Я диктую. Воспоминания

Сименон вспоминает

В конце 1972 года, оставив незаконченным очередной роман «Оскар», Жорж Сименон резко оборвал свою деятельность всемирно известного писателя-романиста. Принятому решению он остается верен и сейчас. Многие годы он, по его собственному признанию, «вживался» в судьбы других людей — созданных им персонажей, — смотрел на мир их глазами, сквозь призму чужих несчастий и чужой боли. Но вот наступил момент, когда писатель почувствовал необходимость говорить от своего имени. Изо дня в день в течение десяти лет Сименон беседовал сам с собой перед диктофоном, ставшим «последней игрушкой старого человека», с помощью которой он пытался сказать о том, что «познал в течение долгой жизни», о том, что запало ему в сердце.

«Надиктованное» печаталось на машинке секретарем писателя и после небольших исправлений отправлялось в парижское издательство «Пресс де ла Сите». Так на полках книжных магазинов появился двадцать один том воспоминаний Сименона, явление в своем роде уникальное. Это — не дневники (в них нет или почти нет хронологической последовательности), не мемуары в узком смысле слова и не исповедь, автор которой хотел бы оправдаться в чужих или своих собственных глазах. Определить жанр появившихся книг не в состоянии пока и сам автор. Важно то, что именно такая, нетрадиционная форма оказалась наиболее приемлемой для писателя, стремящегося высказаться, открыть людям свою душу и помочь им понять самих себя и окружающий мир.

Сейчас на Западе мемуары пишут все. Издатели умело эксплуатируют успех «воспоминаний» так и не повзрослевших вундеркиндов и политических ренегатов, беглых каторжников и отставных министров.

Отношение Сименона к обширному потоку современной эпистолярной и мемуарной литературы — двойственное. Документ, обогащающий наши представления о жизни, о человеческой природе, о глубинных движениях души и скрытых сторонах человеческих поступков (именно поэтому в сознании Сименона особое место занимает переписка Ф. М. Достоевского), нередко, на его взгляд, дает лишь фальшивый портрет его автора, который изображает себя таким, каким ему хотелось бы казаться потомкам.

Воспоминания же Сименона отмечены большой искренностью, порой, в том, что касается его собственной интимной жизни, — откровенностью, которая может показаться излишней. Сименон стремится восстановить о себе правду — в противовес легендам, которые во множестве слагались в западной печати и в некоторых книгах о нем, о его образе жизни, даже о том, как он работал над своими произведениями. В цикле, названном им «Я диктую», он то делится впечатлениями о прожитом дне, то размышляет о том, что происходит в мире, то мысленно возвращается к детским и юношеским годам, ко времени своих литературных дебютов в Париже или к воспоминаниям о совершенных им путешествиях. При этом он тщательно избегает всего, что может смахивать на сенсацию, возбудить у читателя нездоровое любопытство, задеть или обидеть кого-нибудь.

В «диктовках», или в монологах, как он склонен называть их, — немало повторений. Сименон ведет неторопливое повествование, как бы стараясь ответить самому себе на вопрос о том, чем же была его жизнь, понять смысл своих поступков, отношений с другими людьми.

Сделать это невозможно, не пытаясь одновременно проникнуть в существо современной эпохи и происходящих в ней изменений. Так за картинами частной жизни одного человека и его близких вырисовывается облик окружающего мира, то прекрасного и радостного, то страшного и уродливого. Несмотря на его излюбленный принцип «понять и не судить» (надпись на экслибрисе Сименона), мы замечаем, как из-под пера мемуариста все чаще вырываются строки гнева и осуждения. Не без некоторого удивления сам писатель отмечает, как его рассуждения о современности все больше своим гневом и возмущением походят на то, что писал шестнадцатилетний юноша, впервые столкнувшийся с социальной несправедливостью.

Хотя десять лет назад за диктофон сел человек с вполне сложившимися взглядами, установившейся жизненной позицией, страницы воспоминаний свидетельствуют о неустанном движении мысли писателя и его склонности к не признающему компромиссов самоанализу. Внимательного и как бы стороннего наблюдателя, пытающегося отделить себя от быстротекущей жизни временной дистанцией, подчас сменяет проницательный обличитель и судья.

Сименон видел и знает больше, чем это нашло отражение в книгах воспоминаний. В этом нас убеждают и его романы, и острая, злободневная публицистика, которая еще ждет встречи с советским читателем. Судьба сводила романиста и с сильными мира сего — банкирами, министрами, газетными магнатами, — и с людьми, определявшими целые направления в современном искусстве, литературе и науке. Среди друзей Сименона — Чарли Чаплин, Жан Габен, Жан Ренуар, Федерико Феллини, Вламинк и Дерен, ученые-биологи, медики, юристы. Он встречался с сюрреалистами 20-х годов, с Пикассо, переписывался с А. Жидом и другими писателями. Имена появляются и исчезают, лишь иногда — несколько строк, яркие, меткие характеристики. Воспоминания уводят нас то в Америку, с которой связаны десять лет его жизни, то в Париж, то к пигмеям Тропической Африки, то в бельгийский город Льеж начала нынешнего века — на родину Сименона, чаще же всего — в маленький дом с садом на окраине Лозанны, где в последние годы обосновался писатель. Не правда ли, как о многом еще хотелось бы расспросить писателя.

Литературную судьбу Сименона можно было бы считать вполне благополучной. Его книги расходятся многотысячными тиражами в десятках стран мира. По его романам поставлены уже, вероятно, сотни фильмов и театральных спектаклей. О нем пишутся книги и диссертации; практически почти невозможно учесть все посвященные ему статьи. О живом интересе к его творчеству писали Ф. Мориак и У. Фолкнер, Р. Мартен дю Гар и Ч. Сноу. И все же к несомненному успеху, к необычайной популярности Сименона примешивается иногда какой-то странный привкус. Даже признавая особую значительность романов о полицейском комиссаре Мегрэ, а тем более так называемых «трудных», социально-психологических романов Сименона, многие до сих пор еще числят писателя по ведомству то ли детективной, то ли — шире — приключенческой литературы, призванной доставлять читателю развлечение, не всегда требующее большого напряжения ума.

В конце концов, упомянутые выше жанры — законные побеги древа художественной литературы, и можно было бы не обижаться за писателя, оказывающегося по соседству со многими другими почтенными авторами, если бы не одно существенное обстоятельство.

К писателям, работающим в различных жанрах, исследователи предъявляют и разные требования. Это в большой степени правильно и разумно. У А. Конан-Дойла или А. Кристи не следует искать эпические полотна или глубокое философское осмысление жизни, у Т. Манна или Р. Роллана — запутанную интригу, острые сюжетные повороты или изображение загадочных и страшных преступлений. Мы судим о писателях в соответствии с законами их творчества. Разумеется, были писатели, которые, подобно У. Фолкнеру, отстояли право соединять в своих произведениях эпический размах с почти «классическим» детективным построением, и критики были вынуждены с этим примириться. Беда, однако, заключается в том, что, отнеся писателя к определенному, точно очерченному жанру, исследователи зачастую обращаются в его произведениях преимущественно или даже только к тому, что имеет отношение к данному жанру, не замечают и не ищут (иногда не хотят замечать и искать) то, что к нему не относится. Создается своеобразная литературоведческая инерция, которая так много повредила Сименону-романисту, да и не одному ему. Известно, с каким трудом пробивали себе дорогу переводы его «трудных» романов, как охотно публиковали романы о Мегрэ, но и в Мегрэ видели лишь смелого и опытного полицейского, а ведь именно ему писатель доверил многие свои важные мысли и суждения о жизни.

Литературоведы постепенно меняют свою точку зрения на творчество Сименона[1]. Однако существует и читательская инерция. Мы ведь тоже читаем в соответствии со все еще, к сожалению, недостаточно изученными законами. Едва принявшись за какую-нибудь книгу, мы как бы заранее настраиваемся на определенный лад. Так и с романами Сименона, от которых мы ждем острых ощущений, увлекательного, захватывающего действия. Но как легко, оказывается, в этом случае «пропустить», не заметить в этих романах (в том числе и в романах о Мегрэ) что-то существенное и важное. Это вдвойне вредно, ибо обедняет и автора, и читателя.

Книги воспоминаний открывают нам нового Сименона. В них есть многое из того, что не нашло места (или осталось не замеченным нами?) на страницах его романов, и знакомство с ними позволит по-новому прочесть и эти романы. Мы увидим то, чего не видели, поймем то, над чем прежде не задумывались. Сименон предстает перед нами как писатель, глубоко связанный с современностью.

В 70-х годах романист и критик Клод Мориак, сын Франсуа Мориака, опубликовал шесть обширных томов весьма своеобразных воспоминаний, включив в них страницы собственных дневников, дневников отца и деда, записи бесед со многими выдающимися людьми. Не будем останавливаться на этих не лишенных интереса книгах. Заметим лишь, что автор дал им несколько странное название — «Неподвижное время» («Le temps immobile») — Мысль К. Мориака, если несколько упростить ее, заключается в том, что, как бы ни развивались события, что бы ни происходило в нашей жизни, время не идет вперед, оно словно топчется на месте. Близкие к этому ощущения характерны для большой части французской интеллигенции, почувствовавшей себя после второй мировой войны как бы выключенной из Истории.

Иное — у Сименона. Чувство принадлежности к миру, быстро изменяющемуся и подвижному, ожидание сдвигов, переломов, захватывающих все общество, все области человеческой деятельности, пронизывают его воспоминания. Мы живем между двумя мирами, двумя цивилизациями, между двумя формами отношений между людьми — эта мысль лейтмотивом проходит в сознании Сименона. «Много говорят о потрясениях атомной эры, — пишет он в автобиографической книге «Когда я был старым»[2],— ищут новые истины, новые основы жизни». И позже, в первом же томе своих «монологов»: «Мне кажется, что мы живем в такой период истории, когда человек ищет новые основания». Острое ощущение царящей в мире дисгармонии, неблагополучия не покидает писателя. Это неблагополучие затрагивает самое жизнь: «цивилизация бетона» безжалостно наступает на «цивилизацию деревьев», могущественные наднациональные монополии стремятся подчинить себе весь мир («Капитализм становится империализмом», — констатирует Сименон), и над человечеством нависла угроза гибели в атомной войне.

Предчувствие возможных изменений и катастроф давно волнует многих деятелей культуры. Их тревожит то, что человек утрачивает возможность воздействовать на собственную жизнь, а происходящее в мире не поддается его контролю. За «круглым столом» газеты «Леттр франсэз» в 1959 г. писатель П. Гаскар говорил: «Происходящие изменения фантастичны. Завтра нас могут послать на Уран или превратить в пар водородной бомбой».

Как бы отвечая на подобные утверждения, Сименон неоднократно заявляет: я — не пессимист. Он ждет пришествия нового мира: «В глубине моего существа живет чувство, заставляющее меня аплодировать всему, что приближает нас к завтрашнему миру». Он приветствует рождение мира, «основанного на новых ценностях», и с волнением фиксирует признаки грядущих перемен. Повсюду «некогда угнетенные классы, общественные группы, народы» поднимают голову, буржуазные правительства встречают все большее сопротивление. На страницах воспоминаний появляется мысль о революции, и пусть представление о ней носит у Сименона несколько наивный характер, он готов принять ее во имя будущего счастья людей, во имя тех, о ком были его романы. При этом он твердо убежден: поступательное движение истории остановить нельзя, хотя в мире есть еще немало сил, которые хотели бы сделать это. Медленная эволюция не кажется ему решением насущных, безотлагательных проблем, поставленных временем.

Мир нуждается в кардинальном преобразовании, потому что господствующие в нем капиталистические отношения стали препятствием на пути движения человечества вперед. Это капитализм, сопротивляясь поступательному ходу истории, пытается сохранить режим шаха, «позор современного мира». Это заправилы капиталистического бизнеса, почувствовав угрозу своим прибылям и привилегиям, «могут развязать какую угодно катастрофу». С гневом пишет Сименон о торговцах смертью, о правительствах, которые «вопреки решениям ООН дерутся между собой за поставки оружия в ЮАР, страну, где негры все еще рассматриваются как рабочий скот», о том, как «президент, а вслед за ним премьер-министр Франции ездят из страны в страну, домогаясь, точно нищие, заказов на поставку подводных лодок, танков, атомных энергетических установок», о французском миллионере М. Дассо, который с помощью обслуживающего его правительства наводняет весь мир машинами для убийства. Война — прибыльное дело, а лучшее на свете ремесло — ремесло тех, кто торгует оружием.

Мир нуждается в кардинальном преобразовании и потому, что еще слишком много экономически бедных стран, из которых выжимают прибыли страны богатые. Антиколониальная тема — одна из важнейших в творчестве Сименона.

Мир должен быть преобразован и потому, что режим Пол Пота, уничтоживший половину населения своей страны, сохраняет представительство в ООН, и потому, что в Никарагуа (Сименон пишет об этом в 1978 г.) правит «семья, разыгрывающая из себя королевскую династию» и «противостоящая народу с помощью винтовок и пулеметов, не говоря уже о других, более изощренных способах убивать».

«В этом году пало не то пять, не то шесть диктаторов. Разве это не радостно? Конечно, не для всех. Не для тех, кто посадил их на эти посты, например не для ЦРУ, которое ставит у власти и поддерживает самых жестоких южноамериканских диктаторов».

Сегодня особенно актуально звучат слова Сименона об огромной армии безработных, жертвах современного капитализма.

Мир нуждается в преобразовании…

Конечно, Сименон не революционер. Как многие писатели Запада, которых можно было бы назвать «социалистами чувства», но не точного научного знания, он довольно быстро теряет под ногами почву, как только речь заходит о конкретных формах общества будущего. Сименон хорошо знает капиталистическую действительность наших дней, буржуазный образ жизни. Плохо — при всем сочувствии ему — социалистическое общество, реально создаваемое будущее. Перед ним один за другим возникают вопросы, на которые он не находит убедительного ответа. По каким образцам и кто будет строить новый мир на развалинах ненавистного ему буржуазного мира? «Кто? Мы? Как? Почему? И что такое наша мера? Чья мера? Мера чего? — спрашивает Сименон самого себя и тут же — характерная черта его позиции! — добавляет — Все же я чувствую — за этими неловкими словами что-то есть».

Он понимает, что нужно прежде всего преодолеть многие застарелые привычки, равнодушие к миру, в котором мы живем. Люди слишком привыкли к тому, что ежедневно им говорят по радио и телевидению о социальных и политических бедствиях, о стихийных катастрофах, слишком поглощены своими мелкими заботами. Сименон указывает на одну из главных бед сознания современного человека на Западе: «Можно было бы сказать, что мы не созданы для того, чтобы думать в масштабах всего мира или хотя бы континента». Если мы мысленно вернемся к некоторым его романам и внимательно вдумаемся в них, то найдем в них предлагаемое писателем объяснение того, как, почему, в каких условиях произошло «отречение», самоустранение «маленького человека» от участия в судьбах окружающего его мира, его отлучение от Истории.

Все за тем же «круглым столом» в «Леттр франсэз» писатели не раз говорили об ограниченности наших знаний, о невозможности охватить в целом, понять современный мир. Прислушаемся, например, к словам Б. Пенго: «Писатели сегодня абсолютно не способны получить общую картину мира… Они создают литературу изоляции, отчуждения. Чувствуешь себя совершенно чужим по отношению к вещам, которые описываешь, и страдаешь от этого». По мнению К. Симона, писатель «знает лишь обрывки реальности, фрагменты, смысл которых ему не доступен».

Сименону эта позиция чужда. Такие его романы, как «Братья Рико», «Грязь на снегу», «Лунный удар», да и многие другие, свидетельствуют о стремлении писателя охватить современность в самых различных ее проявлениях, о принятии принципиальной возможности проникнуть в суть происходящих событий, обнаружить скрытые пружины человеческих судеб.

Размышляя о будущем, о том, кто будет строить его, Сименон обращается к молодежи. Ей он посвятил ряд лучших своих романов. В них — и тревога за сегодняшнее положение той части молодежи, которую отсутствие идеалов, безработица, социальная несправедливость толкают к преступлениям, и вера в молодежь, способную преодолевать сопротивление враждебного ей общества, его бездушие и жестокость. «Мы, люди пожилые и старики, не создадим новую мораль, — говорит Сименон. — Ее создадут сегодняшние дети и молодежь, которую упрекают за длинные волосы и за то, что она выходит на улицы с плакатами в руках. Они — предмет почти всеобщего порицания. Однако от них рождается мир будущего».

Сименона беспокоит то, что часть молодых людей, в том числе и тех, которые принимали участие в волнениях весны 1968 года, приспосабливается к буржуазному образу жизни, принимает условия его игры, подчиняется его правилам. Процесс этот он прослеживает во многих романах, которые можно было бы назвать романами воспитания-развращения. В книге воспоминаний «Вынужденные каникулы» Сименон с горечью отмечает, как постепенно его собственные сыновья приобретают привычки, вкусы, характерные для «обыкновенных» буржуа нашего просвещенного времени. Они, конечно, не презирают «маленьких людей», которые их окружают, но они, что еще хуже, их игнорируют. Их жизнь сосредоточена на них самих, на их будущем, на их благополучии, сегодняшнем и завтрашнем. В мае 1978 года Сименона постиг тяжелый удар: покончила жизнь самоубийством горячо любимая им дочь Мари-Жорж, не сумевшая и не пожелавшая пойти по пути приспособления к тому, что она ненавидела и не принимала[3].

В центре внимания Сименона-писателя всегда человек, «несчастный и чудесный маленький человек, исполненный героических порывов, надежд — и так часто — повседневного мужества, которое ничто не может истребить». Сименон пишет о тех, чья жизнь «состоит в том, чтобы любой ценой добывать хлеб насущный для себя и для своей семьи», о тех, кто, как легендарный Сизиф, всю жизнь катят вверх тяжелый камень собственной судьбы, который то и дело скатывается к подножию горы, снова и снова подхватывают его, пока не наступает трагический перелом, выбивающий их из «нормальной» колеи жизни, сталкивающий их с безжалостным и бесчеловечным Законом.

Еще в юные годы Сименон мечтал о роли человека, «выпрямляющего» судьбы других людей, их защитника (самого Сименона часто называют «адвокатом человеческих душ»). Эту роль, как известно, писатель отвел главному своему герою — Мегрэ. Честность большого художника в конце концов заставила писателя взглянуть правде в глаза: ни он сам, ни Мегрэ не в состоянии бороться в одиночку. Мегрэ побеждает в борьбе против настоящих преступников (на какой бы ступени социальной лестницы они ни стояли), но терпит поражение в борьбе за оступившихся, несчастных, затравленных обществом и его законами «маленьких людей».

Действующих в романах Сименона персонажей можно с некоторой долей условности отнести к двум основным категориям, резко противопоставленным друг другу. С одной стороны — власть имущие всех рангов и степеней, которые редко становятся предметом специального изображения и находятся чаще всего за кулисами основного действия; почти всегда они подаются в отрицательном плане. С другой — «простые», «маленькие» люди. К ним Сименон относится с бесконечным сочувствием и симпатией, но они в его романах являются лишь жертвами обстоятельств, бесчеловечного и несправедливого уклада буржуазной жизни. Каждый из этих людей живет как бы сам по себе, обреченный на одиночество. Те же, кто восстает против установленного порядка вещей, находит пути к объединению с другими людьми в совместной с ними борьбе, остались за пределами романов Сименона, в которых есть героика долготерпения и жертвенности, но нет героики сопротивления и борьбы.

Еще одно существенное обстоятельство, позволяющее понять принципы изображения человека у Сименона. «В своих книгах я стараюсь изучать только маленькие колесики, которые кажутся второстепенными, — пишет он. — Это заставляет меня выбирать персонажей довольно заурядных, а не людей исключительных. Человек, обладающий слишком большим умом, слишком развитый, имеет тенденцию смотреть на себя со стороны, заниматься самоанализом, и в силу этого его поведение оказывается неестественным». Здесь Сименон поднимает весьма важную и актуальную проблему современной литературы — проблему «аутентичности», подлинности человеческой личности, скрытой под грудой условностей, штампов, навязываемых ей обществом. Задача писателя заключается в том, чтобы снимать один за другим слои «лакировки», обнажая человека подлинного, «глубинного». Заметим, что эта тема стала одной из ведущих тем творчества французской писательницы Н. Саррот, таких ее романов, как «Портрет неизвестного», «Планетарий» или знакомый советскому читателю по русскому переводу роман «Золотые плоды».

Тем, кто писал о творчестве Сименона, еще не удалось достаточно полно проследить, каким образом, обходясь минимумом изобразительных средств, писатель в лучших своих произведениях сумел передать почти незаметные движения человеческой души, несколькими фразами очертить характер человека. Это — одна из сильных сторон мастерства романиста. Есть, однако, в проникновении в «общечеловеческие», глубоко скрытые пласты внутренней жизни человека и некоторая опасность. Слои «лакировки», которую наносит на человека общество, — это ведь и признаки данного, конкретного времени; по ним, подобно тому как по годовым кольцам определяют возраст деревьев, мы точно определяем временную принадлежность человека. «Голый», как его называет Сименон, человек, освобожденный от всего наносного, может оказаться как бы вне времени, а романы с его участием в отдельных случаях могут потерять временную конкретность. Страницы воспоминаний позволяют проследить, как художественные поиски Сименона движутся между двумя полюсами — изображением человека «вообще» в некой его «вечной» сущности и изображением людей в их конкретной сущности, социальной и исторической.

В краткой заметке, предваряющей роман «Розы в кредит», Э. Триоле говорит о драматическом разрыве между психологией современного человека и достижениями научного и технического прогресса. Люди живут в «нейлоновом веке» комфорта, в «обществе потребления», сохраняя привычки и инстинкты каменного века. С нетерпением призывая новые времена, общество, основанное на новых ценностях, Сименон, как и Э. Триоле, остро ощущает губительность этого противоречия для людей нашего времени. Человек изменяется слишком медленно, несмотря на все новейшие открытия и изобретения.

Тема «общества потребления», «общества изобилия» и его развращающего влияния на души людей была одной из ведущих тем французского романа с конца 50-х годов вплоть до 1968 года, принесшего с собой в литературу новые темы и проблемы. Вспомним такие, например, произведения, как «Прелестные картинки» С. де Бовуар, «Молодожены» Ж. Л. Кюртиса, «Вещи» Ж. Перека. В творчестве Сименона мы не найдем романа, в котором эта тема была бы определяющей, центральной, в ряде его произведений она проходит как бы на втором плане, но в своих воспоминаниях писатель обращается к ней непосредственно и неоднократно. Человека сегодня заставляют потреблять, покупать даже то, в чем он совершенно не нуждается. «Речь идет о том, чтобы продавать любой ценой, отбирать деньги у наивного покупателя». «Священное слово нашей эпохи —«продавать», продавать, но не покупать. Каждая страна становится крепостью. Стараются всеми способами, даже незаконными, распространять свою продукцию по всему миру. Это тем более безнравственно, что существуют страны, где сотни тысяч людей продолжают голодать, когда в Европе твердят об «обществе изобилия»».

Одним из самых мощных и изощренных орудий угнетения «маленького человека» являются средства массовой информации. Что такое журналистика «свободного мира», Сименон знает превосходно. Сам он проделал путь от репортера — сотрудника отдела происшествий провинциальной газеты — до автора статей на злободневные темы международной и внутренней жизни. Газетному миру в своих воспоминаниях он посвятил немало блестящих сатирических страниц. Наблюдения над современной прессой, радио- и телепередачами заставляют его с горечью писать: «Личность, которую называют «маленьким человеком», оказывается объектом такого скрытого или откровенного давления, что я не уверен, долго ли она еще сможет сопротивляться». Средства массовой информации не только вдалбливают в головы людей рекламу тех или иных товаров, но и создают ложное, извращенное представление о мире. «Сегодня утром, пробежав «Ньюсуик», я спросил себя, каким чудом еще существуют в мире миллионы, десятки миллионов порядочных людей».

Сам Сименон прямо называет тех, кто несет ответственность за существующие в мире насилие, жестокость, войны, голодную смерть тысяч людей, но «маленький человек» не случайно в его изображении оказывается одиноким, покинутым, отданным во власть неизвестных ему, анонимных сил. Если бы «маленький человек» обрел понимание сложного механизма современного мира, узнал настоящих своих врагов, он перестал бы быть маленьким и беззащитным. Пока же в романах Сименона народ безмолвствует.

Иногда возникает ощущение, что мысль Сименона, его позиция по отношению к современности как бы соткана из противоречий, самоопровержений и споров с самим собой. Это оттого, что он в постоянных поисках, заставляющих его то утверждать какие-то истины, то отказываться от них. Сименон, как и значительная часть западной интеллигенции, то пристально вглядывается в будущее во власти новых и смелых идей, то отдается на волю анахронических предрассудков, которые тем прочнее, чем больший абстрактно-гуманистический заряд в них заложен. Это касается едва ли не в первую очередь взглядов писателя на соотношение личности и народа, на проблему индивидуальной свободы и исторической необходимости.

В отличие от многих других деятелей культуры, своих современников, Сименон понимает, что историю сегодня делают (или будут делать) массы, народ: «Сейчас все решают не несколько великих людей, а массы». Сименон не испытывает страха перед движением этих масс, и мы уже убедились, с какой симпатией относится он к тем, кто оказывает все большее сопротивление своим угнетателям.

Но вот словно оживают призраки предрассудков, унаследованных еще от XIX века, и появляется страх перед «казармой», человеческим муравейником, подавляющим и уничтожающим личность. В этом, скорее всего, можно усмотреть желание противопоставить себя нивелирующим людей тенденциям стандартизации жизни, культуры, которые на Западе принимают устойчивый характер. Сименон говорит о том, как современная жизнь превращает человека в робота, час за часом крадет у него его «я», его индивидуальность.

Стандартизация, подчинение «массе» не исключают и другой крайности, которая становится трагедией современности — одиночества человека в безбрежном море других людей. Этой трагедии посвящены многие страницы как романов, так и книг цикла «Я диктую». Сименон с сокрушением говорит о «дроблении», распаде человеческих групп, коллективов, растущем обособлении людей. Уходят в прошлое такие объединявшие их раньше «центры», как городской квартал с его кафе и их завсегдатаями, «главная» площадь или даже церковь в деревне, которые для многих были местом встреч, живого человеческого общения. На смену приходит индивидуум у телевизора, оставляющий внешний мир за порогом своей квартиры или изгородью своего сада.

«Дробление» — несомненно реальный процесс, о нем рассуждают писатели, о нем пишут в газетах и журналах, о нем говорит и Сименон. Но противоположный процесс — сплочение масс, создание «коллективов», организованно отстаивающих свои права, в том числе и право на то, чтобы каждый мог оставаться личностью, — в его произведениях пока не зафиксирован.

На страницах воспоминаний не раз появляются заявления Сименона о своей аполитичности. Еще бы! Ему хорошо известна политика буржуазная, политика капиталистических государств и партий, представляющих власть имущих. Она отключена от нравственной сферы, в ней не действуют моральные принципы и запреты, и поэтому Сименон отмежевывается от нее.

Аполитичность аполитичностью, но Сименон ясно отдает себе отчет в том, что сама история (как это было во времена фашистского мятежа в Испании или в годы Народного фронта во Франции) потребует «от каждого, в первую очередь от писателей, быть ангажированными». И когда повороты буржуазной политики, деяния буржуазных политиканов становятся особенно отвратительными, у него вырывается крик: «Неужели во Франции не найдется никого, чтобы написать новое «Я обвиняю»?» И потом, если бы в его романах не было этого желания помочь человеку, чувства ответственности за его судьбу, значительная доля их нравственной и художественной силы пропала бы.

Время не стоит на месте, и в 1974 году Сименон готов послать своего тринадцатилетнего сына Пьера с его товарищами на улицу — разделить с другими ответственность за происходящие события.

«С раннего детства, — говорит Сименон, — я был бунтарем, бунтарем против уродства, бунтарем против несправедливости, против эксплуатации человека человеком, бунтарем против лжи организованного общества и особенно против лицемерия». Романы Сименона — свидетельство этого бунта, бунта против… Но за что? За кого?

Конечно, за «маленького человека», за то, чтобы ему спокойно жилось на земле. И другой ответ, который дает Сименон на поставленные вопросы: во имя свободы, прежде всего свободы личности.

Таким образом, писатель оказывается между двумя исключающими друг друга позициями: исповедуемой им устаревшей религией индивидуализма и деятельной любовью и уважением к человеку. Но будем справедливы: в своем творчестве Сименон, несмотря на заявление о том, что «ангажированность» вызывает у него страх, выступает прежде всего как писатель «ангажированный» — во имя человека, во имя его будущего.

Что же касается свободы в том реальном мире, в котором Сименон живет сейчас, сегодня, писатель не строит никаких иллюзий: «Я упорно ищу, какие права нам еще остаются, и нахожу очень небольшое их количество, чтобы не сказать ни одного». Это утверждение приобретает свой точный смысл на фоне, например, гимна современной западной цивилизации, который слагает другой французский писатель — Ф. Нурисье: «Никогда люди… не были столь свободны и защищены, как на нашем маленьком Европейском континенте».

Книги цикла «Я диктую» дают богатую пищу для размышлений о литературе, в первую очередь о романах самого Сименона, о «творческой лаборатории» писателя. Вместе с их автором, мысленно возвращающимся к различным моментам своей творческой деятельности, мы можем проследить становление писателя — от ранних повестей и рассказов начала 20-х годов к романам о Мегрэ, в которых детектив уже освобождается от оков внешней развлекательности, к социально-психологическим романам.

К этим романам Сименон шел далеко не таким простым путем, как полагали некоторые из его критиков. Легенда о писателе, создающем свои книги чуть ли не поточным методом, — одна из наиболее устойчивых легенд о Сименоне. Ученичество его было, однако, долгим. Известно, что до того, как он познакомился со многими произведениями французской литературы, он пережил увлечение русской литературой, влияние которой ощутимо в его романах на протяжении всей жизни. Имена русских классиков мы не раз встречаем на страницах его воспоминаний. «В 16 лет, — пишет он, — я читал русских писателей, точнее, поглощал Пушкина, Достоевского, Гоголя, Толстого, Горького и многих других. Не знаю, когда я спал. Все свободное время я проводил за книгами». Без рассказов Чехова трудно представить себе не только «Человека с собачкой», но и ряд других романов Сименона, без «Шинели» Гоголя, которой Сименон не перестает восхищаться, — разработку им темы «маленького человека». Гоголь вообще занимает совершенно особое место в сознании Сименона. «Я перечитывал Гоголя, которого считал и до сих пор считаю величайшим русским романистом» — характерное признание, в свете которого было бы небезынтересно взглянуть на многие романы французского писателя.

У Достоевского и Толстого учился Сименон проникновению во внутренний мир человека. Гениальная повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича» определила пафос и направленность романа «Колокола Бисетра», современного «западного» варианта истории человека, который перед лицом смерти мучительно сознает, что «вся его жизнь была не то».

Можно без преувеличения сказать, что именно русская литература предохранила Сименона от воздействия литературы модернистской, способствовала его становлению как писателя-гуманиста, верного реалистическим традициям. Размышляя о взаимоотношениях литературы и изобразительных искусств, Сименон отмечал близость своего творчества к исканиям и достижениям художников-реалистов. Близость с живописью была нарушена с появлением «различных видов так называемого абстрактного искусства». Сименон ставит закономерный вопрос: «Не является ли новый роман, роман без романа, о котором много говорят… эквивалентом этого искусства? Я хотел бы, — добавляет он с иронией, — понять его, загореться энтузиазмом, не превратиться в реакционера. Мне это не удается… Параллелизм моего творчества, моей жизни с живописью внезапно прервался».

Среди своих учителей Сименон называет У. Фолкнера и Д. Конрада. Литературоведам еще предстоит определить, в чем именно проявилось их влияние на творческую манеру Сименона. Во всяком случае, можно предположить, что, создавая свои «морские» романы, писатель опирался на художественный опыт Д. Конрада.

Сименон хорошо знал и французских авторов; особым его вниманием пользовались Монтень, Стендаль, Бальзак, Пруст. С Бальзаком его сближает, в частности, глубокое понимание связей человека с миром вещей, в котором он живет. Еще более важно общее с Бальзаком ощущение драматичности повседневной, будничной жизни. Происходящие за стенами заурядных буржуазных домов драмы оказываются страшнее старинных драм «плаща и кинжала». В судьбах своих героев Бальзак показывал не те драмы, что «разыгрываются при свете рампы, в расписных холстах, а драмы, полные жизни и безмолвные, застывшие и горячо волнующие сердце, драмы, которым нет конца»[4]

Словно обдумывая слова Бальзака, Сименон пишет: «Подлинные человеческие драмы происходят чаще всего в рамках семьи… У этих драм не всегда бывает кровавый исход, при котором погибает один или несколько человек. Есть драмы, которые я назвал бы глухими, неразразившимися».

Сименон — один из талантливых продолжателей устойчивой во французской литературе традиции «семейного» романа, представленного в XX веке произведениями Ж. Ренара, Ф. Мориака, Э. Базена и ряда других писателей. Он вспоминает, как когда-то писал: «Роман прошлого века большей частью заканчивался свадьбой и каноническими словами: они были счастливы, у них было много детей. И я добавлял: вот с этого момента и начинается драма». Драмы семейные — конфликт между родителями и детьми, жестокая борьба за наследство, драмы ревности и измен, служебных неудач и тщательно скрываемой нищеты. После свадьбы начинаются семейные невзгоды и в «Истории одного развода», и в «Супружеской жизни» Э. Базена.

Вряд ли можно установить прямые связи романов Сименона с творчеством Пруста, которому Сименон посвящает несколько интересных страниц в своих воспоминаниях. И все же отметим, как иногда Сименон, подобно Прусту, обращается к мимолетным, беглым впечатлениям, которые, оставаясь до поры до времени скрытыми в глубинах нашей памяти, вдруг как бы всплывают на поверхность, а вместе с ними — целые пласты утраченного и вновь обретенного прошлого. «Вопреки тому, что в соответствии с логикой можно было бы думать, в нас остаются, — полагает Сименон, — не наиболее важные события, сильные эмоции, значительные встречи. Чаще всего речь может идти о беглых образах, которые не поразили нас сразу. Например, запах хлева и навоза, когда мы проходили мимо фермы». В некоторых случаях такие воспоминания становятся отправным моментом для отдельного эпизода или целого романа.

Сименон — блестящий мастер воссоздания атмосферы, в которой происходит действие его романов. Он необыкновенно тонко чувствует и знает особенности той или иной среды, обстановки и передает их обычно несколькими яркими, выразительными штрихами, несколькими характерными, запоминающимися деталями. Это — привлекательная черта не только его романов, но и книг цикла «Я диктую». Сименон вводит нас то в загородный дом богатого дельца, то в крестьянскую лачугу, то в номера шикарного отеля или за кулисы подозрительного заведения, создавая эффект нашего присутствия там, куда мы следуем за писателем. Поражает острая наблюдательность Сименона, его ставшая профессиональной потребность все регистрировать в своей памяти (потребность, которая, по его собственному признанию, временами становится для него самого обузой, тяжелой, почти физической нагрузкой).

Излюбленным жанром Сименона всю жизнь был роман (исключение составляют лишь одна пьеса, сделанная им по его же роману, и несколько стихотворений), привлекавший его возможностью широкого охвата действительности, подвижностью художественной формы, многообразием выразительных средств. Не случайно Сименон, стоявший в стороне от литературных дискуссий, не захотел уклониться от спора о судьбах романа, который писатели и историки литературы вели в 50-е годы. Не касаясь специальных статей и выступлений Сименона, посвященных этому вопросу, заметим, что и в своих воспоминаниях он неоднократно обращается к проблемам романа. Вопреки распространенному мнению об отмирании романа Сименон полагает, что, пережив временный кризис, этот жанр «возродится».

Сименон не принадлежит к числу языковых пуристов, и ревнители изящной словесности, вероятно, найдут не одну погрешность в его языке. Однако сам писатель к вопросам стиля и языка, особенно его лексики, относился с большим вниманием. Он отмечал, что уже в свои молодые годы, стремясь упростить стиль, употреблял по возможности слова, передающие конкретные понятия, называющие окружающие нас предметы, слова, которые в отличие от слов абстрактных имеют общий, понятный для большинства людей смысл. Сименон с интересом относится к работам, анализирующим лексику его романов. В книгах цикла «Я диктую» читатель найдет некоторые любопытные примеры из таких работ, дополненные его собственными соображениями. На его взгляд, сейчас особенно часто употребляются слова работа, усталость, депрессия, мрачный и подобные им, которые передают настроения подавленности, неуверенности человека в современном буржуазном обществе. Усилие, радость — вот слова, которые Сименон, словно эстафету, хочет передать своим читателям.

Негодование Сименона вызывает чрезвычайно распространившаяся за последние десятилетия «мода» на «натуралистические», непристойные слова; по его мнению, совершенно исключены из лексики художественной литературы, из языка всех средств массовой информации должны быть слова, принижающие достоинство людей.

Из маленького дома на окраине Лозанны близ Женевского озера доносятся слова писателя, прожившего богатую и интересную жизнь, в которой он никогда не изменял своему призванию человека. И среди них такие: «Когда над Европой нависла угроза размещения новых смертоносных американских ракет и мирового ядерного пожара, не может быть места для равнодушия к происходящим событиям, что было бы поистине преступлением». «Именно от СССР исходят наиболее конструктивные и реалистические мирные инициативы, направленные на обеспечение успеха разрядки, прекращение гонки вооружений, восстановление доверия и тесного сотрудничества между народами различных стран». Так говорил Сименон накануне своего 80-летия, обращаясь к советским читателям[5].

На склоне лет Сименон подводит итоги пережитому, увиденному, выстраданному. Книги его воспоминаний передают и тревогу за судьбы мира, и чувство радости от своей причастности к жизни всех людей, от общения с природой.

«Я диктую» — книга встречи с доброжелательным и мудрым собеседником, оставляющая глубокий след в сознании читателя.

В. Балахонов