая рукавом навернувшуюся на глаза скупую мужскую слезу. — Спи спокойно, дорогой друг! Не сомневайся, мы доделаем начатое тобой. Мы добьем кровавую гидру всемирной контрреволюции, мы освободим всех спивающихся от ненавистного ига буржуйского безалкогольно-прохладительно-газированного рабства. Мы установим на всей земле советскую спиртолитическую власть! Ты был первым, но не последним. Еще много товарищей потеряем мы на пути к свободе спиртопотребления. И самые страшные бои еще только предстоит нам пройти. Теперь еще мало крови. Настоящая кровь впереди. Чем ближе к победе, чем ярче сияет всем угнетенным алкоголикам свет правды и свободы, тем отчаяннее сопротивляется враг! Но мы не боимся крови! Мы прольем ее не задумываясь столько, сколько потребуется!

Сегодня на твоей могиле мы клянемся, дорогой товарищ, что, следуя твоему примеру, никогда не дрогнем в бою, не струсим, не испугаемся никаких трудностей, никаких опасностей, ни за что и никогда не свернем с прямого пути. И если придется — умрем все как один, защищая пьяные завоевания Великого ноября от гнусных посягательств трезвой буржуйской нечисти!

Все присутствовавшие были глубоко тронуты. Некоторые тронулись совершенно. Жирабас тоже не выдержал и расплакался.

— Чего ревешь? — спросил стоявший рядом Чопик. — Чушка жалко?

— Не-а! — содрогаясь от рыданий, отвечал, утирая сопли и рыгая перловкой, пьяный в стельку Жирабас. — Помирать страшно!

— Вот дурной! — выматерился в сердцах раздраженный его нелепыми слезами Ермаков. — Не бойся, сказано тебе — «если придется». Так просто, без особой надобности никто умирать не собирается. А вообще, не нужно смерти бояться. Время сейчас такое, нельзя без крови! Никак нельзя! Пока кровь не прольешь — не победишь! А кровь что? — Ерунда! Белок один. Чем больше ее прольешь, тем больше ее организм вырабатывает. Кровопускание, если хочешь знать, даже полезно для здоровья. Оно, брат, организм омолаживает. Ты тока тушенку свою есть не забывай — чем больше мяса ешь, тем быстрее кровь обновляется. Понял?

— Понял, — кивнул в ответ Жирик и разразился новым потоком пьяных рыданий. Чопик махнул на него рукой — что дураку пьяному без толку объяснять!

Уже вечерело. Пора было собираться в дорогу. Героических лыжников Дубакяна ждали на другом участке фронта. Над четвертым энергоблоком победно развевалось на ветру огромное красное полотнище. Глядя на него, каждый ощущал гордость за свою победу, за себя, за своих товарищей. Радостное чувство наполняло сердца, пьянило, словно вино, ударяя в голову. И только смутное ощущение какой-то незавершенности, недоделанности несколько омрачало эту радость. Все понимали, что сделанное сегодня — лишь малая часть того, что нужно еще совершить им на этой войне, что сегодняшняя маленькая победа — лишь одно звено в цепи предстоящих им испытаний и свершений и что все они стоят в самом начале трудного долгого пути с неясным концом. Все понимали это и гнали прочь смутные сомнения, преисполненные надеждой на лучшее. Как ни тяжела была борьба, как ни сомнителен ее исход, но нужно было бороться, нужно было преодолевать трудности, учиться побеждать и с честью выходить из любой, даже самой безвыходной ситуации.