Всемирная спиртолитическая

II

Весь октябрь новоиспеченные анархисты носились по городам и весям Курской области. Объездили все северные и северо-западные районы — от Льгова до Золотухина, от Рыльска до Железногорска и Понырей. Везде агитировали за анархию народного спиртопотребления и веселый, пьяный беспредел на основе самоопределения всех спивающихся народов. Действовали по одной и той же отработанной схеме. Приехав в какую-нибудь деревеньку побогаче, через установленный на автобусе громкоговоритель оповещали местных жителей о целях своего появления. Останавливались перед зданием поселковой администрации, возле магазина или больницы, у школы или на стадионе, устраивали митинг. Взобравшись на крыльцо, на крышу сарая или даже собственного пазика, Чопик обращался к собравшимся с пламенной проповедью почерпнутых из бесед с Питиевым анархических идей.

Говорил много, страстно. Не слишком складно, но убедительно. Говорил о неизбежной победе алкоголизма, о том, что трезвость не нужна в жизни свободных людей, о том, что скоро все пролетарии окончательно сопьются и, забросив работу, переберутся в деревни, где займутся кустарным самогоноварением и маководством, будут строить новую, свободную, пьяную и счастливую жизнь. Говорил о необходимости уничтожить государственную винно-водочную монополию, упразднить все органы по борьбе с алкоголизмом и наркоманией и создать систему Спиртсоветов, управляющих процессами спиртопроизводства и спиртопотребления.

Крестьяне слушали с интересом и вниманием, особенно горячо приветствуя призывы к обобществлению средств сельскохозяйственного производства и имущества сельских богатеев, а также рассуждения об отказе от уплаты налогов, об уклонении от службы в армии и тому подобных вольностях. Наслушавшись досыта, начинали расспрашивать о самом злободневном: об отмене сухого закона и закона о борьбе с самогоноварением и спиртспекуляцией. Здесь оратору открывалось широкое поле для анархической пропаганды и беззастенчивого очковтирательства. И Чопик принимался подробно и обстоятельно объяснять настороженно притихшей толпе, что анархисты против сухого закона, что они выступают за отмену всех антиалкогольных мероприятий и установление в стране полной, ничем не ограниченной свободы спиртопотребления, основанной на принципах пьяного беспредела в межличностных отношениях и полного производственного хаоса в винно-водочной промышленности.

— При анархизме, — говорил Ермаков отчаянно размахивая над толпой зажатой в руке бескозыркой, — пить можно все и вся! Пить можно всем, без различия пола и возраста, невзирая на религиозные убеждения и медицинские противопоказания. Можно пить в поле и дома, в клубе и в школе, в больнице и на работе. И водки при анархизме будет хоть залейся, совершенно бесплатно, даром, на ха-ля-ву! А кто не хочет водки — вари самогон, пей сам, пои друзей и родных, меняйся на базаре на герыч и порнодиски. И никто тебе слова не скажет, а наоборот — будет от людей полная любовь и всяческое уважение!

Тут обычно наэлектризованная толпа взрывалась бурными рукоплесканиями и начинала одобрительно завывать сотнями пересохших глоток, скандируя: — Спирта! Спирта! Да здравствует анархия! Даешь пьяный беспредел!

Ободренный положительной реакцией слушателей, агитатор заканчивал митинг, предлагая незамедлительно перейти к практическому осуществлению своих теоретических установок, в данном отдельно взятом населенном пункте: разогнать сельскую администрацию, заменив ее мирским сходом и провести полную экспроприацию местных экспроприаторов.

Сразу же находились охотники поучаствовать в переделе собственности, составлялся список «врагов народа», и горящие жаждой мести тунеядцы и алкоголики отправлялись по адресам «бомбить мироедов» и «гасить контриков».

Впереди шагал Чопик: в своей неизменной матросской шапочке, в дырявой тельняшке, обмотанный пулеметными лентами, увешанный гранатами, с вороненым маузером в руке, с азартно горящими на суровом загорелом лице глазами, он производил сурьезное впечатление. За ним нестройной толпой поспешали пьяные, обдолбанные, вооруженные косами, вилами, топорами и дубьем добровольцы. С веселыми криками «Бей картавых!» и «Анархия — мать порядка!» — семенили босоногие деревенские мальчишки. С ухватами и сковородками наперевес торопились охочие до соседского добра, галдевшие без умолку бабы.

Выбивали двери, врывались в дома, пинками выгоняли на улицу ошалевших от неожиданности хозяев и начинали делить. Хватали все, что представляло хоть какую-нибудь ценность: брали холодильники и телевизоры, мебель и посуду, продукты питания и одежду; снимали двери, шифер, оконные рамы, выламывали паркет и сантехнику, вывозили на подводах кур, свиней, дрова, даже заготовленные на зиму сено и сваленный посреди огорода навоз. Из коровников выводили коров, разбирали по дворам лошадей, угоняли трактора и грузовики.

Закончив реквизицию, поджигали оставшиеся жалкие развалины и продолжали пьянствовать. Пили все, что горит; пили много и весело, напивались до блевни, до чертиков. Резали обобществленный скот, проигрывали в карты экспроприированные у мироедов деньги, вещи и драгоценности. Устраивали пьяные драки, портили баб и наводили ужас на население, устраивая по ночам беспорядочную стрельбу из автоматов, берданок и выкопанных по такому случаю из огородов сорокапяток. Когда подходил к концу дармовой самогон и не оставалось больше денег на продолжение веселья, Чопик со товарищи отправлялся дальше, оставив кого-нибудь из наиболее рьяных собутыльников председателем новоиспеченного Спиртсовета.

Поначалу восходящую звезду анархизма везде принимали с распростертыми объятиями. Приглашали на постой в лучшие дома, поили, кормили, парили в бане и угощали лучшей коноплей собственного производства. Но постепенно отношение к необузданному энтузиасту изменилось на противоположное. Причиной тому были безудержные ночные кутежи, сопровождавшиеся жестокими мордобоями, групповыми изнасилованиями, поджогами и осуществлявшимися под прикрытием выданного Питиевым мандата грабежами-экспроприациями, от которых страдали не только контрики, но и просто первые попавшиеся на пути рыскавших по улицам в поисках денег на опохмелку «анархистов» граждане.

Молва летела впереди старенького агитационного автобуса. И в Один прекрасный день Ермакова прогнали из деревни, после того как °н в конце митинга выступил с традиционным призывом к началу экспроприации и отстрелу всех врагов спивающегося сельского пролетариата. Потом его митинги перестали собирать тысячные толпы, и ему пришлось проповедовать по кабакам и притонам, в которых всегда находилось некоторое количество благодарных слушателей в лице местных бомжей и алкоголиков. Однако и этой аудитории батька лишился в самом скором времени. После нескольких попыток произвести самочинные, не одобренные «обчиством» реквизиции, его просто перестали пускать в деревни: предупрежденные о приближении анархистов крестьяне выставляли на дороге вооруженные заслоны и без разговоров заворачивали пытавшихся достучаться до их глухих ко всем призывам пьяных сердец агитаторов. Несколько раз их обстреливали из засады обиженные ими местные кулаки, а под конец им объявил войну главарь железногорской банды Бухого креста настоятель местного прихода отец Вливалий, невзлюбивший батьку за развернутую им антирелигиозную пропаганду и совершенное бомжами, по слухам, с его подачи, ограбление храма Спаса на Дрожжах.

Почуявшие неладное анархисты не стали дольше испытывать судьбу и в конце месяца покинули пределы области. Пробираясь к Бородянску, оставшись без средств к существованию и не рискуя возобновлять идеологическую работу в массах, промышляли мелкими эксами и воровством в окрестностях Навля и Карачева. Иногда эксы не удавались, и тогда, чтобы не умереть с голоду, приходилось побираться. Благо у Каляна и Жирабаса имелся большой опыт по этой части, а Жирабас — так тот вообще являлся прирожденным попрошайкой. Он обычно и ходил по домам, рассказывая сердобольным деревенским бабам душещипательные истории о своем детдомовском житье-бытье и собирая в большой рогожный мешок щедрые подачки.

Ему придумывать-то ничего особенно не нужно было. Уроженец столицы, он рано хлебнул лиха. Родители его были алкоголиками, и ребенок родился с небольшими психическими отклонениями. Ему было семь лет, когда не просыхавшие ни на час мама и папа пропили свою однокомнатную квартирку в полуразвалившейся химкинской хрущевке. Маленький Жирик очутился на улице. Попал в банду малолетних беспризорников, жил в подвале, пил ацетон, курил веники, нюхал клей, воровал на базаре и попрошайничал в метро. Десяти лет от роду был выслан в административном порядке в один из детских домов Воркуты в соответствии с указом столичного мэра Колобкова о борьбе с подростковой преступностью и безнадзорностью.

И в Воркуте снова воровал, побирался, нюхал клей. Учиться не мог и не хотел. Спортом не занимался, марок не собирал, с девочками не дружил. Единственным его увлечением было пожрать. Единственной его любовью была говяжья тушенка в банках, вкус которой он всей душой полюбил еще со времен своего краткого пребывания в столичном детприемнике. После полуголодной подвальной жизни и скудного детдомовского пайка Жирик совершенно не переносил чувства голода и, потеряв всякую меру в еде, жрал целыми днями напролет, жрал все и вся, везде и всюду, всегда и всенепременно. Съедал все, что мог добыть, съедал все, сколько бы ему ни дали, и просил добавки. Подобно тому, как Чопик с Каляном и Саньком пили запоями, точно так же и у Жирабаса бывали зажоры, во время которых он неделями жрал тушенку и не мог остановиться до тех пор, пока не оказывался на унитазе с расстройством желудка и острыми кишечными коликами. В федеральной армии, куда его призвали в критические дни зимнего наступления красных на Мосхву, Жирик прожрал все, что мог. Он воровал и менял на тушенку бензин, колеса, снаряды, пулеметы, автоматы, даже двигатели с машин и бронетранспортеров. Когда его полк после очередного краткосрочного отдыха в резерве выезжал на фронт, чтобы занять отведенный ему участок обороны, жители окрестных сел в ужасе покидали свои дома, опасаясь за сохранность своих продуктов, а именем Жирабаса родители пугали непослушных детей. «Вот погоди ужо! — говорили они своим не в меру капризным чадам. — Придет Жирабас и съест тебя! Он очень любит кушать маленьких мальчиков!» Дети пугались, плакали, но шалить не прекращали.

В конце концов уставший от проделок ненасытного обжоры командир полка распорядился выгнать его прочь без выходного пособия. «Жрет много, а толку от него никакого!» — сказал полковник, махнув в сердцах рукой. И он был неправ. Толк от Жирабаса был. Нужно было только найти правильное применение его неординарным природным способностям.

Женское сердце доброе и отзывчивое. И этим умело пользовался большой знаток женской психологии, старый ловелас Чопик. Бабы сильно жалели косившего под убогого Жирабаса и кормили его словно на убой, а под эту лавочку и атаману с друзьями перепадало много всего съедобного. Удавалось разжиться и одеждой, и обувью, и деньгами, и выпивкой. Так, перебиваясь с хлеба на квас, с тушенки на самогон, Добрались наконец до Бородянска.

После ожесточенных зимних боев трижды переходивший из рук в руки город лежал в руинах. Все уцелевшие административные здания были заняты различными советскими и партийными учреждениями. Все склады и гаражи, все ангары и подвалы оказались переполнены людьми: всюду ютились переехавшие в них больницы, детские дома, школы и детские сады. Да Ермакову и не нужны были подвалы и гаражи. Свой анархический культурный центр он хотел разместить непременно в центре города на главной бородянской улице — Спиртолитическом проспекте. Анархисты проехали его из конца в конец. Из семи уцелевших на проспекте административных зданий одно занимал Облспиртсовет, другое — Губспиртчека, третье — Штаб Северо-Западного фронта. По одному зданию занимали губком и горком СПХП, а также Совспиртнадзор и Губспиртнархоз. Сюда анархисты даже не пробовали сунуться — у входа в каждое из семи учреждений дежурили усиленные наряды спиртармейцев и сотрудников Спиртчека.

Зато в самом конце проспекта, неподалеку от городского продовольственного рынка они обнаружили неплохо сохранившийся трехэтажный дом. Фасад его был сильно изуродован, крыша наполовину сгорела, и в стенах третьего этажа зияли в нескольких местах оставленные снарядами проломы, но в окнах красовались новенькие застекленные рамы, и большие двухстворчатые двери центрального входа манили к себе свежестругаными, свежевыкрашенными досками. А главное — никаких часовых на крыльце.

— Ну-ка, Калян, здесь тормозни! — приказал Чопик начинавшему подремывать за рулем водиле. И, выйдя из автобуса, вместе с Саньком вскарабкался вверх по крутым ступенькам. Хрустнули под ногами осколки разбитой вдребезги стеклянной таблички.

— «Бородянский кукольный театр», — разобрал батька на сложенном чьей-то заботливой рукой изрезанном длинными кривыми трещинами мозаичном панно. — Санек, ты театр любишь?

— Чего? — переспросил адъютант, отбросив в сторону окурок и смачно сплюнув на расколотую табличку. — He-а! Я видак больше уважаю. Про воров там, порнушку тоже.

— А я в кукольном в детстве часто бывал! — мечтательно парировал атаман, проходя из темного тесного тамбура в такой же темный, заставленный каким-то строительным мусором вестибюль. — Маманя водила, помню, летом особенно, на «Репку» вот, на «Снежную Королеву», еще чего-то. Потом в школе еще раза два-три с классом ходили. Ничего себе — интересно! С тех пор не бывал — какой, к лешему, театр!

Пройдя вестибюль, приятели попали в раздевалку — в дальнем углу тоскливо серели сдвинутые в кучу голые скелеты облупившихся металлических вешалок. Из раздевалки свернули в мрачный коридор, потом пошли на ощупь по скрипучему обшарпанному полу, перешагивая через разбросанные тут и там груды битого кирпича, дров, мятые ведра, рваные мешки с высыпавшимся песком, заглядывая в попадавшиеся на пути пустые полутемные комнаты. Нигде не было ни души. Только расставленные ровными рядами, застланные шерстяными солдатскими одеялами железные кровати, развешанная на стульях и тумбочках одежда и повисший в воздухе тошнотный кухонный запах указывали на то, что дом этот вовсе не необитаемый и что в нем живут люди. Пройдя коридор, уперлись в широкую ведущую на второй этаж лестницу.

— Тихо! — понизив голос, скомандовал Чопик, сделав шедшему сзади товарищу упреждающий знак рукой. — Слышишь?

В мрачной тишине полутемной лестничной клетки до притаившихся у стены анархистов отчетливо доносились звуки какого-то разговора.

— Ага! — подтвердил Санек, согласно кивнув головой. — Бабы. Двое или трое!

— Пошли, — шепнул ему командир и с маузером в руке поднялся крадучись на второй этаж. Там, на коридоре, возле завешенного длинным красного бархата занавесом дверного проема стояли, беседуя о чем-то вполголоса, две женщины. Одна пожилая, седовласая, в синей шерстяной кофте, черной плисовой юбке и стоптанных старомодных коричневых туфлях на низком толстом каблуке. Другая помоложе, в очках, с худым длинноносым бледным лицом, в длинном зеленом платье до пят.

— Виктория Николаевна, — доказывала очкастая своей пожилой собеседнице, — вы же понимаете — продуктов мало. Если сварить суп с тушенкой и с макаронами, то на второе ничего не останется. Почему нельзя сварить суп просто с капустой без мяса, а тушенку положить в макароны? Будет и первое, и второе. Почему нельзя?!

— Нельзя, Светочка, нельзя! — строго глядя на зеленую, отвечала пожилая дама, нервно кривя узкие желтые щелочки морщинистых губ.

— Дети должны быть накормлены. Вы завхоз, и обеспечение их полноценным питанием — ваша прямая обязанность. Нехватка продуктов не оправдание. Сходите в роно, в Спиртсовет, к военным, наконец! Кто-то же должен помочь! В чем они виноваты? Почему они должны умирать от голода?

Заметив приближавшихся к ним незнакомых мужчин, женщины прервали свой разговор.

— Здравствуйте, молодые люди! — сухо поприветствовала их седовласая дама. — Что вам угодно?

— Здрасьте! — развязно кивнул Чопик, наставив на старуху ствол своего маузера. — Мы это…

Увидев пистолет, пожилая женщина испуганно вскрикнула и, попятившись назад, прижалась спиной к дверному косяку, схватилась руками за край портьеры.

— Тихо, тетя! — строго шикнул на нее молодой человек, опуская ствол. — Не н-нада!

— Кто вы? По какому праву?! Как вы смеете? Здесь же дети! — затараторила порядком струхнувшая тетка. Но Ермаков решительно прервал ее: — Какие дети? Что ты несешь? Откуда?

— Дети! — подтвердила старуха, косясь на зажатый в руке у странного гостя маузер. — Сироты! Детдомовцы! Эвакуированные!

— А какого хрена в кукольном театре, я не понял? — Что, другого места нет или че? — наседая на дрожащую от страха тетку, прошипел ей в самое ухо придушенным баском атаман.

— Нет, вы не понимаете! — попыталась объяснить стоявшая тут же очкастая в зеленом. — Мы не местные. Дети маленькие, дома все разрушены, разместиться некуда, вот мы тут пока. Но вы не подумайте! Все по закону. У нас разрешение имеется. Согласно постановлению Облспиртсовета, подписанному товарищем Пробкиным.

— Да плевать мне на ваш Спиртсовет! — грубо ответил Чопик, поворачиваясь к отскочившей от него бледнолицей обладательнице длинного угреватого носа. — Что за дети? Много?

— Семьдесят два… человека… — ответила та, переходя на шепот, — сироты. Дети осужденных за преступления против советской спиртолитической власти врагов трудового народа и революции.

— Выродки, значит! — зло сплюнув сквозь зубы, резюмировал батька, мрачнея. — А мы анархисты-спиртпофигисты. Прибыли к вам из Курска согласно мандату председателя Конфедерации анархистов Центрального Нечерноземья товарища Питиева для пропаганды идей анархизма. И мы вас из этого здания выселяем! Здесь будет Бородянский анархический культурный центр. А ублюдки пусть валят на все четыре стороны!

— Но вы не понимаете! — принялась объяснять очкастая дама. — Это же просто дети! Просто дети! Ведь они не виноваты, что их родители — враги народа! Государство осудило их родителей за совершенные преступления, но оно же взяло на себя заботу о воспитании этих детей в духе спиртолитических идей, в духе любви к пьянству и алкоголизму, преданности Спиртолитической партии, ленинскому ЦК и лично великому вождю и учителю товарищу Губанову!

— Да нам на твоего Губанова — начхать! — выскочил вперед уставший от долгих препирательств Санек и ткнул очкастого завхоза наганом в бок. — Анархисты-спиртопофигисты не признают авторитетов! Сказано тебе — пошли вон! Где эти засранцы? Там?.. — он кивнул в сторону занавеса, из-за которого слышались приглушенный многоголосый шум и тоненький детский смех:

— А ну! Пусти!..

Оттолкнув старуху, Санек сделал шаг в сторону занавешенного дверного проема, но командир остановил его:

— Погодь! Не пори горячку! Незачем детей пугать! — Обращаясь к женщинам, сказал спокойно и холодно: — Я сам пойду и скажу им, чтобы шли собираться.

Не дожидаясь ответа, шагнул через порог и, оказавшись по ту сторону занавеса, огляделся по сторонам. В тесном полутемном зале на длинных деревянных скамьях, тесно сгрудившись перед маленькой, едва освещенной тусклым желтым светом сценой, сидели дети. Стараясь не шуметь, он прошел между рядами; протиснувшись поближе к сцене, присел осторожно на свободное место с краю. Дождался, когда глаза привыкнут к темноте, и пригляделся повнимательнее. Здесь и вправду были одни только дети. Маленькие, совсем маленькие, трех, четырех, пяти лет. Все плохо, но аккуратно одетые; все в старом, перешитом и заплатанном, но чистенькие и хорошенькие. Кто с бантиком в волосах, кто с обсосанным кусочком печенья или сахара в малюсеньких пухленьких ручках. Всецело поглощенные происходящим на сцене, они не замечали ничего вокруг; реальный мир, казалось, перестал существовать для них. И сами они не существовали в нем, растворившись в окружающей их волшебной, сказочной действительности.

На сцене большой лохматый, преувеличенно злой и кровожадный волк, только что слопавший несчастную бабушку, громко кричал зверским голосом, широко раскрыв красную клыкастую пасть!

— А вот я вас сей час съ-е-е-ем! — И страшно щелкал зубами. В ужасе отпрянув назад, дети испуганно визжали, зажмуривая глаза. Рядом с Чопиком маленькая белокурая девочка с розовым кукольным личиком, в кукольном платьице и с таким же кукольным бантиком на голове глядела на волка широко раскрытыми глазками, скривив губки, накуксившись, готовая заплакать от страха.

Чуть поодаль коротко стриженный длинношеий с оттопыренными ушами мальчик лет пяти-шести растерянно вертел головой по сторонам, словно ища у окружающих ответа на какой-то мучавший его вопрос. Его сосед помладше, закрыв лицо ладошками, осторожно выглядывал в щелку между пальцами, смешно взвизгивая при каждом удобном случае.

А на сцене уже появляется охотник с ружьем и в шляпе, и волк трусливо прячется от него под кровать.

— Где этот разбойник? — кричит охотник обращаясь к удивленно примолкшему в ожидании развязки залу. — Ну-ка, дети! Скажите мне, где он прячется? Вот я его, негодника!

— Вот он, вот он! — хором кричат дети, пальцами показывая на трусливо жмущегося к краю ширмы злодея. — Вот он!..

— Где, где? — переспрашивает не замечающий волка охотник.

— Вот, во-о-от! — кричат дети во всю силу своих маленьких легких.

— Ага! — восклицает охотник, подскакивая к волку с ружьем наперевес. — Вот ты где! А ну говори, зачем съел бабушку? Зачем слопал Красную Шапочку? Вот тебе! Вот! На, получай! — И принимается колотить присмиревшего волка что есть мочи. Тот смешно морщится от боли, дрожа всем телом, закрывает морду большими когтистыми лапами. Дети смеются. Им весело. Страх исчез, ушел, его нет. Его и не было, наверное! В самом деле, разве можно бояться этого маленького, жалкого, смешного и трусливого волка? Да он же совсем не страшный! Полноте! Да мог ли он вообще кого-нибудь съесть?!

И вот уже девочка с кукольным личиком перестала кукситься, и глазки ее заблестели, загорелся в них веселый, радостный огонек. И мальчик с оттопыренными ушами, придя в совершенный восторг, вытаращился на сцену и смотрит не отрываясь. А его пугливый сосед, открыв глаза, захлопал в ладоши и отчаянно колотит по полу обутыми в старые, стоптанные ботинки ножками…

Не выдержав натиска, волк выплюнул бабушку с внучкой и бросился наутек. Зал радостно взревел. Все затопало, захлопало, запищало наперебой…

Сидя на самом краешке жесткой скамьи, Ермаков рассеянно глядел на этих детей, на их светлые, чистые, открытые лица, их широко распахнутые, такие же чистые и светлые глаза, их искренние радостные улыбки и забывал обо всем, что волновало его минуту назад, что занимало все его мысли, все его существо. Забывал о важных делах, требующих немедленного решения, о холоде, голоде, крови и человеческих страданиях. Здесь сейчас ничего этого не было. Были только дети. Самые простые, самые честные, самые добрые существа на свете с обостренным чувством справедливости, с чувством острого неприятия жестокости, всякого насилия, всякой грязи и грубости.

Чуждые злобы, зависти, ненависти; не способные лгать и выворачиваться наизнанку ради достижения сиюминутной мелкой выгоды. Не испорченные нашей сумасшедшей жизнью, не тронутые еще окружающей их со всех сторон подлостью.

И что-то из них будет потом?! Кто-то вырастет из этих маленьких почти святых людей? Какие великие поэты и ученые, какие гении и уникумы? Какие убийцы и садисты получатся со временем? Какие палачи и предатели, прожигатели жизни и ловцы удовольствий?!

Сколько добра они сделают? Сколько радости подарят людям? Сколько горя и страданий принесут, сколько зла причинят?

Столько, сколько мы в них заложим теперь; столько, сколько увидят они от нас хорошего и плохого, столько и во сто крат больше вернут нам сторицей! Чаще, чаще бы надо заглядывать нам в детские лица. В них как в зеркале отражается наше прошлое, наше настоящее. В них можно увидеть наше будущее. И от нас зависит, каким оно будет.

В какой-то момент батька был близок к умилению…

Поднявшись с лавки, он тихо пробрался к выходу. На сцене куклы хором распевали веселую песенку.

— Чего это они у вас худые такие? Не кормите, что ль? — бросил поджидавшим в коридоре воспиталкам.

— Почему не кормим? — принялись оправдываться те. — Просто с продуктами плохо. Спиртсовет выделяет раз в неделю, но нормы — сами понимаете… Вот, сегодня еще только шестое, а второе готовить уже не из чего!

— А кухня у вас где? — спросил Чопик, поглощенный какими-то своими мыслями.

— Внизу! После раздевалки по коридору вторая дверь направо. Но у нас, правда, ничего нет, — забеспокоилась пожилая дама, — вы же не станете отбирать у детей последнее?!.

— Спускайтесь туда. Мы сейчас вернемся. — И, отвернувшись, застучал каблуками по шаткой, со стертыми ступеньками лестнице.

На улице, подойдя к автобусу, спросил у сидевшего на подножке в раскрытых дверях Жирабаса:

— Жирик, скока у нас тушенки осталось?

— Какой? — предчувствуя недоброе, страдальчески поморщился Жирабас.

— Которую в Карачаеве на оптовом подломили!

— Двенадцать ящиков. А че?

— Давай сюда шесть! — скомандовал батька строго. — Коробку печенья. И шоколада коробку, скока там — по сто плиток, кажется? — И, заметив отразившееся на лице обжоры недовольство, скомандовал: — Живо давай! Бегом!

Жирик поспешил исполнить приказание, выставляя ящики на асфальт.

— Пошли! — коротко рыкнул командир, поднимая сразу два ящика. Санек с Жирабасом послушно последовали за ним нагруженные таким же образом. Сзади заторопился Калян с печеньем и шоколадом в руках.

— Вот! Здесь тушенки немного… — пояснил Чопик удивленно взиравшим на принесенные ящики теткам, встретившим его в отведенной под столовую комнате, — варите суп; второе… К чаю тоже печенья. Щас представление кончится — шоколад детям раздайте, пусть порадуются!

— Спасибо! — пролепетала растерявшаяся от неожиданности очкастая воспитательница. — А как же с жильем? Вы нас оставляете?

— Оставляем. Поищем чего-нибудь! — согласно кивнул атаман. — Живите себе! И не забудьте сейчас шоколад раздать! Я вас прошу! Скажите, от всех анархистов Центрального Нечерноземья и лично от батьки Чопика подарок!

— Чопа, ты че? — недовольно зашипел ему в ухо не менее детдомовского завхоза удивленный странным поведением своего командира Санек.

— А как же Центр? Ты что?!

— Пошли давай! — цыкнул на него Ермаков и, обойдя рассыпавшихся в благодарностях теток, вышел в коридор.

Через несколько минут автобус уже мчал сердобольного атамана и его друзей по главному бородянскому проспекту прочь от несостоявшегося Центра анархической культуры.

— Не, Чопа, я не понял? — не переставал возмущаться подсевший к отвернувшемуся в окно батьке Санек. — Ты че, в самом деле? Ублюдков этих пожалел? Такой домина — класс! Оставил! Да еще жратву нашу им отдал! Не, это, брат, не по понятиям! Это, знаешь, изменой попахивает! Или ты, блин, с контрами снюхался?

— Да пошел ты со своими «понятиями»! — отмахнулся от него Ермаков, дымя «Бредомором» и разглядывая мелькавшие за окном развалины. — Где ты, на хрен, контру видел?! Дети они дети и есть! Они жить хотят! И жрать тоже. Как ты и я, как вон Калян с Жирабасом. И не их вина, что папашки у них сволочи! Да, жили бы дальше в холе и роскоши, выросли бы такими же гнидами-кровососами, как их родители, и плевали бы на нас. А теперь… А теперь нет у них ничего, кроме Родины-матери и революционного народа, который их усыновил. Теперь для них все пути открыты. И если победим, то вот погоди, поглядишь еще, какие из них люди при новой-то жизни получатся! Может, еще почище нас конкретные супермегачелы будут. И нам с тобой, между прочим, за тушенку эту и шоколад спасибо скажут! А ты — контрики! Дурак ты, Санек, и не лечишься!

— Ладно, че ты! — отозвался пристыженный ординарец. — Я же так, просто. Для профилактики. А мы-то теперь куда? На улице, что ль, ночевать будем?

— Почему на улице? — удивился Чопик. — К панкам поедем! Слышал ведь, что у них тут свой панковский культурный центр имеется и панк-коммуна организована?! Вот туда и рванем. Панк с анархистом — братья навек! И главное — ничего изобретать не надо! Все готово уже. Нам только лозунги свои развесить — и вперед!

И, обращаясь к водителю, гаркнул, перекрывая рев мотора: — Калян! Гони к панкам! — помнишь, у заправки щит висел? Клуб «SORTI», Малый помойничий переулок, дом восемь.

— Помню! — утвердительно кивнул Калян, не отрывая от дороги внимательного взгляда. — Ща! Не волнуйся! Организуем в лучшем виде! Глазом не успеешь моргнуть — доедем!

Калян конечно же скромно преувеличил свои возможности. Пока он колесил по всему городу в поисках главной панковской штаб-квартиры, батька успел не только наморгаться до хохоту, но и выпить, и закусить, и поблевать, и сыграть с Саньком в города, раз десять покурить и сделать еще много всего интересного.

В десятом часу ночи в кромешной темноте полусонные агитаторы добрались наконец до Малопомойничьего переулка. Припарковались возле длинного мрачного, без окон, ангара, над входом в который светилась разноцветными огнями огромная неоновая вывеска «SORTI». Окружавший ангар пустырь был весь забит оставленными посетителями мотоциклами и тяжелыми дизельными грузовиками. То тут, то там кучковалась, смоля папиросками и громко переговариваясь, подозрительного вида молодежь.

Швейцар, охранявший входные двери, решительным жестом остановил пытавшихся пройти мимо анархистов. Заявил, рыгая Чопику в лицо сивушным перегаром: — Туалет платный. Вход — полтина с рыла. С вас два косаря.

— Не понял? — удивился тот. — А почему за деньги?

— Бесплатно только для членов клуба! — пояснил вышибала, глядя на непонятливого посетителя стеклянными глазами. — Это, значит, кому? Панкам!

— А мы кто, по-твоему? — возмутился Ермаков.

— Вы — фраера дешевые, а не панки, — не задумываясь отпарировал охранник и снова рыгнул атаману под нос.

— Да ты че, братан, опупел?! — рявкнул Чопик, выталкивая вперед не успевшего даже пикнуть Жирабаса. — А это, по-твоему, не панк, что ли? Да где ты еще фраеров в таком прикиде видел? Это же самый что ни на есть чистопородный панк! Во, гляди! Грязный, вшивый, вонючий — аж блевать охота!

— Ну… — неуверенно протянул привратник, оценивающим взглядом окинув сделавшего дебильное лицо Жирабаса, — ну, этот, может, и панк, не знаю. А вот вы…

— А мы с ним! — отрезал Чопик и пинком раскрыл входную дверь. — Пошли, братва!

Растерявшийся швейцар отступил в сторону…

При эвакуации Бородянска федератами местные панки захватили в центральном отделении Спиртбанка 150 миллионов рублей довоенными деньгами. Большая часть этой суммы была ими в течение месяца потрачена на ширево, травку и выпивку. На оставшиеся деньги они оборудовали элитный панковский ночной клуб с колоритным названием «SORTI».

Заняли старый, заброшенный склад, отремонтировали пол и крышу, установили аудиоаппаратуру. Внутри весь интерьер стилизовали под общественный туалет. В баре вместо стульев установили старые унитазы. Умывальники на стенах заменили на биде; вместо салфеток расставили на столах рулоны туалетной бумаги. Стены ободрали «под старину» и украсили рисунками и надписями в туалетном стиле. Под потолком навесили лампы с разбитыми плафонами, а вместо цветов разместили по углам абстрактные сварные конструкции из гнилых водопроводных труб. Клуб пользовался бешеной популярностью у местной молодежи и альтернативщиков всех мастей. Здесь всегда звучала новейшая, самая тяжелая и кислотная музыка; свободно продавались крэг, анаша, ЛСД и героин. Здесь можно было выпить и закурить, потанцевать, поширяться и подраться, попробовать в баре такие фирменные блюда, как коктейль «Пьяная блевотина», пирожные «Старый косяк» или овощной салат «Хрю-хрю».

Сегодня, как и всегда, здесь собрались дикие толпы желающих оторваться. В огромном темном зале яблоку негде было упасть. В воздухе висело зловещее зловонное облако. Грязный кафельный пол был густо усеян окурками, мятыми жестянками из-под пива, одноразовыми пластиковыми шприцами. Осторожно обходя спящих вповалку прямо в проходе дуриков, стараясь не наступить на то и дело попадавшиеся на пути срамные кучи и шкурки от бананов, вновь прибывшие протиснулись к стойке бара и, заказав четыре «Термоядерных ерша», огляделись по сторонам.

Танцпол гудел от топота сотен пар ног скакавшей под несущуюся из подвешенных на стенах мощнейших динамиков лабуду веселой панковской молодежи. Свист, визг, гогот, конское ржание и звериное завывание множества пьяных голосов сливались в одну жуткую какофонию. В глазах запестрело от обилия рваных кожаных курток, гротескных панковских ирокезов, размалеванных помадой обезображенных пьяными гримасами лиц, ярко отблескивавших в свете десятков юпитеров значков, цепей и заклепок.

На сцене за пультом здоровенный рыжий детина с грязным рябым лицом, беззубым ртом и всклоченными на голове волосами, в усеянной значками безрукавке из кожзама и залатанных кожаных штанах орал в микрофон, перекрикивая толпу и заглушая звуки музыки:

— Здарова, пацаны! Приветствую вас в нашем чудесном ночном отстойнике! С вами до утра без сна и отдыха я — диджей Говнюк — самый кислотный: даджей всех времен и народов — и наши старые знакомые супермегагала-шоу-панк-рок-группа «Русские шланги»! Сегодня у нас в программе: пьяная наркодискотека, порноспиртшоу «Крошки SORTI», веселые конкурсы: «Кто дальше плюнет», «Кто громче пернет», «Кто жиже обсерется» и многое-многое другое. Пейте, пляшите, курите, ширяйтесь и придуряйтесь! Да здравствует свобода! Да здравствует всемирное братство всех ширяющихся! Да здравствуют помойка и свинарник! Превратим мир в большой вонючий хлев! Засрем все и вся! Прошу любить и жаловать — группа «Русские шланги» и Грязны-ы-ый Сви-и-и-ин!

Пьяная тысячная толпа взревела от восторга. Прыгнувшего в зал диджея подхватили на руки и принялись качать, подбрасывая высоко вверх, так что слышно было, как он ударяется головой о бетонный потолок.

А на освободившуюся сцену уже выскочили заявленные Говнюком «Русские шланги», и пьяный в умат солист захрипел в микрофон под ударившие из динамиков мощные аккорды:

У батьки с непривычки зазвенело в ушах. Он не расслышал, что сказал ему бармен, подавший заказанные напитки. По губам прочитал: «Ваш ерш», — и, взяв стакан, сделал большой глоток.

— Блин, это че за фигня! — вознегодовал он, сплевывая на пол. — Эй, братец! Ты чего сюда намешал?!

Презрительно скривившись, бармен ткнул грязным корявым пальцем в прейскурант. «Ерш термоядерный», — прочитал атаман, — «1/3 пива, 1/3 ацетона, 1/3 метанола, 1/3 кошачьей мочи. 0,250 л. Цена 25=60».

— Тьфу ты, гадость какая! — выругался Чопик и, повернувшись к топтавшемуся рядом Саньку, приказал: — Ящик водяры, быстро!

Расталкивая танцующих локтями, порученец поплыл к выходу.

На сцене Свин завопил пуще прежнего:

— А ниче тут, прикольно! — выдал вернувшийся с водкой Санек, разливая по стаканам сорокаградусное пойло.

— Нормуль! — согласился командир. — Только шумно больно и дерьмом воняет. А так, жить можно. Ну, за анархию!

— За анархию! — выпалили дружно ординарец с водилой, поднимая полные стаканы…

Веселая карнавальная канитель закружила усталых анархистов в бурном водовороте самых невероятных развлечений и удовольствий. Всю ночь они приобщались к неформальной панковской культуре. Калян пил горькую и, спустив штаны, отплясывал на подиуме зажигательную рок-ламбаду, срывая бурные аплодисменты восхищенных зрителей.

Пьяный в дрова Санек бил все рекорды сексуальности, вытворяя самые невероятные фокусы с участницами ночного порношоу. А страдавший уже вторую неделю от расстройства желудка Жирабас выиграл сразу в трех номинациях: на самую громкую отрыжку, на самый едкий пердеж и на самый зловонный стул, получив в качестве поощрительного приза десять доз героина и канистру «Термоядерного ерша».

К утру новичков считали в доску своими, и разговор шел уже о возможном их посвящении в панки. Но все испортил неожиданно вмешавшийся в нормальное течение событий Чопик.

Всю ночь он просидел за стойкой бара, уничтожая бутылку за бутылкой общаковские запасы эксовской водки, шмаляя без меры обменянные на эту же водку косяки и с сурьезным выражением лица гоняя о смыслах.

Неизвестно, до чего он додумался, но в седьмом часу утра, разделавшись с водкой и шмалью, он вылез на сцену в бушлате нараспашку, в заломленной набок бескозырке и, вырвав из рук зазевавшегося диджея микрофон, закричал в напрочь обкуренный, оглохший от децибелл, забитый до отказа смердящим человеческим шлаком зал:

— Слышь, мужики! Тут такое дело… Послушайте, чего вам скажу! Мы тут с братвой, короче… Привет вам, сраные бородянские панки, от доблестных анархистов-спиртпофогистов Центрально-Нечерноземной зоны! Я, знаменитый героический батька Чопик, хозяин курских помоек и гроза тамошних контриков, прибыл к вам с мандатом, подписанным лично товарищем Питиевым, для создания здесь, на базе вашего панковского центра филиала Курской анархической конфедерации. Панк с анархистом — братья навек! Давайте помогать друг другу! Давайте объединяться! Давайте вместе бороться с врагами революции ради установления на всей земле пьяного беспредела и полной анархии спиртопроизводства и спиртопотребления! Вместе мы сила, вместе мы победим! Кто хочет, братишки, щас прямо подходите, на улице там у меня автобус стоит — записывайтесь в ряды 1-й анархической спирт-дивизии имени Бакунина и товарища Котовского! Родина в опасности! Время не ждет! От нас с вами зависит будущее страны и счастье народа! Да здравствует анархия! Да здравствует пьяный анархический беспредел! Да здравствует нерушимый революционный панк-анархический союз! Хо-о-ой! Свиньи вы мои!

— Сам ты свинья! — раздались из собравшейся перед сценой тысячной толпы нервные, злые голоса.

— Пшел вон, козел!

— Вали со сцены, придурок!

— Не мешай крутить винилы, кайфолом!

— Да не, мужики, вы не поняли! — принялся объяснять агитатор обдолбанному, пьяному в умат залу. — Я же к вам со всей душой по важному делу! Время не ждет, пацаны! Враг не дремлет! Бороться надо!..

— Да иди ты на хрен! — взвыло разом несколько сотен злобных голосов.

— Канай отседова!

— Ты нас тут на всякую фигню не подписывай!

— Нам твоя политика — как жопе заноза!

Зал заволновался. По плотным рядам отдыхающих словно пробежала тугая электрическая волна!

— Да ведь это, братишки! Я ж за революцию, против угнетателей!..

— не унимался атаман. — Мы же с вами заодно!..

— Мы политикой не интересуемся! — выпалил подскочивший к нему сбоку диджей. — Нам что красные, что белые, что голубые, что зеленые

— все равно! Все козлы, тока мы д’Артаньяны! Панки сами по себе, политика сама по себе. Была бы дурь и бухла до жопы, а остальное по барабану! Мы ни за кого под пули подставляться не будем! Народ

— быдло, власти — сволочи. А мы, засранцы, самые реальные супермегачелы, и ты нас не агитируй!

— Так я ведь вот чего… — пытался еще возражать Чопик, — да вы послушайте!

— Вали отсюда! — перебил его диджей. — Не, пацаны, в натуре, он не врубается! А ну, гаси его!

Мощным пинком в живот он скинул не успевшего даже ойкнуть батьку со сцены прямо на руки стоявших на танцполе панков, и те принялись нещадно бутузить неудачливого агитатора руками и ногами под грянувшую из динамиков жуткую кислотную хрень.

— Саня, Калян! Ко мне! — что было мочи заорал избиваемый, отчаянно отбрыкиваясь от окруживших его плотным кольцом несознательных «супермегачелов».

Услышав крик о помощи, анархисты немедленно бросились на выручку попавшему в беду командиру, но были остановлены, сбиты с ног и подвергнуты соответствующему малоприятному всестороннему и разнообразному физическому воздействию. Та же участь постигла и попытавшегося скрыться под шумок Жирабаса.

Очнулись все четверо уже на улице, избитые и оборванные.

— У, придурки, свиньи неумытые! — зло выругался Ермаков, поднимаясь с земли и выплевывая изо рта выбитые в драке зубы. — Бестолочи дебильные! Отсидеться думают, пока другие за них на баррикадах кровь проливают. А не получится! Кто не победит, а все равно придет и счет предъявит — где были, когда смертельная битва за народное счастье кипела? Гасились от борьбы? Да? А ну вот тогда и гасилово вам!

Отчаянно матерясь, друзья побрели к своему автобусу. Здесь их ожидал неприятный сюрприз. Кто-то уже успел похозяйничать в оставленном без присмотра пазике: выбил стекла, выломал двери, вынес всю водку с тушенкой и цинки с патронами.

— Ладно хоть скаты не прокололи! — ворчал Калян, убирая при помощи газетки оставшуюся на водительском сиденье зловонную кучу. — А то еще ведь и руль снять могли! Одно слово — дебилы!

— Черт с ним, заводи и поехали! — приказал расстроенный Чопик, тщательно изучая на предмет возможных повреждений серьезно помятую панками бескозырку. — Здесь ловить нечего.

Разоренный анархический автобус, чихая и пофыркивая, отчалил от негостеприимного неформального клубняка, в котором с новой силой разгоралось необузданное веселье.

Город начинал потихоньку просыпаться. Вслед за одиночными прохожими стали попадаться навстречу группы и целые колонны празднично одетых, подозрительно веселых людей. С транспарантами, шариками и флагами в руках, распевая революционные песни, толпы пьяного народа стекались к центру города.

— Слушай, братва! А че это у них, праздник, что ли, какой? — ни к кому особо не обращаясь, произнес Ермаков, вылезая из автобуса возле «Бесплатной народной столовой № 3» (другой возможности заморить червячка у оставшихся без гроша в кармане голодных анархистов в переполненном войсками и чекистами городе не было). — Вон скока народу и все с транспарантами!

— Ага, праздник, кажись! — подтвердил спрыгнувший с подножки Санек. — А день-то сегодня какой? Че за праздник-то?

— Да ведь Седьмое ноября! — отозвался подошедший сбоку водила. — Первая годовщина Ноябрьской спиртреволюции! Забыли?

— А, да! — хлопнул себя ладонью по лбу Чопик и сморщился от досады. — Правильно! Совсем, блин, запорхались, на хрен, отдохнуть некогда! Ну, на митинг не пойдем — настрой не тот. Похаваем сейчас и решим, чего дальше делать.

В столовой в этот день посетителей потчевали особенным праздничным обедом: суп «Красное знамя труда» из кислых свекольных очисток на первое; котлеты «Пролетарские» из путассу на второе. Ерш «Наркомовский» на третье и гнилые, моченные в уксусе сухофрукты на десерт.

Пообедав, товарищи вышли на улицу.

— Что за черт?! — удивился Калян, подходя к автобусу на борту которого красовалась большая свежеприклеенная афиша. — Другого места не нашлось? Мать вашу!

— Так-так, поглядим! — остановил Чопик собравшегося оборвать афишку шофера. «Седьмого ноября в 12.00 во Дворце Спиртсовета состоится торжественное заседание, посвященное первой годовщине Великой ноябрьской спиртолитической революции. В программе: выступления депутатов Спиртсовета, членов обкома СПХП, праздничный концерт, суперэротическое шоу для настоящих мужчин, банкет с дегустацией продукции Бородянского ликеро-водочного завода. Вход бесплатный».

— О, мужики! — просиял атаман, снимая с автобуса намазанную белым вонючим клеем афишу. — Поехали, шоу посмотрим, вина на шару попьем! Все равно делать нечего!

— Поехали! — согласились Калян и Санек.

— А тушенка там будет? — поинтересовался Жирабас, облизывая испачканные прогорклым котлетным жиром грязные пальцы.

— Будет, будет! — со смехом ответил командир, подталкивая к дверям великовозрастного любителя пожрать. — Слушай, ты о чем-нибудь другом, кроме еды, думать можешь?

— Не-а! — честно признался Жирабас, расплываясь в широкой, по-детски наивной беззубой улыбке. Анархисты покатились со смеху.

Во Дворце Спиртсовета было тесно и душно. Толпы пьяных солдат, рабочих, ответственных совработников, бомжей и наркоманов до отказа заполнили большой празднично украшенный зал заседаний. На сцене в президиуме сидели почетные гости — руководители городских и областных партийных организаций. Над ними под потолком кумачово алел транспарант с надписью: «Слава великому, гениальному вождю и учителю, отцу Ноябрьской спиртреволюции товарищу Губанову!» Чуть ниже висел прикрепленный к занавесу многометровый портрет самого гениального отца революции.

Первым с приветственным словом к собравшимся обратился председатель облспиртсовета Мускатов. Его сменило еще несколько ораторов из числа присутствующих в зале ответственных работников. Все они долго и нудно говорили о великой годовщине, о непреходящем значении спиртолитической революции, о трудном опыте строительства нового свободного пьяного общества, о необходимости теснее сплотить ряды для достижения скорейшей победы в борьбе с внешними и внутренними врагами. Зал слушал их, зевая и покуривая. Аплодировали вяло. Многие начинали распивать, не дожидаясь окончания официальной части.

Затем выступили детский ансамбль «Косячинка», камерный хор сотрудников Спиртчека, бит-квартет «Отходняк» и эротический шоу-балет «Освобожденное порно». Детей и балерин публика принимала с большим энтузиазмом. Их долго не хотели отпускать и несколько раз вызывали на бис. Хорошо слушали и выступавших в последнюю очередь чтецов. Особенно понравился зрителям один мальчик — воспитанник городского Дворца спиртпионеров, читавший стихотворение какого-то старого поэта, начинавшееся так:

Далее следовали такие слова:

И еще в таком же духе:

Мальчику аплодировали минут десять. Следом за ним на сцену поднялся первый секретарь Бородянского обкома СПХП Сушняк. Среднего роста, пожилой, лет шестидесяти пяти, худощавый, с маленькой круглой чуть лысоватой головой и веселыми, хитро прищуренными глазами, в аккуратном костюме при галстуке, с бумажками в руке, он поднялся на трибуну и заговорил бодрым, уверенным голосом:

— Товарищи! Здесь сегодня много уже говорилось о революционных событиях годичной давности, о всемирно историческом значении Великой ноябрьской спиртолитической революции, о бесценном опыте революционного строительства, об успехах, достигнутых в деле спиртолитических преобразований в стране и в мире.

Мне бы хотелось сказать теперь несколько слов о том, что такое спиртолитическая революция, чем она является для нас, спирткоммунистов, о том, какие цели преследуем мы в этой революции.

Наши недоброжелатели часто обвиняют нас в экстремизме, пытаясь представить революционеров как этаких кровожадных монстров, не имеющих стыда и совести, не признающих никаких моральных принципов и общечеловеческих ценностей, живущих одним только пьянством и ради пьянства.

Революция, говорят они, — это величайшее зло. Революция — это война, кровь, смерть, насилие, грабеж, хаос, геноцид и издевательство над правами человека. Это неправда! Геноцид — это когда лишенное возможности бухать и ширяться население страны в мирное время сокращается на один миллион человек ежегодно! Война — это когда трезвые граждане страны убивают пьяных граждан этой же страны, не утруждая себя анализом причин, приведших к этой войне! Хаос — это когда бандиты безнаказанно грабят и воруют, а полиция не может или не хочет защищать простых людей от бандитского беспредела! Грабеж — это когда хозяева заводов и фабрик заставляют людей работать с утра до вечера без перекуров и бухалова и платят им жалкие гроши, которых едва-едва хватает на то, чтобы просто элементарно не умереть с голоду, не говоря уже о покупке водки и ширева. Насилие — это когда больных алкоголизмом людей, влачащих нищенское существование и не имеющих возможности платить за жилье, судебные приставы вышвыривают из квартир на улицу, руководствуясь решениями судов, призванных следить за соблюдением существующего законодательства!

А издевательство над правами человека — это когда трезвые и сытые, самодовольные люди в дорогих костюмах на дорогих автомобилях, презрительно ухмыляясь, проносятся мимо роющихся в помойках пяти-семи-летних голодных, беспризорных детей и стоящих с протянутой рукой пьяных нищих пенсионеров и инвалидов, ценой голода и нищеты которых и приобретены принадлежащие этим презрительно ухмыляющимся господам дорогие авто, пиджаки и все остальные блага, все мыслимые и немыслимые роскошества!

Спиртолитическая революция — это всего лишь следствие! Реакция народа на творимые над ним издевательства! Она преследует благородные цели исправления существующего положения вещей! Кровь и война есть порождение контрреволюции трезвости, выражающей интересы тех, кто не желает без боя расставаться со своими неправедно нажитыми богатствами!

Для нас революция не является самоцелью. Вовсе нет! Мы выступали и продолжаем выступать за мир во всем мире и дружбу между народами. И мы всегда предлагали власти различные варианты мирного разрешения существующих в обществе противоречий во избежание революционных потрясений, от которых в первую очередь страдают простые рабочие и крестьяне — скромные труженики физического труда. Но власть осталась глуха ко всем нашим предложениям. Она не захотела прислушаться к озвученному нашей партией мнению простого народа и продолжала идти курсом губительных для страны антинародных реформ.

Мы заявляли о недопустимости бесконечного повышения цен на винно-водочную продукцию в стране, где сорок процентов населения живет за чертой бедности, а еще сорок влачит жалкое, полуголодное существование, — это не лучший способ пополнения бюджета, — но нас не послушали. Как следствие — пьяные бунты в десятках регионов!

Мы говорили о необходимости деприватизации всех винно-водочных производств. Нас не послушали. Как результат — полный развал этой важнейшей отрасли народного хозяйства и острейший винно-водочный дефицит!

Мы выступали против принятия закона о борьбе со спиртэкстремизмом в стране, где каждый напившийся до невменяемости алконавт начинает ощущать себя правдоискателем, борцом за народное счастье и при помощи фигурного мата, битья стекол, срывания государственных флагов и уничтожения личного имущества граждан пытается выразить свой социальный протест против ужасающих условий своего пьяного бытия. Наше мнение проигнорировали. И тюрьмы наполнились тысячами посаженных в них «экстремистов».

Мы всячески изобличали всю абсурдность введения сухого закона в стране, где веками процветает поголовное пьянство, где только по официальным данным насчитывается свыше десяти миллионов алкоголиков и столько же миллионов наркоманов, где треть населения страдает хроническими нервно-психическими расстройствами, а питие является не только смыслом жизни, неистребимой культурной традицией, олицетворением национальной идеи, но и единственным, по сути, лекарством от всех душевных, физических и социально-экономических недугов.

Но правительству любой ценой необходимо было провести быструю и эффективную спортивно-оздоровительную реформу в рамках интеграции в ВТО, и от нас отмахнулись, как от назойливых мух. А в итоге… В итоге вместо здоровой, процветающей страны получили пьяную революцию, хаос и анархию!

Нас обвиняют в безответственности, экстремизме и кровожадности. Нам говорят: вы хотите, чтобы не стало богатых. А мы отвечаем: нет, мы хотим, чтобы не было бедных! Нам говорят: вы хотите отобрать у собственников их заводы и банки, чтобы поделить их богатства между бездельниками и голодранцами. А мы отвечаем: ложь! Мы хотим, чтобы фабрики и заводы принадлежали рабочим, которые на них работают! Нам говорят: вы хотите, чтоб не было трезвых и здоровых. Мы отвечаем: нет, мы за то, чтоб не было трезвости и здоровья, основанных на принуждении! Мы за то, чтобы каждый сам для себя решал, пить ему или не пить, наркоманить или нет, убивать свое здоровье в спортзале или в вонючем притоне.

Нам говорят: вы хотите споить нацию и тем погубить ее. Ничего подобного! Мы хотим дать людям счастье и помочь обрести подлинную свободу и смысл бытия! Мы хотим, чтобы было море водки, чтобы водка была бесплатной, чтобы каждый мог пить столько, сколько хочет и может, чтобы никто не мог запретить человеку получать удовольствие всеми возможными способами, в том числе при помощи спирта, табака и наркотиков! Мы за то, чтобы все были довольны, то есть счастливы. За то, чтобы не было сухого закона, не было психушек и наркодиспансеров, чтобы людей не сажали за решетку только за то, что у них «протекает крыша», за то, что они больны клептоманией, за то, что при помощи мата они прилюдно отстаивают свое право на собственное особое восприятие мира, право на свои, отличные от остальных, убеждения!

Нет! Мы не за хаос и анархию! Мы — за порядок и благозаконие! Но за такой порядок, при котором люди работают на себя и для себя, а в свободное от работы время отдыхают от трудов праведных за бутылкой водки или со шприцем в руках. Мы за такой порядок, при котором люди не зациклены на чем-то одном, но всесторонне развиваются, посещая кино и музеи, театры и спортивные секции, одновременно предаваясь безудержному, ничем не стесняемому пьянству, с его помощью раскрывая для себя глубинный смысл великих достижений человечества в культурной и научной сфере!

Мы за порядок, при котором люди живут в мире и согласии, в любви и сытости, при котором один человек не делает зла другому: не грабит, не убивает, не насилует не потому, что боится суровости неизбежного наказания, а потому, что с другими людьми его связывает общность интересов, целей и задач, общее понимание смысла бытия, общее для всех пристрастие к алкоголю и наркотикам, любовь к пьяной, полной радости и веселья жизни. Жизни без системной бедности и принудительной трезвости, жизни, в которой нет места злу и насилию, зависти, ненависти, подлости, желанию отобрать и поделить, поймать и поим… уничтожить!

И пьяный беспредел мыслится нами не как средство уничтожения всяких правил поведения и норм морали, а как способ воспитания новой спиртолитической морали, при которой пить не только невредно и незазорно, но и полезно и почетно, при которой пьянство становится нормой жизни и одновременно — мощным стимулом к жизни и творчеству, вдохновляющим людей на новые подвиги, ведущим их к новым достижениям, к новым высотам познания ради служения Родине, обществу, всему человечеству!

Прошедший год подтверждает правильность наших установок. Революция, давшая народу свободу спиртопотребления, разбудила в массах неуемную жажду творчества, имеющего своей целью коренное преобразование мира и общества на принципах свободы, равенства, братства, богатства, сытости, любви и благоденствия.

Поверившие в спиртолитические идеалы люди дружно взялись за дело и за короткое время сумели добиться огромных успехов в деле спиртолитического строительства. Недалек тот час, когда на всей земле настанет эра всеобщего процветания, когда воодушевленные достижениями нашей революции народы всего мира поднимутся на борьбу с угнетателями и, ведомые к победе славной Спиртолитической партией, ее беззаветным ленинским ЦК и лично великим вождем и учителем, гениальным теоретиком марксизма-спиртолитизма товарищем Губановым, сольются в одно единое целое, воплотив в жизнь вековую мечту человечества о пьяном счастье жизни и наркозависимом братстве всех спивающихся!

Так должно быть и так будет! Когда-нибудь!

Позвольте еще раз поздравить вас с праздником и пожелать вам всяческих успехов в вашей тяжелой революционной работе.

Да здравствует Великая ноябрьская спиртолитическая революция! Да здравствует свободное революционное творчество пьяных народных масс! Да здравствуют новое общество свободного спиртопотребления и пьяный беспредел! Слава СПХП! Слава беззаветному ленинскому ЦК! Слава гениальному вождю и учителю, лучшему другу всех людей и просто хроническому алкоголику товарищу Губанову! Слава всем беззаветным борцам за пьяное счастье всего человечества! Ура, товарищи!

Бурные аплодисменты, переходящие в овацию, покрыли последние слова Сушняка, разорвав в клочья хрупкую, настороженную тишину огромного зала.

Хлопая сидюльками кресел, звеня рассыпанными по полу пустыми бутылками, присутствующие разом поднялись со своих мест, вытянувшись по стойке смирно, запели дружно и с воодушевлением:

Зал наполнился гулом хриплых, пропитых, осипших от пьянки и простуды голосов. Многотысячное эхо звонко отражалось от высоких сводчатых потолков. Собравшиеся бурно и весело продолжали:

Чопик не знал слов. Но, захваченный всеобщим воодушевлением, он стоял, вытянув руки по швам, и вместе со всеми открывал рот, повторяя вслед за своими соседями знакомые уже слова припева, чувствуя, как какое-то новое, неведомое доселе чувство охватывает его, переполняя все его существо, наполняя душу радостью и весельем.

А зал гремел стогласно, допевая последние строчки:

Допев до конца, все бросились к дверям, ведущим в банкетный зал. Там участников праздничного собрания уже дожидались нарядно сервированные, ломившиеся от закусок и спиртного столы.

— А после фуршета, товарищи… — кричал вдогонку убегающим поднявшийся из президиума Мускатов, — у нас еще продолжение концерта. Будет выступать ансамбль ветеранской песни и пьянки «Сливянка»! Не забудьте, пожалуйста!..

Его не слушали: расталкивая друг друга локтями, страждущие граждане ломились в вестибюль.

— Что, Чоп? Рванем? А то без нас все пожрут! — вопросительно глянул на батьку Санек. — Пошли?!

— Давай, ребята! — согласно кивнул батька. — Я сейчас!..

Спиртпофигисты не сговариваясь ломанулись к выходу. Ермаков, не обращая внимания на жуткую давку, двинулся в противоположную сторону, к трибуне, с усилием преодолевая сопротивление текущих ему навстречу широких народных масс.

Протиснувшись сквозь густую толпу, он подскочил к спускавшемуся со сцены председателю Спиртсовета и заговорил быстро, с придыханием, тряся сжатую обеими руками большую заскорузлую ладонь:

— Товарищ Сушняк! Здравствуйте! Я вас очень прошу, одну минуту! Товарищ Сушняк! Пожалуйста! Я вас очень…

— Слушаю! — кивнул ему одобрительно немного опешивший от неожиданности председатель. — Только побыстрее, товарищ! У нас очень мало времени.

— Да-да, конечно! — смущенно заулыбался проситель, продолжая с усилием трясти руку Сушняка.

— Я вот по какому делу. Мы группа анархистов-спиртпофигистов. Приехали к вам из Курска бороться за свободу алкоголизма и наркомании. Думали тут… А у вас уже… В общем, очень понравилась ваша речь, товарищ Сушняк! Очень правильно вы тут все показали и разложили! Мы это… того… Ну, в общем, не могли бы вы посоветовать — где нам с товарищами поподробнее узнать про ПСХП, что по чем? Очень нас заинтересовало…

— СПХП! — вежливо поправил Сушняк и, улыбнувшись, спросил, с интересом разглядывая неожиданного собеседника: — А что, и впрямь анархисты? Из Курска?

— Да, — подтвердил Чопик, — из Курска. Вчера утром приехали. Хотели в театре Центр анархического спиртпотребления делать, да там Дети… А у нас хоть от самого товарища Питиева мандат, но мы детей обижать не магём. Дети — цветы жизни, тещи — кактусы смерти и все такое…

— Мандат? От Питиева? — переспросил Сушняк. — Будьте добры, покажите, пожалуйста!

— Пожалста, пожалста! — вынув из кармана мятый, заляпанный жиром листок, батька протянул его председателю. — Вот, товарищу Ермакову от товарища Питиева… Все как положено: и печать, и подпись, все…

Наступила короткая пауза. Сушняк погрузился в чтение поданного ему мандата.

— Что же… — сказал он, обращаясь к ожидавшему сзади Мускатову, возвращая батьке его замызганный документ, — что же… Товарищ Мускатов, как бы нам помочь товарищам анархистам просветиться на предмет руководящей роли СПХП в деле торжества всемирного спиртолитического беспредела? Надо помочь?! Что скажете?

— Поможем! — с готовностью отозвался председатель облспиртсовета, выступая навстречу анархисту из-за широкой сушняковской спины. — Если товарищи интересуются теорией и практикой свободного спиртопотребления, то я бы им посоветовал сходить в центральный городской Спиртпросвет. Там у нас ежедневно проходят семинары и тренинги. Выступают лекторы и агитаторы; опытные спирт-инструкторы проводят занятия. Посмотрели бы, послушали, познакомились со специальной литературой… Я бы очень рекомендовал…

— Вот и отлично! — радостно подхватил Сушняк. — Как вы, товарищ Ермаков… Ермаков ваша фамилия?.. Как вы, товарищ Ермаков, смотрите на то, чтобы посетить тематические занятия в нашем Спиртпросвете? Там бы вам все и объяснили! От и до…

— Хорошо! — согласился Чопик, расплываясь в благодарной улыбке. — Очень хорошо. То, что нужно как раз. А то мы душою-то за Всемирную спиртолитическую, а с теорией у нас слабовато!.. А где этот Спиртпросвет находится?

— Проезд имени 26 Бородянских Бичей, строение номер пять. Там увидите справа от кочегарки барак типа склада такой и плакат над входом. Проезд трамваем сорок второго маршрута.

— Спасибо! — горячо поблагодарил атаман Сушняка и Мускатова. — У нас свой автобус. Спасибо, товарищи! А вход-то по пропускам или как? А то ведь не попадем еще…

— Вход свободный! — бросил на ходу Мускатов, спеша за мигом растворившимся в толпе председателем. — Всего доброго, до свидания!

— Всего доброго! — ответил Ермаков и, полный радужных надежд, побежал в вестибюль, спеша поделиться с товарищами радостной новостью.

— Ладно, сходим конечно! — сказал Санек, выслушав взволнованный рассказ батьки о разговоре с Сушняком. — Базара нет, дело нужное! Ты пей давай! Говорят, стриптиз еще обещали, да вроде как не будет — стриптизерша, слышь, где-то у спиртармейцев выступала, так на сцену лезли, ручки целовали, отпускать не хотели. Драка была такая, что боже мой. Мужикам-то что, а вот бабе два ребра сломали и ногу в коленке вывихнули, пока делили. Смех!..

— У тебя одно на уме, — буркнул Чопик, глядя, как раскрасневшиеся анархисты уплетают за обе щеки сваленные в кучу пирожные, кулебяки с мойвой, ватрушки и прочие вкусности, жадно чавкая жирными губами и облизывая перемазанные кремом и повидлом пальцы немытых рук.

— Тут, можно сказать, всемирная революция в апогее, а они все про порнографию! Смотрите, сильно не напивайтесь, а то завтра ни в какой, на хрен, Спиртпросвет не попадем — забухаете если… Поняли?..

— Поняли, поняли, Чопа! — поддакнул суетившийся рядом с бутылкой красного в руках Калян. — Не боись, все путем! Давай с тобой по одной, за победу всемирного кирогаза!

Он подал командиру налитый до краев граненый стакан: — Давай!

— Ну, давай! Правда что! — согласился тот, соблазненный видом окружившего его со всех сторон пьяного изобилия. — За всемирное братство всех спивающихся! За нашу спиртолитическую революцию!

Друзья дружно чокнулись и, опрокинув в себя содержимое бокалов, стали закусывать.

— А, хрен с ним! Давай по второй! — кусая черствую вонючую кулебяку, Чопик протянул Каляну опустошенный стакан. — Гулять так гулять! Праздник сегодня или че?..

— Правильно! — поддержал Калян, разливая по порциям остатки вина. — Главное — практика, а теория может и подождать!..

— Точно! — кивнул батька. — Давай еще попрактикуемся!.. Наливай!..

Попрактиковавшись четыре дня, пропив все, что можно, и кое-что из того, что нельзя, облазив все пивнухи и притоны города, проиграв в карты Чопиков маузер и мандат, подписанный товарищем Питиевым, помяв, наконец, в пьяной аварии свой старенький пазик, больные, обросшие и порядком полинявшие анархисты вспомнили наконец о теории.

Похмелившись на скорую руку, приведя себя в мало-мальски презентабельный вид, они всей компанией явились по указанному Мускатовым адресу.

Покрутившись по городу, отыскали проезд имени 26 Бородянских Бичей и большой с полуразобранной шиферной крышей деревянный барак с вывеской «Спиртпросвет» на фронтоне.

Барак этот был когда-то складом готовой продукции располагавшегося по соседству ликеро-водочного завода. А улица, на которой он располагался, называлась Проезд винзавода. Когда завод закрыли, склад забросили, и 26 местных бичей устроили в нем бичкоммуну.

Городские власти неоднократно пытались выселить их отсюда и уничтожить хранившиеся здесь огромные запасы водки и спирта, но каждый раз получали жесткий отпор.

Наконец вошедшие в город в прошлом году федераты штурмом захватили склад, а оборонявших его бичей упрятали в ЛТП, где они и умерли во время неудачного лечения хронической алкогольной интоксикации и развившейся на фоне белой горячки тяжелейшей формы шизофрении.

После освобождения Бородянска от федератов геройски погибших за народное дело бичей с почестями похоронили в братской могиле на центральной площади перед зданием спиртсовета. Проезд винзавода переименовали в проезд 26 Бородянских Бичей, а в здании бичкоммуны открыли центральное отделение горспиртпросвета.

Обо всем этом любознательные анархисты узнали из укрепленной у входа в барак мемориальной доски.

Рядом с ней красовалось написанное от руки расписание.

— Та-а-ак, — задумчиво протянул Чопик, пробежавшись глазами по исписанному мелким, убористым почерком листку бумаги, — на киножурнал «Вестник Спиртпросвета» и фильм «Пропитая целина» мы уже опоздали. На практические занятия по культуре пития — тоже. Ага, вот: «Традиции русского народного пития — вчера, сегодня, завтра». Пошли!..

В большом полутемном зале собраний не было свободного места. Повсюду кучками и поодиночке сидели, стояли и даже лежали люди. Бичи и наркоманы, какие-то подозрительные личности в спиртармейской форме с перебинтованными руками и ногами болтали, хохотали, курили, выпивали в ожидании начала лекции.

Над сценой, повыше большого белого экрана висел кумачовый транспарант: «Пей вино — спасай Расею!»

По стенам развешаны были красочные плакаты. На одном под изображением веселого пьяного застолья красовалось стихотворное:

Под другим, разделенным на множество мелких картинок, друзья прочли целый поэтический опус, потрясший их глубиной нарисованных автором революционных образов:

— Да, ништяк! Стихи реально-конкретные! — восхищенно присвистнул Санек. — Как, Чопа? Нормально, да?

Ермаков не успел ответить ему насчет качества развешанных по стенам стихов.

В зале произошло оживление. Вошедший в двери молодой невысокого роста, коренастый человек в застиранной командирской гимнастерке, пробравшись сквозь плотные ряды зевак, взобрался на сцену и сел за накрытый кумачовой скатертью стол с разложенными на нем белыми листками конспекта.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал он, оглядывая собравшихся спокойным, уверенным взглядом своих небольших серых глаз и поправляя ладонью сбившийся на высокий лоб грязный нечесаный русый чуб. — Я лектор Спиртпросветпропа, помполитрука 1-го Бородянского спиртполитического бичполка имени Ивана Сусанина Сергей Колесов.

Сегодня мы с вами поговорим об истории пьянства и алкоголизма, об их роли в историческом и культурном развитии русского народа и всего человечества в целом.

Прежде всего необходимо отметить, что пьянство и алкоголизм — это явления глубоко уходящие своими корнями в далекое прошлое человечества. Люди пили все, всегда и везде. Пьянство есть органическая потребность человека.

В Древнем Египте уже пять тысяч лет назад существовало виноделие. В Древней Греции и Древнем Риме пьянство и алкоголизм были поголовным явлением. Там пили все, включая детей дошкольного возраста! Эти великие цивилизации, создавшие современную письменность, архитектуру (вспомните хотя бы знаменитые пирамиды, Парфенон, Пантеон), театр, скульптуру и живопись (вспомним Аполлона Бельведерского, Венеру Милосскую), заложившие основы таких современных наук, как физика, химия и астрология, завоевавшие полмира и скупившие оставшуюся половину за золото, эти великие цивилизации обязаны своими невероятными достижениями во всех областях знаний прежде всего широкому распространению в обществе пьянства и алкоголизма.

И у других народов можно найти примеры повального увлечения спиртным. В Мексике пьют знаменитую кактусовую водку текилу. В Японии — рисовую; она называется сакэ. Во Франции изобрели коньяк и шампанское, а в Испании и Португалии — херес, портвейн и мадеру. Даже примитивные африканские племена употребляют простейшие алкогольные напитки, которые приготовляют из собственной слюны, получаемой в процессе пережевывания зеленых листьев так называемого винного дерева.

В России пьянство имеет очень глубокие корни. Русские пили всегда. Достаточно вспомнить, что даже религию в России приняли исходя Из соображений практической целесообразности. Узнав о том, что ислам запрещает пить, князь Владимир, по преданию, сказал: «Веселие Руси есть пити!» — и сделал христианство государственной религией.

В последующие годы пьянство и алкоголизм развились у нас еще сильнее. При Иване Грозном была введена государственная винно-водочная монополия. По всей стране были устроены кабаки, где всем желающим продавали по дешевке любые вина и водку. Над входом в кабак, по воспоминаниям очевидца Алексея Чапыгина, писали: «Тот вор и пес, кто убытчит казну государеву — питий не пьет на кабаке, а варит на дому без меры».

Специальный царский указ разрешал православным пропивать все, кроме нательного креста, и запрещал кому бы то ни было, даже собственной жене, силой уводить мужика из кабака до тех пор, пока он сам этого не захочет!

В этом месте лектор сделал выразительную паузу и, обведя притихший зал взглядом, спросил многозначительно: — Как вам это нравится, товарищи?! Здорово?!

— Ништяк! Ништяк! — отозвалось разом множество голосов. — Правильно! И нам так же нать, а то понадавали бабам правов — спасу нет! Чуть напился — враз к участковому, в ЛТП, к наркологу… Эх-х!..

— Да, товарищи, — продолжал выступающий, сочувственно улыбаясь, — революция дала народу полную свободу спиртопотребления, и скоро уже не останется на земле ни одного человека, лишенного радости беспредельного винопития!

Вообще же, водка — главный двигатель прогресса. Все великие люди были горькими пьяницами. Юлий Цезарь, отец римской демократии, покоритель Англии и Франции, страдал эпилепсией, развившейся у него на почве дикого пьянства. Великий полководец Александр Македонский, не проигравший ни одного сражения, завоевавший всю Европу, Азию и Индию, умер с перепою тридцати трех лет от роду. В России Иван Грозный, покоритель татар и немцев, изобретатель винной госмонополии, свихнулся, как полагают некоторые, вследствие чрезмерного употребления спиртного. А Петр Первый, великий реформатор, царь-плотник, прорубивший окно в Европу, создавший регулярную армию и военно-морской флот и основавший Ленинград, вообще был непревзойденнейшим пьяницей своего времени.

Все великие борцы за пьяное счастье русского народа, такие как Емельян Пугачев, Степан Разин, Иван Болотников, Кондратий Булавин и многие другие, пили без просыху!

— А Ленин? — раздался из задних рядов чей-то насмешливый пьяный голос.

— Что Ленин? — не сообразив сразу, переспросил лектор.

— Говорят, Ленин не пил и не курил, а тока книжки читал и спортом занимался!

— Нет, товарищ! — отвечал, снисходительно ухмыляясь, собравшийся с мыслями помполит. — У вас неточные сведения. Владимир Ильич Ленин, как вождь мирового пролетариата, конечно же много пил и курил. Кроме того, он, как всякий уважающий себя вождь, имел множество любовниц и любил играть в рулетку.

У него и детей-то не было именно по причине беспробудного пьянства. А курить он действительно вынужден был бросить, так как все деньги, в том числе и вырученные от игры в очко и в рулетку, уходили у него на водку и на пропаганду. Что же ему, по-вашему, по улице было ходить — хапчики собирать?! Это, товарищ, для вождя мировой революции, по меньшей мере, смешно…

Зал прыснул от смеха.

Лектор снисходительно хмыкнул и, вынув из-за голенища грязного, избитого сапога небольшую плоскую фляжку, жадно приложился к ней губами. По рядам пробежал одобрительный рокот, многие слушатели по примеру рассказчика потянулись за спрятанными под сиденьями чекушками.

— Вообще, водка не раз спасала Русь от беды, — продолжал политрук прежним спокойным нравоучительным тоном, — татар за триста лет татарского ига мы споили начисто, и они, ослабев, отступили и обрусели.

После Великой смуты в семнадцатом веке царь Михаил Алексеевич возродил страну на средства, поступавшие в казну от винной торговли. А в начале двадцатого века винно-водочная монополия давала Российской империи треть всего государственного бюджета, полностью покрывая все расходы на содержание многомиллионной царской армии!

Водка является также главнейшей движущей силой любой пролетарской революции. Достаточно сказать, что пьяные матросы в тысяча девятьсот семнадцатом году штурмом взяли последний оплот буржуазного Временного правительства — Зимний дворец, совершив Великую Октябрьскую спиртолитическую революцию!

Кроме того, во все времена у всех народов пьянство играло важнейшую роль в деле развития науки, культуры и искусства. Великие ученые, поэты и композиторы прошлого черпали в вине творческое вдохновение.

Древнеримский поэт Гомер за тысячу лет до новой эры пил и ослеп. Врачи обещали вернуть ему зрение, если он прекратит пьянствовать, но великий старик ответил им отказом: — Пусть лучше я умру слепым, — заявил он, — чем брошу пить!

Итальянский поэт Овидий был сослан в Молдавию за пьянство и безудержный разврат. Все помнят слова его друга Горация, умершего от белой горячки: «Истина в вине!»

Знаменитые художники Пикассо и Ван Гог тоже пили запоями. Пикассо в результате свихнулся, а Ван Гог в ответ на просьбы друзей бросить пить сказал им, отрезав свое правое ухо: «Клянусь, я отрежу себе и другое, если вы еще будете приставать ко мне с подобными глупостями!»

Микеланджело и Боттичелли, Скрябин и Чайковский, Пушкин и Лермонтов, Давыдов и Достоевский и многие-многие другие были признанными мастерами винопития. И тем не менее, а скорее даже благодаря этому, весь мир до сих пор восхищается красотой их гениальных творений!..

— А че, Пушкин разве про пьянку писал? — впереди возле самой сцены выросла сутулая спина какого-то неопрятного вида субъекта со всклоченными, сальными волосами на большой квадратной голове. — Я думал, он только сказки лабал. «У Лукоморья, типа, дуб зеленый», «Золотая рыбка» там…

— Да, и сказки тоже! — живо отозвался продолжающий снисходительно ухмыляться рассказчик. — Но основной в его творчестве была все-таки тема пьянства. Могу в качестве иллюстрации привести немного статистических данных. Вот у меня с собой книга избранных стихов Пушкина. — Он поднял со стола небольшой желтого цвета потрепанный томик и показал его залу. — Издательство «Правда», 1984 год. Здесь на без малого пятистах страницах в трехстах семидесяти пяти стихотворениях и семи поэмах имеется двести семьдесят упоминаний о пьянке и относящихся к ней предметах! Для примера: такие понятия, как вино, водка, пиво, ром, пунш и брага, упомянуты свыше пятидесяти раз; похмелье — десять; процесс пития спиртных напитков — до сорока раз; чаши, бокалы, кубки, ковши, кружки, фиалы, стаканы, рюмки, чарки и бутылки — семьдесят шесть раз, прилагательное «пьяный» — десять раз, слово «пир» — шестьдесят пять, оргия — два, и, наконец, Вакх упомянут Целых шестнадцать раз!

Таким разнообразием пьяных образов не может похвастать никто из русских поэтов и писателей. Буржуазным дегенератам-соплежуям так называемого Серебряного века такое и не снилось!

Только послушайте, какие названия: «Торжество Вакха», «Веселый пир», «Вакхическая песня», «Пир Петра Первого»! Это, без сомнения, лучшие его произведения!..

— А че такое пир? — снова высунулся неопрятный знаток пушкинских сказок.

— Ну, это пьянка, по-нашему, — не моргнув глазом, парировал лектор.

— А кто такой Вакх? — раздалось одновременно из разных концов зала. — Че за фигня?

— Вакх — это бог вина и пьяного разгула!

— А откуда такое имя?

— Ну, ну… — замямлил не ожидавший подобного вопроса и потому немного смутившийся политрук. — Это, товарищи, от грузинского слова «вакх». Знаете, грузины, когда пьют, восклицают обычно в знак удовольствия и восхищения: «Вакх! Вакх!..»

— А говорят, Бога нет! — вставил свое поддатый носитель сальной шевелюры. — При чем здесь Бог?

— Да, разумеется. Бога нет. Или, по крайней мере, многие так считают. Но не нужно забывать, товарищи, что в те времена, когда жил Пушкин, люди еще не летали в космос и, не имея научных доказательств отсутствия Бога как такового, находились во власти различных вредных предрассудков. Думаю, мы простим Александру Сергеевичу его невинное заблуждение.

— Главное, — лектор поспешил перейти к другой теме, — главное, что мы выяснили его отношение к пьянству, ту огромную роль, которую играла тема пьянства и алкоголизма в творчестве великого поэта. И нет ничего удивительного, что, живя в России, он так много внимания уделял этой теме. Ведь у нас в стране к пьянству всегда было особенное отношение. У нас существует очень древняя традиция пития, я бы даже сказал, своя самобытная культура потребления ликеро-водочной продукции.

Для нашего человека пьянка — смысл всей его жизни. Она для него больше, чем простой физиологический процесс усвоения жидкости. Пьянка для него и работа, и спорт, и религия, и отдых, и развлечение. Всегда и во все времена всех радостей в жизни и было-то у нашего человека, что заработать денег, купить с получки гармошку, сапоги, пинжак и рубаху; пойти в кабак напиться, накупить девкам пряников, поорать пьяных песен, набить друг другу морды, поблевать с крыльца и на улице с разбегу с разорванной гармошкой носом в лужу, чтоб всю ночь проваляться в грязи под забором и идти с утра похмеляться.

Это ли не счастье жизни?! Это ли не рай на земле?! Это ли не светлое будущее всего человечества?!

— Верно, верно! — загудела на разные голоса успевшая уже изрядно поддать публика. — Правильно говоришь!..

А ободренный этими криками оратор, не дожидаясь наступления тишины, продолжил говорить со сцены ставшим снова спокойным и решительным голосом:

— Русский мужик пил во все времена, при всех правительствах. До Великой Октябрьской революции в Центральной России половина крестьянских дворов были безлошадными, печь с трубою считалась невероятной роскошью, крыши изб были соломенными, а посуда — деревянной. Но даже в условиях такой ужасающей бедности, когда во многих семьях не хватало денег на хлеб, когда масло, мясо и молоко являлись для большинства населения редкостными деликатесами, даже в этих условиях процветало поголовное, беспробудное пьянство: пили и взрослые, и дети, и мужчины, и беременные женщины, и старики, и грудные младенцы! Так было и так должно быть! Всегда!

И вот этого-то счастья, этого смысла жизни, всего этого нас в одночасье лишило Правительство трезвости, объявив в нашей глубоко проспиртованной стране сатанинский сухой закон!

Поэтому мы и свершили Великую ноябрьскую спиртолитическую революцию! Поэтому мы и поднялись на беспощадную борьбу с трезвостью, за свободу спиртопотребления и пьяное счастье всех трудящихся!

Воодушевленный пламенной речью, зал загудел, как растревоженный улей. Взволнованный лектор остановился на минуту передохнуть, вынул из сапога свою плоскую фляжку.

«Смерть иудам!», «Даешь беспредельный кирогаз!», «Да здравствует всемирное братство спивающихся!» — неслось со всех сторон. Собравшиеся повскакивали со своих мест, в воздух полетели шапки, пустые бутылки.

Слушавший помполита на протяжении всей лекции с открытым ртом Чопик вскочил со стула и, размахивая бескозыркой, отчаянно орал вместе со всеми: «Дай-е-е-о-ошь!..»

Смочив пересохшее горло глотком самогона, политрук среди общего бурного ликования веско и емко закончил свое выступление: — И поэтому каждый, кому дороги эти идеалы, каждый, кто любит свою родную страну; кто чтит ее историю, традиции, культуру и обычаи; каждый, кто хоть раз в жизни испытал беспредельную радость полного наркотического опьянения и алкогольной интоксикации, должен в эту трудную минуту быть с нами в нашей нелегкой борьбе, должен поддержать политику СПХП, направленную на выход нашей страны из Международного соглашения о борьбе с алкоголизмом, наркоманией и табакокурением; должен влиться в ряды рабоче-крестьянской спиртармии и с оружием в руках выступить на защиту спиртолитической революции и ее завоеваний! Товарищи! Все на борьбу с врагом! Долой минералку и натуральные соки! Да здравствует вечный пьяный экстаз всего человечества! Да здравствует родная Спиртолитическая партия! Да здравствует Ленинский ЦК, да здравствует лично дорогой отец и учитель, великий и гениальный вождь товарищ Губанов! Ура!..

Подхваченное множеством хриплых пропитых голосов «ура!» гулким, восторженным эхом прокатилось по залу. Зазвенели стаканы, все бросились обниматься, догоняться и писать в штаны от умиления.

Где-то у входных дверей нервно затренькала тронутая неловкой пьяной рукой гармоника и чей-то надтреснутый пьяный тенорок зачастил простуженно:

Не дожидаясь окончания овации, лектор собрал со стола свои конспекты и вышел вон. Радостно возбужденные анархисты нагнали его на крыльце.

— Слышь, браток! Мощно ты тут задвинул! — подступил Ермаков к торопившемуся на трамвайную остановку оратору. — Насчет Пушкина там и вообще… Слышь! Ты не спеши, братишка, поговорить надо…

— Я на трамвай, — не останавливаясь, бросил через плечо уставший порядком политрук, — если нам по пути, говорите, пожалуйста.

— Слышь, браток! — не унимался едва поспевавший за ним батька.

— Ты это, насчет СПХП и там спиртармии чего-то говорил; так нам бы как поподробней узнать?

— Это вам надо программу и устав партии. Ну и материалы седьмого съезда… — коротко отвечал, не сбавляя шага, спиртпросветовец, — я сейчас спешу к месту службы, с собой у меня этих материалов нет. Если хотите, можете взять их в любой библиотеке… Впрочем, — добавил он, подумав немного: — Приходите сюда в любой вторник или пятницу — я читаю здесь лекции по разнарядке Спиртпросвета, — подойдете, спросите, я вам дам…

— Так, а ты, братан, куда щас? — забежав вперед, Чопик схватил его за руку. — А то так давай подвезем! У нас вон колеса свои…

Лектор недоверчиво покосился на желтевший неподалеку помятый, старенький пазик с надписью «VIVAT ANARCHY» на борту, сказал, осторожно высвобождая руку: — Нет, спасибо. Я сам.

— Ладно, братан, не ломайся! — резко одернул собравшегося уходить подскочивший сбоку Санек. — Видишь, тебя люди просят!..

— Правда, браток, давай с нами! Мы тя щас мигом до места домчим. Давай! — поддакнул Ермаков. — У нас и пиво есть! Выпьем, поговорим…

— А вы ниче пацаны! — говорил порядком уже поддавший политрук, когда через полчаса новые знакомые помогали ему выбраться из остановившегося возле какой-то заброшенной стройки автобуса. — Теоретически вы, конечно, слабоваты, но это мы враз поправим! И пиво у вас ничего, вроде свежее.

— Слышь, Серега, а мы хоть туда приехали? — беспокойно оглядываясь по сторонам, спрашивал суетившийся вокруг поддатого пассажира Чопик. — Ты говорил, казармы у вас, а тут какая-то стройка.

— А это и есть стройка, — пояснил Серега, расстегивая ширинку брюк и отливая прямо на колесо привезшего его автобуса. — Здесь школу собирались делать. Два этажа поставили, а третий не успели — война нагрянула. Сначала-то панки с бичами тусовались. Как мы пришли, так всех, кто не разбежался, в армию записали и тут же, в школе, и оставили. Теперь у нас 1-й Бородянский спиртолитический бичполк — лучший в городе. Пошли!

Поставив машину на противоугонную растяжку анархоспиртпофигисты прошли за еле передвигавшим ноги проводником на полутемный, заваленный снегом и ржавым железом, изрытый канавами школьный двор.

— А как вы тут живете-то? — недоумевал батька, на ощупь пробираясь к центральному входу вдоль заиндевевшей стены. — Холодно ведь!..

— Как-как… — пьяно ухмыльнулся Колесов, — костры разводим, в бочках бензинчик жгем. Так и живем. Зимой, конечно, не выдержим, но в декабре наступления ожидаем, Бог даст, Новый год в Мосхве встречать будем. Триста километров всего! Да мы их за неделю сделаем, как мальчиков на тренировке! Я говорю!..

— Стой! Кто идет? — властный оклик притаившегося под козырьком на высоком крыльце часового прервал пьяные Серегины излияния. — Стой, не двигаться!

— Толян, это ж я! А ты не узнал? — закричал лектор, карабкаясь наверх по крутым обледенелым ступеням. — Мы тут с братвой с лекции едем, помоги забраться-то!..

— Стой, говорю! — грубо рявкнул часовой. — Пароль, давай! А то…

Из темного дверного проема высунулся наружу ствол автомата.

— Первач… — выдохнул Серега, продолжая карабкаться наверх, — отзыв?..

— Бодун! — отозвались из темноты. — Серый, ты, что ли?

— А то!..

От стены отделилась небритая, укутанная в треух и ватник фигура, склонившись над лестницей, протянула руку готовому свалиться вниз политруку.

— Это со мной, — махнул тот рукой на поднявшихся следом незнакомцев, — Колотун где?

— Он тебя ждал-ждал — не дождался, — отвечал часовой, доставая из кармана початую чекушку с намерением принять вовнутрь для сугрева, — уехал, как обычно, в сауну, и зампоспирт с ним. Ассоциация малых предпринимателей им, вишь-ка, вечер благотворительный сделала: пиво, девочки, ну все, в общем. Тебе сказал, выговор за опоздание и чтоб завтра…

— Ладно, хрен с ним! — отмахнулся Серега. — Я и без него пива напился! Спасибо вот товарищам реальным.

— Здорова, браток! Как жизнь? — подступил к часовому Санек. — Вот, держи для тонуса!

— Благодарствую! И вам не хворать! — бичбоец взял протянутую ему пустую на треть бутылку пива. — Очень приятно…

— Во какая дисциплина у меня! — прихвастнул спиртпросветовец, оказавшись в пустом промерзшем насквозь вестибюле. — Это я их наладил. На сознательность надавил, порядок навел, дисциплинку поднял, все дела. А то здесь такой бардак творился… Ну да ведь главное — подход к людям найти. Ученье свет, в общем…

— Правда-правда! — рассеянно поддакивал Чопик, осторожно озираясь по сторонам в поисках хваленных Сергеем порядка и дисциплины.

В длинном темном коридоре мрачно и гулко. На полу битые бутылки, мятые жестяные банки из-под пива, сигаретные коробки вперемешку с кучами строительного мусора, дерьма и объедков.

В воздухе запах мочи и густого перегара. На стенах намалеванные разноцветными красками похабные картинки, всевозможные лозунги и надписи, от «Слава СПХП» до:

или:

включительно.

За пустыми дверными проемами в больших пустых классных комнатах, вокруг костров и бочек-буржуек на брошенных на голый бетон старых матрасах и тряпках сидят и лежат обросшие, грязные, пьяные люди.

Всюду стаканы, кружки, пластиковые бутылки со спиртом. Обрывки разговоров, хриплый, простуженный кашель, плевки и огоньки вяло тлеющих бычков.

— А ниче тут у вас, — меланхолично заметил привычный к бичовскому житью-бытью Калян, — интерьерчик бэнчевский и ребята вроде подходящие!..

— Да, — согласился Сергей, проводя гостей в маленькую комнатку с табличкой «Агитпроп» над входом, — орлы! Когда взад-назад город брали, за станцию такие бои шли, что ё-моё!.. Вокзал раз семь из рук в руки переходил. Ага… Генерал Ненашев приезжает: «Что вы, мать вашу за ногу, так-растак!.. Чтобы к вечеру вокзал взяли…» А Колотун, ну комполка наш, так и так, говорит, патронов нет, водки нет, ширева тоже нема. Как без ничего-то? А Ненашев ему: «Нету ничего! — и точка».

Ну Колотун говорит: «Хоть допинга, говорит, дайте. Без допинга никуда!»

«Ладно! — отвечает. — Там в тупике состав со спиртом стоит — станцию возьмете — весь спирт ваш, хрен с вами — жрите!..»

Ну, мужики, ясное дело, рады стараться. Встали мы в полный рост — и в штыки!.. Так ломанулись, что не тока вокзал, но и почту, и телеграф, и универмаг, и базу Спиртзаготторга взяли не заметили. А там вместо состава со спиртом — бочка тормозухи и на базе только тара пустая. Ну да ладно — мы в универмаге оторвались — весь одеколон, «Мумент» и ацетон выдули тока так!

Колесов зажег огарок большой, сильно оплывшей свечи, стал рыться на заваленном бумагами и окурками столе.

— Вот у меня тут конспекты есть: и программа, и устав, все по пунктам расписано, — подал он гостям пачку мятых, испачканных жиром листков. — Брошюр с программой, к сожалению, нет — ребята все на самокрутки извели да по нужде растащили. Но здесь все то же самое написано, что и в брошюрах. Вы тока, когда прочтете, назад верните ~ мне для Спиртпросвета нужно…

— Не боись, вернем! — Чопик дружелюбно похлопал политрука по плечу. — Завтра тебе в Спиртпросвет и завезем. Или когда там у тебя следующий раз?..

— Так вы это, мужики… — встрепенулся присевший в углу на рваный матрас с папироской в руках едва ворочавший языком Сергей, — у вас хоть есть где ночевать-то? Вы это, того, оставайтесь здесь, ночуйте! Живите, скока хотите, места много, ребята возражать не станут…

— Не знай… — пожал плечами батька, — как пацаны ваще…

— Я не против, — поддержал Калян это соблазнительное предложение.

— Ну, я тоже, — согласился без долгих колебаний Санек.

— А тушенка у вас есть? — вставил проголодавшийся за день Жирабас. — А то очень кушать хочется!

— Будет тебе тушенка, — недовольно скривился атаман, — тока вы учтите! Я ведь знаю, что вам выпить на шару охота. Пьянки сегодня не будет! Сами тихо посидим — выпьем по чуть-чуть и за политику! Слышь, — он снова обратился к засыпавшему на ходу хозяину комнаты, — где нам пристроиться, чтобы не мешал никто?

— Да вон в конце коридора направо — перед спортзалом закуток такой — раздевалка или что… Вот там садитесь, читайте, там спокойно, не ходит никто… — завалившийся на бок Серега уже лежал, уткнувшись лицом в подушку и пускал пьяные слюни.

— Ладно, пускай спит, пошли давай! — потушив пальцами слабо мерцавшую на столе свечу, Ермаков вышел в коридор, увлекая за собой остальных анархистов. — Поздно уже, нечего тут лясы точить! Дело-то серьезное!

В окне маленькой комнатки серая хмурь холодного ноябрьского утра. Тихо потрескивает разложенный на полу жиденький костерок; на голых стенах скачут в отблесках пламени причудливые тени.

Храпит примостившийся в обнимку со свежевыпотрошенной консервной банкой из-под тушенки у холодной, покрытой инеем батареи отопления Жирабас.

Уставшие от напряжения глаза слипаются, требуя отдыха. В животе урчит. Ни спирт, ни самосад не помогают в неравной борьбе со сном.

— Так… — позевывает Чопик, перелистывая снова и снова страницы конспекта, — с этим, кажется, разобрались: «Спиртолитическая партия выступает за спиртолитическое переустройство общества на принципах свободы, равенства, патриотизма, народовластия, справедливости». Та-а-ак…

«Народовластие она рассматривает как власть всех спивающихся, осуществляемую через Спиртсоветы уполномоченных выборщиков

— членов СПХП.

Справедливость — как гарантию права человека на пьянство, наркоманию и табакокурение, права на тунеядство, на безработицу, права на безграмотность, безответственность, бродяжничество, неполучение медицинской помощи и свободу беспорядочных половых сношений.

Равенство — как ликвидацию эксплуатации человека человеком и господство коллективных форм собственности на средства производства винно-водочной продукции.

Патриотизм — как равенство наций в деле доступа к алкогольной продукции и наркотическим веществам, дружбу вечно пьяных народов и ответственность граждан перед споившим их обществом». Та-ак…

А вот это уже потруднее: «Спиртолитизм есть соединение обновленного на основе современной научной мысли, отвечающего современному уровню развития производительных сил и экологической безопасности коммунистического учения с политикой умеренного оппортунизма в рамках современной буржуазной демократии и парламентской борьбы».

— Это как?..

— Как-как?! — лениво улыбается, потирая ладонями опухшие веки, Калян. — Ясно же сказано: «Обновленный коммунизм, вышедший за рамки ставшего ему тесным буржуазного парламентаризма».

— Ага… — скептически морщится Ермаков, тыча пальцем в строчки, — но тут дальше послушай: «СПХП выступает за мирные формы борьбы и считает гражданскую войну изобретением буржуазного и мелкобуржуазного экстремизма». А у нас-то сейчас чего, не война, что ли? Как понимать?

— Война, война! — кивает Калян рассеянно. — Так ведь сказано же

— мы за мир, но раз нас вынуждают, то мы воюем. Не мы войну придумали, не нам и отвечать! Че ты ваще волнуешься?!.

— Ну хорошо. А дальше! «Инженерно-техническая, творческая и управленческая интеллигенция, объединенная в рядах СПХП, в ее руководящих органах, есть передовой отряд, ум, честь и совесть, ядро современного рабочего класса, возглавляющий борьбу всех спивающихся за отстранение от власти антинародных мафиозно-компрадорских кругов — партии измены, лишившей народ права на пьянку и наркоманию, продавшей русскую водку заморским империалистам…»

Нет, я не понял! — на сонном, усталом лице батьки отражается искреннее недоумение. — Если интеллигенция — передовой отряд рабочего класса, ум честь и совесть, то кто тогда мы, простые работяги — алкоголики и наркоманы, тунеядцы и бездельники?

Не, в натуре, че за дела? Мы тут за них воюем, кровь свою проливаем, мерзнем в окопах, недопиваем, недоедаем, а они там сидят наверху и на нас же поплевывают?! Беспредел!..

— Да брось ты, Чопа! — громко зевая, успокаивает его Санек. — На то она и интеллигенция, чтобы руководить! Ну вот сам-то подумай: ты со своими восемью классами или я с шестью, мы вот с тобой сможем, если что, хотя бы с дивизией управиться или с полком? Нет? Не знаешь?! Вот и я не знаю. А тут ведь не о полке, не о дивизии речь идет. Тут вся страна, весь мир! Вон как! Тут знаешь какие мозги нужны, чтобы с делом справиться! То-то и оно! А у Губанова, говорят, два высших образования! Ему и карты в руки…

— Правда, пожалуй что! — соглашается командир после короткого раздумья. — Хрен с ыма — пусть управляют, тока бы делу на пользу!

Он снова погружается в изучение конспекта, читает вслух внимательно слушающим товарищам: «Придя к власти, СПХП восстановит пьяный мир в обществе, гарантирует свободу пьянства и алкоголизма… Она создаст правительство национального спасения, которое упразднит на всей территории страны сатанинский сухой закон и примет меры для выхода страны из спиртолитического кризиса посредством воссоздания отечественной винно-водочной промышленности и поддержки обеспечивающих ее работу отраслей сельского хозяйства (свекловодство, зерноводство, рисоводство), станко- и машиностроения…»

Останавливается ненадолго. Вопрошающе взглянув на слушателей и убедившись в том, что никто из них, как и он сам, не понял ровным счетом ничего из прочитанного, продолжает цитировать по бумажке, перескакивая с одного на другое: «Она введет самоуправление трудящихся, самосуд…» — ага, тут интереснее — «…Обеспечит постепенный переход от государственной спиртмонополии к всеобщей свободе самогоноварения и винной торговли в новом спиртолитическом обществе при сохранении государственного контроля за экспортом и импортом товаров стратегического назначения, прежде всего водки, спирта и спиртсодержащих материалов».

— Та-ак… «После достижения общенациональной алкогольно-наркотической невменяемости всех трудящихся будет создано подлинно спиртолитическое бесклассовое общество, свободное от эксплуатации, какой-либо ответственности государства перед гражданами; общество, справедливо распределяющее между всеми жизненные блага, и прежде всего алкогольную продукцию и наркотики, под контролем СПХП; общество всеобщей наркологической зависимости, братства всех спивающихся, свободы всех форм наркомании и алкоголизма; общество высокой культуры пития и творческой активности масс в деле изобретения новых видов и способов наркотического и алкогольного привыкания…»

— Вот это я понимаю! Вот это класс! — восторженно восклицает Чопик, потирая от удовольствия озябшие руки. — Полная свобода самогоноварения! Высокая культура пития!.. Класс…

— Ак, а если «высокая культура пития», то это чего — и матом ругаться нельзя будет?.. — с тревогой в голосе вопрошает зябко поеживающийся у костерка ординарец. — Ну-ка на фиг тогда!..

— Погоди, ща посмотрю, тут было где-то! — успокаивает его Ермаков. — Ага, вот: «Одна из задач культурной спиртреволюции — восстановление уважительного отношения к русскому языку, как объединяющему фактору…» Так-так, ага… «…признание русского мата языком межнационального общения…» Не, Сань, ты неправ!..

— Ништя-ак! — кивает в знак согласия Санек, расплываясь в довольной улыбке. — Ну а с трезвенниками как? Куда их после войны девать будут?..

— Ну, это проще простого! — весело отмахивается Чопик и читает с листа: «Программа переустройства общества на новых спиртолитических началах предусматривает постепенную ликвидацию трезвости, как массового асоциального явления, путем проведения в жизнь ряда специальных мероприятий: закрытие обществ трезвости, отмена льгот для трезвенников, их принудительное спаивание, введение налога на трезвость и так далее».

Вот, пожалуйста! Все продумано заранее; все просчитано на сто ходов вперед, молодцы-ы! Молодцы мужики!..

— А с социалкой как? — подает голос Калян, прикуривая папироску от вынутого из огня переливающегося всеми оттенками багрового, постреливающего мелкими желтыми искорками уголька. — Для народа чтобы и вообще…

Атаман понимающе ухмыляется — у Каляна двое детей, мать-старуха и жена, хоть и бывшая, на инвалидности. Социалка — его больное место, предмет постоянных невеселых дум и душевных переживаний.

— Так мы ж читали уже: «…снижение цен на промышленные и продовольственные товары, прежде всего на водку и колбасу, одеколоны, лосьоны, рыбные и мясные консервы, табачные и резинотехнические изделия».

Затем: «…обеспечение рабочим и служащим минимума зарплат, инвалидам и пенсионерам — минимума пенсий…»

«…молодежи — бесплатные наркотики и одноразовые шприцы; молодым семьям — презервативы и гормональные противозачаточные…»

«…осуществление программы сокращения смертности от пьянства — всем спивающимся гарантированный минимум водки и наркотиков…»

Чтобы не умирали, короче, с похмела и от передоза…

«…а также восстановление сети ЛТП и наркологических диспансеров, предназначенных для поддержания здоровья спивающихся масс и воспитания в них высокой культуры спиртопотребления…»

— Ладно, потянет, — бурчит водила, пуская изо рта большие кольца табачного дыма и мелонхолично наблюдая за их неспешным полетом, — вроде около дела!

— Ну, и в конце, это мы тоже читали… — быстро подытоживает внезапно с особой остротой почувствовавший потребность немедленно принять очередную порцию допинга Чопик: «Спиртолицизм — государственная религия нового спиртолитического государства при уважении всех других конфессий.

Знамя СПХП — красное с голубым околышем.

Символ СПХП, символ союза всех спивающихся всего мира — бутылка водки и граненый стакан на фоне скрещенных шприца и молота.

Девиз СПХП: Перфорация, спирт, наркозависимость, спиртолитизм!»

И тэдэ, и тэпэ…

Закончив читать, он отложил в сторону мятый конспект, спросил, отхлебнув из бутылки:

— Ну чего, ништяк?!

— Ништяк!! — в один голос ответили Санек с Каляном. Лица их стали торжественно-серьезными, глаза загорелись недобрым, жестким огнем.

— Круто? — переспросил Чопик.

— Круто! — подтвердили оба.

— Решено?

— Решено!..

— Тогда пошли! — приказным тоном скомандовал батька, вставая на ноги и разминая затекшие от долгого сидения на корточках конечности. — И этого… — кивнул головой в сторону мирно похрапывавшего на полу под разбитым окном Жирабаса, — тоже будите. Не хрен тут вылеживать!

Повскакивав со своих мест, друзья с энтузиазмом бросились пинками поднимать спящего Жирика. Докурив папироску и допив остатки вчерашнего пива, батька вышел в коридор.

— Хорошо! — маленькие колючие глазки не мигая глядят на Сергея через прозрачные стекла очков в красивой золоченой оправе.

— Хо-ро-шо. Допустим, вы действительно не знали об участии вашего отца в Северо-западном антиалкогольном центре и даже не подозревали о его контрреволюционной деятельности. Это до некоторой степени оправдывает вас в том, что вы своевременно не явились в Спиртчека и не сообщили органам о готовящемся заговоре.

Но теперь, когда ваш отец арестован, когда получены неопровержимые доказательства его вины, когда он сам раскаялся в содеянном и начал давать признательные показания, чем теперь можно оправдать ваше упорное нежелание помогать следствию? Вы что-то можете сказать в свое оправдание?

— Я уже рассказал все, что знал! — дрожащим от волнения голосом отвечает подследственный. — Товарищ Дыбенко, который был до вас, верил мне. Почему вы мне не верите?..

— Почему? Потому что у меня есть серьезные основания сомневаться в искренности ваших показаний! — Маленькие колючие глазки становятся еще меньше, сузившись в тоненькие щелочки. Взгляд их настороженно-выжидательный превращается в испытующий.

— Вы скрыли от следствия факт вашего знакомства с представителем Центра профессором Чистоплюевым. Вы умолчали о дружбе с одним из его подручных студентом Жидковым, а также об участии в заседании одной из подпольных групп на квартире у инженера Чайковского, где, кстати говоря, присутствовали вышеупомянутые Жидков и Чистоплюев. Что же касается бывшего следователя Дыбенко, то нет ничего удивительного в том, что у вас с ним установились такие доверительные отношения. Будучи членом Центра, он сознательно тормозил следствие. Но теперь этот скрывавшийся под личиной чекиста и члена партии шпион и вредитель разоблачен, арестован и скоро, как и вы, предстанет перед судом. Итак, почему вы скрыли от нас вышеозначенные факты?

— Я ничего не скрывал! — упрямо отнекивается Серега, чувствуя, как колючий взгляд следователя гипнотизирует его, сковывая мысль и выводя из состояния душевного равновесия.

— Со студентом Жидковым я учился в одной группе и несколько раз выпивал с ним в ресторане, отмечая успешное окончание сессии. О его знакомстве с Чайковским я узнал совершенно случайно — на дне рождения последнего, куда приехал вместе с отцом, который ранее вместе с Чайковским учился у Чистоплюева и с которым они были в приятельских отношениях. А Жидков, насколько мне известно, является родственником профессора Водохлебова, но это в университете все знают, потому что он сам всем об этом рассказывал. И на этом дне рождения все пили очень много. Профессор напился до невменяемости и уснул прямо на диване посреди вечера, а отца я лично отвозил домой на такси, потому что он едва держался на ногах и я боялся, чтобы с ним ничего не случилось в дороге…

— Да? — с деланым удивлением следователь презрительно скривил губы. — Пили, говорите? Ну-ну… Враг, гражданин Колесов, коварен, и он умеет ловко маскироваться, скрывая до поры до времени свою подлую, гнилую сущность. Он может пить как вол, он может напиваться до блевотины, чтобы убедить окружающих в своей любви и преданности к революции и советской власти. Но мы тоже не дураки, гражданин Колесов! И мы не настолько наивны, чтобы поверить в то, что день рождения у Чайковского был простым днем рождения и что бывшие там «гости» действительно напились до одурения, а не симулировали состояние сильного алкогольного опьянения, искусно маскируя свои истинные намерения.

Но врага выдают его речи. В разговоре он раскрывается весь, и тут уже никакая маскировка не помогает! Вспомните! О чем говорили на «дне рождения» Чистоплюев, Чайковский, Жидков и ваш отец? Что они рассказывали вам о деятельности подпольного Центра? Какими посулами заманивали вас в свою банду? Как вы дали себя завербовать и согласились стать связным между вашим отцом и Чистоплюевым?

— Я не знаю! — чуть не плача от обиды и от отчаяния, восклицает Сергей. — Меня никто не вербовал, ни о каком Центре я не слышал…

— Лжете! — внезапно расширившиеся глаза следователя наливаются кровью. Рука описывает в воздухе дугу и ладонь с силой ударяет плашмя о крышку стола:

— Лжешь! Тебя завербовали!

И уже спокойнее: — Скажите, пожалуйста, зачем вы приходили домой к профессору Чистоплюеву неделю спустя после так называемого «дня рождения»?

— Я, я приходил отдать ему деньги, которые занял на такси… — растерянно лепечет бедолага, теряя остатки самообладания.

— Вы передали ему записку от отца! — продолжает гнуть свою линию следователь. — Что ваш отец велел вам передать Чистоплюеву? Что вы ему говорили?

— Я — ничего. Профессор был болен. Он спал после ночной пьянки в ресторане, где он был на свадьбе у племянника. Я отдал его жене деньги и, поблагодарив, ушел.

— Итак, вы отказываетесь давать правдивые показания и тем самым помочь следствию разоблачить этих кровожадных упырей, этих оборотней, врагов трудового спивающегося народа и всего прогрессивного человечества!

Лицо следователя багровеет. От негодования голос его начинает дрожать. Глаза горят ненавистью. От прежнего спокойствия не осталось и следа.

— Что ж! — почти орет он, нажимая кнопку вызова. — Придется разговаривать по-другому…

— Проводите гражданина в подвал и помогите ему освежить память! — резко бросает он явившимся без промедления конвоирам. — Пусть почувствует разницу!

Цепкие, сильные руки хватают Сергея за плечи, стаскивают со стула, волокут по полу к выходу…

— Нет, не надо! — кричит он, обливаясь слезами и отчаянно дрыгая ногами. — Не надо! Вы не имеете права! Не-е-ет!..

Взгляд его встречается с холодным, презрительным взглядом поднявшегося из-за стола мучителя. Мертвенный блеск оправленных в золото стекол еще сильнее оттеняет застывшее на худом чисто выбритом лице выражение полного безразличия к страданиям жертвы, полной уверенности в правоте и безнаказанности совершаемого по его воле действа.

— Палачи! Сатрапы! — кричит Серега в отчаянии и, извиваясь в цепких объятиях немилосердно трясущих его за плечи амбалов, просыпается в холодном поту.

— Спокойно, братишка! Не дрейфь! Тут все свои! — успокаивает его чей-то простуженный басок.

— А?.. Чего?.. — недоуменно вопрошает помполит, тревожно вглядываясь в склонившиеся над ним небритые приветливо улыбающиеся лица и пытаясь сообразить, что происходит. — Где я?.. Кто вы?..

— Все нормально, братан! — Чопик дружелюбно похлопывает его по плечу и, не дав опомниться, спрашивает решительно: — Слышь, друг! Где тут у вас в партию принимают?