За черным соболем

ПО АМУРУ НА ШХУНЕ

При всей моей недоверчивости к Абрекову я не мог миновать встречи с ним, этого требовала служба. Кроме невольного чувства неприязни, у меня не было никаких доказательств его враждебности к экспедиции, пошел против отдельных мнений и в спорах твердо отстаивал предложенный им маршрут. Так на то и собирали совещание, чтобы выслушать все мнения, и не его вина, если у него были иные соображения, чем у остальных!

Утром я отправился к нему. Он сидел в кабинете один, нахохлившись над бумагами, как большая больная птица. Подняв на меня печальные глаза, он протянул мне холодную костлявую руку и сказал:

- Я знаю, что произвел на вас дурное впечатление, но думаю, что вы не зачислите меня в число своих недоброжелателей?

- С какой стати?

- Как же, а мое инакомыслие! Разве это уже не повод, чтобы считать меня врагом вашего предприятия? Молодость ведь не терпит неопределенности и так легко разметает людей на два лагеря.- Он усмехнулся: - Как это говорится: «Кто не с нами, тот против нас!»

Он открыл ящик стола и достал карту:

- Вы будете привязаны к определенному маршруту, так как не сможете взять в Чумикане все необходимое для вашей экспедиции. Я имею в виду продукты. Вы их попросту не поднимите в том количестве, которое потребуется вам на девять месяцев пути. К тому же это нецелесообразно делать по той причине, что может произойти несчастный случай - перевернется, скажем, лодка или еще что-нибудь, и вы лишитесь всего запаса. Короче - не рекомендую, исходя из опыта. В отдельных эвенкийских колхозах у нас есть нечто вроде факторий, и вы там будете пополнять свои запасы. Это создает некоторые неудобства, но ничего иного поделать нельзя. Это независимая от меня сторона дела. Я знаю, что мне не завоевать уже вашего расположения, но дружба-дружбой, а служба обязывает меня побеспокоиться о вашем предприятии. Он выбросил на стол запечатанный сургучом пакет.

- Это заведующему Чумиканским заготовительным пунктом. Тут мои указания обеспечить вас продуктами, снаряжением, а также надежным проводником. Вас поведет эвенк Софронов - местный житель, хороший охотник, отлично знающий все места. Не раз он водил различные экспедиции, имеет в этом деле опыт…

- Мне такая рекомендация ни к чему. Я сам хочу подбирать проводников по своему усмотрению.

- В данном случае это не рекомендация, а мое требование. Я несу прямую ответственность за экспедицию, которая работает в моем районе, и в случае неудачи, вашей гибели спросят с меня. Вы должны это понимать. С вами пойдет Софронов, а другое лицо можете подобрать по своему усмотрению. Это вас устраивает? Надеюсь, вы не станете возражать против такой меры предосторожности с моей стороны?

В его доводах была логика, и я не стал спорить.

- Не возражаю,- сказал я и протянул руку за пакетом.

Абреков как-то криво усмехнулся и прикрыл пакет ладонью:

- Не утруждайте себя такими пустяками, как передача пакета. На шхуне есть мое доверенное лицо, нечто вроде экспедитора, который и вручит этот пакет адресату. Важно, чтобы вы об этом знали. Шхуна пойдет на днях, как только поднимется вода в Амуре. С капитаном Боевым я говорил, сердечный человек, отлично знающий свое дело. В общем он вам понравится. Правда, водится грешок - поклонник Бахуса… Впрочем, что я вам рассказываю, узнаете обо всем сами.

- Где я мог бы познакомиться с материалами о природе края?

- Вас интересует, конечно, соболь. Могу с достоверностью сказать, что печатных трудов нет, или почти нет. В остальном могу порекомендовать музей, там есть любопытные экземпляры: скелет морской коровы Стеллера - редкость, имеющаяся лишь в Хабаровском музее и в одном из музеев не то Голландии, не то Англии, хотя в 1742 году вся северная экспедиция Витуса Беринга еще питалась мясом этих животных. Печальный пример, ожидающий многих животных края. Кроме того, невесть как залетевший в Приморье фрегат - житель экваториальных вод, потом чучело калана - морской выдры, личные коллекции Арсеньева…

- Он ведь, кажется, жил в Хабаровске?

- Да, последний из могикан, представитель плеяды ученых и страстных покровителей природы, на свои средства построивших здание музея, собиравших экспонаты для благодарного потомства…

- Любопытно!

- Еще бы, очень! Человек с именем, известным далеко за пределами России, художник слова, которого Горький ставил выше Купера, всю жизнь не покладая рук трудился для науки. Итак. Значит, едете? Желаю вам удачи!

На залитой солнцем улице по асфальту бойко сновали блестящие, как жуки, легковые машины, разгоняя в стороны летевший с тополей пух. Все искрилось, сверкало, вдали в мареве жаркого воздуха млели голубые заманчивые сопки Хехцира, и я подумал, что жизнь прекрасна даже тогда, когда есть недовольные люди. Видимо, они такое же естественное явление, как свет и тень, как пыль и дым за идущим в будущее поездом.

В ожидании большой амурской воды, когда глубокосидящая морская шхуна могла бы отправиться в путь, я зашел в библиотеку, где познакомился с работами профессора Гассовского, академика Миддендорфа и других ученых и исследователей, посетивших север Приамурья. Хотя я ничего не нашел в их работах по интересующим меня вопросам, все же я многое узнал об этом замечательном крае.

Наконец, в горах прошли обильные летние дожди, и вода в Амуре стала стремительно подниматься, угрожая наводнением. Медлить было нельзя. Шхуна приняла на борт последнюю партию груза - боеприпасы для охотников северных районов, капканы, различное снаряжение и товары. Все уложено на свои места. Капитан Боев предложил мне к вечеру перебраться на шхуну.

Стройная, с высокими бортами, окрашенная в зеленый цвет шхуна с берега казалась легкой, игрушечной, и я невольно усмехнулся, вспомнив прочитанные в юности книги о плавании на парусниках. Не тот век! Хотя на шхуне и стоят мачты, но едва ли придется поднимать паруса. Мотор надежно вытеснил их, и не мчаться мне на крыльях ветра…

На шхуне была одна общая каюта, занимаемая командой в пять человек, и каюта капитана. По любезному разрешению Боева я разместился вместе с ним.

Ранним утром подняли якорь, торопливо застучал мотор, шхуна развернулась и, выйдя на фарватер, по которому плыли желтые шапки пены, ходко пошла по течению.

Над долиной Амура господствуют ветры двух направлений. В зимние месяцы-холодные юго-западные. Они шлифуют зеленоватые глыбы торосистого льда, во время шуги поставленного на ребро да так и схваченного морозом. Весь Амур тогда дымится от поземки, курятся верхушки сугробов, и желтая пыль стелется на километры от песчаных кос, с которых свирепый ветер сдирает тонкое снежное одеяло.

Редко выпадает безветренный день, и тогда небо покрывается волокнистой пряжей перистых облаков, луна выходит помутневшая в радужном ореоле. Наступает потепление. Вначале робко, а потом сильней и сильней начинает дуть северо-восточный ветер с низовьев Амура, несущий снегопад. Стонет тогда прибрежный лес под натиском пурги…

Летом - низовик: суровый, в клубах низких дождевых туч, гонимых с моря. Он задирает стремящуюся ему навстречу воду, взбивает на гребнях волн белые барашки и потом в течение двух-трех дней гонит по Амуру почерневшие мутные валы. С тяжелым плеском обрушиваются водяные громады на рыхлые песчаные острова и берега, отваливая от них целые глыбы вместе с растущими кустами и деревьями. Пригибаются побелевшие тальники - высокие ивовые заросли, до земли клонятся травы - вейники в рост человека, шум и плеск стоит над рекой. Все живое прячется, ни одна лодка и даже катер не отваживаются появиться на главном русле. Если уж особая нужда заставляет кого пуститься в плавание, так приходится выбирать узкие протоки, закрытые от ветра участки…

Верховик - веселый, ласковый, в ослепительном сиянии неба, при блеске волн. Он будто по шерстке гладит воду, и поверхность Амура наливается густой, как чернила, глубокой синевой. В такие дни к вечеру удивительная тишина охватывает природу, огненным столбом погружается солнце в раскаленную от закатного пожара воду. Золотыми штрихами прочеркивается ничем не искаженное зеркальное отражение берегов. Прибрежные купы тальников, как зачарованные, прислушиваются к шепоту затонувших у обрыва коряг. И тогда в надвигающихся сумерках звонкий молоточек начинает чеканить незастывший еще металл неба. Это широкоротый козодой своей необыкновенной песней славит жизнь…

Я вышел на палубу, чтобы еще раз полюбоваться городом. Мутные волны с тяжелым плеском расступились в стороны от шхуны. Над рекой поднимались испарения, день обещал быть жарким, и голубые прохладные тени, отступая, прятались за высокий скалистый правый берег. Впрочем, на воде нечего бояться жары.

Я смотрел на бескрайние просторы Амура и поражался силе и мощи этой великой реки. Левый, луговой, берег был уже затоплен, под напором воды полегли нескошенные травы, а прибрежные тальниковые заросли качались, как живые. За каймой тальников среди луговой поймы на километры виднелись серебристые ленточки каких-то заливов, стариц и озер.

У руля стоял Боев в черном суконном кителе, надвинув морскую форменную фуражку так, чтобы ее лакированный козырек прикрывал глаза от слепящего солнца. Спокойный, широкоплечий, он, прищурившись, всматривался в даль, где еле заметной белой пирамидкой маячила на берегу следующая створа. Перед ним не было карт, но он, видимо, в них и не нуждался.

Когда я поднялся к нему в рубку, он кивнул мне головой и заговорил:

- Видали, с каким запозданием разливается наш Амур? Бывает, что с весны так обмелеет - до Комсомольска не дойти на нашей шхуне, а сейчас еще какие-нибудь метр-два и разольется на километры. Все сравняет от сопок до сопок. Море! И вот ведь какая беда с ним: подпадает наводнение под самую горячую пору - под сенокосы. Кто не успеет убрать сено до пятнадцатого июля - поминай как звали, унесет! После каждого наводнения новые острова, мели, а уж берега, как зверь, гложет. Одним словом, задает людям работы. На моей памяти иные деревни уже в третий раз на новые места переносят. Только отодвинутся от берега, отстроются, не пройдет и пяти-шести лет, а заборы в воду валятся, волна под порогом плещется. А сколько полей, деревень топит, домов уносит!.. Видно, не зря его китайцы за крутой нрав да за мутную воду Черным Драконом прозвали…

- Зачем же люди близко у берегов живут, не уезжают?

- Добрая, рыбная река, вот и живут. Кормиться-то надо? Иной раз в лимане такую рыбешку поймаешь, еле на лед вытащишь, за целый месяц всей семьей не съесть. Правда, без сноровки не каждому это удается…

- Черный Дракон? Доля правды есть. Тут и скалы темные, не такие, как у нас…

- Где это у вас - на Волге?

- Хотя бы и так!

- Так там везде известняки, мел, а тут сплошные базальты. Не знаю как кому, а нам, русским, как ни зови- Драконом ли, Амуром ли, который с крылышками, вроде бога влюбленных, все равно по нраву, к сердцу пришелся… Кто на нем поживет, уже ни на какую другую реку менять не захочет.

Я слушал, смотрел на живописные курчавившиеся лесом сопки правого берега и все больше пленялся прелестью окружающей природы. Здесь росли маньчжурский орех, ясень, амурский бархат, белая сирень, виноград…

- Это же курортные места! - невольно вырвалось у меня.

- Гнусу много,- хладнокровно заметил Боев.- Заедает, проклятый. Не успеешь на берег сойти, а он уже над тобой роем висит.

До Комсомольска Амур течет широкой долиной. Далеко слева, сливаясь с нагромождениями кучевых облаков, маячили голубые призрачно нежные зубцы хребта Джаки-Унахта. До самых сопок расстилались редколесные заболоченные мари - так называли здесь болота, покрытые багульником, осокой и мхами,- дикие, непролазные и безлюдные места, по которым прокладывали в то время железную дорогу из Хабаровска на Комсомольск. Среди этих марей лежит одно из крупнейших озер амурской поймы - Болонь.

Как правило, население держится высокого, правого, берега, но и тут деревни стояли не часто: на десять-двенадцать, а то и на пятнадцать километров одна от другой. Я целыми часами простаивал на палубе, глядя зачарованными глазами на берега.

Мимо города Комсомольска шхуна прошла на второй день пути. Долго виднелись дымившиеся трубы заводов. Теперь Боев уступил место у руля старшему матросу: Амур, стиснутый с обеих сторон крутыми сопками - отрогами Сихотэ-Алиня, был здесь так глубок, что опасность посадки на мель исключалась. Сумрачные сопки с голыми щебнистыми вершинами-гольцами обрывались к воде скалистыми утесами, возле которых шла глухая извечная борьба воды с камнем.

Резко изменилась растительность: кругом господствовали лиственница, береза, ель, осина. Лес стоял частый, как зеленая стена, безмолвный, и от него веяло дикостью и суровой непокоренной силой.

По распадкам ютились небольшие села, каждое из которых своим названием говорило, откуда прибыли первые переселенцы.

Вечером, когда солнце позолотило вершины гор и пламенеющее небо отразилось в зеркальной поверхности реки, над водой поднялась белая метелица. Тысячи бело-зеленоватых мотыльков неслись навстречу шхуне, подобно весеннему снегу, когда он падает пушистыми крупными хлопьями. Мотыльки-эфемеры плотным слоем облепили палубные надстройки, садились на лицо, шею, руки, и хотя не кусали, но их щекочущие прикосновения были неприятны. Однако смахнуть их с лица не было возможности: от прикосновения рук они попросту размазывались.

- Что это, откуда? - спросил я, растерянно отмахиваясь от этого живого снега.

- Метляк поднялся,- сказал Боев.- Значит, скоро горбуша пойдет. Она первая идет в Амур. Потом летняя кета, а к концу августа и осенняя. Та тоже не сразу вся проходит: первым ходом идут «гонцы» - самая сильная рыба, а за ними вторым ходом основная масса. Эта уже послабее, ближе к берегам держится…

- А третьим?

- А третьим по сопкам.

- Как это? Рыба по сопкам?

- Какая рыба? Третьим ходом здесь по сопкам зима валит! - Боев добродушно расхохотался над тем, что ему удалось подшутить надо мной. Он хлопнул меня по плечу и сказал:

- Там мои хлопцы осетринки спроворили, может отведаем, а? Неплохо ведь? А то скажешь, что с капитаном Боевым плавал, а калужатинки не пробовал.

- Да где вы ее успели поймать?

- Я ведь родился и вырос на Амуре, а батька мой на Сахалине каторгу отбывал, а потом и навсегда в лимане обосновался. Мне тут все калужатники то сватья, то братья, то кумовья. Неужто не уважут? У нас, у рыбаков, так не принято!..

За ужином Боев подробно расспрашивал об экспедиции.

- Тяжелую ты себе задачу взял, не знаю, что тебе Абреков там наговорил, только ты ему особо не доверяйся! Скользкий он и бессердечный человек, на чужом несчастье славу себе наживает. Не одного охотника он на скамью подсудимых посадил, а того не разумеет, что в любом деле свой подход к человеку нужен. Не люблю я таких. Кого он тебе в проводники сосватал?

- Софронова, эвенка!

- Знаю его. Первый браконьер в районе, а вот умеет каждый раз как-то выкручиваться. Хитрая бестия.

- А места он знает?

- Этого не отнимешь, с завязанными глазами куда хочешь заведет и выведет, и охотник первейшей руки. От него ничего в тайге не укроется, все увидит, идет, будто книгу читает. Я, паря, понимаю, что ты не для себя, для народа на хорошее дело идешь. В Чумикан приедем, я со своим кумом поговорю, если он с тобой пойдет, будешь ты как у Христа за пазухой - не даст пропасть. Он хоть и из староверов, с одной кружки даже со мной не пьет, а кристальной души человек, ни в какой беде не покинет. Это уж у него крепко. И силен, дьявол. Как-то мы с ним уговорились на Бикине поднять из дупла черного медведя-муровьятника. Он мне и говорит: «Давай живьем его брать!» - «Давай!». Ружьишки в сторону, да и навалились на медведя вдвоем…

- Взяли?

- Какое там, хорошо что небольшой попался, а то бы кишки нам повыпускал. Мы ему передние лапы крутим, оп нас задними дерет. Всю одежду с нас спустил, пришлось прибить. Потом я ему говорю, что же ты, тигру живьем брал, а паршивого медведя не осилил? А он мне и отвечает: «Тигру легче скрутить, чем медведя. Мне об этом и раньше говорили, да я не верил, пока сам не убедился!» В общем выходит, что у каждого зверя вроде бы свой характер есть и против него не пойдешь, приходится считаться. Вот в Чумикан приедем, я тебя прямо Авдееву и препоручу, потому что ты, парень, мне по душе, дело твое стоящее и нужен тебе надежный человек!

Я вспомнил, что Мамонов рекомендовал мне заручиться поддержкой надежного бывалого человека. Вполне возможно, что он окажется нужным, стоящим проводником.

Боев поставил в шкафчик бутылку:

- Больше нельзя. Где-нибудь на берегу, так я бы разгон дал, а здесь не могу, народное добро мне поручено и должен я за ним смотреть и к месту доставить в сохранности. Кушай талу, первейшая это еда летом, а зимой строганинка!

- А я еще ни разу на медведя не ходил,- сознался я.- Интересно было бы поохотиться.

- О чем речь, мимо Шантаров пойдем, я тебя сведу на охоту! Если бы, как раньше, с гидой или с рогатиной, тогда другое дело, а когда ты с винтовкой, так никакой зверь не устоит. Думается мне, что скоро зверь на земле переведется совсем, если не взять его под защиту…

…Николаевск встретил нас туманом, который нагнало с лимана. Только к полудню его развеяло, и мы смогли войти в порт. Справа, против города, поднимались крутолобые сопки, а слева к самому городу тянулись обширные, заросшие водяной растительностью отмели-лайды. Шхуна «Пушник» бросила якорь на рейде. Оставив вахтенного на борту, мы все сели в лодку и поехали на берег. Шхуна была приписана к Николаевскому порту и должна была здесь запастись горючим на весь рейс, поэтому Боев считал, что стоянка продлится не менее трех дней.