За черным соболем

ПЕРВЫЙ СОБОЛЬ

С утра Софронов побежал за оленями, а мы пока собрали свое снаряжение и уложили в сумки. Вскоре олени были пригнаны, обрубки, привешенные на шею, не позволяли им далеко уйти. Надо сказать, что Софронов, несмотря на свои годы, был очень легкий на ногу. Ему не составляло труда идти в гору, он не замечал разницы между подъемом и спуском, ни разу я не видел у него и следа одышки. Что же касается чащи, через которую мы с Авдеевым с трудом пробирались, что называется ломились через нее, так он там нырял под валежины, юркий и по-юношески гибкий, и угнаться за ним было нелегко. К тому же он не носил тяжелой и неуклюжей теплой одежды. Летом и осенью на нем был легкий пиджачок, а зимой оленья короткая куртка, на мой взгляд совсем холодная.

Живя всю жизнь на севере, Софронов не был избалован теплом, как я, южанин по рождению; постоянные ночевки под открытым небом сделали его нечувствительным к переменам температуры, и он не знал простудных заболеваний. Была бы только еда, а тогда, он всегда бывал деятелен, энергичен, горяч в работе и не терпел медлительности и долгой раскачки.

Мы быстро вынесли вьюки, перекинули их на спины оленям, затянули сыромятными ремнями и, подперев колом дверь зимовья, тронулись в путь.

Промысловик, живший до нас в этом зимовье, не мог охотиться в одиночку, где-нибудь поблизости должны были быть его односельчане, может быть члены одной охоничьей бригады. Где-то наш путь, наверняка, выйдет на их следы.

Держалась морозная безветренная погода. Лес стоял притихший, замерзший, с тяжелыми снежными пластами на ветвях елей. Декабрьское солнце что-то задержалось за сопками хребта и, окутанное морозным радужным туманом, еле-еле к полудню приподнялось над вершинами высоких елей и тут же, обессилев, стало клониться к закату. Стояла такая тишина, что слышно было, как сапают, хватая воздух на ходу, усталые олени.

Собаки почуяли и погнали белку. Та резво взлетела на дерево, и за ней, расстилаясь сверкающей прозрачной тканью, легкой, как дым, посыпались сухие искорки инея. Розовеют сопки, окутанный туманом лес сливается в ровную серую массу, и сумрак постепенно расползается по чаще. Близится вечер, и голубое блеклое небо начало окрашиваться в закатные тона.

Мы вышли на следы двух промысловиков. Широкие лыжни, припорошенные пушистым инеем, привели нас к бревенчатому зимовью. На крыше, как в сказочной картине, лежал толстый ровный пласт снега. Из отверстия, где находилась засыпанная снегом труба, едва заметно вился парок. Однако дверь была подперта колом. Обрадованные, мы вошли в теплое зимовье. В тайге не принято ожидать за порогом разрешения хозяев. Там рады появлению каждого хорошего человека, и никто не откажет в гостеприимстве, да еще в глухих местах.

На печке стоял котелок с теплой водой; значит, хозяева здесь ночевали. К полуночи громко залаяли собаки. Мы вышли из зимовья, встретили вернувшихся промысловиков и извинились, что заняли без спросу их жилье.

Это были молодые русские парни. Они хорошо знали погибшего охотника и взволнованно расспрашивали об обстоятельствах его гибели. Рассчитывая на их приход, мы оставили им ужин и сами оказались в положении гостеприимных хозяев.

За чаем мы расспрашивали об угодьях, в которых они охотились; оказалось, что они уже третий год промышляли в одном месте.

Основным объектом охоты была белка, небольшой доход давали горностай, лисица, колонок, росомаха, кабарга. Охотились они и на мясного зверя - медведя, сохатого, оленя, но не специально, а только в тех случаях, когда была необходимость в мясе или зверь сам выходил на них…

- А не встречали следов соболя?

Охотники переглянулись между собой, недоуменно пожав плечами:

- Такого зверя не приходилось видеть,- ответил один из них.- Говорят старики-эвенки, что раньше, еще до революции, водился здесь соболь, но то давно было. Самим бы когда его поглядеть, а то рассказывают про него много…

Я достал карту, охотники быстро разобрались в ней и стали рассказывать, где и когда они бывали. Выходило, что вблизи искать соболя было бесполезно, а судя по тому, как они объясняли, где какие тропы, зимовья, ключи,- местность им была хорошо знакома.

- Не видели следов соболя,- ответили они решительно, когда узнали приметы этого зверька и об отличии его следа от колонкового.- Нет, и искать здесь зря будете!..

После этого сообщения я решил посоветоваться со своими проводниками, как быть, что делать дальше?

Авдеев не хотел ввязываться вторично в спор с Софроновым и махнул рукой:

- Нечего искать то, чего здесь нет. Пусть Софронов ведет куда знает, чтоб не говорили потом, что я вас с пути сбил…

- Эти охотники ничего не знают,- загорячился сразу Софронов.- Молодые, глаза есть, а посмотреть не могут; далеко не ходили, поэтому так говорят. Искать надо на большой сопке, в верховье Уньи идти. Там соболь обязательно будет, только хорошо искать надо!..

- Унья так Унья,- сказал Авдеев.- Куда скажешь, туда и пойдем, чтоб не говорили потом…

Поскольку час был поздний, усталые хозяева уже спали на нарах, мы без лишних споров решили сами обследовать вершины Унья-Бом и уже если и там не окажется следов соболя, перевалить на Селемджу.

У промысловиков оказались две нарты, которые пока им были не нужны. С оленьими упряжками мы могли бы двигаться много быстрее. Когда торг состоялся, мы погрузили свое снаряжение на нарты, увязали и бодро двинулись в путь.

На передней нарте ехал Софронов, на второй я с Авдеевым.

В зимние месяцы в тайге стоит устойчивая ясная погода. Спиртовый столбик небольшого походного градусника показывал ниже тридцати градусов по Цельсию. Наша теплая меховая одежда надежно предохраняла нас от холода, и только незащищенное лицо мерзло. То и дело пощипывало нос, щеки, и я начинал усиленно растирать их или, прикрыв рукавицей, отогревал их дыханием.

У Авдеева усы, борода и ресницы покрылись налетом инея и он походил на рождественского деда-мороза, везущего подарки детям. Не хватало для полного сходства только зайцев, бегущих в одной упряжке с оленями, да белок на нартах. Впрочем, белки в такой сильный мороз предпочитали отсиживаться в своих гнездах-гайнах, а не скакать по елкам.

Дышать полной грудью было трудно, мороз перехватывал дыхание и ничего не стоило обморозить или сильно застудить верхушки легких, поэтому сама природа подсказывала мне ехать, уткнув нос в меховой воротник.

Олени бежали резво, ловко лавируя между деревьями. Им не нужно торной дороги, даже в мягком снегу они не проваливались выше колен и легко тянули длинные, узкие сани-нарты с высокими копыльями, которые обеспечивают хорошую проходимость по снегу и по неровной бугристой местности.

Несмотря на то, что в декабре светлого времени было мало, мы легко одолели километров двадцать. Когда стало темнеть, поставили палатку и отпустили оленей пастись. Мороз перехватил все ручьи и речки, вода в них промерзла до дна, и найти ее было невозможно. Пришлось набивать котелки снегом и ставить их на печку. Вода отдавала горечью, но другого выхода не было.

День за днем мы продвигались к вершине Уньи. По пути обследовали ельники и заросли стлаников, находили следы пищух - зверьков, напоминающих суслика, которые обычно обитают в россыпях сопок и летом делают себе запасы сена под камнями. Каждый зверек за лето по травинке, по листику собирает два-три килограмма сена, просушивает его под камнями, иногда даже делает повторную просушку. Таких «кладовок» у него насчитывается две-три, поэтому пищуху иногда называют сеноставцем. Кроме сеноставок, попадались следы горностаев - маленьких белоснежных зверьков, гибких и быстрых, как молния, способных пролезть везде, где пролезет мышь. Горностай - конкурент соболя по корму, и, может быть, потому, что следов соболя не находилось, их было здесь достаточно.

Несколько дней, очень морозных и трудных, было потрачено нами на поиски соболя, но результатов никаких. Неудача преследует меня. Я начал терять надежду увидеть живого соболя.

Авдеев убеждал бросить поиски в этих местах и предлагал обследовать другой хребет.

Софронов всячески противился и предлагал подняться еще выше, в горы. Он мотивировал это тем, что там урожай орехов кедрового стланика, и соболь мог уйти к самой гольцовой зоне. Я решил попытать счастья - обследовать заросли кедрового стланика. Утром мы с Авдеевым поднялись к вершинам сопок и пошли крутыми склонами, а Софронов ушел по ключу, как всегда - один. Почти у самого перевала мы обнаружили цепочку следов - отпечатки круглых широких лап. След был не очень свежий, зверек прошел давно, но радости моей не было предела. Мне все казалось, что след, как мираж, исчезает.

- А может, это колонок наследил? - спрашивал я Авдеева.

- Да ты, что, паря, будто я колонка не знаю. Соболь, он! Слава богу, в свое время походил за ним, знаю!

Следов было много. Они шли в разных направлениях, и Авдеев, разглядывая их, восклицал:

- Наконец-то! Подвезло и нам!

- Как думаешь, удастся нам его взять?

- Подожди. Тут такое дело, что никогда вперед загадывать не следует - это первое…- Авдеев, как большинство старых охотников, был суеверен и боялся спугнуть удачу неосторожным словом.

Долго кружили мы по ночным нарыскам, прежде чем нашли совсем свежий след, по которому и устремились с твердым намерением настичь маленького хищника. Соболя привлекали все пустоты под снегом, он часто уходил под кроны стлаников, придавленных толщей снега. В россыпях он шел между камнями и, пробравшись лабиринтом пустот, снова выходил наружу. Так он искал пищух.

Зверек был очень быстрый, неутомимый и за ночь избегал большое расстояние. Не раз он уходил склоном почти в долину, заставляя нас то спускаться, то снова взбираться на сопку. Для него везде была дорога: и под снегом и между камней.

Потеряв след, собака начинала кружить и иногда находила новый след, но уже в полсотни метров дальше. Старания собаки избавляли нас от лишней беготни и к исходу дня мы добрались до убежища соболя, где он устроился на дневной отдых. Это была норка под корнями старой лиственицы. Убедившись, что выхода следа нигде поблизости нет, мы скинули мешки с усталых плеч.

- Попьем чайку, а потом начнем «выживать» хозяина из норы,- предложил Авдеев.

Вспыхнули тонкие сухие веточки, наломанные с елки вместе с висящими на них лишайниками, язычок пламени резво пробежал по ним, лизнул закопченное днище котелка, набитого снегом. Подкрепившись чаем, мы принялись за дело. Место, где спрятался зверек, обтянули тонкой сеткой - обметом, которую подвесили на воткнутых в снег колышках. Низ сетки притоптали ногами в снег так, чтобы зверек, выскочив, не юркнул под нее. Перескочить через сеть он тоже не мог, так как обычно не делал высоких прыжков, а старался уйти низом. В этот круг зашли мы с Авдеевым и завели собаку Кирьку. В кругу находились три дерева, стволы которых пришлось тщательно очистить от коры, чтобы соболь не заскочил на них и не ушел по ветвям, как белка.

На всякий случай мы приготовили и «рукавчик» - сетку, напоминающую устройством вершу для ловли рыбы; только колечки, на которых была она натянута, совсем маленькие, а вся длина ее достигала полутора метров. Ставят «рукавчики» у норы так, чтобы выскочивший зверек попадал в эту вершу, где его легче было схватить. Длинным прутом Авдеев начал исследовать нору. Собака нетерпеливо поскуливала и тоже лезла головой в нору, с шумом втягивала в себя воздух, показывая, что зверь находится здесь. Однако соболь не подавал никаких признаков жизни, и лишь когда Авдеев зажег кусочек березовой коры и сунул его в нору, там что-то зашуршало.

В одно мгновение соболь черной птицей вылетел из норы, и не успели мы опомниться, как он вскочил на дерево, но, не удержавшись на лишенном коры гладком стволе, спрыгнул и прыжками пустился наутек. Ударившись в сеть, он запутался в ней и тут же был схвачен собакой, которая единственная оказалась проворной и будто только ждала, чтобы зверек попал ей в зубы. Пока мы подбежали к лайке, соболь был уже мертв и лежал на снегу, оскалив маленькие, но острые, как шильца, белые зубки.

Кирька помахивал хвостом и умиленно смотрел на нас, будто спрашивая: «правильно ли я сделал?» Пришлось потрепать его по загривку и одобрить: «Молодец, Кирька!», хотя было бы куда приятней, если бы он держал в зубах живого зверька. Но тут приходилось считаться с азартом собаки, которой, пока мы раздумывали и приходили в себя от неожиданности, надо было успеть настичь проворного хищника. Не будь сетки, едва ли под силу это даже собаке. Может быть, поэтому собака играет такую важную роль на соболиной охоте - звероловы ценят ее наравне с коровой, лошадью и, не смущаясь, спрашивают за нее такую же, а то и большую цену. Ценят собаку-соболятницу за то, что ни на какого другого зверя она не обратит внимания, когда идет по соболиному следу.

Высокая цена собак-соболятниц не мешает хозяевам совершенно не обращать летом на них внимания, и собаки питаются чем придется. Вблизи эвенкийской деревни, где не встретишь ни птицы, ни мелкого зверя, собаки промышляют самостоятельно, убегая из деревни порой на километры.

С большим волнением взял я в руки маленькое пушистое тельце, только что бывшее полным стремительности, гибкости, силы. Даже мертвый соболь прекрасен в густой пушистой шубке темно-коричневого цвета, только чуть светлеющей к голове. Мех искрился. Редкие белые волоски в нем - «сединка», как говорят охотники,- создавали впечатление, будто волос пересыпан снежинками. Густой упругий волос на лапках зверя делал их толстыми. Среди волоса прятались белые острые коготки. В соболе едва было с килограмм весу, но мы были горды своим трофеем так, будто по крайней мере убили слона с драгоценными клыками. Мех был такой нежный, такой шелковистый, как лебяжий пух, которого почти не ощущаешь телом, и руки сами непроизвольно тянулись ласкать его. Поглаживая, я прижался к нему лицом, нежно дышал на него и никак не мог насмотреться на переливчатую игру, волнами пробегающую по шкурке.

Соболь! Черная жемчужина суровой сибирской тайги? Даже не верилось, что в местах с такими злыми морозами, где лишь сеноставкам удается собирать себе корм по травинкам, может жить такая прелесть!

Сколько легенд связано с этим зверьком, сколько трагедий и несчастий произошло из-за его дорогой шкурки! Русских промышленников и казаков в XVII веке вела на Восток надежда добыть побольше драгоценных собольих шкурок, если не самим, так отобрать, выменять, обманом выманить их у местных охотников.

Ермак подарил Ивану Грозному вязку сибирских соболей, очень понравившихся царю. Соболь, которого я держал в руках, был красивее сибирского, очень темный, а поэтому наиболее ценный. Сто лет назад за него можно было выменять сорок лошадей, построить просторный дом.

Соболем украшали царскую одежду, он был предметом царских подарков, ибо нет в мире меха прекрасней соболиного!

В наше время соболь является предметом экспорта, одной из его доходных статей. Соболь-это золотая валюта. Именно поэтому, чтобы решить проблему увеличения численности соболей, мы уже несколько месяцев скитаемся по тайге, подвергаясь лишениям. Надо прямо сказать, что только мужество Авдеева да выносливость Софронова, прирожденных таежников, спасли меня от гибели и дали мне силу продолжать поиски. Без них я бы ничего не сделал!

Зверек еще не успел окоченеть и казался уснувшим. Бережно завернув добычу в чистую тряпицу, я положил его в мешок. Авдеев тем временем собрал обмет, и мы двинулись в обратный путь. Удача прибавила силы и, несмотря на то, что мы столько за день набегались, во всем теле ощущалась приятная легкость. Мне хотелось быстрей порадовать первой добычей старика Софронова, ведь он так много сделал! Наверное, если бы не лютый мороз, мы бы возвращались в палатку с песнями.

- Скажите, Евстигней Матвеевич,- спросил я Авдеева,- почему вы бросили охоту на соболя?

- Первое дело - мало его стало,- ответил он,- а потом соболь - это вроде золота: повезло - богат, нет - значит зубы на полку! А тут семья появилась, требовался верный заработок. Подумал я, подумал, и бросил эту охоту. Конечно, при случае я соболем не брезговал, увижу след - все бросишь, идешь за ним. Другой раз и без снасти идешь, а все равно… А в общем рискованное это дело. Другой соболя добудет, так его самого подкараулят и жизни лишат: на моей памяти в прошлом не раз такое случалось.

В палатке Софронова еще не было. Вернулся он много позднее нас, не найдя ни одного следа. Бросив беглый взгляд на подвешенную для просушки соболиную шкурку, он, к моему удивлению, не обрадовался, а, наоборот, помрачнел.

Я отнес это за счет зависти старого охотника, которому во всем хотелось быть первым, а тут его обошли.

Ужинали молча.