Высокий счет

КОММУНИСТЫ, ВПЕРЕД!

Стройка так велика, что здесь теряется даже масштаб должностей. Вымотанный до предела, иной раз полубольной, Семизоров никак не представляется начальником десяти трестов, включая переросток — «Автозаводстрой». И начальство «Автозаводстроя» приземлено своим обитанием тут же, неподалеку от главного корпуса. А разве можно сравнить Кочета с начальниками строительства самостоятельных ТЭЦ или ГРЭС? Он руководит возведением электростанции, мощность первой очереди которой почти равна Днепрогэсу, а называется всего-то начальником СУ-44, и два года контора его ютилась в вагончике.

…На пороге 1970 года дела на ТЭЦ шли так круто, что я не мог уследить за ходом работ даже на этом, отдельно взятом участке. И у Кочета не имел права отнимать ни минуты.

Я уговорил Марику навестить Кочетов дома. Однако Алексея Николаевича мы напрасно прождали до позднего вечера, а Лидия Васильевна теперь ничего не знала о делах своего мужа:

— Страшно устает Леша, — сказала она, вздохнув. — Раньше всегда сам все рассказывал, а нынче и спрашивать боюсь. Спросишь — сердится, дай, говорит, хоть немного отвлечься. Но разве тут отвлечешься? Сегодня утром пора вставать, Кочет лежит. Подхожу: «Леша, скоро за тобой машина придет». А он: «Да, поставь ее на засыпку, подготовь фронт работ». И смешно, и печально…

Опять мы сидели вместе в этом гостеприимном домике, и невольно вспоминалось давнее, первое мое знакомство с Кочетом и тогдашние его «часы пик». Помнишь, Марика? Именно ты рассказала мне, что в один из тех дней он до того устал, что вечером даже есть не смог. Как только добрался до дому, сразу завалился спать.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— В нашей комнате сидит Лидия Васильевна, тоже гидролог. Она живет неподалеку от нас, мы вместе возвращались с работы, разговорились. Оказывается, она замужем за твоим Кочетом. Они познакомились в экспедиции «Гидропроекта» имени Жука, еще в самом начале строительства гидростанции, а когда поженились, им дали кусок Волги.

— В приданое?

— В приданое! — подхватила ты шутку. — Им поручили снять пятидесятикилометровый участок Волги ниже плотины, а в имущество экспедиции специально для них торжественно включили двухместную палатку. Чудесное свадебное путешествие! Знаешь, сейчас Лидия Васильевна сидит, как и я, ставит на графике точки и считает расходы воды. А когда перекрывали Волгу…

…Была поздняя осень, дул пронизывающий ветер. Иногда сыпал колючий дождь, но и в ясные дни на реке было холодно и неуютно.

С обоих берегов в Волгу вклинивались дамбы, строители готовились к перекрытию прорана. Заканчивалась последняя навигация в русле: весной суда пойдут уже через шлюз. А пока теплоходы, баржи и катера устремлялись в проран, одни вверх по течению, другие — вниз. И всем мешала десятая опора.

С берега на берег над Волгой перекинулась подвесная дорога, по ней в вагонетках катил щебень. Все опоры этой дороги были весьма солидны, однако больше всех десятая, утвердившаяся посреди Волги на мощном бетонном основании. Клыкастая, клокочущая река стремилась в проран и с ревом набрасывалась на десятую.

Вода мчалась со страшной скоростью, но определение «страшная» может удовлетворить только литератора. Строителям нужно было точно знать, какова скорость воды у десятой опоры. Поэтому катер ежедневно буксировал сюда суденышко гидрологов. Дощаник согласно инструкции вставал на якорь, и пеньковый трос его натягивался, как струна. Вертушка с тяжелым грузом уходила в воду и частым тревожным звоном сообщала о скорости стремнины.

День за днем сужался проран, менялся фарватер, посреди которого торчала глыба десятой опоры, и дощаник перед ней — скорлупка под зеленым «флагом водяного», как прозвали его на флоте. Под таким флагом ведут водолазные работы, такая посудина дороги не уступит, обходи, как умеешь. Капитаны судов, пройдя мимо дощаника, отирали пот: даже на осеннем ветру они взмокали от напряжения.

И один из капитанов ошибся. Седоволосый, с морщинами, глубоко врубленными Волгой в дубленое ветром и солнцем лицо, капитан не справился со своей самоходной баржей.

Ему дали отмашку флагом.

Он понял. Все могло, все должно было обойтись благополучно. Но капитан решил «для верности» немного отвернуть в сторону.

Волга только этого и ждала. Едва самоходка показала струям свой длинный бок, они яростно набросились на баржу и, разворачивая ее, потащили бортом на десятую, на дощаник.

— Трос! Руби трос! — крикнула Лидия Васильевна парню, стоявшему рядом с ней.

Парень был задиристый, боевой. Он всегда подтрунивал над остальными. Послушать его — он мог бы переплыть Волгу в ледоход, самого Нептуна потаскать за бороду. Парень сделал три шага к будке, за топором, но вдруг увидел неумолимо надвигающуюся баржу. Замешкался. Попятился. Отвернувшись и закрыв руками лицо, неожиданно, развернувшись, как пружина, прыгнул в воду, все силы вложив в этот отчаянный прыжок, — дальше, дальше от страшного места!

Стеной выросла над дощаником самоходка. Хотя все это были мгновения, Лидия Васильевна успела разглядеть и навсегда запомнить искаженное ужасом бессилия морщинистое лицо седого капитана, перегнувшегося через борт: он уже ничем не мог помочь, никому, ничему! Еще она успела кивком головы разрешить Мише и Коле попытаться вскочить на этот высокий борт, но они падали обратно, и руки их были изодраны в кровь шершавым железом борта.

Самоходка налезла на дощаник, косо вздыбив суденышко, подминая его под себя. Все, что было на палубе, покатилось в воду. Только двое мужчин с окровавленными руками да их начальник, женщина-инженер, старались удержаться, цепляясь за что попало.

Мелькнула отчетливая и спокойная мысль, как бы уже со стороны: «Кто же позаботится о сыне? Алексей всегда занят, плохо будет Сереже без матери. Ну, бабушка приедет с Алтая…».

Дощаник уползал под баржу.

И тут трос лопнул. Самоходка прошла рядом с опорой, но не задела ее. Уцелела и баржа, и опора.

За дощаником выслали катер, взяли его на буксир. Трусливого смельчака, которого унесло по течению еще ниже, тоже удалось выловить. Где-то все они отогревались, на чем-то Лидию Васильевну доставили домой — это в памяти не осталось. Почти сутки она проспала, а на вторые вышла измерять скорость. К десятой опоре…

Ты рассказывала мне об этом вдохновенно, с широко раскрытыми глазами, так, словно сама все это видела и пережила. И я радовался: наконец-то ты соприкоснулась с подлинной романтикой выбранного тобою дела. С героизмом, с борьбой.

Потом ты меня познакомила с Лидией Васильевной — милой, скромной, склонной к полноте женщиной. Чуть пойдет побыстрей — одышка, частенько после работы приходится заглядывать в поликлинику… Может быть, нелады с сердцем и начались у нее после десятой опоры?

Но это не пугало тебя. Наоборот! Ты увидела возможность подвига для любого человека, каким бы скучным ни казалось его ежедневное дело. И поняла, что романтический взлет в наши дни подготовляется кропотливо собранным опытом или систематически полученными знаниями. Без этого кто же спросит у тебя, какая скорость в проране? А для ответа на этот вопрос нужно стать на якорь у десятой опоры. Необходимо! И придется стать.

Тогда я был так уверен в тебе, Марика! А теперь? Хотя ты давала слово Лидии Васильевне, что обязательно поедешь на зимнюю сессию в институт, сдашь «хвосты», ты сидела в гостях у Кочетов колючая, настороженная… Маляром и штукатуром ты стала неплохим, об этом мне говорила и Тоня, и твой прораб. Да недостаток опыта сказывался — уставая больше, чем подруги, ты все же отставала от них. Но ты добивалась высокого качества работы, почин Валентины Савиновой «работать, как мастера труда» был близок тебе и понятен. Кроме того, ты умела читать инструкции — увы, как часто остается словами то, что мы говорим и пишем! А ты добивалась использования механизмов и приспособлений, даже внесла вместе с подругами рацпредложение о замене строительных лесов…

Но сейчас ты чувствовала себя дезертиром и бросалась в атаку, не дожидаясь расспросов:

— Теперь у меня настоящее, живое дело! Мы, маляры, украшаем все, до чего только дотронемся! Это радость!

— А помнишь, как ты обследовала здешние берега, наблюдая за их размывом? Усталая, охрипшая, нос от загара облупился, а тоже ведь радовалась!

Марика возбужденно продолжала свое, почти с неприязнью глядя на бывшую подругу:

— Говорят, я прирожденный маляр. Работа интересная, заработок повыше, и тоже есть свой героизм, хотя не приходится тонуть под баржами или около…

— Конечно, если гидрология так разонравилась… На автозаводе всем дела хватит.

…На автозаводе дела хватало всем.

Когда ударили морозы, над крышей возвели брезентовые шатры, и под ними наклеивали кровлю, задыхаясь от дыма и копоти, от жаркого духа мастики.

Чтобы ввести в строй первую очередь автозавода — треть его полной мощности, нужно было не только пустить первую из трех ниток сборочного конвейера, достроить не только главный корпус, но и десятки других, каждый из которых невелик лишь по сравнению с главным. Это литейные заводы, современные, по последнему слову техники оборудованные кузницы, это комплекс разнообразнейших производств, объединенных одной площадкой и единой задачей: обеспечить деталями выпуск автомобилей. И каждый из этих «заводов в заводе» поднимался, мужал.

Прихорашивался, обживался и прессовый корпус. Длина его — восемьсот метров, ширина — около трехсот. И всюду шел монтаж, виднелись конторки, среди них одна с ярким щитком «ФИАТ», занятая шеф-монтажниками, итальянцами. Строительные работы были еще не закончены, а механизмы не любят такого соседства, и, чтобы уберечь от пыли уже смонтированные прессы, на них накинули прозрачные пленки, ниспадающие свободными причудливыми складками. Сквозь эти «плащи» просвечивали зеленоватые плоскости прессов, казавшихся оледенелыми айсбергами, неожиданно вплывшими в корпус.

И как у айсберга лишь часть его возвышается над водой, так и здесь под уровень пола уходило многое. Оказывается, эти тяжелейшие прессы стоят не на привычных фундаментах, а на переплетении мощных железобетонных балок: под ними, в подвалах, пролягут конвейерные линии для удаления отходов. Конструкции там сложные, к ним и Тугров с друзьями руку приложил. Да и не только руку — здесь работа берет человека целиком.

Пришла пора строителям уходить подальше от прессов, конечно, закончив свои работы полностью. Немыслимо было ставить на каждый участочек разом узких специалистов всех профессий, жизнь потребовала универсалов. Одним из первых вызвался Тугров, его разросшаяся бригада без толчеи и неразберихи принялась доделывать и стальные конструкции, и фундаменты, и полы возле них — начисто, до конца, в три смены. А сам Тугров проводил здесь круглые сутки, лишь на считанные часы пристраиваясь вздремнуть тут же, у себя в бригадном вагончике-обогревалке. Был Арсений неплохим организатором, да и своими руками делал немало, не хватаясь за лопату или вибратор, но принимая на себя работу посложнее, особенно если приходила нужда смонтировать какую-нибудь конструкцию на высоте. В этих случаях Тугров поручал всю беготню кому-либо из своих звеньевых, а сам поднимался на каркас, на колонны.

— А то имеются риски забыть, что ты высотник и навеки потерять свою высокую квалификацию, — объяснял Арсений. Правда, сложные подвалы прессового корпуса бетонировали сразу несколько бригад, и как ни старался Арсений с товарищами, они так и не опередили ни молодежную бригаду Боркова, ни коллектива Комбарова, получавших и вымпелы, и премии, и звания передовых. Надежда выбиться «в самые заметные» становилась все слабее: столько разных дел шло вокруг, и так славно работали ребята, что и сам Арсений в конце смены забега́л ими полюбоваться.

Я встретил Тугрова возле готового ожить пресса. На самом верху, за каймой шин и ограждений, раскрашенных в косую, как на бортике авиаконверта, полоску, словно на капитанском мостике, четверо монтажников укрепляли электромотор. Ниже маслянисто поблескивали стальные штанги и цилиндры, среди которых тоже виднелись слесари. Еще ниже, под надежно заблокированной многотонной махиной штампа, стоя на четвереньках и склонившись друг к другу головами, шестеро парней укрепляли какие-то ролики и болты.

Кивком головы поздоровавшись со мной, Тугров указал на монтажников:

— Крупные своего рода специалисты. Заводчане. Прошлым летом их навызывали, итальянскому обучили, но вместо далеких заграниц сунули в нашу «Стальконструкцию» по совершенно низкому разряду. Знаете такое короткое слово «ВАЗ»?

— Конечно: Волжский автомобильный завод.

— Это всем общеизвестно. А они тогда грустно объяснили его по-своему: «Вызвали, а зачем?» — или даже: «Вот вам, аболтусы, и загранка!»

— Слово «оболтус» начинается с буквы «о», — заметил я.

— Ну что вы, право, разве главная суть в букве? Шутили они так, и с полной, скажу, определенностью — невесело шутили. Однако вскоре оказалось, что парни они более-менее, даже есть с высшим техническим образованием, так что справлялись и у нас…

Тугров многого недосказал: промучившись недельку в подсобниках, эти заводчане собрались в одну бригаду и решили утереть нос хозяевам — монтажникам. Принимая сложные задания, разрабатывали приспособления, подмости, системы блоков, благо, действительно, были среди них и механики, и технологи. Конечно, на результатах это не замедлило сказаться. Утерли нос. Тому же Тугрову.

— Я их всех знаю. Слева — Кожемякин, потом Колька Ревин, правее — Мочалов, Домненко…

Мочаловцы… Рассудительный, аккуратный во всем крепыш Валентин Мочалов, с виду больше похожий на оперного певца или научного работника, чем на бригадира из двадцать восьмого, ремонтного цеха; бледнолицый интеллигентный Володя Домненко, смахивающий на вдохновенного художника; Николай Ревин с открытым и энергичным лицом передового рабочего, подлинного представителя нашего рабочего класса…

Я любуюсь их слаженной работой и, как на многих участках автозавода, удивляюсь: «по форме» совсем другие наши организации должны вести монтаж прессов, другие должны бы и налаживать их, и пускать. Ну что ж, придет время, и станут мочаловцы работать на ремонте. А вот сегодня они — наладчики, вчера монтировали пресс, а год назад помогали строить корпус. Многое в нем прощупано их руками, поднято с их помощью.

Так всюду на ВАЗе вместе со стенами поднялся и окреп слаженный производственный коллектив…

Леня Бойцов неожиданно оказался на ТЭЦ.

Сложное было положение на этом объекте. Недоставало монтажников и строителей, хотя ведущие здесь работы подразделения многих трестов мобилизовали все свои силы. Тогда партийный комитет «Куйбышевгидростроя» направил им на помощь бригады коммунистов, возглавленные такими опытными мастерами своего дела, как Николай Зенков и Александр Шторм.

Ничего особенного эти бригадиры не выдумывали, просто их бригады всегда выполняли порученное дело. Но разве это — просто? Разве этого мало?

Бригадиры командовали необычными отрядами, из разных управлений были собраны под их начало представители четырехтысячной партийной организации КГС. Зенков и Шторм повели коммунистов на ТЭЦ — бетонировать фундаменты турбогенераторов, монтировать сложные конструкции из сборного железобетона, достраивать уникальную градирню. Коммунисты несли сюда не только опыт и умение, но и самоотверженность, твердую решимость выполнить поставленные задачи во что бы то ни стало! А кто из них находил время для шутки, кто был невозмутимо суров — это уже дело характера. Леня Бойцов, чуть ли не самый молодой здесь, еще даже не член партии, а кандидат, был предельно серьезен.

Ему не поручали работ, требующих особо высокой квалификации. Нет, он и тут укладывал бетон. Только конструкции ему были доверены изящные, ажурные, где каждый огрех в бетонировании мог в дальнейшем повести к тяжелым авариям. И прежде чем взяться за вибратор, Леонид стальным прутом прощупывал между стержнями арматуры каждый камешек, каждую щебенинку, ожесточенно вороша подвижную серую массу, пока она не заполняла опалубку надежно и полно, чтобы потом превратиться в добротно-единое целое.

Леониду было тесно и неудобно ворочаться в узкой щели, где его стискивали уже смонтированные трубопроводы, какой-то вентиль все время впивался в бок, а выступ стены мешал размахнуться. Больно ушибая локоть об этот выступ, Леня чертыхался: конечно, в свое время и эту работу можно было выполнить легче и удобней!.. Но не сейчас о том рассуждать.

Выполнив одно задание, Леня сразу получил другое. Он попал на градирню, где электролебедка легко вздымала на монтаж тяжелые щиты для обшивки. Вздымала-то легко, но в градирню прорвалась вода, и хотя кто-то уже готовил насосы и траншеи, многие сутки ушли бы в ожидании ее откачки. Бригада Шторма решила: медлить нельзя, на то и посланы сюда они, коммунисты. И Леонид взвалил на спину щит и одним из первых понес его к лебедке, шагая по колено в ледяной воде — когда стиснешь зубы, даже ноги не стынут от холода. А второй, третий, десятый щит — те пошли уже легче.

И, как его отец, тоже коммунист, идя в атаку, писал на броне тридцатьчетверки: «Победа или смерть!», так и Леонид мелом царапал на своих щитах те же слова. Встанет щит на место, высоко над землей, никто никогда не увидит бойцовской надписи. Но ведь и писал не на показ, а для себя…

Требовательный и придирчивый Кочет появлялся здесь нередко, но распоряжений не отдавал. Торопить эту бригаду было нелепо, с первого взгляда становилось ясно, что работа идет на втором дыхании, за пределами человеческих возможностей, только успевай обеспечить материалами. Приезжали, иной раз заполночь, Семизоров, Кашунин… Они тоже не агитировали, не торопили, но их присутствие помогало: уж если и командиры рядом с тобой, ночью, в воде и в грязи, — значит очень важен твой участок фронта.

Однажды вечером приехал Строев, помог не только головой, но и руками: посоветовал крепить щиты иначе, надежней и проще, да сам и показал, как именно. Будто заправский такелажник, управлялся с ломиком и с тросом. Не выходя из воды, закурил, привычно пряча в ладонях огонек спички, хоть ветра в градирне не было. Узнал Бойцова, улыбнулся ему, сочувственно кивнул: понимаю, мол, трудно, но что делать? А Леонид в ответ коротко махнул пятерней: ладно, дескать, не тревожьтесь, будет сделано.

И Строев уехал домой.

В прихожей его встретила по-праздничному нарядная жена. Разглядела, всплеснула руками:

— Боже мой, Витя, в каком ты виде? Даже сегодня!

А за столом сидели друзья Строева, как видно, не первый час. Старательно делая вид, что не замечают вошедшего хозяина дома, они обращались к его фотографии:

— Ваше здоровье, Виктор Петрович! С днем рождения!

Стало неловко. Как же это вдруг о собственном дне рождения забыл? И обрадовался: а вот друзья не забыли!..

Не только руководители приходили к градирне. Далеко за пределы ТЭЦ разносилась слава о работе коммунистов, и под вечер тянулись сюда строители: одни — поучиться, другие — полюбопытствовать.

Побывал на градирне и Тугров.

Скажи ему кто-нибудь, что он завидует Леониду, — поднял бы такого на смех: есть чему завидовать! Но душу щемило: не его, Тугрова, включили в бригаду коммунистов, а Леньку. Ясное дело, бригадирствовать там есть кому, а рядовым Тугрова поставить нельзя, это все равно что разжаловать, но вот, поди ты, щемило: без Бойцова не обошлись, без Тугрова обходятся!

— Схожу посмотрю на Леньку, — объяснял он друзьям. — Довыдвигался, добегался, своего рода человек, угодил в воду! Пойду выражу ему мое сочувствие…

Но Леониду на градирне сказал иначе: задержался, мол, а сюда дежурка позже приходит, вместе поедем домой.

— Сейчас, Арсений, еще три щита. Для ровного счета.

— Валяй, я подожду. Разве Тугров не понимает?

Но ждать в сторонке было не в его характере. Он помог Леониду взвалить на спину щит, хотя тут же подумал: «Зря сунулся, только ноги промочил». Но ведь и Ленька, и остальные весь день тут бултыхаются! И еще отметил про себя Тугров, что дежурка пришла, а никто к ней не побежал. Сознательные собрались, есть на что с интересом посмотреть…

Уже в фургоне дежурки Арсений вытащил из кармана четвертинку нагревшейся и от этого достаточно противной водки, сам пригубил и Леню заставил отхлебнуть.

— Раз уж у тебя фронт, принять сотню граммов — естественное требование обстановки, а то налицо возможность схватить простуду и воспаление. Работаете вы здесь красиво, Леня, однако… Давай я тебе анекдот расскажу: кончают ребята свою довольно среднюю школу, и учительница задает вопрос — кто кем хочет стать? Половина метит в космонавты, остальные — в инженеры и в доктора, причем лучше бы в доктора наук. А один паренек режет впрямую: хочу, говорит, в пенсионеры.

Леня громко рассмеялся, и Тугров взглянул на него в упор:

— Смешно? Да, но только на первый невнимательный взгляд. Бесконечной чередой, в поту и труде проходят молодые годы, и лишь тогда, когда нет уже у тебя особых потребностей, приходит долгожданное пенсионное обеспечение. Нет, нужно наоборот.

— Кто же тебе даст пенсию в тридцать лет? Этакому быку!

— Зачем непременно пенсию? Можно и умней. Портрет на Доске почета видал? Тугров! В газетах читал? О Тугрове! Скоро Тугрова за одну фамилию будут оплачивать по высшей марке и в президиумы сажать. А ты? Жизнь, Ленька, коротка, и зря ты суешься во все дырки. Ты на своем законном рабочем месте, не давай себе отдыха, добивайся, чтобы тебя заметили, в пример поставили, дали достойную квартиру и полное признание. А там можно и отдохнуть, не насилуя свои умственные и физические способности, все блага тебе по привычке пойдут.

— Сеня, это что же — герой на короткую дистанцию? Когда будет опыт, умение, сноровка — в кусты? Дурацкие твои речи! Да и сам ты разве так живешь?

— Так! Вот выбьюсь в самые заметные — и хватит, филонить начну, купоны буду стричь!

— Не верю, — тихо ответил Леонид. — Ты лучше.

Уезжала на сессию Марика, но столько событий происходило вокруг, что я спохватился лишь дня за два до ее отъезда. Друзья и подруги Марики, прощаясь, огорчались:

— А как же диспут о широте взглядов, о дружбе с природой, о человеке будущего? — спрашивал Леня. — Ты же сама предлагала, ты основной докладчик! Может быть, твой отъезд можно отложить?

— Ах, без тебя Арсений на мне не женится, — совсем уж нелогично сетовала Оля. — При тебе еще мог бы жениться, хоть с досады… Или ты что-нибудь придумала бы… Возвращайся скорей!

— Марика, а наше рацпредложение? Неужели ты уедешь, не дождавшись результатов?

Узнав, что Марика уезжает, Тугров собрался проводить ее до аэродрома. Но Марика обманула его, уехав вместо среды во вторник. Она опаздывала, мы едва застали ее междугородний автобус. Пользуясь исписанной конституцией вокзалов, я расцеловал ее, но сказать успел только одно: «Пиши!»

И еще смотрел вслед автобусу, когда до моего плеча дотронулся Вася Кудрин:

— Вам не на автозавод? А то садитесь, довезу. За так довезу, попутка.

Он распахнул дверцу своей новой машины с шашечками такси на боках. Был он по-прежнему круглым и румяным, как колобок, успевший уйти и от бабушки, и от дедушки. Едва набрав скорость, спросил:

— Куда же Марика уехала?

— В Ленинград, на сессию.

— Вернется?

— Да, обязательно.

И вдруг мелькнуло сомнение: вернется ли? Уж очень обстоятельно прощалась Марика со всеми.

— Слыхал я, в общежитии она живет? — не унимался Вася.

— Да, в общежитии.

— Ушла, значит? Я так и думал, молодежь теперь вся такая, никакой благодарности. А что, слыхал я, опять каких-то чертежей на заводе недостает?

— Не знаю. Проект приходит частями, но в срок.

— Зря говорить не станут. Тут всегда так, они только на людей жмут, а сами шаляй-валяй.

— Вася, кто это «они»?

— Известно кто — начальство. Им что, зарплата идет, дело чистое, ручки в брючки — и гуляй.

— Да знаешь ли ты… — У меня перехватило дыхание, но я взял себя в руки. — Ты и представить себе не можешь, какая нагрузка у этого самого «начальства»! Зачем такое нелепое разделение на «мы» и «они», словно это… — Я остановился, подбирая слова.

— Знаю, — не дождавшись конца тирады, обронил Кудрин. — Возил. И жен их, между прочим, возил, то в ателье на примерку, то на базар, за всякой овощью.

— Наверно, бывают исключения…

— А я не спорю, наверно, бывают исключения, — перевернул он мои слова и сказал примирительно: — Давайте и я взгляну, что на заводе делается, давно не был.

Мы вместе вошли в главный корпус, в первую его «треть», где уже красовался участочек конвейера с ярко-оранжевыми трубчатыми захватами — они будут нести собираемый автомобиль вдоль главного корпуса, пока машина сама не встанет на колеса. Поблескивала металлом окрасочная линия. Примерно полтора километра пройдет кузов автомобиля внутри этих камер, где операции многочисленных чисток, промывок, сушек, грунтовок и окрасок будут производиться автоматически. Поблескивали круглые, надежно остекленные иллюминаторы, необходимые для наблюдения снаружи за ходом процесса, сверкали три отсека линии, со своими мостиками и поручнями, как военные суда, готовые в любую минуту ринуться в бой.

— Да-а… — протянул Кудрин. — Вон сколько, оказывается, понаделали делов…

И вдруг у него, такого благополучного и процветающего, дрогнул голос: рядом был, а сотворено это без него!

— Я поеду, — горько сказал он, даже не стараясь бодриться. — Прощайте, клиент меня небось заждался, спешу по вызову…

А я шел дальше, шел невероятно длинным корпусом, вглядываясь в напряженные, одухотворенные лица работающих здесь людей. Может быть, и среди них еще затесался какой-нибудь стяжатель и приспособленец. Но у подавляющего большинства главное — отношение к своему труду — новое, коммунистическое.

Остальное — приложится.

Почти во всю длину корпуса бесконечным строем вставали ящики с оборудованием — в один ярус, в два, в три, с надписями на разных языках. Чем ближе к концу, тем меньше становилось смонтированных машин, тем больше нераспакованных ящиков. Но и здесь крышу над головой уже возвели, и несмотря на морозность ясного дня, в будущих цехах шасси было тепло. Фонари крыши раскладывали по готовым и неготовым полам одинаково ровные полосы мягкого света; от свежего бетона, а кое-где и от разрытой еще земли поднимался легкий туман, и пронизанная лучами солнца дымка, смягчая, стирая контуры, окончательно скрывала границы здания.

Всюду трудились люди, едва различимые в удивительных здешних масштабах: внизу, в котлованах для фундаментов оборудования, на фермах, у меня над головой, на бойких автопогрузчиках, в кабинах кранов, самосвалов, тракторов…

Лавируя между станками и фундаментами, подъехала «Волга», и вышел из нее Строев, как всегда, в ослепительно белой рубашке. Поздоровался, сказал негромко, словно выдавая секрет:

— Все время сроки кажутся фантастическими, но уже есть уверенность, что выдержать их удастся. Есть!

— Виктор Петрович, у меня к вам столько вопросов…

Он смотрит на часы: приближается «получас», выделенный Поляковым для этого цеха. Но сколько-то минут еще есть…

— Когда будет автомобиль? К столетию Ильича должны собрать. Хоть одну штуку, но по-настоящему, на конвейере! Обязаны успеть: выдал детали кузова прессовый цех, сварочный собрал «черный кузов», через месяц кузов уже пройдет окрасочную линию, месяца четыре уйдет на мотор, а там — готова автомашина!

— Стоило ли покупать технический проект заграницей? Да! Мы купили весьма прогрессивную технологию. Наш завод будет выпускать по одиннадцать автомобилей в год на каждого работающего, вдвое больше, чем на старых наших заводах. Фирма «Фиат» предоставила нам проект своего конвейера с накопителями. С тех пор как они внедрили такой у себя, их заводы работают бесперебойно. Вот смонтируем — увидите.

— Виктор Петрович, что сейчас тревожит вас больше всего?

— Головоломок много, только успевай решать… Простите!

Аудиенция закончена: минутная стрелка проскочила очередной круг, и, как говорится, «с последним коротким сигналом» машина пунктуального гендиректора появилась вдали. Строев прощается, бросая мне на ходу:

— ТЭЦ очень беспокоит, трудно будет пустить агрегаты к новому году… С жильем пока отстаем…

Разговор о строительстве жилья шел и в парткоме КГС: отставание серьезное, люди прибывают, селить негде, больше двух тысяч семей живут по общежитиям. Конечно, тут и я воспользовался случаем, чтобы привести пример Лени и Тони.

Кашунин и Суворов выслушали меня сочувственно. Суворов записал фамилию молодой пары, а Кашунин сказал:

— Досаев мне уже о них рассказывал. Пускай Бойцов зайдет.

— Он… не хочет. Говорит: «Мы еще не заслужили. А сына будем закалять».

Кашунин удивленно поднял брови:

— Ну пусть зайдет Бойцова.

Заметив кого-то на улице, быстро приоткрыл окно, крикнул: «Вячеслав Иванович, зайди-ка!..» — И снова обернулся ко мне:

— Вы вот о чем напишите — итальянцы предложили: господа, временно отсеките часть завода, не стройте ее, детали шасси пока у нас купите. Нет, говорят, такой силы, чтобы выполнить подобный объем работ за несколько месяцев. А сила нашлась, успеваем всюду, где нужно. И ТЭЦ пустим. Весь коллектив задачу понимает. Бесстрашные есть мужики — хотя бы Досаев. Как работает! Песни бы о таком писать! Послушайте, что к нам все прозаики ездят? Не знаете ли вы поэта, хоть плохонького, сюда бы заманить?

— Плохонький есть — к вашим услугам.

— Ну? Напишите-ка вы нам песню, а?

— Попробую…

Входит один из лучших пропагандистов, начальник СУ-11 Вячеслав Иванович Таланов, и снова идет разговор о главном корпусе, о сроках, о людях.

— Может быть, и у нас организовать бригаду коммунистов?

— Ты еще по линии административной не все сделал, — отвечает Кашунин. — Ты сделай все возможное.

— Возможное все сделано, — веско бросает могучий, круглолицый Таланов. — Робустов, Олексеенко, Корсаков — что с ними делать по административной линии? Если воспитать такую сознательность, как у них, в каждом, сделаем и невозможное!

— Ты меня агитируешь? — смеется Кашунин. — Ну, не торчи столбом, садись, будем думать вместе.

И они намечают следующий этап наступления, никак не предполагая, что через полтора года Кашунина изберут председателем горсовета, а его место в парткоме займет именно Таланов, чтобы все так же поднимать коллектив на «невозможное».

А в соседней комнате, у Геннадия Суворова, довольный Ремигайло рассказывает о том, как удалось уговорить шоферов увозить каждую поднятую краном панель.

— Я объясняю: конечно, так мы на заработке прогадываем, но только первое время. Разберем базу — наверстаем и в деньгах. Если мы, шоферы, ее не разберем, кто за нас это сделает?

— Из тебя, Иван Викторович, вышел бы неплохой партийный работник, — вслух думает Суворов.

— Какой из меня партработник! Я ведь оратор-то плохой. Я шофер.

— А я инженер-электрик…

Он прощается с бригадиром и снова склоняется над Положением о проведении ударных месячников на строительных объектах ордена Ленина «Куйбышевгидростроя», оказавшихся «наиболее эффективной формой мобилизации коллективов для решения главных тематических заданий строительства и монтажа, а также ввода объектов в эксплуатацию…». Сказано точно, но поярче бы!..

— Разрешите войти? — раздается стук в кабинет.

— Заходите!

…Долго не гаснет свет в окнах парткома. Нити, протянутые к сердцам человеческим, сходятся здесь.

В новогоднем номере «Гидростроителя» появилась моя песня, точнее — стихотворение, потому что песни без слов бывают, а вот без мелодии — никогда. Я-то сам напевал ее примерно на мотив «Степь да степь кругом…», но это дело мое личное.

А текст получился такой:

Был у песни и припев:

Однако в то время кое-кто из моих героев едва не опустил руки.

Во второй половине декабря на ТЭЦ многие проводили по нескольку суток подряд. Кочет ночевал на станции редко, но с утра всегда был на месте, хотя домой приезжал и в два часа ночи, и в четыре…

Многодневный штурм подошел к концу 31 декабря. В 21 час 03 минуты на ТЭЦ автозавода закрутился первый турбогенератор, причем воду для него получили уже не по временной схеме, а от водозабора: на днище железобетонного «стакана» (того самого, размером с купол Исаакиевского собора) утвердились шестигранники насосов, погнавших по трубам волжскую воду.

Авария случилась именно здесь. 3 января прорвало клапан переключения, вода хлынула в «стакан», дренажные насосы откачать ее не смогли, и затопленный водозабор затих. В одном из вспомогательных зданий ТЭЦ, из швов и щелей плохо забетонированных тонкостенных баков тоже хлестала вода, затопляя площадку. Турбину пришлось остановить.

Остановка ТЭЦ лишила тепла ту часть голубого города, где отопление успели переключить на постоянную схему. Заселенные квартиры приняли удар мужественно, там были живые люди, электроплиты, «жилой дух». Подготовленные к сдаче дома тоже легко было спасти, но малочисленные дежурные даже не смогли отыскать ключи от запертых квартир, не смогли спустить из батарей воду. Рвалось там, где тонко.

На водозаборе за тридцать шесть часов откачали воду, сменили подмоченную аппаратуру и ненадежные прокладки. Начальника эксплуатации менять не стали: отлично знает сооружение, пришел сюда одним из первых. Но строгий выговор он получил.

На ТЭЦ авария была серьезней. Найти пути утечки воды из железобетонных баков не так-то просто, это ведь не сквозные дыры, а сложные ходы внутри давно окаменевшего бетона. Чтобы «вылечить» сооружение, нужны были очень умелые и самоотверженные люди.

Вызвали бригаду Шунина. Осматривая баки, все суровее становился Михаил Федорович. Вода окружила центральную насосную, нашла дорогу в машинное отделение. Ручейки и потоки застыли на морозе причудливыми наледями, а вода все равно пробивалась.

Две недели проводила «лечение» бригада Шунина, не ожидая указаний, что и как делать, забывая про отдых и сон.

У Шуниных четверо детей, все школьники, но не от членов семьи было тесно в эти дни в квартире бригадира. Тут собирались жены бетонщиков, иные с младенцами на руках, дожидались сообщения — как там, на баках? Приедет кто-нибудь ночевать? Когда?

На ТЭЦ побывал даже заместитель министра. Шунина похвалил, Кочета пообещал снять с работы за недосмотр. И когда Михаил Федорович доложил, наконец, Кочету, что работа закончена, тот, осунувшийся и измученный, ответил:

— Спасибо, профессор!

Профессор! Он сказал: «Готово, больше не просочится!» Баки заполнили вновь. На этот раз проверять отправилась исследовательская группа КГС. Убедилась: сооружения надежны, утечки нет нигде.

Вот и все. Шунинцев перебросили в чугунолитейный цех на сооружение фундаментов под печи Людвига («Сложные конструкции, капризные, а работу у нас будут принимать немцы, из ФРГ, эти печи они поставляют»). А сам Шунин ушел в отпуск, но не стал брать предложенных ему путевок, потому что «извелся бы там, изнервничался — как работа идет?» И теперь начальник участка прямо с объекта приезжал к нему домой и увозил в цех. Фундаменты печей Людвига, действительно, капризные, нужен хозяйский глаз.

— Без вас не обошлись бы, Михаил Федорович?

— Самому мне не обойтись… А ребята опытные, грамотные, есть даже свой техник, Гнетнев.

— Вы техник? И с дипломом — в бригаду?

— А что особенного? В бригаде этой я все время был. После работы бегом на занятия. Пять лет бегал. Ничего, окончил. Зато теперь — кругозор!..

Бригадиру приносят повестку: завтра к двенадцати часам просят явиться в Дом культуры на совещание партийно-хозяйственного актива. Туда, на актив, прихожу и я. В докладе начальника строительства встречаю много знакомых фамилий. Узнаю, что «на ТЭЦ ВАЗа из-за брака, допущенного при строительстве сооружений водооборотного цикла, пуск первого агрегата был осуществлен по временной схеме» и что основной виновник этого — товарищ Кочет А. Н.

Среди лучших бригадиров, чей опыт нужно перенимать, называют Михаила Шунина. Он сидит здесь же. В отличном темно-синем костюме, солиден, совсем не похож на когда-то увиденного мною торопыгу.

И еще я слышу, что замечательных результатов в своей работе достигли такие-то товарищи, и первым начальник строительства называет бульдозериста Героя Социалистического Труда Петра Досаева.

Южной базы я не узнал: работа идет спокойно, и конторке малолюдно, даже Тоню отсюда куда-то перевели, сидит один диспетчер.

— Разобрались? — удивился я.

— Пока порядок. Одного боюсь: неужели и в новую навигацию в спешке все перепутаем?

— А Ремигайло здесь?

— Нет, он свое сделал, его комплексная расформирована. Иван Викторович новую собирает, опять на самосвалы.

Значит, все-таки решил Ремигайло головоломки Южной базы! Он решил их, получая радость от каждого, даже маленького улучшения, как математик наслаждается не выведенной формулой, а самим процессом ее вывода. Тяжкая, необходимая работа шла все время, порядок наведен совместными усилиями многих людей. И наведен настолько радикально, что и писать о Южной базе не следовало бы, если б не другие, столь же незадачливые хозяйства, существующие, к сожалению, на иных перекрестках нашей хозяйственной деятельности.

Панели, вывезенные бригадой Ремигайло, были собраны в дома, впервые в Тольятти жилплощадь распределялась немножко щедрее. Разумеется, опять выделяли квартиру семье Ремигайло, но бригадир привычно заявил:

— Вот спасибо! А то у меня один шофер совсем извелся. Ему и передадим, как раз в моем списке он сейчас первым стоит…

Однако тут события развернулись неожиданно: вмешались партком и завком ВАЗа, особенно Правосуд: «Как, Ремигайло, вынесший на своих плечах такую тяжесть, останется в старом городе, в комнатушке? Не берет у КГС — выделить квартиру из фонда завода!»

Тут обиделись партком и постройком КГС, особенно Кашунин: «Неслыханное дело, что за подачка? Сами дадим, а Ремигайло уговорим!..»

Жаль, что не часто мы имеем возможность затевать споры за честь предоставить жилье хорошему человеку, хорошему труженику!..

Победил автозавод. Появилось решение: «Учитывая большие заслуги И. В. Ремигайло…».

— Не мог тут отказаться, — говорил мне Иван Викторович, когда я заглянул к нему на новоселье. — Ну, отказался бы — и что? Все равно в нашу бригаду эта площадь не попала бы. И ведь как человек устроен: на старой хорошо помещались, здесь тоже вроде бы лишнего места нет… Жена уже огорчалась, что погребов нет, картошку в старом городе у знакомых оставили… Но в общем-то она счастлива, Аня!

Аня была счастлива откровенно, по-детски. Она взяла в своем стройуправлении отпуск и принялась добавлять последние детальки к великолепию своей квартиры: флакончики, салфеточки, занавески…

Соседка Ремигайло уже успела переклеить обои на свой вкус: вместо старательно подобранных Аллой Борисовной и ее подругами бежевых и коричневатых, в тон полу, в одной комнате поклеила голубые, в другой — кремовые с красными розами. Ане больше нравились яркие и пестрые соседские комнаты, но что-то останавливало ее, какая-то прелесть угадывалась в строгости, заданной художниками, переклеивать обои она не стала. После их малосемейки четырехкомнатная квартира на Революционной улице была бесконечно хороша.

С утра, когда Иван уходил на работу, а дочки убегали в школу, Анна открывала двери во все комнаты, и в кухню, сама садилась посреди прихожей на стул. Если медленно поворачиваться, поочередно заглядывая в комнаты, они проходят перед тобой, как страницы сказки. И гостиная, у которой лоджия выходит во двор, на запад, и спальня, и мамина комната, и та, что отдали повзрослевшей дочке, ученице десятого класса, где лоджия выходит на восток и сейчас, утром, вовсю светит солнце.

Было и так: вернулась мать из магазина, начала искать Анну. Та сидела перед зеркалом — ведь в такой квартире самой тоже хочется быть красивой и прибранной, — а дверь ее заслонила. Мать ходила-ходила из комнаты в комнату, да как взмолится: «Анна, отзовись же, где ты есть?!».

Первые агрегаты ТЭЦ дают свет и тепло, быстро выполняются всяческие доделки-недоделки, а рядом идет монтаж новых турбин. Даже заместитель министра в свой очередной приезд говорит Кочету:

— Молодец. Дело знаешь.

— А не так давно вы меня с работы снимать собирались, — напомнил Алексей Николаевич.

— Значит, тогда было за что снимать, а сейчас есть за что хвалить.

Позади были «год земли» и «год бетона». Ленинский, семидесятый, тут называли кто «годом большого монтажа», кто «годом автомобиля». Но сколько еще нужно было сделать, чтобы лакированная коробочка «Жигулей» выкатилась из ворот главного корпуса!

На почте, в окошечке на букву «Р», мне дали письмо Марики, где коротко сообщалось, что сессия прошла благополучно, «хвосты» обрублены, но институт требует, чтобы Марика работала по специальности.