Вся жизнь конспирация. История семьи нелегалов

СЕП

Остановка в Варшаве. Мы сошли с поезда и быстро растворились в привокзальной толчее. Утро стояло хмурое и туманное, я бы сказал, ничего хорошего не предвещающее. Народ куда-то озабоченно спешил по своим делам, и никто на нас не обращал внимания. Мы постояли какое-то время на площади, наблюдая кипящую вокруг незнакомую жизнь. Вот они — первые минуты пребывания нелегальных разведчиков за рубежом, первые шаги на долгом пути к стране назначения. Конечно, в такое промозглое утро предпочтительней нежиться в теплой постели, чем… Мысль о комфорте и уюте возникла не потому, что нас никто не встречал и не ожидал. Автономное «плавание» как раз такой режим и предусматривает. Дело в том, что после Минска я так и не сомкнул глаз. Проезжали места, где проходила моя боевая молодость. Картины недавнего прошлого так и хлынули потоком, прогоняя сон.

В годы минувшего военного лихолетия среди обширных пинских болот на отдельных островках, называемых местными жителями грудками, мы разбивали бивуаки. Обычно на каждом грудке рос кустарник и десяток-другой разбросанных низкорослых деревьев. Чтобы обеспечить устойчивую связь с Москвой, антенну приходилось поднимать как можно выше над землей. Один конец ее закрепляешь на одном дереве, а на второе карабкаешься сам с рацией и батареями питания. Зафиксировав рацию и сумку с комплектом питания, я устраивался поудобнее на суку и отстукивал, как дятел, морзянку на ключе, держа его на бедре или просто в руках. Запись входящих телеграмм вел на планшете. Я был молод, спортивно подготовлен, и такая «акробатика» мне даже нравилась. Конечно, в хорошую погоду.

Вспоминается, как 7 ноября 1942 года я сидел на дереве и принимал сообщение Центра. Уже наступили первые холода, болото покрылось коркой льда. Дул сильный ветер, по небу мчались темные тучи, а по земле стелилась поземка. Дерево раскачивалось, даже потрескивало. Меня сильно продувало со всех сторон, коченели пальцы, а в варежках записывать текст невозможно. К тому же, как на зло, слышимость радиосигналов была плохая, приходилось часто запрашивать повтор.

Топкин с нетерпением ждал конца сеанса, видел, как трудно мне приходилось работать на морозе. Подойдя к дереву, дотянулся до меня и передал с полкружки самогона, чтобы я согрелся. Я отказывался, но он настоял. От непривычки к спиртному я не мог толком понять: то ли дерево меня качает, то ли земля ходит подо мною, но, как бы там ни было, наконец, принял радиограмму полностью и с помощью Топкина, счастливый и довольный спустился на землю. Несколько обогревшись у маленького костра в общем шалаше, я затем в отдельном закутке расшифровал полученную телеграмму. Пришла радостная весть — нас всех поздравляли с 25-ой годовщиной Великого Октября, а командира отряда И.Ф. Топкина и комиссара В.А. Цветкова с награждением орденами «Красного Знамени». Добавлю, что после выполнения этого сложного сеанса связи мой авторитет как радиста в отряде повысился. В дальнейшем. другие радисты обращались ко мне за помощью при возникновении технических затруднений.

Позднее я стал использовать рацию для приема в ночное время сводок Совинформбюро, которые предназначались для областных газет. Диктор читал текст медленно, а названия освобожденных городов, деревень и местностей передавал по буквам. Это позволяло производить точные записи. Утром я зачитывал сводки Совинформбюро всему отряду, т. е. тем, кто находился в лагере. Затем эти сводки мы переписывали и вывешивали в близлежащих деревнях, удавалось даже там, где находились немцы и полицаи. Об одном любопытном факте мне рассказали бойцы: в одном селе священник зачитывал наши сводки во время проповедей. Выслушивали их и местные прихвостни-полицаи, однако гитлеровцам об этом не сообщали. Боялись гнева народного.

Находясь в тылу врага, мне приходилось выполнять не только свои прямые обязанности радиста-шифровальщика, но и заниматься делами штабного характера, ведением протоколов допросов пленных, составлением листовок, сводок радионовостей и других, подчас не свойственных мне функций. Однажды, например, довелось ассистировать врачу при операции.

Привезли к нам из соседнего отряда раненого лейтенанта, в правом плече у него застряла пуля. Рана гноилась, грозила опасность возникновения гангрены. Требовалось хирургическое вмешательство. Врачом в отряде был Халаджиев Александр Никитич, окончивший в начале войны ускоренный курс военного факультета 2-го Московского медицинского института. После осмотра раненого он решил оперировать и в качестве ассистента выбрал меня. На следующий день мы прокипятили на костре весьма скудный хирургический инструмент, положили раненого на стол, закрепили ремнями его руки и ноги. Оба тщательно вымыли руки по локоть и продезинфицировали их спиртом. Халаджиев взял заранее изготовленную из проволоки маску, набил ее ватой, пропитал хлороформом и осторожно наложил на лицо Дружинина, предложив ему глубоко дышать. Наркоз подействовал. По команде врача я подавал ему вату, нужные инструменты, бинты различных размеров и следил за состоянием оперируемого.

Вот в таких примитивных условиях была проведена операция лейтенанта Дружинина Павла Давыдовича. Хотя извлечь пулю не удалось из-за опасности повредить кровеносные сосуды и недостатка нужных инструментов, все же умело обработал и очистил рану, чем облегчил состояние раненого. К сожалению, опасность возникновения гангрены оставалась. Со временем число раненых у нас увеличилось, поэтому встал вопрос об их отправлении на «Большую землю». По согласованию с Центром шестнадцатого декабря сорок второго года несколько подвод с ранеными, в том числе и Дружининым, санным путем под охраной группы автоматчиков и двух пулеметчиков тронулись в направлении озера Червоное в расположение партизанского соединения Сидора Артемовича Ковпака, у которого была авиационная связь с Москвой. Совершив двухсоткилометровый переход по тылам противника, обоз благополучно прибыл к Ковпаку, и раненые вскоре были отправлены самолетом в Москву.

Поздним осенним вечером 1943 года мы уже расходились по землянкам, как вдруг услышали гул моторов приближавшегося самолета. Он летел, как бы осматривая местность, на высоте метров 500, с мигающим под фюзеляжем огоньком. Рейса из Москвы не ожидали, поэтому приняли его за противника. Я попросил майора разрешения обстрелять самолет из противотанкового ружья. На втором заходе самолета я успел произвести по нему два выстрела. Самолет удалился. Спустя три-четыре дня выяснилось, что самолет принадлежал отряду партизан под командованием майора Парамонова. Он вместе с политруком навестил нас, и, конечно, все шутили и смеялись надо мной, обстрелявшим своих. Бывало и такое.

Как-то разведчики отряда связались с двумя женщинами, которые длительное время работали у оккупантов в буфете на станции Дрогичин. Они обрадовались возможности «насолить» немцам и себя в какой-то мере реабилитировать. Наши минеры приготовили два чемодана со взрывчаткой и научили, как и когда снять с мин предохранители. В поезде, следующем в Брест, к ним напросились на знакомство два немецких офицера. Женщины не растерялись, вместе с офицерами сошли в Бресте, и даже попросили их помочь сдать чемоданы в камеру хранения. Вернув им багажную квитанцию, офицеры предложили с ними встретиться вечером. Попрощавшись, женщины быстренько покинули город, так как часовой механизм на минах работал уже не в их пользу. Они достигли леса, когда со стороны брестского вокзала донесся гул взрыва. Взрывная волна обвалила стену камеры хранения в буфет, где находилось много гитлеровцев, кроме того, рухнул потолок, погребая под собой оккупантов. Случилось это в середине февраля 1944 года.

Пока состав менял «обувь» на европейскую, я смотрел на брестский вокзал и думал об отважных товарищах по оружию, имена некоторых сегодня, к сожалению, стерлись из памяти. Да, боевые воспоминания не давали покоя… Но вернемся в Варшаву.

На привокзальной площади, повторяю, вокруг нас бурлила незнакомая жизнь. Быстро договорился с хозяином припаркованного «виллиса» по сносной цене подбросить нас к гостинице «Варшава». Пока толковал с ним, сам с любопытством наблюдал, как он воспринимает мой польский язык.

— Пан, видать, из Кресув Всходних?[4]

— Точно. А как ты угадал?

— По говору. Ладно, садитесь. Подвезу.

Больше я за свое произношение не беспокоился. Водитель оказался добродушным парнем, не закрывающим рта. В удобный момент и Жанна задала пару вопросов, чтоб «разговориться» на польском. Город заметно вставал из руин, но следы минувшей войны — немые свидетели варварских планов нацистов «стереть Варшаву с лица земли» — часто попадались на глаза. Как договорились в Москве, на акклиматизацию в Польше нам отводилось полгода. Предстояло не только вжиться в образ поляка, но и понять психологию трудолюбивого, талантливого польского народа, изучить историю и географию Польши, от Гданьска до Кракова и от Люблина до Щецина, современное польское искусство, культуру, узнать новинки кино и литературы, посмотреть крупные костелы, магазины, почерпнуть из народной лексики шутки, прибаутки и анекдоты.

Однако и здесь встречались вопросы, которые в Центре по известным причинам не прорабатывались. Между Польшей и СССР действовал договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве. Со своим западным соседом Советский Союз подписал Згожелепкое соглашение о демаркации польско-германской границы, — каждый из партнеров участвует в Совете Экономической Взаимопомощи. Все хорошо и благополучно. Но, как мы в дальнейшем убедились, война оставила ноющие раны в сердцах и памяти поляков. Я имею в виду сложные вопросы большой политики советско-польских отношений в предвоенный и военный периоды. Честно говоря, мы не были готовы к трактовкам событий, с которыми столкнулись здесь, с мнениями, высказываемыми подчас шепотом, доверительно и весьма распространенными в кругах интеллигенции. Больно было слышать упреки в адрес прежнего руководства нашей страны. Вместе с тем полагали, что в среде польской эмиграции Австралии также ведутся аналогичные разговоры, поэтому надо знать их суть, чтобы при случае блеснуть осведомленностью или своим «крайовым» патриотизмом. Это и взаимоотношения сторон после подписания пакта Молотова — Риббентропа; и медлительность Сталина в оказании помощи Варшавскому восстанию; и неприязненное отношение к Армии Крайовой; и трагедия польских коммунистов, когда Исполком Коминтерна на основе ложных провокационных обвинений принял решение о роспуске коммунистической партии Польши; и пересуды о доле Польши в репарационных суммах, ну и, конечно, катынское дело — гибель десятков тысяч польских офицеров в лесу близ Смоленска.

Однако чем бы мы ни занимались, куда бы ни выезжали, но в конце каждого месяца возвращались в Варшаву и проходили по Маршалковской улице с надеждой увидеть сигнал вызова на встречу. Она должна была состояться в популярном ресторане «Под крокодилом». В то время над входом висело изготовленное из дерева стилизованное изображение гигантского водного пресмыкающегося. Отсюда и пошло еще с довоенных пор название ресторана. Уже позднее я слышал, что когда в Варшаву приезжал Фидель Кастро и посетил этот уголок, то в знак благодарности прислал с Кубы чучело настоящего крокодила, которое, полагаю, и поныне украшает вход.

Разведчики отнюдь не соль земли. И мне не хотелось бы их такими изображать. Будучи людьми скромными, они ни в малейшей степени не считают себя неординарными личностями. Их прочно объединяют единомыслие и единочувствие, стремление быть всемерно полезными своему народу и Отечеству.

Отличительная черта разведчика — жесткий самоконтроль, час за часом, день за днем, бодрствует он или спит. Малейшая ошибка или опрометчивый шаг могут обернуться непоправимыми последствиями. И еще, что отличает разведчика, — это почти нечеловеческая выдержка и невероятное долготерпение.

Разведчик должен обладать способностью быстро отсеивать правдивую и полезную информацию от намеренно вводящей в заблуждение. Хуже нет попасться на удочку искусного дезинформатора. Поэтому нужны трехкратная осторожность и осмотрительность.

Такие мысли приходят мне в голову сейчас. А тогда…

Я редко так радовался в жизни, как в тот день. Наконец-то в условленном месте появился сигнал. Значит, через трое суток должна состояться встреча с представителем Центра.

В назначенный вечерний час я отправился в Старый город. Посланец Москвы уже ждал меня там. Это был хорошо известный мне человек. И вот мы уже в уютном ресторане «Под крокодилом». Никто не обращал на нас внимания. Публика с интересом следила, как на сцене разворачивалось помпезное, пестрое и шумное эстрадное представление.

Мне было приятно, что Центр направил на встречу опытного сотрудника, от которого я получил ценные советы. Особенно запомнились его слова: «Чтобы ни случилось — не впадайте в панику: этим вы только ускорите свой провал. В профессию входите без суеты. Старайтесь всегда просчитывать последствия. И не ленитесь все взвесить, учесть, предусмотреть…»

Да, мой собеседник явно не был кабинетным работником. Он сразу взял, как говорится, быка за рога:

— Как дела? Что нового?

— Работаем потихоньку…

— И хорошо, что не торопитесь. В наших делах излишняя прыткость становится лимонной коркой. Неровен час, можно поскользнуться на ровном месте.

— Мы стараемся вести себя осмотрительно, — откликнулся я. — Пока прожили без неожиданностей…

— Вот и расскажите подробнее, что у вас получается, — перебил меня собеседник.

Я обстоятельно доложил, как прошла наша подготовка, и в заключение подытожил:

— Мы с Жанной полагаем, что можем начать собираться к выезду в страну назначения. Представитель Центра кивнул головой:

— Согласен, — вы молодцы и готовы к глубокому оседанию. Но обстоятельства изменились.

И он начал издалека, с беглого анализа международной обстановки. Объяснил, что с приходом в Белый дом Дуайта Эйзенхауэра «холодная война» резко обострилась и грозит перейти в «горячий» военный конфликт между Соединенными Штатами и Советским Союзом. В Вашингтоне принята стратегия «отбрасывания коммунизма» и «балансирования на грани войны». Это не наши выдумки, подчеркнул мой собеседник, а реальные планы американцев. Каждый день приносит все новые факты, подтверждающие, что они хотят начать с Западной Европы, которую все больше превращают в военный плацдарм. Именно здесь таится сейчас наибольшая опасность для нашей Родины и ее союзников.

Нарисовав такую картину, представитель Центра помолчал, а потом, понизив голос, добавил:

— У нас считают, что в этих условиях у разведки нет более важной задачи, чем получение секретной информации о конкретных военных планах НАТО. Располагая такими достоверными, лучше всего документальными, сведениями, мы сможем сорвать угрозу, исходящую от Североатлантического блока.

«Почему он так много толкует мне о НАТО и Западной Европе? — недоумевал я. — Ведь мы готовимся осесть в далекой от Старого Света Австралии?»

Как бы прочитав мои мысли, представитель Центра перешел к самому главному:

— После моего затянувшегося вступления, вы, наверно, легче поймете, почему в Москве приняли решение изменить страну вашего назначения. Австралию придется отставить! Вы с Жанной выедете в Западную Европу, в одну из стран, на территории которой находятся важнейшие объекты НАТО. Там нужно создать региональный узел нелегальной связи с Москвой. А в случае наступления часа «икс» (так натовцы именуют начало военного конфликта с Советским Союзом) ваша радиоточка перейдет на боевой режим работы. Вам понятна суть дела?

— Понятна, — ответил я тихо, севшим от волнения голосом.

Представитель Центра заметил, что я нервничаю.

— У вас будет достаточно времени, чтобы все хорошо обдумать, — успокоил он. — Через несколько дней вы с Жанной выедете в Москву, получите там новые личные документы, доработаете «легенду»-биографию, подробно обговорите план дальнейших действий и маршрут до места назначения.

Мне было все ясно.

Мы договорились о порядке нашего выезда в Москву, тепло распрощались и разошлись в разные стороны. Обуреваемый сложными чувствами, я вернулся домой. Долго шептался с Жанной о неожиданном повороте в нашей судьбе. По искринкам, сверкавшим в ее глазах, понял, что она разделяет мое волнение.

Долго мы стояли у окна, любовались ночной Варшавой и мысленно прощались с гостеприимной польской столицей.

ЖАННА

Разведка — моя, как и Сепа, судьба. Наши жизненные пути-дороги привели нас сюда.

Некоторые полагают, что разведка — не самая подходящая деятельность для женщины. В противоположность «сильному полу» она более чувствительна, хрупка, легко ранима, теснее привязана к семье, домашнему очагу, сильнее предрасположена к ностальгии. Самой природой ей предназначено быть матерью, поэтому отсутствие детей (это наш случай) или длительная разлука с ними переживаются ею особенно тяжело. Все это так, но те же «маленькие слабости» женщины дают ей мощные рычаги воздействия в сфере человеческих взаимоотношений, в среде правительственных и иных чиновников. Мне, например, было весьма лестно услышать, находясь в компании с маститым польским писателем, когда на заданный ему кем-то вопрос: «В чем заключается национальное богатство Польши?» он, повернувшись в мою сторону, ответил: «Ну конечно, в польских женщинах!»

Что же касается неотвязчивой ностальгии, то в молодые годы она не так остро воспринимается, да и при нашем «кочевом» образе жизни, особенно в первые месяцы, как-то было не до нее. Надо было войти в образ западной женщины, а что за хозяйка, если она не умеет готовить. И я увлеклась польской кухней. Поводом к этому послужил наш первый ужин в гостинице «Варшава». Сеп просматривал меню в раздумье, когда к нему обратился официант:

— Прошу прощения, пан, но если вы спросите шеф-повара нашего ресторана, что он считает самым вкусным, то, поверьте, он, не задумываясь, ответит вам: «Сельдь!» Истинные поляки не представляют ужина без селедки, но, конечно, правильно приготовленной, как у нас, с льняным маслом и большим количеством лука. К сельди хорошо выпить стопочку водки «Выборовой».

В Польше уж так повелось, что к селедке всегда подают водку, а к водке — сельдь!

— А что это — фляки по-варшавски? — спросила я.

— О, у пани хороший вкус. Когда варшавяне хотят поесть, «как польские короли», они идут в ресторан с надписью «Сегодня у нас фляки». Это говяжий рубец, приготовленный особым способом. Я бы вам рекомендовал сходить в ресторан «Флис» — тут недалеко, на Маршалковской, который специализируется на приготовлении этого блюда. Когда вы его попробуете, то не станете удивляться, что во «Флисе» всегда полно любителей фляков.

— Будем полагаться на ваш вкус, — сказал Сеп симпатичному официанту. — Что вы можете предложить?

— Если паньство позволит, на первое — красный борщ с грибами. Поговорка «Два гриба в одном борще» — это о нем. Мы кладем гораздо больше грибов. На второе, быть может, бигос. Немного найдется во всей Польше поваров, которые бы умели готовить бигос по-настоящему, как у нас. Или могу предложить карпа под польским соусом. Соусы на выбор: желтый из шафрана, черный из чернослива, красный из вишневого сока, серый из тертого лука. Гарнир — отварной картофель. А под кофе рекомендую торуньские коврижки «катажинки». Почему «катажинки»? Однажды влюбленный торуньский пекарь сделал из теста два сердечка, соединил их кольцом и подарил своей возлюбленной — прекрасной Катажине.

Расставляя приборы, он продолжал увлеченно описывать различные блюда, разжигая наш аппетит:

— Для пана я специально попросил приготовить голову карпа с подливкой из перца, подают ее, учтите Пани, только самому почитаемому и уважаемому за столом гостю, главе семейства или богатому родственнику. В бигос мы обычно добавляем грибы, коренья и немного мадеры. В старину поляки говорили: «Без каши еда — не еда». Правда, в наши дни поляки уже не едят кашу каждый день, но если вам захочется жаркого из индейки или рулета из говядины с соусом из сметаны, то их непременно подадут вам с кашей. Наши блюда очень сытные, не чета немецким, но и зато более дорогостоящие. Поляки едят больше сметаны и сливочного масла, потребляют больше мяса, причем жареное предпочитают вареному. Желаю паньству приятного аппетита…

После такого невольного кулинарного экскурса нам, естественно, захотелось постичь секреты польской кухни. Все эксперименты я проделывала, конечно, на Сепе. Он стоически переносил недосолы и переперченные блюда и даже хвалил мои кулинарные способности.

Польские женщины прекрасно владеют искусством макияжа, а какая у них изящная походка, с какой грацией, с каким достоинством они шествуют, а не идут, по улицам! Всему этому приходилось учиться на ходу, перенимая и манеру поведения, и другие «маленькие хитрости» женского обаяния. В годы нашей молодости такие тонкости считались «мещанством». Достаточно сказать, что, когда в Варшаве мне впервые в руки попал электрический фен, я не умела им пользоваться. Сейчас, с высоты прожитых лет, эти эпизоды вызывают грустную улыбку, но такова реальность, в которой стартовала наша зарубежная миссия. Мои «польские университеты» корректировали пробелы «светского воспитания» и способствовали успеху выполнения заданий Центра, да и нашей личной безопасности.

Решение об изменении страны назначения, принятое в Москве, мы восприняли спокойно. В богатой превратностями службе нелегальной разведки такие случаи нередки. Перипетии международной жизни диктуют смену приоритетов и соответственно маневр разведывательными кадрами. Подлинная подоплека принятого Центром решения стала очевидной, когда на страницах западной печати всплыла скандальная история о перебежчике Владимире Петрове, который попросил политического убежища у австралийских властей. И мы еще острее ощутили отеческую заботу Центра о безопасности своих сотрудников, находящихся на нелегальном положении. Об этом мы думали в купе поезда, уносившего нас к столице страны, в которой нам предстояло жить и работать многие годы.

Да, нам многое стало понятно. Пусть пока интуитивно, но мы представили и многочисленные усилия Центра по предотвращению последствий измены Петрова, в частности о судьбе нашей миссии, и компромиссное решение о направлении нас в столицу одной западноевропейской страны. В порыве взяли друг друга за руки и так молча глядели на проносившиеся за окном пейзажи, но каждый при этом думал одно и тоже: «Надо учитывать предательство Петрова в наших дальнейших действиях. Где-то и как-то эта история может обозначиться, сказаться на нашем положении, причем в самый непредвиденный и неподходящий момент. «Туристические» настроения — прочь, начинается трудная и опасная работа».

Оба погрузились в раздумья о том, что ожидает нас впереди, удастся ли вжиться в новую для нас чужую среду. Но выбор был сделан, и мы отдавали себе полный отчет в том, что это не просто командировка (как неоднократно приходилось слышать восхищенные восклицания некоторых знакомых: «Ах, как хорошо прошвырнуться по Европе!»), а тернистый и опасный путь, полный трагических неожиданностей и подводных камней, с которыми нам предстояло встретиться в будущем, то есть как поется в песне: «Впереди у жизни только даль, полная надежд дорога…» К этому мы были готовы психологически.