За черным соболем

САМОСТРЕЛ

Солнце опустилось за зубчатую кромку островерхих лиственниц, погасло пламеневшее небо, а мы все продолжали ехать по заснеженной девственной тайге. Тихая морозная ночь. Серебристой краюшкой повисла в светло-голубоватом небе луна, олени с нартами, как тени, мелькали между деревьями. За нартами стлался «дымящийся» след поднятого копытами сухого снега. Поблескивали полоски, оставляемые полозьями. Налетая на мерзлые бугры мха, нарты подпрыгивали, скрипели, и тогда надо было удерживать равновесие ударом выставленной ноги.

Проехав километров двадцать, мы остановились. Поставили новую палатку, которую приобрели в колхозе, в ней было уютно и просторно.

В предгорьях хребта Турана, куда доехали на четвертый день, нас встретили густые ельники по ключам, буреломы, непроходимые заслоны молодняка.

Такие места были пригодны для жизни соболей, и мы решили обследовать несколько горных ключей. Поиски вели, как и прежде: я с Авдеевым, а Софронов в одиночку.

Вечером Софронов сообщил, что нашел много соболиных следов, но свежих среди них нет.

- Только стоит ли искать там зверя, охотник до нас ходил, след оставил!

- А зачем ему там ходить? Ведь охота на соболей запрещена, все разно никто у него шкурку не примет,- недоумевал я.

- Может быть, это браконьер,- высказал предположение Авдеев.- Знавал я ловкачей. Они, что ни добудут, всегда сумеют закон обойти и сплавить на сторону, хоть шкурку, хоть панты. В городах есть еще такой народ, покупают!

- Посмотрим… Возможно, это промысловик ходил за другим зверем и след его случайно по этим местам пришелся,- сказал я

Утром я решил вместе с Софроновым пойти посмотреть открытые им соболиные места.

Запушенный инеем старый ельник дремал в морозной дымке, не потревоженный ни единым дыханием ветерка. Тяжелые пласты снега, скопившегося на ветвях, оттягивали их книзу, и деревья выглядели как богатыри, закованные в снежные латы.

Солнце, поднявшееся из-за хребта, осветило вершины деревьев. Они засверкали тысячами алмазных искр, и голубые тени, растворившись в морозной дымке, окрасили их в свой цвет. Тайга заблистала изумительной чистотой, и ели стояли как невесты в подвенечных платьях.

Изредка нам попадались рябчики, но сидели они не на деревьях, а в снежных лунках. Пушистый снег будто взрывался, когда они с шумом вырывались из-под лыж, потревоженные нашим приближением.

Рассевшись по деревьям, доверчивые птицы с любопытством разглядывали нас и, только когда мы подходили близко, улетали. Своей окраской они сливались с цветом коры лиственницы, и когда приникали к суку, становились почти незаметными. Можно было пройти рядом и не заметить, если бы они не выдавали себя хлопаньем крыльев, неожиданно взлетая с дерева и пересаживаясь на соседнее…

На снегу были видны отпечатки соболиных лап. Цепочки следов шли в разных направлениях; ни одна валежина, ни одна отдушина в снегу не оставлена без внимания. Бывает, что один-два зверька в поисках пищи наследят столько, что можно принять их за скопление соболей. Может быть и здесь также? Зимние ночи долги, а тайга бедна пищей. Рассматривая отпечатки лап соболя, припорошеные снегом и инеем, Софронов качал головой:

- Ай-яй, совсем свежего следа нет. Куда зверь ушел?

Короток день зимой, да еще в ельниках. Не найдя свежего соболиного следа, решили хотя бы разыскать охотника, след которого видел Софронов. Мы вышли на его лыжню и пошли по ней.

- Будем на его табор ходить! - сказал Софронов и быстро заскользил на своих широких, подбитых камусом лыжах по следу. Я едва поспевал за ним. В юношескую пору я много бегал на лыжах, но то были спортивные лыжи с палками, а здесь-охотничьи.

Софронов, легко и пружинисто бежавший впереди, вдруг с криком повалился в снег на совершенно ровном месте. Не понимая в чем дело, я поспешил к нему на помощь. Поднимая упавшего товарища, я увидел, что у него из ноги торчит тонкая оструганная палочка, вокруг которой штанина начала пропитываться кровью.

- Денгур!..- простонал Софронов, опускаясь на лыжу.

В век цивилизации, огнестрельного оружия здесь еще было в ходу оружие далекого прошлого, о котором я знал по картинкам в книгах.

Денгур - это лук с острой стрелой, имеющей зазубренный железный наконечник, который охотники Севера настораживали на звериных тропах. Пройдет какое-нибудь животное, заденет тонкую нить, протянутую поперек тропы, и спустит натянутый лук со стрелой. В зависимости от того, на какого зверя настраивался денгур - на высокого или низкого, стрелу нацеливают так, чтобы она попадала в убойное место. Раненый зверь пройдет со стрелой некоторое расстояние, потом заляжет и скончается от потери крови. Охотник найдет его по следу, когда пойдет проверять свои ловушки. Судя по размерам стрелы, Софронов налетел на денгур, поставленный на кабаргу.

Миниатюрным самострелом до сих пор еще добывали охотники соболя.

На крупного зверя, вплоть до медведя и сохатого, ставят проволочные петли. Все эти способы охоты запрещенные- браконьерские, но ими еще пользуются в глухих таежных местах. Жертвой денгура оказался и Софронов.

- Пропала моя нога,- сказал он, покачизаясь от боли.- Пропал я теперь в тайге…

Я старался ободрить раненого товарища, успокоить, сказал, что не оставлю в беде.

Сбросив с плеч мешок, я срубил сухую тонкую елку и развел костер. Разогревшийся и вспотевший при ходьбе Софронов мог быстро замерзнуть без огня. Было уже темно. При свете огня я попытался извлечь стрелу из ноги, но как только прикасался руками до древка. Софронов вскрикивал от боли и отталкивал мои руки. Что делать? Вытащить стрелу резким рывком? А что, если она вошла глубоко и своими острыми зазубринами перервет артерию или сухожилие?

Тем более, что я ничего не понимал в медицине и ни разу не сталкивался с ранениями!

Стрела, пробившая унты и штанину, не позволяла оголить ногу.

Оставить стрелу в ноге нельзя, ржавый наконечник может вызвать заражение крови, гангрену, а это в тайге - смерть. Кроме того, стрела мешает идти, даже не позволит мне нести его на спине, ибо будет задевать за ветки.

Софронов скрипел зубами от боли и что-то бормотал, наверное, ругал того охотника, который насторожил денгур.

Я достал бинт, приготовил жгут на случай сильного кровотечения, поставил кипятить воду. Пока делал эти приготовления, обдумывал: что мне предпринять? Стрелу надо было удалить во что бы то ни стало. Вырвать ее решительно, без предупреждения!

Когда я сказал об этом Софронову, он замотал головой:

- Нет, нет, не надо. Пускай пропадет нога!

Тогда я уговорил его, чтобы он позволил мне срезать древко, иначе нельзя забинтовать рану, а наконечник извлекут в больнице. Он согласился. Я попросил его лечь боком, достал охотничий нож и подошел к нему. Ощупывая стрелу, я крепко ухватился за древко у самого основания и резким движением вытащил ее из ноги охотника.

Признаюсь, это был варварский, но единственный правильный способ оказания помощи. Что иное я мог придумать, если вокруг глухая тайга, а я один? Не погибать же человеку только из-за того, что боль подавляла в нем разум!

Нечеловеческий вопль разнесся по заснеженному, застывшему лесу. Словно не было никакого ранения, Софронов вскочил на ноги, посмотрел на меня дикими вымученными от боли глазами.

Только увидев у меня в руках окровавленную стрелу с раздвоенным наконечником, он понял, что самое страшное и трудное миновало, и, придя немного в себя, снова опустился на снег.

Я быстро разул его, снял унты, чулки и, закатав до колена штанину, осмотрел рану. Стрела пробила икру правой ноги. Из черного отверстия текла пузырившаяся кровь. Я перевязал рану и осторожно натянул на ногу чулок и обувь.

- Теперь лежи и не шевелись. Ночевать будем здесь, а завтра увидим что делать дальше. Пойду рубить лапник под бок и таскать дрова.

Сухих деревьев вблизи не оказалось, да и найти в темноте их было трудновато. Пришлось всю ночь, не смыкая глаз, подтаскивать валежник и подбрасывать его в костер. Дрова были сырые, горели плохо, дымили, разбрасывали искры, и надо было все время следить, чтобы не загорелась одежда. Не спал и Софронов. Может быть, его беспокоила нога и вполне вероятно, что он не был уверен и боялся, как бы я его не оставил в тайге.

Утром Софронов попытался подняться, но тут же со стоном опустился на снег.

- Совсем ходить не могу,- пробормотал он.- Пришло время пропадать!

- Что ты! Брось думать об этом. Попьем сейчас чаю и я тебя повезу на лыжах.

Пришлось связать рядом его широкие лыжи. Нож и сыромятный ремешок были у меня под рукой, и с этим делом я справился быстро.

Посадив Софронова на лыжи, я взял на плечи мешки и потащил его к нашему лагерю, находившемуся, по моим расчетам, не далее чем в пятнадцати километрах.

По ровному месту идти было легко, но когда приходилось лезть в гору или спускаться, вот тогда начинались трудности, Софронов скатывался с лыж и зарывался в снег. В таких случаях мне приходилось нести его на себе. Я был уверен, что Авдеев, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, вот-вот выйдет по нашему следу навстречу, и тогда вдвоем, на носилках, мы легко донесли бы пострадавшего до лагеря.

Но Авдеев не появлялся, и я продолжал нести раненого.

Через каждые два-три километра я разводил костер и согревал горячим чаем Софронова. Без движения он отчаянно мерз, а я задыхался от жары и промок от пота.

Небо затянуло плотными дымчато-серыми облаками, пошел мелкий, частый снег. Нужно торопиться, так как вчерашний наш след становился еле заметным, а потом исчезнут даже углубления в снегу от лыж.

Рассчитывать на помощь Авдеева не приходится: если не пришел до сих пор, наверное, также ходит по тайге. Провести вторую ночь у костра, на морозе, да еще во время снегопада, который вот-вот может перейти в пургу,- ужасно! Продукты кончились, все живое в тайге запряталось в гнезда, норы, затаилось до наступления хорошей погоды.

В голове стучит неотвязная мысль: «Лишь бы не сбиться с пути, дойти до лагеря…» Липкая горечь то и дело перехватывает горло, и я жадно хватаю ртом снег с рукава своей куртки. Софронов, видя, что я выбиваюсь из сил, попросил оставить его возле костра, чтобы налегке я мог быстро дойти до лагеря и позвать на помощь Авдеева. Наверное, если бы со мной случилось нечто подобное, он бы так и сделал. Но одно дело охотник, умеющий безошибочно находить дорогу в лесу по самым еле приметным следам, и я. Смогу ли я быстро найти лагерь? Снегопад скрыл следы, за снежной пеленой исчезли приметные ориентиры - вершины сопок. Только опытному следопыту, бывалому таежнику под силу отыскать в такую погоду свою палатку. Я же в этом отношении не был уверен. Даже найдя палатку, отыщу ли я потом Софронова? Оставить товарища одного в лесу, без пищи, во время пурги? Костер быстро погаснет и тогда-конец.

Нет, уж лучше выбираться вместе или погибать вдвоем. По крайней мере совесть моя будет спокойна, что я сделал все, что мог, для спасения своего товарища.

Вначале Софронов казался мне легким, как мальчишка, но чем дальше, тем становился тяжелее, будто наливался свинцом.

Сумерки стали надвигаться раньше, чем обычно. Чтобы не пройти лагерь или не обойти его стороной, я через каждые полчаса делал по два выстрела - это наш условный сигнал бедствия.

Быть может, Авдеев близко, услышит их и выйдет мне навстречу?

Силы меня покидали. Задыхаясь от усталости, спотыкаясь, брел я по снежной целине. В глазах плывут и расходятся, как от камня, брошенного в воду, радужные круги - то синие, то оранжевые, то красные. В горле пересохло. Снежинки, падающие мне на лицо, кажутся теплыми, как летние дождевые капли. А Софронов стучит зубами от холода и дрожит. Он уже сутки мучается от боли и холода, так как лишен возможности двигаться. Временами он стонет и что-то бормочет. Ему очень неудобно на моей спине, но он старается не ерзать, так как видит, что я еле-еле держусь на ногах.

У меня нет сил нести дальше Софронова. Я прислонился плечом к дереву, чтобы перевести дух. Ничего не поделаешь, придется вторую ночь провести у костра, если только пурга не сделает ее для нас и последней.

Посадив на ветки Софронова, я развел огонь и пошел в сторону от костра на поиски более крупных дров, чтобы запасти их на ночь. Огонек костра, мерцавший между деревьями, служил мне ориентиром при возвращении. Стоило мне снять с плеч Софронова, как мороз пробрал меня до костей.

Вдруг легкое, мелодичное позванивание донеслось до моего слуха.

«Галлюцинация,- подумал я.- Неужели я так ослабел, что скоро свалюсь с ног? Ведь говорят, что, прежде чем замерзнуть, человек сначала погружается в сон, в ушах у него звенит, а уж потом наступает смерть!»

Я потряс головой. Ветер колыхнул ветви, осыпал меня густой снежной пылью. Вместе с этим первым дыханием пурги совсем близко вновь раздался звон, теперь уже не призрачный, а явный, звон оленьего ботала.

Ура! Спасение! Я бросился туда, откуда доносился звук и увидел меж кустами рогатую голову оленя, настороженно всматривавшегося в меня.

Олень фыркнул и бесшумно убежал. Среди редкого лист-веника смутно белела покрытая снегом палатка и возле нее бродили наши олени.

Софронов встретил меня недоумевающим взглядом.

- Понимаешь, палатка рядом! - закричал я и снова легко, как ребенка, подхватил его на руки.

- Это хорошо, хорошо,- бормотал Софронов.- В палатке огонь будет, жить будем, а то думал пришла пора умирать. Я старый, мне ничего, а ты еще молодой, здоровый…- Он все еще не верил в спасение.- Смотри, в самом деле палатка, а я думал, потерял ты дорогу, кружить по тайге стал. Теперь хорошо… Чай попьем.

Я внес его в палатку. Она была пуста. Накрыв больного шкурами и спальными мешками - всем, что нашлось в палатке, я растопил печку, и через пять минут от нее стало распространяться живительное тепло. Согревшись, Софронов заснул глубоким сном, не дождавшись пока закипит в котелке чай.

Где же Авдеев? Неужели ищет нас? Может, ходит по тайге где-нибудь невдалеке? Как бы отвечая на мои вопросы, заскрипел снег под тяжелыми ногами и пола палатки приполнялась. Вначале просунулась рука, потом голова Авдеева, заснеженная, как у деда-мороза в новогоднюю ночь. Вслед за ним в палатку юркнула собака и, помахивая хвостом, улеглась у самого входа. Ничего, мол, не поделаешь, замерзла, по тайге набегалась, тоже надо отдохнуть!

- Ну, кажется подвезло нам, наконец. Напал я на соболя. Два дня ходил, а следам счету нет…- весело заговорил он, стряхивая с себя снег и раздеваясь.

Заметив мое невеселое лицо, он недоуменно посмотрел па меня, на Софронова, закутанного в шкуры и одеяла, и спросил тревожным сдержанным шепотом:

- Случилось что-нибудь? С тобой, с ним?..

Я коротко рассказал ему о нашей беде.

- В ногу, говоришь, ранило? Стрелу вытащил? Ну, это еще не беда, а бедка! -повеселел Авдеев.- Заживет на нем, он здоровый. Завтра поедем в Стойбу, а там рукой подать до прииска, где фельдшер есть. Помажут ему рану чем-нибудь, а то я и сам достану медвежьего сала, залью рану, недели не пройдет - все заживет. Не вешай нос, паря! - хлопнул он меня по плечу.- Намучился с ним здорово? Наверное, на себе нес или тащил на волокуше? Ничего! В тайге не то случается, надо ко всему быть готовым!

Мы разбудили Софронова пить чай и подкрепиться едой. Авдеев принес в сумке рябчиков, мы их сварили.

- На самострел налетел? - спросил Авдеев, отхлебывая из кружки горячий чай.- Бывает. Хорошо еще, что в ногу, наверное, на мелкого зверя нацелен был. По следу шли, вот и напоролись. А вообще-то, такого охотника наказывать надо. Разве есть у него понятия об охоте? Это лентяй, хапуга, идет в тайгу, от жадности готов все загрести, вот и ставит самострел. Самому-то зверя не выследить, так ждет пока тот налетит на стрелу. Не думает, что может своего брата-охот-ника подстеречь! Вот еще петли, лудевы, ямы всякие… Не терпит моя душа такой охоты: все равно, что человека из-за угла подкарауливать…

Утром Авдеев поймал оленей и мы поехали в Стойбу. На одной из нарт в спальном мешке сидел молчаливый Софронов.