Йольские забавы

Глава 8

Пресловутый коньяк Кайлен предусмотрительно привез с собой. Изрядно для этого собравшись с духом, потому что после вечера в холмах ему на алкоголь даже смотреть не хотелось. Но он прекрасно понимал, что если коньяк не взять, в деревне под праздники рано или поздно придется вместо него пить сливовицу, которую румельцы называли цуйкой. А про нее думать с похмелья было еще страшнее.

Так что от цуйки Кайлен благополучно избавил всех собравшихся: перед завтрашним днем много пить не собирался никто, поэтому она сегодня не грозила застолью даже в перспективе, для продолжения веселья, когда коньяк иссякнет. Сперва атмосфера за столом стояла и вовсе деловая: обсуждали завтрашние планы, во всех подробностях. Но как только эти разговоры закончились, застолье быстро переродилось в по-настоящему праздничное — чему, конечно, немного поспособствовали Кайлен и его эбед. Ему было очень нужно, чтобы этот ритуал удался не меньше Плугошорула. В итоге в общую атмосферу затянуло даже Фаркаша, на которого как на оборотня эбед не действовал.

Настроение, впрочем, царило не буйно веселое, а скорее лениво-расслабленное, в полном соответствии с состоянием самого Кайлена, который наконец-то выдохнул к концу трудного дня. Алкоголь в сочетании с усталостью делал мысли и эмоции медленно-тягучими, как смола, и это было приятное ощущение. И даже когда Андра потребовала песен, потому что какое же без них праздничное застолье, Ионел и Мария хором затянули какую-то протяжную дойну, где в конце, на удивление, никто не умер, как оно обычно бывало в таких песнях, но все много скитались. Потом им, правда, пришлось, снова по требованию Андры, исправиться и спеть куда более веселую и праздничную «Белые цветы».

После этого бабка, вошедшая во вкус руководства браздами праздника, велела Горану с Кайленом петь что-нибудь праздничное и липовское. Отвертеться удалось только Шандору, который безапелляционно заявил, что у него нет ни слуха, ни голоса, поэтому онгурских песен сегодня не будет. После чего Андра, разумеется, потребовала от Кайлена еще и чего-нибудь латенского. Но проклятая дойна, оказывается, крепко засела ему в голову, и на ум шли только еще более мрачные баллады, где ближе к финалу умирали абсолютно все, и тоже не слишком-то веселая айрнская «Siúil A Rún»[1].

В конце концов Кайлену все-таки пришла на ум дурацкая песенка «когда я девочкой была, я там овец своих пасла», которую ему в детстве пела матушка. И, благополучно отбыв ею концертную повинность и выпив еще коньяка, он подпер кулаком щеку и сосредоточился на созерцании Марии и Горана. Они сидели за столом рядом и зрелище собой представляли исключительно приятное. Мария, как обычно, смущалась мужского внимания при посторонних, даже от собственного жениха, но так выглядела только очаровательнее.

Кайлен прекрасно знал этот взгляд, которым кузнец следил буквально за каждым движением Марии. Больше того: Кайлен его сейчас ощущал, настолько сильно, что, кажется, руками потрогать мог. В воцарившейся праздничной атмосфере любое связанное с праздником действо он чувствовал особенно сильно. А что могло быть праздничнее сплетавшихся прямо сейчас между двоими новых связей, которые потом вырастут за весну и окрепнут за лето, как раз к осенней свадьбе?

— Господин Кайлен? Курить пойдете? — голос Ионела поднял Кайлена из глубин эстетического созерцания на поверхность, он кивнул и они вместе поднялись из-за стола.

Курили на улице: в маленьком деревенском доме даже один Кайлен мог за раз надымить так, что хоть топор вешай. И тут, во дворе дома, эстетика была не хуже, чем внутри, пускай и совсем другая. Над деревней летела луна, то прячась за облака, то показываясь снова, с неба падали совсем редкие и невероятно медленные снежные хлопья, плавно оседая не землю, и было очень-очень тихо. Тоже празднично.

Зима и ночь — это не только смерть, но и покой. Кайлену сейчас остро был нужен именно он, чтобы суметь противопоставить его смерти. Мягкая, как снежные шапки на деревьях, спокойная уверенность. И он жадно хватал ее прямо из воздуха и за праздничным столом, и сейчас, среди морозной темноты. Кайлен поджег сигариллу, глубоко затянулся и прислонился к беленой стене дома, потому что голова закружилась, так же неторопливо, как хлопья снега в воздухе. Не от коньяка — на ногах он стоял совершенно твердо — от текущей через него энергии, которой он от воодушевления хватанул чересчур много сразу. Пальто от побелки потом отряхивать… ну да ладно.

— Хорошая ночь, — тихо сказал Кайлен. — Если ночь хорошая, то и день завтра должен выйти не самый плохой, — сделал он вывод и, взглянув на Ионела, спросил: — Волнуешься?..

— Не больше обычного, — пожал плечами Ионел.

— А я волнуюсь, — честно сознался Кайлен. И вот это уже был коньяк. Без него, может, и не стал бы сейчас трепаться, чтобы Ионела зря не будоражить.

— Про что? — нахмурившись, спросил тот.

— Про схлестнувшиеся вокруг вашей деревни противоречивые интересы. Людям здесь надо, чтобы больше не умирал никто, лесному духу — восстановить нанесенный лесорубами и засранцем Санду ущерб, лесорубам — продолжить лес валить без происшествий, капитану Фаркашу — успешно закрыть дело… А мне надо, чтобы у всех собравшихся в конечном счете все было более или менее хорошо. Но я не знаю точно, получится или нет.

— Душевный вы все-таки человек, — от всего сердца оценил Ионел.

«Не очень-то человек, конечно, — подумал Кайлен, который продолжал совершенно не человечески ощущать, как через него струится энергия зимней ночи. — Но душевный, не поспоришь. „Слишком летний“, как обычно называет это Эйлин. А может, и не в том дело… Может, это во мне чувство долга, обусловленное происхождением, так причудливо просыпается». Эта ночь, наполненная зимней силой, будила внутри странные мысли, обычно Кайлену совершенно несвойственные.

— Выспаться мне надо перед завтрашним днем, вот чего, — решил он, резко прервав их поток. Завтра об этом подумает, когда пора будет. Сейчас-то чего зря по кругу это гонять? Лучше, и правда, лечь пораньше. — Ты там скажи всем, что я в порядке и спать пошел.

Он решительным шагом направился к забору, а оттуда — к дому сестры Андры. И не успел увидеть, как на крыльцо вышел Горан, наконец оторвавшийся от Марии и тоже решивший покурить. И как, выяснив, что Кайлен ушел, бросился его нагонять, да так стремительно, что Кайлен и два дома не успел пройти до конца.

— Вы это куда собрались? — с явно читающимся упреком в голосе спросил Горан, сбавив шаг, когда поравнялся с Кайленом. Тот остановился, повернулся к кузнецу и уверенно ответил:

— Спать, выспаться надо.

— А Мария? — с еще большим упреком поинтересовался Горан.

— Ты ошалел совсем? — от души изумился Кайлен, чуть недокуренную сигариллу изо рта не выронил. — Мария — твоя невеста, и вы с ней там отлично проводите время. Вот шел бы и продолжал. И поцеловал бы ее уже наконец, сколько можно!

— Я-то и после Солнцестояния никуда не денусь, — пробурчал Горан, уставившись в снег. — Да и вообще никуда теперь не денусь от нее. А вы уедете потом…

— А потом опять приеду, — беззаботно ответил Кайлен. — Я ей обещал, а я свои обещания всегда выполняю.

— Вам завтра сил много понадобится, — зачем-то продолжил настаивать Горан.

— А тебе что, не понадобится?

— А я на подхвате, сами же мне сказали: для того, чтоб никто не лез куда не надо.

— Тебе еще амулеты завтра доделывать, — напомнил Кайлен.

— Ну так и что? Обычная работа…

Кайлен покосился в сторону дома Андры, потому что из-за забора неожиданно выбежала Мария и решительно направилась к ним.

— Вы тут, чтоль, делить меня все-таки удумали? — возмущенно спросила она, когда подошла, уперев руки в бока.

— А-ага, — Кайлен весело усмехнулся, выпустив в морозный воздух клубы дыма из зажатой в зубах сигариллы. — Он меня к тебе спроваживает, а я — его. Скоро подеремся. Такой драки из-за женщины Семиград еще не видел, я думаю.

— А у меня самой вы не думали спросить, часом? — Они с Гораном одновременно поморщились, разом осознав, что влетит им сейчас крепко. За то, что у ведьмы не спрашивают. — Вот возьму сейчас и у бабки ночевать останусь, а вас обоих по домам отправлю!

Пристыженные кавалеры в лице Кайлена с Гораном не только поморщились, но и потупились.

— Да он уходить собрался, — оправдывающимся тоном пробухтел кузнец. — А я — его возвращать.

— Куда это ты собрался? — обратила свой гнев на Кайлена Мария.

— Спать. Выспаться надо перед завтрашним днем.

— А больше тебе ничего перед завтрашним днем не надо?

— А тебе ничего не надо? — решил возмутиться Кайлен в ответ. — Тебе виднее, конечно, но мне вот кажется, что тебе бы очень не помешало, чтобы тебя твой жених поцеловал…

— Мне — виднее, — кивнула Мария. — Уж как-нибудь, честное слово, сама разберусь, как с женихами целуются, без советов, — заверила она и, шагнув к Горану, немедля очень решительно его поцеловала.

Он сперва даже опешил от такого напора, но, к его чести, быстро сориентировался и сгреб ее в объятья. А Кайлен снова залюбовался, даже вторую сигариллу достал, чтобы любоваться было душевнее, потому что первая уже кончилась. «Я бы это чудо и тронуть не решился», — всплыли в памяти слова Ионела. Вот и Кайлен не решился влезать в происходящую прямо у него на глазах красоту. Но у Марии на этот счет были свои измышления.

— Ты-то никуда не денешься, — сказала она Горану, погладив его по щеке, и на всякий случай уточнила: — Не денешься же?..

— Да куда я от тебя! — немедля заверил он.

— Ну вот, а Кайлен уедет…

— Дак, я ему то же самое сказал!

— И правильно сказал. А он — дурень, — она повернулась к «дурню», смерила его осуждающим взглядом и тут же потребовала: — Айда уже! Надумаешь еще раз нашу последнюю свиданку портить, скалкой тресну. Не погляжу, что благородный.

— Это семейное у вас, — хихикнул Кайлен. — Осталось еще дождаться, как мне Андра затрещину влепит. И отец твой, когда приедет.

[1] Читается «Щуль а рунь» — «Иди, мой милый!».

Лампу в этот раз Мария все-таки запалила сразу: в доме было совсем темно. Кайлен забрал керосинку у нее из рук, поставил на подоконник, а потом прижал ее к стене прямо у двери. Крепко переплел свои пальцы с ее пальцами, завел руки вверх, над головой, вдавил их в стену и тут же поцеловал. Так, будто они полгода не виделись, а не только вчера вот тут на кровати полночи кувыркались. Темная энергия ночи, плескавшаяся внутри него, поднималась из глубины, только уже не тихая и спокойная, а дикая и неумолимая. И вовсе не холодная — горячая, как полыхающее в камине йольское полено.

— Бешеный совсем перед дракой, — улыбаясь, сказала Мария вполголоса. И очень верно уловила его настрой. Только не перед дракой, но этого он ей не рассказывал и рассказывать не собирался.

— А тебе нравится, — уверенно ответил Кайлен и жадно куснул ее в шею. Мария выразительным стоном подтвердила, что нравится, даже очень.

«Платье бы не порвать… — подумал Кайлен той частью своего сознания, которая была то ли слишком человеческой, то ли слишком летней, и пока еще беспокоилась о том, что у Марии в этом доме нет запасной одежды. — Да кой курац⁈ Кто вообще сдерживается в праздник?.. Уж точно не тот, кто готовится к ритуалу!» — немедля возмутилась другая, у которой все еще получалось складно думать, но это не могло продлиться долго.

В самом деле, кто сдерживается в праздник?.. Он дернул, разрывая с громким треском, стороны ткань сперва платья, а потом сорочки и с наслаждением припал губами к обнаженной коже.

— Бешеный, — шепотом повторила Мария, суматошно скользя ладонями по его волосам и плечам.

«Не дойдем мы в этот раз до кровати… Позже, может…» — подумал Кайлен, потратив на это ценное открытие все жалкие остатки связных мыслей. А потом позволил полностью затопить себя густой темной горячей волне, которая так хотела выплеснуться, выразиться наружу.

В этом было что-то алхимическое… или кузнечное… или вулканическое… В том, как черная, тяжелая, почти недвижимая энергия раскалялась докрасна и изливалась вовне, отливаясь в более высокую материю… в прочный острый клинок… в застывшие куски обсидиана, наконечники стрел жителей холмов… В этом заключалось колдовство середины зимы. В этом была сила зимнего двора, дикая и сокрушительная, острая и звенящая.

У эс ши все происходило не так, как у людей: люди, собирая яркие впечатления, напитывались колдовством как водой, которую черпают горстями из ручья. Жители холмов были берегами этого ручья, камнями на дне, травами на берегу, сквозь которые он тек, стремительно перекатываясь на порогах. А на пике ритуала — самим ручьем, струящимся потоком.

Кайлен сейчас стал зимней ночью и огнем, пылающим среди нее, ледяной тьмой и белым снегом, укрывающим ждущие весны семена, вьюгой и нестерпимо ярким солнцем морозного полдня. Уж точно не слишком летним, совсем не летним. И ему было очень нужно ощутить эту энергию сегодня, чтобы завтра она могла легче раскрыться в полную силу. Хоть он и готов был пожертвовать этим буквально десять минут тому назад, ради Марии и Горана. Может, и зря… Может, они и были правы… Сейчас он точно ничем не стал бы жертвовать: его несло течением к вершине зимнего ритуала, искрящейся, как заснеженные пики Сарматских гор.

Проснулся он рано: еще стояла кромешная темень, и решительно невозможно было определить, четыре ночи за окном или семь утра. Кайлен чувствовал себя выспавшимся, но после того, что они вчера с Марией учинили, это тоже ничего не значило. От него сейчас можно было запросто запитать электричеством всю деревню и, может, еще и на соседнюю бы осталось. Так что он и часа за три мог бы выспаться, пожалуй.

Кайлен сосредоточился на собственных ощущениях и вынужден был признать, что Мария и впрямь оказалась права, на пару с Гораном. Этого чистого, ясного и острого, будто бритва, состояния чувств и мыслей можно было достичь только тем восхитительным ночным безумием. И оно, это состояние, было Кайлену сейчас решительно необходимо. А он решил сыграть в жертвенного йольского козлика не только сегодня, но и накануне. Не только себе, но и всему задуманному делу во вред. При том, что его об этом никто не просил — ни Горан, ни Мария, ни, уж тем более, все остальные. И он даже сам не заметил сперва, что происходит, пока носом не ткнули.

«И правда дурень», — тяжко вздохнув, признал Кайлен, взглянул на мирно спящую рядом Марию, очень осторожно провел рукой по ее волосам и поцеловал в висок.

— Спасибо, моя хорошая… — тихо сказал он, а потом выскользнул из-под одеяла и пошел подбирать свой оставшийся у двери жилет, чтобы достать из него часы и все-таки выяснить, сколько сейчас времени.

Часы показывали половину восьмого, что вполне соответствовало тому, насколько успел за ночь выстыть дом. Кайлен сейчас, конечно, и мерз еще меньше, чем обычно, но почел за лучшее одеться. Нивен ему не просто так жаропонижающее в саквояж сунул, а нынешняя высокая устойчивость ко всему могла сыграть очень коварную шутку с тремя четвертями человеческой природы. Сперва тебе почти не будет холодно, а потом с воспалением легких свалишься. Берта тоже не то чтобы зря за него волновалась, когда он в метель ночью шлялся. Кайлену, разве что, и впрямь замерзнуть насмерть практически не грозило, в отличие от людей.

Одевшись, он растопил печку под мерный храп Шандора из угла. «Сам себя он, значит, громкими звуками не будит», — ворчливо подумал Кайлен, вороша кочергой поленья. Когда они наполовину прогорели и огонь утих, он отправился к бабке Андре. Во-первых, целую одежду для Марии взять, во-вторых, обрести пресловутый «кохфей», который бабка не любила, а вот Ионел пил с удовольствием.

Он наверняка проснулся уже. Как раз кофе попьют и обратно пойдут, еще завтрак на всех заодно захватят. Горан обещал управиться с работой примерно к одиннадцати, времени еще навалом свободного. Если, конечно, новые покойники не появятся. Не в деревне — так у лесорубов. Их-то ритуал не защищал, а претензий к ним у вилы тоже было много.

Мрачное пророчество Кайлена сбылось около десяти утра. Точнее, к этому времени Думитру с вырубки доехал, чтобы сообщить, что оно сбылось еще ночью. Пропали сразу двое: Космин, тот самый бородач, который с Василем спорил, и еще один лесоруб, по имени Йоргу. По одиночке из дома затемно они выходить не решались, так что вышли вдвоем, по нужде, и вместе пропали. Йоргу с утра нашли у дверей, растерзанного так же, как Сорин и Матей. А Космина так и не нашли, хотя поутру обшарили лес вокруг дома и даже на вырубку сходили.

— Снег ночью совсем редкий был, — сказал Кайлен, выслушав Думитру. — Все следы должно быть видно. Я сейчас к Горану схожу узнаю, как у него дело движется, а потом съездим глянем. Это нам поможет.

— Опять на вашей проклятой самоходной машине? — недовольно скривившись, спросил Фаркаш.

— А я надеялся, ты к ней привык уже, — усмехнулся Кайлен.

— Никогда я к ней не привыкну.

— Ну, что поделать, времени у нас мало, в лес нужно будет дотемна успеть, так что придется тебе снова страдать, — разочаровал его Кайлен и, не откладывая, направился к Горану. Потому что времени и впрямь было не так много.

Он издалека услышал, что в кузнице еще вовсю кипит работа. Которую Горан, впрочем, с приходом Кайлена почти сразу прервал.

— Успеваешь? — коротко поинтересовался Кайлен.

Кузнец кивнул:

— Последний доделываю. А на готовые можете прямо сейчас посмотреть. — Он сгреб два лежащих на верстаке амулета огромной ладонью и протянул Кайлену.

Перчатки Кайлен предусмотрительно не снял: на него сейчас, конечно, даже лежащий у стены булыжник действовал слабо, но если можно было не трогать холодное железо голыми руками, лучше было этого не делать.

— Хорошая работа, — искренне похвалил Кайлен, осторожно прихватив тремя пальцами один из амулетов, свисающих на длинных кожаных шнурках из руки Горана.

Гипотетически, могло хватить и просто небольшой части пресловутого метеорита, никак не обработанной. А могло и не хватить, если часть окажется слишком маленькой, а дух — слишком сильным. Амулет же срабатывал наверняка, вне зависимости от размера, особенно если был сделан так чисто и аккуратно.

— Возьмите тогда себе, — сказал Горан, выпутав шнурок из своих пальцев. — Я знаю, что у вас свой есть, но возьмите, я рад буду.

Кайлен на пару мгновений замер, а потом сказал:

— Спасибо, — и сжал амулет в кулаке.

Нельзя было отказываться: от дара, сделанного от всего сердца, в канун праздника, да еще и колдуном, да еще и волшебного. У колдовства были свои законы, и Кайлену сейчас следовало их соблюдать особенно тщательно. Да и просто по-человечески он бы Горана отказом обидел. Если не знать, что Кайлен на холодное железо реагирует немногим лучше вилы, ни одной не обидной причины для отказа и сочинить-то не получится.

Но амулет-то он взял, а воспользоваться им все равно не мог. И потому, что тот магии Кайлена мешал, и потому, что вилу ему нужно было не отпугивать, а наоборот. Так что надо было срочно сочинить, что теперь с этим амулетом делать, чтобы сила, заключенная в волшебном даре, делу помогла, а не помешала из-за того, что им не воспользовались.

Хорошо, что перчатки не снял: амулет можно было держать отставленной сторону руке некоторое время, не ощущая его влияния слишком сильно. Но разговор теперь коротким выйдет: Кайлен отсюда сбежит, как только сообразит, куда этот неожиданный дар деть можно.

— Нож тебе Санду вернул? — спросил он, чтобы побыстрее разобраться с остальными вопросами, которые он у Горана выяснить хотел.

— Вернул, — кузнец усмехнулся, хмыкнул и качнул головой. — Аж на колени встал, прощения просил. Очень в тюрьму не хочет. Вы его вчера крепко напугали, так что, я думаю, и будет с него… надо мне очень его в тюрьму сажать. Вещь страшную сделал, а все равно больше по дури, чем по злобе. Дурак же просто, молодой дурак.

— Да ты тоже не старый, вроде, — не удержавшись, прокомментировал Кайлен.

— Я колдун, — серьезно ответил Горан. — Мы раньше соображать начинаем. Вам-то тоже лет не шибко много…

— Мне тридцать пять, — Кайлен пожал плечами. — Я просто выгляжу так…

— А вам, часом, нож с собой дать? — щедро предложил Горан.

— Не надо, — поспешно отказался Кайлен, пока не предложили так, что снова не отвертишься. — Вила его узнает наверняка и только сильнее разозлится. А я ее не злить хочу, а успокоить.

Ни слова вранья, но и ни слова той правды, которую Кайлен не хотел озвучивать Горану. В этом эс ши были чем-то похожи на канатоходцев, только на словах: умудряться что-то скрывать, не прибегая ко лжи, порой было той еще эквилибристикой. А скрывать под Пактом приходилось очень многое.

— Тоже верно, — без возражений согласился с ним Горан.

— Она этой ночью на лесорубов напала, раз к деревне подойти нельзя, — поделился Кайлен новостями, которые занятый работой кузнец пропустил. — Утащила сразу двоих, одного утром нашли, а второго — нет. Мы сейчас с капитаном Фаркашем туда поедем, посмотреть. Должны были остаться следы, по ним поймем, где ее искать лучше.

— А она сама нас не найдет, почуяв крылья? — вынес вполне разумное предположение Горан.

— Найдет, конечно, но я хочу попытаться найти ее первым. Инициативу нужно оставлять в своих руках. Хотя бы для того, чтобы место для встречи поудачнее выбрать.

— И какое будет поудачнее?

— Там, где деревьев нет. На поляне. Чтобы дело пришлось иметь только с ней, а не со всем лесом сразу.

— Так, мож, вовсе в лес глубоко не заходить?

Кайлен помотал головой.

— Тогда она может не решиться выйти. Я все это потом еще раз всем объясню, когда собираться будем. Доделывай амулет — и приходи к нам в дом.

— Удачи вам, — пожелал Горан на прощанье.

— Нам всем, она нам всем сегодня понадобится.

Выйдя из кузницы, Кайлен не пошел сразу к дороге: он торопливо прошагал вдоль стены, завернул за угол, опустился на корточки и начал разгребать рукой снег. Дорывшись до земли, он расковырял ее перочинным ножом, насколько было возможно на морозе, и опустил в получившуюся ямку амулет.

— Пусть добро добром вернется, — тихо проговорил Кайлен вслух, снял перчатку, стащил с пальца одно из своих серебряных колец, бросил поверх амулета и, добавив: — На благо, — закопал ямку и приспал ее сверху снегом.

Метеоритное железо зачастую ржавело мало и медленно, но амулет уже сейчас начал, пока незаметно для глаз, рассыпаться в земле. Потом его следы и вовсе невозможно станет найти. А вот кольцо останется, и в нужный момент Горан его случайно откопает здесь, под стеной. Отдарок на подарок. А сила амулета, которой Кайлен не может воспользоваться, перейдет в остальные скованные Гораном, именно поэтому он его зарыл прямо под стеной кузницы.

Решение выглядело далеким от идеального, зато Кайлен его придумал быстро. Теперь можно было спокойно ехать к лесорубам.