За черным соболем

СБОРЫ В ДОРОГУ

Чумикан оказался небольшим рыбацким поселком. Бревенчатые избы рассыпались по взгорку на самом берегу Охотского моря. Утреннее веселое солнце поблескивало в окнах, золотило дымки из труб, свечками тянувшиеся в небо.

Около изб не было ни кустиков, ни деревца. Люди, живущие среди тайги, не испытывали нужды в зеленых насаждениях. Дома - серые, выгоревшие на солнце, выбеленные дождями и ветрами. На них нет ни резьбы, ни красивых фронтонов, ни ставень с узорами, которые так оживляют поселки Поволжья и других среднерусских областей. Надо сказать, что сам строительный материал не располагал к изящным поделкам. Лиственница, из которой строили здесь дома, очень смолиста и хорошо колется вдоль, но почти совершенно не пригодна для выпиливания узоров и для резьбы. Подсохнув, она становится такой жесткой, что не всякий гвоздь удается забить в стену, а уж рубанок порой просто проскальзывает по доске, не задевая древесины. Она очень устойчива против гниения, и дом может простоять полсотни лет, а ударь по углу топором - и он зазвенит, как бубен, будто построен лишь два года назад. Вот за эти-то качества и зовется лиственница северным дубом.

Вполне возможно, что сама природа края с морозными сухими ветрами зимой и коротким летом не располагала людей к украшению своих жилищ. Для этого нужен досуг и теплое время, а здесь лето до отказа забито заботами о хлебе насущном, о копейке, которую нужно заработать на рыбалке.

Рыба не ждет, пока кто-то раскачается; она идет считанные дни, тогда только бери ее, не зевай! Еще льды теснятся у берега, пойдет сельдь - и люди не спят ночами, возятся с сетями, ловушками, неводами. В суровой борьбе со льдами, которые то и дело надвигаются с моря, забивают и рвут сети, в хлопотах рыбаки набивают на руках кровавые мозоли веслами и смоляными веревками неводов. Не успеют они передохнуть, как начинается лов горбуши, потом летней и осенней кеты. Руки рыбаков так грубеют, что ими не только не сделать какую-нибудь безделушку, едва возможно удержать весло, топор. А зимой жители на месяцы покидают дом и уходят в тайгу на охоту…

Дома стоят крытые щепой из той же лиственницы, крыши простые, со скатом на две стороны, фронтоны зачастую ничем не заделаны, н если зайти сбоку, то видно стропило, печную трубу и связки прошлогодней юколы, подвешенные на жердях: дождем не достает и проветривает хорошо. Красные распластанные тушки горбуши вялятся под солнцем на стене каждого дома. Это уже рыба нового улова. Без запаса рыбы здесь не живут. Она занимает в питании столь же значительное место, как в центральных областях России овощи в крестьянских семьях.

Наша шхуна «Пушник» бросила якорь в устье горной реки Уды. С палубы был виден берег с большими рыбными складами и навесами, под которыми ярусами лежали золотистые бочки и готовая клепка. На длинных вешалах сушились веревки и невода. У свайного причала стоял обшарпанный катеришко и несколько кунгасов-неводников. Возле лодок, завидев шхуну, собирался народ; под ногами крутились лохматые, разомлевшие от жары собаки с длинными высунутыми языками.

- Вот и приехали,- сказал мне Боев.- Вещички свои пока не выноси, успеется, сначала поедем на берег и я тебя перепоручу Авдееву!

Я все же взял с собой самое ценное: ружье, чемодан.

Боев был уже наготове, он держал в руке сетку с завернутой в газету медвежьей лопаткой весом на полпуда, не меньше. Заметив мой взгляд, он усмехнулся:

- Куме на котлеты. Она до них большая мастерица…

Матросы спустили на воду ялик, и мы поплыли. На берегу

Боев долго жал руки своим знакомым, а их у него было много, каждого расспрашивал о здоровье, сам отвечал на вопросы. Сразу было видно, что здесь он свой человек. Протискавшись через толпу, мы увидели спешившего нам навстречу мужчину, одетого по-городскому: в костюме с галстуком, с сумкой через плечо. По виду можно было предположить, что это какой-то начальник.

- Здорово, Боев! - крикнул он еще издали.- Привез мне что-нибудь?

- А как же! Завтра с утра готовься разгружать, а то мне еще в Аян надо успеть. Грузчиками обеспечишь?

- Плоховато, мало народу, сам знаешь - рыбалка…

- Ну, ничего, мои помогут, только договаривайся с ними сам!

Подошедший посмотрел на меня слезившимися маленькими глазками, протянул руку:

- С кем имею честь?..

- Буслаев!

- Очень приятно. Лямин - заведующий райзаготпушнины… С чем пожаловали?

- По твоей части. Экспедиция! - бросил Боев.- Приходи к Авдееву, там потолкуем, а то полчаса торчу на берегу, сеткой всю руку оторвало…

В это время к нам подошел матрос со шхуны и, тронув Лямина за плечо, сказал:

- Вам срочные пакеты от Абрекова.

- Хорошо, хорошо, пошли ко мне в контору, там разберемся!- Сразу заторопился Лямин.

…За оградой из свежей золотистой дранки стоял опрятный вместительный дом. Над крышей возвышалась кирпичная труба - большая редкость в поселке, где кирпич трудно достать.

- Ну, пришли! - сказал Боев и толкнул калитку.

Навстречу нам со злобным лаем кинулся похожий на волка пес с темной полосой на спине, второй, черный, величиной с теленка, с клочьями невылинявшей шерсти на боках, лишь внимательно посмотрел на нас и остался лежать.

- Сдурел, Кирька! - крикнул Боев.- Своих не узнаешь?

Пес виновато завилял хвостом, дал потрепать себя по загривку и, подозрительно косясь на меня, отошел на свое место.

Из-под навеса, пристроенного к избе, вышел хозяин - благообразный старик с белой окладистой бородой, с расстегнутым воротом рубашки. Он работал, и на розовом блестящем темени, обрамленном белыми кудрями, сверкали капельки пота. Сощурив смеющиеся голубые глаза, он вытер о фартук руки и поспешил к нам.

- Отколь гостей бог принес?

- Из-за моря-окияна…- засмеялся Боев.- Все трудитесь, Евстигней Матвеевич? Как здоровьице, все ли живы?

- Спасибо на добром слове, пока не жалуемся, а без трудов как проживешь? В поте лица своего вкушай хлеб свой!..- Он пожал нам руки и, не отпуская, повел к избе.- А я, милый, тебя ждал, ждал, да и ждать перестал. Чуть было на промыслы не подался!

- Водичка задержала, Евстигней Матвеевич. То было Амур обмелел, а теперь воды столько, что берегов не видно. Оттого и задержался немного. Правда, денек у Шантаров простояли.

- Решили попромышлять?

- Мяса захотелось и человеку новому охоту на медведей хотел показать, вот и остановились. Одного завалили, но и он на нас дури нагнал…

- Тут уж как подвезет,- согласился Авдеев.

- Вот ненадолго постояльца привел к вам, уж примите по-свойски. Тайгу нашу изучать будет!

- Какой может быть разговор? Гостям мы всегда рады. Эй, Санька! - окликнул он подростка лет пятнадцати, выглянувшего из избы.- Прими у человека вещички. Не видишь сам, что ли?

Черный пес, лежавший у крыльца, уступил нам дорогу. Выглянула хозяйка. Боев церемонно с ней поздоровался и вручил ей свой сверток:

- Свеженинки попробовать!

Изба была разгорожена на несколько комнат. Бревенчатые тесные стены и потолок, протертые с песком, поблескивали, на полу была натрушена зеленая травка, и воздух был чистый, напоенный ароматом свежего сена и смолы. В горнице в переднем углу висели иконы какого-то старинного письма с темными ликами святых. На сохатинных рогах, прибитых к стене, оружие - дробовое и берданка, облезлая, невзрачная на вид, но, видно, привычная хозяину и неразлучная с ним. У кровати, застланной цветным лоскутным одеялом, с горкой подушек в ситцевых наволочках была кинута рыжая с черными подпалинами медвежья шкура с оставленными на лапах острыми, в палец величиной, когтями. Наверное, какой-то памятный хозяину трофей.

Авдеев что-то шепнул хозяйке, и та сразу метнулась в кладовку. Не прошло и получаса, как на столе появилась большая сковорода с горячей яичницей, тарелки, полные соленой черемши, капуста, клюква в чашечке, соленая и вяленая кета, зернистая икра и свиное сало, нарезанное толстыми ломтиками,- все, что давало хозяйство и промыслы.

Евстигней Матвеевич успел переодеться в чистую сатиновую рубашку, расчесал гребешком пушистую бороду, усы и подсел к столу.

- Прошу вас, дорогие гости, закусите чем бог дал! - певуче попросила хозяйка.

Мне стало неудобно. Наслышавшись разговоров о строгости старообрядческих обычаев и видя, что хозяин не выделяет мне особой посуды, я не знал как поступить - садиться или отказываться. Евстигней Матвеевич, заметив мое смущение и нерешительность, засмеялся:

- Садись, садись, чего там! Хозяйка, ухаживай за молодым, накладывай в тарелку яичницы, сала. На нас не смотри; мы, старые, верим - не верим, а свои староверские обычаи должны блюсти. А вы что? У нас Санька, так тот никогда и лба не перекрестит, когда за стол садится. Не те, конечно, времена, чтобы приневоливать…

…Авдеев еще в молодости переселился на Дальний Восток из Вологодской губернии. Он избегал города, и вся его жизнь протекла в глухих таежных деревнях Приморья. Был он мастер на все руки: охотничал, строил дома, изготовлял долбленые лодки-баты, сажал огород, держал скотину, рыбачил.

В гражданскую войну водил через тайгу партизанские отряды, боролся с бандитизмом. После войны сколотил артель из смелых охотников и взялся за отлов тигров живьем; в то время стали много платить за этого зверя. Потом он ушел на север.

Так и осел с тех пор в Чумикане. Семья у него была большая, почти все взрослые, поэтому отстроились быстро, основались крепко. Дети вступили в рыболовецкий колхоз, а он держался прежнего образа жизни - промышлял звероловством, а летом шел на сезонную работу - на рыбалки. Несмотря на возраст - ему было за шестьдесят,- он был. здоров, с румянцем на щеках, весел и не собирался сидеть на печи или просить помощи у детей.

- Евстигней Матвеевич, сдаю под твою верную руку этого молодого человека,- шутливо сказал подвыпивший Боев.- Он из Москвы, тайги нашей не знает, а дело ему поручено громадной важности: найти соболей, чтобы потом их отловить, живьем и расселить по всем местам. Будет это всем охотникам верный заработок и прямая польза.

Вся наша надежда на вас, Евстигней Матвеевич… Надо пойти с ним, а то Абреков дал ему в проводники Софронова, а тот еще не захочет показать места и мало ли чего… Я его знаю!..

Авдеев стал серьезным, улыбка спряталась, глаза смотрели на меня проницательно, изучающе.

- А позвольте спросить, сколько будет стоить живой соболь? Ведь взять живьем его не легко, то собака зубом помнет, то еще что… К тому же, пока его доставишь, уход за ним нужен, клетка, одним словом - хлопоты.

- Думаю, что этак тысячи две за живого.

Евстигней Матвеевич поднял глаза, что-то прикинул в уме.

- Деньги большие. Это с руки, есть расчет. И куда же вы хотите идти?

- На Зею, Селемджу, на Джугдыре поискать.

- Хаживал по этим местам, далековато. Дай бог к весне их обойти. Одежонки, обуток много износится…

- Зарплата будет,- поспешил я заверить.

- Это само собой. Мы в тайгу ради интересу идем, а пе для прогулок. Она нам набила оскому. Платить как собираетесь, помесячно? А то ведь человек не один на свете живет, остается дома семья, хозяйство…

- Твердый оклад.

- Так, хорошо. А пошто на Зею, разве известно, что там соболя есть?

- Нужно искать. Маршрут такой утвердили.

- Что-то не слышал я, чтобы там соболя водились. Ну, да тайга покажет…

- Соглашайся, Евстигней Матвеевич! - попросил Боев.

- Эк ты какой: вынь да положь. Думать надо!..

…В дверь сильно постучали. Вошел Лямин и с ним старик эвенк. Я сразу догадался - Софронов.

- Привет честной компании!-приветствовал громко Лямин.

- Пожалуйте к столу, гостями будете!

Лямину на вид лет пятьдесят, но волосы уже посеребрил иней. Смуглое лицо, косматые брови и под ними маленькие воспаленные от какой-то болезни глазки, которые он то и дело вытирал платком. Держался он развязно, громко хохотал.

- Просит меня Абреков,- заговорил он, когда насытился и немного захмелел: «помоги, дорогой товарищ Лямин, снарядить экспедицию, обеспечь ее всем необходимым». А я что? Пожалуйста, со всей душой! Что надо - бери! Мало будет - Лямин из-под земли достанет. Проводника? Вон он, пришел, охотник - каких мало. Вот Авдеев подтвердит. Скажу по совести, что больше Софронова никто пушнины не сдает. Лучше его никто не знает, где соболя водятся, он всю тайгу прошел. Верно я говорю, Софроныч?

Негидалец метнул на него злой взгляд, всем телом дернулся в его сторону:

- Зачем болтаешь чего не знаешь?

Софронов - щуплый старик, посмотреть, так в чем душа держится - одни кости и сухожилия. Руки маленькие, сухие, лицо скуластое, широкое. На губе, спускаясь к уголкам рта, усики по нескольку волосинок, как кисточки. Один глаз затянут бельмом, зато другой - черный, живой, поблескивающий, то с усмешкой, то злой, как у хорька, который вот-вот вцепится. Волосы еще черные, как воронье крыло, без седины и зубы - дай бог всякому! На нем простенький хлопчатобумажный пиджачишко и черная сатиновая рубашка с белыми пуговками.

- Никифор Гаврилович, сколько тебе лет?

- Когда мамка родила, считать не умел. Однако шестьдесят скоро будет.

Тут вмешался Лямин:

- Ты не смотри на него, что он щуплый, он по тайге как зверь бегает, молодую женку держит.

- Зачем болтаешь? - опять дернулся Софронов и метнул глазом молнию.- Баба как баба, мясо варит, олочи шьет. Пришел в гости-сиди, ешь, молчи!

- Много соболя взял в прошлом году?

- Немного брал, однако…

- Думаешь я не знаю,- сказал Лямин,- девять штук взял! За пять штук получил сполна, а на четыре расписочкой, за грехи, хе-хе!.. Лямин все знает, кто чем дышит и как…

- Девять - это хорошо. А где охотился? - поинтересовался я.

- Тайга большая, как знаешь,- пожал плечами Софронов.- Начальник тайгу идет, перед собой бумагу держит, все знает. Охотник идет - соболя ищет, дороги не знает; где вчера ворон летал, разве скажет?

- Не хитри, Никифор,- вмешался Боев.

- Зачем хитрить? Соболь в тайге живет, на месте не стоит. Где нашел, там взял, больше нету. Другое место ходить надо… Куда начальник ходить хочет?

- На Зею, на Селемджу, туда, где соболь есть.

- На Зею, на Селемджу ходил. Могу вести. Где соболь найдем - не знаю. Когда ходить хочешь?

- Дня через три-четыре.

- О! Зачем так быстро? В дороге зима застанет, шуба нужна будет, олочи, унты, сухари сушить надо, юколу. Когда успеешь? Раньше чем через две недели нельзя. Мне не веришь, старика Авдеева спроси, он скажет.

- Мне нельзя так долго здесь засиживаться!

- Молодой, горячий! В городе можно туда-сюда быстро ходить, в тайге нельзя. Хорошо собираться надо, если не хочешь олочи жевать…

- Верно говорит Никифор,- промолвил Авдеев.- В тайгу уйти легко, вернуться трудно.

Разговор принял общий характер. Я выскользнул незаметно из-за стола, вышел на крыльцо. Авдеев появился следом.

- Пошто сбежал?

- Не люблю я водку, Евстигней Матвеевич.

- А за что ее любить? Бедствие человеческое она и только! Другой зиму мытарит, по тайге мотается, мерзнет, голодает, хуже собаки живет, поймает соболя или там еще что, кажется, только бы и пожить по-человечески, так нет, поддается, пойдет глушить эту отраву, пропьется в лоск. Ни себе, ни семье! За что трудился - не поймешь.

Из горницы донесся громкий голос Лямина:

- Ты в прошлом году пять лосей убил, мясо не вывез, зря погубил; думаешь, не знаю? Лямин все знает! Думаешь, не знаю куда твои четыре соболя пошли? Что бы под суд тебя не отдали, вот куда! А пришел бы ко мне: так и так, уважь!.. У Лямина везде рука…

- Зачем болтаешь, зачем болтаешь? - Доносится гневный голос Софронова.- Что ты за человек такой? Тьфу!..

Авдеев усмехнулся.

Пойдем, покажу где отдыхать. О деле завтра говорить будем.

Он мне нравился все больше и больше. Нравился своей физической чистотой, здоровьем, веселой, добродушной усмешкой, рассудительностью. Я покорно пошел за ним, удивляясь его легкой походке: казалось, что жизненные невзгоды только прошумели над ним, как неразразившаяся гроза, не затронув ни его души, ни тела. А может под этой мягкостью кроется душа-кремень, которая может сыпать искрами, сама оставаясь неизменной? Это был человек, каких я еще не встречал в жизни.

- Евстигней Матвеевич, вы все ж таки должны со мной пойти!

- Пошто торопишься? Дело серьезное не любит скорого ответа. Думать надо!

За его ласковым, мягким голосом я слышал, вернее, чувствовал согласие, но он был верен своей привычке прежде обдумать, потом сказать…

В небольшом чулане, куда мы пришли, было прохладно и тепло. Я лег на медвежью шкуру и накрылся козьим тулупом. Тепло, спокойно. Через сетку донесся шорох. Авдеев ворочал какую-то чурку, потом раздались удары топора: тюк-тюк-тюк! Я догадался: он колет щепу. Тюк-тюк!..

Проводником экспедиции был зачислен Софронов и лодочником - зверолов Авдеев. Договор с обоими был подписан, они получили аванс на расходы и занялись подготовкой. Дел оказалось куча: засмолить и проконопатить бат, зачинить палатку, сшить обувь и одежду, купить все, что может потребоваться в долгом пути.

Я занялся покупкой продуктов, боеприпасов, нужной одежды и снаряжения.

Боев вскоре увел шхуну в Аян, пожелав мне счастливого пути. Мы расстались друзьями.

В чулане у Авдеева уже лежали мешки с разными крупами, мукой, два мешка со свежими сухарями, плитки кирпичного чаю, соль, масло, сало, сахар, спички, связки сушеной юколы.

В дороге будем охотиться, пополнять запасы продуктов - проживем! У меня горячая вера в успех, в благополучный исход. Софронов превзошел мои надежды, он горяч, бранится на меня и на кого угодно; если что не так, сверкнет своим единственным глазом, но у него все горит в руках и просто поражаешься порой, откуда столько энергии в таком щупленьком теле?

Его жена сшила мне две пары олочей из камуса - сохатинной кожи с ног зверя. Я зашел примерить. В избе было пусто и бедно: стол на ножках-крестовинках, нары, застланные невыделанной грубой сохатинной шкурой, в изголовье байковые одеяла, свернутые валиком, и ватные куртки. Грубо сделанные скамейки, три табурета, в углу железная печка - вот и вся обстановка жилища. Софронов кинул мне олочи - меряй! Я попробовал натянуть их на ноги, куда там, совсем-коротенькие и узкие.

- Малы!

- Как малы? - сорвался с места Софронов, вырвал олочи у меня из рук.

- Олочи в кипятке мочить надо, тогда одевать! Кожа растянется - большая будет. Как в тайгу идешь, самой простой вещи не знаешь? - Немного погодя успокоился, сказал миролюбиво: - Садись, мясо кушать будем.

- Скажи, Софроныч, почему так бедно живешь, ведь ты много денег за сезон получил?

- Крупы купил, муки, материи, того-сего помаленьку!

- На несколько тысяч рублей? Куда же ты все подевал?

- Зачем на несколько тысяч? Однако тысячи на полторы сразу купил.

- А на остальные?

- Маленько гулял, спирт пил, карты играл…

Ему казалось все это в порядке вещей. Я неодобрительно покачал головой.

…Наступил долгожданный день отъезда. На восьмиметровый бат - долбленную из толстого ствола тополя лодку, погрузили все снаряжение экспедиции, накрыли груз сверху брезентом, увязали веревками. Собаки Авдеева, повизгивая, вскочили в бат и улеглись поверх груза. На берегу собралась целая толпа провожающих. Земляки Софронова желают ему хорошего пути, кричат, жмут руки, потом подходят прощаться к Авдееву, ко мне.

- Счастливого пути!

Софронов с тонким еловым шестом в руках стал на корму. На его долю выпала самая ответственная работа - управлять батом. Он уперся шестом в дно и придерживал лодку, пока мы заходили на свои места: я в середину, а Авдеев на нос бата. На мне была одета зеленая в крупную клетку ковбойка, серая касторовая шляпа, легкие шаровары, заправленные под обмотки. Кроме того, на шее фотоаппарат, бинокль, в руках ружье. Я именно таков, каким должен быть всякий уважающий себя путешественник.

Авдеев, глядя на меня, усмехнулся и сказал:

- Эх и вырядился ты, паря, хоть сейчас ехать девку сватать! Ну, нич-че, оботрется. Отчаливаем, что ли?

Для меня тоже приготовили шест, но я пока не стал брать его в руки - не имея сноровки, боялся показаться неловким на виду у людей. Усевшись на дно лодки, я подал знак отчаливать. Шесты заскрежетали о донную гальку, бат качнулся, как живой, и тихо поплыл против течения, сначала медленно, придерживаясь берега, потом вода зажурчала за кормой весело и звонко.