Высокий счет

ШИРОТА

Еще уйма дел у строителей и монтажников, но конвейер-то уже пущен!

Конвейер идет плавно, небыстро, но ведь каждую минуту и секунду он требует заготовок, деталей, узлов, торопит автозаводцев! Спешит каждый пролет, каждый цех.

В прессовом корпусе кран укладывает на массивный стол перед первым прессом линии высокую стопку стальных листов. Как лист чистой бумаги еще не ведомость и не страница романа, так и у этих листов пока нет ничего общего с автомобилем. Но вот двое рабочих ловко опустили очередной лист на наклонную плоскость подачи, и он укатил в жерло пресса. Удар! И уже выгнутую часть кузова автомобиля с другой стороны пресса выхватывает из-под штампа зубастая «акулья пасть».

Нет, конечно, это механическая рука, но она так хищно целится, так нервно подрагивает, сторожа «добычу» у сомкнувшейся громады пресса, так жадно набрасывается на отштампованное изделие!.. А если удар сделан вхолостую, все равно бросается вперед и, досадуя на промах, лязгает немногими своими зубами.

Деталь, брошенная механической рукой на транспортер, попадает в руки новой пары рабочих. Штамп второго пресса. Удар! И уже пробиты какие-то отверстия, обрезаны кромки. Деталь уползает дальше, ее место занимает новая… Одна за другой идут детали, и работающий слева силач, почти не глядя, бросает и бросает тяжелые стальные листы таким изящным и непринужденным движением, словно они невесомы или отверстие пресса само притягивает их. А обрезки металла силач еле уловимым движением руки смахивает со стола, и они летят в пропасть глубоких подвалов, откуда конвейеры унесут каждый обрезочек в пакетировочный цех, чтобы уже в пакете отправить на переплавку.

Но это слева. Напарник силача, хлюпкий вихрастый парень, замучался. У него все не ладится. Глядя на него, понимаешь, как тяжела эта работа. Он запаздывает на доли секунды, за это время обрезки успевают нагромоздиться, с ними уже труднее справиться. А на одном шпеньке штампа все время зависает узкая полоска, и пока парень тянется за ней, новый лист, вздыбленный кантователем, тяжело переворачиваясь в воздухе, угрожающе ползет на рабочего.

На коротком перекуре вихрастый присаживается на ящик. Участливо спрашиваю:

— Давно работаете?

— Второй день, — отвечает он хрипловато.

Новичок! Он расслабляется, закрывает глаза. Вероятно, и сейчас ему видится вздыбленный фигурно отштампованный лист металла и проклятый обрезок, повисший над головой.

Снова ухают штампы, «акулья пасть» бросает новый лист, и вновь парень отстает, а силач слева укоризненно качает головой.

Новичок берет себя в руки, подтягивается. Он понимает, что производительность целой линии прессов зависит от него. Их пресс сделает удар только тогда, когда будут нажаты восемь кнопок. Восемь: два рабочих перед прессом и два позади должны нажать по две кнопки — одну левой рукой, другую правой. Это дает надежную гарантию, что обе руки каждого в момент удара будут находиться вне пресса, уцелеют. Но, отставая от других, нажимая свои кнопки последним, новичок замедляет рабочий ритм всей бригады. Реже следуют удары, а в конце линии, где детали кузова, пройдя руки контролеров, ложатся в стопы, уже заждался автопогрузчик: пошевеливайтесь, ребята, сборка ненасытна.

…Все быстрее идет сборочный конвейер, все меньше запас деталей, нужно вводить новые линии, создавать резерв. И монтажники новых прессов, новых линий спешат. Я нахожу старых знакомых — наладчиков из удивительного двадцать восьмого цеха, где немногим более семисот рабочих, и все, как бы сказать, люди образованные. Почти у всех имеется аттестат зрелости, у каждого десятого — диплом техника, а у десяти рабочих — законченное высшее образование!

Вижу знакомые лица: пресс монтируют Кожемякин, Домненко…

— Мочаловцы?

— Да. Правда, Валентин Мочалов теперь стал начальником участка, так что бригада стала Луневской…

— Нет, — поправляет Домненко, — Лунев уже несколько дней работает мастером, бригадиром теперь наш конструктор.

— Какой конструктор? — не понял я.

— Ревин, Николай Федорович. Он же инженер-конструктор!

Никаких шуток, все верно. Тридцать два года отроду, нешуточный трудовой стаж — семнадцать лет. После ремесленного училища прошел вторую свою школу на монтаже тепловых электростанций. Там, на монтаже, еще шестнадцатилетнего Кольку, уезжая куда-нибудь, бригадир оставлял за себя. Монтажники постарше сначала роптали, а потом поняли: молод, да смекалист, талант у человека к металлу!

На девятом подшипниковом заводе в Куйбышеве Ревин получил должность инженера-конструктора в одном из цехов еще за три года до окончания вечернего техникума! Немудрено, что нет от него тайн и у прессов — не очень-то поупрямятся у Ревина ни эти миланские «Инноченти», ни встающие рядом с ними прессы таганрогские, барнаульские, воронежские…

— Николай Федорович, и все же вы возглавляли конструкторское бюро… А теперь у вас всего лишь бригада…

— «Всего лишь»? Ах, какая бригада мне доверена! Люди знающие, думающие, образованные… Вам не кажется, что как раз такие ребята в близком будущем станут типичными представителями нашего рабочего класса? Знали бы вы, как сложны все эти устройства!

— Но тут у вас лично работа не только умственная…

— Да. Это, по-вашему, плюс или минус? Дать нагрузку и рукам — это же отлично! Я спортсмен, кстати, жена тоже, на лыжне и познакомились… Нет, меня отсюда не выманишь. Разве что, когда каждую деталь вот таких прессов прощупаю, семью потами полью, захочется конструировать нечто подобное. Сменить один творческий труд на другой.

— Устаете?

— Увлечешься — не замечаешь, трудись хоть сутки. Есть, пить, спать — это хочется уже потом, когда все закрутится. У меня дочки-двойняшки, дошкольницы, ухожу на работу — спят, прихожу с завода — спят. Недавно спросили у моей Розы: «Мама, а у нас папа есть?» Такая увлекательная работа! Да вы кого угодно расспросите, то же самое скажут. Вон хотя бы Домненко — тоже техник…

Володя Домненко отвечает, не задумываясь:

— Да, нравится. Только мне приятнее называть то, что я делаю, не работой, а трудом. Это здорово, когда пустишь такую махину и все ее разноцветные лампочки замигают, показывая, на что годишься ты и твои товарищи!

— Вы окончили техникум, а стали наладчиком?

— А может ли современный наладчик работать, не имея так или иначе приобретенных знаний в объеме хотя бы техникума? Я пользуюсь моими знаниями много чаще, чем техник-администратор, обеспечивающий меня материалами и механизмами. Скажу больше, хотя из наладчиков я уходить не собираюсь, поступил в институт, перешел уже на второй курс, доберусь и до диплома. Тогда будут писать в анкетах: «Рабочий. Образование — высшее».

К нам подходит невысокий развязный паренек. Прислушавшись к разговору, поняв, что приехал человек пишущий, он ввязывается в беседу, иронически поглядывая на Домненко:

— Ты, Володя, молодец, ты инженером будешь, и автомобиль у тебя есть, и квартира в новом городе, в гости пригласить не зазорно. А вы, товарищ, ко мне зайдите: три человека моя семья, сверх того теща, а в какой каморке ютимся! Зайдите, сами увидите.

— Получишь квартиру, — успокаивает его Домненко. — Такой город строится, все заводчане получат.

— Тебе хорошо говорить, ты уже получил…

— Я почти три года здесь работаю. Тоже по-всякому жил.

— А вы давно на автозаводе? — спрашиваю я у обиженного.

— Второй год.

— А давно второй год пошел?

— Да уже третий день…

Мы все трое весело смеемся. Все трое, потому что парень понимает: каждый день что-то завершают строители, нигде не получит он благоустроенную квартиру скорее, чем здесь. Он и сам это знает, просто не может упустить случая пожаловаться: вдруг поможет? Характер такой!

Увидев в стороне председателя завкома, мчится к нему.

— Я в эти дела не вмешиваюсь, — выслушав, отвечает Правосуд. — Все решает цеховой комитет. Если будет конфликт, обратитесь к нам, но поможет это вряд ли: товарищам по цеху виднее.

Подвожу Василия Марковича к линии прессов, где по-прежнему мучается новичок. Правосуд понимает меня без слов:

— Да, работа довольно тяжелая. А тысяч у сорока наших рабочих будет достаточно легкий физический труд. Легче ли станет работа у прессов? Да, обязательно что-то придумается и внедрится. Но останется ли она однообразной, монотонной? Да! Отказаться от конвейерной системы, как предлагают сейчас некоторые профработники за рубежом? Нет! Это значило бы задержать технический прогресс.

— Где же выход, Василий Маркович?

— Вопрос перерастает в политический, социальный. В капиталистической стране конвейер закабаляет человека, привязывая к одной операции.

— Чаплинские гайки…

— Именно! А у нас на конвейере трудятся люди образованные, большинство молодежи учится в техникумах, институтах, кто заочно, кто в вечерних отделениях. Могут они чувствовать себя привязанными, как Чаплин? Нет! А это уже психологическая разгрузка, играющая огромную роль: нет состояния обреченности. Всмотритесь в лица: как много улыбок! Видите? Видите? Но мы не обольщаемся, дела здесь много, идет постоянный поиск автоматизации, начиная с тяжелых участков. Система зарплаты поощряет освоение смежных операций: лаборатория психофизиологии труда доказала, что работа по полдня на разных операциях снимает усталость. Наконец, заботимся о том, чтобы всем было удобно и интересно за пределами завода: о жилье, спорте, культуре, быте… На первоочередные объекты нажимаем вовсю! Ведь очень важно, с каким настроением человек пришел на конвейер!

А детские ясли и детсад — вероятно, это не первоочередное! Тоня медленно катит колясочку со своим Сережкой по гладким асфальтам Автограда, между рядами кустов. Тоню догоняет такая же молодая женщина, она ведет за руку трехлетнего мальчугана, мальчонка так заинтересованно заглядывает в коляску, что Тоня останавливается.

— Игорек, не мешай тете!

— Он не мешает. Пусть посмотрит, мне спешить некуда. Это вы, кажется, торопитесь…

— Тоже не очень. На работу, но не тороплюсь.

— Когда я работала, я всегда торопилась, — вздыхает Тоня.

— Смотря какая работа. Я сейчас хожу на дежурство в общежитие. Туда можно идти с Игорем: я сижу, он бегает… А ведь я вместе с моим Домненко училась в техникуме, окончила его с отличием, лучше, чем он, защитилась! Мой Домненко теперь наладчиком работает, вместе с Николаем Ревиным. В Турине был, в Милане был, а я сижу с Игорем, четвертый год с Игорем, жду, пока достроят детский сад, ничего, кроме дежурства в общежитии, позволить себе не могу. Скоро все знания растеряю.

— А мы с Леней сначала устраивались в разные смены: он на работе — я с Сережей, я на работе — он с сыном… Ленька у меня хороший, смешной. Тут была перепись, помните? Переписчица к нам приходит, а там, в анкетах, есть вопрос: «Отношение к главе дома». Ленька смеется: «Хорошее». Она спрашивает: «А вы не глава?» Он отвечает: «Нет». Тогда переписчица говорит: «А, вы, наверно, одиночки?». Тут Леня не вытерпел и под угрозой потерять семью согласился быть главой. Но все-таки не преминул поговорить о равноправии. А сейчас Леонида нет, и мне пришлось уволиться…

Они, ровесницы, шли рядом по бульвару одного из лучших городов страны, опередившего многие другие по самым разным показателям, в том числе «по количеству новорожденных на душу населения». Тоня Бойцова, высококвалифицированный маляр, техник-механик Ира Домненко… Сколько их, натерпевшихся без работы только из-за того, что город и здесь строится медленно.

Хотя «медленно» — тоже понятие условное. Сотни тысяч квадратных метров жилья в год — не так уж мало. Все вольготнее селятся автозаводцы, перебираясь из общежитий в «малосемейки», оттуда, глядишь, и в отдельные квартиры. Но детсады, ясли… И катает Сережку в колясочке Тоня Бойцова, идет «на вахту» в общежитие Ира Домненко.

— А где же ваш муж сейчас? — спрашивает Ира.

— В Турине, — отвечает Тоня. — Теперь недолго ждать осталось…

Через месяц Леня вернется, будет показывать путеводители по Турину и открытки с видами Рима, включит привезенный с собою небольшой магнитофон: «Приемники у нас получше, а вот магнитофоны они делают отлично»…

Сначала он даже огорчался: как это вдруг, оставить Тоню с крохотным Сережкой, отправиться в чужой, незнакомый мир? Но и отказаться нелегко. Когда еще представится возможность посмотреть Италию? Тоня сама настояла: поезжай!

И завертелось: два месяца проучился в Тольятти на курсах итальянского языка, одолел эту премудрость — и в Турин. Смешно, на уроках бойко разговаривал с ребятами по-итальянски, а в Италии растерялся. Все вокруг говорят быстро, не успеваешь вникнуть и только твердишь: «Нон капито» — «не понимаю». Но потом нужда заставила, слова начали укладываться в голове.

Помогали и переводчики, однако в технике они разбирались плохо, путались. Зато с рабочими общий язык нашелся быстро: если слов не подобрать, можно нарисовать эскизик или объясниться жестами.

Каков Турин? Красивый город, но воздух загазован до того, что становится плотным, видимым: город в долине, выхлопным газам деваться некуда… Был на экскурсиях. В Риме, например, осматривали Колизей. Однажды итальянец, с которым пришлось вместе работать, Умберто, захотел угостить Леню ухой, возил его на озеро, на рыбалку. Но вышло неудачно: налетел полицейский, заявил, что они ловят в частном озере или что-то в этом роде, и оштрафовал Умберто на двадцать тысяч лир. Леня хотел помочь рассчитаться, но Умберто денег не взял, да еще и обиделся.

Хорошие ребята итальянцы, каждый отлично знает свой станок, свои операции, но — от сих до сих, не дальше. Откуда деталь пришла, куда пойдет еще, рабочий об этом и не думает. Больше того, есть кое у кого свой особый инструмент, особые приспособления, но все это держится в секрете: ведь обладатель такой маленькой «тайны» может выработать больше соседа, он нужнее фирме, угроза безработицы не нависает над ним столь неотвратимо…

Смешно, Леня и его друзья ездили стажироваться, а в конце концов сами объясняли своим наставникам, рабочим заводов «Фиат», технологию их автоматических линий и указывали на отдельные промахи. Умберто изумлялся: русские лучше его разобрались в делах цеха, в котором он проработал всю жизнь!

— А чему удивляться? — объяснял ему Леня, — у вас же отсталый, капиталистический строй, вот и недостает нашего простора, широты.

Широта…

Правосуд предостерегает меня:

— Если вы вздумаете писать, что Майор героически спасал оборудование, я первый буду возражать. Элементарное нарушение норм техники безопасности.

— Василий Маркович, вы-то сами чего только не нарушаете!

— Это дело другое. Мы нарушаем обдуманно и ответственно.

Я смеюсь, да и Правосуд не может удержаться от смеха: вот он, стиль автозавода!

Что же случилось с Майором? Ну, во-первых, остановился главный конвейер. Одно дело, когда конвейер только «учился» ходить, остановки были привычны. Другое — когда за смену выпускают триста пятьдесят автомобилей, нормальное расчетное число. В таком ритме конвейеры будут трудиться и после вступления в строй двух остальных «ниток». Значит, уже сейчас необходима ритмичная работа на самом высоком уровне. Чтобы никаких «вдруг».

И вдруг…

На главный сборочный перестали подниматься кузова из окраски. Василий Артемович схватился за телефон и выяснил, что у окрасочников нет подвесок. Мистика какая-то: пустые подвески в цех окраски уходили, а туда не поступали.

Майор помчался на велосипеде вдоль линии и быстро нашел причину загадочной остановки: грузовик с огромным ящиком пересекал линию конвейера, причем шофер-новичок не заметил знака, запрещающего проезд с негабаритным грузом. Подвеска задела за ящик, нажала, сдвинула, качнула, еще мгновение — и… Нет, ящик не рухнул, автоматика сработала, и умница конвейер остановился.

У машины собралось человек десять. Кто-то предлагал попросту свалить зацепившийся ящик. Правда, там оборудование, что-то может побиться, но зато конвейер сразу пойдет. Майор решил иначе: подогнал три автопогрузчика и, дирижируя их движениями, проследил, чтобы они осторожно скантовали ящик набок. Правда, ящик свесился из кузова, но конвейер пошел.

Теперь оставалось с помощью погрузчиков отвести автомашину в сторону так, чтобы ящик не упал. И все удалось, расчет был правилен. Почти правилен: когда один из погрузчиков дал задний ход, Майор не успел отскочить. Недоучел. Увлекся.

— Это несущественно, — отмахивается он от моих вопросов. — День-другой без меня обойдутся, а я…

Василий Артемович на мгновение умолкает, подбирая слова. Этим немедленно пользуется Аида Александровна.

— Видите ли, — обращается она прямо ко мне, — поскольку мой Майор выполняет функции электронного мозга, небольшие повреждения корпуса или нижних опор для него несущественны. У меня счастливая семейная жизнь: полумуж на полупроводниках…

— Ада, не иронизируй. Мы уже сегодня достаточно об этом говорили. Пока не построен вычислительный центр, должен быть человек, который…

— Понимаете, если должен быть человек, почему-то обязательно им оказывается мой Майор! — разводит руками Аида Александровна. И вдруг теплеет, улыбается, склоняется к мужу, лежащему на диване с забинтованной ногой: — Вася, расскажем гостю о белках!

…Этой ночью Василий Артемович проснулся спокойно и легко: с пересыпу. Редчайшее для него состояние благополучно выспавшегося труженика, все дела которого в полном ажуре. Никуда не нужно бежать, нельзя даже, медицина обидится. Нога почти не болит, ничто не мешает мирно лежать и думать.

Завтра-послезавтра выпишут на работу. Придет он к своему пульту, снимет трубку телефона, узнает, что какая-нибудь фитюлька за номером триста тысяч столько-то является тем узким местом, которое через час начнет лимитировать сборку. И опять придется спешить черт знает куда, чтобы распутать очередной узел.

Все люди, как люди, ведут свою работу, один Майор мучается на чужом деле, элементарном в каждом данном случае, но невероятно сложном при совокупности этих случаев. Название должности громкое, а по сути… Хотя, что ж, название «главный диспетчер», пожалуй, соответствует работе. Только напряжение все же сверхчеловеческое. Однако…

Ни один представитель техники безопасности не разрешит на производстве ни одному человеку поднимать тяжести, скажем, по сто килограммов. А Василий Алексеев поднимает по двести с лишним, ничуть не жалуясь на свою судьбу! И альпинист, карабкающийся на неприступную скалу, не размышляет, посилен его труд или нет. Все эти люди счастливы уже тем, что им удается кряхтеть под штангой немыслимой тяжести или висеть над пропастью в связке с таким же сумасшедшим…

Сумасшедшим? Почему? Может быть, это и есть нормальные люди? Может быть, безумие тянуть вполсилы нелюбимое тобою дело, теряя время и растрачивая на это жизнь?

Что же, вот так, в роли диспетчера прыгать как белка в колесе нормально? В этом счастье?

Конечно, счастье! Это великолепно: и белка прыгает в колесо в поисках счастья, больше того, во имя спасения! Если белка останется в клетке без движения, она погибнет.

— Ада! Ада! Слушай, это страшно интересно! Это прямо для твоей диссертации, слушай!

Крик мужа среди ночи испугал Аиду Александровну настолько, что она не сразу сообразила в чем дело. В ее сне Майор плыл над полом, подвешенный на конвейере, и кто-то пытался приболтить к его бедрам задний мост. Как хорошо, что это был сон!

Но потом, слушая рассказ мужа, она зажгла свет, села к столу и поспешно набросала несколько строк. Встала, потянулась. Василий Артемович с улыбкой взглянул на нее:

— Видишь, как полезно иметь в доме такое подопытное животное, как я! Хорош кролик?

— Ты белка, — тихо ответила Аида. — Понимаешь? Белка!

Оказывается, до чего просто открывается ларчик! Передо мной чередою прошли счастливые люди, люди, влюбленные в свое дело. Всегда спешит заботливый Алексей Кочет, пускающий который-то агрегат. Что ему, почести нужны? Зарплата? К слову сказать, его уже повышали в должности… с понижением оклада. Бывает, оказывается, и такое, шутки штатного расписания. Получал он за одну неделю и благодарность, и выговор, есть у него ордена… Не сразу нашел в жизни свое место — был техником-гидрологом, стал инженером-строителем, но уж теперь — никуда!

Белка!

И Василий Майор… У него в тридцать три года пробилась на висках седина. Невесело звучит шуточка, что в ходу у строителей автозавода, прозвали они одну модную болезнь «фиат миокарда». Есть жертвы, есть потери — слишком велик размах битвы.

Богатый материал для диссертации Аиды Майор.

Вот передо мной Досаев — сильный и надежный человек на сильной, надежной машине, рабочий высокого класса. Государственные, общественные интересы — его кровные. Увидит непорядок — примет меры, такое скажет, что и не выползешь из-под досаевского слова. Авторитет. А еще говорили мне о нем: «Совесть».

И никуда от своего любимого дела не уйдет, и незачем ему уходить… Пробовали уже Досаева «выдвинуть». Вернулся как-то он с очередных курсов, а тут механик в отпуск уходит, и у Петра Алексеевича давление повысилось, врачи рекомендуют временно перейти на работу полегче. Ну, и уговорил начальник: «Побудь пока механиком, там посмотрим»…

— Ох, намаялся же я на этой легкости! — вспоминает Досаев. — Извелся. Сто единиц машин, ты уже не механик, а сам у себя посыльный! Бегаешь, но толку от тебя мало: ведь если у кого-нибудь в моторе, скажем, нелады, я же не полезу, я в костюмчике! Только и слышишь: та машина не работала, эта ушла, и никто не знает, что с ней… Дождался своего отпускника. Нет, говорю, спасибо за легкость, возьмите свои бобочки, а меня пустите на мой бульдозер!

Никто не назовет Досаева добреньким, хоть и добрый он человек по натуре. И люди с ним хорошие, пусть кто и ошибется, взыскать можно, а так — хороши! Почему бы это в каждом человеке ему открывается хорошее?

На активе ли, на собрании, либо просто на улице много знакомых встречает Петр Алексеевич — двадцать с лишним лет в одном коллективе! Если кому понадобится Досаев — пожалуйста, вот он, весь тут. У него к кому-нибудь претензия, всегда выскажет, хоть тому же Борису Кашунину — тоже давний знакомый, тоже хороший человек. Когда-то пришел в Управление механизации из горкома комсомола, бегал в болотных сапогах от машины к машине… Подойдет, бывало, в чем нужно убедит, а если, скажем, гусеница у бульдозера расстегнется — ничего, и в грязь полезет, застегнет.

Если нужно, поговорит Досаев и с начальником стройки Н. Ф. Семизоровым или с главным инженером Д. В. Еремеевым, не только по старой дружбе, но по праву рабочего человека. Ездил как-то на завод принимать тракторы. И там, говорят, совсем новые для него конструкторы уважительно его замечания выслушали и учли.

На берегу Волги он родился, Волгой вспоен и вскормлен, в нем и сила богатырского края, и размах его, и кажущаяся медлительность… Ведь и в самой реке-матушке не сразу угадаешь ее исполинскую силу. А взглянешь на стремнину за гидростанцией, на высокие провода, рассекшие само небо, — поймешь.

Образцы трудового героизма и широту мышления показали на берегах Волги рабочий класс великой страны и плоть от плоти его — техническая интеллигенция. Показали зрелость.