Высокий счет

ВЕСНА СЕМИДЕСЯТОГО

Как ни сжаты были все сроки на строительстве автогиганта, перед пуском напряжение еще повысилось. Ежедневно собирался штаб у начальника «Автозаводстроя» Цвирко, здесь и Майор отчитывался за сутки: сколько бетона заказано, сколько получено и уложено, где строители все еще мешают монтировать оборудование…

Для ускорения работ дирекция решила: направить на помощь строителям пятьсот эксплуатационников и за один месяц подготовить к монтажу цех сварки и соседние с ним производства в первой «трети» главного корпуса.

Расскажу сразу: через месяц этих заводчан перевели на вторую «треть», потом на третью, да и у всех строителей и монтажников ударный месячник стал двухмесячником, а потом, без особо громких слов — пятимесячником. Строители завершали свои дела, рванулся вперед и монтаж оборудования, так рванулся, что иностранцы диву дались. А их, иностранцев, в те дни собралось на автозаводе порядочно. Как только начался монтаж оборудования, появились в цехах и шеф-монтажники заводов-поставщиков, и наших, и зарубежных, и персонал фирмы «Фиат», по генеральному соглашению обязавшейся оказать помощь в приобретении иностранного оборудования, в обучении эксплуатационников, в наладке и пуске завода.

Шеф-монтаж во всем мире ведется издавна: представители фирм присутствуют при распаковке ящиков, осматривают фундаменты под свои станки и механизмы, в какой-то степени крышу над ними, передают чертежи, за чем-то наблюдают, в чем-то участвуют лично… «Шефами» становятся люди бывалые, удивить их трудно. Но масштаб и темпы здешнего монтажа изумили даже их. Начали поступать поздравительные телеграммы от некоторых зарубежных фирм… А один из «шефов» прибежал к Майору консультироваться:

— Пожалуйста, помогите! Ваши работать так хорошо, мы хотели сделать им, как делают у вас… Ну, эклер!

— Пирожное? — ничего не понял Майор. — Нашим монтажникам?

— Да, — не понял француз. — На стенку! Как у вас!

И он чертил пальцем в воздухе зигзаг: «молнию» они решили выпустить, по-французски «молния» — эклер.

Были на этой стройке и такие удивительные «молнии». Заграничные.

А был и такой случай: к приезду представителей другой французской фирмы рядом со штабом Василия Артемовича была приготовлена комната для «шефов». Внесли туда кое-какую мебель, но сейф для документации по ошибке затащили в штаб, так что в кабинете фирмы железного бумагохранилища не оказалось.

Представитель фирмы господин… ну, назову его, допустим, Патинье, нахмурился: как так?

— Пока положите бумаги здесь, у меня, — предложил Майор, — а ключи от сейфа и от комнаты возьмите себе. Сейчас я рабочими не располагаю, а завтра перенесут.

— Он не очень тяжелый, — задумчиво сказал господин Патинье, неплохо говоривший по-русски, и приподнял угол сейфа. — Попробуем?

— Господин Патинье, я вам гарантирую, что чертежи будут целы!

— Понимаю, — печально сказал Патинье.

— Наконец, вторую такую же линию мы будем изготовлять сами, здесь, во вспомогательных цехах автозавода, так что чертежи вам все равно придется передавать нам.

— Понимаю, — печально повторил Патинье. — Но, видите ли, моему отцу когда-то пришлось иметь дело с русскими, и он просил меня быть как можно осторожнее. Это я говорю вам доверительно. Я поражен тем, что здесь увидел, но понимаю, что без иностранной помощи вы… Впрочем, не будем вдаваться в политику. Вы, вероятно, коммунист?

— Да.

— Не сочтите за излишнюю недоверчивость, но, может быть, вы будете любезны — возьметесь за сейф с той стороны, а я с этой…

Представитель советского автозавода взялся с одной стороны, представитель капиталистической фирмы — с другой. Благополучно вышли из комнаты, доперли сейф до соседней. Первым в двери полез господин Патинье. И то ли сил своих не рассчитал, то ли порога не заметил, едва впятился — рухнул навзничь, уронив сейф себе на ноги.

— Господин Патинье!

Ни звука, и вообще никаких признаков жизни. Василий Артемович постоял, держа свой угол сейфа: опустить — как бы не отдавить ноги напрочь, но и стоять так совершенно невозможно! Майор рывком скантовал сейф в сторону, освободив ноги шефа. Господин Патинье не шевелился.

Поскольку события разворачивались на пороге, на ходу, в комнату заглянул случайный прохожий… Второй, третий… Убедившись, что господин Патинье дышит, Василий Артемович оставил его на попечение собравшихся и пустился бежать в санпункт.

— Без чувств лежит, понимаете, помочь надо человеку, — запыхавшись, объяснял он дежурной медсестре: — Французский подданный, международный конфликт может получиться! Спирту бы ему дать глотнуть, в таких случаях помогает!..

— Укол сделаю, нашатырного спирта дам понюхать, а внутрь не полагается. Бежим!

Впрочем, господин Патинье очнулся еще до укола, они спешили напрасно. Очнулся и просительно сказал:

— Водки бы… Отцу всегда помогала русская водка…

Дали бы — под рукой не нашлось. А что касается недоверия, впоследствии оказалось, что у господина Патинье для этого имелись основания: его отец когда-то давным-давно был русским промышленником, от революции бежал, скитаясь по заграницам, даже фамилию «потерял» — сменил. И долгие годы ждал: когда же русские большевики одумаются и позовут хозяев обратно — хозяйничать?

Не дождался. С тех пор ни в чем не верил советским людям и сыну заказал: не верь!

Но это — случай нетипичный. Многие зарубежные инженеры оказались неплохими товарищами, и сам Майор скоро получил возможность в этом убедиться.

В апреле юбилейного ленинского года чудо было сотворено: комиссия под председательством главного инженера ВАЗа Евгения Башинджагяна проверила весь бесконечно сложный механизм, все линии, ведущие к главному сборочному конвейеру. И в ночь на семнадцатое апреля конвейер «сбрызнули живой водой», он ожил, начал двигаться!

В честь столетия Владимира Ильича Ленина с конвейера сошли автомобили — самые-самые первые, почти экспериментальные, но сошли!

Случайно пропустив это событие, я попытался отыскать на заводе вездесущего Майора — уж он-то все подробно расскажет! Увы, как часто бывает, когда ищешь вездесущих, я его не нашел.

Вечером направился к Майору домой. В Автограде медово светились теплые соты окон. Радовали глаз ровный асфальт дорожек, газоны, окаймленные аккуратными рядами кустов. Давно бы так!

Знакомая половинка малосемейки…

— Майор верен себе, — пошутила Аида Александровна. — Если он привез меня сюда, то сам, естественно, уехал отсюда. Знаете, куда? В Италию. Хотите почитать его письма? Вот хотя бы это.

— Ну, и как он, выспался?

— Конечно, нет! Вот последнее письмо.

— Видите! Скучает! — шутливо ободряю я хозяйку. — И дальше столько нежных слов… Вернется!

— Конечно. Но нам так хорошо, когда мы вместе… Знаете, ведь я была его школьной учительницей — разумеется, в школе рабочей молодежи. Меня направили в Татарию преподавать, его туда же — сварщиком на нефтепровод. После первого же моего урока Майор заявил товарищам: «Историчка-то у нас — подходящая!.. Женюсь на ней». Друзья посмеялись и забыли. Вспомнили, когда мы позвали их на свадьбу. И до сих пор Майор любой свой шаг обсуждает со мной. Я не сильная натура, он сильнее, но общее направление задаю я. Пока он раздумывал, ехать ли нам в Тольятти, — он знал, что здесь мне будет трудно, — я направила сюда документы и раньше Васи получила сообщение, что «избрана по конкурсу старшим преподавателем кафедры философии». Профессия у меня наследственная. Отец, правда, был секретарем райкома, а вот мама — преподаватель истории.

— Она и сейчас работает?

— Нет, ушла на пенсию. Мы подбросили ей нашего Игорька, и это все решило. А то Игоря воспитывали пес Белый и улица. Серьезно, мы оставляли его в санках на улице. Белый — отличная сибирская лайка, улица — родная, ивановская, но все-таки… А теперь все наладилось. Игорек у бабушки, мы с Майором вдвоем, и иногда он донимает меня расспросами, почему есть еще среди наших людей корыстолюбцы, почему у нас, в том числе и на автозаводе, не все идеально… А я проповедую ему так же честно, как и своим студентам, что есть пока и мямли, и бюрократы, но в большом масштабе положительные тенденции необоримы. В программе партии сказано, что гармоническое развитие личности — это гармония духовного богатства, нравственной чистоты и физического совершенства. Меня увлекает задача исследовать гармонию рационального и эмоционального, соответствие физического развития гармонии нравственного и социально-психологического.

— Это целая научная работа!

— Да, кандидатский минимум я уже сдала, пишу диссертацию. Первая часть — теоретическая, исследование самих понятий. А вторая — о том, как условия социализма формируют такую гармоническую личность, в частности, в условиях нашего нового промышленного района. Мне очень помогает Вася. И не только потому, что он опытнее житейски, нет, у него замечательная черта: он очень много видит, делится впечатлениями, обсуждает их со мной да тащит меня всюду за собой, чтобы хоть присутствовала, наблюдала! А теперь уехал, один!..

— Всего на несколько месяцев.

— Это долго. А мне даже поворчать не на кого. Все та же комната с полосатыми обоями, но теперь еще и без Майора.

— Все будет, Аида Александровна, будет у вас и комната неполосатая, и даже квартира!

— Скорей бы!..

Все будет. Ах, если бы вовремя! Когда же мы научимся выполнять в срок не только «самое главное», но и все остальное? Сколько новых предприятий страны мучается из-за того, что запланированное для них жилье выстроено в половинном размере! Ведь произведены строгие расчеты потребности и в рабочих, и в квартирах для них, в сметы и графики внесено абсолютно необходимое, а мы позволяем себе отставать, в части «соцкультбыта» особенно. Сколько огорчений это приносит и строителям, и эксплуатационникам! И как трудно жить горожанам обживаемых городов.

А в исключительных случаях…

Исключительный случай был у Бойцовых. Зиму они провели в общежитиях, но чуть потеплело, вернулись на пляж, где домовитая Тоня весело хозяйничала во время декретного отпуска.

Схватки у нее начались рано утром, Леонид был еще дома. Тоня лежала, закусив губу, чтобы не закричать.

— Тебе не очень больно? — спросил Леня, склоняясь к ней.

— Нет, — она поморщилась, хотя старалась улыбнуться. — Наверно, Леня, это всегда так бывает. Просто непривычно. Нужно скорее дойти, чтобы все не началось тут. Идем, я, наверно, дойду.

Они дошли благополучно, и Леонид, сдав Тоню сестрам и санитаркам, остался в вестибюле, наивно рассчитывая, что все скоро окончится. Но прошли минуты, полчаса, час, пожилая санитарка положила ему на плечо руку и мягко сказала:

— Ну, чего ждешь? Иди домой, здесь изведешься только.

— Принести ей что-нибудь? Я бы сбегал.

— Принеси. Соку можно какого-нибудь или компоту в банке — ей пить захочется, и нужно пить, для молока, ведь кормить будет, хоть это-то ты понимаешь?

— Понимаю.

— Ну вот и беги, если такой понятливый!

Леня помчался в магазин. Не замечая очереди, подошел к прилавку и объяснил продавщице:

— Жену в роддом отвел, сына сейчас рожает, дайте для нее что нужно, пожалуйста!

И очередь, в ранний час открытия магазина состоявшая почти исключительно из женщин, потеплела, безропотно отодвинулась, уступая Леониду место, принялась деятельно советовать:

— Вот апельсинов еще купи. И молока.

— Тоня сгущенку любит, прямо так сосет из баночки.

— И сгущенку купи, не помешает!..

Теперь надо было позвонить в роддом, наверно, уже пора. Вон как раз на углу новенькая будочка телефона-автомата…

Но трубка в будочке отсутствовала, очевидно, срезанная юными радиолюбителями. «За такое варварство неплохо было бы руки обрывать», — мелькнуло в голове у Лени. Но шевельнулась эта мысль неярко, смутно, сразу вытесненная другой: их Сережка никогда не будет обрывать трубки и вообще вырастет образцовым гражданином страны, они с Тоней воспитают его отлично, уберегут от всех ошибок, сделанных когда-либо ими самими.

Ах, как неловко Леня упал на катке тогда, в детстве, как нелепо он упал на спину! Хорошо, что обошлось благополучно, а ведь мог и глаз у Тони вышибить. Все прошло, остался только милый шрамик. Но опасность-то была! Смертельная!

Нет, не тогда. Смертельная опасность сейчас. Четыре раза Тоне приходилось ложиться в больницу, чтобы сохранить ребенка, что-то у нее было не в порядке. Они могут погибнуть — и Тоня, и Сергей. Может быть, пока Леонид запасается молоком и фруктами, он уже остался одиноким? Все это такое древнее, странное, не продуманное природой и до сих пор ничуть не измененное людьми! Ему до ужаса реально представилось, что Тоня уже погибла, лежит с лицом, настолько искаженным болью, что лишь по шрамику на щеке ее можно узнать!..

Он ринулся обратно в магазин, где, едва взглянув на него, все испугались и за Тоню, и за него самого. И только он бросил слово: «Телефон!», продавщица приподняла затертую локтями доску прилавка, пропустила его в служебную комнатку, где на столике, заваленном накладными, поблескивал черный аппарат.

— Все идет хорошо, — ответили из роддома. — Позвоните через час, могут быть новости. И не нужно так волноваться.

Голос был спокойный, Лене стало стыдно за свою слабость. Конечно, его Тоня молодец, сын будет великолепный! И сразу вздохнулось так глубоко, что в нос ударил слитный букет запахов селедки, сыра, ванили… Леонид заторопился на воздух, чтобы не было перед глазами пыльного стекла с частой и прочной решеткой. Он еще заставил себя позвонить на работу, предупредить, что не может прийти, потому что Тоня уже в больнице, новости ему обещают сказать лишь через час. И только тогда выскочил на улицу.

Вечером, когда совершенно изнемогший Леонид пришел в роддом не то в восьмой, не то в десятый раз, ему, наконец, сказали:

— Поздравляем, папаша. У вас родился сын, три кило семьсот.

— Ого, сколько!

Леонид не знал, какими родятся дети, ему не с чем было сравнивать, и он поразился: маленькая Тоня родила богатыря, это же страшно много, почти четыре килограмма! Ему остро захотелось подержать в руках своего Сережку, такого тяжелого парня! В крайнем случае, хоть издали взглянуть на него.

— Сестрица, пусть они подойдут сюда. Ну, пожалуйста!

— Ей нельзя вставать. Она не может.

— Ей плохо? Что-нибудь не так?

— Все так, ваша Тоня молодец. Ну, подождите вот здесь…

Она подвела его к стеклянной двери, занавешенной изнутри. Леня прислонился лбом к холодному стеклу и почувствовал, что переносица у него дергается. Скосил глаз: да, даже видно, как смешно она дергается. Дикость какая, у него сын, все благополучно, а нос вдруг начал прыгать!

Шторка отодвинулась, и сестра поднесла к стеклу какой-то белый, невероятно длинный сверток. Неужели Сергей такой долговязый? А лицо-то какое у него красное, маленькое-маленькое личико. Такое сморщенное, что Леня невольно передразнил сына, состроив уморительную гримасу. Медсестра широко улыбнулась. На лице у нее была марлевая повязка, но улыбка все равно вылезла наружу, а уж глаза и совсем смеялись.

Потом Леня писал восторженное письмо своей Тоне; еще раз опорожнив продуктовую сумку, соорудил новую передачу; вывел на песке перед окнами роддома: «Молодец! Я очень тебя люблю!» — и расписался, чтобы Тоня, когда она сможет подойти к окну, поняла, что это именно он, Леня, любит ее и знает, что она молодец. После этого началось нечто вообще несообразное: он почему-то подпрыгнул и зашвырнул пустую сумку на крышу двухэтажного корпуса роддома. Правда, очень обрадовался, когда, скользнув по крыше, сумка вернулась на землю. Древняя горбатая бабка, проходившая по улице, укорила:

— Ну чего хулиганишь, там люди мучаются!

— Бабушка, сын у меня! Мальчишка!

— Сам ты мальчишка, погляжу я. Сумку-то пожалей, пригодится, сюда еще наносишься, милок. Тут ведь как кому повезет…

— Уже, бабушка, родила! — не понял ее Леонид. — Три кило семьсот, понимаете, почти четыре кило!

И он помчался домой на пляж такой счастливый, что прохожие улыбались, глядя на него. И Негри, умница Негри, прыгала вокруг Леньки, смешно растопыривая лапы, что всегда было у нее признаком особенного восторга.

— Три кило семьсот! — рассказывал он утром шоферу попутной машины, потом Тугрову и другим ребятам из бригады. Совершенно ошалевший от счастья, он забыл, что ему и выходить-то нужно было в ночную смену: их бригада работала круглосуточно, чтобы скорее дать фронт работ монтажникам.

— Раз приехал, давай включайся, — сказал Тугров, — на ночь хотя бы я останусь…

— Сеня, что я буду один на пляже делать ночью? И сегодня-то намаялся. Давай, я пока похожу по нашему прессовому. В роддом позвоню, в штаб сбегаю… А ночью выйду.

— Дело твое.

И вот он у Леонида перед глазами — прессовый корпус. Каждый день Бойцов видел его мельком, торопясь к рабочему месту. Ну, еще в обед два прохода, тоже наспех. А сейчас Леонид идет по цехам неторопливо, подолгу останавливаясь возле каждой линии.

Стройными шеренгами, в затылок друг другу, выстроились прессы. Их массивные устои… Нет, ничуть они не массивные. Сейчас они раскрыты, распахнуты настежь зеленые и желтые дверцы, и за ними обнаружилось все тайное: белейшие шкафчики с трубопроводами и вентилями, разноцветные приборы и кабели.

Пульт управления — двадцать пять лампочек: белые, красные, зеленые, пятнадцать кнопок и ключей. Все предусмотрено. Например, смазка выключается только через минуту после остановки пресса: стой смазанным! А если смазки нет, весь пресс не включится. Если смазка отказала по ходу работы, одна из лампочек начинает мигать. Нажал кнопку — мотор закрутился.

Эксплуатационники шутят:

— Пресс работает автоматически, кнопку нажал — и спина мокрая…

— Тут как будто пульт не слишком сложный, — сказал Леня.

Бригадир электронщиков Александр Еременко, человек, влюбленный в свое дело, покосился на Леонида, усмехнулся: «несложный», видите ли, пульт! Сказал парню в тон:

— Да, тут элементарно, ни магнитных устройств, ни машинных.

— А это что за схема у вас в руках?

— Тоже элементарно: четыре транзистора, тринадцать резисторов, шесть диодов, два стабилитрона, потенциометр да четыре емкости. Ясно? — И видя, что парень этой мудреностью не добит, добавил сверх комплекта: — И еще тиристор.

— А тиристор тут зачем? — спросил Бойцов.

— Да ты слово-то такое раньше слыхал? — уставился на него Еременко.

— Тиристор — это управляемый диод, — сказал Леонид. — Причем управляющий сигнал опять дает электроника, очень просто.

— Верно. Ты откуда такой умный?

— С детства радио увлекался. И в армии пришлось с этим дело иметь. А вы давно работаете по электронике?

— Давно. Ладно, я пойду, там у меня с одной рулонницей нелады, надо посмотреть.

— Можно я с вами? У меня сегодня есть время.

— Пошли.

Шагая рядом с Еременко, Леня вдруг спросил:

— Александр Артемьевич, а что у вас с лицом? Оспа?

— А ты откуда меня знаешь?

— Ну, вы и в профкоме, и народный контроль, и вообще… Еременко!

— Я тебя тоже где-то примечал… В оперативной группе, пожалуй. Бывал? Тебя как зовут-то?

— Бывал. Бойцов Леонид. Так что же у вас с лицом?

— А ты въедливый! Что, некрасиво? По-моему, ничего, вроде тетради по арифметике — в клеточку… Ну, считай, что оспа. А некоторые думают, что я шилом бреюсь. Я, брат, с одиннадцати лет без отца, без матери, под лед проваливался, под пароход затягивался, в войну смертей навидался, так что лицо — не самое важное!

— И седина поэтому?

— Ты что, сквозь берет видишь?

— Нет, выбивается один клок.

— Так он один у меня и поседел… Глазастый ты, Ленька! Вот смотри — мучает нас эта штука!

Перед линией прессов стояла небольшая, на вид несложная машина: и вся то ее задача — размотать часть рулона листовой стали и подать ее на пресс. Хитрость в одном: рулон должен откручивать столько стали, сколько нужно прессу, ни больше, ни меньше. А пресс работает рывками: удар — и остановка.

— Видишь, — объяснял Еременко, — тут микропереключатели, рычажок. Пресс остановился, лента провисла, нажала на рычажок, тот включает микрушку, она говорит электронному блоку: задержи сигнал на возбуждение, понизь напряжение на генераторе. А блок завирается: нужно идти назад, а он командует вперед. Ложный сигнал. Откуда приходит, почему? Все молчит, что делать — не знаем.

— Давайте, попробую разобраться.

— Пробуй.

— Инструмент бы…

— Бери: паяльник, отвертка, плоскогубцы. Еще голова нужна, но это ты своей попробуй обойтись. Впрочем, и я сюда заходить буду… Счастливо!

К концу смены рулонница заработала.

— Как же это ты догадался? — недоумевал Еременко. — Тут у меня инженеры парились и техники!

— Да я разобрался потихонечку, она же сама говорит, где у нее нелады… Нашел, исправил…

— Да у тебя же талант, Ленька, у тебя незаменимое качество: техническая интуиция! Ты почему не на электронике?

— Когда нанимался, сказали, что таких не требуется, что нужны люди на монтаже корпуса.

— Было. Все было. А чего там задержался?

— Что ж набиваться? Где нужнее, туда и направили.

— Хорошо у тебя голова варит, а недоваривает. Теперь здесь нужнее. Ну-ка, говори, где тебя искать, откуда добывать?..

Записал. И уже примерно через месяц перетащил Бойцова в электронщики.

Но это через месяц. А тот день принес еще кое-какие события:

— Собирайся, — сказал Тугров, — я к тебе гостей пригласил.

— Я же сегодня в ночную!

— Все равно здесь болтаешься. Домой съездишь и вернешься. У нас и машина есть, в один конец довезем, это в нашей возможности.

Через час Тугров показывал Ленькины хоромы постройкомовцам:

— Вот, смотрите! Техника на грани фантастики.

— Не дворец получился, но жить можно, — упрямо сказал Леня.

— Не знаю, как родителям, а новорожденному тут даже не тесно будет, — усмехнулся один из гостей. — Ну, что ж, все ясно…

И когда через неделю Тоню выписали из роддома, встречать ее вместе с Леней пришел Арсений, выступивший и на этот раз в роли доброго волшебника. Даже не пришел, а приехал на «дежурке».

Больше того, когда тугровский грузовичок добрался до пляжа, Арсений сказал:

— А теперь собирайте свои манатки и давайте производить погрузочные операции. Поскольку Ленька так никуда и не ходил, ключ от вашей комнаты я вручаю тебе, Антонина. Поехали!

— Сенька! — закричала Тоня. — Сенечка, дай я тебя расцелую!

— Тише ты, психованная, — солидно отстранился Тугров, — ребенка травмируешь такими криками и действиями! Ну ладно уж, целуй, только осторожно…

К слову сказать, когда через месяц пришел срок кандидату в члены партии Леониду Бойцову получать партийный билет, вручал его Суворов. Он беседовал с Леней. Расспрашивал о делах, мечтах, о жизни, и Леонид как-то незаметно весело обмолвился, что долго прожил с женой в будке на пляже.

— Стойте, так я же о вас слышал! — сказал Суворов. — Вот у меня и в календаре давно записано: «Бойцов с женой на пляже». Просьба была устроить. Что ж вы ко мне не приходили?

— Не хотел, чтобы меня «устраивали».

Новоселье… Все еще не везде в Автограде были газоны и дорожки, потому что работы, коротко называемые «благоустройством», отставали. Но все равно новоселы были счастливы и азартно втаскивали на этажи свою нехитрую мебель, в комплект которой обязательно входили кровать (как же без нее?), телевизор (тоже предмет первой необходимости), холодильник (покупай, пока есть, потом не купишь!).

У Лени с Тоней на первых порах были сенник, радиоприемник, неожиданный подарок Тугрова — детская кроватка, и больше ничего: ведь в сторожке и стула-то доставить было негде…

Но уже через день у них появились тахта, шкаф, а Леня, раздобыв стремянку, долбил зубилом железобетонную перемычку над окном: Тоня купила занавески и карниз.

И в соседней комнате, и во всем доме шел стук и скрежет: новоселы делали такие же дыры. Шлямбуром. Зубилом. Электродрелью. Отбойным молотком. И даже ножницами.

— Почему так? — как всегда, немного по-детски допрашивал меня Леонид. И мы вместе считали, сколько тысяч человеко-дней уходит в масштабе страны на эту долбежку.

Пробовал я выяснить, в чем тут дело, у проектировщиков:

— Послушайте, это же эталон городов будущего! Что, и в далекой перспективе мы будем крошить железобетон, чтобы повесить занавески? Можно же на домостроительных комбинатах закладывать в перемычку деревянные пробки!

— Это им сложно технологически.

— Хорошо. Сразу ставить крюки.

— Они будут ломаться при перевозке.

— Ладно. Крюки с шарниром, пусть в дороге прижимаются, как уши у зайца.

— Конечно, какую-то закладную деталь можно сконструировать. Но ведь это мелочь! Почему, собственно, это вас так волнует? Зачем столько страстности?

Действительно, мелочь. Летают автоматические космические станции, механические руки манипулируют радиоактивными веществами в герметически закрытых камерах, изобретены сказочные конструкции и приборы, а вот приспособления для подвешивания занавесок освоить наша промышленность никак не удосужится.

— Новоселы все равно счастливы. Подумаешь, сложность — продолбить две дыры! Это своего рода обряд, священный ритуал, если хотите, — сказал мне один из проектировщиков.

К чему такие нелепые обряды, зачем мириться с мелочами, из которых порой вырастает и крупное? Конечно, счастливы новоселы, и все мы счастливы. Но можем быть еще счастливее!

Свой праздник Бойцовым пришлось отложить: уж очень ослабела Тоня. Но время взяло свое, и пришла та неделя, когда Тугрова позвали на новоселье.

— Приходи в субботу, — пригласил Леонид. — И Васю Кудрина прихвати, все-таки бывший хозяин.

— Кому бывший, а я и сейчас в его «засыпушке» обитаю, постоянно имею полное общение. Ладно, приведу.

Неожиданно для Тугрова Вася принял приглашение прямо-таки с энтузиазмом:

— Сеня! Это же здорово! Знаешь что, давай всех удивим, привезем Леньке рыбы? Живой, а? Как раз есть случай, звали меня на пятницу порыбачить! И «Москвича» своего мне нужно обкатывать…

— Чудик, я же в пятницу буду в поте своего лица монтировать стальные конструкции!

— Сеня, при твоих способностях ты не то что день — неделю отгула получишь. А рыбалка будет невероятная, обещаю!

— Нерест, что ли, идет?

— Ага, вроде нереста, — подмигнул Кудрин. — Едем?

Отпроситься с работы удалось. Хотя заядлым рыбаком Арсений не был и свысока глядел на чудаков, способных битый день просидеть с удочкой, идея притащить свежей рыбки Леньке на новоселье ему понравилась.

Выехали чуть свет, но добирались долго. В поселке зашли в один из домов, где высоченный вялый парнюга, подержав в руках привезенную Кудриным поллитровку, обиженно оттянул губу:

— Ты что, смеешься? Мало, Васька.

— Еще две таких есть. После рыбалки разопьем.

— Давай их сюда, обе давай. После рыбалки вам надо на машину и в темпе к дому. Пока загони «Москвич» во двор, чтоб глаза не мозолил, сети клади ко мне в мотоцикл, в коляску. Давай поскорей.

Василий послушно отправился выполнять распоряжение, а Тугров оглядел неказистое убранство комнаты, понаблюдал за ее хозяином. При богатырском росте тот выглядел таким раскисшим, словно ему трудно было таскать и широкие плечи, и смешную, под нулевку стриженую голову. От нечего делать Арсений спросил:

— Ты кем же здесь работаешь?

— А тебе что?

— Да ничего. Думал, что при таком размахе физического развития тебе можно бы податься в баскетболисты или хотя бы в женскую бригаду начальником, туда видных мужчин подбирают.

— Не могу. Нервный я, больной. Раздражусь — стукнуть могу.

— Знаешь, и я могу, — доверительно сказал Арсений. Но умолк: черт его знает, этого парня, лучше не связываться.

Василий передал парнюге еще две поллитровки и поторопил:

— Поехали!

Он уселся на седло позади хозяина. Тугрову предоставили коляску, и ноги его сразу запутались в прочном капроне сетей.

— Не порви! — угрожающе шепнул Васька. Он был полон охотничьего азарта, глаза его так сверкали, что и Арсений загорелся: может, и верно будет что-то невероятное? После короткого броска к озеру, к низинке, где столпились деревья молодой невысокой рощи, они остановились. Тугров охотно начал распутывать бредень вместе с Василием.

— Вы рыбачьте, а я пока вокруг поеду, — сказал парнюга.

— Давай вместе порыбачим, — предложил Арсений.

— Нет, мне надо вокруг. Я объеду и вернусь. Вы здесь и бросайте возле рощи. Много не ловите, не увезти будет.

Тугров рассмеялся: ох уж эти рыбаки, скажут же…

— Тут не глубоко? — осведомился Василий.

— По грудь. Все ровненько, бульдозером делано, потом еще вручную ровняли.

Парнюга уехал. Друзья разделись, забрели в воду. Василий забирался все дальше, радуясь гладкому дну, предвкушая добычу. Арсений шел ближе к берегу, и Кудрин шипел на него: «Быстрей иди, чего волынишь? Уйдут ведь, уйдут…» Наконец, повернул назад.

— Теперь на берег, быстрей тащи, слышишь? Да сходись ты, сходись, упустим!

Бредень наливался тугой непомерной тяжестью, оба тянули изо всех сил.

— Тины небось набрали, — высказал предположение Тугров.

— Не должно быть. Зацепили, наверно, за что-нибудь. Жаль, порвем сеть… Ладно уж, тяни!

Бредень тяжко выполз на отмель. Не было здесь ни тины, ни зацепов. Под еле заметной капроновой паутиной переливались живым золотом некрупные карпы, тесно, словно в авоську, уложенные в кудринскую сеть.

Рыбаки с трудом оттащили бредень от воды и высыпали улов в яму, кем-то до них выкопанную в тени деревьев и уже поблескивавшую мертвой рыбьей чешуей. Поспешно выбирая из мотни запутавшиеся рыбины, Васька твердил Арсению:

— Ты помогай, помогай, еще закинем!

— Куда тебе столько? Тут же центнер!

— Еще разок, прошу тебя, Сеня, вон туда, поправей сходим…

Капли пота выступили у него на лбу, чешуя блестела на голых ногах.

— Хватит!

— Сеня, давай еще, а? У меня мешки есть, затарим. А не влезет, в багажник можно просто так насыпать, потом вымою!

Голос у Кудрина дрожал от возбуждения. Тугров удивился:

— Ну и жадный ты!

— Смекать нужно, Сеня! Это же все рубли, рубли, без пыли, без мазута! Смотри — жирненькие, ладненькие, усатые, золоченые, как на монетном дворе!

Он перебрасывал обратно в яму карпов, выпрыгивавших из нее, увлеченно приговаривая: «Рубчик, рубчик, еще…»

— Идем, Сеня, черпанем! Нельзя такое упускать. Отменная рыба. Кормленая. Забредем скорей, пока сторож замешкался.

— Сторож?

— Ну да, это же пруд рыбхоза, а дружок мой в сторожах. Тут без сторожа нельзя, тут всякой сволочи налетит — саранча, воду вычерпают, не то что карпов! Ты что, Сеня?

— Ворюга ты, мразь! — исступленно выкрикнул Тугров. Стиснув рыбью голову в сильной руке, он ударил Василия рыбьим хвостом по щеке.

— Сенька, брось, гад! Да я тебя…

Кудрин пытался увернуться, однако Арсений ударил еще раз, и еще. Василий бросился на него с кулаками, но Тугров повалил его наземь.

Опомнившись, метнул рыбину Ваське в лицо и пошел мыть руки.

— Все воруют, дурак ты несчастный! — пискляво крикнул ему вслед Василий. — И ты со мной тянул, не отвертишься! Туда же, дерьмо собачье, еще драться лезет… Стой, куда ты собрался? Ну, погоди, я тебе это припомню! Продашь, сука, — задавлю. Так на «Москвиче» и наеду! Или в бетон толкну!.. Знаешь, на одной стройке… Стой! Сеня, мне же одному с ними не справиться!.. Сенька! Вернись, гад!..

Арсений шагал по степи к шоссе, в обход домиков поселка. Шагал, не оглядываясь, морщась от липкого запаха, совсем особенного, неотвязного запаха ворованной рыбы.

Странной процессией тянулись гости к Лене и Тоне, как на многие другие новоселья в голубом городе: кто шел со столом, кто со стулом, причем не для того, чтобы посидеть на новоселье, нет, несли в подарок. Несли, предварительно обсудив, кто что дарит, чтобы, упаси бог, не появились у Бойцовых две одинаковые кастрюли или ненужные безделушки.

И все это вставало на свои места, сразу жилой становилась комната, и на кухне появился «уголок Бойцовых». Праздничный стол был составлен из нескольких собранных в соседних квартирах. Потом и бойцовский столик пойдет кочевать по всем этажам, по новосельям.

Звучали тосты, повеселевшие мужчины выходили курить на лестницу, где заводили разговор о делах, а женщины за столом пели напряженными как струна голосами. Еще гости танцевали под гармонь вечный вальс, а кое-кто и этакого «модерн-русского» — и в присядку, и с вихлянием в коленках.

Потом все снова усаживались за столы, и Арсений Тугров не только исправно пил сам, но и «следил за уровнем налива», ухаживая за соседками, словом, вел себя, как заправский тамада. Наконец, он встал и потребовал тишины.

— Я хочу выпить еще раз за нашего дорогого хозяина, — сказал он. — Но под несколько иначе поставленным углом. Конечно, Ленька — чудик, зря он ушел из моей бригады. Но хочу все же питать надежду, что со своей электроникой он в короткий срок выдвинется, и грех не выпить за его близкое будущее. Ура!

И все дружно кричали «ура», дружно пили и дружно шумели. А Тугров, уже не поднимаясь из-за стола, шептал разомлевшей Оле:

— Ленька — золото, а люди есть, знаешь, еще какие? Хочешь, расскажу об одной рыбалке? Какая сволочь, оказывается, рядом с нами ходит и совершенно правильные слова говорить научилась! И разглядеть ее нутро нет у тебя ни времени, ни возможности.

— Ты о ком, Сеня?

— А, не будем омрачать праздник воспоминаниями о гнусной личности!.. Лучше давай обо мне. Ты знаешь, кто я такой?

— Знаю, ты Сенечка!

— Нет! Я Тугров, обо мне в одной только нашей многотиражке три раза писано! Но мне-то самому зачем все эти высокие почести, зачем мне квартира с лоджией, если утонула моя Элеонора в прозрачных и холодных струях? Рассказывал я тебе о своей Элеоноре? Давно? Тогда я лучше о Марике расскажу. Помнишь, какая она была? И зачем уехала?

В Тольятти цвела белая акация, но мало кто в городе замечал ее: автозавод выпускал первые сотни машин, и это событие заслоняло все остальное.