Я обязательно вернусь (СИ)

Глава 2

Пять лет заметных и незаметных, одиноких и в то же время наполненных увлеченной работой. Эти летящие чередой множества дней, часов и минут, стали тяжёлым испытанием для нас. Они тянулись бесконечно долго. Подчас, просто сводя с ума, не давая надежды на иную жизнь.

Хорошо, что мы с малышкой были друг у друга в сознании, и в принципе уже стали одной единой, навек сплочённой Душой.

И в тоже время, я постоянно сравнивала прошлое воплощение, которым жила когда-то в будущем, и это, во мраке монастырских стен средневековья. Сравнение, если честно было не в пользу моего теперешнего существования. Чувствовала себя просто обделённой. Не хватало движения, скорости, знаний, ритма и живой энергии солнца, вообще всего живого в окружении.

Я молила Создателя дать нам только один шанс на возможность жить за стенами этого монастыря, в других условиях. Шанс на спасение.

Но по порядку. Девочку учили. В основе всего стояли знания религиозного характера. Многие молитвы я знала, как таблицу умножения во втором классе в двадцатом веке, так как заучивала их до потери осознанности.

Испанский язык, по умолчанию мой родной в этой реальности. И будь добра разговаривай, пиши и читай на нём как положено аристократке в это не простое для женщин время. Вышивание, зарисовки сюжетов из жизни святых, этикет. Мой почерк, он стал просто произведением искусства. Этому пришлось учиться, и очень долго. То, что девочка принадлежала старинному дворянскому испанскому роду, было понятно из того, как обращались с ней окружающие. Да и не стали бы так заботиться о ребёнке, допустим, простой крестьянки или служанки, стараясь дать ей лучшее по тому времени образование.

— Каталина, — так звала нас мать настоятельница, когда приходила два раза в неделю заниматься с нами чтением и письмом. Ещё одна женщина, служащая монастыря, убиралась в келье, приносила скромную пищу, и показывала секреты вышивки гладью. Она в этом деле была большой мастерицей.

Из нашей комнаты был свой выход на улицу в закрытый дворик. Открывала эту толстую деревянную дверь только мать настоятельница, под её присмотром я выходила на улицу.

Испанский дворик был небольшой, квадратов шесть, огороженный высокой каменной стеной он был очень уютным. Однако, во всем этом действии чувствовалась какая-то тайна. Впрочем, как и всецело во всей моей жизни.

Я нигде в своей комнате не видела ни чего похожего на зеркало, хотя сей предмет, наверное, в средние века был большой роскошью. Тем не менее, я не знала, как выгляжу. Могла только догадываться. Ощупывала лицо, брови, глаза, заплетая светлые волосы по утрам и складывая их в строгую причёску. Не знала, почему меня прячут от всего мира. По многим признакам понимала, что монастырь живёт обычной жизнью и в нём много послушниц и монахинь. О моём же присутствии в этом святом месте, думаю, знало совсем не много человек.

Я как граф Монте-Кристо в известном в моё время романе А. Дюма, тихонько простучала все стены и полы своего жилища. Вдруг где-то могли быть пустоты и какие-то возможно переходы, или лабиринты, но тщетно.

Бытовые потребности решались очень просто, ночные горшки, тазы и кувшины с водой. Тем не менее, ухаживали за мной хорошо, всегда чистая постель, и добротная одежда это было нормой. Я не касалась уборки или стирки, раз в неделю был день купания, грязную одежду просто уносили, меняя весь текстиль в келье на чистые вещи.

Полная изоляция, не считая двух человек в общении. Интересно, на каком периоде жизни меня стали выпускать из этой комнаты, в показанном мне когда-то видении? Вероятно, когда факт моего существования перестал быть для кого-то опасным, и тайну не нужно было уже хранить под такими надёжными замками.

Когда же выпустят сейчас?

А если не выпустят совсем?

А еще я обнаружила, вначале огромное желание, а затем и вовсе дар — умение хорошо рисовать и чертить. Его я стала развивать, как могла в таких условиях. Просила окружающих меня женщин показать мне работы, каких-либо художников. Мне приносили книги с картинками из библиотеки, интересные для меня гравюры я копировала на холсты бумаги.

Множество моих эскизов вида из окна лежало на столе, а после и на полке, которая появилась в пустой келье во время моей прогулки на улице. Рисунок дневной, ночной, на закате и восходе, я разбирала, как ложится свет, наблюдая за малейшими изменениями в природе.

Заучивая слово божье с наставницей, я рисовала сюжеты из библии, боясь выдать себя какими-то знаниями из будущего, такими привычными тогда и чуждыми ещё в это время.

Настоятельница считала, что я очень талантливая и одаренная юная девушка. Чистая, как ангел, сошедший с небес.

Мне стали разрешать подходить к открытой внешней двери на волю во внутреннем дворе. Её открывали, я видела мир, что лежал передо мной как на ладони. Горы вдали и лес, что простирался до них, поле и дорогу, уходящую вдаль. Но выходить за периметр, мне было нельзя. Это были мгновения, самые прекрасные, скажу я вам. Затем дверь закрывалась и ключ уносился. Оставляя меня с печальной реальностью, что окружала в полумраке, и казалось наблюдала за всеми моими поступками. Чистой воды искушение.

Разве эти женщины не понимали, что они делают в тот момент, когда закрывали от меня целый мир?

Надежды становилось всё меньше.

И тогда я взялась за портреты. Мать настоятельница позировала мне часами. Увидев результат, принесла мне дорогое масло и холст. Её портрет удался, заказчик остался доволен. Далее, я включала воображение и писала Мадонну с ребёнком на руках.

Воображение или просто память, это уж как сказать. Ну да ладно. Работала не покладая рук, стараясь занять прежде всего разум. Ведь он пытался толкать меня на самые страшное…

«— я не пойду на убийство этих женщин, никогда. Это невыход из ситуации, подождём ещё».

Далее, я серьёзно увлеклась вышивкой гладью. Вышивала портреты и картины религиозной тематики, прорисовывая нитями облики святых, накладывая светотени, и поверьте, это были шедевры. Видя мои старания, мать настоятельница приносила мне шелковые, золотые и серебряные нити. Одну картину мы вышивали с ней вместе практически год, ведя неспешные разговоры.

За все эти пять лет наши отношения крепли, и я в мыслях подыскивала слова, которыми смогла бы вымолить у неё возможность покинуть это заведение.

И не находила их, понимая фанатичную преданность этой женщины вере и всем тем догмам, которые окружали её много лет с рождения.

«— терпение, только терпение» — неустанно твердила себе как молитву.

Стоит отметить, что все работы, связанные с творчеством можно было проводить только при световом дне. Свечей в вечернее время зажигалось не много. И в это время суток, после вечерней молитвы я отдавала всю себя йоге, уверенная, что никто не зайдёт к такому послушному ребёнку практически ночью с проверкой.

Разминки, асаны, растяжки и медитации, уходящие после в глубокий сон. Они были сделаны абсолютно по памяти, по наитию, так сказать, и далеки от совершенства. Но я готовилась, сама не знаю к чему. Энергия подростка, которую я сдерживала в течении дня, просто выплёскивалась и не давала застояться мыслям.

Тело, осанка, манеры, мысли всё было в единой гармонии, это помогало мне начинать следующий день с улыбкой, и верить, что всё обязательно будет хорошо.

Привычный уклад жизни был нарушен, в один солнечный день. Дневное светило заглядывало в окно, и мутное, оконное стекло было своеобразным фильтром, через который долгожданные его лучики ложились на каменные полы кельи не большими светлыми квадратами.

Вспомнилось, что любимица всей семьи — кошка из прошлой жизни любила спать на таких вот тёплых пятнах сворачиваясь клубочком и иногда шевеля хвостом.

Чувство уюта и теплоты просто разливалось в сознании от этих воспоминаний. Я уже не видела грани: мои это воспоминания или малышки. Они были нашими. Слияние душ было полным. Каталина, получилась очень разумной и не погодам развитой личностью, что приходилось искусно утаивать от окружающих.

Нашу внутреннюю гармонию резко нарушило напряжение в поведении настоятельницы, пожилой женщины, которой порой было сложно скрывать свое настроение. Не скажу, что это было раздражение, скорее озабоченность и возможно тревога.

Наблюдая за ней из-под прикрытых век, понимала, что женщина тревожилась за меня. Почему? Её глаза очень часто внимательно следили за происходящим в комнате, словно давая ответы на какие-то свои внутренние вопросы.

Я осознавала, что как человек взрослый она испытывает ко мне, ребёнку какие-то чувства. Отторжения я не видела, смела, надеяться, что все же это была симпатия. Так как женщина, если не была занята чем-то, то могла до вечера задерживаться в комнате и вести со мной беседы, ужинать после, и при этом чувствовать себя практически как дома. Конечно, беседы были религиозного характера, но всё же она прикипела, как говориться.

Наблюдала, впрочем, совершенно не меняя своего обычного поведения. На следующий день вместо няни обед принесла незнакомая монахиня, которая собираясь начать делать уборку с интересом разглядывала обстановку в келье, и конечно же меня вместе с ней.

Я ощущала её изучающий взгляд, который скользкой змейкой прошёлся буквально по всему. Наверняка, до этого дня сия особа о моём существовании даже не догадывалась. Я просто была уверена в этом.

Занимаясь вышивкой иконы, своим безумно трудоёмким увлечением, старалась не обращать внимания на незнакомку.

Пяльцы — рамка стояла на полу. Я же, склонившись над образом Мадонны с младенцем, накладывая стежки покрова, один за другим вдруг осознала, что монахиня присутствующая сейчас в келье, за много лет моего пребывания в этом столетии ещё одно совершенно новое лицо. Хотелось поднять голову и заглянуть ей в глаза, зачерпнув немного чего-то свежего.

Я с усилием сдерживала себя, а картина, словно писанная маслом жила отдельно своей жизнью под умелыми руками вышивальщицы. Шёлковые нити были дорогим материалом, да и ошибаться не хотелось, можно было испортить всю работу. Перед глазами стояли полотна, которые видела когда-то в далёком будущем. Хотелось показать объём и перспективу, эмоции персонажей и их индивидуальность.

Нити всех цветов и оттенков, лежали в корзинке. Мечтала, чтобы потомки увидели моё творчество и несомненно оценили. Увлечённо, отдав себя в конце концов всю работе, я неосознанно, шёпотом, повторяла заученную молитву. Уже совершенно не обращая внимания, на происходящее в комнате.

Подняв же недовольно голову на шум сдвигаемого кресла, столкнулась- таки взглядом с незнакомкой. И с удивлением увидела её почтительный реверанс. Женщина, таким образом, неосознанно оказала мне, ребёнку жест вежливости и почитания, как человеку более высокого социального статуса.

Незнакомка опять поразительно долго смотрела на меня, не отрываясь в упор, а потом резко развернувшись вышла, хлопнув дверью.

Просто нонсенс, такое поведение для монастыря в средние века. Не находите, мой читатель? И что она могла разглядеть на моем лице? Да кто она?

И к чему этот поклон? Совершенно невоспитанная особа, решила я изначально, но к вечеру анализируя ситуацию, нашла её весьма необычной.

А ещё подумала, что нужно вспоминать английский язык. Ведь в школе мы его учили немилосердно, зарабатывая положительные отметки.

Самообразование без учебников, по памяти дело конечно бесперспективное, но все же на сон грядущий, хоть что-то. Так повторяя, нечто пришедшее на память уснула.