Вулканы, любовь и прочие бедствия

Нет никакого «мироздания»

Самолет Пограничной службы TF-Sif Bombardier, не столь маневренный, как вертолеты, до отказа нагружен радарами и тепловизорами для обнаружения извержения и шлейфа от него. А еще на нем гораздо удобнее лететь. Экипаж подготавливает его, а мы с Эйриком и двумя учеными из Метеоцентра пристегиваемся ремнями. Начало светать, но рассвет странный, как на старой фотографии; лучам света не удается толком пробиться с востока, они натыкаются на преграду и ломаются. На западе глубокая-глубокая тихая темнота, которую тревожат лишь отдельные раскаты далекого грома.

Я пью кофе и стискиваю зубы, чтобы никто не слышал, как они стучат, холод, бессонница и тревожные мысли в совокупности взвинчивают меня, тело — дрожащая струна, сознание проснувшееся, ясное; наверное, мы скоро взлетим, мне так не терпится встретить это извержение лицом к лицу.

Дверь пассажирского салона распахивается, и входит Оуфейг, начальник Пограничной службы, малорослый, подвижный и улыбающийся во весь рот — «еще тот живчик», как сказал бы мой отец. Он здоровается с нами:

— Ну, вот и началось. Там сейчас такое творится!

Он смотрит на часы:

— Вы сможете взлететь минут через двадцать, нам надо подождать остальных пассажиров.

— Остальных? — переспрашиваю я. — Кого именно?

— Из правительства, — отвечает он. — И прессу.

Я не верю своим ушам.

— Из правительства? Что вы имеете в виду?

— Поступил запрос из кабинета министров. Члены Совета национальной безопасности желают собственными глазами увидеть извержение. Премьер-министр, министр иностранных дел и министр юстиции. Они вот-вот придут, и репортеры тоже скоро заявятся.

— Вы собираетесь задержать обзорный полет, чтобы набить полный самолет политиков? Вы в своем уме?

Халльдоура из Метеоцентра поддерживает меня:

— Это вопрос безопасности, полет с научной целью. Не свозить ли вам министров отдельным рейсом сегодня, попозже?

Оуфейг выпрямляется. Улыбка на его лице остывает:

— Не забывайте, что Погранслужба распоряжается этим самолетом и вертолетами, которые возят вас в эти ваши полеты с научной целью. Погранслужбой управляю я, а дела ее находятся в ведении министра юстиции. Так что устраивайтесь поудобнее — мы взлетим, только когда я скажу, и сам решу, кого брать в полет. Или кого не брать. Понятно?

Он удаляется прочь и захлопывает за собой дверь, а мы остаемся сидеть, потеряв дар речи, и смотрим друг на друга.

— Несносный мужик! — ворчит Халльдоура.

Я беру телефон и звоню Милану. Он отвечает сразу же, спокойно и сухо.

— Здесь всем заправляет именно он, — подтверждает Милан после моих объяснений. Я не согласна с ним, но не могу ему приказывать. И времени на это сейчас нет: Кеблавик уже весь завалило пеплом.

Он отключается, и мы беспомощно сидим, пока двери не открываются и самолет не заполняется людьми. Министры и их заместители здороваются с нами — возбужденные, одетые в теплые куртки, — все, кроме министра иностранных дел; она напоминает заспанную медведицу с двойным подбородком, одета в толстую шубу, а на голове — меховая шапка. Успела даже накраситься, нанести помаду. Они здороваются и устраиваются на пассажирских сиденьях у окна, а представителям прессы придется довольствоваться местами у прохода.

— Анекдот, да и только! — ворчит Халльдоура; мы горбимся над ноутбуками, пытаясь пропустить пассажиров.

Наконец самолет трогается с места, разгоняется по взлетной полосе и поднимается в воздух. Ученые сидят на передних местах, где обзор лучше всего, мы поворачиваемся к окнам, сотрудники Погранслужбы следят за показаниями измерительных приборов. Начинает рассветать, угольно-серая эруптивная колонна на западе выдается из Рейкьянеса, словно сжатый кулак, направленный в сторону восхода. Вокруг нее пляшут молнии, и мощные раскаты грома колеблют самолет — как будто сшибаются горы, — и мы каждый раз ежимся.

— Оно темного цвета, — замечаю я, и Халльдоура кивает.

Невероятно темное для подводного извержения; цвет указывает на то, что из трещины вытекает много лавы, и она становится пеплом и уносится в атмосферу вместе с белым водяным паром. Это извержение может оказаться более сильным, чем мы думали.

Пассажиры говорят «Вау!» и «Господи!», пока на них не шикает один из телеоператоров: они заглушают окружающие звуки. Самолет мчится по направлению к эруптивной колонне, которая уже выросла в высоту на двенадцать километров. Купол дыма тянется к северу и бросает темные шлейфы пепла на Кеблавик и северную оконечность Южных мысов, там царит полный мрак, пепельная вьюга. Самолет берет курс на юг от эруптивной колонны, темно-серое море кипит и бурлит вокруг извержения, словно гейзер, так удивительно близко от берега.

— Мыс Рейкьянес может подрасти и вытянуться в море, — говорит Халльдоура. — Если только извержение не перейдет на сушу.

Я киваю головой, вытягиваю шею, чтобы лучше видеть, расстегиваю ремень и перебираюсь к сотрудникам Погранслужбы, склонившимся над инфракрасными камерами и радарами. Вглядываюсь в изображения и пытаюсь определить, идет ли извержение в одном или в нескольких местах на дне моря.

— А ближе не подлететь? — спрашиваю того, кто управляет радаром.

— Вероятно, сможем, — отвечает он. — Полеты запрещены в радиусе десяти миль на высоте двадцати тысяч футов, так что у нас еще несколько миль осталось. Но решаю здесь не я. — Он показывает головой на кабину пилота. — Наверное, он просто робеет подлетать ближе, ведь у него на борту половина правительства.

Чем ближе мы к извержению, тем сильнее трясется самолет, и я снова ковыляю к своему месту и пристегиваюсь ремнем. Точно завороженная, смотрю, как серый столб вырывается из моря прямо в голубые небеса, облака постоянно набухают и лопаются, раскрываются сродни чудовищным цветам, метастазы из пара, газа и пепла. Словно открыли врата ада и зло беспрепятственно устремилось в мироздание, — и вдруг я ощущаю первобытный страх. Испуг оказывается неожиданным для меня самой, надо взять себя в руки и напомнить себе, что нет никакого «мироздания» или «ада». Извержение — не злое, это просто порождение земли, как я сама, как все остальное, оно не лучше и не хуже, просто подчиняется природным законам и происходит самым естественным образом. Сама не понимаю, что на меня нашло; на лицах других ученых отражается лишь сосредоточенность. Пытаюсь стиснуть зубы и отогнать эти нелогичные чувства. Поворачиваюсь, откидываю взглядом пассажиров, которые зачарованно следят за извержением — все, кроме одного. Это фотограф. Он опустил фотоаппарат и смотрит на меня — прямо мне в глаза.

Я ловлю ртом воздух и тороплюсь снова глянуть в иллюминатор. Он заметил, каково мне, прочитал мои чувства. Его глаза сейчас не смеются, они испытующие, внимательные. Я ругаюсь про себя и всматриваюсь в эруптивную колонну, словно клубящиеся тучи что-то мне скажут.

Самолет разворачивается и опять летит к югу от эруптивной колонны, на этот раз чуть ниже и ближе. Пассажиры забеспокоились, министрам явно кажется, что самолет уже подлетел чересчур близко, но цель оправдывает средства, нам удается сделать неплохие снимки извержения. Оно не так близко к берегу, как мы посчитали.

Когда самолет приземляется, направление ветра чуть-чуть меняется, столицу окутывает мгла. Пепел сыплется, словно снегопад из преисподней; все стало серым: дома, машины, деревья. Я изо всех сил стараюсь ненароком не посмотреть на фотографа. Мы закрываем рот и нос платками и воротниками, а затем бежим в ангар, заместитель министра иностранных дел держит над ней зонтик, чтобы защитить дорогие меха, — и мы с Халльдоурой обмениваемся усмешками.

Оуфейг встречает нас с ласковым выражением лица, дает нам на прощание противогазы и просит быть осторожными. Населению велели не выходить из дома и не выпускать детей, но ведь всегда найдется много тех, кто не слышал сообщений или стремится нарушить запрет и выбегает на улицу ради каких-нибудь совершенно бесполезных дел. Автомобили тащатся по темным улицам, фонари — бледные световые пятна в черной метели.

Мои ребята… Где они, где мой муж? Я не думала о них в этой суете, не звонила им. Поспешно выуживаю телефон из кармана. Сеть перегружена, и мне удается дозвониться только с третьей попытки.

— Рад тебя слышать, — говорит Кристинн. — У нас все спокойно. Салка кино смотрит, а Эдди спит. Его попросили прийти на работу к полудню: нужно, чтобы алюминиевый завод не останавливался. А я сегодня дома, слежу за хозяйством и детьми. Ты ведь бережешь себя, да?

— Да, конечно, — отвечаю я. — Это просто работа, мы тут осторожны. Ты окна заклеил?

— Да, заклеил, и даже скотчем, чтобы ни пылинки внутрь не попало. А еще я разговариваю с Салкой, объясняю ей, что это не опасно, просто немного неприятно, когда падает пепел.

— Это очень крипово, — произносит Салка. — Прямо как в той передаче, в «Stranger Things».

— Пепел, он как песок, — говорю я. — Новенький, меленький, свежевыпеченный, с пылу с жару из недр земли. Не успеешь оглянуться — и он исчезнет.

Ее голос слегка дрожит.

— Мама, когда ты вернешься домой? Что ты делаешь?

— Это извержение надо исследовать, чтобы побольше узнать о нашей земле, а еще чтобы полиция и спасатели знали, что им делать.

— Я за тебя боюсь.

— Не говори глупостей, карапузик. Не нужно за меня бояться, — успокаиваю я, заглушая уколы совести: сама помню, как всегда боялась за папу. — Я буду осторожна. А ты обещаешь присматривать за всеми дома? За Эдди, папой и крысами?

— Мама, они не крысы, — прыскает она. — Они называются дегу.

— Но ты за ними присмотришь, да?

— Да. Я люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю, моя большая девочка. Будь старательной и благоразумной. Бояться здесь нечего.

Бояться здесь нечего, в координационном центре работают быстро и слаженно, в эпицентре шторма царит гармония. Милан сидит с краю пульта управления на ветхом офисном стуле, попивает кофе из чашки без ручки и руководит полицией и спасателями с сосредоточенной уравновешенностью. Его босс — начальник полиции, кажется, уже взял свое оружие, переоделся в пиджак с латунными пуговицами, ходит между столами и спрашивает, как продвигаются дела, старается вдохновить людей на великие свершения и создать видимость, что они служат какой-то цели. Увидев нас с Халльдоурой и Эйриком, он оживляется:

— Вот вы наконец! Нам нужно поговорить!

Мы закрываемся в комнате для собраний, чтобы рассмотреть фотоснимки и оценить положение. На Южных мысах пепел оседает целыми сугробами, по всей юго-западной оконечности вызывали спасателей откапывать крыши домов и важные здания, но это не считают причиной для продолжения эвакуации жильцов. Жители Гриндавика недовольны эвакуацией в городе; ветер дул с юга, и при пеплопаде они оказались в лучшем положении, чем хутора на мысу к северу.

Хорошие новости таковы: загрязнения атмосферы газами отмечено не было, сказал Милан. Жителям велели не выходить из дома и законопатить окна и двери, а мы выжидаем. Но нам нужно уже сегодня в полдень провести эвакуацию с аэродрома, перевезти туристов в столицу и найти, где разместить их на ночлег. Эти люди напуганы и голодны, многие плохо понимают английский, a ISAVIA лишь сейчас начала переводить информацию на другие языки.

— И еще будет правильно заметить, что министр юстиции внесла небольшое изменение в организацию службы гражданской обороны, — говорит начальник полиции. — От него только польза, цепочка передачи приказов стала короче.

— Что за изменение? — недоверчиво спрашиваю я.

— Научный совет сменил название, — отвечает он. — Сейчас он называется Совет консультантов по стихийным бедствиям.

— Но почему же?! Научный совет — отличное название.

— Научный совет — это название нового руководящего органа службы гражданской обороны, — продолжает он. — Он будет оценивать ситуацию при стихийных бедствиях вроде этого, исходя из научных знаний и общественной безопасности, и выносить решения о приемлемых мерах.

— Но ведь этим занимался Милан вместе с нами в Научном совете?

— Старый Научный совет, или Совет консультантов, великолепен, — говорит начальник полиции. — В нем собрались умнейшие геологи страны. Но он такой многолюдный и неорганизованный, все без конца разговаривают, спорят, и принятие решений занимает много времени. Никто никогда ни с чем не согласен. Не хватает связующего звена между учеными и сотрудниками службы гражданской обороны — людьми, которые быстро соображают и выносят решения.

— Научный совет всегда был неформальной академической дискуссионной площадкой между научным сообществом и руководством службы гражданской обороны, — уточняю я. — Самые хорошие и правильные рекомендации появляются, когда вместе сходятся ученые разных направлений и у них есть свобода обсуждать проблемы, выдвигать теории и определять общие итоги. Это и есть научный подход.

— Но не всегда есть время на обсуждение, — возражает он. — Например, сегодня утром: почему пришлось тратить время на разговор об изотопах, если надо было проводить эвакуацию в Гриндавике?

— Они могут быть важны, — нерешительно говорит Эйрик. — А петрологов злить нехорошо. Никто не хочет настроить их против себя.

Начальник полиции покачал головой:

— Нам нужно что-то более быстродействующее. Анна, ты назначена в новый Научный совет от университета, Юлиус от Метеоцентра, а мы с Миланом отсюда. Начнем там.

— На самом деле вы просто упраздняете Научный совет, — произносит Халльдоура. — У него же никакой власти не будет.

— Совет консультантов нужен для консультирования нового Научного совета, — говорит начальник полиции.

— Милан, а у вас на этот счет какое мнение? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

— Я просто слушаюсь приказов. Делаю то, о чем меня просят, пытаюсь приносить пользу. И сейчас у нас нет времени, чтобы это обсуждать.

Он прав. Я просматриваю снимки после полета, а Халльдоура проверяет показания погодного радара на аэродроме Кеблавика. Мы учитываем количество вулканических веществ, пытаемся оценить мощность извержения, на какой глубине оно происходит, в одном ли месте или в нескольких. Нам кажется наиболее вероятным, что извержение открылось в трещине на морском дне в двух километрах от бухты Кедлингарбаус и оно больше, чем нам изначально думалось. Метеоцентр передает данные о пепле в центр наблюдений в Лондоне; пока что вулканические выбросы затронули только аэропорты в Кеблавике и Рейкьявике, однако авиакомпании и авиационное начальство по обе стороны Атлантического океана уже затеяли свою извечную перебранку о том, насколько безопасны пассажирские авиаперевозки при таких обстоятельствах, и на одной чаше весов у них безопасность пассажиров, а на другой — убытки авиакомпаний.

Я пытаюсь сосредоточиться на дискуссии, но чувствую, что мои мысли блуждают далеко — думаю о моей семье, оставшейся дома под потемневшим небом, и о ясных внимательных глазах фотографа, как он смотрел прямо мне в душу, в мои нелогичные страхи. Мне становится не по себе при мысли, что я показала ему эту свою сторону, как будто он увидел меня голую.