Вся жизнь конспирация. История семьи нелегалов

ЖАННА

Родилась я, Федорова (Маркина) Галина Ивановна, 17 февраля 1920 года в городе Саратове в семье русского рабочего. Мои родители были из крестьян. Отец, дед и вообще вся их родня составляли многочисленную семью волжан Маркиных, где были и крестьяне и рабочие. Некоторые из них являлись членами РСДРП, принимали участие в рабочем движении, а затем в Октябрьской революции и гражданской войне. Наиболее известным из них стал мой двоюродный дядя — балтийский матрос Маркин Николай Григорьевич (1893–1918).[1] В ноябре 1917 года он был назначен первым секретарем НКИД, ведомства по иностранным делам, и организовал издание секретных документов царского и Временного правительств. В 1918 году — комиссар и помощник командующего Волжской флотилии. В том же году погиб в бою с белогвардейцами.

Отец мой самоучкой стал электромонтером. Позднее закончил профессиональную школу и получил должность директора мельницы. Сразу после революции вступил в партию большевиков. Последние годы жизни находился на партийной работе. Детство мое протекало тихо, скромно, без каких-либо значительных событий. После смерти отца в 1932 году матери стало трудно воспитывать четверых детей: старшей сестре было четырнадцать лет, мне двенадцать, а два брата еще моложе. Мама работала на мельнице «Центросоюз» и прилагала огромные усилия, чтобы дать нам возможность посещать школу.

Откликаясь на материальные затруднения нашей семьи, моя тетя, сестра отца, Варвара Михайловна Уютная, жившая в Москве, предложила взять на себя заботы по моему воспитанию и образованию, хотя у нее было трое своих детей. Вначале мама и думать не хотела со мной расставаться. Но, поразмыслив, учитывая материальные трудности, решилась на такой шаг. Я была очень привязана к своей семье и боялась разлуки с близкими. И все же поселилась в Москве у тети. В 1937 году окончила десятилетку. Затем работала в Наркомфине СССР и одновременно училась на вечернем отделении Московского высшего технического училища имени Н.Э. Баумана.

В январе 1939 года по путевке комсомола пришла на работу в органы государственной безопасности. Хорошо помню тот вызов в райком комсомола. Шло заседание бюро. Задавали какие-то вопросы, что я отвечала, уже не помню: очень сильно волновалась. Вдруг сообщают:

— Рекомендуем тебя на работу в органы НКВД. Считай это комсомольским поручением.

— А как быть с учебой? — спрашиваю. — Ведь в органах нужны люди подготовленные, с высшим образованием…

— Да не робей ты, — дружески сказал кто-то из членов бюро, — а учиться и там сможешь.

— Хорошо, — отвечаю, — спасибо за доверие.

Так началась моя долголетняя служба в органах государственной безопасности.

Вначале я работала в Транспортном управлении НКВД, занималась техническими, канцелярскими вопросами, но привлекалась и к выполнению отдельных оперативных заданий. Незадолго перед войной эту службу расформировали, меня перевели в другое подразделение.

Что такое война я сполна испытала в суровую осень 1941 года. Но все по-порядку. 22 июня 1941 года, воскресенье, я отдыхала у тети, Варвары Михайловны, на даче в Подрезково по Октябрьской железной дороге. Отмечали день рождения моей двоюродной сестры Лидии. День был солнечный, по-летнему теплый, дышалось легко, ибо накануне прошел сильный дождь. Обычный воскресный день, и казалось, ничего зловещего не предвещало. По соседству справа и слева раздавались звуки патефона, слышались любимые мелодии песен в исполнении Вадима Козина — «Мой милый друг…», «Дружба», где-то звучал голос Михаила Зощенко, читавшего свое знаменитое «Отдыхайте только на даче…». И вдруг вихрем вбежал на террасу двоюродный брат Юрий и, выпучив глаза, едва переводя дыхание, захлебываясь выпалил во весь голос: «Война… Началась война… Немцы напали на нас.» Ошеломленные этой новостью все в оцепенении смотрели на него, не совсем понимая, что он такое говорит. Однако, как только эта горькая весть подтвердилась, я сразу же поспешила в Москву к месту работы. Войдя в служебный кабинет, заметила, что все сотрудники отделения уже на своих местах в тягостном ожидании дополнительной информации и указаний.

Слово эвакуация болью отозвалось в моем сердце, и я отважилась обратиться к руководству Службы с рапортом, чтобы меня оставили в Москве. Эта просьба, хотя и с трудностями, была удовлетворена. Таким образом я оказалась среди сотрудников Управления Судоплатова, которое, наряду с решением многих оборонно-военных задач, занималось подготовкой кадров для заброски в тыл врага.

Случилось так, что после беседы с моим руководителем Зоей Ивановной Рыбкиной[2], спускаясь по лестнице на шестой этаж дома номер два на Лубянке в свою комнату, я вдруг случайно столкнулась с Георгием Сергеевичем Жуковым, которого знала еще по Транспортному управлению.

Он удивленно спросил:

— А ты, сморкатая, что здесь делаешь?

— Остаюсь в Москве, а сейчас возвращаюсь от начальства — Рыбкиной, — деловито ответила я.

— Так… так… — протянул он и, ничего не сказав, продолжил свой путь.

Вернувшись в комнату, я занялась просмотром почты. Зазвонил телефон. Кто бы это? — подумала я. На противоположном конце провода послышался мужской голос:

— Говорит Жуков. Только что переговорил с Зоей Ивановной. С моим предложением она согласилась, и ты зачислена в группу особого назначения в качестве связной. Заканчивай у себя работу и переходи к нам.

Группу возглавлял Г.С. Жуков. В ее составе были молодые сотрудники: Арсений Васильевич Тишков, в последующем генерал, Павел Федорович Мазур, Евгений Иванович Длужинский, другие товарищи. Мне была выделена легковая машина — «разгонка» — так ее называли сотрудники — и поставлена задача: по полученным адресам в Москве и Подмосковье устанавливать контакты с нужными людьми и передавать им соответствующие инструкции. И нужно же было случиться, что одним из двух шоферов «разгонки» оказалась молодая женщина, ожидавшая ребенка. Она ужасно боялась выезжать на линию вечерами. По-человечески ее можно было понять. Пришлось за нее похлопотать, и ее перевели в административный отдел.

Положение на Западном фронте оставалось тревожным. Враг рвался к Москве. Группа особого назначения занималась подбором людей, которые должны были оставаться в столице на случай, если бы ее пришлось временно оставить противнику. Подбирались места для размещения типографий, складов с оружием, конспиративных квартир и т. д. Во время воздушных налетов мы сбрасывали с крыш служебных помещений зажигательные бомбы. Вспоминается и такой случай: во время одного из налетов, когда бомба попала в здание горкома партии, взрывная волна чуть не смела меня с крыши. Я упала и покатилась вниз, но, к счастью, успела ухватиться за трубу, а подоспевший товарищ выручил из беды.

Однажды мне поручили связаться с одним доверенным лицом. Дали пароль и адрес. Идти предстояло на кладбище, в часовню, к моменту ее закрытия. А темнело в то время рано. С малых лет у меня осталось гнетущее ощущение от кладбищ, и я вообще избегала туда ходить, тем более ночной порой… Помню, в период моего детства заспорили как-то мужики, кто из них не побоится пойти на кладбище в полночь и вбить там в могилу колышек — как доказательство. Вызвался наш сосед. Ударили по рукам. И вот он, накинув плащ, пробирается ночью меж оград, сам ни жив ни мертв, присаживается у могилы и лихорадочно, спеша, вбивает колышек. Пытается подняться, а могила не отпускает. Рванулся, но какая-то сила держит его, даже, кажется, тянет в могилу. Сердце не выдержало, и он без чувств упал навзничь. Оказалось, что в темноте он не заметил, как полы плаща накрыли могилу и он вбивал колышек через ткань: вот какая «неведомая сила» приковала его к могиле — сам себя обрек на смертельный ужас.

«Отказаться от поручения? — подумала я в первый момент. — Но ведь сама попросила оставить в Москве… А теперь вот сразу же возникли первые трудности и вдруг струсила… Нет, задание есть за-. дание», — твердо решила я для себя.

Преодолевая робость, в назначенное время пришла в часовню, что находилась в глубине кладбища. Осторожно, с опаской шла по тропинке, чутко ко всему прислушиваясь и боязливо косясь на темные силуэты крестов. До закрытия часовни оставалось несколько минут, которые пришлось коротать около покосившейся оградки. Волнение не проходило, и я мысленно отсчитывала минуты, казавшиеся тогда такими тягостными.

Наконец, переведя дыхание, я вошла в часовню. В полумраке заметила мрачные очертания гробов, венков, какой-то утвари. Нужный мне человек оказался высокого роста, очень плотного телосложения детиной, говорил низким голосом, отрывисто, размахивал огромными ручищами, смотрел зверем, исподлобья. Его внешний вид никак не вызывал расположения.

— Откуда такая пигалица? — начал он, но, услышав слова пароля, ответил точно. — Тоже мне, связник штаба, или что — там одни школьницы остались?

В подвальном помещении часовни располагалась типография, которую возглавлял этот человек. Передала ему текст листовки для размножения. Расстались мы по-дружески…

Выполнение этого первого задания и ряда других, более сложных, укрепило во мне чувство уверенности в своих силах, умение преодолевать робость и боязнь, когда того требуют интересы дела. Довелось также ухаживать и за ранеными бойцами в подшефном военном госпитале, находившемся на 3-й Мещанской улице. Это и ночные дежурства, подмена санитарок, чтение газет и личных писем воинам, составление писем родным и знакомым для тех, кто по состоянию здоровья не мог написать сам. Трудное то было время, но славное. Полученная в годы войны закалка послужила хорошей школой для будущей нелегальной работы.

В 1946 году я закончила двухгодичные курсы иностранных языков при Высшей школе Министерства государственной безопасности. И вот тогда мне предложили перейти в разведуправление, причем в подразделение, которое занималось разведкой в нелегальных условиях. Мое представление о такого рода деятельности, как и у многих, было весьма скудным. Слышала, что туда отбирают особо способных сотрудников, что подготовка длится очень долго, что сама работа растягивается на годы и годы. Кроме того, требуется глубокое знание иностранных языков. Тут я имела плюс: языки мне давались легко, я много читала, переводила даже просто так, для себя. Ну и, конечно, волновало, подойду ли для такой службы?

Сейчас припоминается, с каким необыкновенным волнением вошла я в кабинет начальника нелегальной разведки полковника Александра Михайловича Короткова.

Из-за большого стола в глубине кабинета энергично поднялся высокий широкоплечий мужчина средних лет и с приветливой улыбкой направился мне навстречу. Обратила внимание на его мужественное, волевое лицо, сильный подбородок, волнистые каштановые волосы. Одет он был в темный костюм безупречного покроя. Пронизывающий взгляд серо-голубых глаз устремлен на меня. Говорил низким, приятным голосом. Крепко пожав мою руку, он представил меня находившемуся здесь сотруднику. Втроем разместились за маленьким столиком, стоявшим перпендикулярно к большому.

После обстоятельной и очень дружелюбной беседы, когда вопрос в принципе был решен, Александр Михайлович пошутил:

— Глядя на нее, никто не подумает, что она может заниматься разведкой.

Это был камушек в мой огород. Причиной, видимо, явился мой невысокий рост, неброский, скромный внешний вид. Что он нашел во мне особенного, я так и не поняла. Полагала, что со стороны опытным работникам виднее. Приятно было сознавать, что мне оказаны высокая честь и большое доверие. Поверьте, это не просто красивая фраза! Тогда на меня произвели большое впечатление его простота в общении, располагающая к откровенности манера вести беседу, юмор. Говорил с доброжелательностью и знанием дела. И, как мне показалось, когда бы он захотел, мог расположить к себе любого собеседника.

На работу в разведку я пошла сознательно, с полным пониманием значения этой службы для государства и той ответственности, которую приняла на себя. Ни в то время, ни в последующем у меня не возникало ни малейших колебаний или запоздалых сомнений в правильности избранного в молодости пути. Я счастлива от того, что разведка стала делом всей моей жизни. Вскоре произошли важные и приятные изменения в личной жизни. Как подарок судьбы, — нежданно-негаданно появился он — Михаил, и она соединила нас, как говорится, на долгий путь на долгие года. Сильный, добрый, чуткий, верный и преданный друг. Я даже и в мыслях представить не могла, что все так получится. С первых дней возникло ощущение, как будто мы знали друг друга очень и очень давно. Рядом с мужем будни подготовки не казались такими уж напряженными, и радужные перспективы совместной работы вдохновляли и окрыляли нас, придавали силы. Одно давалось мне легче, другое — труднее, но я с усердием и терпеливо вникала в технологию нелегальной разведки.

С того момента, как мы решили пожениться, в кабинетах разведуправления начал разрабатываться вариант нашей совместной поездки на нелегальную работу. Это был напряженный период подготовки как для нас самих, так и для сотрудников аппарата Центра.

Что было сделано? Определена страна назначения — Австралия, а так же разработан и реализован план обеспечения нас иностранными документами, согласно которым мы являлись австралийскими гражданами. (Опустим здесь, по понятным причинам, технологию процесса этой непростой работы. Укажем лишь, что это были не фиктивные, поддельные, а подлинные, безупречные национальные документы.) Оговорены способы связи с Центром, а также разрешены финансовые вопросы.

В это же самое время мы, готовясь к командировке, активно совершенствовали иностранные языки, вживались в свои новые биографии, изучали правила использования оперативно-технических средств для поддержания связи с Центром: шифр, тайнопись, радиодело. И вот наконец-то подготовка подошла к концу. Снова, но уже в последний раз проверялась придирчиво и тщательно степень нашей готовности.

Первоначально перед нами была поставлена задача прочно обосноваться в Австралии на «постоянное» жительство, найти подходящую работу, составить себе репутацию добропорядочных лояльных граждан.

Все перечисленное выше в случае успешного развития и реализации являлось необходимым условием для того, чтобы позже приступить к выполнению главной разведывательной задачи, для чего мы и направлялись в командировку.

Накануне нашего отъезда в промежуточную страну, как мы узнали позднее, в Центр пришла срочная телеграмма:

«Канберра — Москва, Громову

Совершенно секретно

Получены данные («Вента»), что местная спецслужба взяла в активную разработку Петрова[3]. Агентом-вербовщиком выступает Майкл Бялогуски, музыкант польского происхождения. Оба пропадают в ночных барах и ресторанах. Петров допускает злобные реплики в адрес совпосла. Просим отозвать. 17.XI.53.

Сомов».

Это сообщение встревожило руководство нашего управления, ибо непредвиденный случай предложил совсем иной сценарий действий в отношении нас, к которому никто не был готов. Ну, скажем, можно ли быть готовым к землетрясению? К сходу снежной лавины? А можно ли быть готовым к предательству среди своих? А оно-то как раз и произошло…

В шифровке фразой «просим отозвать» недвусмысленно намекали, что дело вышло из-под контроля посольства и резидентуры и что под благовидным предлогом необходимо вызвать Петрова в Москву. Далее сообщалось, что «дальние соседи» из ГРУ передали кое-какие детали: АЗИО, австралийская разведка, заинтересовалась Петровым еще в июле 1951 года. Этот поляк, Майкл, у них проходил как опытный агент гитлеровской службы безопасности, поэтому-то и бежал из Польши. Военные разведчики предупреждали Петрова в отношении Майкла, но он ответил, что изучает Бялогуски в плане вербовки. Проверка показала — это двойная игра.

Начальник управления по этому поводу проводил совещание, на котором речь зашла и о нас.

— Какое мнение у отдела в отношении отправки Сепа и Жанны? — спросил он.

— Ситуация явно не простая, — осторожно начал начальник отдела, — многое еще требуется прояснить. Возможно, положение удастся локализовать, но, чтобы не ставить нелегалов под удар, думаю эту операцию отложить… Временно, до выяснения обстановки.

— Из материалов личного дела следует, — доложил заместитель начальника отдела, — что Сеп, под другими установочными данными, именем и фамилией, в октябре 1949 года проходил курс работы с шифрами в подразделении Петрова. Под заключением на Сепа стоит его подпись. У Жанны с Петровым контактов не отмечено. Наступила напряженная тишина. Каждый взвешивал серьезность возникшей ситуации для будущей миссии. Чувствовалось, как Австралия удаляется от нас с космической скоростью.

— Давайте судить здраво, — нарушил молчание начальник управления разведки. — Пусть Сеп и Жанна поживут с полгодика в промежуточной стране, осмотрятся, а мы за это время определимся с Австралией. При неблагоприятном случае поменяем им страну назначения, регион, материк, поставим новые задачи, и пусть действуют. Как, согласны? Отлично, так и договорились. И еще, провожая Сепа и Жанну, передайте мои наилучшие пожелания и ни словом, ни видом не давайте понять о нашей озабоченности и возникших неожиданно проблемах. Пусть уезжают с легким сердцем.

Мягко шурша шинами по мокрому асфальту, темно-зеленая «Победа» приближалась к Белорусскому вокзалу. В машине мы хранили молчание, вполне понятное перед дальней рискованной дорогой, каждому хотелось побыть наедине со своими мыслями. В отсветах уличных фонарей виднелись одинокие фигуры москвичей, спешивших по своим будничным делам. Когда, через сколько лет вновь доведется нам пройти по улицам столицы? Позади год интенсивной подготовки, «вживания» в свои определенные легендой образы, углубление разговорных навыков владения языками, постижение секретов тайнописи и шифров, радиосвязи с Центром. Основательно проштудирована экономика и география Австралии, практика судебного и гражданского законодательства, пограничной и таможенной служб, деятельность политических партий и общественных организаций, внешнеполитические устремления правительства, отношение к новым военным блокам в регионе СЕАТО и АНЗЮС. Позади дотошные и строгие экзамены и зачеты, беседы с руководителями разведки: в который раз проверялась наша готовность на случай возникновения непредвиденных обстоятельств, отрабатывалась возможная линия поведения.

«Холодная война», утвердившаяся в международных отношениях, жесткий контрразведывательный режим, политика с позиции силы ряда западных государств диктовали необходимость такой тщательной подготовки в интересах как безопасности нас самих, так и гарантии выполнения нами главных разведывательных задач.

На шумной, многоголосой привокзальной площади обычная преддорожная суета. «Победа» наша притулилась у багажного отделения, подальше от людских глаз. Хлопают дверцы машины — мы обмениваемся крепкими рукопожатиями, дальше идем к поезду одни. Провожающий нас товарищ остановился на перроне напротив нашего вагона. Мы выглядываем из окна, смотрим на провожающих, иногда наши глаза встречаются с глазами товарища. Поезд отходит медленно от перрона, набирает ход и скрывается за поворотом… За окнами замелькали перелески, поля, одинокие железнодорожные будки, у которых с зеленым флажком в руке молчаливо стояли обходчики путей. Иногда стая ворон, напуганная грохотом поезда, с громким карканьем поднималась с полей. Ритмично постукивали колеса. Поезд шел по русской равнине, приближаясь все ближе и ближе к польской границе.