За черным соболем

ЧЕРЕЗ ДЖУГДЫР

После изнурительного медленного подъема по реке на бате возможность идти налегке за оленями, которые будут нести весь груз, казалась заманчивой.

Двигаясь по реке, я еще не видел как следует гор. И вот мы впервые поднялись на небольшую сопку. Облачная пелена растаяла под лучами солнца, и панорама белого величественного хребта открылась перед нами.

Безлесные заснеженные конусы горных вершин - гольцы - высоко уходили в небо. На их скалистых обрывах как будто написано - «Не пройдешь!».

Наш караван остановился. Позванивая боталами, олени стали щипать ягель, но, связанные поводьями, больше мешали друг другу, чем паслись.

Неужели мы сумеем перелезть через такую неприступную на вид горную цепь? С такими мелкими, словно годовалые телята, оленями преодолеть такую преграду? Мне просто не верилось, тем более что я еще не имел случая убедиться в выносливости этих животных.

Будто отвечая на мою мысль, Софронов сказал:

- На очень высокие горы не пойдем, они в стороне останутся. Мы ключиками обходить будем… Через Джугдыр перевал есть, ходить можно!

Поправив вьюки, он взял повод передового оленя и зашагал вперед. Олени пошли гуськом и хотя ступали вроде осторожно, стараясь попасть копытами след в след, но шли быстро.

Авдеев держался сбоку каравана, иногда забегая вперед, когда надо было орудовать топором, там, где видел, что оленям не протиснуться с вьюками в зарослях кедрового стланика. Густой багульник мешал идти.

Моя радость избавления от бурливой Маи оказалась преждевременной. Река, сделав по долине большую петлю, снова прижалась к самому подножию крутой горы, преградив нам путь берегом. Деваться некуда, и пришлось переходить ее вброд. На перекате, где было помельче, Софронов повел оленей на другой берег, поглядывая, чтобы они не замочили вьюки. Выбрав по шесту, мы тоже ступили в холодную воду.

Ледяная вода сначала обожгла ноги, потом зажала их в тиски и так заломило кости, что хоть кричи. Мало того, что воды выше колен, так еще буруны возле ног и обдают чуть не по пояс. Маю перешли по диагонали; чтобы стремительное течение не сбило с ног, все время упирались в дно шестами. Не налегая на палки, легко было поскользнуться на гладких камнях, а уж тогда бы вода подхватила и не скоро дала бы подняться.

Олени, наклонившись в сторону напора воды, фыркали и выгибали от напряжения спины. Некоторые вьюки все же захлестнуло волной. Пришлось становиться на привал, тем более что и самим надо было обогреться и обсушиться.

Развьюченных оленей пустили пастись, а сами развели большой костер.

Авдеев, развешивая у огня портянки, утешал меня:

- Привыкай, паря! Дальше пойдет еще хуже: начнем с берега на берег переходить по нескольку раз в день, тогда и сушиться некогда будет. Придется надевать лишние порты да портянки, чтобы не так ноги от холода ломило. Это от простуды первейшее дело!..

Софронов молчал и даже не спешил разуваться, будто ледяная вода ему нипочем. Пошевеливая в костре дрова, он ждал, когда сварится чай, без которого не мыслил себе даже короткого привала. Сырой воды для питья он не признавал и куда бы ни шел - за спиной нес топор, котелок, чай и коробок спичек.

Ледяные воды Маи немного остудили мои горячие мечты. Таежная романтика, которой я грезил, находясь в поезде и на пути к Чумикану, давно сменилась трудной жизнью среди суровых северных дебрей.

Полулежа у костра в ожидании чая, я смотрел на притихший темный лес и думал, что, несмотря на лишения, хорошо бы всю жизнь жить наедине с природой здоровой и вольной жизнью, не знать городской изматывающей сутолоки.

Я, конечно, понимал, что если отбросить романтику первых впечатлений, то жизнь в тайге не легка, что хлеб насущный здесь приходится добывать очень тяжелым и опасным трудом, что природа безжалостна здесь к слабым и только коллективными усилиями можно наладить сносную человеческую жизнь.

Вот и сейчас еще только близится зима, а голубика уже осыпалась, отошли грибы, урожая ореха кедрового стланика не предвиделось. Поникли редкие травы, облетели листья с кустарников и деревьев, даже лиственница стала ронять охристо-желтую хвою. Поредели и без того редкие леса на марях и сопках, заметно убавилось птиц. Одна брусника еще устилала моховые подушки на пологих склонах рубиновыми брызгами, но выпадет снег и прикроет даже эту пищу. Голодное безмолвие наступит на долгие девять месяцев. Если бы только найти промышленные запасы соболя, а организовать их отлов и переселить в другие места хотя и хлопотливое дело, но уже определенное. Запасы драгоценных зверьков быстро станут увеличиваться, как только начнется их массовое расселение с природного резервата.

А между тем за месяц пути я и на шаг не приблизился к разрешению этой задачи. Даже следа соболя еще не видел, а мечтаю…

От этих мыслей меня отвлек Авдеев.

- Вставай, чай готов, каша вот-вот упреет… готовься ужинать!

Покушав, мы долго и с наслаждением потягивали горячий крепкий чай. Отхлебывая из эмалированной миски, Софронов неторопливо и беззлобно стал спрашивать меня:

- Ты, Саша, охотник, однако, слабый. На бате ходить не умеешь, соболя тебе не выследить… Скажи, зачем в тайгу пошел?

Я всегда чувствую в его вопросах скрытую неприязнь и насмешку надо мной, городским человеком, но мне не хотелось обижать старого охотника, который не знает другой жизни, кроме той, тяжелой, что досталась на его долю, и я ответил:

- Поможешь мне найти соболей, и я уеду обратно в город!

- Хо! Каждый охотник себе зверя ищет, свое счастье ловит!..

- А мы должны найти не только для себя, но и для других, чтобы они тоже имели свое счастье. Найдем соболей, станут их ловить живьем и расселять по всем другим местам, где их сейчас нет, а раньше много было…

- Соболя и так мало стало, последних в другие места отдадим, что эвенк промышлять будет? Другого зверя тоже мало в тайге остается, совсем худо, чем жить?..

- Ничего, через несколько лет соболь везде будет. Далеко за ним ходить не придется, будут эвенки разводить его, как оленей…

- Ты приехал, красивые слова сказал и обратно в город, а к эвенку в палатку голод придет, где тебя тогда искать?- И хотя Никифор недоверчиво рассмеялся над моими словами, как над наивной сказкой, которой его ду мают потешить, глаз его при этих словах блеснул злым огоньком. Я чувствовал его недоверие, но убедить в правоте своих слов пока не имел возможности. Время само должно было показать пользу задуманного большого дела.

Мой путь поисков еще только начинался, и как велико было непройденное по маршруту расстояние, так велики были и мои надежды. Не будет соболя на восточных склонах Джугдыра, пойдем искать его на западных, на Зею, на Селемджу. Важно успеть пересечь хребет до глубоких снегов.

В горах зима наступает на целый месяц раньше. Вокруг нас еще в разгаре осень, а горы уже давно белеют от снега.

К ночи резко похолодало, и я с удовольствием забрался в меховой спальный мешок. Даже закрывшись с головой, я долго слышал шумный разговор воды с камнем.

Два дня мы огибали высокие отроги хребта, вставшие на нашем пути. На третий день Софронов свернул по .небольшому ключику, о котором мы даже и не подозревали, и горы, казавшиеся непроходимой неразрывной стеной, расступились. Мы пошли глубоким ущельем, по дну которого струился звонкий поток.

Через нагромождения неокатанных угловатых камней среди гранитных глыб скатывались хрустально чистые струи в шумную и строптивую Маю. Природа словно решила поупражняться в искусстве и создала замечательный заповедный уголок. Поток, зеленоватый на глубинах, был оторочен красными, как коралл, камнями и сочным янтарем бархатистых мхов. В эти чудесные по яркости краски вклинивались изумрудно-зеленые пласты мхов, одевших под ельниками землю.

Крутые каменистые сопки загораживали от нас солнце^и мы его видели не больше четырех часов в день, хотя небо висело бездонно голубое, прозрачное, без единого облачка.

Горы пропустили наш маленький караван. По мере подъема редела древесная растительность. Чахлые, лишенные хвои лиственницы тянули к небу свои будто высохшие голые ветви. Лишь по глубоким распадкам темно-зелеными клиньями поднимались к гольцам ельники. Исчезли травы, и мы вступили в зону мхов и лишайников.

Вот когда я понял, какую ценность представляют олени! Лошади погибли бы здесь от бескормицы, они бы дня не прошли по камням, не поломав ног, а олени идут и еще несут на себе груз. Если верблюда называют «кораблем пустыни», то и олень не хуже его приспособлен для хождения по горной тайге и топким марям.

Вскоре закон вертикальной зональности, царствующий во всех горах, вступил в свои права. Тайга сменилась лесотундрой.

Карликовые хвойные деревца, кедровый стланик, как железная сетка, преградили нам путь. Софронов чутьем угадывал, где могли быть звериные тропки, и выводил ка них караван, а там, где никаких троп не было, приходилось браться за топоры и рубить, рубить так, что рубашки прилипали к мокрым плечам…

Однажды, проснувшись утром, мы увидели, что вся земля покрыта снегом. Горы застыли в хмуром молчании, седые, окутанные рыхлыми облаками, еще не успевшими убраться после снегопада. Было такое чувство, что свершился какой-то неожиданный поворот, после которого еще страшно открыть глаза, пошевелиться…

Авдеев вылез из палатки, зябко передернул плечами и воскликнул:

- Ни птичьего крику, ни звериного рыку! Снежку подвалило, на охоту бежать надо, милые! - И он стал торопливо разжигать костер, похлопывая при этом руками.

Я спустился к ключу, который как ни в чем не бывало продолжал журчать среди камней. Солнце выглянуло из-за туч, осветило землю, и в одно мгновение, как по волшебству, все преобразилось, заискрилось, засверкало. Подул ветерок, и остатки туч, как ряды разбитого на поле брани врага, поспешно побежали, разомкнули свой строй, и гордые ослепительные горные вершины обступили нас со всех сторон…

После завтрака, взяв с собой Кирьку, я побежал по распадку в надежде увидеть на. белом снежном покрывале следы соболя. Вернулся я вечером, едва не падая от усталости и в подавленном состоянии духа: соболя не было!

Софронов потрошил у костра рябчиков, а Авдеев просматривал сеть-обмет. Значит, он тоже ходил ка поиски соболя. Подметив мое уныние, он улыбнулся и сказал:

- Нич-че, паря, близко к сердцу не принимай. Не каждый год соболь высоко в горах держится. Был бы урожай ореха, тогда другое дело… В нонешнем году соболь, должно, в долины подался. От нас он все равно не уйдет, где-нибудь мы его да найдем…

За полоской редкого леса-лиственничника поднимались снежные купола водораздельного хребта. Между ними находился перевал. Сверх всякого ожидания подъем к седловине-перевалу оказался некрутым, а на самом перевале расстилалась довольно обширная равнина, покрытая кедровым стлаником и сухим лиственничником-недоростком.

Ветви кедрового стланика под тяжестью снега опустились и легли на землю. Занесенный снегом стланик не был виден, и только всхолмленное снежное поле говорило о том, что под ним заросли. Идти по такому «полю» было почти невозможно. Ноги проваливались под снег, застревали между ветвей, и, казалось, легче ползти по-пластунски, чем идти. Софронов с трудом отыскивал проходы, протаптывал «тропинку» для оленей и проявлял такую кипучую энергию, что я только поражался. Он, как машина, не знал усталости.

Недостаток дров заставлял нас делать большие переходы, по времени, конечно, а не по расстоянию. Не стало и воды. На чай натаивали в котелках снег.

Вместе с изменением среды у нас разнообразилось меню: на обед стали попадать белые куропатки, а один раз Кирька умудрился схватить на лежке зайца-беляка.

Мы пересекли немало следов, не встречали только соболиного. Однажды мы все трое остановились над следом, который был немного больше козьего, но не олений. Животное объедало лишайники и старалось идти местами, где снег не был глубоким.

- Может, это молодой согжой прошел? - спросил я Авдеева.

- Нет, это бараны,- ответил старый охотник после того, как кончил осмотр.- Вот еще три таких же следа. Паслись стадом…

Снежный баран очень редкое животное, и я загорелся желанием добыть хотя бы одного. Может быть, в связи с неудачами поисков соболиного следа или чтобы подбодрить меня, Авдеев согласился идти на охоту.

Найдя подходящее место, богатое ягелем, мы остановились на бивуак. Рано утром, утопая в снегу, пошли выслеживать баранов.

- Вот когда лыжи-то нужны! - вздохнул я, обливаясь потом от трудной ходьбы по снегу.

- Так ведь это только тут зима, а спустимся с хребта и опять снега не будет. Лыжи в декабре делать будем, а сейчас и без них ходить можно. Снег еще мягкий, податливый, как пух!..

С этими словами Авдеев прибавил шагу и, как старый секач, начал буравить ногами сугробы, прокладывая за собой глубокую траншею. Я едва успевал за ним.

- Поспешай, поспешай, паря, а то засветло не догоним!- торопил он меня.- Зверь этот осторожный, может случиться, что даже на выстрел не подпустит к себе, только поглядеть даст…

Следы вывели нас на склон, обращенный к солнцу и почти лишенный снега. Здесь было затишье, и мы, сняв шапки, остановились передохнуть. На обнаженных камнях густо росли лишайники.

Внезапно Авдеев припал к каменной глыбе и подал знак следовать его примеру. Я тоже спрятался за камень и стал выглядывать из-за него. На альпийской лужайке паслись снежные бараны. Вожак - крупный самец с загнутыми в кольца рогами стоял на вершине скалы-останца, словно вылитый из бронзы, и оберегал самок. Подойти к животным на выстрел не было возможности; место чистое, бараны сразу умчатся прочь.

- Сейчас я их подгоню поближе, - сказал Авдеев,- только головы из-за камня не поднимайте, а то зверь зоркий, сразу увидит!

Он положил винтовку на упор и стал целиться. Выстрел громом прокатился по горам. Вожак сразу спрыгнул со скалы и подбежал к самкам. Пугливые животные поводили ушами, поворачивались, стараясь угадать, откуда им грозит опасность. Грохнул второй выстрел - и пуля подняла снежный фонтанчик на крутом склоне горы, выше стоящих зверей. Огромными прыжками они сразу понеслись в нашу сторону, но, пробежав сотни две метров, неожиданно свернули вниз.

- Бей! Чего ждешь? - крикнул мне Авдеев.- Видишь, скрываются, ближе не подойдут!

Я торопливо прицелился в бегущего рогача, мой выстрел слился с выстрелом Авдеева, и стадо скрылось за косогором. Бараны ушли.

Авдеев поднялся:

- Жаль… Могли срезать рогача. Поторопились! Ну, теперь их не догонишь…

В небе зажглись первые крупные звезды, когда мы, усталые, дотащились до палатки. Подкрепившись едой и чаем, легли отдыхать.

- А вот скажи, ты ученый человек,- заговорил Авдеев,- пошто его снежным бараном зовут? Насколько я знаю, он вовсе снегу не любит, всегда на выдувах держится, а снежный…

- Назвали его так ученые потому, что он высоко в горах держится, где всегда почти круглый год снег лежит. Вот поэтому и «снежный»,- пытался я объяснить.- У нас профессор Мамонов говорил на лекциях, что если бы удалось скрестить снежного барана с домашней овцой, то гибрид - потомство - получился бы выносливым, крупным и хорошо приспособленным к горно-таежным условиям. Тогда овцеводство сразу бы продвинулось далеко на север…

- Выходит, это очень ценный зверь и его беречь надо,- заметил Авдеев.- И чего только ученые люди не придумают… До всего доходят!

Мелко изрубленные ветви стланика, как порох, прогорали в нашей крохотной жестяной печке. На несколько минут в палатке становилось жарко, а потом холод снова проникал в наше жилье через тонкую бязь.

- Дров совсем нет, надо быстрей уходить отсюда,- советовал Софронов.

- Дрова - не беда,- возражал Авдеев,- вот соболиного следа нет нигде, это уже плохо. Стало быть, и делать нам здесь нечего!

На следующий день мы покинули перевал. Незаметно для глаз местность пошла под уклон. Я понял, что водораздельная линия хребта Джугдыр осталась позади. С каждым километром пути снежный покров становился тоньше; заметно потеплело. Мы словно покидали зиму и возвращались к осени, вопреки закону времени. Караван попал в русло ключика, спуск становился крутым. Олени, ощупывая под копытами прочность камней, приседают и где возможно съезжают вслед за проводником. Впереди, насколько хватал глаз, расстилалось всхолмленное море тайги. Теперь, когда я мог заглянуть далеко вниз, голова у меня начала кружиться от чувства необъятности этого мира, ст полноты жизни, от гордости, что довелось посмотреть на землю с высоты птичьего полета, что выпало счастье дышать холодным воздухом, навеваемым из глубоких котловин-цирков.

Где-то найду я свое счастье?