Всемирная спиртолитическая

X

— Итак, товарищи, нам необходимо определиться с планом действий в сложившейся ситуации. — Голос председателя СРКО республики звучит глухо и монотонно. Губанов выглядит очень уставшим. Последние две недели с началом нового наступления федератов он спит урывками, по два-три часа в день, почти ничего не ест, не бреется, не чистит зубы, не ходит в церковь на литургии, не исповедуется у своего духовника и пьет все, что горит, предаваясь черной меланхолии.

— Обстановка на фронте требует от нас незамедлительного принятия неординарных решений. На сегодня мы контролируем менее одного процента территории страны. Противник продолжает теснить наши войска, все плотнее сжимая кольцо окружения вокруг столицы. Вопрос стоит следующим образом: или мы в ближайшие дни остановим наступление федератов, или они железным натиском своих отборных дивизий раздавят нас в последнем решительном броске, не оставив нам времени для политического маневра, который я лично считаю единственной возможностью избежать нависшей над нами гуманитарной спиртолитической катастрофы. Товарищ Ненашев, как у нас обстоят дела с формированием 2-й противоударной армии? Есть ли какие-то подвижки в данном направлении?

— Работа по созданию армии подходит к концу, — подтвердил, тяжело поднявшись из-за стола, Ненашев. Он тоже выглядел очень уставшим. От него за версту несло густым сивушным духом, а черные мешки под глазами, поросшее густой щетиной, заострившееся лицо и всклокоченные на макушке сальные волосы придавали его осунувшейся фигуре особенно мрачный вид. Глаза его горели зловещим огнем.

— Сформирован штаб, спиртвоенсовет и спиртоснаб. Заканчивается формирование двух дивизий. Пехотной — в составе 56-го и 1169-го бичполков — и смешанной велосипедно-кавалерийской бригады имени Ивана Сусанина. Для этих целей экспроприировано полторы тысячи трехколесных детских велосипедов и две тысячи колхозных коров мясомолочных пород. Для коров сейчас в спешном порядке шьются в артели «Пьяная швея» кавалерийские седла, а половину всех велосипедов планируется снабдить для повышения их мобильности бензиновыми двигателями фирмы «Поршер». За них уже уплачено золотом, и на днях они прибудут сюда по железной дороге.

— Вы считаете, что этих сил вполне достаточно для организации обороны столицы? — Губанов недоверчиво-испытующе взглянул исподлобья в мрачное лицо Ненашева. — Вы можете гарантировать лояльность и боеспособность этих частей? Может быть, стоит создать заградотряды для поддержания в войсках высокого морального духа?

— Вполне гарантирую, — не отводя взгляда, ответил начальник генштаба, мрачнея еще больше. — Люди подобраны самым тщательным образом. Все сплошь бичи, наркоманы и алкоголики. Командующий армией — генерал Бодунец, опытный военспец, старый хроник, член Общества воинствующих алкоголиков. Для поддержания порядка в войсках ему можно придать одну-две роты гомосексуалистов-анархистов из полка охраны СРКО. Этого, я думаю, будет вполне достаточно.

— Хорошо, позаботьтесь об этом, — Губанов сделал нетерпеливо-раздраженный жест рукой. — Сколько, по-вашему, эти части смогут продержаться в обороне без подкреплений, боеприпасов, спирта и продовольствия?

— Примерно до середины ноября, — не вполне уверенно протянул, задумавшись, видимо, над какими-то расчетами, генерал.

— Да, пожалуй, до середины ноября точно смогут. Впрочем, если американцы снимут с нашего западного фронта часть своих войск для переброски их на подавление освободительного движения в странах центральной Африки, то у нас есть реальный шанс дотянуть до первых чисел декабря, за счет ослабления основной группировки международной антиспиртолитической коалиции.

— Нечего резину тянуть! — кисло скривив губы, отмахнулся от него Губанов. — Нужно искать пути выхода из кризиса, а не оттягивать приближение катастрофы методами страусиной дипломатии!..

Упоминание об «освободительном движении в Центральной Африке» вызвало в душе председателя СПХП легкое раздражение. Вспыхнувшие в Заире, Зимбабве, Конго, Сомали и Эфиопии революционные события уже не могли оказать существенного влияния на общий ход войны на территории Перфорации.

Слишком долго подготавливали в СРКО это выступление, теряя драгоценное время; слишком долго искали средства на революцию в Африке; слишком мало позаботились о снабжении восставших африканцев спиртом и наркотиками, порнографическими журналами, одноразовыми шприцами и стеклянными бусами; слишком понадеялись на их революционную сознательность, делая ставку на голый энтузиазм, а не на правильную организацию войск и курсов по подготовке военспецов и террористов-смертников.

Не учли слабое развитие в Африке политического алкогольного движения, отсутствие серьезных спиртолитических партий, способных сплотить вокруг себя широкие народные массы наркоманов и алкоголиков, организовать их для борьбы с западными монополистами-глобализаторами, направить в нужное русло их революционное творчество, повести их прямой дорогой к победе всемирного кирогаза для торжества общечеловеческого спиртолитического беспредела.

С самого начала революционные выступления в различных африканских странах носили вялый, разрозненный, неорганизованный, стихийный характер. Вожди восстания действовали неуверенно и не смогли воспользоваться плодами первых побед, закрепить и развить успех.

С приходом миротворческих сил ООН ситуация резко изменилась не в пользу вновь образованного африканского Союза советских спиртолитических республик и его правительства. Последовавшая затем страшнейшая засуха и организованная западными врачами-убийцами эпидемия спидогриппооспохолеронаркопсихопатии окончательно сломили способность африканских революционеров к сопротивлению.

Вчера по линии Госдепартамента США по прямому проводу из Вашингтона Губанову сообщили, что американское руководство приняло решение отложить начало операции по ликвидации Африканского спиртолитического союза до окончания войны в Перфорации. В немедленной посылке войск в Африку нет никакой необходимости — африканцы и так гибнут сотнями тысяч от голода, СПИДа, холеры, оспы, дешевых синтетических наркотиков и левой водки.

Если так пойдет и дальше, то к Новому году в Африке просто не с кем будет бороться и американцы одержат полную победу, не ударив, что называется палец о палец. Нет. На Африку рассчитывать нельзя. Нужно действовать здесь, в Перфорации, и немедленно.

— Будем считать, что времени для политического маневра у нас достаточно, — резюмировал Губанов, усилием воли подавив в себе раздражение. — Присаживайтесь товарищ Ненашев, — небрежным жестом пухлой руки он предложил генералу сесть на место.

— Перейдем теперь к обсуждению вопроса о возобновлении мирного диалога с контрреволюционным федеральным правительством. Товарищ Лизачев, ознакомьте, пожалуйста, членов Совета с последними поступившими в адрес ЦК политическими инициативами Правительства трезвости и реформ.

Со скрипом отодвинув стул, со своего места в дальнем конце стола поднялся, тяжело кряхтя и пошатываясь, глава Министерства коррекции революционного творчества масс Лизачев — седой дряхлый старик с желтим одутловатым лицом, с мутными слезящимися с перепоя глазами, со значком «50 лет в СПХП» на лацкане старомодного выцветшего и заношенного до дыр пиджачка. Начал, тяжело прокашлявшись:

— Недавно Правительство трезвости и реформ обратилось в ЦК СПХП с очередной инициативой мирного диалога для прекращения продолжающегося третий год гражданского противостояния. Ввиду очевидной бесперспективности с нашей стороны всякого сопротивления победоносному наступлению сил федератов нам предлагается следующая схема политического урегулирования сложившейся ситуации.

Первое. Почетная капитуляция. Роспуск Совета рабоче-крестьянской опохмелки и признание Правительства трезвости единственным законным органом верховной власти на всей территории Перфорации.

Затем. Переход всех вооруженных сил республики из подчинения Спиртвоенсовета в ведение Министерства обороны Перфорации, роспуск спиртсоветов и замена их местными органами представительной власти. Денационализация винно-водочной промышленности. Признание ошибочности проводимой нами политики винно-водочной монополии, всеобщего алкогольно-наркотического одурманивания и общехерийского спиртолитического беспредела на базе идей спиртолитического марксизма.

В случае принятия нами этих условий Правительство трезвости в свою очередь гарантирует выполнение следующих обязательств.

Всеобщая политическая амнистия для участников спиртолитической революции, членов спиртсоветов, бойцов и командиров спиртармии, работников советских учреждений, винзаводов и так далее.

Трудоустройство членов ЦК СПХП в центральных органах власти Херийской Перфорации; предоставление им жилья в столице; сохранение за ними всех льгот, званий и наград.

Отмена закона о запрете СПХП при условии отказа ее от тех пунктов устава и программы, которые противоречат действующей конституции.

Ликвидация всех ЛТП и запрет на принудительное заключение в психушках больных алкоголизмом и наркоманией.

Добровольное, за счет больных, но по себестоимости, лечение наркоманов и алкоголиков от похмельного синдрома, белой горячки, цирроза печени, язвы и наркотической ломки, создание сети лечебнооздоровительных санаториев для полноценного отдыха инвалидов, ставших таковыми вследствие употребления алкоголя и наркотиков в период военных действий.

И, наконец, самое главное: отмена сухого закона, введение официального минимума среднедушевого потребления алкоголя и наркотических веществ, при введении возрастного ценза для начала их потребления с 21 года.

Соглашат… согласительная комиссия при ЦК СПХП, рассмотрев данные предложения федеральной стороны, пришла к выводу о необходимости заключения мирного соглашения с Правительством трезвости и реформ на предложенных им условиях. У меня все.

Закончив читать, Лизачев выжидательно уставился на Губанова.

— Спасибо, Григор Кузмич! — кивнул ему одобрительно председатель и, обращаясь ко всем присутствующим, продолжил благодушно:

— Итак, все более-менее понятно. Вопрос об условиях мирного соглашения уже рассматривался нами в кулуарах, и общее положительное отношение к самой идее такого соглашения нам хорошо известно. Делая нам вышеозначенные уступки, центральная власть фактически расписывается в своем бессилии, в неспособности справиться военными методами с охватившим всю страну мощным спиртолитическим движением. После трех лет борьбы, после всех заявлений об отказе признать право народа на пьянку и наркозависимость правительство наконец-то осознало всю несостоятельность своей антиалкогольной политики и теперь готово удовлетворить большую часть наших справедливых требований.

Можно без преувеличения сказать, что цели революции достигнуты: мы получили даже больше того, чего добивались, и имеем полное право прекратить нашу героическую борьбу с мировой реакцией и вернуться к мирному созидательному труду на благо всех протрезвляющихся трудящихся нашей многострадальной Родины. Есть у кого-нибудь вопросы по предложенному нам проекту мирного соглашения?

В маленьком, жарко натопленном до духоты зале заседаний СРКО воцарилась тревожная тишина. Притихшие члены Совета застыли в напряженном молчании. Их кислые лица словно растворились в окутавших тесную комнату густых клубах табачного дыма, смешанного с тяжелыми парами сивушного перегара.

С нетерпением считая убегающие прочь секунды, Губанов обвел тяжелым испытующим взглядом притихших товарищей. Кто-то курил, откинувшись на спинку стула и опустив веки; кто-то разгадывал кроссворд, уткнувшись носом в газету; кто-то в спешке догонялся метадоном, пригоршнями глотая таблетки…

«Эти не пикнут, — удовлетворенно подумал Губанов. — Проголосуют как миленькие…»

— А какие есть гарантии того, что эти обещания будут выполнены в полном объеме и в кратчайшие сроки? — осторожно откашлявшись, подал голос кто-то с другого конца стола.

Губанов метнул молнию взгляда в сторону, откуда донесся этот робкий шепоток. Впился глазами в поднявшего совершенно по-ученически дрожащую с перепоя и от испуга руку.

Узнав министра культуры пития политуры Подбутылкина, успокоился: «Этот дурак не помешает». Сказал уверенно:

— Слово резидента Перфорации! Думаю, этого вполне достаточно. Резидент человек чести, и было бы невежливо с нашей стороны отказывать ему в доверии. Как вы сами считаете?

Пробубнив что-то себе под нос, Подбутылкин опустил руку, уткнувшись в газету.

— А какие квартиры и где будут предоставлены? — вмешался в разговор сидевший наискосок от Подбутылкина первый секретарь ЦК по идеологии Свистунов-Тряпловский — тщедушный человечек с круглым морщинистым лицом, украшенным круглой оправой роговых очков и противной ехидной улыбочкой. — Хотелось бы знать, на каких основаниях… И еще у меня есть вопрос насчет персонального автотранспорта. Будет ли он выделен, и если да, то кому и на каких условиях?

— Квартиры нам обещали в центре столицы, общей площадью от 300 до 800 квадратных метров. Дачи в ближнем Подмосховье, участки под застройку 1,5–2 гектара, — пояснил Губанов, сделав недовольное кислое лицо. — Машины я точно знаю, что положены депутатам Государственной думы и членам Совета Перфорации. Впрочем, все эти вопросы подробно изложены в отдельном протоколе, который представлен нам федеральным правительством в виде дополнения к тексту договора.

Кто желает, может после заседания подойти к секретарю и ознакомиться со всеми документами. Там уже заготовлены в необходимом количестве ксерокопии.

Снова в зале воцарилась напряженная тишина. Прислушавшись к дружному молчанию соратников, председатель облегченно вздохнул: «Ну, кажется, все! Слава тебе, господи!»

— Хорошо. А что мы скажем людям? — хрипло забасил поднявшийся неожиданно с места Ненашев. — Как мы объявим об этом своем решении? Когда? Классовый антагонизм разогрет в обществе очень сильно. Много ненависти и злобы в массах. Очевидно, что многие не поймут нас и не согласятся сложить оружие. Возможны осложнения. Я бы даже сказал, вплоть до вооруженных выступлений…

— Разумеется, — сухо парировал главный борец с трезвостью. «Старый дурак — всю поляну мне попортит, ведь распугает всех к чертовой матери», — подумал он с ненавистью, но вслух продолжил спокойно:

— До тех пор, пока не завершатся переговоры и не будет подписана кап… мирное соглашение, мы должны сражаться. В противном случае мы не сможем достигнуть своих целей: если мы прекратим сопротивление раньше, чем это следует сделать, нас просто раздавят и пропадет всяческий смысл о чем-либо договариваться. Мы имеем вес лишь до тех пор, пока продолжаем сопротивляться. Поэтому мы будем сопротивляться. Для этого мы создаем сейчас 2-ю противоударную армию. Кстати, Пал Иваныч, — Губанов скосил строгий взгляд на присевшего на место Ненашева. — Генерал Бодунец надежный человек? Сумеет он выполнить поставленную перед ним задачу так, как этого требует долг перед народом и революцией? Нам нужна глубоко эшелонированная оборона и ничего более. Чуть он перегнет палку, не дай Бог, звезданет федератов по башке, да перейдет в решительное контрнаступление, да погонит их куда глаза глядят — тут нам и конец: и стратегическую инициативу не перехватим, и переговоры сорвем. Вы уж позаботьтесь, Пал Иваныч, доведите до сведения Бодунца мнение ЦК и Спиртсовета.

— Слушаюсь, Аникей Геннадьевич, — багровея лицом, сказал как отрезал Ненашев.

— Хорошо, — продолжил Губанов уверенным голосом. — Касаемо тех, кто не понимает, то после перехода Вооруженных сил Республики под юрисдикцию Минобороны Перфорации ими займутся компетентные органы, и все они ответят за свои противоправные действия по закону. Надеюсь, до этого не дойдет, все-таки у нас армия, а не кружок по интересам!.. Так, что еще? Прошу высказываться! — Он снова обвел присутствующих красноречивым взглядом. Никто не откликнулся на его приглашение.

— Ну что ж. Раз всем все понятно — прошу голосовать. Кто за то, чтобы дать принципиальное согласие СРКО на проведение переговоров с федеральным центром на предмет заключения мирного соглашения? — и не закончив говорить, первым поднял руку за свое предложение. Немедленно над столом вырос лес послушно голосующих «за» рук.

Губанов презрительно усмехнулся про себя. В глубине его маленьких хитреньких глазок мелькнула и сразу погасла зловещая тень переполнявшего его чувства собственного превосходства над собравшимися за столом безвольными трусами.

— Единогласно! — резюмировал он и, словно не замечая воздержавшихся от голосования Ненашева и представителя Молодежного спиртолитического союза Квашнина, бросил через плечо сидевшему позади секретарю: — Прошу занести в протокол, для подписания всеми членами Совета…

Последние слова его потонули в реве сирен. Вошел пьяный офицер охраны и, громко рыгнув, развязным голосом объявил обеспокоенно заозиравшимся по сторонам заседателям:

— Товарищи! Воздушная тревога. Просьба ко всем пройти в бомбоубежище…

— Предлагаю объявить небольшой технический перерыв, — громко возвестил генсек, складывая в папку разложенные перед ним на столе документы. — Желающие могут пока перекусить. После перерыва не опаздывайте, пожалуйста! Сегодня у нас на повестке дня еще вопросы о переименовании СПХП в Спортивно-оздоровительную партию левой инициативы, или сокращенно СОПЛИ, о внесении изменений в устав и программу, а также обсуждение доклада товарища Лизачева о подготовке к всенародному празднованию третьей годовщины революции.

Не слушая председателя, члены Совета в спешке покинули свои места и бросились к выходу, расталкивая передних локтями, наступая друг другу на пятки и отчаянно матеря замешкавшихся на дороге товарищей.

— И подготовьте свои предложения по кандидатурам членов делегации для отправки на переговоры… — кричал Губанов, тщетно стараясь перекрыть вой сирен. Внезапно погаснувший свет только усилил всеобщее смятение.

Грохоча стульями, члены Совета очистили помещение.

Аникей Геннадьевич покинул зал заседаний последним. Осторожно нащупывая ногами ступеньки, держась одной рукой за папку с документами, а другой за перила, он неспешно, с безразличным видом равнодушного к опасности человека спустился в убежище и, пройдя вслед за освещавшим ему дорогу карманным фонариком офицером мимо расположившихся прямо на полу с плавлеными сырками и поллитровками товарищей, присел на деревянную скамью в дальнем углу подвала.

Опрокинув в себя услужливо поднесенную офицером охраны стопку первача, он прислонился спиной к шершавой бетонной стене и закрыл глаза.

Невидимое в темноте лоснящееся от пота его одутловатое лицо сияло, расплываясь в самодовольной улыбке.

Чувство гордости и довольства собой переполняло его. Мысль о собственной исключительности и гениальности услужливо щекотала его самолюбие. Он один такой умный и замечательный, думалось ему в тихом шорохе, наполнявшем забитый жующими сырки людьми подвал. — Он один вершит судьбы мира, он вертит всем и вся, он принимает решения, от которых зависят жизнь и смерть сотен, тысяч, миллионов людей, жизнь и смерть всех этих жалких, ничтожных фальшивых вождей революции, толкущихся вокруг него и мнящих себя творцами истории. А он плюет на них и делает то, что действительно нужно для торжества всемирного кирогаза.

Только он понимает внутренний механизм диалектического развития исторических процессов. Только он знает, что лучше для революции в данный момент; как нужно сейчас поступить для пользы общего дела, для спасения революционных завоеваний всех отечественных наркоманов и алкоголиков. Что ж: у него работа такая — все знать. А они все лохи. Они без него нули, полное ничто, пыль. У них работа ничего не знать и не понимать, а только языками чесать да водку жрать. Поэтому они и не понимают всей гениальной простоты его хитроумной комбинации с переговорами. Удивляются и недоумевают, что бы это все могло означать. Думают — мудрит чего, выдумывает. А он просто выполняет свой долг перед народом и революцией, спасает народные завоевания, спасает их, дураков, от психушек и элтэпэшек. Если бы не он, всей революции давно бы пришел конец по их идиотской милости. И они подсознательно чувствуют это и, не понимая многих его гениальных ходов, беспрекословно подчиняются его воле, принимая нужные ему решения по всем без исключения вопросам.

Он подавляет их волю своим непререкаемым авторитетом, своей гениальностью, широтой своих взглядов, своим практическим умом и способностью к аналитическому мышлению. Они не любят его за это, но уважают и боятся. Он заставляет их трепетать и преклоняться перед ним. Он презирает их скудоумие и ничтожество, но он спасет их теперь, как спасал всегда прежде — в окружении этих дегенератов заметнее блеск его многочисленных достоинств…

Мысль о ничтожестве соратников доставила Губанову особенное удовольствие. Отхлебнув спирта из припрятанной в кармане пиджака плоской фляжки, он улегся на скамье и подложил под голову кулак. Он заслужил полчаса отдыха. Можно вздремнуть, пока выдалась свободная минутка. Его не посмеют разбудить — его сон священен — дела могут и подождать. Довольная улыбка снова коснулась губ усталого председателя; закрыв глаза, он повернулся на бок и через минуту уже спал крепким похмельным сном, убаюкиваемый мерными звуками грохотавшей где-то наверху канонады.

Две недели на новом месте пролетели незаметно. Наступили предпраздничные ноябрьские дни. С трудом выйдя из страшнейшего запоя, Чопик с друзьями занялся подготовкой к торжественной встрече очередной годовщины Великой ноябрьской спиртолитической революции. Вместе с однополчанами бичами-алкошликами и наркоманами-спидоносцами благоустраивали переделанный из заброшенного полусгнившего свинарника полковой клуб: чинили крышу, соскабливали с полов толстый слой засохшего поросячьего дерьма, малевали на развешанных по стенам огромных кумачовых полотнищах призывные революционные лозунги. В свободное от пьянки и спиртпросвета время драили до блеска медные бляхи, кокарды и пуговицы (у кого они были), латали развалившиеся от ветхости валенки, лапти и ватники (кто их еще не пропил), чистили оружие (кому его выдали), учились петь хором гимн СПХП и старую революционную бичевскую песню, начинающуюся словами:

Солировал Чопик. Как человек талантливый во всех отношениях, он и по части музыкальной самодеятельности оказался способнее своих новых сослуживцев.

Специально к празднику создал небольшой импровизированный ансамбль «Бражничок», разучил несколько композиций и организовал в клубе ежедневные рок-вечера.

Саня лабал на бас-гитаре, Серега — на наспех сколоченном из досок и фанеры банджо, Жирабас без устали барабанил по тут же опустошаемым им самим консервным банкам, а Калян беспрерывно свистел в старый милицейский свисток — для контраста.

Публика была в восторге. Походившие скорее на пьяные оргии, чем на мирные танцульки, рок-вечера пользовались у бичей и деревенской молодежи огромным успехом.

С ночи и до утра вся свиноферма гудела в прямом и переносном смысле. Пьяные и обкуренные спиртармейцы до упаду скакали под изощренные чопиковские ритмы вперемежку с поддатыми глупо хохотавшими старшеклассницами местной восьмилетки. Тут же любители культурного досуга жрали из горла самогонку и технарь, дышали «Мументом» и ацетоном, ширялись герычем и нюхали кокс, пели караоке, блевали со сцены в зал на головы отдыхающим, азартно резались в очко и буру.

По временам обдолбанные до невменяемости краскомы и бичбойцы начинали слишком навязчиво предлагать танцевавшим стриптиз на столах малолеткам всякие непристойности, и тогда кто-нибудь из местной шпаны затевал драку. Препирательства с распальцовкой и взаимными оскорблениями переходили в банальный мордобой, сопровождаемый битьем посуды, ломанием мебели, ребер, тазобедренных и плечевых костей, черепов и переносиц и громким истерическим визгом перепуганных до смерти самих виновниц всего этого безобразия…

Забросив все остальные занятия, Ермаков всецело отдался концертной деятельности.

Для боевой подготовки совершенно не оставалось времени. К тому же в полку начисто отсутствовали какие бы то ни было средства борьбы с танками. Не хватало даже автоматов и карабинов. Большинство спиртармейцев за неимением стрелкового оружия были вооружены кирками, лопатами, заостренными кольями и ломами. Краскомы в худшем случае — дуэльными пистолетами пушкинских времен, в лучшем — допотопными дедовскими берданками. О гранатометах, ПТРах и «фаготах», а уж тем более о противотанковой артиллерии не приходилось и мечтать.

С большим трудом удалось при помощи деревенских умельцев из колхозной МТС соорудить из разного железного хлама одно-единственное противотанковое ружье: автоматическое, многозарядное, со стальной лентой для патронов. Там же, в МТС, выменяли на поллитру спирта дореволюционный еще, заржавленный, но вполне исправный пулемет «Льюис» с круглым дисковым магазином и огромным кожухом воздушного охлаждения. Его немного почистили, приладили к кожуху пару мопедных ручек — чтобы не отбрасывало отдачей при стрельбе — и длинный железный штырь вместо сошника.

На этом вооружение взвода истребителей танков закончилось. Разжившись еще боеприпасами, Чопик совершенно успокоился и пустился во все тяжкие, пропьянствовав и промузицировав до самого праздника.

Тем временем обстановка на фронтах мало располагала к веселью. Каждый день с передовой приходили тревожные вести. Говорили, что прорвавшие оборону красных при поддержке натовских танковых армад и дальней авиации федераты ускоренным маршем движутся к столице, не считаясь ни с огромными потерями в спиртолитических частях, ни с ударившими внезапно сильнейшими морозами.

Навстречу им с востока рвутся пришедшие в движение японо-китайцы, которым за помощь в борьбе с красной чумой якобы обещаны Курилы, Чукотка и все еще не усмиренные до конца, охваченные партизанским спиртолитическим движением Приамурье и Приморский край.

Ходили слухи, что враги применяют на фронте новую, не виданную доселе, изуверскую тактику. Сначала при помощи авиации буквально заваливают обороняющихся ящиками с колбасой, конфетами, тушенкой, водкой и сигаретами. Затем десантируют в тыл врага выписанных из столицы проституток и геев-универсалов. Вместе с ними высаживают высококлассных врачей и спасателей, которые тут же на месте госпитализируют больных и раненых, оказывают им необходимую медицинскую помощь, открывают для них полевые кухни, бани, бесплатные ночлежки. Все желающие получают в неограниченных дозах наркотики и мощные галлюциногены, имеют возможность заниматься в тренажерных залах, смотреть порнографические фильмы, спят на чистых простынях, учатся мыть руки с мылом, пользоваться туалетной бумагой и зубными щетками.

В результате фронт трещит по швам: бичи и тунеядцы сотнями дезертируют в тыл, тысячами и десятками тысяч сдаются в плен.

В войсках упорно циркулировала инфа о каких-то переговорах СРКО с федеральным центром; о том, что партийное руководство потеряло веру в победу и теперь ищет пути примирения со злейшими врагами революции, намереваясь передать им весь спиртзапас республики в обмен на американское гражданство и билеты до Майами.

Утверждали, что пробравшиеся в правительство изменники нарочно задерживают поставки спирта на передовую и собираются без боя сдать Спиртоград, сорвав предварительно проведение военного парада, посвященного 3-й годовщине Великой ноябрьской революции…

Впрочем, мрачные прогнозы о срыве праздничных мероприятий не оправдались. Утром 6-го числа в штаб полка прибыл офицер связи с пакетом. Полку было приказано в спешном порядке прибыть в столицу для участия в параде.

— Братцы! — сказал тяжело больной после вчерашнего торжественного вечера зампоспирт, обращаясь к выстроившимся перед зданием клуба готовым к выступлению спиртармейцам. — Наступает решительный момент нашей борьбы! Враг стоит под стенами столицы. Все мировое буржуинство объединилось в борьбе со спиртолитической экспансией. Угроза нависла над завоеваниями ноября. В этот тяжелый момент Совет рабоче-крестьянской опохмелки принял решение назло гидре мировой трезвости провести в осажденном Спиртограде военный парад, посвященный годовщине ноябрьской революции. Нам выпала честь участвовать в этом параде. Надеюсь, мы успешно выполним возложенную на нас задачу и продемонстрируем всему миру высокий моральный дух и полную боевую готовность нашей непобедимой и легендарной армии.

Надеюсь, что в деле защиты столицы от подлых наймитов мировой реакции мы проявим себя только с самой лучшей стороны, разгромим и уничтожим врага! Помните, что вы — лицо нашего спивающегося народа, от вас зависит сейчас престиж советской власти в глазах всего прогрессивного человечества. Там будут и иностранные журналисты, и высшее руководство республики. Поэтому прошу вас, не напивайтесь сегодня до невменяемости, не ширяйте больше десяти кубов героина за раз и не отлучайтесь в самоволку! Все должно быть на высшем уровне. Главное, чтобы никто перед трибуной не свалился, а после делайте, что хотите. Хоть на головах ходите, хоть на четвереньках. Я вас умоляю!

Эта прочувствованная речь была встречена бойцами с пониманием. Проникшись сознанием всей важности текущего момента, к вечеру того же дня полк прибыл в столицу, совершив в состоянии полного нестояния менее чем за десять часов героический двенадцатикилометровый пеший переход.

Бодун, двадцатиградусный мороз, метель и гололед косили людей сотнями. Многие, не выдержав напряжения, валились с ног и оставались лежать на дороге. Другие спешили добраться до ближайших к пути следования кабаков, чтобы успеть похмелиться и не пасть жертвой всеобщего жесточайшего кондратия. Оставшиеся в строю, прибыв на сборный пункт, заночевали под открытым небом, прямо в снегу, вокруг наскоро разведенных костров.

Оставив смертельно уставших друзей греться у огня, Чопик побежал по соседним домам в поисках съестного. Вернулся он через час, одной рукой придерживая спадавшие с талии ватные штаны.

— Вот, это все! — сказал, выложив перед сгрудившимися в кучу товарищами открытую ополовиненную уже консервную банку. — «Жучкина радость» называется. Три дома обошел, нигде нет ничего. Эти-то еле выпросил — вон, подтяжки отдал. Жалко, настоящие, наградные итальянские, «Мэйд ин Чина». Ага…

Поужинав, растопили в котелке снег, за неимением спирта заварили чифир.

— Да-а! — мечтательно протянул Санек, грея руки о кружку с дымящимся на морозе варевом. — Круто мы вчера погуляли. До сих пор сушняк мучает и мандраж такой, что спасу нет — аж в очке свербит! А классно мы это Ваньку Грошева сделали. Нажрался дерьма по самое не хочу. Будет знать, как понты колотить.

— Да уж! — подтвердил Ермаков потирая осторожно ушибленный накануне в пьяной драке бок. — Нажрались, как дураки. Даже на опохмел не оставили. Ща бы шильца-то долбанули, сразу бы полегчало, а то вон мучайся теперь. А Ваньку-то да, здорово отделали. Не, ты прикинь, Калян, эти с Саней сели в очко играть; я отлить вышел. Прихожу назад, а там такие оры, и этот с башкой разбитой, весь в крови, сопли текут, все, рычит: «Братва, наших бьют!» И табуреткой Ваньку по спине колотит. А тот лежит и ногами дрыгает. Я к нему раз! «Ты че, — говорю, — сдурел, убьешь к чертовой матери!» «А он, — орет, — гад, в карты мухлюет…» И тут местные налетели, и писец. Хорошо еще, колом в бок попали. Если б топором, то все — кердык. И так вот болит теперь…

— Так я че, не специально же! — виновато улыбаясь, пробубнил Санек, — не, в натуре, если у него библия меченая и он мне бабки отдавать не хочет, так чё?..

— «Чё» по-китайски «задница», — авторитетно прервал его Чопик и толкнул в плечо притихшего Серегу: — Ты пошто, Серый, тяжелый такой? Бодун посетил? Ладно, пройдет, давай!..

— Да я думаю все! — простужено прохрипел Колесов, отхлебывая из поданной Каляном кружки. — Чего дальше будет? Ведь хреново совсем! Фронт развалился, спирта нет, жрать нечего. Вон, мужики с МТС говорят, в понедельник в райцентре у них памятник Губанову открыли: десять миллионов угрохали. У людей спирта нет, курить нечего, собак всех переловили, кошек едят, а у них памятники одни на уме. Это же весь ихний район целый месяц технарем за бесплатно поить можно было! Они что, совсем там от счастья-то одурели?! Или как?

— Согласен! — кивнул Чопик. — Все козлы! Одни мы д’Артаньяны! Дался тебе этот памятник?! Ну, хотят, пусть будет! Не в памятнике дело! Время, видишь, какое наступает! Тяжелое время! Драться надо, революцию спасать, а не разборки наводить — кто кого обсчитал, кто где сколько чего украл? Вот врагов разобьем, мирную жизнь наладим, тогда и разберемся — кто прав, кто виноват. Воров — к стенке! Без базара! А дураков? Так за глупость при коммунизме судить не станут. К дуракам и пьяницам нужно относиться снисходительно! Недаром в песенке поется: «Дуракам всегда от нас подмога. Дуракам всегда от нас почет…»

Ты глянь, брателло, сколько вокруг глупости всякой творится! Сколько идиотии!! Полная дебилизация народных масс! Даун на дауне сидит и дауном погоняет! Глупость — двигатель прогресса! Кто глупее, тот и прав. Глупость была, есть и будет. И никуда от нее не денешься. Ты что думаешь, наверху-то у нас не дураки сидят? Ага, щас, не дураки! Дураки! Кретины и дебилы последней степени тяжести. Глубоко несчастные люди. Их жалеть надо, а не дуться на них. Ведь вот ты думаешь, они там почему все водку не пьют? Здоровье берегут? He-а! Плевали они на здоровье, какое на хрен у дураков здоровье? Название одно! Мы-то для чего водку жрем? Чтобы крышу сорвало и кайф от этого получить. Поллитру без закуски раздавил — и сразу дурак дураком становишься. Ходишь, не соображаешь ничего, и так хорошо-хорошо! Вот! Пьем, потому что в этом пьяном дурацком кайфе смысл жизни! Понял?! Нажрался, кайф словил, протрезвел — и снова нормальный человек!

А они, дураки, этого не понимают! Им, чтобы сдуреть, водку жрать не нужно — они уже и так дебилы! Вот они и бесятся, бедолаги, потому что жизнь у них бескайфовая, бессмысленная, безрадостная. Вот и злятся на нас, кто водку пьет да ширяется. Жаба их душит, что у нас кайф, а им хрен с маслом. Завидно им. Отсюда и сухой закон, и общества трезвости, и против алкашей притеснения и несправедливости разные. Злятся они, что у людей веселье и счастье в жизни, а у них одна дурь в голове. Им ведь тоже охота. А никак! Ничего не поделаешь — если уже дураком родился, то не спрыгнешь никуда. Вот они и мстят нам за наше пьяное счастье, за свою полную умственную отсталость. Знаешь, у Бедного частушка есть:

Так что не ругать их надо, а жалеть и лечить. Во-о-от! Несчастные они люди. Одно слово — дебилы доморощенные. Точно говорю, а?!

Краском снова толкнул Серегу плечом. Тот в полусне только хмыкнул что-то себе под нос: даже крепчайший чифир не сумел взбодрить его, и он уснул прямо с кружкой в руках, не дослушав издевательских чопиковских разглагольствований.

— А я жрать хочу! — буркнул недовольно Жирабас, тщательно вылизывая пустую банку из-под «Жучкиной радости». — Когда кормить будут? Надоело уже!..

— Ладно, че ты? Не дрейфь давай! — рассмеялся Санек. — Ты на еде-то особо не зацикливайся! По фигу тебе эта тушенка! Ты представь тока: завтра живого Губанова увидишь! И весь ЦК тоже. Когда еще такая удача выпадет?!

— Больно надо! — фыркнул Жирик, отбрасывая в сторону тщательно облизанную жестянку. — На кой он мне сдался?! Жрать его, что ли?!.

— А что такого? — притворно удивился Санек, с деланным недоумением разводя руками. — Вон он, на фотках, видел, какой жирный да упитанный! Боров! В Питере в блокаду, кстати, тоже человечину жрали — и ниче, не помер никто! Я в газете какой-то читал, давно уже, баба одна рассказывает, короче: пошла она платье на толкучке на мясо менять. К ней раз женка какая-то подходит, ага, так и так, узнала, чего ей нужно. «У меня, — говорит, — есть мясо, ну так, не мясо, а котлеты вроде как. Но, мол, не с собой. Ты, — говорит, — приди по такому-то адресу и меня спроси». А баба-то эта, ну девка еще, короче, молодая была и на курсах радисток училась. Так их там и кормили получше, и в форме она ходила, в шинели, все… Ага. И вот она по адресу-то по этому пришла. Смотрит

— школа большая, все двери там, окна заколочены. Зашла где-то со двора: на этаж по лестнице поднялась; спросила, где эту бабу найти. Ну, ее в какой-то класс пустой завели: «Подождите, — говорят, — здесь. Она сейчас придет». «Ну, — говорит, — сидела я, сидела. Вдруг слышу, в коридоре крик, топот, шум. И раз, офицер-энкавэдэшник заходит в класс. “Вы кто? — спрашивает. — Ваши документы!”» Ну, она документы ему подала, так, мол, и так, все это рассказала. Он ей и говорит: «Пойдем, — говорит, — я тебе покажу, что тут за котлеты делали. Только ты никому не говори!» И повел ее в соседние классы. А там, какую дверь ни откроет — сверху донизу голые трупы штабелями лежат, ага; а в столовой мясорубки большие поставлены и фарш из человечины крутят.

«Вот тебе, — говорит, — повезло, что мы вовремя нагрянули, а то ты молодая да упитанная такая более-менее, так она (баба-то эта) тебя и выбрала и заманила сюда…»

— Да ладно врать-то, — брезгливо сморщился Жирабас, с неподдельным ужасом и отвращением выслушав страшный Санин рассказ. — Стошнит щас!

— Не, а чего такого-то? — подключился к разговору уставший от длительного молчания Калян. — У нас в поселке, мне отец рассказывал, баба одна жила. Так она в войну у немцев в концлагере была. Ага. Отец ее спрашивает: «Ну, чего, как там, худо было?» А она: «Худо, жрать нечего». Так, говорит, они там, ну, заключенные-то эти, человечину варили и ели, прямо так, без соли, — чтобы с голоду не помереть. Батя ей говорит: «А ты сама-то пробовала?» «Пробовала». — «Ну и как?» «А ничего, — отвечает, — нормально. Тока сладковатое на вкус, а так-то есть можно…»

— Ладно вам! — прервал Ермаков эти жутковатые разглагольствования. — Завтра перед парадом, может, покормят и нальют еще — и до, и после. А не дадут ничего, так сами найдем. — И сочувственно глянул на съежившегося перед костром Жирабаса. Худой и оборванный, он производил жалкое впечатление. В отблесках пламени костра бледное, заросшее щетиной, с глубоко запавшими глазами и щеками лицо его казалось еще более худым и бледным, чем оно было на самом “деле.

Краском мысленно пожалел товарища. Ему, привыкшему к обжорству, успевшему отъесться за лето на вольных курниковских хлебах, теперь, когда настала полнейшая голодуха, приходилось труднее других. За последний месяц он сильно сдал и морально, и физически: похудев на тридцать с лишком кило, он весил теперь всего сто двадцать вместе с каской и броником, а постоянные голодные рези в желудке сильно снизили его боевой потенциал.

— Ты еще чайку попей! — посоветовал командир обжоре, поднимаясь с раскинутой на снегу у костра драной мешковины. — Хоть в животе не так урчать будет! — Потом кивнул Каляну: — Пойдем отольем, потянуло что-то. С чаю, наверное…

Отошли за угол дома, встали рядом лицом к стене.

— Совсем близко уже! — негромко заметил Калян, осторожно прислушиваясь к отчетливо доносившемуся из окружившей их со всех сторон морозной темноты глухому мерному звуку артиллерийской канонады. — Прут, гады, напролом! Как думаешь, долго еще протянем? Нет?

— Не знаю, — ответил Ермаков просто. — Не долго, конечно, но драться будем по-любому!

— Чего уж! — согласился водила, застегивая ширинку. — Повоюем, бывало! А чего не бомбят-то, интересно? Ведь парад завтра и все…

— Облачность низкая, — уверенно констатировал Чопик, подтягивая свалившиеся с талии штаны. — Погода не летная, вот и не бомбят. Повезло с погодой…

Вернувшись к костру, он допил свой успевший остыть чифир, подбросив в огонь щепок, улегся здоровым боком на вонючей драной мешковине, для тепла свернувшись калачиком и подогнув колени к животу.

Санек с Жирабасом уже спали. Калян повесил на огонь котелок, набрав в него новую порцию снега.

— А ты чего не ложишься? — спросил взводный, поудобнее устроившись на своей убогой подстилке. — Ложись давай!

— Посижу, покараулю еще, — тихо отозвался Калян, улыбаясь своей широкой доброй беззубой улыбкой. — Печень чегой-то пришаливает. С голодухи, стало быть.

— Спать захочешь — разбуди! — потребовал командир. — Посижу за тебя.

Калян согласно кивнул головой.

Закрыв глаза, Чопик сразу же почувствовал непреодолимое желание уснуть и забыться, чтобы хоть немного отдохнуть от голодного урчания в животе. Отвлекшись от невеселых мыслей о своей с товарищами туманной будущности и не сопротивляясь охватившей его сонливости, провалился в тревожную черную пустоту.

Хмурое ноябрьское утро дохнуло холодком, сыпануло в лицо сухими острыми колючками снега.

Белые скелеты заиндевевших, с поломанными ветвями деревьев, обшарпанные пустые коробки полуразрушенных сгоревших домов, черные, словно скованные морозом змеи очередей перед закрытыми дверьми винно-водочных магазинов… Скорбные изможденные лица, дрожащие с похмела руки, немой вопрос в потускневших глазах…

Тоскливое урчание в желудке только дополняло тягостное впечатление от унылого окружающего пейзажа, раздражая и без того расшатанные пьянкой и многодневной голодовкой нервы.

Несколько улучшила настроение выданная на завтрак тушенка — по одной банке на четверых — и цековские сто грамм.

В половине десятого мучимые похмельем бичи прибыли на Пьяную площадь и присоединились к другим частям, выстроившимся перед трибуной длинными нестройными рядами.

Огромная заснеженная площадь была до отказа забита войсками. С развернутыми знаменами стояли доблестные, закаленные в боях полки и батальоны. Дымя «Прымой», дыша густым перегаром, рыгая кислой капустой, харкая, кашляя, почесываясь и писая в штаны, стояли, сидели, лежали без сознания голодные, пьяные вдрабадан, разутые, раздетые, полубезумные, но не сломленные трудностями, не потерявшие веру в победу, не усомнившиеся ни на минуту в правильности своих идеалов и сохранившие, несмотря ни на что, бодрость духа люди. Простые бойцы революции, безвестные герои гражданской войны, гордость трудового народа, последний резерв, последняя надежда главного командования. Не ведающие страха, грозные в своей решимости победить или умереть, они буквально излучали уверенность в победе, в правоте того дела, за которое они уже пролили и еще прольют столько крови и спирта. И уверенность эта, гордая и спокойная, невольно передавалась толпившимся вокруг зрителям, собравшимся на правительственной трибуне членам ЦК и СРКО, гостям из дружественных африканских стран, многочисленным журналистам и представителям прогрессивного либерального духовенства.

Глядя на эту грозную силу, все проникались осознанием важности момента, надеждой на лучшее и, воспрянув духом после тяжелых поражений последних дней, преисполнялись решимости бороться до конца ради торжества великих идей спиртолитизма, любой ценой добиваться победы даже в самых безвыходных, подобных нынешней, ситуациях.

Наступило 10 часов утра. Парад не начинался. Ждали Губанова. Для поднятия тонуса прозябшим парадным расчетам раздали дополнительно по сто грамм выработанного из купленных на золото гнилых сбродивших бразильских апельсинов эрзац-спирта. Дано было 15 минут на героин и марихуану.

Воспользовавшись задержкой, специально выписанные из Свято-Григорьевского монастыря монахи исповедовали всех желающих в многочисленных грехах и благословляли пьяное воинство на ратные подвиги. Тут же между рядами сновали вездесущие торговцы горячими закусками и напитками. Вонючие собачьи сосиски и просроченное горькое пиво шли на ура.

Без четверти одиннадцать в сопровождении набитых автоматчиками джипов на площадь въехал представительский «Мосхвич». Хлопнули автомобильные дверцы; мелькнули длинные полы дорогих пальто; растворились в мгновение ока вездесущие торговцы собачьими сосисками; властным раскатистым эхом пронеслось из конца в конец долгожданное: «Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!»

На трибуну поднялся широкий, низенький, в черном драповом пальто, в большой матерчатой кепке, мордастый, с большим мясистым носом, с живыми умными глазками, с бумажкой в руке.

«Губанов! Губанов!» — пробежал по рядам легкий шепоток, но сразу же смолк, затерявшись в густых шпалерах застывших по команде полков.

— Товарищи алкоголики! — разнеслись далеко окрест громовые раскаты сильного губановского голоса. — Братья и сестры! Друзья мои, мать вашу! Всемирная революция временно откладывается! Гидра мирового капитала, собравшись с силами, перешла в решительное наступление по всему фронту классовой борьбы! Мы с вами в глубокой жо… Нужно честно, не закрывая глаза на возникшие у нас проблемы и трудности, прямо сказать себе, что дольше декабря Советская Спиртолитическая Республика не продержится. Так сложились объективные условия диалектического развития окружающих нас реалий. К Новому году реакция восторжествует. Но пусть трезвые контры не радуются! Мы помрем раньше — они помрут позже! Мы знаем, что коммунизм неизбежен, мы готовы к длительной упорной парламентской борьбе в рамках существующей буржуазно-демократической общественной формации! Победа или смерть! Третьего не дано! Мы отступаем, но не сдаемся! Вместе мы сила, вместе мы победим! Наш лозунг: Перфорация, труд, народовластие, спиртолитизм! Наше дело правое, победа будет за нами! «Жаль только — жить в эту пору прекрасную…» Да… Так что вот… Хочу в завершение пожелать вам всяческих успехов, жизненного оптимизма и долготерпения! До свидания, всего доброго, благодарю за внимание. Спирт в помощь, товарищи!

В мгновение ока пробудившаяся ото сна стотысячная площадь отозвалась на это его приветствие могучим троекратным «Ура!». Полетели в воздух шапки, духовой оркестр Центра оказания населению ритуальных услуг заиграл «От северных рек и до южных квадратов…» Нестройными колоннами войска двинулись мимо трибуны.

В передней шеренге шла, печатая шаг, особая команда истребителей танков: шел с соответствующим торжественности момента строгим, сосредоточенным лицом увешанный пулеметными лентами Чопик — в ушанке и валенках с калошами, в тельнике на голое тело, с ПТР «на плечо»; шагал рядом с ним с деревянной винтовкой «на руку» радостно возбужденный Серега в помятой летной фуражке с голубым околышем без кокарды; прихрамывая на обе ноги, семенил за ними, крича «Ура!» и размахивая спартаковским флагом, поддатый Калян; сзади Санек с Жирабасом катили тележку, груженную замаскированными под «коктейль Молотова» украденными за полчаса до этого у кого-то из толкавшихся на площади торгашей бутылками «Прусского Севера»…

Прямо с парада части 2-й противоударной спиртармии отправлялись на фронт.

На участке Бухаринск-Старые Браги в результате поголовного отравления технарем 56-го и 1169-го ударных бичполков, в полном составе убывших в спиртсанбат, в обороне республиканцев образовалась многокилометровая брешь, в которую массами хлынули бронированные колонны федератов. Чопиковский спецвзвод истребителей танков встретился с ними у деревни Пьяная Блевотина. Заночевавшая с вечера в крайней избе мертвецки пьяная особая команда еще спала тяжелым беспробудным сном, когда под утро Ермаков был разбужен далеким гулом, напоминавшим звук множества работающих дизельных моторов. Поспешно вскочив с заблеванного топчана, он впрыгнул в стоявшие на земляном полу валенки и, хлопнув стакан самогона, выскочил в одном исподнем на улицу.

Встав у забора, чтобы отлить, взводный окинул мутным с похмела взглядом безлюдные позиции 1169-го полка, широко раскинувшиеся за ними голые поля и громко икнул.

Далеко за околицей, медленно, растянувшись густой цепочкой от края до края заснеженной целины, утробно урча и чадя солярной копотью, ползли в сторону спящей деревни танки с трехцветными красно-сине-белыми полосами на броне.

Ни один мускул не дрогнул на лице прославленного краскомспирта.

— Приехали! — процедил он сквозь зубы, застегивая ширинку. — Попадос!

Вернувшись в дом, принялся будить своих мирно похрапывавших товарищей.

— Тан-ки-и! Подъе-е-ом! — кричал он, тормоша их за плечи и расталкивая локтями.

Его не слышали. Пьяные бойцы продолжали лежать на полу неподвижными безжизненными колодами.

Только Серега сумел ненадолго поднять голову и, рыгая перегаром, выдавить из себя бессмысленное: — Все нормально, командир, че ты, ей-бо?!.

Слова его потонули в мерных звуках могучего храпа широко разметавшегося на полкухни Жирабаса.

Оставив бесполезное занятие, взводный пулей вылетел на двор, на ходу хватая бутылку первача. Пробравшись на позицию, заправил брошенную на бруствере стальную ленту, зарядил ее в установленный на сошке ПТР и, приникнув к окулярам бинокля, стал считать: один, два, три, пять, десять, двадцать один…

Он сбился со счета.

Приняв на грудь и переведя дух, принялся снова: двадцать два, тридцать три, сорок шесть, пятьдесят четыре…

— Пятьдесят четыре, — повторил он спокойным голосом. — Пятьдесят четыре…

Танки были уже в какой-нибудь полусотне метров от его неглубокого окопчика. Уже можно было различить лица двигавшихся за ними чуть поодаль автоматчиков.

Чопик достал из-за пазухи резервную банку «Прусского Севера», залпом выпил ее из горла, поправил на голове сползшую на ухо ушанку, прицелился, прижавшись щекой к прикладу ПТРа, и дочитав молитву «Хрен вам» до слов «спирт наш насущный даждь нам днесь», плавно нажал на спуск…

Звуки близкой орудийной пальбы вернули к жизни пребывавшего в глубоком коматозе Сергея. Открыв глаза и сев на полу, он потер руками виски, тщетно пытаясь сообразить, где он находится и что с ним произошло. В голове творилось невообразимое: что-то гудело, трещало, звенело, грохотало и со страшным звоном лопалось…

Откуда-то издалека доносился неясный, словно сквозь сон, тревожный пронзительный крик:

— Та-а-анки-и! — орал кто-то благим матом. — Подъе-е-ом!

— Танки, — плохо соображая спросонья, автоматом повторил Сергей. И тут же подскочил, словно от удара электрического тока.

— Танки?!

Недопитый стакан с первачом выпал у него из рук. Он взглянул на часы — часовая стрелка остановилась на цифре 12, минутная где-то отсутствовала, что-то серо-зеленое присохло к треснувшему циферблату…

На ходу натягивая штаны и свитер, заспанный политрук бросился к выходу.

В сенях схватил, на ощупь отыскав в темноте, свой старенький «Льюис», пару снаряженных дисков и кубарем выкатился на двор.

В поле в сотне метров от дома дымилось десятка полтора подбитых вражеских танков, остальные, отвернув по сторонам, обходили позицию истребителей с флангов.

В отрытом возле забора неглубоком окопчике сидел, скорчившись в три погибели, пьяный в дым Ермаков и, отчаянно матерясь, безостановочно строчил по расползавшимся, как тараканы, стальным чудовищам из своего ПТРа. Мгновенно оценив ситуацию, Сергей перебежал двор и, одним прыжком перемахнув через забор, очутился рядом с командиром. Воткнул в землю железный штырь, приваренный к стволу пулемета вместо сошника, схватившись руками за две приделанные с боков к кожуху воздушного охлаждения рукоятки, уперся спиной в заднюю стенку окопа, а ногами в переднюю, и, целясь в самодельный оптический прицел, сооруженный из прилаженного сверху бинокля, принялся без остановки поливать набегавших со всех сторон вражеских автоматчиков длинными свинцовыми очередями.

— У меня последняя лента осталась, — бросил коротко Чопик, перезаряжая ПТР и прикуривая бычок от раскалившегося докрасна ружейного ствола. — Часа два продержимся. У тебя спирт есть?!

— Не-не-не-не-не-не… — отвечал Сергей, извиваясь, словно уж, между прикладом пулемета и задней стенкой окопа. — Не-не-не-не-не-не…

— Да что «не» — ты мне нормально ответь — есть или нет!

— Не-не-не-не-не-нет! — выпалил тот, остановившись на минуту, чтобы передохнуть. — А-а-а-а-а-а-атдача-а-а-а…

— Тогда час, не больше, — заключил краском и, передернув затвор ПТРа, ударил прицельно по показавшемуся слева из-за полусгнившего колхозного коровника танку…

Через час, когда закончились патроны, Чопик с Серегой вместе с подоспевшими на выручку проспавшимися и пришедшими немного в себя истребителями выкатили из сарая на край поля припрятанную «на всякий пожарный» хозяином дома сорокапятку. Установив ее на прямую наводку, лупанули в упор по шедшим в семнадцатую атаку вражеским машинам.

Сражение разгорелось с новой силой. Противник бросил в бой свежие резервы: полторы сотни танков, несколько батальонов спецназа, штурмовики, реактивную артиллерию, но геройские истребители стояли, как каменные глыбы, о которые вдребезги разбивались волны наступавших непрерывным потоком вражеских орд.

В самый разгар боя, когда озверевшие от крови трезвяки готовы были ворваться на позиции героических защитников Пьяной Блевотины, выскочивший из окопа и поднявшийся на бруствере в полный рост с пушкой наперевес Чопик ударил в упор по обалдевшим от неожиданности врагам. Поливая танки длинными очередями, отлетая от отдачи после каждого выстрела, снова поднимаясь на ноги и снова засыпая врагов снарядами, он продолжал неистовствовать до тех пор, пока те в панике не обратились в беспорядочное бегство, бросая оружие и технику.

После учиненного истребителями кошмарного погрома федераты прекратили наступление и ограничились артобстрелом горящей деревни.

Во втором часу ночи под покровом темноты отважная пятерка покинула Пьяную Блевотину, оставляя позади догоравшую на густо изрытом глубокими, наподобие лунных кратеров, воронками поле сотню подбитых танков, горы стреляных гильз и пустых бутылок из-под спирта.

Ермаков и его команда в одиночку почти на сутки задержали наступление врага на Спиртоград.

Но, несмотря на их героические усилия, остановить рвавшихся к столице федератов было уже невозможно. На соседних участках фронта, рассеяв и частично уничтожив в спешке брошенные против них женские батальоны из числа прокоммунистически настроенных бабушек-пенсионерок и полупьяные, вооруженные исключительно кирками и лопатами бомжбригады, контрреволюционеры на десятки километров вклинились в оборону республиканцев и вплотную подошли к столице спиртолитической демократии, взяв ее в полное кольцо окружения.

Началась многодневная осада последнего оплота революции. В подвергавшемся непрерывным бомбардировкам городе не хватало спирта, тушенки, женских прокладок и памперсов. Вышла из строя канализация, и улицы оказались завалены нечистотами.

Кругом царили хаос и беспорядок — подобно эпидемии гриппа, распространились повсюду поголовное пьянство, наркомания, гомосексуализм, СПИД, зоофилия, клаустрофобия. Больные, которым требовалось срочное спиртпереливание, умирали сотнями из-за недостатка спирта.

Через установленные вокруг города громкоговорители федераты непрерывно призывали защитников «Неприступного бастиона народной свободы» — как назвал Спиртоград в одном из своих выступлений Губанов, — прекратить валять дурака и разойтись по домам, обещая оплатить всем иногородним проезд к местам постоянного проживания.

Когда враги ворвались на окраины города и начались уличные бои, Чопику поручили оборону стратегически важного объекта — продовольственного склада № 11, считавшегося ключом к обороне города. Отсюда открывалась прямая дорога к расположенному в самом центре зданию правительства рабоче-крестьянской опохмелки. Здесь же находились стратегические запасы республиканской тушенки и «Прусского Севера». Было решено оборонять склад до последней возможности и в случае крайней необходимости взорвать его вместе со всем неприкосновенным запасом.

За одну ночь Ермаков превратил склад, с его многометровой толщины кирпичными стенами и узкими окнами-бойницами, в настоящую крепость: натянул вокруг колючую проволоку, выкопал рвы, забил частокол, установил минные заграждения. На крышу поставил счетверенный пулемет «Максим», зенитку без колес и спутниковую антенну — чтобы можно было без помех смотреть по каналу «Евроспирт» матчи кубка мира по хоккею с мячом…

Едва он успел завершить эти приготовления, федераты перешли в решительное наступление, обратив главный натиск своих бронированных колонн против ощетинившегося пулеметными стволами и шипами ржавой колючки склада № 11. Чопиковцы встретили непрошеных гостей кинжальным огнем счетверенного пулемета и градом снарядов. Весь день продолжался неравный бой. Уверенные в своей скорой победе враги лезли напролом, не разбирая дороги, и гибли сотнями под стенами склада, показавшегося им вначале легкой добычей.

Чопик командовал орудийным огнем, Калян с нервически насмешливым спокойствием законченного алкоголика уничтожал один за другим вражеские танки и БТРы, методично прямой наводкой расстреливая их из зенитки; Серый, приникнув к прицелу пулемета, длинными очередями косил набегавших плотными рядами вражеских солдат, и те, словно сжатые снопы, валились в беспорядке на дно окружавшего склад глубокого рва…

Весь день продолжалась кровавая жатва. Уже на закате, после восемнадцатой атаки, враги отступили, утомленные бессмысленным кровопролитием.

В дело вступила штурмовая авиация и дальнобойная крепостная артиллерия. Градом посыпались на склад пятисоткилограммовые бомбы и тяжелые сорокапятидюймовые снаряды. Защитники последнего оплота революции укрылись под многометровыми непробиваемыми бетонными сводами складской кровли.

Обстрел не причинил им никакого вреда. Пришлось только убрать на время антенну, чтобы ее случайно не повредило осколками. Слопав по ящику тушенки и подкрепившись «Прусским Севером», который пили прямо из висевших во множестве по стенам красных конусообразных пожарных ведер, легли спать, оставив Санька охранять консервы от дорвавшегося до стратегических запасов народной тушенки несознательного обжоры Жирабаса…

С утра атаки федератов возобновились. С упорством, достойным лучшего применения, они лезли вперед, волнами накатываясь на позиции бесстрашных бичбойцов.

Впереди ползли тяжелые бульдозеры, ведомые прикованными к рычагам пленными спиртармейцами. Накатываясь на установленные вокруг склада противотанковые мины и подрывая их, они расчищали дорогу шедшими следом танкам. Танки шли рядами, на ходу стреляя из всех орудий и пулеметов, засыпая склад сотнями и тысячами бронебойных, зажигательных и химических снарядов.

За танками двигались БТРы, доверху набитые пьяными солдатами, и строчили без разбору во все стороны из тяжелых крупнокалиберных пулеметов. За БТРами, пригнувшись, — чиновники из Министерства обороны, ведшие строгий учет каждому выпущенному по врагам конституционного порядка снаряду, каждой стреляной гильзе, затем журналисты, снимавшие все происходящее на видео и передававшие сообщения с места боевых действий в прямой телеэфир; тут же суетились наблюдатели ООН в голубых касках, просто голубые без касок, активисты «Дринкписс» с плакатами «Долой войну!» и «Не надо мусорить», пытавшиеся жопой останавливать танки, натовские инструкторы, американские коммандос, вездесущие улыбчивые японские туристы с фотоаппаратами и просто откровенные идиоты и олигофрены.

Вся эта разношерстная масса медленно и неуклонно надвигалась на низенький, затерянный среди горящих полуразрушенных столичных небоскребов склад, ежеминутно грозя раздавить его и бесследно стереть с лица земли. Но склад не сдавался и продолжал методично перемалывать наступавшие вражеские орды.

Защитники его валились с ног от усталости, оружие выходило из строя и отказывалось стрелять, кирпичи плавились от полыхавших кругом пожаров, но склад стоял, как неприступная скала на берегу разбушевавшегося, бьющего в крепкую каменную грудь кипящими пенными валами штормового моря…

В этот день они отбили двадцать пять атак! На третий — еще сорок; потом — пятьдесят одну, потом семьдесят семь, потом… сбились со счета.

Командование федератов бросало в бой все новые и новые силы. Атаки не прекращались уже ни на минуту, ни днем, ни ночью; враг атаковал непрерывно.

Даже перерыва на обед и на опохмел не оставляли они бившимся на пределе человеческих возможностей красным героям — уходившую в столовую часть немедленно заменяли новой — свежей и отдохнувшей, чтобы с удвоенной энергией продолжать наступление.

Чопику и его друзьям приходилось есть и спать без отрыва от производства. Одной рукой ведя прицельный огонь из пулемета по напиравшим федератам, другой Ермаков элегантно покуривал бычок дорогой трофейной сигары или держал чашечку кофе, или расстегивал ширинку брюк, чтобы помочиться, не отходя в туалет, прямо у стены, возле бойницы, из которой стрелял по врагам.

Сам процесс стрельбы бойцы умудрялись использовать для того, чтобы дать возможность отдохнуть той или другой части тела: пока правое полушарие головного мозга работало, другое отдыхало, подремывая, и наоборот, в зависимости от того, какой глаз был закрыт в данный момент у приникшего к прицелу стрелка.

Подошла к концу первая неделя боев, началась вторая, а напряжение борьбы за стратегически важный объект не спадало, нарастая с каждым днем.

Контрреволюционеры уже выбили героически сопротивлявшихся спиртармейцев со всех соседних позиций и, продвинувшись далеко вперед к центру города, взяли склад в окружение, — Чопик занял круговую оборону.

Враги завалили трупами своих солдат окружавшие склад рвы и проволочные заграждения, засыпали все вокруг многометровым слоем пепла, снарядных осколков, конструкциями рухнувших зданий, сотнями взорванных бульдозеров и сгоревших танков, — Чопик выдал Серому второй счетверенный пулемет, чтобы тот мог стрелять одновременно и руками, и ногами.

Вражеские штурмовики, вертолеты и тяжелые бомбардировщики висели в небе круглые сутки, заслоняя от защитников цитадели солнце и луну, — Чопик удвоил сидевшему на зенитке Каляну ежедневную норму спирта, доведя ее до десяти декалитров…

Отчаявшиеся в успехе мосховские генералы бросили в мясорубку свой последний резерв — самые отборные, натасканные, словно цепные псы, части: женский батальон «Розовый фламинго», отряд диверсантов-ныряльщиков «Голубая устрица», конно-горскую дикую кавдивизию «Двойной Газават», двенадцатилетних курсантов кадетского корпуса имени царя Гвидона, штрафную роту осужденных за патологическую честность министров-невзяточников, сводный отряд магаданских бичей-ренегатов, моряков тралового флота и ударную группу натовских зеленых беретов.

Чтобы сдержать этот жесточайший натиск, Ермаков вынужден был применить секретное «оружие возмездия». Обожравшийся «Домашними тефтелями» и «Завтраком туриста» Жирабас по приказу своего изобретательного командира поднялся на крышу склада по приставной лестнице, спустил штаны и, нагнувшись раком, вдарил по растерявшимся от неожиданности кавалеристам и «Голубым устрицам» тугой вонючей струей.

Тяжелое гнусное зловоние распространилось по окружавшей склад пустыне в радиусе нескольких сот метров. Густое желто-серое облако с запахом тухлого репчатого лука и прогорклого свиного жира повисло над полем боя. От этого запаха резало в носу, першило в горле, слезились глаза, текли сопли, душил кашель, начинались тошнота и головокружение, затем на лице выступали синюшные пятна, появлялись признаки удушья, судороги, жидкий стул…

Люди умирали в страшных мучениях. Федераты гибли сотнями от ужасной всепроникающей вони, от которой не спасали даже противогазы.

Наступление захлебнулось. В ужасе враги бросились назад, оставляя технику, оружие, подсумки с памперсами, зубочистки и дезодоранты-антиперспиранты. Вонь стояла такая, что даже видавшие виды истребители на некоторое время впали в полубессознательное состояние.

Очухавшись, конногорцы с бомжами поднялись в новую атаку. Отважные спиртармейцы забросали наступающих снарядами, начиненными скопившимися на складе за две недели боев отходами собственной жизнедеятельности, банками с протухшими кильками в томатном соусе и просроченными консервированными ананасами из Малайзии.

Разгром был полный!..

Только привычные ко всему бичи и матросы тралового флота сумели почти без потерь выйти из-под огня, унося с собою знамя и своих смертельно пьяных товарищей. Глядя в бинокль, Чопик прочел на колыхавшемся на длинном дюралевом древке полотнище: «Северные орлы выполнят свой долг перед законом и Резидентом! Они возьмут склад № 11. Они наведут конституционный порядок в рассаднике терроризма, они водрузят трехцветное знамя демократических реформ на руинах пьяного бандитского логова!»

— Ничего! — подбодрил краском своих усталых, изможденных бойцов. — Ничего, ребята! Нам бы только ночь простоять да день продержаться, а там и помощь подойдет!

Сам он уже не верил ни в какую помощь, но, когда кончился спирт, а патронов осталось только на то, чтобы застрелиться, и потолки склада наконец рухнули, не выдержав массированного обстрела, все же связался по радио с Генеральным штабом, расположенным в здании правительства рабоче-крестьянской опохмелки, и потребовал подкреплений.

Приятный женский голос на другом конце провода вежливо сообщил, что в связи с развалом фронта народной спиртобороны и самороспуском рабоче-крестьянского правительства, в соответствии с подписанным десять дней назад соглашением, все вооруженные силы республики переходят в ведение Министерства обороны Перфорации и поэтому за подкреплениями следует обращаться туда.

— Вы чё, совсем охренели?! — заорал не разобравшийся сразу, что к чему, Чопик. — Какой самороспуск? Какая ликвидация? Дайте мне немедленно генерала Ненашева!

— Генерал Ненашев ушел в партизаны, — ответил невозмутимо-вежливый голос.

— Когда вернется, передайте ему от меня привет! — перекрикивая орудийную канонаду, рявкнул Ермаков. — Дайте тогда министра народной спиртобороны.

— Его нет…

— Дайте зампреда СРКО!

— Его тоже нет…

— Как нет? — удивился взводный. — А кто есть?

— Никого нет, — ответили ему, позевывая.

— Все ушли на фронт? — живо поинтересовался он.

— Все ушли в Государственную думу! Весь ленинский ЦК, во главе с товарищем Губановым.

— А Ненашев — в партизаны?!

— А Ненашев в партизаны!

— Тьфу ты, черт! — в сердцах бросил Чопик, — а что мне с тушенкой-то делать? У меня тут весь стратегический запас Республики! Куда ее?!

— Все имущество бывшей Советской Спиртолитической Республики в соответствии с условиями капи… перемирия переходит в ведение федеральной приватизационной комиссии, — все так же вежливо парировали на другом конце провода. — Вам, может, телефончик дать?

— Нет, спасибо, — упавшим голосом ответил краском и повесил трубку.

— Саня! — указал ординарцу на аккумуляторную батарею. — Можешь допивать — рация нам больше не понадобится. — Продолжая стрелять по напиравшим федератам, раскурил бычок, приложив его к раскаленному стволу пулемета, спросил у Жирабаса, бросив через плечо: — Сколько у нас там осталось?

— Двадцать пять ящиков, — отозвался тот, не поднимая головы от очередной банки с тушенкой.

— Пятнадцать минут хватит?

— Не знаю, — пожал плечами Жирик, давясь сухой просроченной говядиной.

— У меня патронов на пять минут ос-ос-ос-ос-та-лось-лось-лось… — отозвался Серега, не прекращая косить набегавших волнами конно-горцев.

— Ладно, успеем, — оборвал Чопик и, повысив голос, сказал громко, чтобы все могли его слышать: — Товарищи! Мы с вами завоевались! Правительство рабоче-крестьянской опохмелки самораспустилось, народная спиртармия перешла в подчинение Министерства обороны Перфорации, ЦК ушел в Думу. Всемирная революция временно откладывается! Но мы до конца выполним свой долг перед спиртолитической республикой и спиртпролетариями! Приказа об отступлении не было! Покинуть вверенный нам пост мы не имеем права! Нужно уничтожить стратегический запас народной рабоче-крестьянской тушенки! — Помолчал немного, добавил строго: — Жирик, кончай! Нельзя оставить врагу ни одной банки!

И повернувшись к Саньку, прибежавшему с котелком и приготовившемуся уже сливать аккумуляторную жидкость, добавил: — Садись и передавай: «Всем, всем, всем! Мы, спиртармейцы, обороняющие склад № 11, обращаемся ко всему цивилизованному миру! Правительство рабоче-крестьянской опохмелки распущено, спиртолитическая республика разгромлена! Мы, последние защитники народной наркозависимости, изнемогая в неравной борьбе со стратегическими запасами “Прусского Севера”, магаданскими бомжами и натовскими наймитами, заявляем перед лицом всего прогрессивного человечества, что мы умираем, но не сдаемся! Умираем, как настоящие народные герои, и верим, что народ запомнит своих лучших сынов, навеки сохранив память о нашей беззаветной борьбе. Да здравствует международное пьянство трудящихся! Пролетарии всех стран — опохмеляйтесь! Долой наркологическую диспансеризацию! Прощайте, товарищи!..»

Закончив диктовать, вынул из-за пазухи заветную свою бескозырку. Бережно надел ее, расправив ленточки. Обняв всех вместе и каждого по очереди, скомандовал строго:

— На флаг и гюйс смирно! Флаг и гюйс поднять!

Калян достал спрятанный на груди, под рубахой, спартаковский флаг, бережно развернув, поцеловал его, тихо прижимая к губам, и, привязав к багровищу пожарного багра, выставил наружу в пролом в стене.

затянул командир тихим, срывающимся от волнения голосом.

дружно подхватили сгрудившиеся вокруг него истребители.

Утерев бегущие по щекам скупые мужские слезы, Чопик обвел друзей прощальным взглядом.

Жирабас, присев в уголке, с отрешенным строгим лицом пожирал консервы — банку за банкой, Саня, слив аккумулятор, догонялся отработанной азотной кислотой, Калян прилаживал попрочнее высоко поднятый над дымящимися развалинами флаг…

Федераты были уже под самыми стенами склада. Уже можно было разглядеть их перекошенные похмельным синдромом лица, их трясущиеся с бодуна руки, расслышать их хриплые, злые крики: «Спирта-а-а!» Медлить было нельзя. Кто-то должен был умереть первым.

— Помирать, так с музыкой! — криво усмехнулся Сергей. — Не поминайте лихом, братишки, меня Серегой звали!

Он подхватил на руки свой тяжелый счетверенный «Максим», накинул на плечо широкие кожаные лямки и выскочил на улицу навстречу набегавшим вражеским автоматчикам.

Прижатый к стене склада, он долго отстреливался от устремившихся на него одного врагов, давая Жирабасу возможность доесть оставшуюся тушенку. Наконец, не выдержав напряжения боя, раскалившиеся добела стволы пулемета расплавились и потекли, гашетки приварились к сжимавшим их ладоням. Запахло паленым человеческим мясом. Силы оставили Сергея. Теряя сознание, он успел еще крикнуть: «Да здравствует революция!» — и подорвать себя последней гранатой вместе с окружившими его «Голубыми устрицами».

У потрясенного гибелью друга Санька сдали нервы. Вскочив на подоконник, он бросил в наседавших со всех сторон конно-горцев одну за другой четыре последних РГДшки и, разодрав на груди засаленный ватный бушлат, набросился на них с красным пожарным топориком в руках.

— Подходи, петухи зональные! — кричал он высоким, истерическим фальцетом, отмахивая направо и налево своим смертоносным орудием. — Всех урою, волки позорные, козлы ванявые!..

— Ага! — заорал насмерть перепуганным кавалеристам подскочивший на помощь Саньку с багром наперевес Калян. — Сдрейфили?! Очко-то не железное!

Орудуя багром, словно копьем, он принялся нанизывать на него одного за другим обкуренных джигитов вместе с лошадьми и ишаками, вместе с молельными ковриками и подвернувшимися под горячую руку американскими военными советниками.

— Сколько там еще? — спросил с волнением наблюдавший за разгоревшейся ожесточенной схваткой Чопик у возившегося в углу Жирабаса.

— Пять минут… и все… — с трудом выговорил тот, давясь тушенкой и запивая ее остатками «Прусского Севера».

— Скорее! Долго!.. Не выдержат ведь!.. — бросил командир, не оборачиваясь.

Вот уже и Саня с Каляном упали, сраженные десятками вражеских пуль.

Чопик снова приник к прицелу и злыми короткими очередями осадил кинувшихся к пролому в стене врагов.

— Врешь! Не возьмешь! — по капле цедил он сквозь зубы свою пролетарскую пьяную ненависть. — Русские не сдаются!

Расстреляв последние патроны, он оглянулся назад — в углу, барабаня пятками по залитому спиртом каменному полу и обливаясь густой розовой пеной, бился в агонии поперхнувшийся консервами Жирабас. Рядом валялась наполовину пустая последняя не доеденная им банка.

— За Родину, за Сталина!.. За Жирабаса!.. — зло прошептал Ермаков, беря автомат, как дубину, обеими руками, прикладом кверху, и поднимаясь из-за полуразрушенной стены во весь рост, готовый броситься в последнюю свою рукопашную. — Держитесь, сволочи!

Он сделал уже шаг вперед. Он занес уже ногу, перешагивая через валявшийся на пути к пролому какой-то хлам…

Над головой у него прошелестел быстрой шипучей змейкой тяжелый снаряд. Что-то где-то ухнуло, грохнуло, треснуло, и в следующий момент с верхнего стеллажа тяжело и веско рухнул ему на голову здоровенный деревянный ящик с пустыми пивными бутылками.

От удара у комвзвода потемнело в глазах, белая кривая молния сверкнула в голове, брызнув в мозг мелкими яркими искрами; в ушах зазвенело что-то и тут же со звоном лопнуло. Чопик сразу оглох и ослеп, ноги у него подкосились^ автомат-дубина выскользнул из рук. Теряя сознание, он упал навзничь, раскинув руки по сторонам и глядя куда-то вверх широко раскрытыми, ничего не видящими глазами…

В музее воинского бесславия N-ской лейб-гвардии Его Резидентского величества дивизии хранится один скромный экспонат: маленький обгоревший, залитый кровью, исписанный мелким, скачущим с похмела почерком лист бумаги, вырванный из простой ученической тетради в клеточку. Это страничка из дневника солдата федеральных сил, убитого в районе склада № 11.

Бесхитростные, полные тоски и отчаяния строки горечью отдаются в сердцах поддатых посетителей музея.

«…Нам надо было пройти до склада еще только сто метров, но мы никак не могли их пройти. Мы вели борьбу за эти метры дольше, чем бой за Томск и Бородянск, вместе взятые, но красные стояли, как каменные глыбы. Мы штурмовали этот склад две недели, мы потеряли там батальон пехоты и сотню танков, а когда ворвались туда — нашли только разбитый пулемет и несколько трупов…»

Но Чопик не погиб.

Его вытащили из-под груды упавших на него ломаных ящиков и с трудом привели в чувство, дав выпить литр чистейшего технаря. Неделю он пролежал под капельницей в госпитале, где его лечили от белой горячки, переливая ему «Прусский Север», смешанный с «троечкой» в пропорции три к одному.

Потом побрили, помыли, приодели в цивильный из «сэконд хенда» костюмчик, откормили, дали в руки банку спирта и велели широко улыбаться.

Принесли видеокамеру, стали снимать…

Потом долго еще ушедшие в леса спиртармейцы находили сброшенные с самолетов компакт-диски с рекламой, призывающей их сдаваться в плен: сначала в кадре появлялся мертвый, грязный, небритый Жирабас, валяющийся на руинах какого-то дота среди пустых консервных банок и бутылок из-под пива, затем веселый, сытый, опрятно одетый, чистенький Чопик с банкой спирта в руках, сидящий за столом перед большой тарелкой овсяной каши и блюдом с фруктами, увенчанным маленьким зеленым, вроде даже как немного подпорченным ананасом.

Голос за кадром говорил тихо и вкрадчиво: «Это знаменитый садист-людоед Жирабас, а это — легендарный краскомспирт Чопик. У Жирабаса был последний патрон, чтобы застрелиться, а у Чопика — не было. Поэтому Жирабас умер, а Чопик жив и здоров и страшно счастлив, что попал в плен. Прекратите бессмысленное сопротивление, бросайте ваших комиссаров, выходите из леса и сдавайтесь в лечебницы!..»

В конце обколотый наркотой Ермаков говорил, радостно улыбаясь и помахивая в камеру рукой:

«Пользуясь случаем, хочу передать привет всем, кто меня знает! Ребята, сдавайтесь! Тут хорошо! Работать не надо, все бесплатно, кормят ваще! И спирта скока хочешь…»

Партизаны рекламе не верили и в плен сдаваться отказывались. Дальнейшая судьба легендарного краскома широкой общественности неизвестна. Поговаривали, что его долго и безуспешно лечили от алкогольной зависимости и похмельного синдрома и что следы его теряются где-то в психушках и наркодиспансерах заснеженного Крайнего Севера.