За черным соболем

УЧЕТ СОБОЛЕЙ

На этот раз с нами ехали в тайгу четверо местных охотников. Семь нарт вереницей скользили по льду реки. Поднявшись до реки Эликан, караван свернул по этой маленькой речке и шел по ней до истоков. Отдельные вершины гор превышали полторы тысячи метров над уровнем моря. Перевалив через водораздел, мы начали спускаться к реке Ургал.

Я спросил Софронова, что означает это название.

- Ургал - по-нашему-бешеный! Плохая река, летом на лодке совсем по ней ходить трудно.

Сейчас, скованная сильными морозами, река молчала. Береговой лес был закован в толстые наледи. Напирающие снизу грунтовые воды прорывают ледяной покров и растекаются по льду реки, наращивая его толщину. В сильные морозы наледи парят и делают зачастую речку непроходимой для нарт и пеших. В жаркое лето зазеленеют тальники и тополя, ласковое солнце постепенно растопит эту ледяную броню реки.

Ургал - горная река, и летом далеко слышится шум ее вод.

Сверкавшие на горизонте белые конусообразные вершины Буреинского хребта цепью уходили на юг, являлись местом рождения Ургала.

Вскоре на нашем пути стали попадаться следы соболей. Чем выше мы забирались в горы, тем их становилось больше.

- Вот, паря, когда мы нашли соболя! - в восхищении говорил мне Авдеев.- Куда еще больше искать!

Решили сделать остановку, чтобы подсчитать запасы соболя на тысячу гектаров. Для подсчета заложили четыре площадки, каждая по десять квадратных километров. Предстояло тщательно учесть, какое количество зверьков находится на отмеченной площади угодий. Только опытные охотники-следопыты могли отличить след одного зверька от другого и разобраться в путанице следов.

Мне помогли местные охотники. Выпадавшие ночами свежие пороши, а также обильный иней по утрам одевали деревья и кустарники в пушистые одежды и облегчали выполнение нашей задачи.

После подсчетов было установлено, что на всех четырех площадках находится двадцать три соболя. Это значило, что один соболь приходился на два километра площади. Такой большой плотности соболя я не ожидал, но ошибки быть не могло - место было характерное для всего обследуемого нами района, а не только в пределах заложенных участков. Пусть такая плотность заселения приходится только на верховья Бурей, и то общая численность зверьков позволяла организовать здесь их вылов для переселения в другие районы. Десятки тысяч соболей!

«Вот он, долгожданный резерват! Теперь надо подумать, как взять это богатство и переселить его в другие места…»,- так мечтал я, окрыленный успехом.

Результат был столь поразителен, что мне могли бы не поверить, и я хотел убедиться, не является ли этот обследуемый район единственным по такому обилию соболя? Организация рассадника соболя потребует больших затрат, и к моим сообщениям будут подходить осторожно.

Мы решили подняться к левой Бурее; я был прав: не везде был соболь. Стоило нам покинуть Ургал, как соболь исчез, пошли так называемые пустые места. То это были «гарники» - сопки с пострадавшим от пожара лесом, где соболь не мог найти себе пищи и, естественно, избегал этих мест; то массивы пустые по иным каким-то причинам, непонятным для меня, как охотоведа. Соболиные следы исчезли. Я стал беспокоиться и на одном из привалов вечером высказал охотникам свои сомнения.

- Не беспокойся,- сказал Софронов,- если мало соболя на реке Ургал, еще найдем. Он в разных местах есть!

- Правильно! - поддержал его якут Логинов.- Мы поведем тебя на вершину Дубликана. Там большая гора есть, она дает начало рекам Сутырь, Гуджал. Тайга там густая, стеной стоит, без топора трудно ходить, но соболя много. Без олешков ходить придется - очень крутые сопки, стланика много, не пустит олешков. Потом дальше ходить надо, если соболя мало будет. Везде так. Соболь, как человек, выбирает хорошие места. Где попало не живет!

Я снова размечтался: «если найду в истоках Дубликана соболей, мою задачу можно будет считать выполненной. Останется составить проект организации соболиного рассадника и возвращаться в Москву. Хорошо бы к Первому мая сесть в поезд Хабаровск - Москва…

А Оля?.. Ведь я обещал с ней встретиться летом. Нет, видно околдовал меня Дальний Восток-не уехать мне отсюда! Да и зачем? Где еще найдешь более интересный край? Скалову доложу обо всем и обратно. Он сам не захочет оставлять меня в Москве. Мало ли там желающих осесть в столице и никуда не ехать? К тому же предстоит второй зтап работы…».

Я и не подозревал, сколько еще трудностей ожидает меня, сколько превратностей природы придется испытать, прежде чем увижу Хабаровск.

Дни стали заметно увеличиваться, солнце сияло такое ослепительное, что больно было глазам. Снег искрился, небо поражало своей прозрачностью и глубиной. Несмотря на мороз, во всем чувствовалось дыхание весны.

Как всегда; в последние дни своего владычества, зима свирепствовала. То и дело налетали вьюги, и мы не выходили из палатки по два-три дня. Стонал и шумел лес под напором ветра, снежные вихри закрывали видимость. Отбушевав, вьюга оставляла в затишных местах тяжелые пласты снега на деревьях, ветки елей гнулись под непосильной тяжестью снега до самой земли.

Трудно было пробиваться с нартами по глубоким рыхлым снегам: олени не находили корма, так как не всегда встречались выдувы - оголенные от снега склоны сопок, где они могли найти себе хорошие ягельники.

Я не терял времени понапрасну. В моей коллекции было уже четырнадцать соболиных шкурок вместе с вываренными черепами.

Череп-это паспорт животного. Имея его, ученый безошибочно определит не только вид, но и географическую расу, к которой принадлежит животное.

Оставшиеся до весенней распутицы дни я посвятил не только учету соболей, но и добыче зверей и птиц, населяющих эти леса.

Логинов оказался прав: в истоках Солони и Дубликана вновь появились соболи, и мы стали закладывать учетные площадки и вести учет следов по маршруту.

Чаще всего со мной ходил в тайгу Авдеев. Хотя он и не мог двигаться по лесу так бесшумно, чтобы зверь не учуял его, как это мог делать Софронов, но зато превосходил его выносливостью, силой и, главное, меткостью стрельбы. Кроме того, за многие месяцы скитаний по тайге я проникся к нему самым искренним уважением и охотно приглашал с собой его, чем кого-либо из других охотников.

Обследовав долину ключа, мы вышли на равнину. Хотя под нами был глубокий снег, но видно было, что это самая настоящая марь с багульником, голубицей и сопровождающими ее ерниками.

Наше внимание привлекло какое-то темное животное, быстро двигавшееся нам навстречу. Вскоре мы разглядели, что это мелькала между редких листвениц росомаха. Она бежала, принюхиваясь к чьему-то следу, опустив голову к земле и повторяя замысловатые петли и скачки преследуемого зверя.

Спрятавшись за лиственницу, мы стали наблюдать за редким зверем. Кого она преследует? Выбежав на покрытое снегом озерцо, росомаха стремглав бросилась к противоположному берегу, заросшему густой щеткой желтого вейника, верхушки которого проглядывали сквозь снеговой покров. Оттуда выскочил заяц-беляк и сломя голову кинулся наутек.

Сначала казалось, что росомаха сразу схватит свою жертву, но не тут-то было: заяц, набрав скорость, отбежал от нее на почтительное расстояние, сделал несколько прыжков в сторону от своего следа, стал столбиком, огляделся и снова залег в густом низком кустарнике.

Росомаха, словно гончая, потерявшая след, стала бегать кругами, пока не обнаружила заячью спрыжку. Распутав петлю, она снова подняла беляка. Опять началась гонка, которая неизвестно чем бы кончилась, если бы не наше вмешательство.

- Настырный зверь,- сказал Авдеев, поднимая к плечу винтовку.- На быстроту ей с зайцем или с кабарожкой тягаться не приходится, так измором берет. До тех пор будет гонять, пока не загоняет. Говорят, что она потное мясо любит, для этого, дескать, и гоняет, а мне думается - повадка у нее такая. Каждый зверь на свой манер пищу себе добывает. Вот и она бежит медленно, так настойчивостью берет… Тс-с-с!

Не замечая нас, заяц быстро промчался мимо, совсем вблизи от дерева, и вскоре на его следу появилась росомаха. Почти не проваливаясь в снегу, она делала крупные размеренные прыжки, низко опустив голову и хвост. Она напоминала худого медвежонка: широкие лапы, короткий хвост, довольно крупная светло-рыжая голова. На теле шерсть была темная, но на фоне ярко блестевшего снега казалась почти черной.

Росомаха так была увлечена преследованием зайца, что даже ни разу не взглянула перед собой. Видя ее легкие энергичные прыжки, я не сомневался, что она рано или поздно добыла бы зайчишку себе на ужин.

Потеряв след, она на мгновение остановилась. Этого только и ожидал Авдеев: грянул выстрел, и росомаха, высоко подпрыгнув, ткнулась в снег…

Пока я разводил костер и кипятил чай, Авдеев снял с росомахи шкуру, оставив при шкуре кости и череп. Желудок оказался пустым - росомаха была голодна, но в кишках была шерсть кабарги.

- Вчера кабаргу перехватила на обед, а сегодня зайчишкой собиралась перекусить, да мы ей помешали!

- Косой всю жизнь теперь будет нас благодарить.

- Если не попадется на зубы другому зверю; тут до него много охотников: лиса, волки, даже соболь и тот не упустит случая,- сказал Авдеев.

На обратном пути к лагерю из снега поднялись несколько серых птиц и расселись на ветвях лиственницы.

- Рябчики! - воскликнул я, перезаряжая карабин. Для стрельбы по мелкой дичи у меня были патроны с легким зарядом и небольшой круглой пулькой, совсем отличные от тех, что я применял против крупного зверя.

- Это не рябчики, а караки! - заметил Авдеев.- Они крупнее и темнее по окраске. Потом заметь: рябчики вспархивают- хлопают крыльями, а эти тихо взлетают. И посадка: рябчик к суку прижмется всем телом, будто серый нарост на ветке, а эти поперек сидят, будто куры на насесте. Карака выстрела не боится, ее можно петлей даже брать. Уж такая особенная птица. Стреляй не торопясь, не улетит!

Мне удалось встретить дикуш - редких птиц из семейства куриных, живущих в таежных лесах Дальнего Востока. Не без волнения навел я карабин на ближайшую птицу. После выстрела она комом свалилась в снег, а остальные продолжали сидеть как ни в чем не бывало. Только, вытянув головы, посмотрели вслед упавшей, будто интересовались, что она могла там найти на снегу?

Если охотник не сделает резких взмахов или не залает на птиц собака, то их можно перестрелять всех до одной. Мне было жаль переводить весь выводок, тем более что пища у нас была, и я ограничился двумя птицами для коллекции.

С птиц, как и с зверей, снимается кожа с перьями, череп вычищается от глаз, языка и мозга, косточки крыльев и ног очищаются от сухожилий и мяса, шкура обрабатывается мышьяковистым препаратом и укладывается в мешок; она годна для хранения и для набивки чучела. Это очень несложная для охотоведа работа, без нее никому не обойтись, и я овладел ею еще будучи студентом во время летней практики.

Очень довольные результатами дня мы возвратились в лагерь еще засветло. Один из местных охотников, сопровождавший нас в экспедиции, тоже вернулся с трофеем: в небольшой капкан, поставленный на соболя, попал горностай. Белоснежная шкурка гибкого проворного зверька оканчивалась черной кисточкой хвоста.

В желудке этого маленького хищника - вот еще одна из неприятных на первый взгляд обязанностей охотоведа - я обнаружил остатки пищухи. Желудок зверя может рассказать очень многое о жизни животного, раскрыть особенности странных иногда повадок.

Пища - один из самых важных факторов в жизни каждого существа, и мне как человеку, посвятившему жизнь изучению охотничье-промысловых зверей, приходилось с этим считаться. Правда, вначале эта работа была неприятной, но необходимость заставляет человека привыкать ко всему. Ведь вскрывают же врачи-эксперты трупы людей, а это куда тяжелее, чем желудок безобидного зверя, к тому же только что-убитого!

Более тщательное исследование желудка и кишечника зверя (лабораторным путем) может открыть причину некоторых заболеваний человека. Но это было мне не по плечу в полевых условиях, и я ограничивался выяснением, что является кормовой базой для промысловых пушных зверей.

После сытного ужина мы расположились кому как удобнее на шкурах и постелях, и начались неторопливые рассказы. Конечно, основная тема - охота, так как для людей, здесь собравшихся, вся жизнь держится на этом промысле.

Не торопясь опрашиваю всех охотников - какой длины были ночные нарыски соболей, что зверькам удавалось добыть и съесть в течение ночной охоты, как они относились к другим обитателям тайги. Записав сообщения в дневник, я давал охотникам задания наследующий день. Тонкие, первоклассные следопыты - эвенки и якуты! Много интересного рассказывали они мне о таежных обитателях.

Так я узнал, что кабарожку можно подозвать, словно рябчика, на маленький берестяной манок, что рысь любит ходить по лыжницам охотников и ее легко поймать капканом, поставленным на старой лыжне…

Самым страшным зверем тайги он считал медведя.

- Нет, тигр будет опаснее,- возразил я.

- Они правы,- вступил в разговор Авдеев.- Медведю тигр не хозяин. Он погрузней, да и посильней тигра будет. Большой матерый медведь любому тигру не уступит. Человеку и то приходится медведя больше опасаться, чем тигра.

- Это почему же?

- Потому, что тигр человека раньше заметит и почует и всегда ему дорогу уступит. С ним в лесу не сойдешься. Другое дело медведь: он подслеповат и глуховат, да к тому же еще и поспать любит. Вот и случается, что напорешься на него неожиданно, а он с перепугу и набрасывается, как бы для самозащиты…

- А охотника он тоже для самозащиты загрыз? - напомнил я ему случай с шатуном.

- Ну, такие случаи не часто. За мою жизнь, сколько бывало,- по пальцам перечесть можно. Голодный зверь…

Софронов не словоохотлив, из него не вытянешь никаких подробностей романтического порядка, он признает в охоте только ее конечный результат - мясо, шкура, панты.

К моим охотничьим способностям он до сих пор относится скептически. Умения бегать по тайге без устали и хорошо стрелять, по его мнению, мало для охотника.

- Хороший охотник в тайгу идет, сразу видит, где какого зверя искать надо. Летом в одном месте, зимой в другом… Если охотник не знает, в какую погоду где зверь ходит, какую травку кушать любит, как зверя найдет? Тайга большая, можно неделю туда-сюда ходить и зверя не встретить…

Авдеев - человек, знающий тайгу, как свой дом,- кивает согласно головой.

- Правду Софроныч говорит. Стрелять зверя нехитро, каждый сможет. Выследить, найти - самое трудное на охоте…

В скупых высказываниях Софронова всегда есть доля познавательного для меня материала, и я стараюсь внимательно слушать, что он говорит.

- Раньше в верховьях Уды и Зеи совсем волка не было, а теперь все больше и больше. Я думаю, этот зверь вместе с человеком в тайгу идет. Человека в тайге много, волка еще больше…

- Верно, верно, много волка,- соглашаются охотники.

- Что же вы его не истребляете? - спросил я.

- Волк хитрый зверь, ночью охотиться любит, увидеть его трудно. Пробовали травить стрихнином - свои собаки пропадают. Капканы ставить надо - опять велика тайга: как узнаешь, где он появится?

- Но ведь волк уничтожает ваших оленей, сохатых…

- Немного олешков и раньше медведь давил,- соглашаются охотники, как с неизбежным злом,- а сохатых в нашей тайге много!

- В прошлом году я на одной сопке сорок штук насчитал,- сказал Софронов.

- А раньше еще больше было?

- Нет, сохатого меньше. Сохатый каждый год табуны увеличивает. Охотники за зиму от силы из сотни пять-десять штук возьмут…

- Да, летом в два раза больше…- добавляет с иронией Авдеев.

- Верно, летом сохатого легче брать. Он от гнуса в воду идет, искать его легче летом, по тайге много ходить не надо…

- То-то же!.. И разговор меняет тему:

- Как увеличить число зверя в тайге?

- Выпустим новых зверей - ондатру и норку, привезем бобров, начнем отлов соболя живьем,- говорю я.

- Это хорошо бы нового зверя у нас пустить. Кормов много, пусть живет, а то белки стало меньше, лисицы, выдры тоже мало. Совсем плохо охотнику…

К полуночи споры и разговоры затихают, то один, то другой начинают позевывать, и вот кто-нибудь говорит:

- А не пора ли нам на боковую?..

Мы кладем в печку сырые березовые дрова, чтобы горели подольше, гасим свечу, и в наступившей темноте сквозь холстину палатки проглядывает блеклый диск луны.

На оленьей шкуре мягко и тепло. Не зря их местные жители называют «постелями». Густой пористый волос северного оленя непрочен, лезет из шкуры, но почти не теплопроводен. На такой шкуре можно спать на снегу и не чувствовать холода. В летнее сырое время нужна другая подстилка - медвежья, барсучья или какая-либо другая шкура, но зимой лучше оленья. Не простудишься!

Ночь. За палаткой нажимает мороз. Зимнее безмолвие нарушается потрескиванием деревьев, лопающихся от стужи, да скрипом снега под копытами оленей, бродящих возле палатки.