Высокий счет

МЕРТВАЯ ВОДА

Утро. Перехватываю Кочета возле здания ТЭЦ и с огорчением вижу, как искусственна радушная улыбка Алексея Николаевича: какую-то мысль я своим приходом сбил, какую-то ниточку оборвал.

Успокаиваю:

— Ни слова не скажу, ни о чем не спрошу, просто побегу сзади.

Кочет крепко жмет мою руку, уже безыскусственно смеется — и над собой, и надо мной. И устремляется вперед.

Он пробегает под котлом, где над головой нависают конструкции столь сложных очертаний, словно их выдумали не теплотехники, а скульптор-формалист, где работы ведут субподрядчики и разговоры поэтому специфические: кому чего недостает и кто в чем виноват. Потом бросается в сторону, где железобетонная стена пока что висит над землей, держась за колонны. Там одна бригада выкладывает под стеной кирпичный цоколь, а другая ведет засыпку — скорее, скорее, успеть до зимы, до морозов, закрыться!

Дальше бежим лабиринтом лесенок, держась за тонкий стальной поручень, наверх, к турбинам, где второй агрегат монтируется быстрее, чем первый, и сейчас оба в состоянии примерно одинаковом, и вводить их в строй придется почти одновременно, отчего забот прибавляется чуть ли не вдвое. Тут же, в машинном зале, необходимо проверить, как идут дела у стекольщиков, а потом подняться на крышу, откуда бойцы студенческих отрядов, к сожалению, уже ушли, а работы осталось немало. Это самая высокая точка автозавода, выше только дымовая труба той же ТЭЦ. Отсюда видны все строящиеся корпуса, слева проглядывается новый город, справа, на фоне перелесков, можно разглядеть сооружения водозабора, и даже водохранилище поблескивает у горизонта узкой светлой чертой.

Но Алексею Николаевичу не до этих красот, не ему они доверены и поручены. Низко склонив голову, так, что стекла очков чуть светятся под козырьком глубоко насаженной на голову кепки, он указывает мастеру на незаделанные отверстия в перекрытии возле трубопроводов, на недоклеенный рубероид, неубранный мусор, добавляет людей, назначает сроки…

А через четверть часа Кочет уже под землей, по железным прутьям лесенки опускается в узкий колодец и, чиркая спичкой, шагает кабельным туннелем, где вчера пробилась вода и случилось короткое замыкание. Сейчас начнут подавать бетон, чтобы лечить стенку, но, черт побери этих монтеров, они же ничего не сделали, как тут будут работать бетонщики?

Скорей на подстанцию, поругаться с электроначальством, получить заверение, что монтеры явятся немедленно!

Отсюда — на красавицу градирню, первую в стране градирню, обшиваемую алюминиевыми листами, сверкающую и нарядную. Скорей бы она засверкала на всю свою высоту… Но дело, конечно, не в красоте, здесь будет охлаждаться вода, без такого охлаждения не может работать ТЭЦ, и все тоже должно быть готово к сроку. Пока пиковая котельная принимает на себя нагрузку, но как только ударят морозы, ей с этим не справиться.

Кочет заглядывает на эстакаду, где монтируются трубопроводы, — они поведут горячую воду к заводским корпусам. Эстакада плавно снижается, трубы уходят под землю, в туннель. Там уже «чужое» хозяйство, туда Алексей Николаевич не спускается, в его неловкой улыбке читаю: «Хорошенькая прогулка, веселый разговор, но что делать, вот так и живем». Мы прощаемся, и он решительно и круто сворачивает к «своим» каменщикам, бетонщикам, слесарям.

А я спускаюсь в туннель, где идет жаркая работа, такая, когда и словом некогда переброситься, когда гудение компрессоров, лязг железа, рычание автомашин и механизмов — все сливается в единое звучание, в шумовой оркестр, где «оркестранты» в робах, спецовках и комбинезонах азартно «наигрывают» на своих инструментах.

Только на территории завода располагается больше шести километров туннелей, по которым до корпусов дойдут электроэнергия, вода, тепло. В том числе туннели-гиганты, где спокойно могли бы разъехаться встречные поезда метро. Есть и «станции» — врытые в землю десятиметровые башни. Но люди и механизмы движутся в этом «метро» только сейчас. Скоро они уйдут отсюда, и лишь многочисленные кабели и трубопроводы в глубокой тишине примутся за свою работу.

Тут же, внизу, разместятся полтораста фабрик чистого воздуха — кондиционеров. Они приготовят воздух нужной температуры и влажности, нужной «кондиции», и вентиляторы погонят его по десяткам километров воздуховодов в каждое здание, в каждую «треть».

На «трети» разбита громада главного корпуса, и не совсем условно. Южный фасад вытянулся по прямой, а северный имеет две глубокие врезки, так что с вертолета корпус смотрится как огромная буква «Ш». Вдоль нижней (примерно двухкилометровой!) линии этой «буквы» пойдет сборочный конвейер, каждые двадцать пять секунд будет сходить с него новорожденная автомашина. Левая «палочка» (почти в полкилометра длиной!) — первая «треть», царство сварки и окрасочных машин. Средняя — вторая «треть» — занята цехами гальваники, обивки, моторов. Наконец, последняя — цеха шасси, завершение сборки, выход автомобиля на трек.

В этой третьей «трети» меня встречает дождь: крыши пока нет, бетонщики еще возводят фундаменты под оборудование, экскаватор осторожно выбирает какой-то дополнительный, только что появившийся в чертежах котлован…

Как много сделано, а сколько еще нужно сделать! Одно утешение: каждый день, на каждом участке картина меняется, меняется… Еще совсем недавно так было и в первой «трети». А сейчас тут повсюду встают сложнейшие станки и механизмы, трудится целая армия слесарей, в том числе шеф-монтажники иностранных фирм.

Это будущее сборочно-кузовное производство, СКП. Вдоль главного фасада — законченные служебные помещения, занятые пока жильцами временными, главным образом строителями. Вот пресс-центр, его «молнии» густо покрывают соседние стены. Рядом — сообщения штаба ударной комсомольской стройки… Так трудно координировать работу коллективов бесчисленных участков, управлений и трестов, «столпившихся» на стройплощадке, что нелегкую эту задачу помогают выполнять десятки штабов, пресс-центров, оперативных групп, даже созданы «советы секретарей смежных парторганизаций».

Захожу в одну из комнат. Плакатик на двери настраивает на этакий комсомольский лад: «Не шутить!» — достаточно грозно, и не улыбнуться нельзя. Здесь все просто и пусто: два стола, за одним из них — смуглолицый худощавый брюнет, которого сейчас требовательно зовет звонок телефона. Он откликается:

— Оперативная группа СКП слушает.

— Кто у телефона? — голос столь громок, что вопрос слышу и я.

— Майор.

— Ваша фамилия?

— Майор, — терпеливо повторяет брюнет. — Начальник штаба Майор, Василий Артемович…

Закончив телефонный разговор, объясняет уже мне: и в детдоме его звали не Васей, а Майором, так интереснее. А был на военной службе — командиром взвода, тоже, конечно, сварочного, всю жизнь ведет сварку — сплошь и рядом возникали недоразумения: во время дежурства по части откликнется в трубку «Майор слушает», а ему и начнут докладывать: «Товарищ майор, на участке второй роты…».

Изволь объяснять, что Майор совсем не майор, а рядовой. Впрочем, сейчас он уже не рядовой, а начальник, хотя и небольшой, начальник участка в цехе сварки СКП. Сперва, когда нанимался на ВАЗ и предложили ему эту должность, огорчился:

— Двенадцать лет работал на производстве, инженер…

— Вот и отлично, значит, справитесь.

— Последнее время был начальником отдела сварки в одном из институтов, был ученым секретарем совета НТО сварщиков…

— Тоже хорошо! Сваркой и станете заниматься. А у нас, знаете ли, несколько инженеров приняты на работу слесарями, и ничего, не жалуются.

— Мне хотелось принести максимум пользы, познать что-то новое.

— Позна́ете!

Василий Артемович смолкает, закуривает. Завершает рассказ:

— И вот — познаю. «Бросили меня на нуль», как здесь говорят, оказался в штабе. Осваиваю все виды строительных и монтажных работ. А в общем, жаловаться не на что. Интересно…

Неожиданно в штаб вбегает Леня Бойцов:

— Товарищ Майор! В гальванике монтажники бетонировать не дают! Идемте!

— Идемте, разберемся…

Выходим все трое. Спрашиваю Бойцова:

— Леня, как вы оказались в гальванике?

— Включили в оперативную группу. Странно, правда? Строев, что ли, придумал? Я ведь его… допрашивал!

— И какой результат?

— Тоже переживает. Кажется, честный человек. И виноватого нашел: прогресс виноват, техническая революция. Знаете, я ему поверил. Очень все это сложно.

Мы идем быстро, теряя дыхание, Леня рубит фразы:

— С Тугровым на бетоне я упирался в свой кусочек. Даже на монтаже ферм, сверху, видны только внешние приметы роста. Сейчас, когда помогаю что-то увязывать, дух захватывает — как все переплетается! И робею. Широты недостает. Только и могу бегать да сигнализировать, самому ничего не придумать, не изменить. А завод срастается. Ну, как в старой сказке: сбрызнуть мертвой водой — срастется, сбрызнуть живой — оживет… До живой пока не добрались, брызгаем мертвой. С утра до ночи. И все спешат. Знаете, в «Куйбышевгидрострое» восемьсот бригад! И у всех спешка. Ведь еще и зима на носу…

Мы доходим до свежеразрытой земли, глина липнет к ногам. Василий Артемович оборачивается ко мне:

— Вы не ходите дальше, здесь трудно… Какой смысл?.. Подождите, вернусь — поговорим.

Соглашаюсь. Устал протискиваться между громадными ящиками с оборудованием, перебираться через котлованы и земляные валы. Майор с Бойцовым спешат дальше.

Интересно, сколько километров пути этот начальник штаба проделывает за день в диковинно огромном корпусе? Два километра вдоль, полкилометра поперек — не жизнь, а тренировка на марафонскую дистанцию. Почти кросс — ведь полы тоже еще в работе…

Но вот и отделение гальваники. Наверно, Майор вздохнул облегченно: тут пол уже забетонирован. Совсем бы хорошо, только почему здесь стоит вода? Обойти? Терять столько времени? Василий Артемович решительно шагает напрямик, никак не подозревая, что его подстерегает котлованчик с незаконченным фундаментом. Шаг, еще один торопливый шаг, еще… Глаза устремлены туда, где задержались бетонщики и самосвалы с бетоном выстроились цепочкой. Все из-за монтажников, протянувших кабель. Эту заминку нетрудно расколдовать, только скорей бы туда добраться! Ботинки вздымают крохотные волны, брызги летят во все стороны. Еще шаг — и начальник штаба исчезает под водой, весь, только черные волосы остаются в поле зрения.

К нему на помощь спешат Бойцов, бетонщики, но Майор и сам выкарабкивается из котлована: слишком холодна ванна, не задержишься!

— Вот это нырнул! — дрожа и постукивая зубами, пытается он пошутить. — Солдатиком. Пускай там уберут кабель, пропустят самосвалы туда и обратно, а потом…

— Бегите, согрейтесь! Сделаем!..

Василий Артемович достает из карманов партбилет, сводки, сделанные за день заметки и, держа намокшие документы в руках, мчится в помещение штаба, где можно согреться и обсушиться.

Но едва он, разоблачившись до трусов, начинает прыгать вокруг электропечки, раздается настойчивый звонок телефона.

— Оперативная группа СКП слушает.

— Почему никто не отвечал? Звоню третий раз! Доложите обстановку.

И Майор докладывает. Конечно, не о том, что «искупался» — кому это интересно? Он говорит о разных заминках и неувязках, о том, как «остывает» корпус: надвигается зима.

Ах, если бы не зима!..

Но зима подходит, она то напомнит о своем приближении легким утренним морозцем, то подцветит белыми крапинками частую сетку дождя. Озабоченно вздыхают те, у кого еще нет крыши над головой. Вздыхают и те, кто кроет эту крышу, — сколько еще работы! Кровля здесь непривычной конструкции: укладываются гофрированные листы металла, по ним пласты легчайшего пенополистирола, а уже поверх него слои рубероида на мастике. Отличная кровля — и прочная, и тепло держит хорошо, и дождя не пропустит, благодаря мастике даже дыры в ней сами затягиваются, так и называется: «самозалечивающаяся». Но ведь она все-таки не «самонаклеивающаяся», а кровли на главном корпусе девяносто гектаров — девятьсот тысяч квадратных метров — с ума сойти! И не станешь ее наклеивать ни в дождь, ни в мороз. Ах, если бы не зима!..

Все суровее прогнозы, выдаваемые синоптиками, все внимательнее изучает их генеральный директор строящегося автозавода, Виктор Николаевич Поляков, и, кроме сведений о ходе работ, требует ежедневных сводок о температуре в цехах: пять градусов тепла — это необходимый минимум, если ниже — монтаж оборудования вести нельзя.

Любят ли автозаводцы своего генерального директора?

Не знаю. С ним трудно. Говорят, когда у Полякова особо хорошее настроение да произойдет что-либо отменно смешное, он заливается долгим и добрым раскатистым смехом. Возможно, ни разу не слышал. Сколько ни встречался, всегда он был деловит до сухости, требователен до педантизма, лаконичен до предела. И предельно организован. Свое рабочее время — ежедневно от восьми часов до двадцати — он планирует на две недели вперед, с точностью до получаса намечая, где, с кем и какой круг вопросов он будет решать. На эти полчаса собираются задолго оповещенные строители, монтажники, проектировщики, эксплуатационники — все, так или иначе связанные с цехом, с делом, о котором пойдет речь. И каждый обязательно продумает свои претензии и пожелания, заранее подберет формулировки, точные и краткие. Потому что болтунам нечего делать на таких обсуждениях: тридцать минут — слишком короткий срок, легковесные слова, пусть даже красивые, неминуемо окажутся лишними.

Добром поминают Полякова на Московском заводе малолитражных автомобилей, где он был директором до назначения своего заместителем министра автомобилестроения. Этот пост Виктор Николаевич занимает и сейчас, в его двухнедельных графиках оставлены клеточки для министерства, для Москвы.

В Тольятти же вечерние тридцатиминутки Поляков отводит для обсуждения результатов дня прошедшего и наметок на день грядущий. Его непосредственные помощники, начальники управлений и производств, таких обсуждений побаиваются, называя их «КВН», что можно расшифровать как «Критикует Виктор Николаевич», а можно иначе.

Скажу о себе. Прорывался я к Полякову в минуты, отведенные в его графике для «прочих дел», прорывался в утренний час, пока сложная машина дирекции не раскрутилась и вместо бдительной секретарши в приемной у телефона сидел ночной дежурный инженер. Свидетельствую: на любой точно заданный вопрос получал ясный, но кратчайший из возможных ответ; при любой попытке порасспросить: «Что новенького?» — генеральный директор старался очень быстро и вежливо попрощаться.

Разговор получался примерно такой:

— Виктор Николаевич, я хотел бы написать о вас.

— Обо мне писать не следует. Дальше?

— Но, Виктор Николаевич…

Уже не глядя на меня, он берется за особо срочные документы, скопившиеся на его столе за ночь. Большинство заранее подготовленных мною четких вопросов, даже, признаюсь, письменно изложенных в блокноте, отпадает: не спорить же с ним! Впрочем, вот о чем я его спрошу:

— Что вы считаете самой важной задачей стройки в настоящее время?

Получаю ответ:

— В девять тридцать начнется совещание генеральной дирекции. Разрешаю присутствовать.

Иду на совещание и убеждаюсь, что никакая, даже многочасовая беседа не дала бы мне такого полного впечатления о ходе строительства. Потратив на меня около ста секунд, Виктор Николаевич предоставил мне возможность узнать обо всех делах автозавода на очень высоком и ответственном уровне.

Дирекция временно разместилась в новом, только что достроенном по ее заданию корпусе Тольяттинского политехнического института. Зал, в котором проходит совещание, очевидно, предназначен для будущей большой аудитории. Левая, наружная стена его выполнена из стекла, и весь зал залит светом. Ряды стульев поднимаются амфитеатром. Внизу, в партере, стоит длинный стол дирекции, человек на шестнадцать, за ним вдоль всей стены — стенды с образцами деталей автомобиля ВАЗ-21-01, справками о положении дел: как изготовляются эти детали в Тольятти и на комплектующих заводах.

Девять часов тридцать минут. Генеральный директор встает. Ростом он очень высок, чуть сутуловат. Выждав несколько секунд, открывает совещание.

Речь идет о сроках доставки и монтажа импортного и отечественного оборудования — около десяти тысяч единиц общим весом более полутораста тысяч тонн, в том числе триста автоматических линий.

— Наше государство заплатило очень большую сумму за опыт капиталистической страны, — говорит Виктор Николаевич, — нужно использовать его быстро и полностью, на нас лежит огромная ответственность! Несмотря на то что темпы строительства превышают все ранее достигнутые в стране, мы отстаем от графиков. Подача тепла на все производственные объекты и в новый район города — вопрос первостепенной важности. Срыв на этом участке приведет к таким колоссальным потерям, что их будет трудно возместить.

— Октябрь, — взглянув за окно, не удерживается от вздоха один из инженеров. — Дождит. Дороги развозит. А крыша?..

Удивленно взглянув на него, генеральный директор продолжает:

— График должен быть непреложным законом. Если развезет дороги, нужно чистить их бульдозерами, вероятно, вы сами это понимаете. Нельзя размокать нам самим. О положении с кровлей доложено Совету Министров. Материалы будут, и если сумеем воспользоваться каждым перерывом в осенних дождях, оставшиеся сто девяносто тысяч квадратных метров кровли на главном корпусе покроем вовремя. Для этого требуется дополнительно тысяча человек. Задачу будем решать с нашими общественными организациями.

Секретарь парткома Федюнин согласно кивает головой. Председатель завкома Правосуд, на вид очень спокойный человек, пододвигает Полякову листок — очевидно, с наметками, где эту тысячу человек найти.

— К этому мы еще вернемся, — говорит ему генеральный директор. — Хочу, чтобы присутствующим было ясно: пока не начнем выпускать автомобили, мы ежедневно замораживаем гигантские капиталовложения. Нужно готовиться к пуску. Как обстоит дело с кадрами эксплуатационников? Четыре тысячи триста человек у нас уже обучены, — словно размышляет вслух Виктор Николаевич, — обучение продолжается… Знаем ли мы, точно ли мы знаем, чему и как они обучены? В частности, люди, которые стажировались в Турине, — как организована передача их опыта остальным? Доложите!

Один за другим о своих кадрах коротко докладывают руководители отдельных служб не существующего пока завода… А потом обсуждаются вопросы обеспечения технической документацией строительства так называемой промышленно-коммунальной зоны нового города: хлебозавода, мясокомбината, овощехранилищ, завода коньячных и шампанских вин… Я понимаю, что и это нужно, но все же удивлен, что для этих дел нашлось время сейчас, когда сегодняшнее, казалось бы, должно заслонить столь далекую перспективу.

Гендиректор, как-то удивительно умело пользуясь паузами и заминками в речи каждого, вставляет острые, укорачивающие выступления реплики. Его спрашивают:

— Есть неувязки в проекте, мы уже писали об этом… Что делать?

— Кончайте эту свадьбу.

— Виктор Николаевич, но вопрос-то надо решать!

— Да, и срочно. Решайте.

Делается длинный доклад о положении дел в Автограде, и Поляков вмешивается вновь:

— Зачем нам ваше перечисление? Написали на двадцати страницах, отняли у нас полчаса… А в новых кварталах пока нет даже уличного освещения, кино негде посмотреть, одна столовая. Приходится удивляться долготерпению поселенных там людей! Примем решение: переселить в новый район руководителей УКСа, транспорта и общественного питания, чтобы положение стало для них наглядней. Пора приступать к строительству Дворца культуры, концертного зала, всего центра города. Как дела с этими проектами?

— Проект монументальных сооружений будет готов весной или летом, он ведь должен быть выполнен солидно.

— Только сейчас вы нам докладываете, что нужно солидно проектировать! Это демагогия, извините за выражение!

— Это не демагогия, а жизнь!

— Жизнь без театра, без культуры — не жизнь!

— Можно начать эти работы без проекта, потом даже легче будет проект утверждать.

— А если начнем не так?

— Обсуждали же…

— Вы навязываете нам свою техническую политику, и это гнилая политика. Примите меры к тому, чтобы проект фундаментов монументальных сооружений иметь в первом квартале будущего года.

Уже в феврале 1970 года я видел макет городского центра и не без удивления разглядывал двухъярусную площадь с величественными зданиями, создающими ансамбль своеобразного, сугубо современного кремля. Но это потом, в феврале, а пока что меня удивляет выступление Правосуда:

— Нужно вызвать сюда представителей проектных институтов, добиться, чтобы они дали через три-четыре месяца хотя бы чертежи фундаментов зданий центра, — говорит председатель завкома. — Необходимы проекты уличного освещения и озеленения новых кварталов. Медленно идут работы по благоустройству набережной, строительству спортивных сооружений.

Тогда я еще не представлял себе, какие дела может взвалить на свои плечи профсоюзная организация…

А генеральная дирекция возвращается к разговору о битве за тепло, и Василий Правосуд рассказывает, что намечено послать кровельщиками на крышу мастеров и начальников будущих цехов, будущих сварщиков автомобилей, инженеров отдела оборудования, геодезистов, работников управлений.

Василий Майор надевает рабочий костюм.

— На крышу полезешь? — спрашивает его жена.

— Так нужно. А то пойдет дождь и опять начнутся простои.

— У строителей простоев не бывает, нет другого дела — можно мусор вытаскивать.

— Ада, мы же не строители, а эксплуатационники, у нас задание: помочь покрыть главный корпус. Дождливую погоду приходится пережидать.

— Естественно, зарплата идет, отчего бы не подождать? Вы нарушаете основной принцип — распределение по труду. Ах, Майор, ты занимаешься странными делами: то бегаешь по заводу, то лезешь на его крышу.

— Я не виноват, что мне доверили оперативную группу! Думаешь, легко? Пришла бы, посмотрела!

— Приду. У меня как раз в институте свободный день. Идем, и не сердись, я пошутила: у меня идеальный муж, Майор. Но согласись — и жена у этого Майора идеально терпеливая. Идем!

На небе ни облачка, травы пустырей чуть опушены инеем — день начинается по-настоящему ясный…

— Майор, тут же целый город! — восклицает Аида Александровна, едва они поднялись на крышу. — Площади, дома, осталось только деревья посадить!

— Не размахивай руками и, пожалуйста, не упали, а то у меня будут неприятности.

— Если я упаду, у меня неприятностей будет еще больше, здесь достаточно высоко. Работай спокойно!

Надо же сказать такое: «Не упади, а то у меня будут неприятности»… Но Ада не обижается, сама напросилась, а ведь без разрешения медкомиссии к работе на крыше никто не допускается. Правда, работать она не собирается, только посмотрит — и обратно…

Снизу вздымается дым, кран подает порцию за порцией адского варева — мастики. Вот уже и Майор тащит ведра мастики, нашел себе место в какой-то бригаде инженеров и техников, они раскатывают рубероид и мажут его, мажут… Нет, надо отсюда уходить. Разве что еще посмотреть, что делают другие?

Для освещения главного корпуса на крыше смонтированы длинные, пятидесятиметровые световые фонари, по ширине здания помещается семь фонарей, высотою они три метра. И когда смотришь на готовую крышу, перед тобой встает диковинный сказочный город, ни на один из виденных в жизни непохожий: длинные ряды стеклянных домов, кое-где пологие въезды на их крыши. А по бесконечным «улицам» мчатся грузовые мотороллеры с прицепами, бойкие девушки, прозванные здесь «адскими водителями», развозят материалы на рабочие места — не только меж домов, но и наверх, на фонари, даже с фонаря на фонарь переезжая по мостикам!

А вон в сторонке ползет с прицепленной тележкой трактор «Беларусь». Трактор — на крыше! Чудеса!

Высокий кран подает снизу, с земли, материалы. Там, внизу, дымно и неуютно, там осенняя распутица и грязь. Здесь невиданная чистота, подчеркнутая штабелями белейшего пенополистирола. Девушки расстилают его, одна потащила для укладки целый штабелек. Она такая сильная или этот материал такой легкий? Надо попробовать… Вообще, когда все вокруг работают, бездельник чувствует себя ужасно глупо!

Аида поднимает огромную груду пенополистирола и кажется себе богатыршей. Жаль, что ее не видит Вася. А может быть и лучше, что не видит?

Она отнесла материал девушкам. Пошла за второй грудой… За третьей…

На этот день к рабочим «Куйбышевгидростроя» и работникам автозавода на крыше добавился еще один человек: старший преподаватель Тольяттинского политехнического института Аида Майор.

Вот какое дело — кровля!

А под этой кровлей упорно работают мастера сотен специальностей. Где-то среди них работает и Марика. Леня говорил, что найти ее нелегко, но если долго ходить, запрокинув голову…

Вот же она!

Или нет?..

Маляры в своих пестрых от краски комбинезонах высоко под крышей с удочками краскопультов в руках наступают на грубые рыжие фермы. Брызги распыленной краски ложатся на металл, и весь фонарь становится ажурней, легче, словно теряет свой вес. Позади маляров остается светло-серая гребенка настила кровли, опертая на угольники салатного цвета. Он очень точно назван, этот цвет, действительно «салатный»…

Я издали любуюсь Марикой и ее работой. Она занята делом и не замечает меня. Но вот опустила голову, посмотрела вниз, даже, кажется, улыбнулась и подмигнула: славная, гордая своей работой женщина, может быть, даже такая же хорошая, как Марика, может быть, даже еще лучше — но не она.