Я приду за тобой в августе

Глава четвертая

Не знаю, как там в Европе, а у нас люди ездят много и общественным транспортом пользуются охотно. Вот только ездят они обычно по одним и тем же маршрутам. Особенно в рабочие дни. На работу и с работы. Казалось бы, город большой, все в разные стороны утром разбегаются. Как рассыплются утром, будто гречка из рваного пакета, так всех и не соберешь. Но это только на первый взгляд. Большинство с намеченного пути не сворачивает. На работу и с работы. Иногда в гости, на распродажу или там на какой другой праздник. И все.

Город вообще обманчивое место. Когда на одной линии долго работаешь, начинаешь и лица запоминать, и голоса. А бывает, и познакомишься с кем-нибудь, разговоришься. Но это редко. Чаще бывает, что на работу едешь, на людей смотришь, узнаешь некоторых, но вида не показываешь. Просто думаешь о том да о сем. О том, что вот август кончается. Скоро осень. О жизни. Какая она у всех разная и какая одинаковая.

Вот, например, я уже давно на одну женщину внимание обратила — она в одно и то же время всегда ездит и садится практически на одно и то же место, если свободно. Седенькая такая, но еще моложавая, и глаза добрые-добрые. Синие и хорошие, такие редко встретишь. И разговаривает так уж вежливо, даже с контролерами, что аж обнять ее хочется. Я все мучилась, все гадала: кто ж она такая, что за человек. Может детский врач, педиатр то есть. А может диктор на радио. Ну, вот точно что-то такое близкое. Такого вот типа.

Руки у той женщины тоже красивые. Положит их на сумочку, которую всегда на коленях держит, и пальцы сплетет. Пальцы тонкие, и на одном кольцо с драгоценным камнем. А обручального нет, видно, не сложилась у человека семейная жизнь…

И вот через неделю после описываемых событий опять ее встречаю. Сижу, любуюсь. И тут на остановке двое заходят, девка и парень — ну такие вонючие, такие уж пропитые и грязные, что на весь автобус запах пошел. Хоть ты поднимись и выгони их за безбилетный проезд. И надо же: девка эта красноносая той хорошей женщине вдруг и говорит:

«Здрассьте, Татьяна Николаевна!»

А та ей спокойно так, с улыбкой:

«Здравствуйте, Лена».

«Давно не виделись! Как у вас дела?»

«Спасибо, хорошо, — отвечает эта женщина приятная. — А у тебя, Лена?»

«Нормально, — говорит ей та молодая алкоголичка. — С работы еду. А это муж мой, Витя».

Витя тот покраснел и только хрюкнул чего-то. Сам аж зеленый от пьянства, глаза с утра залиты, язык уж не ворочается во рту.

«Приятно познакомиться», — снова отвечает та женщина, абсолютно не смутившись. А я сижу и удивляюсь, что между ними общего. Ну не могут же у такой женщины хорошей такие знакомые быть. А оказывается эта Татьяна Николаевна у той пропитой девки учительницей в школе была. И вот эта девка своей бывшей учительнице рассказывает: мол, двое детей у меня, работа хорошая, у мужа все хорошо. И начинает вспоминать, как она в школе училась. И как ту Татьяну Николаевну все любили. Как к ней в любое время можно прийти, она всегда поможет, поддержит.

А я слушаю и внутренне возмущаюсь. Ну что ты тут несешь такое, дура, какая работа, какой муж, по тебе же видно, что Виктор этот тебя лупит чуть не каждый день, вон под глазом фингал и зуб выбит снизу. И какие дети? У такой пары детей забрала бы давно служба социальная. Здесь налицо полная деградация личности, они с мужем как два бомжа выглядят. А эта Лена все равно болтает и болтает. И учительница кивает и слушает, слушает и улыбается. И весь автобус вместе со мной тоже слушает. Молчит и слушает. И вонь эту нюхает.

«Я же помню, как Вы нам сказали тогда: у меня бывших учеников не бывает! Мы вас никогда не забудем, слышите, Татьяна Николаевна! Вы нас такими воспитали! Настоящими людьми. Я бы вам почетного учителя дала бы».

«Спасибо, Леночка», — сказала та учительница и поднялась выходить.

«Дай Бог вам здоровья! И вашим детям! Вот бы к вам всем классом в гости зайти! С тортиком там! А, Вить? Проведаем учительницу мою любимую?»

Витя только снова что-то хрюкнул.

«Вы мне телефончик оставьте, Татьяна Николаевна!»

А та Татьяна Николаевна смутилась, и я тоже сижу, не знаю, что делать. Распереживалась вся. Но, наконец, учительница вышла, а та Лена на ее место села и всех, кто в автобусе остался, глазами обвела.

«Что пялитесь?»

Все отвернулись, и я тоже, а она раскуражилась, как это с пьяными бывает:

«Что, не нравлюсь? Так давайте все на выход!»

Но наконец-то и эта парочка вышла, Абрам и Кларочка. Все с облегчением вздохнули. Вот что ты будешь делать в такой ситуации. И стыдно, и больно, и за учительницу эту обидно. Но и интересный же случай. Психологический. И вообще задуматься заставляет, об отцах и детях. С одной стороны, что этой учительнице делать оставалась? Только улыбаться. Она свое дело сделала, ей таких отморозков учить уже поздно. Не сейчас же воспитанием их заниматься. А с другой стороны... Ну, нечему ж здесь улыбаться. Одно вранье.

Эх, вот же судьбы у людей. Не угадаешь.

А на следующей остановке вдруг мой знакомый милиционер вошел. Не начальник, но вроде того. Меня, конечно, не узнал, зато я его лицо хорошо запомнила. Подошла к нему, поздоровалась, он удивился. Потом вспомнил, где меня видел.

«Как там с тем пассажиром мертвым? — шепнула я. — Разобрались?»

Он меня взглядом смерил, свысока так, но потом решил, что можно и поговорить. Рассказал мне, что знал от своих знакомых следователей. А знал он достаточно, чтобы все мои сомнения снова растревожить. Ничего особенного, сказал, несчастный случай. От сердца человек умер. Выпил лишнего, упал, заснул в автобусе. И Богу душу отдал. Его и похоронили уже скорей всего. Неделя ж целая прошла.

«Но ведь нетипичный какой-то случай, — сказала я. — Как-то все слишком просто получается. А если это все инсценировка?»

Сказала и пожалела, что не удержалась. Стал тот милиционер смеяться, на весь автобус. Инсценировка, повторяет, инсценировка! — и хохочет. Понятно, что ему это все смешно — какая-то контролерша неизвестно кем себя возомнила.

«Ничего тут нет смешного, — заметила я. — Вы вот тоже к определенному типу относитесь».

«Это к какому?»

«К такому, — ответила я уклончиво. — Если бы с вами что-то случилось похожее, я бы ни за что не поверила, что вы неприличные картинки на золотом телефоне смотрите. Вот коньяк — это ладно, ваш тип мужчины коньяк покупает, деньги есть и привычка тоже. Хоть в карманах ваш тип спиртное не возит».

А сама о его типе про себя совсем другое подумала. Ясно, какой это тип: туповатый, извините, хамоватый, услужливый, с очень высоким мнением о себе и всегда беспрекословно выполняющий указания свыше. Таким что в августе, что в январе — зимой и летом все одним милицейским цветом. И при этом власть над ближними любит. Но об этом я ему говорить не стала. Ему и так хватило. Да и на службе он.

«Что за бред, — он аж смеяться перестал. — Может нам с вами поменяться? Вы в милицию, а я билетики проверять. Слушайте, вас как зовут? Шерлок Холмс?»

Так я и знала, что он этим шерлокхолмсом меня упрекать начнет. Так обо всех говорят, кто неравнодушен к загадкам.

«Или доктор Ватсон?»

«Меня зовут Зинаида Юрьевна», — с достоинством сказала я. Он сидел, а я над ним стояла — и это ему не нравилось.

«Так вот, Юрьевна, не лезьте не в свое дело. Не хватало еще, чтобы слухи пошли. Журналистам только намекни — раздуют из Моськи слона. Ясно вам?»

Я кивнула, а сама на следующей вышла. Так расстроилась, что даже мысль мелькнула в магазин сходить. Но я сдержалась. В нашей работе легко контроль над собой потерять, многие спиваются. С людьми работать — не гусей гонять. Стала на остановке, к дереву прислонилась, глаза закрыла, и снова нашло на меня такое ощущение, будто кто-то за спиной стоит и песенку напевает. Протяжную такую, печальную. Я послушала — и обернулась. Не было там никого. Только тропинка в лес шла, а по тропинке той ветер пустой пакет гонял. И дым из мусорки на остановке шел. Бросят вот так сигарету и поедут. Как говориться, после нас хоть потоп.

У покойника вот зажигалка была, а сигарет не было. Хорошая зажигалка. И жировка на квартиру. Оплатил — и умер. Что еще? Паспорт. Телефон дорогой. Картинки похабные. Ключи от квартиры на брелоке… Коньяк. Зажигалка. Телефон. Ключи. Паспорт. Хорошо я его запомнила. Четко. Одежда чистая, выглаженная. Обувь обычная. Что-то же там было еще... Что-то такое, что мозг записал себе в блокнот, а памяти не признался. Что-то такое, что мне вспомнить надо было. Что-то, что мне еще тогда, в автобусе знакомым показалось.

Гаркавый любит повторять: в любой незнакомой ситуации пей водку. Вычитал где-то в интернете и повторяет к месту и не к месту. Но это Гаркавый. Если уж на то пошло, я для себя давно определила: в любой незнакомой ситуации езжай на дачу.

Я туда всегда еду, когда мне подумать надо. Или когда обида глаза щиплет. Или когда просто с мужем поругаемся. С тех самых пор езжу, как Толе на заводе этот участок выделили, и мы там домик построили, сборно-щитовой. Достала я из сумочки бутылку воды, в мусорку вылила и дальше работать поехала. А после смены домой забежала — и на вокзал. Представила себе, что скоро на даче окажусь, и сразу как-то успокоилась под стук колес.