За черным соболем

ЗИМНЕЕ НАВОДНЕНИЕ

Утром мои спутники-охотники не к торопятся выходить в тайгу. Они ~ подолгу пьют густой чай, заедая его пресными лепешками из белой муки, которые пекут на жестяном листе, пьют вдоволь, на весь день. Затем они сосредоточенно и тщательно обуваются, выстилая олочи лосиной шерстью или мелкой неломкой осокой, и уходят на учет соболей. Я хочу сходить в тайгу один. Захватив с собой компас, топор и карабин, отправляюсь на ближайшую сопку. Ее склон покрыт густым труднопроходимым ельником.

Хорошо утром в лесу, когда первые лучи солнца проникнут в сумрачный заснеженный лес и позолотят шапки снега на спящих деревьях! Тихо, не шелохнув веткой, стоят ели, а над ними чистое, безоблачное небо. В лесном безмолвии стук дятла разносится, как щелчки кастаньет.

Подъем на сопку труден. Склон крутой, приходится лавировать среди валежин и зарослей, утопая в рыхлом, сыпучем снегу. Поднявшись на сопку, я хотел отдохнуть, как вдруг увидел свежий соболиный след, и усталость как рукой сняло. Я побежал по следу на лыжах. След уводил меня с сопки на сопку, все выше и выше к хребту.

На моем пути непролазной стеной встал ельник, но соболь прошел, должен пройти и я вслед за ним, куда бы он меня ни завел.

Бледно-зеленые лишайники гирляндами свешиваются с ветвей старых деревьев. Я задеваю за ветки, снег комьями и мелкой искрящейся крупой сыплется на меня. Как я ни отряхиваю его с одежды, он прилипает к куртке, подтаивает, и скоро я чувствую, что рубашка на плечах и в рукавах уже мокрая, а куртка смерзается и начинает «греметь», когда задеваешь за сучки.

Пробираясь сквозь ветровал, набросавший деревья одно на другое, я заметил, как между корнями поваленной ели что-то мелькнуло.

«Уж не соболь ли?»

Но нет. На ствол поваленной ели вспрыгнула изящная кабарга с точеными черными копытцами. Она испуганно смотрит в мою сторону и настораживает уши, стараясь определить, откуда пришла опасность. Кабарга дрожит всем телом от страха, но не знает, в какую сторону ей броситься, потому что еще не заметила меня, притаившегося за стволом дерева.

Мне жалко это маленькое дрожащее существо, но страсть коллекционера сильнее, и я скрепя сердце навел карабин на самого маленького в нашей тайге оленя.

Выстрелом, будто ветром, сдуло его с лесины, на которой он стоял. Когда я подошел, олень был мертв. В кабарге было не больше десяти килограммов весу, и я положил ее в заплечный мешок. Сквозь прочную ткань тотчас же просунулись два белых шила - длинные острые клыки самого безобидного из зверей. Эдак не мудрено поранить о них руку или спину, и я уложил голову оленя так, чтобы клыки не высовывались наружу.

Олень, и с клыками! Странный каприз природы, наделившей жвачное животное двумя длинными клыками, свисающими изо рта, но не для борьбы с врагами, а для отпугивания соперников во время борьбы за самку.

Кабарга зимой питается преимущественно лишайниками, которые в изобилии находит в старых ельниках.

Шкурка и мясо не представляют для охотника ценности. Зверь является промысловым объектом только из-за небольшой железы на брюшке самца, заполненной темной густой жидкостью - мускусом..

Мускус у только что убитого животного имел резкий и, мне показалось, отвратительный запах. Мускус находит применение в парфюмерии при изготовлении духов, в качестве средства, увеличивающего стойкость их аромата.

Продолжая идти по соболиному следу, я подстрелил несколько рябчиков и двух дымчато-серых белок, с черными кисточками на ушах.

Солнце еще не успело опуститься за сопки, а в ельниках сумерки сгустились настолько, что не было возможности целиться, если бы пришлось стрелять.

Я пошел обратно. Чтобы выиграть время, решил оставить свой след и срезать путь, наметив направление по компасу.

Пока преодолевал водораздел, совсем стемнело. Выйдя на лыжню, оставленную мной утром в начале пути, я заскользил по ней. В небе зажглись первые звезды. Наступила ночь.

Спустившись к реке, я остановился. Вся узкая долина была затянута густым, белым туманом. Плотные клубы пара рождались над рекой, постепенно расплывались по долине и поднимались в звездное безоблачное небо.

Над пеленой тумана, как бы вырастая из нее, тянулись вверх голые сучья высоких чозений - стройных деревьев, напоминающих своим строением украинский пирамидальный тополь: такое же стремление вверх сучьев, компактно собранных вокруг ствола. Пар, поднимавшийся над рекой, оседал на ветвях деревьев и кустарниках, покрывая их игольчатыми кристалликами льда. Наращиваясь, они превращались в белые причудливые кружева, бахромой свисавшие с самых тонких веточек. В лунном свете все искрилось, сверкало, а темная река как будто кипела. Это было немного странно.

Замедлив шаги, я осторожно раздвинул тальники и ступил на лед реки. Из-под лыж тут же выступила вода. Она растекалась поверх льда, пропитывая собой снег, лежавший сверху.

Мороз охватывал воду тонкой, звенящей корочкой льда, но идущая откуда-то снизу вода снова разливалась поверх этой слабой корочки. От нее-то и шел пар, хотя температура воды была не более одного-двух градусов.

К весне подземные воды прорывали ледяной покров рек и выходили на поверхность, образуя наледи, делавшие реки непроходимыми. Хотя глубина воды поверх льда не превышала десяти-двадцати сантиметров, но кто решится ступить ногой в воду, если мороз тут же схватит и заледенит обувь?

Вода и мороз - это страшная штука для пешехода, когда вблизи нет жилья и нет уверенности, что через четверть часа будешь сушиться у огня.

Пройти на лыжах было невозможно, вернуться к палатке старой дорогой нельзя, так как совсем стемнело, и я должен искать обход вокруг наледи. Вот так сократил свой путь!..

Я долго пробирался вдоль берега, отыскивая подходящее место для перехода. Поднявшись на косогор, увидел вдали сверкнувшую огненную черту выстрела, а затем и его грохот: это обеспокоенные моим отсутствием проводники подавали сигнал - стреляли вверх. Я был рад, что не придется ночевать под открытым небом у костра и быстро пошел в направлении выстрелов. Через час я сидел уже в палатке, пил горячий чай, а Авдеев снимал с кабарожки шкурку, подвесив ее за ноги к шесту, стоявшему посреди палатки.

Обследование дубликанских ельников, среди которых мы стояли несколько дней, подтвердило слова Логинова. Соболя здесь много, значительно больше, чем в каком-либо другом месте буреинского бассейна. Однако взять его здесь будет нелегко: крутые каменистые россыпи, густые ельники с непроходимыми ветровальными участками леса, кедровые стланики. Природные условия были здесь благоприятными для укрытия ценного хищника.

Несмотря на большое количество соболя, мы добыли его совсем мало, но зато заложили несколько учетных площадок, что было куда важнее для моего отчета об экспедиции и определения запасов соболей.

Переход на Гуджал лежал через обширную марь - долину реки Сутырь.

Проходя по мари, я обратил внимание, что Софронов всматривается в следы, оставленные чьими-то оленями. Снег местами был разрыт до земли и обрывки ягеля валялись на снегу.

- Согжой кормился! - крикнул он мне, показывая на следы.- Охотиться будем!

Скоро пустили своих оленей пастись. Я не особенно жаждал охоты, так как мясо у нас было, и забыл о словах Софронова, но утром он попросил меня осмотреть марь в бинокль.

Я вышел из палатки и сразу же заметил трех оленей, пасшихся довольно далеко.

«Домашние, наверное»,- подумал я и указал на них, передав бинокль Софронову.

- Это дикие олени,- уверенно сказал он,- я своих оленей знаю.

- Едва ли их возьмешь, место очень чистое,- говорил я,- разве подкрадешься к ним на верный выстрел!

- Чистое место - хорошо, можно охотиться,- ответил Софронов и передал мне бинокль.- Побегу оленя ловить!

С этими словами он побежал по следу своих оленей и вскоре появился уже верхом на быке. Второго он вел за собой на поводу.

- Ты на охоту не ходи,- сказал он.- Будешь в бинокль смотреть, как я буду согжоя стрелять. Неси мне свой карабин!

Не представляя себе охоту за северными оленями верхом, я остался у палатки.

Софронов рысью погнал своих оленей к согжоям. Когда до них оставалось менее полукилометра, он соскочил с верхового оленя и, прячась за ним, стал приближаться к пасущимся согжоям. Вскоре один из оленей заметил приближающихся к нему чужих, резко вскинул голову и насторожился.

Софронов, прятавшийся за оленем, выпустил повод второго оленя, и тот стал пастись - разгребать снег копытом в поисках ягеля.

Согжой вроде успокоился, и Софронов начал осторожно приближаться к ним, прячась за своего оленя и обходя их полукругом. Когда до животных оставалось метров двести, он положил карабин на спину своего верхового оленя и замер. В окулярах бинокля я хорошо видел, как бросился в сторону ближайший к охотнику согжой, а затем повалился на бок, как остальные понеслись по мари, вздымая копытами снег. Немного позднее до моего слуха долетел звук выстрела.

Вернулся Софронов не скоро. Я поздравил его с удачным выстрелом и поехал с ним за добычей. Меня интересовал дикий олень, прародитель домашнего оленя. Сделав нужные промеры, я помог Софронову ободрать тушу быка и разделать ее на куски. Общий вес согжоя не превышал семидесяти килограммов. Мы погрузили его на нарту и повезли к нашему лагерю.

На обратном пути вспугнули стаю белых куропаток. Они были видны только в полете, а сев на снег, становились незаметными благодаря своей защитной окраске, и мне стоило трудов подстрелить одну птицу, да и то после нескольких неудачных выстрелов.

Моя коллекция пушных зверей и промысловых птиц выросла до такого размера, что надо было подумать о ее сохранении и доставке в Хабаровск.

Трофей Софронова был радостно встречен охотниками. Дело в том. что мясо согжоя вкуснее сохатины, оно лучше и быстрее варится, нежнее на вкус.

Сухожилия, мозг и печень были тут же съедены охотниками в сыром виде. Только я и Авдеев не стали есть, я еще не привык, а Авдеев сослался на свои староверческие обряды, которые, якобы, не позволяют человеку есть сырое мясо.

Зато отваренное мясо все ели в большом количестве. Охотники ели его без хлеба, запивая крепким чаем. В самом деле, на морозе мясная пища хорошо воспринималась организмом. Я никогда не предполагал, что могу есть мясо в таком огромном количестве.

На следующий день мы перешли невысокий хребет Икондя и вышли на реку Кеваты, впадающую в Гуджал.

- Теперь дорогой поедем! - весело крикнул Логинов, но сколько я ни присматривался, никаких признаков дороги, даже проселочной, не видел. Такая же, как и раньше, марь с редкими лиственичниками и кустарниками. Но оказывается «дорога» была. Логинов указал мне на редкие, заплывшие смолой затески на деревьях, которым было не менее десяти-пятнадцати лет, так что они превратились уже в наросты на деревьях.

Здесь проходила тропа оленеводов, по которой можно было ехать без применения топора.

А такая, мало-мальски приметная только разве местным жителям тропа уже называется дорогой.

- Как же, несколько раз нарты прошли! - убежденно говорил Логинов.- Народ ездил, значит, дорога!

В самом деле, олени, словно почуяв, что они бегут не просто по мари, а «дорогой», прибавили ходу, позванивая колокольцами-боталами.

На Гуджале нам встретились рыбаки подледного лова. Они угостили нас свежей рыбой - ленками и хариусами. Мне больше понравился хариус - мелкая рыба из семейства лососевых, очень вкусная. Жареный хариус превосходен и не идет ни в какое сравнение с ленком, хотя и тот тоже из семейства лососевых. Хариус и ленок - промысловые рыбы этой горной реки. Другой рыбы здесь не водится.

Рыбаки сообщили нам о следах выдры, ходившей возле отдушин. Софронов тотчас же достал капкан и заверил меня, что зверь обязательно попадется.

- Как же, только она и ждет твоего капкана! - выразил я свое сомнение.

Но я ошибся. Утром я еще спал, когда услышал голоса Софронова и охотников.

Вскоре в палатку влез Софронов и бросил мне на спальный мешок мягкую и мокрую тушку выдры. Она попалась в капкан, поставленный около отдушины, где выходила на лед.

Я уже говорил, что после откровенного разговора во время лечения Софронов стал относиться ко мне значительно лучше, хотя и оставался по-прежнему немногословен. Но это уже объяснялось его характером. Он не признавал разговоров пустых, считая их простой болтовней. «Зачем болтаешь?» - любил он говорить.

По следам рыбаков мы сравнительно быстро доехали до охотничье-промысловой артели «Аланап» - небольшого селения на правом берегу Тырмы.

Дальше на юг идти на оленях было нельзя: не было корма - ягеля.

Посоветовавшись с местными охотниками, решили весь наш груз, кроме самого необходимого, отправить подводами до станции Биракан, а самим подняться по Тырме до водораздела и по Сагды-Бира выйти к станции Бира.

Чтобы иметь полное представление о природе Дальнего Востока, я хотел пройти хребтом Малый Хинган, где встречалась маньчжурская флора и фауна.

Теперь вместо оленей мы взяли ездовых собак. Они должны были везти облегченные нарты с палаткой и продуктами. Нам предстояло проделать двухсоткилометровый переход на лыжах по горной пересеченной местности.

Наступил март - первый месяц весны, и хотя еще трещали по ночам «крещенские» морозы и перепадали пороши, надо было торопиться.

В апреле на нартах идти трудно, а порой и невозможно.

Распростившись с местными жителями и бригадой Логинова, мы вышли на Тырму и тронулись в последний переход по тайге.

По-весеннему яркое солнце поднималось над лесом, и пушистый куржак, срываясь с ветвей, искрясь, падал на землю. Весна была не за горами. Пройдя немного, я расстегнул куртку, потом снял с головы шапку и сунул ее за пазуху. Авдеев посмотрел на меня и усмехнулся.

- Рано весну почуял, паря!

Но и его рукавицы торчали за кушаком, а лицо было раскрасневшееся и даже немного потное.