Всемирная спиртолитическая

IV

К середине мая части 5-й, 6-й и отдельной Кавказской спиртармий Юго-Западного фронта после упорных боев очистили всю Левобережную Украину от войск Центральной рады, форсировали во многих местах Днепр, освободили Киев, Кременчуг, Кривой Рог и стремительно двинулись на Запад.

Деморализованные украинские дивизии начали откатываться к польской границе. Вскоре пал Николаев, спустя несколько дней соединившиеся с частями молдавских красногвардейцев и крымскими аборигенами самокатчики генерала Чикушкина заняли с боем Кировоград, Черкассы, Умань и начали развивать наступление в направлении Винницы.

Однако спешившие на помощь к Чикушкину сводная Молдавско-Приднепровская дивизия имени генерала Лебедева и Тираспольский русский полк потерпели сокрушительное поражение от украинских частей в районе Каменец-Подольского, преданные перешедшими на сторону врага молдавскими националистами, купленными румынскими спецслужбами на деньги американских империалистов. Планировавшийся первоначально удар с юга в тыл украинской левобережной группировки был, таким образом, сорван, а измотанные тяжелейшими боями, изнемогавшие из-за плохого снабжения спиртом и самогоном магаданские бичи и уголовники-добровольцы не смогли с ходу прорваться к Житомиру на соединение с частями 5-й армии. Отошедшие от Киева и Чернобыля националисты, не опасаясь больше потерять тылы и быть отрезанными от западных областей, смогли закрепиться на участке Коростень-Фастов и Белая Церковь-Жмеринка, замедлив дальнейшее продвижение объединенных революционных войск.

Одновременно мосховское правительство предприняло ряд атак на бородянском и курском направлениях, стремясь оттянуть с Украины часть задействованных там красных дивизий, а руководство НАТО потребовало от СРКО немедленно прекратить наступление на Юго-Западном фронте, отвести войска на исходные позиции, начав мирные переговоры с Центральной радой, и предупредило о своем вступлении в войну в случае перехода спиртармейскими частями линии старой польской границы по реке Горыни под тем предлогом, что это создает непосредственную угрозу национальной безопасности, являющейся членом НАТО Польской Республики. Румыния и Турция пригрозили, что не пропустят через свои территориальные воды стоявшие под парами в Севастополе боевые корабли Краснознаменного Черноморского флота.

На состоявшемся экстренном заседании СРКО мнения разделились. Меньшинство во главе со спирторгом Жиряковским требовали прекратить наступление и эвакуировать Украину. Большинство во главе с Ненашевым и генералами — членами ЦК, а также украинские и молдавские товарищи высказывались категорически за продолжение операции в соответствии с ранее разработанным планом.

Дошедшие до взаимных оскорблений прения прекратились после оглашения секретной информации из Штабквартиры НАТО в Брюсселе о намерении Североатлантического блока нарушить объявленный полтора года назад вооруженный нейтралитет в отношении Советской Спиртолитической Республики и вступить в войну на стороне федератов не только в случае перехода спиртармией польской границы, но и при отступлении красных частей с Украины. Было объявлено о том, что руководство Перфорации начало поставку на Украину новейших образцов бронетехники для организации контрнаступления украинских националистов на Киев и о ведущихся с США переговорах по созданию Всемирной антиспиртолитической коалиции.

Стало ясно, что любое промедление, любые уступки будут только на руку западным антиалкогольным силам зла, плетущим сети Всепланетного заговора против спивающегося пролетариата. Поэтому большинством голосов СРКО принял решение продолжить наступление на Украинском фронте; в кратчайшие сроки провести перегруппировку войск и одновременным ударом с трех направлений — чернобыльского, киевского и винницкого захватить Житомир. Постановили также создать 1-ю танковую армию, сделав ее главной ударной силой для будущего блицпрорыва в Европу, а кроме того, попытаться до вступления НАТО в войну перебросить через Босфор и Гибралтар к Ла-Маншу все способные держаться на плаву суда Черноморского флота.

Началось формирование танковых дивизий. И сразу же возникли проблемы с техникой. Выяснилось, что в действующей спиртармии нет и десятой доли требующихся для создания танковой армии машин. Танкостроительная промышленность на контролируемой СРКО территории страны практически отсутствовала: заводы стоят, оборудование демонтировано, продано на металлолом и пропито, рабочие спились и разбежались. Пришлось спешно свозить на фронт все, что хоть отдаленно напоминало танк. Нескончаемым потоком потянулись на Украину эшелоны, груженные собранным по всей Перфорации железным хламом. Собирали по свалкам и музеям, по брянским болотам и курским оврагам, снимали с постаментов на центральных городских площадях и у проходных закрытых оборонных заводов. В недельный срок собрали около пятисот машин: в основном Т-34, ИС-3, небольшое количество тяжелых КВ-2 и немецких «тигров»; из Архангельска привезли даже трофейный английский «Рикардо Мк-V» времен Первой мировой, 80 последних лет красовавшийся перед зданием областного краеведческого музея. Для количества добавили к ним полторы сотни списанных бульдозеров и остатки сильно потрепанной в боях за Киевский днепровский плацдарм мехбригады «Бичдинама» в количестве двенадцати шагающих и одного карьерного экскаватора.

Стало ясно, что в условиях жесточайшего затяжного топливно-энергетического кризиса республика не в состоянии обеспечить такую армаду необходимым количеством дизельного топлива. Минспиртпрому республики поручили немедленно организовать на Украине производство технического зернового спирта, способного заменить в танковых двигателях дефицитную соляру.

Спиртвоенсовет республики объявил мобилизацию во вновь создаваемую армию членов СПХП и Союза воинствующих алкоголиков, а также добровольцев из числа сознательных наркоманов, бичей и уголовников-рецидивистов, бросив в массы лозунг: «Алкоголик — на танк!» Назначенный командующим армией генерал Дубакян со своей агитбригадой клоунов-даунов и стриптиз-джаз-бендом «Толстушки 300 +» лично объезжал воинские части и следственные изоляторы, агитируя вступать в танковые полки и бригады.

— Ребята! — говорил он взволнованно на митинге в своей родной лыжной бригаде после прошедшего с большим аншлагом даун-шоу. — Двадцать первый век на дворе! Судьбы человечества решаются на полях сражений классовой борьбы. Танк — вот залог успеха любых операций на любом фронте современного театра военных действий! У кого танки — У того ключ к победе. Спиртолитическое отечество в опасности! Разгромленные и деморализованные враги готовятся нанести новый решительный удар по нашим победоносным войскам. Но мы сорвем их коварные планы! Мы не станем дожидаться, пока нас ударят, мы не станем подставлять левую щеку, когда нас ударят по правой. Нет! Мы ударим первыми! У нас есть танки, у Центральной рады их нет. Нам нужны люди для танковых экипажей. Среди вас много водителей, механиков, радистов, пулеметчиков. Без вас все наши танки — груда бесполезного металлолома. Только вы способны вдохнуть жизнь в этот железный хлам; обрушить всю мощь бронированных армад на головы дрожащих от страха врагов; решительным натиском вырвать у них победу, довершив начатое освобождение братской Украинской спирткоммунии!

Товарищи! Братцы! Алкоголики вы мои! Записывайтесь в танковую армию! Обучайтесь искусству вождения танка, изучайте материальную часть, нещадно бейте везде и всюду трезвые контрреволюционные банды! Помните — от вас сейчас зависит успех Всемирной спиртолитической революции. Судьба спивающихся во всем мире в ваших руках. Не подведите, братцы! Оправдайте возложенное на вас партией и правительством высокое доверие! Не посрамите высокого звания советского танкиста! Вперед, к победе спиртолитического туда… И сюда… Или туда?.. Слава доблестным труженикам сельского хозяйства! Да здравствуют советские танкисты, да здравствует всемирный кирогаз! Да здравствует славная СПХП, славный ленинский ЦК и лично отец и учитель всех времен и народов, великий вождь мирового пьяного пролетариата товарищ Губанов! Ура!..

Спускавшегося с трибуны Дубакяна провожали бурными аплодисментами. Тут же сотни добровольцев записывались в танковые части.

Через полчаса Чопик с товарищами уже собирались в дорогу: как членов и кандидатов в члены СПХП, их добровольно-принудительно мобилизовали в танковую армию, приписав к ударно-пробивному батальону отдельной спецбригады прорыва имени Ивана Кулибина и братьев Черепановых.

— Вот так вот, Чопа, такие, брат, дела! — взволнованно тараторил Серега, складывая в мешок свои нехитрые пожитки. — Вся сила — в танке! У кого танк — тот и прав! Потому что правда — в силе! Эх, мужики! Какие дела-то начинаются! Ща как вдарим гусеницами по бездорожью — тока грязь во все стороны полетит! Держись, контрики! Как разгонимся — никто не остановит! Аж до самого Ла-Манша допрыгнем! Еще, чего доброго, и Америкой тряхнем! А? Ты как думаешь?..

— Поживем увидим, — подхватил Чопик, ухмыляясь довольно роившимся в голове радостно-взволнованным мыслям. Может, и не только Америкой! А танки дело хорошее, эт верно! Нам бы в декабре под Тулой сотню бы танков, мы бы, пожалуй, и Мосхвой тряхнули!..

— Вот и я говорю, — не унимался бегавший по землянке из угла в угол радостно возбужденный с сияющим лицом политрук, — хорошее дело придумали! Это какая же перспектива теперь открывается во всемирном даже масштабе! Нет, это ж уму непостижимо! И как все просто — танк двигатель прогресса! Пьяный танкист — творец истории! Вон и в «Известиях Спиртсовета» у товарища Губанова тоже про это сказано: как, мол, сядет пролетарий на танк да вдарит по врагу, так что движок покраснеет, тут контре и конец, и торжество Всемирной революции!

— А у меня тушенка кончилась, — со вздохом вставил свое сакраментальное возившийся в углу на хлипких, продавленных нарах Жиробас, — и лыжи сломались. Как отдавать-то будем?!

— Да черт с ними, с лыжами! — махнул рукой Калян. — Ща соберемся по-быстрому и погнали. Кто про какие-то там лыжи вспомнит, тут судьба революции решается! Ты, главное, паек получить не забудь, а то опухнешь в дороге без шильца-то! Спасай тебя потом — чистоганом отпаивай!..

К вечеру колонна лыжников-новобранцев пешком прибыла в расположение Бригады прорыва и расположилась на отдых поэкипажно прямо под открытым небом вокруг наспех разложенных костров.

— Слышь, мужики, а вы танк когда-нибудь видели живьем или нет? — спросил Сергей, когда, доев полученную на полевой кухне перловую кашу на машинном масле с добавлением шкурок от докторской колбасы, друзья начали устраиваться для ночлега, тесно сгрудившись возле жарко пылавшего костра. — Страх как интересно!

— Я на флоте служил, так что танк тока в кино видал, — лениво почесываясь и зевая, отозвался успевший уже остограмиться Чопик, — зверь, а не машина!

— А я в стройбате, так, кроме бульдозера, и не видел ничего, — устало улыбнулся прилегший на голой земле Калян, подкладывая под голову здоровенный заскорузлый кулак.

— Не, мужики! Это ж какую технику нам доверят, а мы — ни хрена и не знаем! — беспокоился Серега. — Этак далеко не уедешь, если в матчасти не шаришь!

— Да брось давай! — буркнул Санек, поворачиваясь на бок лицом к костру и кутаясь в свою драную засаленную фуфайку. — Эка невидаль — танк?! Не велика наука — знай себе рычаги дергай! Всех и делов-то! Ты вон, когда первый раз за штурвал сел, много ли в самолетах разбирался? То-то и оно! А как сел да полетел, так сразу всему и научился…

— Это точно! — согласился помполит ухмыляясь. — Жизнь заставит

— всему научишься! А только танк — это вещь такая!.. Это тебе не самолет! Тут на одном энтузиазме не уедешь! Техника! Скорей бы уж поглядеть на него — что к чему…

— Утром увидишь, — прервал его ненужные сетования Ермаков. — Давай, мужики, еще по сто грамм — и в л юлю!..

Выпив, улеглись поудобнее вокруг костровища, стали укутываться потеплее в фуфайки и рваную мешковину.

— А у меня братан старший на компе в танки играл, так вот он все про танки знал — такой любитель был, что вобще… — подал голос Колесов, нарушая воцарившееся вдруг всеобщее молчание. — Очень хотел танкистом стать. А я не, я в авиацию… Авиация — это сила. У кого господство в воздухе, у того и победа в руках. Верно говорю, мужики?

Ему никто не ответил — уставшие после дальнего пешего перехода поддатые бичбойцы уже спали тяжелым сном, позабыв и про танки, и про самолеты, и про все на свете.

Кругом было тихо и спокойно. В усыпанном крупными южными звездами ночном небе ярко светила полная желтая луна.

Тихо шелестели молодой сочной листвой притихшие сонные березки. Легкий ветерок доносил с полей горькие, терпкие запахи полыни и мяты. Громко стрекотал в пересохшей придорожной канаве неугомонный полуночник кузнечик. Заливался над головой невидимый в густых зарослях калины и шиповника соловей. Казалось, что сама природа, уставшая от суетных дневных забот, решила отдохнуть немного от войны и тревог и вздремнуть до рассвета часок-другой.

Яркое, сочное южное лето, позабыв о царивших на земле крови и страданиях, властно вступало в свои права…

— Ну и что это за ерундовина такая?! — обойдя кругом закрепленный за его экипажем танк, Ермаков в недоумении развел руками, вопросительно уставившись на удивленных открывшимся их взорам печальным зрелищем товарищей.

— Это же груда металлолома! Это же ржавая консервная банка! Ни мотора, ни бензобака, ни пулемета, ни гусениц! Нет! Вы мне скажите, как на этом (он сделал ударение на слове «этом») воевать?!.

Никто не ответил на его риторический вопрос.

— Нет, вы мне скажите, товарищ капитан! Как на этом можно воевать? — не скрывая своего крайнего раздражения, он подступился вплотную к приведшему его сюда для знакомства с ввереной ему машиной заместителю командира батальона капитану Перегарову, — Это что, шутка такая, да?

— Какие могут быть шутки?! — спокойно парировал поддатый, с трудом державшийся на ногах, помятого вида, неопрятно одетый капитан. — Теперь не до шуток! Напротив, все очень серьезно, и вообще не понимаю, что вам, собственно говоря, не нравится?!.

Чопик гневно сверкнул на него своими черными, с беспокойными искорками в зрачках глазами: опухшие от пьянки веки, слюнявая оттопыренная нижняя губа, щербатый рот, толстая, потная, заросшая густой рыжей щетиной шея. Приземистая широкоплечая фигура, мозолистые натруженные руки, драный комбинезон и кроссовки на босу ногу, умные, немного шальные с перепою глаза и значок «Десять танковых таранов» на груди… Нет, капитан не производил впечатление любителя пьяных дурацких шуток.

— Нам обещали дать танк, — сказал доброволец, подавив в себе вспышку справедливого негодования, — нам обещали дать танк, на котором можно будет воевать. А это!.. Что это такое?!

— А что такое?! — все также спокойно отвечал Перегаров, окинув «это» оценивающим взглядом знатока-профессионала. — Это наш советский БТ-7, не старый, 32-го года выпуска, броня двадцать миллиметров! Пушка — сорок пять! А?! — глаза капитана неожиданно заблестели лихорадочным блеском; он с воодушевлением принялся объяснять подчиненным все прелести и достоинства вверенного им агрегата: — Ну и что, что гусениц нет? — с жаром доказывал он с недоверием слушавшим его бойцам. — Это же ерунда! Он же специально со съемными гусеницами сделан, он, если хотите знать, без гусениц на катках — восемьдесят пять километров по шоссе дает! А вы — консервная банка! Металлолом!.. Да быстроходнее машины во всей бригаде не сыскать! Ласточка, а не танк! Говорю вам, соглашайтесь, не пожалеете! Сами еще спасибо мне скажете, что такую хреновину вам присоветовал!

— Где такое г… откопали-то? — немного успокоившись, поинтересовался Чопик у собравшегося уходить замкома. — На свалке?

— Да это у нас следопыты под Бородянском в болоте нашли. Думали отреставрировать да памятник сделать, а он вишь на что еще пригодился!.. — Перегаров нервно махнул рукой. — Давайте, ребята, давайте! Времени в обрез! Подлатаете немного, где чего отвалилось, подварите и вперед! Двое суток осталось…

— Слыхали? Через два дня начнется! — осторожно оглядываясь по сторонам, выдал вылезший из командирского люка башни Сергей, когда капитан скрылся из виду.

— Не успеем ведь! Делов-то вон сколько! А, Чоп? Чё делать?

— Успеем! — Ермаков смачно сплюнул себе под ноги. — Не хрен тут и Делов! Ща спиртика дернем и начнем. Саня, у нас спиртяшка осталась еще?

— Вся вышла. Вчера вечером допили, — обрадовал ответом порученец. — Надо где-то доставать. Может, у соседей в гараже тормозухи слить?

— Давай беги! — кивнул командир в знак согласия. — Ты, Серый, поди к механикам, скажи, сварочный нужен на пару часов, водки не обещаем, но ширева отвалим — от Чушкова осталось немного…

— Как, Калян, думаешь, успеем? Ты ж у нас шофер, как-никак! Можно тут чего сделать?

Проводив взглядом побежавшего выполнять ответственное задание ординарца, Чопик присел на корточки возле рывшегося в пустом моторном отсеке Каляна:

— Будет ездить?

— Не знаю, — махнул лениво трясущейся с похмела рукою водила. — Так-то вроде все ничего, но без мотора один черт никуда не дернешься… Времени б побольше, может, и успели, придумали чего, а так?..

— Ладно, не дрейфь! — Чопик весело улыбнулся, хлопнув чумазого мехвода по голому загорелому плечу. — Ща ребята подойдут — придумаем!..

Ребята подошли минут через пятнадцать. Санек приволок полканистры слитой с командирского танка тормозухи, Серега прикатил от главмеха баллоны с кислородом и пропаном. Выпив по стопарику, друзья принялись за работу. Первым делом закрыли куском фанеры зиявшую по левому борту большую с рваными выгнутыми вовнутрь краями пробоину. Затем приварили несколько недостающих катков и переделанную из клапана для мусоропровода крышку люка механика-водителя. За неимением мотора установили электрическую динамо-машину с педальным приводом, соорудив его из снятых с украденного в соседнем селе велосипеда «Уралец» запчастей. Приладили на свои места пулемет и радиостанцию, смазали тосолом валы и подшипники. Покрасили танк в шаровый цвет и намалевали на башне большие пятиконечные красные звезды.

К вечеру реставрационные работы были завершены.

— Красаве-е-ец! — восхищенно присвистнул Ермаков, осмотрев свежеотремонтированную машину.

— Прелесть какая! Не узнать! Ну, держись, контрики! Броня крепка, и танки наши быстры… Как назовем-то, мужики? Надо бы ему имя дать! Негоже танку без имени!

— Давай «Спиртпросветом» назовем! — предложил пристроившийся на водительском месте и опробовавший уже работу рычагов управления Колесов.

— Не, не то! — возразил Чопик категорично.

— Не в тему!

— Может, «Красный бодун» или «Мандражняк»? — осторожно вставил не слишком уверенный в своей правоте Санек. — Вроде ниче?!.

— Не, мужики! — принялся объяснять командир. — Нужно, чтобы название было и грозное и характер машины передавало в точности, ну чтобы самой сути ее соответствовало! Понимаете?!

— Пусть будет «Стремительный»! — резюмировал закончивший возню с кислородными баллонами Калян. — Для восьмидесяти пяти километров в час имя, думаю, вполне подходящее!..

— Круто! — согласился Чопик и удовлетворенно потер руки. — Серый, давай рисуй!

— Айн момент, битте! — подняв большую малярную кисть, Серега принялся выводить по борту букву за буквой новоизобретенное имя. — Обмыть бы надо! Чтоб на счастье!

— Давай! На удачу! — с энтузиазмом схватив валявшуюся неподалеку пустую пивную бутылку, Чопик со всего размаху ударил ею в свежевыкрашенный борт. Пробив насквозь ржавый броневой лист, бутылка влетела вовнутрь танка, глухо звякнув о противоположную стенку.

— Ладно, поправим, — смущенно буркнул батька, озабоченно разглядывая образовавшуюся пробоину. — Давай по маленькой! Саня, наливай!..

Выпив, принялись весело хохотать, обсуждая с подошедшими на запах спиртного соседними экипажами перипетии нехитрого косметического ремонта. Наперебой предлагали новые и новые тосты: за успех будущего наступления; за победу всемирного кирогаза; за советские танки — самые лучшие танки в мире и прочее.

Под утро уже поехали в соседнее село — продолжить банкет в местной пивнухе, а заодно и опробовать на ходу своего обретшего второе дыхание стального друга.

— Да-а! — только и сумел сказать приятно удивленный произошедшей со вчерашеней кучей металлолома счастливой переменой Перегаров, когда на другой день к обеду поддатая веселая компания явилась из деревни в расположение бригады, чтобы отчитаться о проделанной работе.

— Да-а! — протянул он, поцокав языком от удовольствия. — Молодцы! Постарались, нечего сказать! Хоть сейчас в бой! Хвалю! Давайте вот что: по всем полкам и дивизиям объявлена готовность номер один. Начнем с минуты на минуту. Бросайте все дела, получайте боеприпасы и готовьтесь к выступлению!

Остограмив довольного общим ходом ремонтно-восстановительных работ замкома, новоиспеченные танкисты продолжили попойку.

Нервное возбуждение охватило бойцов Кулибинской бригады. Все чувствовали приближение чего-то важного и грандиозного. Прибегавшие поделиться последними новостями из соседних экипажей любители халявной выпивки сообщали доверительно о только что поступившем в войска секретном приказе, о начавшемся выдвижении бульдозеристов вплотную к линии фронта, о массовом дезертирстве и сдаче в плен украинских частей, деморализованных одной только мыслью о предстоящей смертельной схватке с пьяными красными бронированными ордами…

Ближе к полуночи приехали спиртовозы, и командиры начали раздавать экипажам недельные спиртпайки. Запустили моторы и приготовились к выступлению.

Члены экипажа БТ-7 заняли свои места согласно расписанию. Серега расположился в моторном отсеке, уперевшись ногами в педали; Калян замер в напряженном ожидании на водительском кресле, впившись руками в рычаги управления; Санек примостился возле своего пулемета, а Жирабас в обнимку с уложенным в мешок недельным запасом тушенки уселся на место заряжающего. В ожидании команды Ермаков нервно курил, высунувшись из люка башни.

В половине первого ночи в небо быстрой ломаной змейкой взвилась красная сигнальная ракета, и в ту же минуту все вокруг наполнилось ревом сотен танковых моторов.

— Ну, с Богом! — выдохнул командир, отбрасывая в сторону обсосанный бычок и закрывая за собою люк. — Серый, давай! Спирт в помощь!..

Сергей с силой крутанул педали, и многотонная стальная махина, резко дернувшись с места, покатилась, грохоча катками к выезду на шоссе, встраивась на ходу в вытянувшуюся на сотни метров бронированную колонну.

Впереди за лесом уже грохотала артиллерийская канонада и частые вспышки выстрелов длинными огненными языками облизывали верхушки выровнявшихся словно по линеечке вдоль горизонта деревьев.

Непрерывно увеличивая скорость, невидимые в темноте танки мчались по шоссе все ближе и ближе к линии огня. Гул орудийной пальбы становился все громче и громче и, наконец, слившись с ревом мощных танковых дизелей, превратился в сплошной непрерывный вой.

— Бригада, в прорыв! — услышал Чопик в наушниках пьяный, дрожащий от волнения голос Перегарова и скомандовал уплетавшему за обе щеки тушенку Жирабасу: — Заряжай!

Голос его потонул в диком реве близких орудийных залпов. Это батарея реактивных гвардейских минометов обрушила на позиции ошалевшего от неожиданности противника завершающий сокрушительный удар, расчищая дорогу идущим в лобовую атаку танковым клиньям.

В ночь с 24 на 25 мая части 1-й танковой армии, после массированной бомбардировки вражеских позиций агитснарядами с порнографической литературой и гашишем из пятисот орудий, прорвали вражеский фронт в районе Ирпени и при поддержке наносивших вспомогательные удары с севера и юга частей 5-й Кавказской спиртармии двумя параллельными, выстроенными в три эшелона колоннами устремились к Житомиру.

Вскоре они натолкнулись на хорошо организованную долговременную оборону: минные поля, шесть рядов надолб, колючая проволока, протянувшийся на сотни километров ров глубиной четыре и шириной шесть метров, наполненный концентрированной серной кислотой.

Шедшие впереди бульдозеры и экскаваторы принялись методично разрушать заграждения под сильным огнем прикрывавших подступы к ним многочисленных бетонных дотов, расчищая дорогу рвавшимся в бой танкистам. Стокилометровый путь от Киева до Житомира прошли за пять дней. Каждый клочок земли, каждый поселок, каждый дом, занятый врагами, приходилось брать с боем.

Националисты дрались отчаянно. Оставшись в первые же часы наступления без выдвинутой на передовые позиции противотанковой артиллерии, они бросили против рвавшихся вперед танковых клиньев спецбригаду собак-подрывников.

Наспех обученные, голодные, обколотые анаболиками, обвязанные гранатами без запалов и отсыревшими тротиловыми шашками, несчастные животные сотнями гибли под гусеницами танков, нанося бронированным машинам минимальный ущерб.

Поднятые по тревоге в воздух кукурузники-опылители поливали наступавших спиртармейцев дустом и карбофосом. Наркоманы были рады нежданно привалившей халяве.

Отходящая под мощным натиском спиртармейских частей Чернобыльская психдивизия УНА-УНСО непрерывно контратаковала, снова и снова с кувалдами и вилами наперевес бросаясь навстречу сметавшей все на своем пути танковой армаде. Перед самым Житомиром атакующие наткнулись на новый глубокий ров, наполненный в отличие от первого не кислотой, а плохим технарем и тормозухой.

Мучимые жаждой, давно оприходовавшие все свои спиртпайки, танкисты не устояли перед искушением и бросились жрать пойло прямо из канала, как козлы на водопое. Многие утонули, захлебнувшись, остальные, упившись, уснули прямо возле своих машин. Создалась опасная ситуация. Воспользовавшись заминкой, противник мог собраться с силами и атаковать спящих алкашей, захватив голыми руками и бойцов, и оставшуюся без присмотра технику.

Положение спасли вовремя вышедшие в тыл центрадистам моряки-черноморцы на бронепоезде «Спиртсомол». Неожиданно обнаружив у себя в тылу грозную силу, какую представляли из себя полторы сотни пьяных, обколотых, изголодавшихся по женской ласке морячков на трех ржавых, обшарпанных железнодорожных платформах, оборонявшие ров бойцы женского батальона «Незабранна пыхва» в панике бежали, побросав скалки, ухваты, упаковки с гигиеническими прокладками и эпиляторы.

Моряки без труда настигли бегущих и, воспользовавшись беспомощным состоянием потерпевших… Впрочем, не стоит об этом! Победителей, как говорится, не судят.

Вечером 30 мая победоносные войска Юго-Западного фронта вступили в Житомир. С развернутыми знаменами, под звуки бьющегося стекла и истерическое повизгивание экспроприируемых повсеместно буржуев прошли по улицам города доблестные моряки, прогрохотали слегка поредевшие в ожесточенных схватках с собаками-камикадзе железные танковые полки, проковыляли пьяные вдрызг лыжники генерала Дубакяна… Специально выписанные из Киева бичи и наркоманы с цветами и красными флажками в руках изображали бурное ликование освобожденных от ига безалкогольного националистического рабства горожан. Тут же разбитные местные проститутки и проворные наркодилеры наперебой предлагали освободителям полный набор своих специфических услуг, а букмекеры призывали делать ставки на тотализаторе относительно будущего успеха наступления в центральной Европе и судьбы несомненно обреченных на поражение трезвых европейских демократий при новом пьяном порядке.

Пополнив запасы тушенки и боеприпасов, залатав пробитую во многих местах броню и залив бензобаки свежайшим технарем, Чопик со своим экипажем уже собрался было отправиться в соседний ресторан отпраздновать в торжественной обстановке замечательную победу, когда появившийся неизвестно откуда гашенный в дупель Перегаров сообщил о полученной из штаба телефонограмме с приказом танковой армии совместно с пехотными частями 1-й и 5-й армий немедленно выступить из города для продолжения преследования отступающих к польской границе главных сил центрадистов.

— Я только что из штаба армии, — говорил он собравшимся для совещания командирам экипажей, — Дубакян рвет и мечет. Положение серьезное. Федераты заключили с поляками соглашение о совместной поставке на Украину танков и бронетехники для нациков.

Сейчас в районе Шепетовки разгружаются эшелоны с техникой, прибывшие через Польшу из Перфорации. По данным разведки, там формируется ударная танковая группа, которая будет поддерживать контрнаступление Резервной сально-горилочной армии на Житомир. Нашей бригаде приказано стремительным броском выйти в район сосредоточения танков противника и уничтожить их до того, как они успеют развернуться для нанесения контрудара.

Завтра утром, самое позднее к обеду, мы должны быть там. Сейчас возьмем на броню десант и вперед. Время не ждет. Соседние полки поддержат нас с флангов; мы теперь — на направлении главного удара. Все в наших руках!

Перегаров ушел догоняться добытой в штабе армии политурой, а взволнованные его сообщением танкисты бросились по машинам, спеша подготовиться к приему десантников.

Вскоре прибыл обещанный десант: полтораста черноморских моряков-дезертиров с отличившегося сегодня при штурме Житомира «Спиртсомола».

Пьяные в дым, радостно возбужденные, прикатили из привокзального ресторана на тарантасах, с гитарами и магнитофонами, с водкой и весело гогочущими девками, ворвались праздничной, веселой толпой, — высокие, широкоплечие, в затертых до дыр бушлатах, в драных тельняшках, сдвинутых набекрень бескозырках, увешанные гранатами, подсумками, кобурами, смеясь, громко перекликаясь в темноте, — поскакали с колясок, засыпав отборным матом и похабными прибаутками, принялись сгружать на землю ящики со спиртом, тушенкой и колбасами, банки с икрой и вареньем, пирожными и эклерами, пулеметы и цинки с патронами…

— Здарова, пяхота! Которые тут Черепановы? Принимай гостей! — огромный пьяный детина, без предупреждения подскочив сзади к возившемуся возле своего танка Чопику, с силой хлопнул его по плечу ладонью. — Не дрейфь, братишка! Братва на подходе. Буржуям крышка!

Он добродушно расхохотался в лицо обалдевшему от такой наглости Ермакову, спросил смерив взглядом скромный, словно игрушечный, избитый осколками БТ:

— Твоя машина?!

— Наша… — буркнул краском, неприветливо глянув в наглые, лучившиеся изнутри озорной и одновременно жесткой уверенностью глаза незнакомого матроса.

— Вещь! Уважаю! — почтительно кивнув головой, констатировал здоровяк. — Сколько человек можешь взять на борт? Вчетвером влезем? — и, не дожидаясь ответа, скомандовал в темноту, в сторону колыхавшегося пьяным женским смехом шарабана: — Лexa, Миха, Дюха. Давай сюда! Броню нашел! Меня Федей зовут!.. Шилов моя фамилия.

— Вы, что ли, десант? — осторожно поинтересовался Чопик, машинально пожимая протянутую ему здоровенную клешню и с любопытством глядя на приближающихся к танку в сопровождении проституток пьяных матросов с ящиками в руках.

— Ясное дело! — пробасил тот уверенно. — Экипаж бронепоезда КР-13 «Спиртсомол». Прибыли в распоряжение командования Ударной танковой бригады имени братьев Черепановых для выполнения особо важного революционного задания…

— А бронепоезд куда дели? — не удержался, чтобы не съязвить, хозяин танка. — Пропили?

— Обижаешь, товарищ! — веско возразил Федор, мрачнея. Улыбка разом исчезла с его смуглого от загара скуластого лица, и он сказал зло и с досадой: — Продали наш бронепоезд. С молотка пустили за долги. У нас, видишь, братишка, с декабря за уголь не плачено. Вот и выставили нас на аукцион. Центральная рада купила: сорок тыщ деньгами, остальные салом гнилым. Ну, десять процентов, понятно, наши — трудовому коллективу в фонд заработной платы. Вот, гуляем… За помин его души… Хорошо еще, до после дела уговорили повременить, а то не знаю, как и городишко этот брали бы сегодня — все бы на проволоке лежать остались, без брони-то! Ну да теперь вот с вами пока, танк — тоже броня! Спокойнее так-то, с броней! Верно, браток?!

— Верно, — согласился краскомспитр.

— Куда вот вещи сложить? — Федя кивнул на принесенные матросами ящики. — Тут у нас спирт, консервы, колбаса… Табачку тоже: «Бредомор», «Прыма» трофейная — питерская. Берите, товарищи, — как мы теперь вместя контру бить будем, то ничего для своей братвы не жалко — все обчее!..

— Серега! — Чопик окликнул высунувшегося по пояс из моторного отсека и давно уже с любопытством разглядывавшего нежданных гостей политрука. — Сложи пока у себя — потом чего-нить придумаем. — И, бросив взгляд на топтавшихся рядом разряженных, словно для увеселительной прогулки, женщин, добавил не то вопросительно, не то категорично: — А с дамами как? Они, как хошь, не влезут!

— А дамам ща такси поймаем и всех по домам — баинькать, — невозмутимо парировал черноморец и, пресекая слабые возражения своих случайных попутчиц, сказал как отрезал, повысив голос: — Никаких «нет»! Марш по домам! Живо! Тут, может, судьба революции решается, а у вас одно блядство на уме!.. Спасибо, девочки. Все нормально. Увидимся после победы. Слово моряка!..

Не дожидаясь, когда новоявленные десантники освободятся, развязавшись с принявшимися проситься и хныкать «дамами», Ермаков полез через люк к себе в башню, на ходу отдавая последние указания экипажу.

Где-то рядом раздалась негромкая команда; разбившись на мелкие группки, нагруженные оружием, выпивкой и жратвой матросы поспешно прыгали на броню загудевших разом стальных громад.

— За скобы держитесь! — пояснил Чопик, закрывая за собою люк. — Вот здесь к башне приварены. А то свалитесь еще…

— Понял! Не боись! — отозвался пристроившийся сзади на корме веселый Шилов. — Моряк качки не боится! За нас не беспокойся. А вот с шампанским поосторожней — валютой плачено!

Измотанные в пятидневных непрерывных боях, страдающие от нехватки спирта и боеприпасов, поредевшие на треть дивизии 1-й танковой армии, оставив только что освобожденный ими Житомир, ускоренным маршем двинулись на запад, навстречу готовившему в районе Шепетовки мощный броневой кулак Польскому экспедиционному корпусу. Шедшая в авангарде ударной группы Кулибинская бригада вырвалась далеко вперед, опередив соседей на десять часов хода. Шли и днем и ночью, напрямик — по болотам и бездорожью, шли, сметая на своем пути мелкие заслоны гайдамаков, уничтожая отступавшие в беспорядке украинские части. Шли, останавливаясь только для того, чтобы залить спиртом глаза и топливные баки машин.

Между танковыми бригадами развернулось спиртолитическое соревнование за право называться бригадой высокой культуры быта. Часть, первой достигшая западной границы, получала переходящее красное знамя, грамоту за подписью председателя ЦК СПХП товарища Губанова и восьмидесятитонную цистерну чистейшего медицинского спирта.

К утру черепановцы вышли в район Шепетовки; скрытно сосредоточившись на опушке леса в полутора километрах от станции, выставили боевое охранение и замаскировались.

Перегаров на своем командирском КВ-2 отправился на разведку, приказав всем не расслабляться и быть начеку.

Дождавшись отъезда зампоспирта, утомленные ночным переходом, танкисты, побросав свои машины, принялись брататься с морячками, радушно угощавшими их водкой и пивом с шашлыками.

Задремавший в башне танка Чопик был разбужен доносившимся снаружи дружным хохотом и звоном бутылочного стекла: выгрузив из моторного отсека ящики с вином, опухший с перепоя Шилов рассказывал что-то собравшимся в кружок танкистам, разливая шампанское по протянутым к нему со всех сторон солдатским котелкам.

— Давай к нам, братан! — махнул вылезшему на свет танкисту кто-то из сидевших с Федей матросов. — Шампурика за знакомство!..

Икая и позевывая, тот поплелся к ним с большой эмалированной кружкой в руках; получив свою порцию шампанского, присел на траву возле жадно поглощавшего любимую тушенку Жирабаса и лениво растиравшего свои опухшие от пятнадцатичасового вращения педалей ноги Сергея, прислушался к речи рассказчка.

— Ну и вот, короче, братишки! — вещал Федя, зубами откупоривая новую бутылку и отхлебывая из горла льющееся ручьем игристое вино.

— Мы им и говорим: так, мол, и так — что хотите делайте, а зубы чистить не станем, к гинекологу на осмотр не пойдем и борща без водки жрать не будем! Где это видано, чтобы борщ без водки жрать! Даже пословица есть: год не пей, два не пей, а перед борщом — выпей!

Ну, они, значит, нам: ага, говорят, бунтовать! Всех под суд и не видать вам больше водяры как своих ушей. Тут, понятное дело, братва не стерпела и ну их в зубы. Те за пистолетики. А мы их в мешки и за борт! К рыбам в гости, значит. Ну, красный флаг подняли и во Всеукраинский горилочный комитет телеграмму: так, мол, и так, команда доблестного авианесущего крейсера «Адмирал Квашнин» спешит сообщить о переходе в полном составе на сторону восставшего на борьбу с угнетателями трудового украинского народа!

Ага! Ну и началось — пьянки, гулянки, бары, рестораны, водочка, девочки… Весь флот за нами к Комитету ушел. Братва вся за революцию, за вселенский кирогаз и полное торжество спиртолитического беспредела. Через неделю весь Крым наш был. Аборигены приезжают: «Матроса, давай матчасть на водыка да сало менять!» — «Зачем тебе? Вон, — говорим, — плотиков спасательных возьмите, кофе из скоропорта там, перчаток резиновых, сапоги». — «He-а! Катер нада, пушка нада, тарпеда нада!» — «Да куда вам, так-перетак?» — «Урус плакой, хахол плакой, армян плакой — воевать будем…» — «Ах вы, мать вашу за ногу! Ишь, чего удумали: мелкобуржуазный национализм и унитарную Крымскую автономию на фоне Всемирной спиролитической революции и братства всех спивающихся?! Вот вам!» И в зубы их!..

Да. Ну, тут мы с братвой хорошо погуляли! Ни тебе командиров, ни тебе устава, пей скока хочешь. Водки хоть залейся, апельсинов турецких немерено! Лафа! А потом раз — в Раде там очухались и на нас как попрут! Приезжают к нам комитетчики: так и так, говорят, нет у республики средств для завершения строительства вашего авианосца. Решено продать его в Китай за валюту, а вырученные деньги пустить на закупку у китайцев же рисового спирта для героически сражающихся с Радой под Киевом бичей-красногвардейцев.

Ну, братва на дыбы! Что?! Нас?! Китайцам?! На иголки?! Да мы вас, уродов, самих щас на куски порежем и в переплавку пустим! Мы революцию подымали! А вы нас!.. Мы офицеров и буржуев поскидали и поголовное пьянство организовали для всей пролетарской вольности. Спирт проливали не жалея за ради пьяного счастья крымских бичей и алкоголиков. Пол-Крыма пропили, а флот в целости соблюли! Аборигены нам вон сала и водки за него сулили, а мы никогда не потерпим предательства интересов народных! Не дадим продавать, и баста! И вас, очкариков плюгавых, ежели чего — зараз к стенке. У нас с этим строго: ежели интересы народа пренебрег — на месте!..

А они: «Тут у нас на горилку денег нет, а вы со своим корытом ржавым как с писаной торбой носитесь! Не продадим сейчас — не будет бухла. Как красногвардейцы республику без ничего защищать станут?!»

Братва аж взревела. «А мы не бойцы?! — говорим — Нас уже и в расчет не берете?! Если что, не хуже, а лучше вас будем биться! Давай оружие, а горилки сами добудем! Всю жизнь на революцию положим, а пьяную народную свободу отстоим геройски от всяких происков!..»

Спорили так, спорили, а тут уже гайдамаки к Херсону подходят. Ну, мы туда на защиту! Пятьсот с лишком нас было. Приезжаем на станцию, а там красногвардейцы состав со спиртом нашли и ну пьянствовать… Кто сам помер — упился, кто в спирте утонул по неосторожности, а остальных ночью гайдамаки сонных голыми руками взяли и бульдозерами тут же под насыпью живьем зарыли. Пять тыщ всех до единого за ночь заровняли.

Увидели мы зверства всякого, нагляделись! Такое нас тут зло взяло! Гайдамаков пьяных в штыки и в море. Дальше Николаев, Долинская, Знаменка, Кировоград… И везде одно и то же: костры, виселицы, психушки, вытрезвители… Гайдамаки дюже против нашего брага алкоголика лютовали. Всех, кто за спиртолитическую идею и пьяный беспредел — сейчас под нож, и все дела. В Кременчуге, как вошли, — сразу всех алкашей на стадион согнали и всем торпеды вшили. В Кривом Роге депутатов Спиртсовета электрошоком и иглоукалыванием от белочки лечили…

Под Полтавой комсомольский спиртотряд в засаду попал — двести сорок подвод с салом и горилкою. Всем спиртовые клизмы с пургеном вставили и соки натуральные пить заставили до посинения! А в Запорожье детей-наркоманов не пожалели — шприцы отобрали подчистую, «Мумент» с коксом сами весь выдули и еще и шлюх из «досуга» запретили заказывать. Звери!

Ну, тут уж на них вся Украина поднялась! И мы тоже со всем народом. Сначала-то ничего было. А под Новый год крепко потрепали нас. Под Павлоградом зажали со всех сторон — ни туда ни сюда. Спирта нет, сала нет, из оружия одни лопаты совковые и те без черенков. Мороз, пурга, снега выше крыши намело. Помощи нет ниоткуда, и гайдамаки нас с брандспойтов спиртом поливают, чисто как из пулеметов… Трое суток дрались мы в полном алкогольном опьянении, отбивали по двадцать атак за день. Давили нас катками, травили дихлофосом, обложили рвами и колючкою. Наконец, командир наш, капитан Засравский говорит: «Будем, ребята, прорываться, нечего здесь ждать-выгадывать, пока всех напоят нас до полного бесчувствия!»

Ну, встали мы все, которые вусмерть не упились еще, и с развернутым знаменем в полный рост на пулеметы! Они нас со всех сторон чем ни попадя бьют, а мы тока ленточки закусили и вперед молчком. Скока братвы полегло там, мужики, страх! Какие все ребята золотые! Настоящие герои! Одно слово — моряки! Ножниц не было — проволоку на тридцатиградусном морозе голыми руками рвали, рвы телами своими заваливали, крошили пьяных гайдамаков направо и налево одними лопатами… Вырвались. Сто пятнадцать нас осталось. А тут новая напасть. Продали, сообщают-таки «Квашнина» нашего китайцам, за сто цистерн со спиртом отдали. Те из него не то бар ночной, не то Диснейленд устроили…

Хотели мы с братвой сперва покоцать всех этих комитетчиков! Потом подумали — нет! Решили, опосля как-нибудь! Теперь нельзя: враг наступает по всему фронту классовой борьбы; революция в опасности и нечего на руку врагам трудового народа свару устраивать. Были моряки, станем морская пехота — будем на суше драться! Проголосовали, перепили это дело. Решили бронепоезд составить. Раз нету больше у нас авианосца, пусть хоть какой-никакой сухопутный крейсер будет. Вот сообразили, обмыли и вперед. А тут и спиртармия ваша на помощь пришла — разом навалились и погнали этих упырей к едрене-фене!.. Давай, мужики, за морскую пехоту, за славный Черноморский флот!..

Душещипательный рассказ бывалого моряка был прерван появлением вернувшегося из разведки Перегарова.

Растрепанный, красный от волнения и от водки, он велел танкистам и десантникам немедленно занять свои места в танках и на броне и приготовиться к выступлению. Командиры экипажей были вызваны им для экстренного совещания.

— На станции все забито войсками, — затараторил капитан, нервно размахивая руками и бегая взад-вперед перед выстроившимися возле командирского танка пьяными краскомами, — эшелоны стоят на путях в пять-шесть рядов. Танки, САУ, БТР выгружаются с платформ и сразу походным порядком направляются по дороге на Дранопупск. У бабки на базаре семечки брал, она говорит: торопятся они очень; с востока, мол, красные идут, так спешат со станции уйти в поля да развернуться в боевой порядок, чтобы ударить во фланг нашей 1-й танковой дивизии.

Медлить нельзя! Ждать подхода главных сил некогда. Нужно атаковать этих гадов, пока они на станции, пока на платформах. Потом развернутся — и нам хана, и остальным тоже. Их там сотни три, стоят кучей без всякого порядка. Как вдарим с ходу, жути наведем, опрокинем, погоним, раздавим, к чертям собачьим! По пять штук на нос — ерунда! Пойдем через овраг с южной стороны — там не ждут. Полтора километра за две минуты проскочим. И в лоб! Очухаться не успеют, всем аллее капут сделаем…

Он остановился на минуту перевести дух и, отхлебнув порцию допинга из початого флакона с одеколоном, сказал спокойно и решительно:

— Все, братцы, по машинам! Сам погибай, а товарища выручай! Главное — в бой ввязаться, а там и наши, глядишь, подоспеют! Вперед!..

Толкаясь и переругиваясь, танкисты наперегонки кинулись к своим машинам.

— Калян, заводи! — бросил Чопик блевавшему возле машины механику, на ходу надевая шлем и карабкаясь на броню. Побросав пустые бутылки, морячки уже тащили к танку неспособного самостоятельно передвигаться Серегу с чудовищно распухшими от перекачки ногами.

— Чопа! Не могу! — простонал, скривившись от боли, запихиваемый в моторный отсек политрук. По изможденному лицу его ручьями бежали пьяные слезы.

— Надо, Серый, надо! — кратко парировал командир. — Жирик поможет! Если что…

Повсюду, грозно ощетинившись ломами, кувалдами, отбойными молотками и пулеметами, десантники занимали свои места на броне.

— Товарищи! — раздался чей-то зычный голос.

— Здесь! — откликнулось разом несколько хриплых голосов.

— Отдавай концы!..

— Ребята — мотор! — крикнул, свесившись головой в люк к Ермакову, Федор. — Жми на всю железку, так-растак, вашу в бога душу мать!..

По сигналу красной ракеты в едких парах сивушного выхлопа, лязгнув траками, танки рванули с места…

Выскочив из-за леса, понеслись по отделявшему их от крайних домов станционного поселка полю, на ходу стреляя из всех орудий; в одно мгновение перемахнули широченный, заросший диким шиповником овраг и шквалом огня накрыли выдвигавшуюся со станции вражескую колонну. Ворвались в самую гущу неприятелей, круша все на своем пути…

Застигнутые врасплох враги бросились врассыпную, прочь от горящих на путях платформ с техникой, вагонов со снарядами, цистерн с солярой и спиртом. Некоторые, не сообразив, что к чему, пытались еще сопротивляться. Приникший к смотровой щели Чопик успел заметить, как шедший справа от него командирский перегаровский КВ легко, будто походя, раздавил бившую по нему в упор вражескую четырехорудийную батарею со всей прислугой, на полном ходу врезался в стоявший на путях состав, протаранив подряд несколько вагонов со снарядами, и пошел без остановки крушить расставленные на платформах танки федератов.

— Молодец, зампоспирт! — в экстазе заорал Ермаков в шлемофон. — Дави их, Калян, чтоб чертям тошно стало!..

Навалившись на рычаги всей тяжестью своего мускулистого пролетарского тела, водитель бросил разогнавшуюся до почти космических скоростей машину на сгрудившиеся у обочины спиртовозы, подмял их под колеса, разнося в щепы.

— Так их, так! — орал Чопик, приходя в неистовство. — Видишь, из хаты пулемет бьет — дави гада! Как собаку, дави!..

Втопив педаль газа до упора в пол, Калян врезался в импровизированный вражеский дот. Проскочил его насквозь, пробив стены и, проутюжив притаившийся за домом на огороде минометный расчет, не снижая скорости, понесся дальше.

— Давай, давай! — орал Чопик вне себя от восторга, глядя на разбегающихся в ужасе от летящего на них стального чудовища федератов и гайдамаков. — Саня, причеши их, причеши как следует!..

Но Санек уже и сам, без всякой команды строчил из своего ржавого дегтяря, без разбора поливая свинцом направо и налево все, что движется.

Тут же соскочившие на землю десантники, забросав гранатами бегущую в ужасе «пяхоту», с неистовством громили кувалдами и ломами уцелевшие еще в этом огненном аду танки; разрывали гусеницы, отгрызали антенны, расплющивали стволы и заклинивали орудийные башни… А грозная бульдозерно-танковая лавина неумолимо ползла вперед.

Сплющив еще несколько забитых доверху тухлым хохляцким салом вагонов, доблестный БТ подлетел к центральному входу в здание вокзала. Впереди, завалившись набок всей своей многотонной тяжестью, дымил неживой чадной копотью знакомый перегаровский танк. Танкисты в спешке вытаскивали из горящей перевернутой взрывом мощного фугаса машины раненого, без сознания, перемазанного кровью и мазутом зампоспирта с пробитой осколком плоской фляжкой в руке!

— Командир! — крикнул снизу мехвод охрипшим голосом. — Тормознем, поможем?

Ермаков не успел ответить: впереди, вдоль горящего на путях состава, несся ему навстречу, сметая все на своем пути, выскочивший откуда-то из-за красневшего вдалеке старого полуразрушенного здания железнодорожного депо вражеский танк.

— Коля, жми! — скомандовал он решительно. — Жирик, снаряд!

Дрожащими руками Жирабас подал снаряд. Быстрым заученным движением командир дослал его в казенник и, сверив прицел, дернул за шнур. Мощный взрыв потряс всю машину сверху донизу, на мгновение оглушив и ослепив вставший на уши в буквальном смысле слова экипаж.

— Что за черт?! — удивился первым пришедший в себя командир, потирая вскочившую на лбу от удара о броню шишку и тщетно пытаясь открыть заклиненный взрывом затвор. — Что такое?..

— Чопа! Пушку разорвало! — испуганно взвизгнул очухавшийся Санек.

— Как разорвало? — не понял Чопик. — Куда?

— Розочкой, розочкой!.. — пояснил ординарец и затараторил, хлюпая разбитым в кровь носом: — Что делать, Чопа? Что делать? Писец всему!..

— Заткнись на хрен! — оборвал Ермаков его жалкие всхлипывания. — Ща посмотрим!..

Но посмотреть он уже ничего не успел. Воспользовавшиеся заминкой вражеские танкисты на ходу выстрелили по мчавшейся им навстречу изуродованной взрывом машине.

Заметив вырвавшийся из жерла нацеленной на него танковой пушки длинный язык пламени, Чопик машинально пригнул голову и зажмурился. В то же мгновение тяжелый снаряд с жутким грохотом ударил в погон башни и, оторвав ее, с огромной силой отбросил далеко назад.

— Калян, вперед! Жми! Дави его, урода! — заорал что было мочи ослепший и оглохший, не на шутку испуганный краском. Голова у него шла кругом, в ушах звенело, из носа тонкими струйками текла кровь. Плохо соображая, что делает, он приник к рации и схватил микрофон.

— Внимание, внимание! — понеслись в эфир взволнованные, полные решимости слова. — Всем, кто меня слышит. Говорит командир БТ-7 «Стремительный»! Мы подбиты, машина горит, впереди танк противника. Иду на таран! Прощайте, товарищи! Это конец! Да здравствует всемирный кирогаз! Да здравствует пьяное братство всех спивающихся!.. Пользуясь случаем, хочу передать привет…

Вражеский танк был уже в нескольких десятках метров от изуродованного до неузнаваемости «Стремительного». Уже можно было разглядеть широкие белые полосы у него на броне, медного, горящего на солнце огнем двуглавого стервятника на передней бронеплите, бледное, испуганное лицо вражеского механика-водителя, трясущимися руками сжимающего рычаги управления…

— Давай жми! — упавшим голосом не сказал, а почти прошептал Чопик и тихонько зажмурился во второй раз.

Новый, еще более мощный удар потряс израненную машину, подбросил ее куда-то вверх, мотнул в сторону. Раздался дикий скрежет рвущегося металла, чей-то истерический, отчаянный вопль и отборные матерные ругательства, мотор чихнул несколько раз и заглох. Падая на землю, Ермаков открыл глаза: разбитый, обезглавленный взрывом БТ неподвижно застыл, съехав набок с раздавленного им, превратившегося в груду покореженного железа еще минуту назад такого грозного Т-90.

Из уцелевшего корпуса «Стремительного» поспешно выбирались очумелые, с шальными глазами Санек и Жирабас. Калян вытаскивал из моторного отсека заваленного ящиками с водкой и консервами Сергея.

Сзади, беспорядочно паля по сторонам из всех стволов, уже бежали к ним на выручку пьяные, орущие что-то громогласное морячки. А от горящего здания депо, стреляя на ходу и чадя густым солярным дымом, медленно ползли уцелевшие на загнанных в дальние тупики составах вражеские стальные чудовища.

Чьи-то сильные руки осторожно подняли командира с земли, поставили на ноги. Оглянувшись, он увидел перед собой радостно-возбужденное измазанное сажей лицо Федора Шилова:

— Ну че, жив курилка?! — Тяжелая жилистая рука матроса с силой опустилась на плечо контуженного, с трудом удержавшегося от падения краскомспирта, заставив его пошатнуться. — Ну, ты, блин, даешь! Это ж полный беспредел! Полное торжество духа над мертвой материей! Этак скоро мы и без героев, и без танков останемся! Давай, браток, последнее усилие! Наша 2-я бригада на подходе. Сейчас у бабки на базаре самогон брали, сказала. Нам бы полчасика продержаться, а там и помощь поспеет!

— Эти последние! — кивнул Чопик в сторону приближающихся чужих танков. Он вынул из-за пазухи спрятанную на груди свою бескозырку, надел ее набекрень, бережно расправив ленточки по сторонам. — Ну, блин, держитесь сволочи! Всех уроем!..

Федор удивленно посмотрел на преобразившегося разом танкиста. Испытующе глянул прямо в самую глубину заблестевших злым, холодным блеском глаз:

— Ты, братишка, на каком флоте служил?..

— На Северном, в Североморске, торпедоносец «Желтый пятнарик», командир торпедного аппарата. — пояснил Ермаков, поднимая с земли обломок кирпича. — Саня, Калян, Жирик! Сюда!

Расторопные товарищи, вооружившись обрезками труб и кирпичами, поспешили явиться на зов командира, ведя под руки совсем обессилевшего от непрерывного вращения педалей Серегу.

— Давай, ребята, поднажмем! Помощь идет! — махнул призывно зажатой в руке гранатой Шилов. И, выстраивая в цепь своих морячков вперемежку с экипажами подбитых танков, крикнул нарочито весело, так, чтобы все могли расслышать его команду: — Вперед, братишки! Полундра! Свистать всех наверх! Покажем контрам, почем у нас сало в шоколаде!..

Под грохот рвущихся снарядов и цистерн с бензином, под свист осколков и жалобные стоны умирающих, под неровный рокот моторов немногих уцелевших в схватке бронированных допотопных монстров воодушевленные пламенным призывом спиртармейцы, поигрывая топорами и кувалдами, бегом устремились в последнюю атаку.

В черном от копоти небе низко над головами атакующих заходили на цели груженные бомбами дырявые краснозвездные аэростаты, где-то за спиной слышался приближающийся рев дизелей спешащей на подмогу Бульдозер-команды резерва СРКО, испуганные дружным натиском пьяные в стельку гайдамаки, побросав технику и оружие, бежали с распростертыми объятиями целовать своих немилосердных победителей…

«Дожали, дожали!.. — радостной мыслью промелькнуло в контуженной Чопиковой голове. — Победа!..» Сильнейшая усталость разом навалилась на него немилосердной свинцовой тяжестью: в висках застучало, кровь из раны на голове залила вылезшие на лоб глаза, тошнота, поднявшись из переполненного брагой и шампанским желудка, подступила к горлу… В одну минуту силы оставили Чопика, земля ушла у него из-под ног, и он упал навзничь, обливаясь кровью и горькой блевотиной.

Всю ночь на станции полыхал пожар. Далеко окрест видно было разлившееся на полнеба багровое зарево. Горели цистерны со спиртом, склады, забитые салом и горилкой. Всю ночь на многие километры вокруг разносились звуки мощной канонады: в горящих вагонах взрывались тысячи, десятки тысяч снарядов. Всю ночь ревели на станции моторы тяжелых дизельных тракторов, спешивших сровнять с землей жуткие следы дневного побоища.

Собрав раненых, похоронив убитых и похмелив пьяных (а пьяны были практически все), спиртармейцы занялись подсчетом уничтоженной вражеской техники. Вместо заявленных Перегаровым трех сотен насчитали пятьсот двадцать семь машин: САУ, танков, БТРов и БМП, большинство из которых не подлежали восстановлению. Победителям достались богатые трофеи: полторы сотни цистерн со спиртом и солярой, двести с лишним вагонов с боеприпасами, салом и памперсами для взрослых, десять миллионов китайских просроченных презервативов и пятьсот тысяч экземпляров брошюры «Самоучитель мастурбации» профессора Драчова, изданной Госкомитетом по планированию семьи и брака.

Одновременно пришло сообщение о произошедшем под Ровно танковом сражении, в котором 1-я танковая спиртдивизия наголову разгромила Голубой добровольческий корпус Всеукраинского общества содействия развитию педерастии и скотоложества, уничтожив свыше двухсот пятидесяти присланных Перфорацией бронированных машин. Коалиционная танковая армия перестала существовать. Но и Южный фронт понес тяжелые потери: в строю осталось всего около ста единиц тяжелой техники, главным образом тракторов ДТ-80, Кировцев и экскаваторов.

Сильно поредела и героическая Кулибинская бригада: из начинавших неделю назад под Киевом наступление семидесяти девяти машин после исторического Шепетовского сражения уцелело только восемь, но и они требовали серьезного ремонта. Больше всех пострадал танк, которым командовал Ермаков: ходовая часть его уцелела во время тарана, но оторванная взрывом башня и разорванное в клочья орудие не подлежали восстановлению.

— Скажите мне, вашу мать! — нервно кусая губы, спрашивал пришедший немного в себя командир возившихся возле обезглавленного танка товарищей. — Скажите мне, морды вы протокольные, кто из вас эту дрянь в ствол засунул, что теперь в металлолом сдавать нечего?! Какой урод додумался? Я вас спрашиваю…

Он был зол. По его бледному, изможденному лицу то и дело пробегала нервная судорога. На голове белела намотанная вместо бинта портянка с проступившими во многих местах ярко-красными пятнами. Привязанная к дощечке перебитая в предплечье рука плетнем повисла на перевязи.

— Жирик, признавайся — ты в ствол тушенку заныкал?! Зараза такая!

— грозно сверкая глазами, подступил к дрожащему от страха, с бегающими по сторонам маленькими глазками сироте… — Что молчишь, ты или не ты?

Жирабас молчал, содрогаясь от бившей его мелкой противной дрожи.

— Да брось давай, Чопа! — принялся успокаивать раздосадованного командира возившийся с ключами под машиной Калян. — Может, снаряд бракованный был или чего?! Мы стрельнули, он в стволе и рванул!..

— Ага! — зло усмехнулся Чопик, делая глоток из наполненной трофейным спиртом кружки. — Болванка чугунная, литая, без заряда! Щаз!

— Я знаю! — подал голос сидевший на броне с поллитрой в руках над своим покореженным, не подлежащем исправлению дегтярем Санек.

— Снаряд вражеский к нам в ствол залетел и там рванул. Всех делов!..

— Ты сам-то понял, что сказал?! — зло рявкнул Ермаков и сплюнул в сердцах себе под ноги! — Говорю вам, это Жирик, зараза, делов наделал! И ствол весь, и замок изнутри тушенкой измазаны! Кто ее туда запихал? Ясное дело — Жирик! Больше некому.

— Давай колись, гад такой! — снова набросился он на сжавшегося в комок, съежившегося в ужасе Жирабаса. — Твоя работа?

— Чопа, я не спецально! Чопа, я так просто, забыл! — пропищал Жирабас, жалостно всхлипнув. — Думал, перепрячу потом, и забыл.

— Забыл? — взревел краском. — Забыл, говоришь? А на хрена ж, ты мне объясни, ты ее туда пихал? Дурья твоя башка! Что, отбирал ее у тебя кто? Или заныкать хотел? Да? От друзей? От товарищей?

— Да я это, у морячков из ящика взял, — заревел в голос не на шутку испугавшийся Жирабас, — куда им, думаю, стока много! Ну и взял. А перепрятать не успел — Перегаров прибежал, всех на ноги поднял, все побежали, поехали; я и забыл…

— Забыл? — перебил его Чопик. — Сколько запихал-то, мать твою за ногу? Две, три? Сколько?

— Шесть… — утирая лившиеся ручьями по грязному блестящему от жира лицу слезы, прошептал толстяк.

— Шесть чего? Банок? — недоуменно переспросил командир. — Ты что, совсем рехнулся? У своих воровать? Гад! Да я тебя за это вот здесь сейчас своими руками задавлю, крысу!

Отставив в сторону кружку, он схватил рыдавшего бедолагу здоровой рукой за шкирку и встряхнул как следует, приподняв с земли.

— Убью, гада!

— Оставь его! — поднялся со своего места в моторном отсеке Сергей. — Он не специально! Жрать хотел, вот и упер. А не вынул, потому что забыл. Он ведь правду сказал.

— Что? Оставить? — не унимался Чопик, продолжая трясти бессильно повисшего у него в руке Жирабаса. — Да ведь это же крыса натуральная! Знаешь, что у нас на флоте с крысами делали?

— Знаем! — подошел к нему, спрыгнув с брони, Санек. — На зоне крыс тоже не жалуют. Тока это не тот случай! Он не виноват. Это болезнь такая, понимаешь? Когда все время жрать хочется. И страх голода. Понимаешь?

— Понимаю! — ответил батька, зло сверкая глазами. — Что у братвы воровать нельзя — понимаю! Ведь говорят: сам подыхай, а товарища похмеляй! Это про спирт. Про святое! А тут из-за какой-то тушенки! Убью!

— Чопа, оставь! — настойчиво повторил ординарец, с силой сжимая держащую Жирабаса Чопикову руку. — Он не виноват! Ты по подвалам не ночевал? По помойкам с семи лет не рылся? С голоду не пух? На вокзале целыми днями не просиживал с протянутой рукой? Нет?

— Не знаю! — ответил Ермаков, пытаясь высвободить свою руку из цепких Саниных объятий. — По помойкам не лазал! А с голоду подыхал и от водяры в подвалах пухнул, в говне, как собака! Но у братвы не воровал никогда и подличать не подличал отродясь!

— Правда что, Чоп! Остынь! — подошедший сбоку Калян положил товарищу на плечо свою мозолистую, измазанную тавотом и солярой ладонь. — Он с нами не первый день. Если бы я его не знал и под Бородянском вместе с ним одно дерьмо не жрал, я бы слова за него не сказал! Но он же свой парень. Он боец! Да, он украл! Но его можно понять. Пусть будет ему наука на будущее, а бить никого не нужно! Ни к чему!.. Сам поймет, исправится!..

Чопик в недоумении взглянул в необычно серьезное лицо Каляна, обвел взглядом Серого и Санька. Поняв все, отпустил плюхнувшегося на холодную землю содрогавшегося от рыданий сироту, сказал смущенно, отходя в сторону:

— Исправится… А кто теперь мне машину исправит? Кто, я спрашиваю, машину починит? Все ведь испортил, дурак! Ведь какую вещь загубил…

— Ладно, починим, — заверил водила, — лучше прежнего сделаем. Как новая бегать будет.

Ничего не ответив, краском повернулся к нему спиной. Махнул рукой, присев на валявшийся рядом снарядный ящик, поднял кружку со спиртом.

— Что за шум, а драки нет?! — услышал над ухом веселый басок Шилова. — Как ты, братишка? Ничего? Оклемался, гляжу. Это хорошо!

— Да я-то что? Нормально, — Чопик неопределенно пожал плечами, — ерунда. Перегарова жалко! Глупо так погиб…

— Да, жалко. Хороший был мужик, — согласно кивнул Шилов, доставая из кармана брюк пачку «Бредомора» и неспешно закуривая.

— Погиб геройски, в беззаветной борьбе за счастье трудового наркозависимого пролетариата, ради торжества Всемирной спиртолитической революции.

— Похоронили?

— Похоронили. Весь черный лежал, смотреть жалко. Сгорел, можно сказать, на работе человек! Аж все нутро ему эта дрянь выела. Эх, сколько нашего брата от левака проклятого дохнет! Страх! Не столько от пуль да снарядов мрет, сколько сами себя травят мужики всякой всячиной.

Федор глубоко вздохнул.

— Моя бы воля, давно бы всех этих спекулянтов-подпольщиков за яйца и на кодировку! Всем вышку, чтоб простых работяг ядом своим не губили, сволочи. Ух, злой я на них, жуть! Доберусь когда-нибудь — запоют у меня!..

Посидели, помолчали немного.

— А ведь мы, слышь-ка, уходим от вас, — тихо сказал моряк, бросая под каблук ботинка докуренный хапчик. — Дальше своим ходом попрем, до самого Ла-Маншу.

— Как это? — спросил Ермаков, поднимая на морячка удивленный взгляд. — Пешком, что ли?

— Да не! — весело осклабился во весь свой зубастый рот Шилов. — Мы тут у депо электровоз целый нашли, платформы там, вагонов парочку тоже. С братвой посовещались, решили: харэ уже нам на перекладных мотаться! Пора на борт. К утру состав сцепим, броней обошьем и вперед! И название, слышь, такое хорошее придумали: «Памяти Перегарова». Круто?!. Чтобы помнили, гады, ху из ху!

— Круто! — согласился Чопик, прихлебывая спирт из своей мятой, обитой безбожно литровой кружки: — Здорово придумали! А мы теперь как же? Одни, что ли?

— Не! Почему?! С лыжниками с вашими, они ребята нормальные! Орлы!

— Орлы, орлы! — подтвердил краском, рассеянно глядя куда-то в темноту прямо перед собой слезящимися глазами. — Вишь как, не успели подружиться и уже разбежались… Жалко…

— Так ведь я, слышь, чего! — оживился разом Шилов. — Я ведь к тебе чего пришел, браток! Давай-ка ты к нам, на броник! Как ты нашенский, морячок, одним словом, морская душа, то желаем принять тебя в наше Братство морского полосатого волка. Братва не против. Мы, говорят, человека в деле видели, мы такими людьми не бросаемся! А? Давай! Чего скажешь?!.

Взяв расстроенного танкиста под локоть, матрос сбоку выжидательно взглянул на него в упор, дыхнув густым сивушным перегаром. Лицо его было серьезно, глаза смотрели колюче, испытующе.

— Спасибо, брат! — тихо проговорил Ермаков после долгой паузы.

— Куда я сейчас?! Вон машина на мне, какая-никакая, а техника. Партия мне ее доверила. Никто не заставлял — сам напросился — поздняк метаться! Братва тоже, все ребята свои, проверенные. И под Бородянском и на Днепре вместе были, под смертью ходили, друг друга из беды выручали, водяру из горла с одной бутылочки пили. Я над ними теперь командир. Хороший, плохой — это другой вопрос. Но мне они поручены, и я за них головой отвечаю. Они мне верят, и я им доверяю — не подведут! Как их бросить?! Сам подумай?

— Никак, — согласился Шилов и прильнул губами к горлышку своей плоской фляги.

— Вот, — продолжал Ермаков спокойным, рассудительным голосом, — танков мало осталось. Сегодня-завтра — еще меньше будет. И не имею я права экипаж разваливать, у бригады своей лишние колеса отбирать по своему усмотрению. Судьба мировой революции решается! И перед лицом грозной опасности, в разгар жестоких классовых боев за торжество всеобщего пьяного беспредела личные желания и амбиции — долой! Каждый делай свое дело, к какому тебя революция и партия приставили, и не выёживайся! Опосля права качать да капризничать станем, когда контру побьем и свободное спиртолитическое общество построим! Извини, брат, хочу, да долг не велит!

— Понимаю! Согласен! Правильно говоришь! Уговаривать не стану — сам вижу, что не ошибся в тебе! Наш человек! За всемирный кирогаз и пьяное счастье всего человечества! Уважаю! Убедил!

Закрыв флягу, Федор медленно поднялся с ящика, разминая затекшие ноги.

— Бывай, братишка! Дела. Может, свидимся где…

Подойдя к занятым ремонтом танкистам, пожал всем по очереди руки, сказал, весело усмехаясь:

— Пока, братишки! Не поминайте лихом, держите хвост пистолетом! Удачи…

Попрощавшись с экипажем, вернулся к Чопику, бережно, чтобы не потревожить раненую руку, обнял его за плечи:

— Давай, Чоп, покедова! Работы выше планширя. Ждем тебя в Париже!

И пацанов твоих тоже! Давай…

Чопик еще долго глядел вслед ушедшему. Потом окликнул копавшегося в моторном отсеке механика:

— Слышь, Калян! Мы к утру починимся?

— К обеду, — отвечал тот, не отрываясь от работы. — Если Серега ничего, то сразу и поедем.

— Ладно, нормально, — удовлетворенно кивнул командир, укладываясь боком на брошенный прямо на землю принесенный откуда-то большой пенопластовый лист. Укрылся бушлатом, прислонился спиной к стенке снарядного ящика, подложив под голову локоть, закрыл глаза.

Снова противная тошнота подступила к горлу; сильнее зазвенело, забухало в голове, болью отдаваясь в висках, в затылке, в темени. Мерное жужжание в голове сливалось с доносившимися откуда-то с сортплощадки звуками взрывающихся с грохотом снарядов и ракет, с резким стальным звоном тяжелой кувалды, которой мехвод бил с размаху по расшатанным, выпадающим из своих отверстий в броне заклепкам…

Он стиснул зубы и усилием воли подавил готовый вырваться изнутри наружу пьяный стон. Нужно было терпеть. Нужно было спать. Нужно было набираться сил для новых боев, для новых испытаний, нового, неведомого еще, но уже такого близкого и страшного в своей ужасной неизбежной неотвратимости дня. Дня новых страданий, новых потерь, новых героических подвигов и побед.

Продрав глаза, почесавшись, похмелившись ацетоном, Чопик вылезает на свет божий из грязной вонючей ямы — жалкого подобия землянки и, накинув драный бушлат на голое тело, идет умываться. Припекает яркое июльское солнышко; ленивый, легкий ветерок гонит не спеша по ярко-голубому высокому небу сбившиеся в стайки белыми кудрявыми барашками облачка; тихо стрекочут в траве разомлевшие от жары кузнечики… Красота!..

Освежившись из наполненной тухлой плесневелой водой ржавой бочки из-под соляры, он вяло улыбается окружающей его безмятежности. Кажется, нет ни войны, ни убийства, ни пьяного пролетарского беспредела, ни притаившихся там, через поле, за невидимой пограничной полосой поляков… Кажется, просто приехал на природу. На шашлычок. Пива попить, мяска пожрать, у костра посидеть, в речке поплескаться с глупо хохочущими, волнующими воображение полуголыми девчонками…

Но взгляд его падает на густо колосящуюся под распахнутыми полами бушлата широкую загорелую грудь, и невеселые мысли приходят на ум, разом пропадает очарование безмятежного июльского утра.

На левой стороне груди, под сердцем, рядом со значками БГПО («Будь готов к пьянке и опохмелке!») и Общества воинствующих алкоголиков, рядом с наградами, полученными за бои под Бородянском и Тамбовом, красуются три новые свежевыколотые медали: «За взятие ЧАЭС», «За взятие Житомира», «За Шепетовку».

Партия и правительство высоко оценили подвиг героев-танкистов, в жестокой схватке разгромивших матерого врага и вырвавших из его хищных, когтистых лап стратегическую наступательную инициативу. Чопик понимает всю важность проделанной им и его товарищами титанической работы — гордится своим участием в исторических, судьбоносных для страны событиях. Но тревожное чувство неопределенности не покидает его.

За одну ночь отремонтировав свой изуродованный БТ, они без промедления выступили из догоравшей Шепетовки догонять стремительно откатывавшихся к польской границе нациков. Наспех сколоченная из фанерных листов орудийная башня и ржавая водопроводная труба вместо разорванной в клочья пушки придали «Стремительному» еще более экзотический вид, но никак не отразились на его боеспособности. Деморализованные вконец гайдамаки в панике разбегались, едва завидев приближающиеся танковые полчища. Серьезных боестолкновений с ними не было до самой границы, и через три дня вся Украина, за исключением Херсонской губернии, где все еще хозяйничали банды атамана Драмбалюка, была очищена от сил контрреволюции. Спиртармейцы ликовали. Уже мечтали о Польше, бредили Парижем и Берлином; о революции в Англии и Америке говорили как о деле ближайших недель и спешно учили английский язык. На радостях пили целую неделю. Когда закончился казенный и трофейный спирт, перешли на ацетон, тормозуху и стеклоочиститель. Покончив и с ними, толкнули по дешевке местным фермерам-хохлам оставшиеся на ходу бульдозеры и экскаваторы. Купив на вырученные гривны первача, гуляли еще неделю. Похмелялись слитым с бензобаков технарем. Когда пришли в себя, то обнаружили, что с большинства машин местные бичи сняли колеса, превратив их в груды бесполезного металлолома, а некоторые многотонные монстры вообще испарились таинственным образом вместе с экипажами и боезапасом.

Со «Стремительного» кто-то скрутил магнето, и его пришлось сдать в металлолом, благо после Шепетовки он уже не числился на балансе бригады как подлежащий утилизации. На другой день генерал Дубакян подписал приказ о расформировании ударной армии и о передаче оставшейся бронетехники отдельным частям и соединениям Юго-Восточного фронта. Безлошадные танкисты-добровольцы вернулись в свои подразделения. Назначенный командиром взвода Ермаков вернулся в родную лыжную бригаду в сопровождении верных соратников. Измотанная в непрерывных боях, потерявшая три четверти личного состава в неравной борьбе с паленым трофейным технарем и самопальной украинской горилкой бригада беззаботно пьянствовала, пребывая в состоянии глубочайшей похмельной депрессии. Друзей встретили здесь с распростертыми объятиями, и они сразу же погрузились в привычную им атмосферу безудержного алкоголизма и дружеского веселия.

День проходил за днем в пьяном угаре, а приказа о наступлении не поступало. Спиртармейцы начинали волноваться. Люди рвались в бой, а СРКО объявлял о переходе к стратегической обороне. В войсках еще не прошел боевой задор первых дней наступления, а у армии уже не было ни сил, ни средств для продолжения операции. В резерве не осталось ни одного завалящего бича или наркомана, ни одной единицы бронетехники, ни одного стерильного шприца для инъекций, ни одной лишней цистерны со спиртом. Фронт задыхался без курева и водки, без патронов и героина. Масштабы операции явно не соответствовали скромным возможностям службы снабжения. Вспыхнувшая в войсках эпидемия диареи и простатита на фоне всеобщего разжижения мозгов только усугубляла ситуацию. К тому же в самый разгар боев на Житомирском направлении федераты предприняли неожиданное наступление на Северном фронте и, нанеся ряд поражений 13-й спиртармии, заняли Бородянск, создав угрозу Туле и Козельску.

На востоке китайцы вторглись в Забайкалье, а Красноярские областники заняли Новосимбирск, практически перерезав республику пополам. В довершение всего вышедший из Севастополя Черноморский флот в составе одного рыболовецкого сейнера, двух сторожевых катеров, двадцати пяти барж и полутора тысяч резиновых плотиков был полностью уничтожен поджидавшими его у Босфора румынскими и турецкими дельфинами-диверсантами. А в Польшу спешно перебрасывались войска 4-го Американского экпедиционного корпуса и несколько дивизий немецкого бундесвера.

В сложившейся ситуации СРКО и Спиртвоенсовет приняли решение о приостановке наступления на Украине. Контрнаступления объединенных миротворческих сил НАТО ожидали со дня на день — Совет Безопасности ООН уже направил руководству Советской Спиртолитической Республики ультиматум с требованием в кратчайшие сроки разоружить украинскую группу красных войск и вывести ее с территории Украины. Срок ультиматума истекает сегодня в полдень, и никто не знает, как будут дальше развиваться события…

А в переполненных госпиталях люди сходят с ума без спирта и ширева…

Мучимый мрачными предчувствиями, страдая от жестокого сушняка, Чопик отправился искать давно проснувшихся товарищей. Догнавшись в спиртсанбате последним оставшимся в наличии у фельдшера флаконом спиртовой настойки пиона, явился в расположение вверенного ему взвода лыжников-алкоголиков. Он нашел своих бойцов в хорошем расположении духа, почти без признаков мандража после вчерашнего дикого кирогаза: на них выпитый накануне уксус с ацетоном подействовали не так пагубно, как на ослабленный недавней контузией и переломом организм их героического командира.

Вся компания сидела на земле, сбившись в кружок, и слушала Серегу, читавшего по большой, растрепанной, с яркими ляповатыми картинками книге:

— У одного мужика был маленький детородный орган. И вот решил он его удлинить. Привязал к нему веревку, а другой ее конец прикрепил к конскому хвосту и ударил кнутом. Лошадь рванулась, веревка натянулась и оторвала ему член вместе с яйцами. Сказал мужик обливаясь слезами: «Горе мне! Хотел получить то, чем от природы был обделен, а лишился и того, что имел». Так неразумные желания становятся причиной больших бедствий…

— Дальше, дальше давай! — наперебой закричали бойцы, едва чтец остановился на минуту перевести дух и глотнуть для смягчения горла.

— У бабы был муж пьяница, — продолжал замполит, давясь от смеха, — и сказала она себе: «Что мне проку от него? Пьет, работать не хочет, спать со мною не спит — не мужик, а полмужика. Вылечу-ка я его, чтобы снова стал нормальным, как раньше был». И сказав так, запретила она ему пить водку, а стала поить его натуральными фруктовыми соками и кормить апельсинами. Но мужик от этого не исправился, а пуще прежнего захворал и помер с тоски. Отсюда видно, что нельзя исправить природу человека, но следует предоставить ему возможность и впредь прозябать в грязи, пьянстве и невежестве, дабы не погубить его чрезмерной неуместной заботливостью.

Взрыв хохота заглушил Серегин голос. Переждав немного, он продолжал читать дальше, тщетно стараясь сохранять серьезное выражение лица:

— Одному алкашу не хватало денег на водку. Решил он экономить и стал вместо водки покупать самогон и стеклоочиститель, но так как они были плохого качества, то его от них парализовало и он оглох и ослеп. И сказал себе несчастный, отдавая последние деньги врачам: «Поделом мне! Хотел получить малую выгоду, сэкономив копейки с риском для жизни, а потерпел большой убыток, потеряв не только деньги, но и здоровье!» Басня учит нас, что не следует экономить на здоровье…

— А по-моему, все это фигня! — авторитетно заметил Ермаков, присаживаясь к хохочущим бойцам и угощая их папиросами. — Если человек чего задумал, так должен все так и делать, как ему хочется, а не глядеть на эти глупые морали — их буржуи нарочно придумали, чтобы глупых людей в страхе держать да в повиновении. А человек — существо, наделенное собственной волей, и все, что бы он ни сделал, ему на пользу, потому что высшая нервная деятельность развивает личность интеллектуально, открывает ей глаза на истинное положение вещей и указывает, через логическое мышление, путь к свободе и правде жизни. Да и не известно еще, к какому результату придешь по глупости, — часто так бывает, что через глупость свою еще и в выигрыше останешься. Вот у нас, к примеру, в трал флоте случай был: пришел мужик с бодуна, в Норвегии, в бар, и это, выбирает, чего бы выпить. Смотрел, смотрел, чего подешевле, — денег-то мало, выбрал бутылочку небольшую со стеклоочистителем, деньги отсчитал; ну бармен ему подает, в пакетик ложит все дела. Он, короче, раз, берет эту бутылочку, открывает, тут же у прилавка из горла всю ее выпивает и падает. Ну, норги, ясное дело, перепугались, думали — помер мужик, скандал ведь! Наши, ладно, взяли его, унесли на пароход; он отлежался, назавтра встал и снова в этот же бар заходит. Бармен на него такие глаза сделал: ни хрена себе, думает, блин, мужик дает! И раз это ему на стойку два пива без базара — это-де вам за счет заведения — пейте на здоровье! Испугался, значит, чтобы он снова какой-нибудь фигни вовнутрь не употребил, с похмела. Так он в этом баре все и отпивался, целый месяц, пока на ремонте там стояли, — поили его бесплатно пивом и водкой и всякой всячиной — так сильно его через это дело уважать начали. Вот такие, блин, дела; а ты говоришь: «не экономьте на здоровье!..»

Весь взвод гоготал до слез, держась за животы, когда неожиданно с запада рявкнули разом замаскированные в лесу заграничные батареи и, со свистом разрывая воздух, прилетели с той стороны первые снаряды; ударившись в землю, подняли вверх черные причудливые столбы, обдали вонючим сладковатым запахом сгоревшего аммонала.

Раздалась команда «К бою!». Пьяные в зюзю спиртармейцы бросились по местам. Вслед за первыми снарядами прилетели новые, грохот разрывов заглушил все остальные звуки, сотни и тысячи взрывов встали в одночасье сплошной стеной, загородив от припавших к прицелам бойцов горизонт. Мерный гул моторов примешался к грохоту орудийной пальбы; с неба, словно затянутого грозовыми тучами, на головы растерянных лыжников со свистом полетели тяжелые бомбы.

Со стороны украинских окопов донесся рев дизелей, лязг гусениц, крики «Геть!» — и, едва рассеялся дым, взору недоумевавших москалей предстала грандиозная картина: впереди, по изрытому воронками, стянутому колючей проволокой, перепаханному снарядами полю вдоль горизонта, от края и до края, густой сплошной стеной, урча и фыркая солярным дымом и стреляя на ходу из всех орудий, медленно и неотвратимо надвигалась на неглубокие москальские окопчики жуткая и величественная армада стальных бронированных чудовищ. Танки шли борт к борту, усеянные изготовившимися к бою пьяными десантниками в оранжевых кепочках, выкрикивавшими что-то зло и весело и размахивавшими желто-голубыми украинскими и звездно-полосатыми американскими флажками.

— Ух, мать-перемать! Сколько же их тут! — возбужденно пробасил Сергей, в бинокль разглядывая приближающиеся огнедышащей лавиной танки с белыми пятиконечными звездами на броне. — Никак, американцы в войну вступили, теперь не отвертимся!

— Давай быстро за рацией и в штаб звони — чего там у них делается! — рявкнул на него Чопик, отбирая бинокль и жадно приникая к окулярам:

— Ни хрена себе!.. Во дела-а! Откель их столько понаехало?!.

Убежавший за рацией Колесов вернулся ни с чем.

— Нету рации, Чопа! — крикнул он, прыгая на дно окопа, рядом с комвзвода.

— Не Чопа, а товарищ взводный, — сухо одернул его Ермаков. — Почему нет? Снарядом разбило?

— Да не, пропили мы ее, на прошлой неделе еще, как в Бардаковичах стояли, все ведь тогда пропили: и рацию, и валенки, и солнцезащитные очки, и…

— Сам знаю, — признался Чопик.

Он был вне себя от ярости и собирался уже отчитать Серегу за разгильдяйство, когда выскочивший на бруствер окопа обезумевший от страха Санек перекошенным ртом заорал что было мочи, брызгая слюной и дико вращая глазами:

— Ой, братцы! Погибаем! Продали нас начальники, пропили с потрохами и бросили? Американцы идут, всех побьют, к чертовой матери! Пропадем ни за грош! Текай, ребяты, отседова, кто может!..

Мощный резкий удар в нос грубо оборвал на полуслове его истерическую тираду. Обливаясь кровью, ординарец свалился в траншею и разразился громкими рыданиями.

— Ты че орешь, падла? — зашипел ему в самое ухо командир. — Совсем сдурел?! Панику, гад, наводишь! Пристрелю как собаку!

И отвернувшись от него, грозно прикрикнул на вжавшихся под огнем в землю товарищей:

— Серый, Калян, быстро к спиртовозам! Все берите, сколько есть, и назад быстро!

Решение родилось мгновенно: спирт из подогнанных к переднему краю дежурных спиртовозов был разлит перед окопами узкой полосой вдоль всего расположения лыжной бригады и подожжен зажигательными пулями под носом у подошедшего вплотную противника.

Выросшая из земли стена огня заставила железную армаду остановиться и отступить назад, чтобы не сгореть заживо в пламени хмельного пожара.

Воспользовавшись заминкой, Чопик послал пришедшего в себя Санька к стоявшим во второй линии обороны шабашникам-ассенизаторам из Кременчуга с просьбой о помощи.

Когда, потушив пожар, американо-хохлятская орда с криками «Пер-ва-ча!» и «Ю-эс-эй!» ринулась вперед, подоспевший вовремя ассенизационный батальон встретил ее огнем изо всех своих брандспойтов и в считаные минуты завалил вражеские танки дерьмом по самые башни, так что они не могли больше сдвинуться с места ни вперед ни назад.

Вражескую пехоту, пытавшуюся разгребать эти завалы, Серега расстреливал в упор из своего ДШК, а Жирабас забрасывал огромными каменными глыбами и вырванными с корнем из земли вековыми деревьями.

Весь день с невероятным напряжением сил лыжники под руководством бесстрашного краскомспирта отбивали бесчисленные атаки врага.

Озлобленные таким упорным сопротивлением, американцы каждые полчаса подвергали позиции «проклятых русских» массированной бомбардировке с воздуха и жестокому артобстрелу, следом за которыми следовала очередная атака.

Но каждый раз лыжники встречали их ураганным огнем, заставляя с потерями откатываться назад.

Ближе к ночи прибыл запыхавшийся самокатчик из штаба армии и сообщил, что сегодня утром Америка объявила о посылке на Украину своего стотысячного миротворческого контингента по борьбе с международным алкоголизмом и поддержанию безалкогольного мира в регионе. Заканчивалась переданная командованием депеша словами: «В боестолкновения не вступать, драпать куда глаза глядят, сдаваться в плен без разговоров при первой возможности…»

— Дело дрянь, — сказал Чопик собравшимся вокруг него бойцам, когда самокатчик уехал!

— Америка вступила в войну, не видать нам Парижу как своих ушей. Прощайте парижские путаны, прощай кабаре и дармовая конина!.. Бежать сейчас нельзя: побежим — догонят и всех покрошат в мелкий винегрет. Будем держаться, пока спирт не выйдет. Завтра с утречка все узнаем в подробностях и — как получим приказ — начнем организованный отход для выравнивания линии фронта.

— Не хотим здеся помирать! — загудели взволнованно утомленные боем лыжники.

— В Киев давай, до штабу! Бросили нас тута, а сами в кусты, эх, вояки, ети их мать!..

— Тихо, братцы! — строго оборвал краском. — Нечего теперь базар разводить — утро вечера мудреней. Завтра все точно узнаем что к чему, тогда и митингуйте скока влезет, до посинения…

Недовольно ворча, бойцы разбрелись по своим местам снимать дневной стресс порцией вечернего свежего первача. Усталый комвзвода отправился на КП выяснить причину наступившего затишья и подкрепить силы стаканом-другим. Было уже далеко за полночь, когда попойка в командирском блиндаже была прервана раздавшимся откуда-то с передовой громким нервическим криком: «Газы-ы-ы!»

Выскочив наверх, друзья бросились в ту сторону, откуда доносился этот истошный вопль. Навстречу им толпами бежали пьяные в стельку лыжники.

— Что такое? Что случилось?! — спрашивал Чопик пробегавших мимо бойцов.

— Газы! — крикнул кто-то на бегу не оборачиваясь. — Хохлы газы пустили, мочи нет: в носу щиплет, в горле режет, в ушах звенит, в глазах круги, рожи у всех красные и языки синие… Мрут ребята как мухи, все тут сгинем, беги, братцы, куда глаза глядят!..

Ермаков пригяделся повнимательнее: с американской стороны ветром гнало над полем большое бело-розовое облако. Это хохлы, разведя огромные костры и вскипятив на них большие чаны с крепчайшей двухнедельной брагой, с помощью вентиляторов направили образовавшиеся едкие сивушные пары на позиции ничего не подозревавших пьяных москалей.

Он почувствовал легкое головокружение и першение в горле.

— Назад! — крикнул решительно. — Надеть марлевые повязки!

Но его не слушали: впереди, пробираясь по колено в дерьме среди сотен корчившихся на земле отравленных сивушными парами спиртармейцев, облаченные в противогазы, молча надвигались на него густые цепи американских коммандос.

«Наверное, мятных леденцов обожрались, наркоманы хреновы, — подумал взводный. — Теперь их палкой не уколотишь, гадов проклятых». А вслух крикнул громко и отчаянно:

— Братцы, возьмем в штыки эту буржуйскую сволочь! Покажем проклятым наймитам капитала, почем литр спирта! Алкаши мы, в конце концов, или где?!

Воодушевленные его страстным призывом, многие начали останавливаться и надевать лыжи, готовясь к контратаке. Но в этот самый момент слева и справа затрещали кусты, и из леса с криками «Москаляку на гиляку!» с трезубцами наперевес выскочили, разя перегаром толпы разъяренных чернобыльских гайдамаков, принявшихся избивать направо и налево растерявшихся лыжников. Те не смогли оказать им никакого сопротивления: подошедшее с поля ядовитое сивушное облако накрыло их, окутав со всех сторон, сотнями валя с ног, даже самых крепких из них.

Началась паника. Бросая лыжи, копья и палицы, бойцы кинулись врассыпную, спасаясь от наседавших отовсюду врагов.

Поняв, что все кончено, Чопик оставил свои бесполезные увещевания и вместе со всеми пустился наутек, на ходу скидывая фуфайку и неловкие ватные штаны.

Ближе к обеду в желудке начинаются колики и голодное утробное урчание не дает думать ни о чем, кроме еды. Чувствуя приближение мучительных желудочно-кишечных спазмов, Чопик тщетно пытается отвлечься от вызванных двухнедельной жестокой голодовкой мрачных мыслей, углубившись в разгадывание кроссворда.

Усталый взгляд лихорадочно блестящих глаз рассеянно скользит по черным измятым строчкам: «Не палка, а стоит; не гриб, а в шляпе, не кран, а течет…» — три буквы… «Из органов, а не мент; пахнет, а не цветок; не тонет, а не моряк…» — пять букв.

«Что такое? А хрен его знает!» Мысли не идут. Он откладывает газету и отворачивается к стене.

— Та що ж вона за радянська влада, коли не може ничого для нас зробити? — ворчит себе под нос старая дородная хохлячка — хозяйка дома, раздавшаяся, как матерая рыжая кошка, с огромными отвисшими блинами под кофтой вместо грудей.

— Що ж воно таке за спиртолитическое начальство — пойисти ничого не може дати? — ворчит она, хлопоча внизу с пустыми чугунками в руках.

— Яке ж це начальство? Ни хлиба, ни горилки, ни сала, одне засмучення… Та нехай ця влада здохне! Обдурили нас всих обицянками, з ума свели и бросили, щоб йим повилазило! Сами втекли, а нас кинули. Сидимо тут голи, боси и пойисти немае ничого!..

Ермаков не слушает нудного бабкиного ворчания, слезает с лежанки и выходит из хаты на двор. На дворе мертвая тишина. Не кудахчут куры, не мычат коровы, не блеют беспокойные овцы, не хрюкают самодовольные свиньи. Даже птицы не щебечут. Только ветер гуляет среди покосившихся со сгнившими дощатыми крышами сараев, шелестит пожухлой листвой сникших под испепеляющим июльским зноем кустов.

Все, что можно было съесть, — съедено бойцами еще на прошлой неделе. Во всей станице не осталось ничего мало-мальски съедобного. В пищу употреблена уже последняя кирзовая подошва, и люди в отряде пухнут с голодухи.

И угораздило же застрять в этой дыре! Если б не остановились здесь на ночлег да не запили, дорвавшись до здешних богатых запасов халявного первача, то валялись бы сейчас на крымских пляжах и пили просроченное пиво, наслаждаясь прелестями тамошних, как говорят, очень дешевых и весьма доступных малолетних проституток.

Э-эх… Тяжело вздыхая, комвзвода спускается в прорытую под плетнем траншею и пригнувшись пробирается к передовой.

На переднем крае сейчас затишье. Хохлы изредка постреливают, особенно по ночам, когда напьются, но лезть на рожон не спешат: знают, что у «краснопузых жратвы нэма», выжидают, когда те сами околеют.

Бойцы сидят в окопах мрачные, злые. Голые по пояс, черные от загара, с отросшими на заострившихся скулах бородами, кожа да кости. Смотрят на него недобро, исподлобья, провожают ненавидящими голодными взглядами.

А ведь он спас этих людей, вывел их из-под удара американо-украинцев там, на польской границе, после беспорядочного ночного бегства, собрал их вместе, дал им надежду на спасение. И вот они уже ненавидят его и готовы от отчаяния разорвать на куски и сожрать на месте со всеми потрохами.

Когда на другой день после вступления американцев в войну остатки лыжной бригады, оторвавшись наконец от преследовавших их всю ночь объединенных украинско-натовских миротворческих банд, вышли к станции Раздолбаевка, выяснилось, что штаб бригады еще накануне отбыл оттуда во главе с командующим, скрывшись в неизвестном направлении, и на полторы тысячи безоружных, смертельно напуганных алкашей нет ни одного командира, способного принять на себя командование войсками.

Чопик с друзьями, сообразив, что дело дрянь, собрал уже манатки и хотел пуститься в бега, но на общем совете бригады его, как отличившегося во вчерашней мясорубке краскома, единогласно избрали атаманом сводного лыжно-спортивного отряда, и мысль о бегстве пришлось оставить.

Наведя во вверенных ему частях некоторое подобие порядка, новоиспеченный атаман двинулся в направлении на юго-восток, стремясь выйти к Херсону до того, как мощные танковые клинья противника, обойдя их с флангов, сомкнутся где-то у Николаева, отрезав все пути за Днепр, в спасительные, надежно защищенные перекопскими укреплениями крымские степи.

Дороги были забиты оступающими спиртармейскими частями, толпами обезумевших с похмела беженцев, совспиртработников и спекулянтов-комивояжеров. Всюду царил хаос, все были объяты ужасом. Повальное пьянство, грабежи и изнасилования, пьяные драки и подпольный тотализатор стали обычным явлением.

В воздухе безраздельно господствовала американская авиация, безнаказанно забрасывавшая копошащихся на земле людей пакетами с гуманитарной помощью.

Только на четвертые сутки, после тяжелых арьергардных боев, смертельно уставшие и пьяные в стельку лыжники добрались до Кривого Рога. Узнав, что Молдавия капитулировала, Киев сдан американцам тамошними комитетчиками, что вспыхнувшее в Гамбурге еврейское спиртолитическое восстание подавлено и восставшие утоплены в море разлившегося по улицам шнапса, а японцы ускоренным маршем движутся к Новосимбирску, Чопик с оставшейся под его командой сотней самых стойких наркозависимых товарищей решил во что бы то ни стало прорываться за Днепр через уже занятый натовцами Николаев и Херсон.

На ночь остановились в попавшемся на пути украинском хуторе. До утра гуляли с тамошними хохлами-алкоголиками, пропивая остатки боеприпасов и снаряжения. Здесь их и настигли поутру гайдамаки-самостийщики и немецкие мотоциклисты — участники ралли Париж-Триполи-Кейптаун.

Окружили со всех сторон, вежливо предложили сдаться. Батька ответил отказом: «Русские пока не протрезвеют — не сдаются».

Хохлы обиделись, пошли на штурм. Их отбили, закидав пустыми чекушками. Началась блокада. Первые несколько дней бойцы храбро отражали все атаки противника, делали частые вылазки, взяли человек триста пленных и даже сбили из рогатки немецкий разведывательный дельтаплан-беспилотник.

Но вскоре в станице кончились все запасы продовольствия и спиртного; жители в спешке покинули свои дома, уводя с собой оставшуюся еще не дорезанной домашнюю живность, увозя самогон и компоненты для его приготовления. К исходу недели начался голод. Оставшись без сала и самогона, бойцы пили торморзную жидкость и ацетон, переловили в селе всех ворон и воробьев, пробовали есть мухоморы и кузнечиков…

Пленных пришлось отпустить — разделать их на котлеты вместо говядины не решились. Пробовали несколько раз вырваться из окружения, но немцы отбрасывали их назад. Со сбитого немецкого дельтаплана сняли рацию и, отремонтировав, сумели связаться со штабом фронта, разместившимся в Самаре. Генерал Ненашев обещал помочь. Помощи ждали несколько дней, но вместо хлеба и водки прилетевшие с севера «кукурузники» сбросили только несколько ящиков с порнографическими журналами, резиновыми бабами и десять тысяч дырявых бэушных презервативов.

Весь отряд отчаянно мастурбировал. Немцы через громкоговоритель предлагали каждый день с утра до вечера: «Русиш шнапсен зольдатен! Стафайтесь! Ви окружены. Сопротифление бесполезно…»

Хохлы, нажравшись браги, подбирались к переднему краю и кричали, смеясь и улюлюкая: «Гей, москали! Идить до нас! У нас грошей — хоч купайся, и сало, и горилка, и все е, як в Грецийи! Кидай гвинтивки, и до нас в полон. Будемо вас усих кашею и салом частувати! И дивок дамо, и насиння, и всього…»

Бойцы только мрачнели, слушая эти хохлятские посулы, но не поддавались. Один Жирабас не унывал: так отъелся на казенной тушенке, столько жира запас, что худей — не хочу. Даже трусы и те жиром у него пропитались, он их снял и сидит втихаря посасывает.

Наконец и Жирабас отощал. Не выдержал, озверел с голодухи. Однажды средь бела дня, выскочив из кустов, набросился на ехавшего мимо на велосипеде немецкого связиста-очкарика и, отобрав у него велосипед, откусил от колеса кусок покрышки вместе с железным ободом. Потом вытряхнул дрожащего от страха немца из новеньких кожаных ботинок, снял с него портупею и, вернувшись восвояси, — принялся варить себе похлебку.

Побросав технику и оружие, немцы в панике бежали, предоставив хохлам-союзникам самим разбираться с вконец озверевшими, дошедшими до крайней степени дикости братьями-славянами.

Сегодня у хохлов снова веселье. Из занятой ими половины села доносятся до наших передовых дозоров пьяные крики, звуки бандуры и обрывки похабных песенок. Как напьются, снова пойдут дразнить изголодавшихся краснопузых шматами сала, белыми булками с маслом и поливать наши траншеи первачом из установленного на церковной колокольне брандспойта.

Выдержат ли его бойцы это тяжелейшее испытание? Кто его знает?! Должны выдержать. В сброшенном с «кукурузников» вместе с презервативами приказе СРКО «Ни шагу вперед» ясно сказано: «…бойцов и командиров, оказавшихся в окружении, отказавшихся сражаться с врагом до последней капли спирта и сдавшихся в плен наймитам мирового спирткапитала, считать злостными дезертирами и уничтожать на месте всеми подручными средствами, как то: топорами, дрекольями, косами, вилами, бензопилами и т. д. и т. п., а их семьи подвергать аресту и лишать спиртпайка, как семьи предателей спиртолитического отечества, не оправдавших высокое звание советских алкоголиков, строителей светлого наркотического будущего…»

Чопик достает из кармана галифе мятую бумажку с текстом приказа, оторвав кусочек, скручивает козью ножку и закуривает.

— Сколько у нас еще спирта осталось? — спрашивает, снизив голос, у подошедшего из передних порядков Сереги.

— Спирта нет. Есть пятнадцать литров первача, — шепчет тот, опасливо озираясь и наклонившись к самому уху помрачневшего атамана. — Слышь, Чопа, братва тебе черную метку подбросить хочет. Может, ноги делать пора?..

— По фиг! — обрывает краском. — Выдай сегодня всем по сто грамм, а там видно будет…

Оставив растерянного политрука выполнять приказание, он отправляется в госпитальную избу — играть с изнывающими от дизентерии Каляном и Саньком в ежедневного традиционного козла.

Солнце в зените припекает все сильнее, ветерок исчезает без следа, воздух раскаляется и плывет. Кругом только голая, выжженная зноем бескрайняя степь да застывший высоко в небе стервятник высматривает добычу. Тоска…

Прошло еще два дня. Лыжники вконец отощали и обессилели, многие могли теперь передвигаться только ползком. Участились случаи неповиновения командирам. Росло недовольство прозябавшим в бездействии атаманом.

Особенно сильно возмущались лыжники-добровольцы из числа навербованных в спиртармию весной в России хохлов-шабашников.

Обходя в очередной раз позиции, батька заметил Жирабаса, привязывавшего к штыку зеленый платок. Рядом бегал разгоряченный нервно-возбужденный Сергей и, размахивая руками, уговаривал его заискивающе-певучим голосом:

— Жирабас! Товарищ Жирабас! Не поддавайтесь на провокации! Вы же сознательный боец! Вернитесь немедленно, я вам приказываю!..

— Да пошел ты, комиссарская морда! — зло буркнул сирота и, глянув тяжело исподлобья прямо в глаза дрожащему от возбуждения Сергею, повернулся, чтобы уйти.

— Жирик! — стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, Ермаков подступил к бойцу, спеша предотвратить страшное.

— Что здесь происходит? Куда ты собрался?

— Сдаваться иду! — зло процедил тот сквозь зубы и потупил глаза, в которых командир успел прочитать скрытую угрозу. — Жрать хочу — сил нет. А у меня кончилось все!..

— Ладно! — порывшись в кармане, батька подал ненасытному другу плесневелую корочку черного хлеба, найденную накануне в пересохшей выгребной яме. — Держи пока, к ужину что-нибудь найдем для тебя.

Бережно приняв драгоценный кусочек хлеба, Жирик снял со штыка платок и, прочувствованно высморкавшись, поплелся на свое место.

С большим трудом за весь день всем миром смогли собрать для Жирабаса немного съестного: кто дал сухарик размером с ноготок, кто кусочек сахару, выпачканный мазутом. Никто не пожалел последнего, понимали — без Жирабаса всем хана. Хохлы его боятся. Один вид этого русского чудо-богатыря приводит их в трепет. До сих пор их не раздавили только благодаря Жирабасу. Если он уйдет — осмелевшие гайдамаки, упившись первачом, попрут напролом и сметут их одним ударом…

— Нужно делать ноги, — сказал Чопик собравшимся после этого инцидента у него в хате Сереге, Саньку и Каляну. — На Жирабаса надежды нет. Хохлам я не верю. При первом удобном случае сдадут нас с потрохами. Всем вместе отсюда нам не уйти — немцы хоть и разбежались, но самостийщики бдят строго. А небольшими группами просочимся, нечего делать. Вот мы впятером, к примеру…

Предложенный батькой план был единодушно одобрен собравшимися.

В тот же день, ближе к вечеру, доведенные до отчаяния хохлы собрались до громады — решить, что делать дальше.

— Господи, Цариця Небесна, що ж воно таке? — шумели они возмущенно, сойдясь на сходке в разрушенном пустом элеваторе на окраине села. — Яко ж то начальство? Завив, тай подихати нам тут. Нема чого пойисти! Вид води черево пучити. Пощо радянська влада пидмоги ниякий не дае? Сидять соби у Спиртограде, грають, а нам дулю з маслом? Чого ж нам не допомагають? Чого ж пидмоги не шлють? Про себе тильки думають. Вже цилу нидилю сидимо тут як неприкаяни. Нема ни хлеба, ни сала, ни горилки! Мруть люди, як собаки. За що ж терпимо оцийи борошна? За що?..

— Товарищи хохлы! — пытался вразумить отчаявшихся Сергей. — Советская власть испытывает сейчас временные трудности, вызванные начавшимся очередным кризисом перепроизводства капиталистического хозяйства. Мы вынуждены отступать с целью выравнивания линии фронта. Скоро, однако, империалисты выдохнутся, и наши войска погонят их отсюда до самой польской границы и дальше в Германию и Францию. За нами Перфорация. За нами передовой наркозависимый пролетариат всей планеты! Советская спиртолитическая коммуния победит рано или поздно! И советская власть…

— Цилуй свою радянську владу! — оборвали его десятки взбешенных голосов. — Щоб вона здохла!

— Да что вы, товарищи?! — пытался перекричать их помполит. — Послушайте!..

— И слухати не будемо! И не говори ничого, кобиляча срака!.. Так де ж наша мама? Так де ж наш батько? Та хиба ми жити не хочемо? Бидни ми, горе нам! Никому з нас поплакати! Никому посумувати над нами!..

Ночью хохлы всей бригадой ушли к пьянствовавшим на другом конце села самостийщикам. Попытались было захватить штаб, чтобы выдать москалей-комиссаров на расправу гайдамакам, но тех уже и след простыл: узнав о произошедшем на элеваторе собрании и поняв, что ни на Жирабаса, ни на помощь из центра надежды нет, Чопик со товарищи, собрав манатки, с вечера пешком ушел на ближайшую станцию, купил билеты на скорый поезд Москва-Симферополь и отбыл в Крым на соединение с окопавшимися там остатками Экспедиционного украинского корпуса генерала Кочергина.

В вагоне-ресторане гуляли весь день с утра до вечера: украденных на станции у зазевавшихся буржуев из портмоне и чемоданов гривен и долларов хватило и на борщ со свининой, и на хлеб с маслом и салом, и на кофе со сливками, и на ананасы в шампанском…

Дым стоял коромыслом, орала музыка, звенели бокалы, плясали на столах поддатые официантки. По составу густым хмельным облаком разливался тяжелый запах сивухи. Через полчаса весь поезд уже знал, что развлекаются веселые моряки тралового флота, следующие на отдых в захваченный красными Крым.

Заботливые мамаши спешили спрятать своих детишек в купе, солидные мужчины в пиджаках и шляпах подозрительно косились на бесшабашных гуляк, беззастенчиво задирающих их хорошеньких жен, проводники приветливо улыбались денежным клиентам; начальник поезда, получивший в качестве отступного пухлую пачку американской валюты, и тот не посчитал зазорным угоститься за их столом.

Жирабас налегал на «Говядину тушковану» в 250-граммовых банках. Серега, нажравшись до блевотины самогоном и коньяком, орал похабные песни, требуя от посетителей ресторана, чтобы ему подпевали. Поддатый Калян делился с Саньком своими впечатлениями от свежей интрижки.

… — Ну легли мы с ней, все дела. Я и говорю: «Чего у тебя туго-то так? Не разработано ничего». А она мне: «Так я ж, отвечает, два года тока-тока вот щас отсидела за растрату. Где там кому разрабатывать было? Некому…» Ага. А потом-то, слышь-ка, мне и говорит: «Оставайся, дескать, у меня. Я тебя отмою, откормлю, буду тебя любить всю жизнь…» — Ха. — «А то вон как там одичал в тралфлоте, спасу нет…»

Санек не слушал хвастливых россказней поддатого товарища, торопливо набивая карманы содержимым взломанной им без лишних церемоний буфетной кассы…

Утром поезд прибыл на станцию Джанкой, и пьяных в стельку, раздетых и избитых «морячков», мучимых похмельем, попросили очистить вагон.

Озираясь по сторонам в поисках пивнухи, Серега выбрался на пустой заплеванный перрон, пересчитал по головам лежащих тут же вповалку корешей. Чопика среди них не было…

— Ребята, а Чопик-то где? — растерянно промямлил помполит, чувствуя, как внутри у него все обрывается и сердце подбитой птицей, трепеща и переворачиваясь, падает вниз. — Куда Чопа-то делся?!.

— Не знаю! — устало отвечал Калян, с трудом разлепляя опухшие от пьянки веки. — Он вчера со шмарой одной затихарился где-то, черт его знает…

Выяснив, что командир и впрямь вчера в разгар веселья уединился в своем купе с приглянувшейся ему хорошенькой проводницей и что после этого никто из друзей больше его не видел, Колесов бросился назад, на поиски пропавшего товарища. Перерыл весь поезд, вагон за вагоном, замучил расспросами всех проводниц и пассажиров, просил помочь, грозился расправой, плакал, требовал, умолял. Никто ничего не помнил, никто ничего не видел. Атаман исчез. На ходу выскочив на перрон из тронувшегося состава, Серый присел рядом с дремавшими на солнышке усталыми братками.

— Все, нету Чопа! — сокрушенно выдохнул он.

— Жалко парня, такой был корефан. Куда пропал? Хрен его знает! Что теперь делать? Куда пойдем?..

Никто не ответил ему. Только Санек простонал как в бреду: «Пивка бы!..» Да икнул тяжело обожравшийся тушенкой Жирабас.

Рассеянно скользнув взглядом по обшарпанной вокзальной стене, Колесов обратил внимание на висевший у входа в зал ожидания большой, яркий с оторванным нижним углом плакат. Ветер трепал оторванный край, задирал его кверху, мешая разглядеть картинку. Пригляделся повнимательней. С плаката веселыми глазами смотрел на него не мигая толстомордый, розовощекий, слегка поддатый детина в каске и стеганой защитной куртке с меховым воротником. В одной руке он держал початую бутылку русской водки, а указательным пальцем другой — указывал прямо Сереге в грудь. «А ты записался добровольцем?» — ярко алела намалеванная аршинными угловатыми буквами по нижней кромке плаката надпись. И ниже, уже мелким шрифтом: «Принимаются все желающие в возрасте до семидесяти пяти лет. Наличие справок из психдиспансера и спирткнижек необязательно. Обращаться: ул. Дедушки Мичурина, 13, сборный пункт 1-й отдельной Крымско-аборигенской добровольческой спиртдивизии. Все на защиту пьяного Крыма…»

Серега постоял в нерешительности, снова и снова перечитывая текст объявления. Хотелось, конечно, в Ялту, в Алушту, на пляж, к морю, но куда уж теперь в таком виде, без ничего.

Он еще помедлил немного и, приняв наконец решение, скомандовал неожиданно резким высоким, не терпящим возражений голосом: «Взвод, становись! Кругом, шагом арш!..»