Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

Воины войска христова

В строгом ректорском кабинете — тишина. Ее нарушает только потрескивание дубовых поленьев в камине и хрипение высоких, стоящих у стены часов.

Ректор, архимандрит отец Иоанникий прохаживался по длинному кабинету своей странной походкой. Он делал шаг и прежде, чем сделать второй, чуть задерживал сзади ногу. Физик Шаревич однажды, как сообщили инспектору, сказал: «Вон отец-ректор по двору заикается».

Инспектор, иеромонах Анастасий, сидел на краешке кресла выпрямившись, расправив широкие, налитые плечи. На лице застыла выжидательная улыбка.

Архимандрит продолжал ходить, опустив к нагрудному кресту темную бороду. Тонкими длинными пальцами он в задумчивости словно ощупывал тело Иисуса на кресте.

Анастасий привстал.

— Сидите, сидите, — сказал Иоанникий, — что это вы? Я не генерал, а вы не солдат.

— Все мы воины войска христова, ваше высокопреподобие, — сказал Анастасий, — а мы, монахи, его гвардия.

Он засмеялся своей шутке. Иоанникий не улыбнулся.

— Давайте лучше сядем оба.

Он опустился в кресло, и Анастасий тоже сел. Темные глаза его, не мигая, смотрели на архимандрита.

«Кажется, я еще ни разу не видел, чтобы он мигал, — подумал Иоанникий, — а глаза красивые, влажные. Будто с чужого лица». Он вспомнил семинариста Кецховели, у которого вчера помощник инспектора Йльяшевич обнаружил недозволенные книги и которого сегодня допрашивали поочередно Анастасий и он сам. У того тоже карие глаза, но чистые и умные. Когда Иоанникий спросил у семинариста, какой предмет его более всего интересует, глаза у юноши потеплели, и он назвал всеобщую и русскую гражданскую историю.

— Отец Анастасий, вы присутствовали на уроках Гневушева?

— Да, ваше высокопреподобие, бывал несколько раз в третьем классе.

— За литургику я спокоен, с основным и догматическим богословием все, разумеется, в порядке, священное писание читаете вы и Кохомский, но история… Вы не обращали внимания, насколько удается Гневушеву показать руководящую роль церкви в жизни народов, значение веры в годины тяжелых испытаний?

— Да, ваше высокопреподобие. Гневушев объяснял ученикам, что, например, в смутные времена русский народ смог выйти из страшных испытаний лишь благодаря непоколебимой любви к самодержавию и искренней преданности вере православной…

Он положил на край стола правую руку с искалеченными пальцами. Иоанникий старался смотреть в сторону, но все же ее видел. Анастасий рассказывал, что повредил руку еще в детстве. Большая икона сорвалась с костыля, Анастасий заметил, что она падает на голову настоятеля монастыря, хотел ее оттолкнуть, и острым углом рамы ему изувечило пальцы. Настоятель обратил внимание на сироту-послушника, стал опекать его, помог закончить семинарию и духовную академию. Преподаватель физики Шаревич уверял, что отец-инспектор носит на груди вместо крестика кусочек гнилой веревки от той иконы.

— Отмечу, что Гневушев всегда проводит параллель между историческими и современными событиями, показывает единство исторической жизни народов и разнообразие в проявлениях способностей человеческого духа, отсюда он выводит закономерность разнообразия политического быта в разных странах…

— А не возникало у учеников сомнений в том, насколько такой вывод согласуется с догматами веры? Гневушев не склонял учеников к примиренчеству по отношению к язычеству, к республиканскому строю, отрицающему монархию?

— Не склонял, ваше высокопреподобие, и при мне таких сомнений у учеников не возникало. Они уже хорошо усвоили догматы веры.

— Благодарю вас, отец Анастасий. Значит, с этой стороны нам ничто не грозит?

— Разве ожидается комиссия, ваше высокопреподобие?

— Все может случиться, отец Анастасий, после того, как у Кецховели нашли нелегальную литературу. Почему инспекция до сих пор была в неведении?

— Ильягяевич проявил бдительность, своевременно обнаружил и представил мне запрещенные издания, которые могли получить дальнейшее распространение в семинарии.

Иоанникий выпрямился и посмотрел в глаза Анастасию.

— Что вы предлагаете? — спросил Иоанникий.

— Немедля сообщить генерал-майору Новицкому, начальнику губернского жандармского управления. Одновременно сквозной обыск по всей семинарии, — отчеканил Анастасий, — по одному, по два ученика из каждого класса посадить в карцер, на голодный стол.

Иоанникий снова вспомнил чистые глаза семинариста Кецховели. Он никого не назвал, старался представить дело так, будто никто, кроме него, о запрещенных изданиях не знал, не видел их даже, стремился принять наказание сам. Он лгал, конечно, но ложь его была чище правды, и Иоанникий, напоминая ему заповедь Христа и убеждая во всем признаться, чувствовал себя прескверно.

— Вы знаете, отец Анастасий, что я не сторонник крайних мер. Добровольный ноет, умерщвление плоти угодны господу богу, наказание же голодным столом действует на желудок, а не на сердце отроков. Словом, словом надо воздействовать…

Шаревич как-то сострил, будто бы семинаристы написали на доске: «Беседа отца ректора = 2 карцера 4- голодный стол».

— Карцер и голодный стол, — сухо сказал Анастасий, — введены во всех семинариях по рекомендации святейшего Синода и утверждены правлением. Кроме того…

— Что, отец-инспектор?

— Дозвольте, ваше высокопреподобие, быть совершенно откровенным.

Иоанникий молча наклонил голову.

— Я не впервые убеждаюсь в том, что наши с вами взгляды на методы воспитания несколько м-м… рознятся, что бесконечно огорчает меня. Вы мой пастырь, но мы с вами впряжены в одно ярмо. Когда вы изволите отсутствовать, я замещаю вас, и разные требования не могут не вредить, простите, не расхолаживать преподавателей.

— Разве я когда-нибудь отменял ваши распоряжения, отец-инспектор?

— О нет, ваше высокопреподобие. Я, с вашего милостивого согласия, объясню свою мысль. Надеюсь, у вас нет сомнения в том, что я искренне предан церкви?

Он положил на стол свою искалеченную руку. Иоанникий внутренне передернулся.

— Я не сомневаюсь в вашей преданности, отец-инспектор.

— Вы знаете, что я, можно сказать, с самого рождения…

Иоанникий снова кивнул. Он, как и все, знал, что Анастасия еще младенцем во время голода подбросили в монастырь.

— Тема моей магистерской диссертации была исторической, — сказал Анастасий, глядя в глаза архимандриту, — история православного русского монашества. И у меня убеждения. Я в них укрепился, работая над диссертацией. Ваши познания шире и глубже моих, но вы помилуете меня, если я разрешу напомнить вам, что церковь наша прошла через тяжелые испытания и укреплялась не тогда, когда ей приходилось защищать себя, а тогда, когда она сама проявляла волю и действовала наступательно. Наша церковь — сейчас главная духовная сила в империи и не только оплот самодержавия, она выше — церковь совершает миропомазанье на царство…

— Воистину так, — подтвердил Иоанникий.

— И мы, плоть от плоти матери нашей церкви, не можем допустить даже малейшего ослабления нашей духовной власти и силы. Мы, яко злак, выращиваем новых служителей культа, тех, кто продолжит дело, начатое отцами церкви. Вы воззрите на то, что происходит в последнее десятилетие. Вспомните Тифлисскую семинарию — убийство архимандрита Чудецкого, спустя несколько лет — бунт! Нашу семинарию пока бог миловал, но если мы не примем мер… Среди обнаруженных Ильяшевичем запрещенных изданий — «Летучие листки», изданные в Лондоне. Вот откуда идет зло, тлетворное влияние на умы молодежи, подрывающее веру в церковь, в идею, которую мы принесли народу, пройдя сквозь тяжелые испытания. Одно лишь можно противопоставить искушению лукавого — жестокость! Хватит либеральничать! Карцер, карцер и карцер! Сорную траву из поля вон! Всех подозрительных — в руки жандармов!

Анастасий рубанул по воздуху искалеченной рукой.

Архимандрит поднялся и заходил по кабинету, оттягивая ноги. Анастасий следил за ним глазами. Как он стал монахом, Иоанникий, которого в миру звали Никитой? Отец был генерал, братья — один товарищ министра, другой офицер Генерального штаба, мать еще жива, доживает свой век в имении где-то под Калугой. Как его занесло в лоно церкви? Профессор, языками владеет, а не понимает, что время разговоров прошло. Похожи они с митрополитом — высокие, сухие и тезки к тому же. Увидев их вместе в актовом зале на выпуске, Шаревич сказал: «Два — Иоанникий — два». Остер на язык, безбожник.

— Наказанию должно предшествовать воздействие словом, — сказал Иоанникий и снова сел в кресло. — И только ежели слово не достигло цели, можно прибегнуть к воздействию страхом. Однако вернемся к сути дела. Я тоже буду откровенен с вами, отец Анастасий. Разумеется, мой долг, не откладывая, сообщить обо всем генерал-майору Новицкому. Я лично знаком с Василием Дементьевичем. Но… он в тот же день доложит в департамент полиции. Наша с вами обязанность также сообщить святейшему Синоду о том, что жандармское управление арестовало ученика Киевской духовной семинарии Кецховели. Давайте подумаем о последствиях. Конечно, Ильяшевич проявил бдительность, достойную поощрения. Но я не сомневаюсь в том, что святейший Синод пошлет к нам комиссию, которая начнет искать и, при желании, конечно, сумеет найти просчеты в нашей с вами работе. Вряд ли нам простят пятно на добром имени семинарии. Вы только говорили о некоторых расхождениях в наших взглядах на воспитание. Я думаю, что предугадать выводы комиссии затруднительно. Смотря по тому, кто будет в ее составе. Может быть, скажут, что я слишком мягок, но могут записать, что именно излишне жесткий режим и отсутствие гибкости со стороны инспекции привели к нежелательным результатам. Я уже стар, мне пора на покой, но вам, только начинающему восхождение к премудрости, отрицательные выводы комиссии могут изрядно повредить, что меня лично крайне огорчило бы. Ио это я к слову. В первую очередь нам надлежит позаботиться о сохранении доброго имени семинарии.

Щеки у Анастасия разрумянились. Он встал и, помахивая рукой, заходил по кабинету.

«Как это он ухитряется ходить по ковру и так стучать каблуками?» — подумал Иоанникий.

Анастасий вернулся к столу и, не садясь, сказал:

— Преклоняюсь перед вашей мудростью, ваше высокопреподобие. Я прошу еще раз выслушать меня.

— Да вы садитесь, садитесь, отец Анастасий. Анастасий сел.

— Я подумал следующее. Поскольку высшие цели у жандармского управления и у нас одни, но ведомства все-таки разные, и поскольку вы правы в том, что страх божий, уважение к сану пастыря могут принести лучшие плоды, чем допросы ротмистра Байкова…

— Кого, отец Анастасий?

— Ротмистра Байкова, ваше высокопреподобие. Ему поручат вести дознание.

— Вы и это знаете. Я вижу, вы поднаторели также и в мирских делах, отец Анастасий.

— Дозвольте изложить мою мысль до конца. Мы проводим все дознание сами, исключаем Кецховели и, если потребуется, других его сообщников, из семинарии и уже после этого ставим в известность жандармское управление.

— Понимаю. Жандармское управление поведет дознание против бывшего ученика семинарии, иначе говоря, против человека без определенных занятий.

— О котором, — продолжил Анастасий, — мы сообщать Синоду вовсе не должны. Это было бы нелепо. Мало ли на Руси людей без определенных занятий, где-то когда-то учившихся.

Иоанникий усмехнулся и погладил бороду.

— А вы дока, отец Анастасий, дока, как я посмотрю. Дельную мысль высказали. Василий Дементьевич, верно, недоволен будет, но… — Архимандрит развел руками.

— Не имея в виду конкретно его, ваше высокопреподобие, скажу, что нельзя допускать такой возможности, при которой жандармское управление поставит себя выше духовной власти в государстве — матери нашей церкви. Это привело бы к весьма нежелательным последствиям. Синоду не повредило бы иметь свою тайную службу, как это, говорят, заведено в Ватикане. Много у нас еще дремучести, неповоротливости исконно русской.

Иоанникий с любопытством на него посмотрел и повторил:

— Дока, дока вы, отец Анастасий.

— Я просто использовал уроки прошлого, ваше высокопреподобие. Занимаясь историей, я встретил случаи, когда служителей культа судили гражданским судом, и это каждый раз клало пятно на церковь. А ведь можно было лишать преступников сана еще до суда.

— Но если бы суд вынес оправдательный вердикт?

— Заботясь о добром имени церкви, лучше пересолить, чем недосолить. Всегда можно извиниться и восстановить в сане. А ежели пострадавшие выказали бы недовольство или усомнились в вере, в церкви, значит, они не выдержали испытания, ниспосланного господом богом.

— Будем верить, что он избавит нас от таких испытаний, — суеверно произнес Иоанникий. — Весьма мудрое мы с вами приняли решение. А правлению я предложу обычную формулировку: исключить за неодобрительное поведение.

— Выше всяких похвал, ваше высокопреподобие.

— Ну-ну, не льстите мне. Предупредите Ильяшевича и Шпаковского, чтобы все пока оставалось в тайне.

— Я могу идти, ваше высокопреподобие?

— Да. Впрочем, обождите. Шаревич подал мне эту вот челобитную.

Анастасий взял из рук ректора листок и пробежал его глазами. Гм, жалоба. Кабинет физики разорен, все разбито — и барометр, и воздушное огниво, и колокола воздушной машины, испорчен геронов шар…

— Ваше высокопреподобие, то, что излагает Шаревич, истинная правда, но средств у нас сейчас нет, придется отложить до начала будущего учебного года. Шаревич обойдется.

— Что ж, отложим, — пробормотал Иоанникий, просматривая другие бумаги. — Пригласите к себе Шаревича, ответьте ему.

Анастасий разглядел на столе приглашение к губернатору. В те дома, где бывал Иоанникий, Анастасия не приглашали. Всему свое время. Он сегодня навестит нового приятеля, владельца мыловаренного завода Яковлева, низенького розового крепыша, который уверяет, что чувствует родство душ с ним. Яковлев хлебосолен, хвастает новинками — телефоном и электрическим освещением, целует ручки дамам и, подмигивая, рекомендует им в духовники отца Анастасия.

Он не замечал, что архимандрит смотрит на него. «Улыбка какая бабья, — думал Иоанникий, — с такой физиономией только квасом торговать, а он уже магистр и инспектор семинарии. Немало их расплодилось за последние годы — таких Анастасиев, и во всех наличествует мужицкое упорство. Второй викарий его поддерживает потому, что сам — сын крепостной девки от графа Олсуфьева. Свой свояка видит издалека. Митрополит глуп, как пробка, и оба викария вертят им по своему усмотрению. Вот в таких руках судьба церкви. Наверху — дураки, пониже — Анастасии, которые стремятся превратить церковь в казарму. Недавно вице-губернатор жаловался: жизнь настолько усложнилась, что ею стало невозможно управлять. Всемилостивейший манифест об освобождении крестьян был поистине христианским решением, он, наконец, уравнял Россию с просвещенными странами Европы, но не укрепил ни власти самодержавной, ни веры. Самая большая трудность в том, что люди, имеющие идеалы, не знают, что делать. Главное — удержаться, не дать таким, как Анастасий, сбросить себя. Придет же время, когда церковь начнет нуждаться в умных людях!»

В камине затрещало полено, угли посыпались на ковер, Анастасий кинулся подбирать их, часть собрал в совок, а некоторые хватал прямо левой рукой и бросал в камин.

— Обожжетесь! — сказал Иоанникий. — Это не каштаны.

— Мы привычные, отец Иоанникий. Разрешите откланяться.

— Благослови вас бог, отец Анастасий.

Высокая дубовая дверь закрылась. Иоанникий встал и прошел к камину.

«Эх, неосторожно пошутил. Все-таки мы с ним столковались. А в практическом уме ему не откажешь. Да, он не прост, совсем не прост. И многого нахватался. Ишь, и насчет дремучести русской высказался. Думал, что разоткровенничаюсь с ним».

Часы захрипели и громко пробили шесть раз.

Тяжелый был день. Началось с допроса… Если Кецховели ослабнет духом и назовет другие имена, неприятностей не избежать. Надо будет продолжать вести следствие самому. Впрочем, он не проговорится, этот кавказец с чистыми глазами. Он смотрел на ректора без злобы и без страха, и в глазах его была уверенность в том, что он прав. Вероятно, Кецховели — член какого-нибудь тайного общества, революционного кружка. Читать сочинения Шелгунова и «Этюды об экономическом материализме» Кареева, стихи с призывом собраться под красные знамена и строить баррикады может только человек крайних убеждений. Но расследование всего этого пусть выпадет на долю жандармов. Жаль все-таки, что невозможно поговорить с Кецховели откровенно. Насколько он приятнее отца Анастасия. К Анастасию относишься брезгливо, а беседуя с Кецховели, пожалуй, ощущаешь к нему симпатию.

Иоанникий наклонился, взял кочергу и пошевелил угли, они засветились фиолетово-алым пламенем.

Сейчас молодежь или безразлична ко всему, кроме собственной карьеры, добывания материальных благ, либо блуждает в поисках новой идеи, которая даст надежду на исправление пороков общества, и эта часть молодых людей интересуется всем — и музыкой, и литературой, и художеством. Да, сколько бы мы ни утверждали, что нашу, выстраданную в тяжелых испытаниях веру надо беречь, хранить в чистоте, заклинания не принесут плодов. Идея себя скомпрометировала, а плоды на иссохшем дереве веры опадают, не успев созреть, и сгнивают под ногами прохожих, торопящихся в людское завтра. Пожалуй, ревнители казарменного режима правы: хлыст в руках Анастасиев — единственное, что может продержать еще какое-то время духовную и государственную власть. Господи, дай мне умереть, не видя, как начнут топтать ногами обломки святого креста…

Иоанникий достал из ящика стола таблетку от изжоги и проглотил ее, не запивая.

ДЕПАРТАМЕНТУ ПОЛИЦИИ

13 апреля 1896 г. № 1165

Имею честь сообщить вашему превосходительству, что 9-го сего апреля ко мне прибыл г. ректор Киевской духовной семинарии архимандрит Иоанникий и, передавая мне отношение свое от 9-го сего апреля за № 731, заявил, что инспекцией семинарии был произведен осмотр квартиры воспитанника IV класса Киевской духовной семинарии Владимира Кецховели, причем в числе его вещей обнаружены были: 1) сочинение Шелгунова, т. 2, издание Павленкова; 2) «Старые и новые этюды об экономическом материализме» Н. Кареева; 3) журнал «Русская мысль». Март 1896 года; 4) «Летучие листки», издаваемые фондом вольной русской прессы в Лондоне, 18 января 1896 года; 5) Рукопись в стихах, озаглавленная «Бездействующим заматерелым радикалам» за подписью Р. Н. Р.; 6) две рукописные тетради, озаглавленные: «Во имя чего мы боремся. Издание революционеров из недр России. 1895 года», из коих одна писана рукою Кецховели; 7) рукописная тетрадь, писанная рукою Кецховели, озаглавленная «Насущный вопрос», издание партии «Народного права». Выпуск I. 1894 года» и 8) рукописная тетрадь, озаглавленная «Дело о дочери капитана Вере Засулич, обвиняемой в покушении на убийство петербургского градоначальника генерал-адъютанта Трепова», содержащая в себе речь присяжного поверенного Александрова. При этом г. ректор семинарии сообщил, что воспитанник Кецховели, будучи расспрошен инспекцией, заявил, что «Летучие листки», брошюры «Насущный вопрос» и «Во имя чего мы боремся» он получил на передвижной выставке картин в актовом зале Университета св. Владимира от неизвестного ему господина, назвавшегося Петром Алексеевичем, и что названный воспитанник Владимир Кецховели, в экстренном собрании семинарского правления по журналу от 29-го минувшего марта, утвержденному резолюцией высокопреосвященнейшего Иоанникия, митрополита Киевского и Галицкого, от 3-го сего апреля за № 1162, исключен из семинарии за неодобрительное поведение.

Так как все означенные брошюры по содержанию своему соответствуют сочинениям, предусмотренным в 251 статье уложения о наказаниях, и принимая во внимание, во-первых, то обстоятельство, что брошюра «Во имя чего мы боремся», найденная в двух экземплярах, из коих один переписан рукой Кецховели, а, во-вторых, что брошюра «Насущный вопрос» переписана также сим последним, причем оригинала сей брошюры у Кецховели не обнаружено, признано было соответственно приступить к производству по сему делу к дознанию в порядке 1035 статьи устава уголовного судопроизводства по обвинению Владимира Захарьева Кецховели в преступлении, предусмотренном 2 ч. 251 ст. улож. о нак. Названный Кецховели по существу дела признал себя виновным в том, что хранил у себя и переписывал преступные издания.

Сообщая о сем, имею честь покорнейше просить ваше превосходительство не отказать сообщить мне, не имеется ли в департаменте полиции каких-либо неблагоприятных сведений о сыне священника Тифлисской губернии Владимире Захарьеве Кецховели, исключенном в 1894 году из Тифлисской духовной семинарии за неодобрительное поведение.

Задержание ректором семинарии в продолжении трех недель преступных вещественных доказательств, взятых у Кецховели, не может не отозваться неблагоприятно на ходе и результате производимых дознаний о Кецховели,

Ген. — майор Новицкий