Южная Аравия без султанов

ПРИВАЛ В XУРУМЕЙРЕ

Привал и обед решено было устроить в прибрежном поселке Хурумейре на полпути к конечной цели экспедиции — острову Перим. Наше появление все жители поселка восприняли как большое событие. Мы еще выходили из машины, а вокруг уже стояло несколько рядов зрителей, главным образом женщин и детей; мужчины держались поодаль. Дети смотрели сосредоточенно, женщины, ни одной с закрытым лицом, держа по младенцу на бедре, обсуждали наш вид и коротко хихикали. На головах у них были большие черные тюрбаны, от которых сбоку свисали до плеч куски материи. Впервые за два месяца мы увидели на людях те удивительные золотые украшения. — толстые браслеты на руках и ногах, шейные кольца и подвески, — которые в изобилии лежат на прилавках Адена. Ничуть не стесняясь, женщины заглядывали к нам в машины, весело смеялись, и на их татуированных лицах двигались черные полоски и крестики; между черными губами белели зубы.

Потом мы сидели на красных подушках на террасе общественного дома — нечто вроде местного клуба (комната с фанерными стенами и терраса); экономисты и промысловики пытались выяснить — какие в поселке уловы, мужчины вразнобой называли цифры; дети плотной стеной обступили терраску и упоенно глядели на нас, оттирая маленьких, а те зло плакали, требуя права на зрелище.

Самая старая и смелая из женщин, обильно раскрашенная и татуированная, села на пол напротив нашей сотрудницы Светланы, старательно записывавшей самые противоречивые сведения, и, не отрываясь, с восторгом разглядывала ее лицо. Рыбаки тоже сидели на голом полу, поджав темные с белым налетом соли ноги, их лица были спокойны и доверчивы. Только один, лучше одетый, опоясанный патронташем и с винтовкой, видимо не рыбак, сел на перила и смотрел на собрание с саркастической улыбкой, как человек посторонний, но знающий что к чему. В его неожиданно серых глазах было заметно то презрение к людям, к их жизни и даже освобождение от обязательных для остальных моральных запретов, которое не предвещает добра.

Когда в беседе наступил кризис и наши специалисты стали уже спорить друг с другом, желая установить истину, мы протиснулись сквозь детский заслон и пошли бродить по поселку. Все строения оказались сделанными из старых ящиков и поэтому сами походили на большие ящики, почти без окон, иногда двухэтажные, с балконами, завешанными тряпками или циновками. Не было ни улиц, ни палисадников, а лишь несколько тропинок. Цветом дома мало отличались от пустынной земли, засыпанной щебнем и маленькими ржавыми банками. Среди банок, разбрасывая их копытами и опустив морды к земле, брели два осла и подбирали что-то им одним ведомое и, должно быть, съедобное.

Дома и воздух давно пропахли гниющей рыбой, и никакой самый сильный ветер уже не мог унести этот смрад.

На берегу сушились сети, лежали панцири огромных морских черепах, а живые зеленые черепахи, уже обреченные, плавали и ныряли в нескольких метрах от поселка — каждая была привязана за ногу длинной веревкой. Это самый простой и эффективный способ сохранить мясо в ожидании покупателей, когда нет холодильников. Однажды среди жаркого дня в поселок приедет обшарпанная машина и заберет черепашье мясо, рыбаки получат хорошую плату, больше чем за рыбу, а панцири останутся на берегу, как кузовы старых автомобилей, с которых сняли колеса.

У самой воды под ногами валялся хлам, ненужный ни людям, ни океану. Океан выбросил к двери хибарки черного дохлого козленка, мальчишка взял весло с круглой лопастью, отбросил тушу в воду и ушел. Океан недолго повозился с козленком и снова вернул его поселку.

Совещание На терраске, в конце концов, закончилось, и, как только принесли обед, зрители тут же исчезли, чтобы мы не подумали, если они останутся, будто они голодны. Они снова появились возле нас, когда мы стали укладывать вещи и посуду, готовясь к отъезду. Старуха, не сводившая со Светланы глаз, взяла ее за руку и повела в свой дом, что-то рассказывая на ходу, смеясь над своим рассказом, поблескивая золотыми зубами. Она считала свой дом лучшим в Хурумейре: у нее было несколько комнат, любимые стол и шкаф, и даже душ — такого больше ни у кого не было. Хозяйка завела Светлану в чуланчик с душем и стала упрашивать вымыться, громко повторяя одни и те же слова, как и многие наивные люди, полагая, что иностранец — это просто глухой человек. В таких случаях иностранец невольно поддерживает эту версию: когда ему надоедает повторение непонятных звуков, он начинает согласно кивать головой, чтобы быстрее отвязаться от назойливого собеседника, а тот думает, что его поняли. Светлана в самом деле все поняла, но из застенчивости отказалась от душа. Старуха все равно была счастлива. Она вывела из-за занавески отчаянно смутившихся девочек-подростков, они нервно улыбались, отворачивались, готовые заплакать, старуха их в чем-то убеждала, и вдруг, уступив требованию бабки, преодолев мучительную робость, они рванулись к гостье и поцеловали ее — одна в руку, другая в плечо, чем привели в состояние, близкое к панике. Хозяйка хотела, чтобы странная ученая женщина почувствовала, что ее тут уважают, поэтому она так настойчиво требовала от внучек этого традиционного йеменского приветствия.

Мальчишки и женщины уже привыкли к нам, и взгляды их теперь не были неутоленно любопытными, как еще три часа назад. Дети порою даже забывали, что следует нас разглядывать, и затевали возню между собою или со своими одинаково тощими и рыжими псами.

Среди женщин стояла, подбоченясь и независимо улыбаясь, главная красавица Хурумейра. Ей было лет 25–27. Ни татуировки, ни желтой краски, которой жительницы пустыни покрывают лицо, чтобы оно было светлее, и губы некрашеные. Никаких украшений, и только ей одной разрешенная вольность — блузка из черной прозрачной материи, под которой достаточно ясно была видна полная грудь. С ее появлением повар и Салех оживились. Держа в руках кастрюли и тарелки, забыв, что их надо засунуть в коробку, они стали наперегонки острить, провоцируя ее, очевидно, весьма фривольные ответы. Общество было в высшей степени довольно. Первая женщина Хурумейра чувствовала себя на эстраде, и успех делал ее еще более находчивой, остроумной, независимой. Сама она не смеялась, только улыбалась и, наконец, после самого своего удачного ответа, завершив им выступление, повернулась и пошла к домам босыми ногами по горячему песку и острым камням, — по тротуару на каблуках она бы не смогла пройти более грациозно, — размахивая одной рукой, другую по-прежнему уперев в бок, с прямой спиной, ритмично, еле заметно изгибаясь в талии.