Я познала хаос

ГЛАВА 17. ИНАЯ ДРУГАЯ

Ласковое вчера...

Стою посреди комнаты и стараюсь не дышать. Вокруг слишком чисто. Ощущение, что я могу испачкать окружающую атмосферу уюта одним лишь своим присутствием.

‒ Тебе не нравится комната, детонька? ‒ мягко спрашивает Марта, грузно присаживаясь передо мной на корточки. ‒ Хочешь другую?

‒ А… нет. ‒ Смущаюсь и отворачиваюсь к окну.

Комната великолепна. Сэмюэль, как и обещал, прошелся со мной по всему дому и показал каждую пустующую комнату, предлагая сделать выбор. А затем не уходил до тех пор, пока я не заверила его, что мне она действительно пришлась по вкусу.

Два громадных окна впускают в помещение столько света, что в первые несколько минут это меня даже пугает. Я словно крыса из канализации, которую внезапно распластали на открытой, залитой солнечным светом площадке. Стены выполнены в нежных светло-зеленых тонах. На полу ‒ мягчайший из ковров. Большущая застеленная мягким белым покрывалом кровать, кажется, может уместить весь наш приют. А в светло-зеленые подушки так и хочется уткнуться лицом.

А шкафчик? Да это целый склад! А та кушетка у стены? А громадный стол и куча полок для книг?! И… и… и…

Даже мысленно задыхаюсь от восторга.

‒ Может, там разместим игровой уголок? ‒ задумчиво предлагает мне Марта, кивая на пустую стену напротив кровати. ‒ Накидаем пуфиков и подушек? Как тебе?

‒ Игровой?

‒ Да… ‒ Экономка зажимает мою руку между своими ладонями. ‒ Расставим игрушки. Какие только захочешь. Кукольный домик? Хочешь?

‒ Кукольный?..

Мой ступор вводит Марту в замешательство.

‒ Не нравятся куклы? Ой, милая, прости меня. Сколько тебе лет? Ты выглядишь очень маленькой.

‒ Двенадцать.

‒ Ох, моей Тамарочке чуть больше, но она все еще обожает куколки. И этот чудесный домик, который подарил господин Люминэ! А ты… что тебе нравится?

Молчу, потому что мне нечего сказать.

‒ Может, ты уже взрослая для куколок? ‒ растеряно спрашивает Марта. ‒ Хочешь чего-то конкретного? Скажи мне, и мы обязательно что-нибудь придумаем.

Чего мне хочется? Игрушки?

У меня никогда не было игрушек. Да и до игр ли тем, кто проводит время в тщетных попытках сохранить себя самого в Клоаке? Не жить, но существовать.

Однако Четыреста пятая всегда пыталась меня развеселить. И даже делала эти нелепые фигурки из проволоки и деревянных обрубков. Они быстро ржавели и гнили, а потом от них жутко воняло. Мне не хотелось с ними расставаться, так что Четыреста пятой приходилось силой отбирать их и выкидывать. Зато потом она подолгу обнимала меня, чтобы я не ревела.

Только вот зря она насчет моих слез беспокоилась. Они высыхали еще на подходе.

Поджимаю губы и смотрю в ясные глаза экономки. Она по-прежнему ждет ответа ‒ со всей ответственностью и терпением.

Пожалуй, меня осчастливит любая вещь, подаренная Сэмюэлем. Только вот слишком смущает говорить об этом вслух.

‒ А давай озадачим господина Люминэ, ‒ заговорщицким тоном предлагает мне Марта. ‒ Пусть сделает сюрприз.

Не знаю почему, но хочется обнять эту женщину. Странно. Мне никогда не нравились телесные контакты.

Осторожно киваю.

‒ Давай сделаю тебе ванну с пеной? ‒ Марта пару раз хлопает в ладоши. У нее такой вид, словно она от этой идеи в большем восторге, чем та, кому предстоит искупаться. ‒ И запустим туда резиновых уточек! С каким ароматом пенку хочешь? А шампунь? Клубника? Манго? Персик?

Голова идет кругом. Мое лицо парализует. Помню только вонь сточных вод.

‒ Давай я сама выберу на первый раз, хорошо? ‒ замечая диссонанс моих чувств, предлагает Марта. ‒ А попозже уже определишься со своими вкусовыми предпочтениями.

С облегчением киваю. Все эти попытки предложить мне альтернативу и возможность выбора утомили меня даже больше, чем первое путешествие на чудо-автомобиле.

Сжимаю кулачками грязное платье. Сдуваю сальный локон со щеки.

Неужели все и правда изменится? Я уже… другая?

Краем глаза замечаю движение за приоткрытыми дверными створками моей новой комнаты. Вряд ли кто-либо вообще заметил это шевеление, но я-то родом из Клоаки ‒ места, где темнота господствует все возможные часы жизни. Так что мое восприятие острее, чем у тех, что привыкли к свету и благам.

Кто-то таится там, в темноте коридора.

‒ Я вижу тебя, ‒ говорю громко и пристально всматриваюсь во тьму щели.

‒ Что? ‒ Марта вздрагивает от моего голоса.

‒ Нет… ‒ Вслушиваюсь в легкий топот удаляющихся ног. ‒ Ничего.

Мое воспитание ни к черту. Мало того, что слюноотделение включается на полную, пока я возбужденно занюхиваю емкость с пронзительно сладким фруктовым гелем, так Марте еще и приходится врубать свою прыткость на максимум, чтобы предотвратить запихивание куска ароматного цветастого мыла в пасть малолетней невежи. Да, в первый же день пребывания в обители Спасителя я едва не сожрала пару мыльно-рыльных принадлежностей из хозяйских запасов.

Мое оправдание: они же так вкусно пахли!

‒ Скоро будем кушать! ‒ паникуя, уверяет меня Марта и отодвигает подальше предмет, похожий на пирожное в глазури. ‒ Потерпи, милая.

Кажется, я позорю Четыреста пятую. Так и представляю, как она будет хохотать, когда узнает, какой недотепой я себя здесь выставляю.

Сколько тонн грязи от меня уже отвалилось? Понятия не имею и, разглядывая себя в зеркале, никак не могу отыскать прежнюю смердящую замарашку.

Ух ты, а у меня, оказывается, бледная кожа. И волосы кудрявятся. А нос вообще уменьшился по размеру! Наверное, на нем пряталась сотня слоев засохшего грязевого месива. И пахнет от меня… как от сахарной ваты, пожалуй. Но не той, что с насекомыми. А вкусной. Сладкой.

Ловлю себя на том, что нюхаю собственное запястье. Тут же замечаю взгляд Марты и быстро прячу руки за спину. Веду себя до крайности неприлично, но отчего-то растет уверенность, что экономка не станет насмехаться над моими неловкостью и любопытством.

‒ Красотуля, ‒ с довольным видом оценивает Марта, поправляя кружево на подоле моего новенького платьица, спускающегося чуть ниже колен.

Его оттенок ‒ сочной листвы, освещенной солнцем, ‒ нравится мне просто до безумия. Главное, сохранить целость лица, а то от моей широченной улыбки оно вот-вот треснет.

‒ И волосики такие мягкие-мягкие. ‒ Марта с удовольствием размещает мои локоны, пышущие ароматом несъедобных шампуней, по моим плечам и гладит ладошкой объемные волны, покрывающие мою спину. ‒ Маленькая красавица.

Вряд ли я когда-нибудь устану восхищаться восхитительной способностью Марты восхищаться кем-то или чем-то. Восхитительное восхищение. Пожалуй, меня подкупает искренность, которая сопровождает все ее похвалы и улыбки.

‒ Спустимся к обеду? ‒ Экономка аккуратно тянет меня за пальчики, приглашая выйти из комнаты. ‒ Уверена, господин Люминэ хотел бы взглянуть на твое преображение.

‒ Правда? ‒ Сердце устремляется прямиком в небеса.

Хочу, желаю, нет ‒ жажду показать себя моему Сияющему Спасителю. Мечтаю увидеть в его медовых глазах восхищение. Но в то же время безумно боюсь, что он скривится и скажет, что подобная одежда мне не подходит, что замарашка из Клоаки недостойна роскоши и должна быть возвращена в мерзостный край, что погрязает в болоте отчаяния — далеко-далеко, за Стеной. И достойна она разве что компании канализационных крыс…

‒ Детонька?

Марта обеспокоенно всматривается в выражение моего лица. Видимо, я слишком глубоко ушла в дебри собственных страхов.

‒ Что-то болит?

‒ Нет. ‒ Качаю головой. ‒ Можно… идти.

‒ Отлично. ‒ Марта мигом приободряется и бодро шмыгает за дверь в коридор. ‒ Мы просто обязаны похвастаться такой милатой. Господин Люминэ точно оценит. И юному господину тоже наверняка понравится.

Меня будто отрезвляющей молнией бьют по макушке. Присутствие Виви портит очарование моих мечтаний. Он ведь такой… неприятный и отталкивающий. Этот мальчишка разительно отличается от темных личностей, что снуют по улицам Клоаки. Они мерзки и отвратительны, однако их гнусь я могу стерпеть ‒ хотя бы как часть фона моей повседневности.

Но Виви… Мерзок по-своему. Я ощущаю это где-то глубоко в сознании, на уровне беспринципной интуиции. Как загнутый коготь, пронзивший мягкую плоть. Как хищник, пригвождающий жертву к месту одной лишь силой своего голода. Как разборчивый смерч, точно знающий какую крепость он желает снести своей непреодолимой мощью.

Ассоциативный парадокс.

Этому сопляку всего ничего. Малявка. Кроха. Карапуз.

Ему бы добытые козявки подсчитывать да погремушки ломать.

А не…

Внушать трепет.

На первом этаже мы с Мартой натыкаемся на Лиллоу. Дворецкий внимательно оглядывается меня, наклоняется, осторожно берет меня за руку и мягко и манерно касается ее губами.

‒ Очаровательно, юная госпожа. ‒ Он дарит мне улыбку.

Сияние, громада помещений, роскошность обстановки и дружелюбие людей, ‒ постепенно все это пьянит мое сознание. Погружение в эйфорию ‒ наверное, не то состояние, которое я могу себе позволить. Ведь до сих пор моя вера в то, что происходящее со мной ‒ реальность, чрезвычайно слаба.

Кажется, пошевелюсь чуть сильнее, и сон рассеется. И мне останется довольствоваться единственным теплом, которое я могу себе позволить. Добротой Четыреста пятой.

‒ Прекрасно, Лето.

Вздрагиваю и стремительно оборачиваюсь.

И тону в этой чарующей эйфории ‒ без сомнений и без сожалений.

Сэмюэль стоит у входа в огромный зал, прислонившись спиной к стене. Такой красивый. Такой бесподобный. Такой сверкающий.

‒ Ты прекрасна, Лето.

Щек касается жар. В груди зарождается что-то трепещущее, щекочущее изнутри, рвущееся наружу. Медленно бреду прямо к Сэмюэлю.

Ближе. Еще ближе.

На его губах сохраняется улыбка. Добрая. Очаровательная.

Хочу ее себе. Хочу его себе. Чтобы он гладил меня по волосам снова и снова. И улыбался опять и опять.

Теперь мне не вынести его равнодушия. Страшусь быть отвергнутой.

Если я подойду вплотную, может, он обнимет меня? Если приближусь еще чуть-чуть…

Кто-то вцепляется в запястье и грубо разворачивает меня в противоположную от Сэмюэля сторону. Да еще с такой силой, что мои, ‒ наверное, в первый раз в этой никчемной жизни, ‒ чистые волосы, взлетают ввысь и опадают мягким шлейфом, как только я замираю, снедаемая противоречивыми чувствами.

Виви. Белая рубашонка, белые брючки, белые волосы.

Такому бы воплощать все лучшие черты ангельского создания, но быть демоненком ему, похоже, больше по вкусу.

‒ Что-о? ‒ Не могу противиться желанию шипеть. Он испортил мне отличнейший шанс произвести впечатление на Сэмюэля, и теперь я чудом сдерживаюсь, чтобы не кинуться на него и не искусать. ‒ Ч-чего тебе?

А Виви даже не удосуживается мне ответить. Сжимает мое запястье, будто дотошный паразит и парализует меня золотом своих отвратных проникновенных глаз.

‒ Ч-что?.. ‒ Еще тише спрашиваю я, едва удерживаясь от желания начать вырываться и дико орать.

Мальчишка прищуривается и едва заметно кривится.

‒ Фу, ‒ произносит он еле слышно. Только для меня.

Его отборное презрение. Персонально для меня.

Виви отпускает мое запястье, и я тут же отпрыгиваю назад, будто вспугнутый дикий зверек.

Он хочет подраться, да? Подраться, да? Подраться?..

Моя спина упирается во что-то твердое, и чьи-то руки скользят по моим плечам. Сэмюэль приобнимает меня, и я срываюсь с края пропасти в нежные потоки сладкой эйфории.

‒ Прекрати, Вацлав, ‒ просит он, хмуро глядя на сына. ‒ Ты слишком груб. Будь сдержаннее.

Плевать на малявку. Хочу, чтобы эти объятия стали моей вечностью.

Моим смыслом. Что же я делала раньше? Как жила?

Но даже в этом благодатном тепле меня пробирает дрожь. От взгляда Виви никуда не деться.

Мерзко, мерзко, мерзко.

Смерч давно знает чего хочет. Смерч лишь только начинает наращивать свою мощь.

Смерч жаждет сровнять с землей одну-единственную крепость…