За черным соболем

ОХОТА НА ЛОСЯ

Препятствие оказалось не порогом, а просто большим шумным перекатом. Но вот и он остался позади. Как гул поезда, идущего невдалеке, доносился до нас разговор воды с камнем. Через несколько километров мы вошли в устье Маи. Слева совсем близко подступили сопки.

Густые ельники и пихтачи теснились по берегам. Река капризно извивалась, бросая напор воды от одного берега к другому. Разница в уровне воды была столь велика, что ее заметно было на глаз. Мы сторонились заломов, придерживаясь отлогого берега, где это было возможно. Прежде чем одолеть перекат, мы выходили на берег на разведку и намечали путь.

Залом - это сотни деревьев, вырванных с корнем и утрамбованных стремительным течением в плотную баррикаду двух-трехметровой высоты. Отдельные рукава реки были перегорожены от берега до берега, и вода с шумом уходила под залом. Важно было не попасть в такой слепой рукав, но не всегда самый широкий рукав был проходим для лодки, и тогда мы вынуждены были возвращаться обратно.

За перекатами нас встречала кипучая толчея волн и громадные водовороты над черно-зелеными омутами, где вода, кружась на одном месте, вытачивала землю. Порою, попав на водоворот и не доставая шестами дна, мы не успевали удержать бат, и он описывал кормой полный круг, прежде чем мы могли подгрести к более мелкому месту.

Теперь наш путь в день измерялся не десятками километров, а считанными единицами; мы буквально на руках поднимали бат с грузом. Что говорить о том, какой опасности мы подвергались, ежеминутно рискуя опрокинуться, быть затянутыми под залом, где затонувшие коряги топорщили корни, как медвежьи лапы, среди белых бурунов воды, все грозя подмять под себя! Только искусство натренированных в плавании по таким рекам старых таежников спасало нас от беды. Я немного освоился с работой шестом и помогал в меру сил проталкивать лодку. Перед нами то и дело поднимались на крыло утки. Авдеев очень ловко стрелял их влет, и к вечеру у нас всегда бывало несколько штук на суп. Попадались черные утки-каменушки, а также крохали - отличные ныряльщики и пловцы на горных реках, их мясо всегда немного припахивало рыбой. Иногда чирки-клохтуны снимались тесной стаей и, сделав круг, садились где-нибудь в стороне. Самое вкусное мясо было, однако, у рябчиков.

В изобилии продолжала идти кета, и мы ели ее свежей, малосольной, подвяленной, вареной и жареной, а иногда позволяли себе лакомиться лишь одними нежными хрящиками голов и жирными брюшками, отдавая тушки собакам. Однако это изобилие могло скоро кончиться, а нам нужен был солидный запас.

Софронов посоветовал остановиться дня на три, убить жирного лося и насушить мяса впрок. Это разумное предложение все мы поддержали.

Выбрав высокое сухое место, остановились на привал. Вокруг росли сосны - редкая на Дальнем Востоке древесная порода.

Софронов очень хорошо знал окружающие места, но время для охоты считал мало подходящим.

- Однако сохатый уже в сопки ушел, скоро гон начнет.

Летом его здесь много, приходит в протоки демку кушать, купаться…

В самом деле, скоро должно было наступить время гона, когда быки почти не едят, а уходят в сопки и страшно бьются между собой и отыскивают самок. В такое время можно слышать крики лосей-быков, напоминающие громкий стон. Животные теряют осторожность и близко подпускают охотника.

Мне очень хотелось поохотиться на сохатого, и я надеялся, что Софронов поможет осуществиться моей мечте.

- Нам много не надо, хоть одного бы увидеть,-загораясь азартным желанием, сказал я.

- Ходить искать будем,- ответил Софронов.- Одного, однако, добудем!..

Авдеев остался в лагере заготавливать дрова для сушки мяса, а мы отправились на поиски лося по тихой протоке, густо заросшей по берегам тальниками. Излюбленное сохатинное место! Я с карабином сидел на носу бата, а Софронов осторожно, стараясь не всплеснуть, проталкивал его вперед. Винтовка лежала рядом. На берегу виднелись целые тропы и площадки, вытоптанные животными, еще недавно посещавшими протоку, густо поросшую вблизи берегов стрелолистом, вейником, осокой и калужницей.

Часто из-под берегов вылетали утки, но нам было не до них. Течение было сравнительно тихим, и мы проплыли несколько километров, но впустую. Ни один звук не нарушил тишину, ни одна ветка не шелохнулась. Мы уже решили возвращаться, как вдруг из-за поворота в воду вошел лось! Это была крупная самка-лосиха. Не замечая нас, она стала медленно переходить протоку, тыкая в воду горбоносой головой. Я поднял карабин к плечу и, сдерживая дыхание, стал прицеливаться в зверя, выбирая убойное место под лопаткой.

То ли от азартной нервной дрожи, то ли от того, что сдерживаемая на месте шестом лодка колебалась, я никак не мог Прицелиться как следует. Хотелось ударить наверняка, чтобы зверь не ушел раненым в тайгу, где его по следу не отыщешь, а мушка прыгала по черной горбатой туше лосихи. Я опустил карабин и глянул в воду. Совершенно отчетливо виднелось дно с галькой и мельчайшими травинками, так близко, что можно достать рукой. Стоит сделать один шаг, стать твердой ногой на землю, и я смогу, получив устойчивость, произвести верный выстрел. Не колеблясь ни секунды .и не сводя глаз со зверя, я оперся на одну руку и быстро переступил за борт лодки. С громким плеском я вместе с карабином с головой погрузился в воду. Это было столь неожиданно, что я вскрикнул и вынырнул, отдуваясь, поплыл к берегу. Вода была так холодна, что перехватывала дыхание. Будь на лодке кто другой, не удержаться бы ему от смеха, но Софронов даже не улыбнулся. Придержав резко накренившийся бат, он развернул его и погнал к берегу рядом со мной, вероятно, опасаясь, что я могу утонуть.

Тем временем лосиха, услышавшая громкий плеск и возгласы, насторожила огромные уши и, увидев барахтающегося в воде человека и рядом с ним другого в лодке, двумя прыжками выскочила из воды. Треснув сухой тальниковой веткой, она скрылась в зарослях.

На берегу я скинул мокрую одежду и стал ее выкручивать. Софронов развел костер.

- Зачем в реку прыгал?- недоумевал он.- К сохатому еще ближе подъехали бы, тогда и стрелял бы!..

- Так я же думал мелко, дно - вот оно, а там яма,- оправдывался я, выливая воду из ичигов.

- Как столько времени по реке идешь и не понимаешь,- возмутился Софронов, когда понял в чем дело,- где т,еперь другого сохатого найдешь?

Я был обманут необыкновенной прозрачностью воды в тихой протоке, понимал свою вину и ничего не мог возразить на воркотню старого охотника, которого уже давно не занимала никакая романтика. Во всем он видел только необходимость того или иного вида деятельности, без которых невозможно жить. Из-за моей оплошности ушло пятнадцать пудов мяса, нужного нам, труд пропал впустую. Ничего другого он не желал знать. Я же больше страдал из-за уязвленного охотничьего самолюбия.

Так неудачно окончился первый день охоты. Авдеев все понял с первого взгляда и ни о чем не стал расспрашивать. Мы молча поужинали и улеглись спать. Утром меня разбудил стук шеста о бат. Я вылез из палатки. Солнце только поднималось, и лес стоял окутанный сырой мглой. Сонно рокотала вода. Из бата вылез Софронов с винтовкой. Я думал он собирается на охоту и что-то забыл еще на таборе.

- Никифор Гаврилович, подожди меня, я сейчас оденусь, поедем вместе!

Но он молча прошел к костру, сел на валежину, прислонив винтовку к дереву.

- Огонь побольше надо, маленько вымок, сушиться буду, - сказал он. Только тут я заметил, что он в мокрых олочах и куртка на плечах тоже вся мокрая от росы.

- Вы уже успели съездить? Ну как, видели сохатого?

- Одного видел, стрелял. Большой сохатый, пудов, однако, на двадцать будет…

- Ушел? Промазали?

- Почему ушел? Близко подъехал, хорошо стрелял. Одна пуля под лопатку, другая сзади в спину. На берег поднимался, там и упал…

- Расскажи, как было!

- Че рассказывать, поедем мясо брать, сам увидишь. Однако огонь самому разводить надо!..

- Нет, нет, сиди, отдыхай, сейчас…- Я был рад угодить ему. Ведь старик, а не спал, с полночи ездил, только бы добыть зверя! Меня не взял, наверное подумал, что опять помешаю. Но я был не в обиде.

После завтрака мы поехали втроем за мясом убитого лося. На этот раз был самец-красавец с широкими ветвистыми рогами. В отличие от европейского лося у дальневосточного рога не имели широких плоскостей между отростками, но были такими же длинными. Сняв с него шкуру, мы разделили тушу на несколько больших кусков и, сложив их в бат, повезли в лагерь.

Теперь мы располагали большим количеством мяса, которое нужно было предохранить от порчи и сделать транспортабельным, легким и малым по объему. Я знал, что для этого его надо высушить, но как это сделать практически - не имел понятия.

Софронов резал мясо на тонкие длинные пластинки, посыпал их мелкой солью и развешивал на вешала из ивовых шестов, поставленных так, чтобы дым от костров отгонял мух, которые уже слетелись во множестве, и одновременно слегка подкапчивал мясо, сохнущее под солнечными лучами.

- Тут, паря, если хочешь получить хорошее копченое мясо, надо знать какое дерево брать для костра. Самая лучшая порода - ольха. Ни на что другое это дерево не годится, а ветчина на ольховых дровах получается отменная… Ну нам не коптить, а только бы подсушить мясо, тут любые дрова сгодятся,- поучал меня между делом Авдеев, помогая Софронову развешивать мясо на вешало.- Другое дело, как его солить! Если надо мясо хранить летом, то соли надо поменьше, потому что соль в себя сырость всегда тянет и будет мясо мокнуть - пропадет…

Ясная осенняя погода, когда прозрачный воздух звенит и настолько чист, что все дали просматриваются на сотню километров, когда солнышко еще припекает и лишь отдельные пожелтевшие на березке листочки напоминают о том, что лето на исходе, была благоприятна для быстрой сушки лосятины. Через три дня мясо высохло настолько, что ломтики ломались и стали жесткими. Мы упаковали его в один большой мешок. Теперь можно продолжать путь в верховья Маи, а оттуда к перевалу через хребет Джугдыр.

Пользуясь остановкой, я привел в порядок свои записи наблюдений, дополненные советами старых промысловиков.

Только благодаря тому что я последовал совету профессора Мамонова и делал записи простым карандашом, они у меня сохранились, их не размыло водой во время моих невольных купаний.

Мы рассчитывали до снега подняться в верховья Маи, разыскать там оленеводческую бригаду Удского колхоза и, сменив у них бат на вьючных оленей, идти к истокам Зеи.

Чем дальше, тем бурливее становилась Мая. Бешено мчала она с гор свои студеные, прозрачные, как стекло, воды. Перекаты задолго предупреждали нас о себе гулом воды, летящей через камни. С трудом продвигали мы свой бат, не раз снимали с него груз, чтобы не утопить во время преодоления опасных мест.

Незаметно, мягкой кошачьей поступью подкралась осень. Зарделись листья малины, кружась падали с тальников узкие листья, горячими языками пламени зажглись поднимавшиеся среди хвойных строгих лесов молодые осинники, и белые березы, засыпая, стали ронять на землю желтые пятаки листвы.

В утренние часы с беспокойными прощальными криками пролетали на юг караваны гусей. Завидев нас, они взмывали кверху, теряли на какое-то время клинообразный строй и летели колеблющимся полукружьем, пока постепенно не превращались в призрачную, еле различимую глазом паутинку, терявшуюся за стеной леса.

Осень тревожила, навевала на меня грустные мысли, и я подолгу не мог заснуть, охваченный непонятной тревогой.

Однажды, проснувшись утром, я увидел на травах и мхах искрящийся налет инея, а дальние сопки-гольцы были покрыты снежным покрывалом. Кедровые стланики, ближе всех подступавшие к вершинам, стояли седые от снега. Выглянувшее солнце изломало поверхность сопок, зажгло ослепительным светом склоны, обращенные к нему, и погрузило в голубые тени складки, куда не достигали его лучи.

Нашему плаванию на лодке пришел конец. Нагромождения из принесенных водой деревьев и крутые порожистые перекаты сделали реку непроходимой для лодки. Софронов вылез из бата и пошел берегом на разведку пути. Он ходил очень долго и, когда вернулся, сказал:

- Батом ходить дальше не могу. Надо искать оленей!

Авдеев почесал затылок, что-то промычал в ответ и тоже пошел на разведку. Я решил посмотреть, что из себя представляет река, и пошел за ним следом. Мы прошли километра три. Во многих местах река была перегорожена упавшими громадными деревьями. Конечно, их можно было бы перерубить, но стоило ли затрачивать столько сил ради того, чтобы подняться на лодке еще на десяток-другой километров? Пожалуй, нет. Кроме того, дно реки стало теперь крупновалунным, и мы рисковали посадить бат на камень и проломить днище.

- Маловато воды,- заключил Авдеев.- Будем искан› оленей и пойдем дальше пешим ходом.

Мы разбили лагерь в лиственничном лесу. Бат разгрузили, вытащили на берег и, перевернув, поставили на валики, чтобы зря не гнил. Может, еще придется к нему вернуться!

На другой день утром, взяв с собой на целую неделю продуктов, Софронов и Авдеев пошли разыскивать оленеводов, а меня оставили в лагере. Чтобы быстрей скоротать время, я решил обследовать прилегающий лес, поискать какой-нибудь след, а может даже увидеть соболя. Взяв с собой лайку, оставленную мне Авдеевым и за несколько дней пути совершенно привыкшую ко мне, я пошел по намеченному азимуту. (Боясь заблудиться в незнакомом месте, я решил не рисковать и ходить только по компасу.)

Лайка ростом и окраской так походила на волка, что я невольно тянулся к ружью, когда она внезапно появлялась из-за валежины или из кустов. Собака несколько раз подавала голос, всякий раз сердце мое вздрагивало, и я поспешно бежал к ней, но то были белки, еще не одевшиеся в зимние дымчато-серые шубки. Соболя не было. Напрасно я два дня рыскал с собакой по лесу: ни следов, ни признаков обитания этого нужного мне зверька обнаружить не удалось. Правда, снегу еще не было и след увидеть было трудно, только разве случайно, однако я полагался на чутье лайки, уже натасканной на всякого пушного зверя. Как бы компенсируя эту неприятность, собака подняла в мелком березняке каменного глухаря. С резким хлопаньем крыльев с земли поднялся большой черный петух и, пролетев немного, сел на сухую лиственницу. Был он размером лишь немного меньше обыкновенного глухаря и отличался ог него более длинным хвостом и темным клювом. Птица с любопытством рассматривала снующую под деревом собаку и сердито пощелкивала на нее клювом. Меня она не замечала. Я подкрался к ней поближе и выстрелил. Смертельно раненный глухарь сорвался с дерева и полетел, неестественно быстро махая крыльями. С разгона он налетел на ветвь дерева, ударился о нее и, перевернувшись в воздухе, тяжело хлопнулся о землю. Когда я подбежал к нему, он был уже мертв, а лайка, помахивая хвостом, ласково смотрела мне в глаза, словно ожидая похвалы.

- Молодец, Кирька!- потрепал я по загривку собаку, которого почему-то звали непонятным мне именем «Кири-нас».- Будет у нас сегодня пир!

В лагере я аккуратно снял с глухаря кожу, очистил оставшиеся в крыльях кости от сухожилий и мышц, а череп птицы от мозга, глаз и языка и, смазав шкурку раствором мышьяковистого мыла, набил сухой осокой, чтобы предохранить от порчи. У меня уже собиралась приличная коллекция птиц, имеющих промысловое значение в этом крае.

Только па четвертый день вернулись Софронов и Авдеев. Опп привели за собой семь вьючных быков и одну олениху с Iеленком-тугуткой. Олененок бежал на тонких ножках, иногда останавливался, схватывал клок лишайника и тут же вприпрыжку догонял мать.

- Зачем вы привели с собой олениху? - удивился я.- Ведь на нее нельзя вьючить груз, она же с теленком!

- Доить будем,- ответил Софронов.- Оленье молоко очень хорошее.

Сняв с оленей пустые переметные сумки, Софронов подвязал каждому палку под шею, чтобы она путалась у них возле ног и не позволяла далеко уйти от лагеря. Олени сразу разбрелись пастись, ловко срывая с ерника - низкорослой березки Миддендорфа-листочки.

- А найдем их утром? - усомнился я.

- Олень, однако, не птица, по тайге ногами ходит, след оставляет,- спокойно ответил Софронов.

К вечеру он развел большой дымокур, и олени сами пришли к огню: они боялись мошки и комаров. Софронов взял кружку и подоил олениху. Она дала молока не больше стакана. Он вылил его в чайник. Против моего ожидания чай получился очень вкусный: оленье молоко превосходило по жирности коровье. Так в наше питание было внесено некоторое разнообразие.

Распределив груз на вьюки, мы приготовились к дальнейшему пути через Джугдыр.