Второй сборник Центрифуги

Влюбленный юноша с порочно-нежным взором,

Под смокингом легко развинченный брюнет,

С холодным блеском глаз, с изысканным пробором.

И с перекинутой пальто душой поэт.

Улыбки грешной грусть по томности озерам

Порочными без слез глазами глаз рассвет

Мелькнет из глаз для глаз неуловимо-скорым

На миги вспыхнувший и обреченный свет.

Развинченный брюнет с изысканным пробором.

С порочными без слез глазами, глаз рассвет,

Влюбленный юноша с порочно-нежным взором

И с перекинутой пальто душой поэт.

Кто же скажет, что этим бестрепетным пальцам

Душу дано изласкать до безумья?

Кто же назовет колокольню страдальцем,

Позвякивающую сплетнями в весеннем шуме?

Кто же душу на сумерки нежно

Вынес и положил, не беспокоясь,

Что ее изласкают пальцы яблони снежной,

В сладострастьи распускающей пояс?

Я, может быть, сумерек взорами хищницы

Мне любовница незнанная откроется…

Поглядите, как выпуклые бедра земли пышнятся

И от голубого неба до зеленой земли кем то лестницы строются.

Я взору сквозь прорезы листвы, зрачков изумруды,

Снится сумасшедших грез и отрав река,

И увозят снисходительные верблюды

Раскапризничавшуюся от зноя Африку.

Вот сегодня нащупаем даль мы,

Вот сегодня опустимся на дно душ,

И сочатся сквозь белые зубки пальмы

Солнечные грезы давно уж.

Знаю, что значит каждый

Милого профиля поворот, –

Это в безумьи неутолимой жажды

Пить жадно прильнувший рот.

Это опять и опять летнее небо

Скроют ресницы… И что?

И нет места, где бы

Губы не льнули еще…

Знаю, что дальше… И круче

Склон истомленного дня.

Эти в румянце тучи

Золотым закатом звенят…

Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке

Растет и движется невидимый туман,

Берилловый ликер в оправе рюмок хрупких,

Телесно розовый, раскрывшийся банан.

Дыханье нежное прозрачного безшумья

В зеленый шепот трав и визг слепой огня,

Из тени голубой вдруг загрустившей думе,

Как робкий шепот дней, просить: «возьми меня».

Под небо кабаков старинных башен проседь

Ударом утренних вплетается часов.

Ты спишь, а я живу, и в жилах кровь проносит

Хрустальных скрипок звон из кубка голосов.

Вечер заколачивает в уши праздник

Тем, кто не хотел в глаза ему взглянуть,

Потому что все души тоскующие дразнит

Протянувшийся по небу Млечный Путь.

Потому что неистово и грубо

Целый час рассказывал перед ними,

Что где-то есть необыкновенные губы

И тонкое, серебряное имя.

Дразнил и рассказывал так, что даже маленькая лужица

Уже застывшая пропищала: – Ну вот,

У меня слеза на реснице жемчужится,

А он тащит в какой-то звездный хоровод. –

И от ее писка ли, от смеха ли

Вздыбившихся улиц, несущих размеренный шаг

Звезды на горизонте раскачались и поехали,

Натыкаясь друг на друга впотьмах.

И над черною бездной, где белыми нитками

Фонарей обозначенный город не съедется,

Самым чистым морозом выткано:

Млечный Путь и Большая Медведица.

Загородного сада в липовой аллее

Лунный луч, как мертвый, в кружеве листвы,

И луна очерчивает, как опалы млея,

По печали вытканный абрис головы.

Юноша без взгляда, гибкостью рассеян,

Пальцы жадно ловят пылкий пульс виска,

Н тоска из шумов скрывшихся кофеен

Приползает хрупко хрустами песка.

Юноша без взгляда, – это ведь далеко! –

Ну, почем я знаю загородный сад?…

Юноша без имени, – это ведь из Блока, –

О тебе, мой дальний, грустно-милый взгляд…

Там, где кушей зелень, там оркестр и люди,

Там огни и говор, и оттуда в тень,

Проплывает в хрупком кружеве прелюдий,

Как тоска и мысли, лунная сирень.

Этот свет и блики I Это – только пятна

На песке дорожек от лучей луны

Или шепот шума вялый и невнятный

В хрупких пальцах цепкой, хрупкой тишины.

И не может выстрел разорвать безмолвья,

Сестры, только сестры – смерть и тишина.

Только взор, как пленкой, весь утонет в олове,

И не отразится в нем с вершин луна.