Я приду за тобой в августе

Глава пятая

Ну вот. Дача у нас в Молодеченском направлении, недалеко от Минска, полчаса каких-то — и уже, считай, на месте. Вышла я на станции, через лес по тропинке прошла, а там уже и наше садоводческое товарищество. Зелень вокруг, деревья, кусты, теплицы. Что ни говорите, а в нашем садоводческом товариществе абы кто не живет. Все люди хорошие, трудолюбивые, спокойные, вежливые. Повезло нам с Толей, одним словом. Купили когда-то участок за триста долларов, а теперь удовольствия на триста тысяч. Правда Димка этого никогда не понимал и с нами редко ездил. Ну, ничего, вырастет — поймет.

Пошла я по улице, со всеми здороваюсь, людей немного, все пожилые. Каждый чем-то занят. В домах радио играет. Повернула к лесу. Вот и наша обитель — так я ее называю. Зашла, переоделась в доме, покопалась на огороде, там убрала, тут почистила, ну, знаете, как оно всегда на даче — работа каждый раз найдется, хотя какая там работа, одна радость и отдых для души и тела. В конце лета на даче повозится ох, как приятно — жары уже нет, а тепло, и земля так обалденно пахнет — ну просто одуряюще. Осенью — холодком, грустью какой-то, но и спокойствием.

Правда, копаясь на даче, я все равно только об одном думала. Мне даже немного стыдно стало, но не выходил тот покойник из моей головы, хоть ты тресни. А тут соседка кричит из-за забора:

«Юрьевна! Здрасте! Как дела у вас?»

Я эту Риту хорошо знала, хорошая женщина, тоже из Заводского района, интеллигентная, помоложе меня. Замужем, у нее тоже сын, недавно институт окончил. И тоже редко с ними сюда на дачу наведывается. А они так все лето здесь, после работы приезжают и трудятся, как пчелки.

«Здравствуй, Риточка! Спасибо, все в порядке вроде бы. А у тебя как?»

«Ничего, все нормально. Заходите на чаек!»

«Спасибо», — сказала я.

«Да я серьезно! Заходите. Мой в Минске, скоро приедет, а мы пока посидим, поболтаем».

Я плечами пожала. Почему бы и нет, если человек хороший приглашает. Взяла ей яблок, шоколадку маленькую, которая давно на холодильнике лежала, и пошла. Как говориться, с дружеским визитом. Сели мы у нее на крыльце, там у них и тенек, и вообще уютно, диванчик небольшой стоит, столик красивый. Умеют люди устроиться. Сели мы с Ритой, она кофе сделала, я свои гостинцы вручила. Она подмигнула и коньяка принесла. Я сразу отказалась, но она говорит: давай, мол, по капельке, с кофе и шоколадкой. Ну, по капельке так по капельке.

С Ритой поговорить всегда приятно. Она меня обо всем расспросила: и как у Толи здоровье (его тогда выписывать все собирались), и как у детей. Не хотела я ей на Димку жаловаться, но как-то так получилось. Рассказала ей, что меня тревожит. О том, что как-то у Димки настроения нет последнее время, и о том, что колючий он какой-то стал, и о невестке рассказала — без злости, конечно, но, если честно, слишком уж он ей, извините, попу лижет.

«Вкусный у тебя кофе, — сказала я. — Дорогой, наверное».

«Да какой там дорогой — рассмеялась Рита. — Обычный кофе».

«Обычный — не обычный, а как к тебе ни зайдешь, каждый раз такой уж аромат, такой вкус тонкий».

«Так мы же кофейный аппарат купили. Я вам, Юрьевна, вот что скажу. Птенцы, вырастая, должны свое гнездо вить».

«Аппарат? Как в кафе, что ли?»

«Ну, почти», — улыбнулась Рита.

«Ну, вы молодцы. Толя говорит, он электричества много берет».

«Ну, мой Саша с этим разобрался».

Замолчали мы. Сидим, слушаем, как вечереет.

«Птенцы... — сказала я без особой охоты. — Это в них от природы заложено, что они гнезда вить умеют. Но у некоторых этот инстинкт ослаблен. Или вообще отсутствует. Такие из гнезда выпадут и шею себе сломают. Или по чужим гнездам пойдут жить. Разве мало таких?»

Рита вздохнула. Они недавно своему птенцу квартиру купили, но я-то их птенца видела — там такой птенец, что дай Бог, молодой, а крутиться умеет, выпусти — не пропадет. Я поднялась, чтоб к себе идти, но Рита меня в дом потянула, аппарат их чудесный показать. Дом у них ухоженный, прихожая вся вагонкой красиво обита, шкафчик стоит, картина висит, зашла я — и тут чувствую: что-то знакомое. Такое острое- острое ощущение, что я аж остановилась.

«Что случилось?» — спросила Рита и ко мне бросилась. Наверно, побледнела я или что.

«Да нет, ничего», — сказала я, а у самой голова кружится. Но не от коньяка, хотя кофе в такое время мне лучше не пить, я это знаю. Не от кофе, и не от коньяка, а от запаха.

Ударил мне этот запах в самое сердце. Такой знакомый запах, что я сначала слова сказать не могла.

Запах краски.

Стояла я в той прихожей и понимала, что вот оно, вот. Вот то, что мне покоя не давало всю неделю. Вот чем тот покойник из двадцать первого пах. Краской! Именно. Краской он пах, вот чем. Такой же самый запах.

«Что это у тебя тут так краской пахнет?» — спросила я у Риты, а сама старалась улыбаться, чтобы волнения своего не выдать.

«Краской?»

«Где-то здесь пахнет», — сказала я.

«Я ничего не чувствую», — ответила Рита.

«Ну, может, это мне показалась — согласилась я, а сама носом потягиваю. — Кажется, отсюда запах идет».

И на шкафчик указала. Рита тот шкафчик открыла — запах еще сильней стал.

«Теперь и я чувствую, — сказала Рита. — Интересно. Вроде мы не красили ничего».

Шкафчик тот достаточно большой был, вместительный. Она в нем покопалась — и нашла. Достала из шкафчика кроссовки, в краске заляпанные.

«Это Сашкины! Вот же гад, засунул в шкафчик и молчит. Как мальчик маленький».

«Бывает», — сказала я, а сама удивляюсь: ну вот точно, краской тогда от покойника пахло, а я и не сообразила, мне и в голову не пришло этот запах с мертвецом как-то связать.

Пока Рита мне аппарат показывала, вернулся ее Сашка из Минска. Зашел, со мной поздоровался вежливо, хитро на бутылку показывает: ясно, чем вы тут занимались. Улыбается, ни о чем не подозревая. А Рита на него: ты что это, мол, кроссовки испортил и в шкафчик спрятал? Сашка ее стоит и глазами хлопает. Не ожидал такой атаки.

«Да я спешил, в шкафчик сунул и забыл... Выкинь просто, в чем проблема?»

«А краска откуда?»

И тогда он рассказал, что недавно на Байкальской в краску вечером наступил. Кто-то там краску разлил, на тротуаре.

«И что она, до сих пор не выветрилась?» — спросила с сомнением Рита.

«Так это нитрокраска», — ответил Сашка с важным видом, потому что кто-кто, а уж он в красках хорошо разбирался — бизнес у него был лакокрасочный.

«А когда... Когда это было, не помнишь?» — спросила я, а сама изо всех сил старалась, чтоб ни ничего такого не подумали.

«Ну, когда... Может, дней пять назад».

«А может неделю?»

«Может, и неделю. Ну да, наверно, неделю. Точно. А в чем дело-то? Что вы все как с цепи сорвались?»

«Ты мне сказать не мог?»

«А что?»

«Что? Зачем ты их в шкафчик засунул? Ясно же, что выбрасывать надо!» — набросилась на него Рита.

«Я подумал, на даче ходить можно. Краска же засохла давно. Если вещи вот так выбрасывать, то... Короче, кончай, Рита, я есть хочу».

Я аппарат кофейный быстренько посмотрела, похвалила, извинилась и к себе пошла.

«Ну, у вас и нос, Юрьевна, — сказала мне Рита на прощение. — Как у собаки».

«А глаз как у орла», — крикнул с кухни Сашка.

«Ой, не обижайтесь только, я ничего такого сказать не хотела, — Рита меня даже по руке погладила. — Мне вот тоже казалось, что воняет, химическим чем-то, но чем именно, откуда... Мне бы и в голову не пришло, что из шкафчика».

«Это ты извини, — сказала я. — Что я к вам прицепилась с этой краской? Пойду уже. Голова что-то разболелась».

Ну вот. Села я у себя на веранде, глаза закрыла. Слышу краем уха, как Сашка с Ритой за забором ругаются, а сама размышляю. По полочкам все разложить пытаюсь. Как на кухне. Но кухня какая-то странная, будто нужно в ней порядок навести, но в полной темноте. Наощупь.

Ну, во-первых. Сашку Ритиного я ни в чем таком подозревать не стала. И дураку ясно, что он тут ни при чем. Не тот он тип мужчины. Он вообще человек безобидный, я это всегда хорошо понимала. Да и какие у него причины могли быть для совершения противоправных действий? И не пьет он уже давно — завязал, и на Риту косо смотрит, если она употребляет. Вот и сейчас, когда я обо всем этом думала, он на Риту говорил, что она лишнего выпила и поэтому его теперь пилит. Хотя сколько мы с тем кофе употребили с Ритой. По рюмочке всего. Чисто на язык попробовать.

Так. А теперь, во-вторых.

Видела я ту краску. Мы тогда с Гаркавым смену на Ангарской начинали, и когда в троллейбусе ехали, я ту лужу краски заметила. Заметила и сразу забыла. А сейчас вот вспомнила — так вот мозг человеческий работает. Ничего не упускает. Но если необходимости такой нет, прячет воспоминания в специальный шкафчик у нас в голове. Как кроссовки. Нужно будет — достанет, а не понадобиться — так и пролежит то воспоминание до самого конца никем не востребованное.

В-третьих. Если покойник из двадцать первого и правда в ту краску незадолго до смерти наступил, значит, сел он в автобус скорей всего возле метро Могилевская. Или его посадили?

В-четвертых. Хорошо было бы узнать, что он там делал, на Байкальской, в такое время. Обычный это его маршрут, или он там случайно оказался. Да и вообще: неплохо было бы с тобой поближе познакомиться, бедняга. Адрес мне был знаком — не зря я его паспорт полистала.

Ну, и в-пятых, подумала я, глубоко-глубоко вздохнула и открыла глаза. Все, что мне только что в голову пришло, могло оказаться полной ерундой. Все до малейшей мыслишки. Сашка этот безобидный мог к покойнику свои счеты иметь — откуда мне знать, что у него за жизнь? Краска на покойника могла попасть где угодно. Мало в Минске каждый день краску используют? И то, что бедолага наш на Байкальской оказался, ничего еще не доказывало. Все, о чем я так старательно думала, могло оказаться моей фантазией.

Посмотрела я на часы — надо было уже на электричку идти. Опоздаю, придется на маршрутке ехать, а остановка в двух километрах, да и мест может не быть. Собралась я и быстренько вышла. Прошла мимо Ритиного дома, а там Сашка у калитки стоит, с той стороны. И смотрит на меня как-то неприязненно.

«До свидания», — сказала я ему.

«Будьте здоровы», — ответил он и так посмотрел, что я шаг ускорила. Будто убить меня хотел.

А когда я до леса дошла и на тропинку повернула, то все назад оглядывалась. Сама не знаю почему. Пошла быстрым шагом, в лесу похолодало уже. Шла я и про краску ту думала. За деревьями электрички кричат, как чайки на море, а вокруг ни души.

И тут слышу — кто-то за мной идет. Я сначала подумала, показалось. Но звуки все громче и громче становились. Звуки — и еще дыхание. Тяжелое такое, злое. Я остановилась на минутку, чтобы понять, на самом это деле или чудится мне. Встала возле елки, замерла, а звуки все ближе. Ну, тут, сами понимаете, мне уж совсем не по себе сделалось. Или на станцию ​​бежать, или в лесу прятаться? Или просто постоять, посмотреть, кто это там за мной бежит?

Я дальше пошла, а чтоб страх свой отогнать, песню начала напевать под нос, иду и мурлычу себе так, чтоб слышно было:

Он уехал прочь на ночной электричке,

В темноте шагов я все жду по привычке,

Осень и печаль, две подружки-сестрички,

На-на-на-на, на-на-на-на-на ...

Обернулась, смотрю — из-за поворота тот самый Сашка выскакивает. Увидел меня, шаг замедлил, поглядывает издалека — и идет прямо ко мне. И улыбается, скотина такая. А в руке блестит что-то. У меня внутри аж похолодело. Хотела я закричать, на помощь позвать, но в горле внезапно пересохло и как будто парализовало меня всю.

А Сашка все ближе и ближе. Подходит и руку ко мне тянет.

«Вы, Юрьевна, телефон свой у нас забыли, — говорит. — Еле вас догнал».

Забрала я у него телефон, поблагодарила и дальше на станцию ​​пошла. А у самой руки трясутся, как у пьяницы.

Вот тебе и на-на-на.

Странный этот месяц, август.