Вся жизнь конспирация. История семьи нелегалов

СЕП

Разведчик-нелегал никогда не исключает того нежелательного случая, когда в зарубежной командировке ему придется столкнугься с проявлением внимания со стороны спецслужб страны назначения. Это, как говорится, издержки профессии. К такому неожиданному повороту событий он должен быть заранее готов и психологически, и профессионально.

«Первое дыхание» контрразведки мы тоже вскоре почувствовали. И, как уже известно читателю, принес его наш ближайший «друг» — архитектор Морис Добривое. Первый этап — блеск недоверия в глазах, второй — повышенное любопытство, чего раньше за ним не наблюдалось, и третий — хитроумные лисьи заходы с целью что-то выведать. Представьте: располагающая обстановка в нашей квартире, в компании Мориса просматриваем любительский фильм, снятый нами во время отпуска, гость рассуждает о планах проведения в будущем году своего отпуска на Средиземном море… И вдруг, как бы между прочим, просит показать загранпаспорта, по которым мы въехали в страну: мол, чем отличаются полученные за границей документы от выдаваемых здесь.

Согласитесь, довольно странная просьба. «Он же сам вернулся из Австралии», — мелькнуло у меня в голове. Внимательно просмотрел, задержавшись взглядом на неразборчивой подписи чиновника, выдававшего документ, ехидно хмыкнул: «Левой рукой кто-то подписал». Я не взорвался и подчеркнуто спокойно назвал фамилию чиновника — и Морис тут же быстро сменил тему, принялся разбирать достоинства и недостатки нашего кинофильма. Этот эпизод, естественно, нас насторожил, и мы решили более внимательно присмотреться к «другу».

Позднее подозрения усилились. Морис стал навязчиво одни и те же вопросы задавать каждому из нас в отдельности. Как-то, находясь с семьей у нас в гостях, он использовал момент, когда Жанна вышла на кухню, спросил меня, каким маршрутом мы прибыли в страну. Получив ответ, он под благовидным предлогом переместился на кухню и стал об этом расспрашивать Жанну. В другой раз, в воскресный день, при совместном посещении кафе Морис спросил у Жанны, когда я отлучился, чтобы помыть руки, сколько мы привезли с собой денег и в какой валюте? После кафе гуляли по городу, и, когда наши жены оказались впереди, он стал у меня выяснять те же финансовые вопросы. И это было только начало.

Однажды без предупреждения, что на Западе не принято даже между близкими друзьями, Морис заявился к нам поздним вечером, как раз в то время, когда мы занимались расшифровкой радиотелеграммы, только что полученной из Центра. Раздался не сильный, но настойчивый звонок, сердце екнуло. «Кто бы это мог быть в столь поздний час?» — переглянулись мы. Быстро убрали все со стола. Жанна взяла шифровку и закрылась в ванной комнате, где в аптечке всегда предусмотрительно находились спички, если бы потребовалось что-то срочно сжечь, а я пошел открывать дверь.

На случай внезапного прихода посторонних лиц мы заранее распределили между собой обязанности и отработали способ быстрого свертывания оперативной техники и, если бы возникла острая необходимость, уничтожения материалов.

— Ты понимаешь, — бесхитростно объяснил Морис, — проезжаю мимо, у вас свет горит, дай, думаю, загляну просто так, на «огонек».

После короткого обмена новостями, разговора о самочувствии он передал привет от жены и откланялся. Прошла неделя, и он вновь, без предварительной договоренности, поздним вечером появился у нас, даже не объяснив причину столь странного визита. Не вдруг, не с бухты-барахты действовал Морис. Кто стоял за его спиной? Вот что волновало нас.

— Пожалуйста, Морис, заходи, ты нам не помешаешь, — жестом пригласил его к столу, где находилась шахматная доска с расставленными фигурами. — Как раз разбираю одну партию. Сыграем?

— Нет, перед сном играть вредно, — ответил он, внимательно всматриваясь мне в глаза. — А ты чем-то взволнован, случилось что?

— С чего бы? Жизнь налаживается, нет повода для беспокойства.

— Вид у тебя такой, словно ты чем-то напуган, — деланно-добродушно сказал Морис.

Стало ясно, что это был заранее спланированный ход, своеобразный психологический прием, чтобы вывести из состояния равновесия, уверенности в себе путем констатации факта, будто бы внутренняя тревога написана на наших лицах. Кто научил архитектора этим приемам и с чьей подачи он подкапывается под нас? Несомненно, за этой игрой скрывается опытная рука: пройдет какое-то время и на сцене появится сам «дирижер».

Между тем Морис продолжал «шалить». Как-то пришел к нам со своим старшим сыном, который, войдя в гостиную, сразу же подбежал к радиоприемнику, включил его и стал переключать диапазоны. Не оборачиваясь, на слух определил, что мальчишка проверяет оба канала коротких волн. Наконец, выключил приемник, подошел к отцу и с детским простодушием сказал: «На этом приемнике тоже можно принимать морзянку».

Я сделал вид, что ничего не понял, и спросил недоросля: не хочет ли он послушать музыку?

— Нет, нет, — растерянно вмешался отец. — Это его шалости, — и переменил тему разговора.

Этот случай явно показал, что для решения своих (своих ли?) задач архитектор даже был вынужден использовать собственного сына. Но мы по-прежнему продолжали делать вид, что «наскоки и выпады» Мориса нас не касаются и пропускали их мимо ушей. Такие уж «недогадливые» — что поделаешь!

В следующее воскресенье Морис пригласил нас к себе на кофе. Он пребывал в отличном настроении, много шутил, показывал детские и юношеские фото из семейного альбома, знакомил со своими архитектурными набросками студенческих лет. Уединившись с Жанной, как будто между прочим передал ей какой-то машинописный текст на русском языке, а сам внимательно наблюдал за реакцией. Повертев листок в руках, Жанна спокойно вернула текст, заметив, что он напечатан, вероятно, на каком-то славянском языке, ей не известном. Морис поспешно спрятал бумагу обратно в папку, пояснив, что листок случайно сохранился у него, что это, мол, письмо одного его мельбурнского друга.

Уже определилось, что главным действующим лицом по «просвечиванию» нас спецслужба избрала Мориса. Поэтому постоянно ждали от него очередного подвоха. Однако всего предусмотреть было нельзя.

Изобретательности архитектора можно было позавидовать.

По окончании работы я прошел на одну из торговых улиц, чтобы сделать кое-какие покупки. Вдруг кто-то сзади резко схватил меня за кисть руки. В голове промелькнула мысль: «Кто бы это мог быть? Ведь я здесь еще не имею столь близких знакомых!» Рефлективно отдернув руку, я быстро обернулся. Передо мной стоял широко улыбающийся Морис. Его черные как угольки глаза лукаво всматривались в мое лицо. От неожиданности какое-то мгновение я молча смотрел на него.

— Что, испугался? — ухмыляясь, спросил он.

— Почему я должен пугаться? — оправившись от внезапности, недовольным тоном ответил я.

— Небось подумал, что полиция хватает тебя? — улыбнулся он ехидно.

— Не понимаю, а причем тут полиция? Я ведь ничего не украл! Чист перед законом… Свой и отцовский капитал не оставляю в ресторанах… — парировал я.

— Не сердись. — Морис перешел на примирительный тон и протянул для приветствия руку. — Вышел из магазина, смотрю, ты проходишь мимо, вот и решил пошутить.

Хороши шуточки! Прямо холодный пот прошибает. Кто-то явно не унимался и продолжал через архитектора оказывать на нас психологический прессинг. На этот раз ему понадобилась моя реакция на имитацию «задержания полицией». Какой следующий шаг?

Как-то Морис завел разговор о моем деде Мишеле.

— Удалось ли тебе побывать в деревне, где проживал твой дед?

— Нет, пока мы еще не были. Как только немного обживемся, сразу же посетим места, где жили мои предки.

— Я вот к чему клоню… Волею случая в этой деревне как раз проживает моя дальняя родственница Луиза. Я списался с ней и поинтересовался судьбой твоего деда. Она сообщила, что ее знакомая из соседнего дома, восьмидесятилетняя мадам Берте-нье, вспомнила, что в юные годы знала месье Мишеля. Луиза даже пригласила приехать к ней в любое удобное время для нас и встретиться с мадам Бертенье. Мне кажется… — тут он многозначительно посмотрел на меня, — тебе будет приятно побеседовать с человеком, знавшим твоих дедушку и бабушку.

— Это приятная неожиданность, — с чувством искренней радости произнес я. — У меня всегда в душе теплилась надежда, что встречу кого-нибудь, знающих что-либо о них.

— Вот и хорошо, такая возможность тебе сейчас представляется. Если желаешь, в пасхальные дни мы туда и поедем.

— Я тебе очень благодарен… Это хорошая идея. Но не обременим ли мы Луизу своим посещением и ночевкой? Ведь нас будет все же пять человек.

— Не беспокойся, места у нее хватит на всех. Она с мужем держит небольшой пансионат и имеет свое хозяйство. Природа там очень красивая, хороший климат, в общем, не пожалеете. Вам там очень понравится.

Отказ от поездки выглядел бы неестественно. Рано или поздно все равно пришлось бы посетить места, где проживали «предки».

В канун Пасхи, ранним субботним утром, мы выехали на машине Мориса вместе с его семьей. Необходимо было проделать расстояние примерно в 200 километров. Весна в том году была несколько запоздалая. К тому же выдался на редкость пасмурный день. По краям дороги мелькали темные разбухшие поля да одинокие деревни, окруженные голыми садами. Луиза приняла нас радушно. Это была высокая, сухопарая женщина примерно пятидесяти пяти лет. Ее муж, Антон, рослый, плотно сложенный мужчина с красным обветренным лицом и натруженными, заскорузлыми от крестьянского труда руками, выглядел гораздо старше своих лет. Радостно приветствуя гостей, Луиза долго и внимательно всматривалась своими светло-голубыми глазами в мое лицо.

Приведя себя после длительной дороги в порядок, мы по приглашению Луизы спустились в гостиную на совместный ужин.

Гостиная представляла собой большую квадратную комнату с нависшими массивными сводами, высоким деревянным потолком, на котором выступали четырехгранные деревянные балки темно-коричневого цвета. Большой тяжелый стол и стулья с высокими, художественно вырезанными спинками составляли обстановку гостиной. Все это выглядело как-то неуклюже громоздко для городского жителя, однако хорошо вписывалось в общую картину жилища, создавало теплоту, домашнюю атмосферу.

Ужин прошел в оживленной и непринужденной беседе о том, как прошла поездка, затрагивались другие бывалые темы. Луиза показала себя большим специалистом в приготовлении местных блюд, которыми она щедро угощала гостей. На десерт подали кофе, а также ореховый торт и сладкие хлебцы, начиненные печеными грушами.

За кофе разговор постепенно перешел на меня, и мне в который раз уже пришлось рассказывать со всеми подробностями свою «легенду»-биографию. Луиза живо интересовалась всем. Несмотря на то что психологически я был готов к беседам подобного рода, меня тревожило, насколько хорошо осведомлена о моем «деде» соседка Луизы мадам Бер-тенье? Не может ли всплыть какая-то не известная мне деталь из его биографии?

Неожиданно Морис, ухмыляясь, обратился к Антону:

— Слушай, пойди, пожалуйста, к мадам Берте-нье и пригласи ее к нам. Скажи, что приехал внук месье Мишеля, и попроси ее заодно захватить его фотографии.

Забегая вперед, скажу, что в этой ситуации произошел случай, который можно оценивать по-разному, но он возмутил меня, да и Жанну тоже.

Антон вяло поднялся и, тяжело ступая, пошел за соседкой. Прошло некоторое время, а Антон не возвращался.

— Что-то Антон задерживается, — нетерпеливо произнес самодовольный Морис, быстро встал и направился узнать, в чем задержка. Непонятно было, с чего бы это архитектор сиял, как именинник.

Опять какая-то заковыка. Что-то вновь замыслил криводушный Морис. Очередную мою «проверку». Ладно! Что будет на этот раз? Неожиданное упоминание о фотографии «деда» заставило меня собраться. В действительности я никогда не видел «деда» ни живого, ни на фото, хотя по «легенде»-биографии встречался с ним в начале 30-х годов, когда он, после смерти бабушки, приезжал к моему отцу в Конго погостить, о чем знали из моих рассказов Морис и другие знакомые нашего окружения. Я хорошо понимал, что ради моей проверки Морис пойдет на любой подвох, лишь бы достичь своей цели. Вот и сейчас они могут показать мне действительно фотокарточку «деда» Мишеля или под видом его совершенно другого человека. При этом он, безусловно, будет наблюдать за моей реакцией. Я лихорадочно искал выход, мозг усиленно работал.

Жанна, отчетливо понимая всю опасность сложившегося положения, старалась создать непринужденную обстановку, занимая разговором оставшихся в комнате женщин и отвлекая их внимание от меня.

Внезапно меня осенила спасительная мысль, и словно гора с плеч свалилась.

В дверях появился с фотографией в руке улыбающийся Морис, а вслед за ним медленно вошел понурый Антон, поддерживая под руку худенькую, среднего роста, седовласую мадам Бертенье. Проворно подойдя, Морис молча протянул мне снимок и тихо уселся на прежнее место.

Я внимательно разглядывал фотокарточку, чувствуя, что взоры всех присутствующих устремлены на меня. В этот момент решение было готово: если будет предъявлена фотография молодого «деда», как внук я могу его и не узнать, а если фотокарточка более позднего времени, то «дед» должен выглядеть загорелым, в крестьянской одежде, типичным фермером. С фотографии на тонком картоне смотрел пожилой, с выхоленным лицом и пушистыми усами мужчина при галстуке и в безупречном костюме, совершенно не отвечающий по внешности типу крестьянина. Достаточно было одного взгляда, чтобы определить несоответствие этого мужчины с предполагаемым дедом Мишелем.

В комнате стало тихо. Я спокойно повернул фотографию, чтобы взглянуть на обратную сторону. В этот момент Морис, поняв безуспешность своей затеи, быстро воскликнул:

— Нет, нет! Это не твой дед… Это муж мадам Берте нье.

— А ты, Морис, однако ж, большой шутник! — стараясь сдержать свое возмущение, саркастически сказал я, возвращая фото. — Ну, знаешь… такой каверзы я от тебя не ожидал…

Он был явно смущен, растерян и не знал, что ответить.

— Видите ли, — поспешно вмешалась Луиза, желая смягчить обстановку, — у мадам Бертенье действительно были фотокарточки ваших дедушки и бабушки. К сожалению, семья мадам сильно пострадала во время паводка — многие мелкие вещи потеряны.

Не желая в интересах дела заострять внимание на выходке Мориса, Жанна перевела ее в шутку.

Мадам Бертенье оказалась приятной собеседницей. Несмотря на свой преклонный возраст, обладала завидной памятью, чем нас немало удивила. Охотно рассказывала о своей юности, о том, что дружила с месье Мишелем, надеялась выйти за него замуж, но он предпочел другую. Однако дружба между ними осталась на всю жизнь. Многие фотографии, в том числе и несколько совместных, погибли во время стихийного бедствия, о чем она очень сожалела. Слегка сгорбленная, она подошла ко мне, положила дрожащие руки на плечи, долго и молча всматривалась своими подслеповатыми глазами в мое лицо, шептала: «Весь как мой Мишель. Карие глаза и подбородок раздвоен…» На ее лице сияла радость. Затем, видимо довольная своим открытием, она слегка наклонилась к Жанне и, загадочно улыбаясь, спросила:

— Он что, тоже любит держать руки в карманах?

— Еще как! — оживленно отозвалась Жанна. — Просто не могу отучить его от этой привычки.

— Все мужчины в родне Мишеля имели плохую привычку держать руки в карманах. Прямо гены какие-то. Просто напасть… Деду было бы весьма трудно не признать своего внука, который унаследовал, увы, не лучшие его привычки.

Все дружно рассмеялись. Натянутую атмосферу как рукой сняло. Все сочувственно отнеслись к мадам Бертенье.

«Молодец Жанна», — с удовольствием подумал я. — Быстро нашлась. Мне же теперь, учитывая эту родственную привычку, невольно придется почаще держать руки в карманах».

В первый пасхальный день, после посещения костела и праздничного завтрака, Луиза вызвалась познакомить нас с местностью и показать, где находился дом «деда». Деревня, которой еще не коснулся буйный ветер перемен, располагалась по обеим сторонам шоссе. Во всем чувствовалась хозяйская рука, всюду порядок, чистота. Местные жители занимались скотоводством, садоводством и разведением цветов. И вот мы на месте, где ранее стоял дом «деда». К сожалению, он не сохранился, так как новый владелец перестроил все по своему вкусу. Я проявлял ко всему большой интерес, старался изобразить радость по поводу встречи с родными местами и грусть по давно ушедшему времени. Ведь с исчезновением дома как бы оборвалась связь с далеким прошлым.

Возвращаясь с прогулки, я тихо сказал:

— Моя давняя мечта — увидеть родные места моих родителей. Наконец-то это свершилось. — И, немного помолчав, добавил: — Еще хотелось бы мне посетить кладбище.

На следующий день, в пасхальный понедельник, мы все отправились на кладбище, расположенное в 400 метрах от деревни, в смешанном лесочке, окруженном белым каменным забором. Мадам Бертенье привела нас к старой, обветшалой от времени оградке. Возложив цветы, мы в глубоком молчании и печали отдали последнюю дань усопшим.

На обратном пути меня не покидала мысль о подсунутой Морисом фотографии. На шутку это не походило. Уж слишком она была нелепа и явно не к месту. Скорее всего, это было специально кем-то подготовленное мероприятие, а Морис, как наш ближайший «друг», являлся всего лишь исполнителем. Чувствовалось, что противостояние будет продолжаться.

У читателя может возникнуть вопрос, почему мы продолжали терпеть около себя этого невыносимого Мориса Добривое, чрезмерно любопытного и опасного, а не отделались от него под каким-либо благовидным предлогом. Этого нельзя было делать, мы совершили бы оперативно неграмотный шаг. Во-первых, показали бы, что разгадали замыслы спецслужбы. Во-вторых, место Мориса обязательно бы занял кто-то другой, новый «порученец», и нам пришлось бы все начинать с начала. Поэтому мы решили продолжать затяжные «баталии» с Морисом, нам уже известным, в то же время допуская, что им одним спецслужба не ограничится.

По логике вещей, наряду с проверкой на дому что-то аналогичное должно было происходить и на местах нашей работы. Так оно и получилось.

В то время я был рядовым служащим в фирме «Контакт», где скромно выполнял свои малозаметные обязанности. Но вот в один прекрасный день почувствовал, что руководитель группы начал проявлять ко мне повышенное внимание, завязывал разговоры на отвлеченные темы, рассказывал о своей удачной карьере, как он от мальчика на побегушках дослужился до нынешней солидной должности. Все чаще и чаще приглашал меня с Жанной к себе домой то «на чашку чая», то «посмотрим вместе теледетектив», то «поиграем в картишки». Иногда у него собирались и другие гости, которым он представлял нас как своих очень хороших знакомых, многозначительно добавляя при этом: «Я знаю, кого можно к себе приглашать».

Почти на каждой такой встрече «почему-то», без всякой нашей инициативы, возникали политические разговоры, главным образом о Советском Союзе, о странах народной демократии. Комментариям подвергались черпаемые из прессы многочисленные небылицы о «невыносимой» жизни простых людей в нашей стране, о благоденствии «элиты» — коммунистов. Все это подвергалось злобному осуждению, общим хохотом сопровождались особо «остроумные» анекдоты про русского Ивана, про белых медведей на улицах Москвы и прочее. Приходилось все это выслушивать, изображать удивление и понимание подобного «юмора». Иногда хозяин ставил вопрос в лоб: «А что вы думаете о…» На это я чаще всего отделывался стандартными фразами типа: «Россия, коммунизм — для меня большая загадка…»

Эта «дружба», к счастью прекратилась, когда я занялся предпринимательской деятельностью в фирме Бланкоф.

В моральном плане то был, пожалуй, наиболее трудный период в нашей тамошней жизни.

Примечательно то, что примерно тогда же я заметил за собой слежку в городе после окончания работы на протяжении всего маршрута при возвращении домой. В то время я начинал работу в восемь часов утра. В большом потоке людей, спешивших по утрам на службу городским транспортом, мне было чрезвычайно трудно выявить наблюдение на маршруте от дома до фирмы, но это, конечно, не означало, что его не существовало.

Как-то, возвращаясь с работы, я зашел по пути в аптеку. Через широкую витрину бросил быстрый взгляд на улицу. В этот момент на противоположной стороне задержался молодой человек, которого я заметил еще при выходе из помещения фирмы, и стал смотреть в сторону аптеки. Я оказался единственным посетителем, но, когда обратился к провизору, вошел другой мужчина и пристроился рядом. Аптекарь отошел за лекарством для меня, а другой служащий поспешил оказать услугу вошедшему. Тот назвал мазь, которой в продаже не оказалось, однако аптеку не покинул, а стал рассматривать медикаменты, лежавшие в шкафу за стеклом. Ясно, человек намеревался проследить за моими действиями в аптеке и подслушать разговор с провизором. После аптеки я заглянул в магазин, молодой человек медленно шел за мной по другой стороне улицы. Случайность? Нет, быть не может!

Для того чтобы убедиться в слежке, а также изучить методику наблюдения, составили на ближайшее воскресенье специальный маршрут передвижения по городу. Мы с Жанной были хорошо подготовлены к выявлению наружного наблюдения.

После традиционной воскресной утренней мессы в церкви отправились на прогулку по живописным тропинкам парка на окраине города. Внимание привлекла молодая пара, которая с подозрительным постоянством старалась все время находиться поблизости от нас. Мы свернули в боковую аллейку, присели на скамеечку рядом с пожилой четой, продолжая оживленно беседовать. Молодая пара задержалась невдалеке: мужчина долго закуривал сигарету, а затем и они присели на скамью метрах в тридцати. Отдохнув, мы пошли в кафе-ресторан, находящийся здесь же, в парке. Молодая пара больше на глаза не попадалась. После неторопливого обеда извилистыми тропинками углубились в лесную чащу. Кругом малолюдно, тихо, спокойно. Неожиданно впереди нас на пересечении тропинок выскочил белобрысый паренек, ошалело посмотрел по сторонам и скрылся в соседней аллейке.

Второй этап маршрута предусматривал прогулку к обсерватории и посещение кинотеатра. Перед началом сеанса, как и все остальные, мы прохаживались в фойе, незаметно присматриваясь к окружающим нас людям. Все вроде бы нормально, но что это? В фойе появилась та самая молодая пара, что встретилась днем в парке, только в другой одежде. Открылись двери зрительного зала, народу было мало, и каждый занимал место по своему усмотрению. Молодая пара стояла в нерешительности, а когда мы определились с местами, устроилась во втором раду сзади нас. Сомнений не было — слежка.

Наблюдение проводилось в течение трех недель. Во многих случаях, применяя несложные приемы проверки, мы выявляли слежку. Иногда имелись лишь подозрения, но какая-то особая, присущая разведчикам интуиция подсказывала: наблюдение ведется. Естественно, в такие напряженные дни оперативные дела откладывались в сторону. В результате этого дорогостоящего мероприятия спецслужбы, конечно, получили определенную сумму сведений: о религиозных взглядах (ярые католики), стиле жизни (скромно, по средствам), круге связей и увлечений (работа — дом, деловой, шахматный и теннисный клубы). То есть ничего крамольного в нашем досье, очевидно, не появилось. Прекращение слежки отнюдь не означало завершение проверки. Скорее всего это была прелюдия перед появлением на сцене подлинного «дирижера», и «режиссера», проверочных мероприятий. И тут мы не ошиблись.

Он предстал перед нами в облике служащего военного комиссариата. Открыв дверь, Жанна пригласил, его в гостиную, а сама пошла на кухню, где я обедал, сообщила о визитере. Когда я появился в комнате, гость сидел за столом, спиной к окну. «Типичный полицейский прием», — подумал я, присматриваясь к посетителю, выражение лица которого на фоне падающего с улицы света скрывалось в тени. Гость представился, пояснив, что ему необходимо побеседовать со мной по важному делу.

— Пожалуйста, чем могу служить?

— Вы, как владеющий несколькими иностранными языками, можете служить интересом нашего государства в качестве переводчика в случае возникновения военных действий в Европе. Поэтому нам необходимо уточнить некоторые вопросы.

На первый взгляд предлог для беседы — возможность возникновения военных действий в Европе — может показаться по меньшей мере странным. Но только не в то время (середина 50 — начало 60-х гг. — период разгара «холодной войны»), когда военная тема не сходила со страниц печати западных стран, внедрялась в умы людей, нагнетая страх и всеобщую нервозность. Например, в период суэцкого и карибского кризисов ситуация в стране настолько накалилась, что люди метались по магазинам, подчистую скупая продовольственные товары, обеспечивая себя впрок домашними припасами. Правительство обращалось к населению с призывами не поддаваться панике, но истерия страха не прекращалась. Таковы были реалии, и поэтому мотивировка визита «служащего комиссариата» выглядела вполне естественной.

Гость достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, изучающе посмотрел на меня и спросил:

— Где и кем вы сейчас работаете?

Я обстоятельно ответил. Данные он записал в блокнот. Затем поинтересовался семейным положением, наличием детей, спросил, когда я приехал в страну, нравится ли мне здесь, имеются ли родственники и поддерживается ли с ними связь, где они проживают. Время от времени он быстро делал короткие пометки в блокноте. На все вопросы я отвечал строго, придерживаясь «своей» биографии. По ходу беседы и по характеру задаваемых вопросов все более становилось ясным, что посетитель не является служащим военного комиссариата. Во-первых, в комиссариате на меня уже заведено досье и я получил военный билет с отметкой о зачислении в резерв. Во-вторых, служащий комиссариата должен был по идее заносить мои данные в анкету, а не в блокнот и, наконец, самое главное, для уточнения сведений военнообязанных обычно вызывают повесткой в комиссариат, а не посещают каждого на дому. Придя к такому выводу, я спросил не без доли иронии:

— Как я вас понял, меня, вероятно, вскоре призовут в армию?

Гость несколько призадумался, на лице его читалось явное замешательство. Переборов смущение, он напустил на себя важный вид, коротко отрезал:

— Вас об этом своевременно известят.

Пожали друг другу руки и на этом расстались.

Мы с Жанной призадумались: возможно, визитер является провинциальным участковым полицейским инспектором, пожелавшим с нами лично познакомиться. Тогда почему он посетил нас не в форме и представился служащим комиссариата? Наконец, вопросы о родственниках… Пришли к выводу, что проведено очередное, плановое «мероприятие» службы безопасности, разработка нас вступила, видимо в решающую фазу. Но… на то я и разведчик, что даже из такой ситуации должен извлекать пользу. Так получилось, что мне дважды удалось проследить за маневрами «служащего комиссариата» между районным полицейским участком и главным зданием полиции. К тому времени Центр сообщил, что нами занимается новый контрразведывательный орган Североатлантического союза, и таким образом мы вычислили местонахождение контрразведки НАТО.

Конечно, в покое нас все равно не оставили. Среди завсегдатаев центрального шахматного клуба, членом которого я состоял, появился новый любитель шахмат. Как-то вечером незнакомец предложил мне, наблюдавшему за игрой других, сыграть в шахматы. Такая просьба отвечала традициям клуба, где каждый мог пригласить любого из присутствующих за шахматную доску. Мы взаимно представились. Он назвался Карлом Штильманом, на вид лет сорока, выше среднего роста, спортивного телосложения.

За игрой никаких наводящих вопросов не задавал, в душу не лез, играл с увлечением, примерно на одном со мной уровне. В последующем при встречах в клубе он приветствовал меня уже как старого знакомого, но видимого интереса к моей личности вроде бы не проявлял. И все же что-то в нем настораживало. Иногда это был быстро брошенный взгляд в мою сторону, иногда — манера подсаживаться к столику, за которым я играл с другим партнером, иногда просто срабатывало мое «шестое чувство». Пытался навести о нем справки через знакомых членов клуба — для них он тоже был новичком. Однажды после совместной игры мы вместе вышли из клуба. По дороге выяснилось, что живем недалеко друг от друга. Штильман предложил играть в шахматы по вечерам у него дома, чтобы, мол, не тратить времени на поездку в клуб. Что крылось за этим невинным приглашением? Конечно, в следующий раз мне придется пригласить его к себе домой с ответным визитом. Лучше не надо. Вежливо поблагодарив, я отклонил это предложение:

— Видите ли, в клубе мне импонирует сама атмосфера, возможность общения с игроками разного уровня и стиля.

Штильман больше не настаивал. Он был сама любезность. Не чета язвительному Морису Добривое. В субботу я разговорился с кассиром клуба о предстоящем внутриклубном турнире и спросил его о Штиль-мане, который почему-то никогда в таких турнирах не участвовал. Кассир нехотя, но довольно простодушно сообщил, что тот работает детективом то ли в криминальной полиции, то ли в другом подобном учреждении и у него, мол, скользящий график дежурств. Вот, оказывается, почему срабатывало «шестое чувство». Логика подсказывала, что от Штильмана надо держаться подальше, на близкий контакт не идти, а с другой стороны, специально избегать его не следует, чтобы не насторожить.

Проводя вечера в клубе, нет-нет да и встречался с ним, иногда даже сам приглашал детектива за шахматную доску. Однажды мы возвращались вместе из клуба и я, пользуясь паузой в разговоре, как бы между прочим, спросил:

— Простите господин Штильман, вы работаете в криминальной полиции или полиции нравов?

Несколько помедлив, тот нехотя процедил:

— В криминальной…

— Я как-то вам звонил, желая пригласить вместе поиграть в клубе, но, к сожалению, никто не ответил. В телефонной книге рядом с вашей фамилией указано место работы, и я заинтересовался.

— Возможно, я был на дежурстве.

— Как видно, со временем у вас трудновато…

— Почему же? После дежурства у меня выходной. Как видите, даже имею возможность бывать в шахматном клубе. Кроме того, очень люблю посещать сауну. А вы не увлекаетесь? — спросил он, видимо, в поисках новых точек соприкосновения со мной.

В беседе со Штильманом я преднамеренно задал вопрос о его принадлежности к полиции, рассчитывая на психологический эффект. Своим нелепым вопросом я хотел произвести впечатление наивного простачка. Удалось ли мне это — сказать трудно. Во всяком случае, несколько недель спустя Штильман тоже, как бы между прочим, сообщил мне о переходе в другой шахматный клуб, где, как он сказал, более низкие членские взносы. Такое объяснение вызывало сомнение, поскольку разница в размере взносов в остальных клубах города по сравнению с центральным была невелика. Неуклюже замаскированный отход Штильмана укрепил предположение, что его временное членство в центральном шахматном клубе являлось инициативой спецслужб. Общение со Штильманом длилось чуть больше года.

С этим клубом связана еще одна примечательная история, когда контрразведка применила против меня классический прием, широко известный по детективной литературе и называемый «медовая ловушка», то есть подвели женщину.

Когда я впервые появился в клубе, членами его состояли только две женщины. Надо сказать, что городской центральный шахматный клуб являлся идеальным местом для завязывания первичных контактов: посещают его преимущественно состоятельные мужчины, здесь любители шахмат в течение нескольких вечерних часов находятся в отрыве от привычного домашнего или служебного окружения, отключаются от повседневных забот, чувствуют себя в своей тарелке и более открыты для общения.

Сейчас уже трудно вспомнить, когда там появилась новая шахматистка, но, определенно, это случилось после того, как Штильман окончательно оставил наш клуб. Как-то, войдя в зал, я заметил женщину, одиноко сидевшую за первым столиком от входа. Каждый входящий неминуемо должен был пройти мимо нее. Она занималась разбором какой-то позиции. Я вежливо поздоровался и задержал взгляд на доске. Ответив на приветствие, незнакомка с улыбкой пояснила, что мучается над сложной для нее задачей, и попросила помочь. Обычная ситуация. Я присел за столик, и мы быстро нашли решение. Сыграли несколько партий, шахматисткой она оказалась весьма слабой.

Жуже, как она назвалась, на вид можно было дать лет 25. Рассказала, что работает медсестрой, является реэмигранткой, то есть возвратилась на родину из Венгрии. Мы вместе вышли из клуба и направились к ближайшей автобусной остановке. Бросилась в глаза ее заметная нервозность, суетливость. Она постоянно оглядывалась по сторонам, без всякой причины отвлекала мое внимание на витрины магазинов. На том мы расстались. В автобусе, заняв удобное место, закрыл глаза и предался размышлениям: нет ли в новом знакомстве чьей-то преднамеренности, случаен ли этот контакт, может ли Жужа оказаться полезной для нашего дела? Обдумав ситуацию, я решил сторониться этой дамы хотя бы даже потому, что связь с реэмигранткой из-за «железного занавеса» может повредить моей репутации. Когда в клубе Жужа попадалась мне на глаза, ограничивался обычными приветствиями и садился за шахматы с другими, более интересными для меня партнерами. Один маленький эпизод подтвердил правильность линии поведения, занятой в отношении Жужи. Известно, что у официантов и метрдотелей ресторанов глаз наметанный. Наблюдательностью отличалась и официантка шахматного клуба. Иногда от нее можно было услышать остроумные характеристики «шахматным наркоманам». Когда речь зашла о реэмигрантке из Венгрии, официантка заметила, что Жужа, вероятно, посещает клуб, чтобы завести знакомства с мужчинами. Принял к сведению и такой вариант.

Минуло недели четыре, и вот, играя вечером в шахматы, я неожиданно услышал голос администратора, объявившего по громкой связи, что меня приглашают к телефону. Подумал, что звонит Жанна, возможно, возникла какая-то срочность, но в трубке послышался вкрадчивый голос Жужи:

— Извините за беспокойство, но мне необходимо поговорить с вами по очень важному делу.

— А что случилось, о чем идет речь?

— Это сугубо личный вопрос, — в голосе нотки отчаяния, — по телефону многое не объяснишь…

— Не уверен, смогу ли вам чем-то помочь…

— Мне сейчас очень необходим ваш совет, доброе слово, — настаивала она. — Я нахожусь в кафе «Натали». Не смогли бы вы подойти?

— У меня сейчас серьезная шахматная партия, миттельшпиль — середина игры, прерывать ее просто неудобно.

— Я не тороплю вас. Когда кончите, приезжайте обязательно. Буду вас ждать.

Снова возникли вопросы: почему Жужа обратилась со своим личным делом ко мне здесь, в клубе, и вообще чем вызван этот звонок, почему встреча назначена в типично русском кафе «Натали», которое мы с Жанной старательно избегали? Почему именно меня она выбрала в качестве советчика? Не кроется ли в этом какая-то связь? Пора было определяться с настойчивой дамой, и я весьма неохотно решил откликнуться на ее просьбу. По дороге я все еще сомневался, нужна ли эта встреча.

Жужа одиноко сидела за столиком кафе, где мы договорились встретиться, пила кофе с пирожным, курила. Увидев меня, она улыбнулась.

— Рада вас видеть, — сказала она, протягивая мне маленькую руку. — Вас, наверное, удивляет, зачем это вы мне так срочно понадобились?

Я молча пожал плечами, глядя на нее через стол. Затем заказал легкий коктейль, приготовился слушать. Однако она повела разговор о шахматах, переключилась на городские сплетни. Прошел почти час, подходила полночь, а о «сугубо личном» — ни слова. Хорошо, посмотрим, что будет дальше… Ну а дальше все складывалось точь-в-точь по законам детективного жанра.

— Пора уходить, уже поздно, — на лице лукавая улыбка. — Вы, как джентльмен, надеюсь, не откажетесь проводить меня домой, тем более что это совсем рядом.

Решение, собственно, мне было продиктовано. Направились пешком по боковым улочкам в сторону Южного вокзала. Жужа вела себя возбужденно, с прозрачным намеком вроде бы невзначай бросила фразу: «Ах, какая все же я глупая!» У подъезда трехэтажного дома попросила подождать «минуточку», ей, мол, нужно забежать в соседний подъезд, чтобы взять почту, что могла поступать по старому адресу, поскольку она недавно переехала.

Оставшись один, я закурил и стал анализировать создавшееся положение. Несомненно, раскручивается специально подготовленный сценарий, в котором Жуже отводилась роль статиста. Был готов к самому неожиданному повороту событий. Вернулась Жужа минут через десять и, конечно, без какой-либо почты:

— Извините, задержалась, пришлось посудачить с хозяйкой квартиры. Вы не сердитесь? Не надо, сейчас зайдем ко мне и я угощу вас отличным кофе, если, конечно, — тут она погрозила пальчиком — вы будете вести себя прилично.

Прогулка завершилась в частном студенческом общежитии с длинным, слабо освещенным коридором, по обеим сторонам которого размещались отдельные комнаты. История эта случилась в пору летних каникул, поэтому кругом было безлюдно и тихо. В комнате Жужи — скромная старая мебель, никаких излишеств, всюду царила чистота. Предложив мне иллюстрированный журнал, сама вышла на кухню готовить кофе. Осмотревшись, обратил внимание на завешенную покрывалом дверь в соседнюю, смежную комнату. В какой-то момент за этой дверью отчетливо послышался шорох (включали фото-, кино-, звукозаписывающую технику?). Мое душевное напряжение достигло высшей отметки.

За кофе завязался вначале обычный пустяковый разговор, не лишенный с ее стороны элементов флирта, а затем, наконец, пришли и к «сугубо личному». Жужа рассказала о своей недавней поездке в Венгрию к родственникам, тепло отозвалась об уровне жизни в стране, назвала некоторых своих друзей и знакомых.

— Там я познакомилась с директором одного крупного завода, — глаза ее испытывающе посмотрели на меня, — он предлагает мне руку и сердце и хочет, чтобы я приехала насовсем в Будапешт. Он любит меня, обещает счастливую жизнь в достатке, но я никак не могу решиться, боюсь будущей неизвестности при этом варварском коммунистическом режиме… — Жужа выжидающе, с любопытством глядела на меня. Взгляд у нее был весьма проницательный. Затем, опустив глаза, продолжила: — Хотя мы не так давно знакомы, но вы произвели на меня впечатление серьезного и порядочного человека, поэтому я и решилась посоветоваться с вами по столь деликатному вопросу, — и вновь устремив на меня вопросительный взор, спросила: — Как мне быть, как поступить?

Я очнулся от своих мыслей и заметил, что она наблюдает за мной.

— Видите ли, — начал я медленно, — давать советы в таком частном деле очень трудно, это ведь не шахматная комбинация: король — туда, ферзь — сюда. Лучше всего прислушаться к голосу собственного сердца.

— Но все же, как бы вы поступили на моем месте?

— Да, задачка не из легких… Я вообще могу вам все испортить, — сказал я уныло. — Я не специалист по сердечным делам.

Она позволила себе легкое удивление.

— Вы человек опытный, можете дать разумный совет.

Жужа ловко ввернула вопрос, отвечая на который я так или иначе должен был раскрыть свое политическое кредо, ведь речь зашла о Венгерской Народной Республике. Сверхзадача нашей беседы прояснилась. Оговорившись тысячу раз, что мое мнение никак не должно повлиять на ее решение, раскрыл «собственные» убеждения: пространно разрисовал Венгрию как тоталитарную, недемократическую страну, оперируя расхожими для западной прессы той поры штампами: «железный занавес», «сателлиты», «марионетки». Все это говорилось из расчета на непременное прослушивание, организованное контрразведкой. Со стороны можно было сделать однозначный вывод: говоривший является убежденным сторонником демократических ценностей западного образца. Жужа поддакивала, иногда задумчиво кивала, побуждала приводить новые доводы и соображения репликами типа: «Но есть же там и порядочные люди…», «Неужели за «железным занавесом» никому нельзя верить?..»

Однако постепенно эта тема стала иссякать. Она поблагодарила за «очень ценные соображения» и сказала, что хорошенько подумает, прежде чем решиться на замужество. Надо сказать, что в течение всей встречи она вела себя выдержанно, стремлений выйти за рамки приличия не предпринимала. Расстались мирно, даже довольно дружески. На улице я вздохнул с облегчением. Мне хотелось побыть одному, прогуляться и привести в порядок свои мысли.

После этого ночного визита Жужу довелось видеть всего дважды: однажды столкнулись при выходе из шахматного клуба (вскоре она перестала там появляться) и позднее — случайно на улице. В обоих случаях она «очень спешила», мол, некогда даже поговорить. Что ж! Свою роль она, как сумела, выполнила, больше я ее не интересовал.

Вскоре по прибытии в страну назначения от нас стали поступать в Центр сообщения о появлении устойчивых признаков интереса к нам со стороны местных спецслужб. Как известно из западных публикаций, задачей контрразведывательного изучения попавших в поле зрения лиц является накопление материалов, которые позволили бы определить: ведет ли объект изучения противоправную деятельность в стране и если да, то представляет ли она угрозу национальной безопасности. С этой целью спецслужбами проводятся различные, зачастую комплексные, оперативные мероприятия для сбора необходимых им сведений, расходуются значительные финансовые средства. В отношении нас «оппоненты» применили весь доступный ассортимент приемов: начиная с простейших (проверка загранпаспортов, маршрута прибытия, источников средств существования, сбор сведений по месту проживания) и кончая сложными (наружное наблюдение, оказание психологического давления, попытки ввода собственного работника в разработку и, наконец, «шерше ля фам» — испытание женскими чарами).

Как в Центре реагировали на сгущавшиеся тучи над нами? Естественно, что неоднозначно. Даже в среде единомышленников, имеющих опыт опосредствованного «общения» с противостоящими спецслужбами, а некоторые и непосредственного, всегда возникает треугольник мнений, обусловленный и служебным положением, и жизненными перипетиями. Центр мог предложить любой из трех вариантов: отозвать — выждать — попробовать переиграть контрразведку. Каждый из руководителей был по-своему прав, каждый из них руководствовался заботой о нашей личной безопасности, о судьбе всей операции в целом, о том, чтобы в случае осложнения понести как можно меньшие политические и оперативные издержки, чтобы не раскрыть методы и приемы работы. При поступлении первичных сигналов об опасности треугольник мнений обычно равносторонний: суждения присутствуют, но ни одно из них еще не превалирует. Затем, по мере накопления фактов их субъективной оценки, начинается борьба мнений, в результате которой возникает однозначное решение.

«Дыхание спецслужб» в стране пребывания приходится ощущать каждому разведчику-нелегалу. И хотя такой расклад событий предвидится в Центре и к нему сознательно заранее готовится разведчик, каждый раз он воспринимается как ЧП и порождает тысячу вопросов о причинах внимания, проявленного со стороны контрразведки. Зная причину, легче принимать решения, строить контригру: меры по нейтрализации обстоятельств, давших основание для появления подозрений. Но ведь Центру, находящемуся за тысячу километров от места, где происходят события, трудно определить, что на уме у контрразведки противника и насколько серьезны поступившие сигналы. Причем при обсуждении позиции сторон различны. Если Центр, зная всю подноготную подготовки и вывода нелегала в страну назначения, может предполагать в качестве причины проявленного интереса спецслужб широкую шкалу «уязвимых» мест, то контрразведчик исходит из поступивших сигналов и собственного чутья. Сигналы могут быть далеки от «уязвимых» мест, не иметь с ними ничего общего. Например, могут возникнуть подозрения в спекулятивных сделках, наркотических операциях или нарушении нравов и в этом направлении работает чутье «оппонента», а Центр заранее исходит из предположения, что спецслужбы только тем и занимаются, что выявляют нелегалов. Как убедиться в обратном, если на руках только косвенные свидетельства намерений и шагов спецслужб?

Например, в Монтевидео уругвайская контрразведка рыскала в поисках молодых коммунистов-подпольщиков, которые нелегально выезжали по линии Комитета молодежных организаций СССР в Москву, там проходили курсы идеологической работы в Центральной комсомольской школе в Вешняках и возвращались в страну пропагандистами-подпольщиками. Подозрение «оппонентов» пало на нелегала Марата. К нему подвели сотрудника контрразведки, который выдавал себя за подпольщика, только что нелегально возвратившегося из Москвы. Беседа протекала в доверительном тоне. Уругваец поведал о связях с руководством компартии, о том, как пострадали его родственники — тоже коммунисты, о симпатиях к нашей стране. Марат, как и подобает, держался сдержанно. Но на каком-то этапе разговора, когда уругваец стал описывать достопримечательности Москвы, улицы, на которых якобы побывал, Марат обронил фразу, что тот проходил мимо дома, где он жил. Контрразведке противника оказалось достаточно этих слов, чтобы изменить направление поиска и обложить нелегала со всех сторон. Центру пришлось принимать экстренные меры по вызову Марата из страны ближайшим пароходом…

В нашем случае внимание «оппонентов» проявилось на первом году пребывания в стране, когда шел процесс глубокого оседания, оперативная работа в полную меру не развернута, значит, оснований для обвинения в противоправной деятельности вроде бы не было. Единственный «грех» — это въезд в страну по чужим документам, что можно было как-то объяснить желанием осесть в экономически процветающей стране и сколотить состояние. Между прочим, мы даже предлагали сами, если случится худшее, взять этот «грех» на себя, чинно и благородно отсидеть причитающийся короткий срок и вновь приняться за активную работу. Что же послужило первопричиной внимания контрразведки? Предшествующий командировке период жизни, неувязки в документальном обеспечении, оплошности во время пребывания в промежуточной стране — Польше, пробелы в «легенде»-биографии, наконец, какие-то промахи, допущенные нами в стране пребывания?

Каждое из подразделений в Центре, ответственное за свой участок обеспечения нелегалов, тщательно анализировало «со своей колокольни» эту самую первопричину: где мог произойти сбой? В нелегальной разведке, слава Богу, отсутствует ведомственная болезнь, известная под названием «защита чести мундира», ошибки или неувязки нелицеприятно и строго вскрываются и дотошно разбираются, а когда обнаруживаются, то тут же признаются и немедленно исправляются. Такова неукоснительная специфика внутренней «кухни».

Тревога за нашу судьбу в Центре усиливалась с каждой новой весточкой, приходившей от нас. Как стало известно позднее, там срочно был составлен план проведения проверочных мероприятий, чтобы выявить причины заинтересованности спецслужб. Правила конспирации не позволяли раскрывать перед резидентурами подлинные причины заинтересованности Центра тем или иным вопросом, вызывать у них тревогу за безопасность нелегальной точки.

Самая же реальная опасность, как казалось Центру, могла быть в результате предательства В. Петрова. Возможно, ниточка тянется от него из Австралии. Однако ответ на запрос из Канберры в какой-то мере снял опасения. Морис Добривое в студенческие годы примыкал клевым кругам, даже участвовал в антиамериканской демонстрации. Насчет связей со спецслужбой АЗ ИО резидентура ничего подтвердить или опровергнуть не могла. Но зато подчеркнула, что Морис в то время жил скромно, географически ограничивал себя Мельбурном и не выезжал в Канберру. Значит, «австралийский след» практически исключался, хотя теоретически, как возможность, он вполне мог присутствовать.

Рассказывая сейчас о нашей долголетней загранработе, мы ни в коем случае не хотим представить дело так, что действовали всегда наилучшим образом и принимали только самые верные решения. Правда будет лишь в том, что крупных ошибок, которые вызвали бы неблагоприятные последствия, мы действительно не совершали. Но оплошности случались.

Вспоминается приезд к нам представителя Центра «М». Как оказалось, он был наделен довольно широкими полномочиями. Ему — многоопытному разведчику-нелегалу — поручалось детально ознакомиться с нашим положением, обсудить вопросы безопасности, планы дальнейшей работы и, если потребуется, дать нам нужные советы.

Мы дважды встречались с ним в городе (второй раз вместе с Жанной) и на продолжительных прогулках обсудили практически все актуальные проблемы. Неожиданно «М» высказал желание продлить беседу у нас дома, чтобы заодно посмотреть, как мы обустроились.

— Не будет ли это слишком рискованно. Соседи могут обратить внимание на появление у нас незнакомого человека, — пытался я отвести его от такого намерения.

— А что, разве вас никто не навещает?

— Почему же, навещают. Особенно часто наши близкие знакомые, друзья.

— Да, действительно, — поддержала меня Жанна. — Необходимо сделать некоторое пояснение. Дело в том, что накануне у нас весь день гостил младший сын Мориса, так как у них в квартире проводился небольшой ремонт. Вечером мальчика переправили домой, но при отъезде он забыл, а может быть его просили забыть, свои домашние тапочки и не исключено, что родители, как это уже не раз случалось, после прогулки неожиданно, т. е. без предварительного телефонного звонка, заявятся к нам.

Но «М» все же настоял на своем. Настойчивость «М» посетить нас на квартире мы расценили как указание, данное ему Центром, и больше не возражали. По дороге мы на всякий случай оговорили легенду нашего знакомства. Дома Жанна начала готовить кое-что на стол, я знакомил гостя с расположением помещений в квартире. И вдруг раздался звонок в дверь. В этот вечер мы никого не ждали, переглянулись с Жанной, стали размышлять, открывать дверь или нет.

— Посмотрите, кто там к вам пришел, — спокойно посоветовал «М».

Оказалось, как мы и предполагали, это были Морис и его супруга.

— Извините, — начала с порога Сюзанна, — что заехали без предупреждения, мы хотели лишь забрать тапочки сына. — И замерла от удивления, увидев через открытую в комнату дверь незнакомого ей человека. Пришлось пригласить их на чашку кофе и познакомить с «М», которого заранее осведомили об особой «служебной» роли Мориса в контактах с нами. В неизбежно завязавшейся оживленной беседе на обычные житейские темы была названа фамилия «М», страна его постоянного пребывания, род его коммерческой деятельности. Ничем примечательным или подозрительным состоявшийся не слишком продолжительный общий разговор нам не показался. Вскоре гости распрощались и покинули нас. На следующий день «М» планировал выехать из страны.

Через некоторое время Центр вдруг запросил нас о подробностях знакомства «М» с Морисом у нас дома и деталях имевших место разговоров. Эти сведения были необходимы для анализа положения безопасности вокруг «М», который во время поездки в другую страну выявил за собой наружное наблюдение. Этот запрос нас встревожил. Восстановив в памяти и еще раз проанализировав все обстоятельства совместной работы с «М» и его случайного контакта с Морисом, мы пришли к заключению, что визит представителя Центра к нам не должен являться причиной наблюдения за ним в другой стране. Об этом и сообщили в Москву. Оттуда пришло указание: впредь без специального разрешения никто наш дом посещать не должен.

В этой телеграмме содержался, хотя и не слишком четко выраженный, но явный упрек. Причем совершенно справедливый. Действительно, почему мы сами не поинтересовались у «М», имел ли он санкцию на посещение нашей квартиры. Это было бы, по законам разведки, вполне корректно и обоснованно. Увы, из-за недостаточной опытности мы этого не сделали.

А тем временем, как известно, на меня вышел «служащий военного комиссариата провинции». Видимо, это был «режиссер» всего действа местной контрразведки. Центр систематически направлял нам свои предостережения, рекомендации и советы как вести себя и как держаться, находясь «под колпаком». Обычно в эти рекомендации включался опыт коллег в других странах. Предположить появление «тяжелой артиллерии» — сотрудника спецслужб — Центр не мог, и вся тяжесть работы с ним легла на мои плечи. Интуитивно я правильно избрал линию поведения: точно и с готовностью отвечал на вопросы «служащего комиссариата». Ведь, как известно, интуиция — отражение накопившегося опыта. Как мог, я старался расположить к себе непрошеного и нежданного «визитера», чтобы у него создалось выгодное впечатление, что перед ним находится лояльный гражданин страны. Ни одной запинки в ответе, никакой уклончивости, все как на духу: мол, понимаю, что передо мной находится представитель власти. И «трюк», если можно применить здесь это слово, удался.

Из всех настораживающих сигналов больше всего беспокоило, конечно, поведение Мориса, предложившего Жанне текст, исполненный на русском языке.

Факт вроде бы незначительный, но в совокупности с другими моментами, такими как непосредственный выход на меня сотрудника спецслужбы, «качнул» треугольник мнений. Центр склонялся к тому, чтобы нас отозвать. Так появилась на свет и ушла к нам телеграмма с формулировкой «считаем целесообразным». Направленность проводившихся контрразведывательных мероприятий давала основание Центру предполагать, что нас основательно заподозрили в принадлежности к советской разведке. По крайней мере, такое мнение возобладало среди руководителей и сотрудников Центра.

ЖАННА

Как-то Морис завел со мной разговор о религии:

— Скажи, пожалуйста, приходилось ли тебе бывать в Ченстохове?

— Да, в этом городе я бывала.

— Почему он так называется? Чем он знаменит?

Хорошо зная историю этого города, я пояснила, что название города «Ченстохова» состоит из двух слов: «ченсто» — (часто) и «хова» — (прячется). Объясняется это тем, что местность вокруг города холмистая и при приближении к нему он на горизонте то появляется, то исчезает, отсюда и название — «часто прячется».

Знаменит он тем, что на возвышенности, называемой Ясной Горой, стоит кафедральный собор, в котором хранится как национальная святыня икона «Черная Мадонна». По заключению историков, это, вероятнее всего, одна из византийских икон Паулинского монастыря «Ясная Гора», построенного в 1382 году. На праздник Матки Боски со всех концов страны прибывают богомольцы, чтобы помолиться «Черной Мадонне». В давние времена паломники добирались до города пешком, а на возвышенность, к собору, уже ползли на коленях. Сейчас богомольцы приезжают в Ченстохову, пользуясь транспортом.

— А как проходит там праздник Матки Боски? — допытывался Морис.

Мгновенно мелькнула мысль — очередная проверочная акция. Неймется нашему «другу» архитектору и его наставникам из местной спецслужбы. Я почувствовала, что ему кое-что известно о Ченстохове и он проверяет мои знания. Пришлось более подробно ос тановиться на деталях истории этого города, известном как место паломничества католиков. Я подробно описала ритуал ежегодного празднования и в этот момент с удовлетворением вспомнила наши поездки, по некоторым городам Польши, в том числе и в Ченстохову, предпринятые в свое время в целях изучения истории страны. Рассказ о праздновании дня Матки Боски в кафедральном соборе на Ясной Горе в Ченстохове был выслушан Морисом с большим интересом и, как видно, вполне его удовлетворил.

Очевидно, безапелляционный Морис Добривое самоуверенно полагал, что свое задание он разыгрывает как по нотам, на редкость тонко, дескать, комар носа не подточит. Своим пронизывающим взглядом в упор сверлил меня, очевидно рассчитывая увидеть мое фиаско, мое искаженное страхом лицо… Но бесцветная работа агента закончилась такими же бесцветными результатами. Переиграть нас он не сумел, как ни старался. Все дело в том, что Морис явно переусердствовал.

Мы же продолжали вести себя как ни в чем не бывало, спокойно, сдержанно, не нервничали. Твердо знала: атмосфера туманной и зыбкой неопределенности рано или поздно прояснится. Поэтому наиболее логично было делать вид, что нам непонятен «скрытый» смысл его «каверзных» уточнений. Мы, дескать, не догадываемся, что послужило причиной такого поведения нашего «друга».

Однажды к концу дня я спустилась вниз, чтобы проверить вечернюю почту. На лестнице услышала приглушенный разговор, а затем увидела незнакомого мужчину и соседку, проживавшую на первом этаже. Уловила сказанные ею слова: «Вот и она», сопровождаемые легким кивком головы в мою сторону. Незнакомец — высокого роста брюнет в темном костюме — стоял вполоборота к лестнице, по которой я сходила. Не поворачиваясь, он покосился на меня. Я поприветствовала соседку, проверила почтовый ящик и вернулась к себе. Вечером Сеп внимательно выслушал мой рассказ о случившемся и, подумав, сказал:

— Мало ли кто о ком судачит на лестничной площадке.

Пару дней спустя, прибирая на лестнице, встретилась с соседкой по этажу, с которой сложились добрые, даже приятельские отношения. Мы при встречах любезно обменивались новостями, делились своими хозяйственными заботами, болтали о здоровье и погоде. На этот раз соседка, понизив голос до шепота, таинственно произнесла:

— Вы только, пожалуйста, никому не говорите. Недавно у нас в подъезде побывал детектив.

— Вот как! Но ведь в доме все спокойно, никаких происшествий нет, — ответила я, внутренне насторожившись.

— Как мне рассказала соседка с первого этажа, детектив особенно интересовался дамой, проживающей этажом ниже, как раз под вашей квартирой…

— Что она могла такого сделать? — изобразила я крайнее удивление. — Это одинокая женщина, ее совершенно не видно и не слышно.

— Соседка утверждает, что ее навещают мужчины. Детектив также интересовался другими жильцами, в том числе и вами, — доверительным тоном произнесла собеседница.

— Что же он не зашел к нам? Мы могли бы сами ответить на интересовавшие его вопросы, — ответила как можно спокойнее, даже с вызовом.

— Не знаю, не знаю. Как соседка сказала, он спрашивал, чем жильцы занимаются, кто их навещает, поздно ли возвращаются домой, нет ли семейных ссор.

Вечером мы с мужем обсудили эту новость и пришли к выводу, что проверка продолжается и приняла обычную для спецслужб форму — установку, то есть сбор, сведений по месту жительства.

Факты, о которых сообщил Сеп, — только часть проводившихся спецслужбами в отношении нас акций, когда мы находились «под колпаком». Проводились и другие достаточно острые и искусные мероприятия. Например, сомнений не вызывало, что наш домашний телефон прослушивается, а личная корреспонденция просматривается. Следует отдать должное оперативникам спецслужб: подчас они проявляли незаурядную выдумку, умение и завидное терпение. Наше преимущество состояло в том, что мы ожидали столкновения с «оппонентами» и, как полагаем, сразу же определили «момент атаки».

Потом, постоянно помнили поучительный, памятный совет нашего наставника А.М. Короткова: «Если вами заинтересуется спецслужба, «помогайте» ей формировать досье на себя выгодного для вас содержания. Удастся этот маневр — вы на коне, не получится — проиграете сражение». Вопрос стоял — кто кого, и мы сознательно заняли позицию противоборства в расчете на успех.

По каждому факту маневров вокруг нас контрразведки мы регулярно информировали Центр. Из Москвы получали рекомендации о мерах предосторожности и дельные советы, проникнутые заботой о нашей личной безопасности. Такое сердечное внимание, спокойный деловой тон телеграмм придавали уверенность в собственных силах и возможностях, в том, что мы одолеем противника. Но в Центре накопилось солидное досье с данными о действиях контрразведки против нас, и наконец» количество, как говорится, перешло в качество. В Москве возникла обоснованная тревога за нашу судьбу. И, как следствие, мы получили шифровку:

«Сепу

С учетом интенсивности работы спецслужб, продолжительности проводимых мероприятий и принимая во внимание сложную агентурно-оперативную обстановку в стране, полагаем целесообразным рассмотреть возможность вашего возвращения на родину. Оперативные связи просим законсервировать. Рекомендуемый маршрут следования…

ЦЕНТР».

Несколько раз мы перечитали шифровку, вникая в смысл, стараясь понять, нет ли чего-то сказанного между строк. Если от Центра поступает формулировка, принятая в разведке, «считаем целесообразным», то она, конечно, означает указание, но выраженное не в категоричной форме приказа, а как бы допускающее некоторое раздумье перед исполнением. Ведь в противном случае обычно направляются более определенные распоряжения: «Необходимо срочно…» или «Предлагается незамедлительно…»

По сути дела, окончательное решение вопроса продолжить или прервать зарубежную командировку было не принято и передавалось на наше усмотрение. Мы, конечно, могли сняться с места и уехать в Москву, избавив таким образом и себя и коллег в Центре от головной боли по поводу возможных крупных неприятностей. И в Москве нас бы за это не упрекнули. Однако мы решили, что сможем еще «потягаться» с контрразведкой. Есть еще порох в пороховницах!

«ЦЕНТРУ

Реально оценивая обстановку как в стране, так и вокруг нас, докладываем, что легализация в принципе прошла успешно, положение на работе в известной вам фирме прочное. Проявленное со стороны спецслужб внимание считаем профилактическим, вызванным общим нагнетанием кампании шпиономании. В связи с этим считаем возможным продолжить наше пребывание здесь для решения поставленных задач. Просим вашего согласия.

Сеп».

Что лежало в основе нашей уверенности? Зная принципы деятельности контрразведок западных стран, мы исходили из того, что спецслужба не может изучать нас вечно. Ни одна контрразведка, даже натовская, не располагает для такой «бесконечной» работы ни силами, ни средствами. Рано или поздно «оппонентам» предстояло сделать вывод: либо признать, что подозрения не подтвердились, либо принять решение о реализации дела, то есть аресте. В последнем случае требовались весьма веские доказательства…

Центр долго молчал. Напрасно Сеп вслушивался в эфир. Время, казалось, остановило свой бег. Что означает это затянувшееся молчание? Наконец радист в Москве взялся за ключ. Приняли радиограмму, расшифровали и… радостно переглянулись: Центр верил в нас, согласился с нашими аргументами и дал «зеленый свет» на постепенную активизацию работы.

Что же заставило пересмотреть занятую Центром позицию и согласиться с нашим предложением о предоставлении нам возможности продолжить загранкомандировку в стране и попытаться «усыпить» бдительность контрразведки? Пожалуй, взвешенный подход с учетом всех обстоятельств и точный расчет на основе поступающей информации.

Во-первых, наша легальная резидентура в стране пребывания сообщила, что «нежелательными иностранцами» занимается официальное госучреждение — жандармерия, конечно, с подачи спецслужб. А новый контрразведывательный орган Североатлантического союза переживал период становления, то есть имеются определенные нюансы: то ли нам вести дуэль с опытной контрразведкой, то ли с цивильной полицией. С последней легче: безусловно, качественно иной уровень.

Во-вторых, из загранточек внешней разведки в Центр стали поступать сведения, которые в сумме позволяли прийти к выводу, что в Западной Европе проводится скоординированная операция «Прикрытие», формируется законспирированная тайная организация под названием «Меч» с целью создания подпольных групп, способных «оказать сопротивление в случае вторжения с Востока». В рамках этой операции жандармерии ряда стран Европы в период «холодной войны» создавали политические досье на своих граждан. Что если «маневры» вокруг нас обусловлены тем, что «оппоненты» присматривались к Сепу как возможному будущему члену организации «Меч»? Характер вопросов, которые задавал «служащий военного комиссариата», наводил на подобное предположение. В общем, появилось реальное объяснение возможных причин проявления интереса со стороны спецслужб, не связанных с нашей разведывательной деятельностью.

Кстати, сведения об операции «Прикрытие» просочились в открытую печать только в конце 1990 года и вызвали серьезное замешательство в местных руководящих кругах. На телевидении состоялся «круглый стол», возникла острая дискуссия о том, как могло получиться, что в условиях парламентской демократии существовали тайные, параллельные официальным структуры, и почему об этом практически ничего не знали ни министр обороны, ни министр внутренних дел, которому непосредственно подчинена служба безопасности. Неожиданно позвонил в студию бывший сотрудник жандармерии и признал, что в период «холодной войны» формировались группы «Сопротивления», что антикоммунизм «внешней направленности» тесно сочетался с «охотой на ведьм» внутри страны.

Эти запоздавшие признания прозвучали в студии как удар грома. Участвующий в передаче министр обороны заявил, что немедленно примет меры, чтобы «во все это была внесена полная ясность».

Ну, а в-третьих, нас поддерживала твердая вера в собственные профессиональные качества.

Итак, короткое резюме: более трех лет держали нас спецслужбы «под колпаком». Это было время постоянного внутреннего напряжения и высоких психологических нагрузок. Ведь согласитесь: непросто в чуждом окружении, когда ты не можешь рассчитывать на помощь или защиту, каждый день ожидать очередного «подвоха» и делать вид, что никакого беспокойства не испытываешь. В итоге предложенный, а точнее навязанный, нам контрразведкой серьезный профессиональный экзамен был выдержан. Пришло время, и мы почувствовали, что обстановка вокруг нас успокоилась, отношение ближайшего окружения потеплело. Это мы ощутили по такой своеобразной «лакмусовой бумажке»: между нами и семьей Мориса Добривое установилась атмосфера доверия и доброжелательности. И в последующие десять лет мы результативно выполняли самые острые операции, не чувствуя на затылке беспокойного дыхания контрразведки.

Во время пребывания в Москве в 1957 году, куда мы вызывались для отчета, сложившаяся вокруг нас обстановка была тщательно проанализирована. В Центре пришли к выводу, что благодаря проявленной выдержке, правильной линии поведения, мы сумели рассеять возникшие у спецслужбы подозрения, тонко «переиграть» ее. Наше положение с точки зрения личной безопасности было признано надежным. С легким сердцем мы возвратились обратно и приступили к выполнению главной разведывательной задачи.