За горизонт

Глава 11

Брайан Панчезе оказался прекрасным провокатором и мастером слова, но прямо противоположным в умении пользоваться своими руками. Охота и рыбалка не ладились. Организованное им селение встретило зиму в плохо подготовленной для этого пещере, потому что для строительства домов не хватило времени. Отапливать её не получалось из-за дыма, который собирался внутри и медленно покидал её через узкий вход. Скудную еду готовили на улице, а спали в пещере, сбившись в одну кучу.

Разумеется, начал подниматься вопрос о возвращении назад. Старые обиды перегорели, а очевидность удобства жизни большим поселением подтверждалась. Панчезе сопротивлялся как мог, приводил аргументы, угрожал, но после того, как главу семейства Крузов насмерть завалило на охоте камнепадом, любые попытки вразумить паству встречали серьёзное противодействие. Подозревая, что его могут убить или покалечить, Брайан был вынужден пойти навстречу. Он решил отпустить людей, при условии, что они оставят ему все припасы. Возвращаться он не думал, прекрасно зная, что теперь до самой смерти на нём будет лежать печать отшельника.

Холодным январским утром Джон Макартур завёл двигатель судна, на котором они прибыли из посёлка. Топлива в баках оставалось совсем немного. Возможно, не больше, чем на поездку до посёлка в один конец. Панчезе оставили лодку-долблёнку и сети, чтобы он хоть как-то обеспечивал себя свежей пищей. Прощаясь с ним, решили, что видят его в последний раз.

– Прощай, Брайан, – Хелен Олбрайт, принявшая предложение Панчезе из-за своего душевного состояния, будто протрезвев, поняла, что поступила глупо, и глядя на своих похудевших детей, была рада отъезду больше всех.

Панчезе, не теряя горделивой осанки, продолжал стращать:

– Вы не смогли показать достойное терпение, и будете наказаны, так же, как и остальные, – произнёс он, напустив драматических ноток в голос.

Джон фыркнул, а Хелен даже рассмеялась.

– Ты сам своё наказание, Брайан. Если бы не твои пророчества, жили бы сейчас сытые и довольные.

– Вот ты как заговорила. Решила променять сытый желудок на память о муже. На любое преступление готовы идти, лишь бы не нуждаться ни в чём.

– Нет никакого преступления в том, чтобы жить во взаимопомощи, Брайан, – Джон не выдал своего негодования голосом.

– Нет? – взвился Панчезе. – А вот посмотришь, как вас примут. Всё припомнят. И будете вы там среди своих чужие до скончания века, и дети ваше тоже.

– Удачи тебе, Брайан, – Джон поднял короткие сходни и пошёл к штурвалу.

Судно выпустило облако чёрного дыма, под кормой запенилась вода, взбиваемая винтом. Панчезе стоял на берегу, провожая глазами кораблик. На скулах играли желваки. Как он хотел оказаться на его борту, но его натура, часто живущая вопреки внутреннему голосу, не могла на это пойти. Из-за борта показалась детская ручонка и помахала Брайану. Это была самая маленькая из Олбрайтов, Кэти.

Панчезе не смог игнорировать её добродушный жест и тоже помахал в ответ.

– Кэти, не маши ему, он не хотел отпускать нас, – посоветовала Хелен дочери.

– Мам, жалко его, он ведь умрёт без нас, – неожиданно произнесла девочка очевидную мысль.

– Он сам так захотел, – мать не придумала более достойного ответа.

Море штормило. Пошёл мокрый снег. Видимость упала до сотни метров. Ближе к берегу подходить боялись, потому что вся местность вокруг изобиловала затопленными скалистыми выступами. Глаза у Джона покраснели из-за постоянного высматривания опасности. Камни начали ему мерещиться. Он несколько раз резко вращал штурвал, чтобы не напороться, но мираж таял, будто ничего и не было. Хелен предложила ему пристать к берегу.

– Ты что, совсем не понимаешь, что это опасно? Нас выбросит на камни, пробьёт дно, и тогда нас ничто не спасёт. Осталось совсем немного. По моим расчётам посёлок уже должен появиться, – Джон дёрнул цепочку гудка.

Раздался сиплый свист, бледное подобие того сигнала, который был на этом судне прежде.

– Нас не услышат, – решила Хелен. – Слишком тихо.

Джон вспомнил, что в камбузе, в ящике лежали сигнальные ракеты. Он передал штурвал Хелен.

– Держи крепко, если увидишь камни, правь в любую сторону.

– Давай скорее, Джон, я боюсь.

– Я быстро.

Ящики оказались завалены разным мусором. Джон разгрёб его и открыл один из них. Несколько сигнальных ракет в плотном картонном корпусе лежали в рядок. На каждой из них на капсюле имелась отметка красной краской. Джон взял парочку. Выскочил на борт и выстрелил в сторону суши.

Красный шар поднялся в небо, на мгновение потерявшись в низких облаках, вывалился назад и пошёл к воде. Джон проводил падение взглядом. Ему показалось, что красный отсвет обозначил какую-то тень, не похожую на камни. Он выстрелил вторую ракету, направив её по пологой траектории в ту же сторону.

Красный шар пролетел над объектом, осветив его под разными углами. Вопреки промозглой погоде Джона бросило в жар. Он кинулся к штурвалу и буквально вырвал его из рук Хелен.

– Джон, ты чего? – вдова Олбрайт испугалась не на шутку.

Джон ничего не ответил, молча повернув штурвал. Через минуту из пелены снега проступила лежащая на боку «Монтана». Верхний люк её был открыт и наполовину притоплен. Морская вода омывала брюхо подлодки изнутри. Хелен и прибежавшая на шум супруга Джона, Тереза, застыли перед трагическим зрелищем. Многое стало понятно без слов.

Джон осторожно пришвартовал судно к берегу. Знакомую местность было не узнать. Там, где находился посёлок, растянулся каменный завал, оканчивающийся далеко в море. От жилья и прочей инфраструктуры почти ничего не осталось. Не было замечено и никакого людского присутствия.

У Хелен и Дориты Круз выступили слёзы. Они ходили вдоль каменного языка, пытаясь найти следы жителей, будто это могло им помочь понять, что люди не погибли под камнями, успев спастись.

– Куда они могли уйти? – с мольбой в голосе, желая услышать ответ, дарующий надежду, обратилась Хелен к Джону.

Джон ответил не сразу. Закрыл глаза, обдумывая ответ.

– Хелен, боюсь, что Панчезе был прав, каким бы идиотом он нам не казался. Никто не спасся, оползень прошёлся ровно по всему посёлку. Думаю, он случился ночью, потому никто и не успел среагировать, – Джон потупил взгляд и нервно затеребил подол меховой куртки. – Земля им пухом.

– Что ты такое говоришь, Джон? Не может такого быть. Не может, – Дорита обняла маленького сына, словно хотела защитить его от страшной правды. – Они ушли в другое место, Джон.

– Нет, они не ушли. Если бы они успели что-то предпринять, то первым делом отогнали бы «Монтану» подальше от берега. Они не сделали этого. Беда случилась внезапно. А я всегда считал, что это озеро когда-нибудь прорвёт берега.

– Мы теперь одни остались? – у Хелен подогнулись ноги.

Она присела на большой холодный камень, опустила голову на ладони, лежащие на коленях, и зарыдала. Дети обступили и вразнобой пытались успокоить мать.

– Не время реветь, дамы, – Джон обратился к жене Иде, показав глазами на плачущих женщин, чтобы она успокоила их.

Через несколько секунд на месте посёлка ревели три женщины. Успокаивали их собственные дети, с трудом переживавшие плачь матерей. Джон прошёлся вдоль берега. Нашёл порванную сеть, моток пеньки, присыпанной галькой у самого берега. Для себя он уже нашёл решение и ждал, когда женщины будут готовы его слушать.

– Надо возвращаться на прежнее место, – уверенно произнёс он, когда плач затих.

– К Панчезе? – с неудовольствием в голосе переспросила Хелен.

– К нему. Как видите, он был прав, и с этим не поспоришь, – Джон окинул взглядом безжизненный оползень, ставший могилой целой возрождающейся цивилизации.

– А может, к русским? У них там говорят настоящий посёлок, не хуже нашего, – робко предложила супруга Джона.

– До русских не хватит топлива. Да и мореход из меня никакой, – Джон испугался этой затеи, грозившей слишком большой неизвестностью. – У нас есть жильё, а сейчас зима, и если хотите дожить до тёплого лета, нужно возвращаться в пещеру, к Брайану, каким бы придурком вы его не считали.

Матвей то приходил в себя, то снова проваливался в забытьё. В пограничном состоянии его терзали видения. Он видел оскалившуюся окровавленную медвежью пасть, крики Павла, хрип, доносящийся из разорванной трахеи и саму пузырящуюся трахею, дождь, напуганного одинокого медвежонка, огромные серые волны. Одни и те же картинки мелькали в беспорядке, а за ними прочно обосновалось чувство потери. Матвей не мог определить, потерял ли он что-то или потерялся сам. Чувство довлело над ним, добавляя драматизма мелькающим картинкам.

Иногда он ощущал падающую на лицо влагу. Матвей не осознавал этого, но тело реагировало само. Рот открывался, пытаясь поймать дождевые капли. Ослабшее от потери крови, от заживления серьёзной раны, от измождения без пищи и воды, тело остро нуждалось в калориях и витаминах.

Когда Матвей пришёл в себя в первый раз, он смог понять, что лежит в воде. Ему хватило сил повернуть голову набок и попытаться напиться. Вода оказалась почти пресной, немого солёной и с рыбьим душком. Матвею было на это плевать. Он пил, пил и пил, пока не отключился.

Он долго находился в энергосберегающем беспамятстве. Лишь изредка сознание возвращалось к нему. Он помнил ветер и шторм, закидывающий его брызгами, тёплое солнце, согревающее кожу, скрежет по дну шлюпки. В каком порядке виделись эти картинки, Матвей не помнил. Все его пробуждения смешались в зацикленный калейдоскоп, повторяющийся в мыслях даже в бессознательном состоянии.

Первый раз Матвей надолго пришёл в себя как-то ночью, под светом звёзд. Тело трясло от холода. Изо рта поднимался пар. Только в этот раз он осознал ситуацию, в которой оказался. Кругом бескрайний океан. В какой стороне дом, он не знал, но это пока ещё не сильно его беспокоило. Организм был слаб, чтобы ставить эту проблему на первое место.

Матвей сел и долго боролся с головокружением, возникшим из-за слабости. Волны мягко играли со шлюпкой, методично стукаясь о борт. Вспомнились давние времена, когда они с отцом сутками напролёт колесили по чёрной воде на самодельном плоту. Бывало, что Матвей просыпался среди ночи, потревоженный непонятными звуками и долго не мог уснуть, прислушиваясь и теряясь в страшных догадках об их происхождении. Точно так же вода билась тогда о плот. Точно так же бывало, когда простуда заставала его на воде, и было зябко, и некуда спрятаться от всепроникающего холодного ветра.

Матвей задрал голову вверх, чтобы понять, как расположены на небе звёзды, пытаясь представить, в какой стороне дом. Небо кружилось и никак не хотело остановиться. Понять в этой круговерти не удалось ничего, он только заработал лёгкую тошноту. Матвей перебрался ближе к носу. Там лежали некоторые вещи, в том числе и непромокаемый тент. Матвей попытался с ним совладать, но не осилил. Руки не слушались его. Тогда он просто забрался в кучу, чтобы хоть как-нибудь согреться.

Это ему удалось. Матвей нашёл удобное положение, и сон начал овладевать им, как только организм почувствовал комфорт. Небольшое усилие вызвало учащённое сердцебиение. Прежде чем отключиться, он слышал его стук, внушающий мысль о том, что пока бьётся сердце, он сможет бороться за жизнь.

Океан после катастрофы формировал новые течения, приходя к температурному балансу. Тёплая вода с материков и нагревающаяся у границ с ними стремилась к полюсам. Она не шла прямым курсом, закручивалась вдоль берегов, набирая силы и только потом направлялась к полюсу, где охлаждалась и, набирая скорость, неслась назад к материковым берегам. Утлая шлюпка с раненым Матвеем попала в тёплое течение, несущее его к полюсу. Температура падала с каждым часом.

Звёзды на тёмно-синем небосводе разгорались до непривычной для наблюдателей с Новой Земли яркости. Небо на полюсе было чистым, свободным от туманов и лишней влаги, способствуя улетучиванию тепла в космос. Матвей зарывался всё глубже, трясясь от озноба. Он был уверен, что у него поднялась температура. Рана на груди ныла и неприятно саднила. Ему очень хотелось взглянуть на неё и обработать. Матвей чувствовал, что заживление идёт не совсем хорошо.

К утру температура опустилась почти до нуля, но приподнявшееся над горизонтом солнце быстро согрело воздух. Матвей захотел пить сильнее, чем согреться. Он высунул нос из кучи вещей проверив им температуру воздуха. Свежо, но не так, как ночью. Матвей растолкал вещи в сторону, поохал от боли в груди. Ему представилось, как поломанные рёбра царапают грудную клетку изнутри.

Это было первое осознанное утро на шлюпке. Сколько дней прошло с того момента, как он спасся, Матвей не знал. Он глянул на свои руки. Запястья стали тонкими, как у ребёнка, пальцы сделались костлявыми и длинными. Матвей даже отвернулся, чтобы не видеть своих рук. Они напоминали ему руки покойника.

Дно шлюпки на четверть было залито грязной водой. В ней плавал разный мусор, но больше всего было рыбьей чешуи. Превозмогая боль, Матвей нагнулся над водой, задержал дыхание и сделал глоток. От воды заломило зубы. Она была очень холодной. Ледяная струя потекла по внутренностям, охлаждая тело. Матвея зябко передёрнуло. Он застонал. Рефлекс вызвал сильную боль в груди.

– Осторожнее, дружище, а то рассыплешься на запчасти, – предупредил сам себя Матвей.

Он снова наклонился и сделал глоток. Сердце от незначительного усилия заколотилось как у загнанного зайца. Слабость давала о себе знать. Матвей сделал два глотка и выпрямился, прислушиваясь к реакции организма. Внутренности отозвались урчанием. Теперь он хотел есть.

В шлюпке, разумеется, имелись припасы, большую часть из которых готовил он сам. Стараясь не тревожить верхнюю часть тела, Матвей полез разбирать вещи. Как назло, мешки с едой лежали в самом низу. Он умудрился просунуть руку, нащупать узел и развязать его пальцами одной руки. В мешке лежали подмоченные куски вяленой оленины.

Матвей вынул один и без сил откинулся на спину. На лбу выступил пот, сердце частило, отдаваясь ударами в ушах и голове, в ране запульсировало. На ближайшие несколько часов можно было больше не двигаться. Матвей дождался, пока организм успокоится, после чего вонзил зубы в жёсткое мясо.

Ел он долго. Челюсти быстро уставали, процесс казался утомительным и затратным, не покрывающим расходов от поступления калорий на жевание. Матвей почувствовал, что пора остановиться, когда моргать стало почти так же тяжело, как и жевать. Он отложил оленину в сторону и быстро уснул под тёплым солнцем.

Пробуждение пришлось на ночь. Нестерпимо хотелось пить, есть и в туалет. Матвей начал с последнего с огромным трудом освободившись от штанов, держащихся на тесёмках, завязанных узлом. Чтобы не испортить себе источник питья, пришлось делать свои дела за борт, рискуя свалиться в воду. На удачу, океан был спокоен. Матвей чувствовал себя немного увереннее, чем до сна. Еда сделала своё дело. Организм получил желаемое и теперь набирался сил.

Матвей снова напился воды из-под ног и закусил олениной. Откинулся и стал наблюдать за звёздами. Серо-синее небо искрилось миллиардами лампочек. С непривычки трудно было отыскать взглядом знакомые созвездия. Ковш Большой Медведицы растворился в ярком свечении непривычно большого количества других звёзд. Матвею удалось разглядеть его и после этого найти Полярную звезду. Неприметная звезда висела точно в зените.

– Не может быть, – выдохнул вместе с паром изо рта Матвей.

Он не мог поверить в то, что оказался совсем рядом с полюсом, или даже на нём самом, ибо звезда висела точно в центре небосвода. Его учили в школе, что перпендикуляр от Полярной звезды к горизонту всегда указывает на север, но в данном случае, перпендикуляр указывал на него самого. Чтобы понять, куда его несёт, требовалось время, чтобы заметить угол отклонения. Матвею хотелось сыпать проклятьями, но на это совсем не было сил.

Он вспомнил про родителей. Наверняка они считают его погибшим, вместе с командой рыбаков. Такого шторма не было с момента освоения посёлка. Найти тела погибших товарищей они не смогут. Слишком неприметный вход в расщелину. Жалко стало отца с матерью. Отец только воспрянул духом после раны. Они ведь могут решить, что сын погиб и предаться ненужной скорби, укорачивающей жизнь.

Хотелось проклинать собственную беспомощность, провидение, открывшее им путь между скал, Павла, сглупившего с выстрелом. Матвей тихонечко заскулил, не имея другого способа выпустить пар нахлынувшего негодования. За бортом шлёпнуло громче, чем волна. Матвей напрягся, вглядываясь в мрачные воды океана. В звёздном свете мелькнул хвостовой плавник млекопитающего, шлёпнув о воду с тем же звуком.

Стало стыдно перед морским обитателем за свою слабость. Наверняка он поднялся на поверхность, услышав его слабовольный скулёж.

– Привет! – произнёс Матвей бодрым голосом.

Его голос разошёлся по поверхности океана. В ответ ему одновременно мелькнули два хвоста и почти сразу же у самого борта всплыли две туполобые мордахи белух. Они открыли рты, дыша паром, так же, как и Матвей. Удивительно, но ему показалось очевидным, что эти морские животные появляются около человека тогда, когда ему требуется помощь. Белухи затрещали отрывистыми звуками.

– Спасибо вам, теперь мне не так одиноко, – Матвей превозмогая боль приблизился к борту и протянул руку. Дельфин сразу ткнулся в неё холодным носом. – Чего не спите-то? Ночь на дворе. Мамка с папкой знают, где вас черти носят? Вот, и мои не знают.

Он невесело ухмыльнулся и вернулся назад, откинувшись на спину. Белухи заверещали, сделали оборот вокруг шлюпки и исчезли, снова оставив Матвея наедине со своим унынием. На этот раз он подумал о том, что даже дельфины ходят парой, а ему так и не светит ничего, и надежды обрести вторую половинку убывают с каждым часом.

Весло в шлюпке лежало только одно. Матвей пытался припомнить, куда делось второе, но так и не смог, и решил, что его использовали против медведей. Он чувствовал, что и до этого весла дело дойдёт не скоро. Рана болела, не позволяя никакого напряжения мышц. В его ситуации самым лучшим способом вернуться к активной жизни оставалось только лежать, пить воду из-под ног и грызть оленину. И как можно меньше мыслей о том, что с ним может случиться.

Это был план, который внёс некоторую содержательность в вынужденное пассивное состояние Матвея. У него было время, еда, чтобы восстановиться, и этим следовало воспользоваться. Не дождавшись утра, он снова уснул.

Теперь просыпался он чаще, чем в первые дни. Организм становился сильнее, ему требовалось больше еды и меньше сна. Матвей обследовал свою рану. Она выглядела жутко, мокла, истекала гноем и даже плохо пахла. Запасы водорослевых пластырей уходили на неё в большом количестве, и надо сказать, они помогали. Рана начала затягиваться и вместе с излечением, появился нестерпимый зуд. Из всех забав, которые можно было придумать в такой ситуации, чесание раны было самым любимым.

Минуло десять дней, отмеченных зарубками на внутренней стороне борта шлюпки. Сколько дней прошло в бессознательном состоянии, Матвей не знал, но считал, что никак не меньше недели, иначе он просто не смог бы оказаться на таких высоких широтах. Матвей допускал, что могло быть и больше, но от этого предположения становилось страшно. Тогда он мог уплыть так далеко, что найти дорогу домой станет невозможно.

Матвей уже подумывал о том, чтобы пристать к любому берегу и обосноваться на нём. Жить как монах-отшельник, жизнь его уже подготовила к этому. Невыносимо жалко было родителей, думающих, что он умер. Вот это было нестерпимее всего, и заставляло строить планы по возвращению в посёлок.

В ночь на одиннадцатый день Матвей долго рассматривал звёзды, пытаясь понять, в каких широтах он теперь находился. Созвездия будто бы зеркально поменялись на небосводе относительно Полярной звезды. Ковш Большой медведицы, висевший в начале ночи по левую сторону, теперь находился справа. Это могло означать только то, что он оказался по другую сторону полюса, перемахнув его, не заметив, как. С одной стороны это должно было напугать его, но с другой, он ведь долгое время совсем не смотрел на небо, чтобы знать расположение созвездий в тот день, когда его вынесло в океан.

Об океанических течениях Матвей имел самое отдалённое представление. Он представлял их себе реками в берегах стоячей воды, как на материках. Ничего такого вокруг он не видел, но с каждым днём ему становилось всё очевиднее, что его несёт по океану с приличной скоростью.

На тринадцатый день с начала отметок он увидел морских птиц, пролетевших над головой. Потом он увидел на воде тёмное пятно и решил, что стоит удовлетворить собственное любопытство, для чего пришлось взять в руки весло. Руки были слабы, и рана ещё болела, хотя и не так, чтобы переживать за неё. Матвею удалось подплыть к тёмному пятну, оказавшемуся старым островом из водорослей, унесённых от берегов материка. Часть верхних водорослей высохла, осветлилась и рассыпалась от старости. Нижняя часть, находящаяся в воде, почернела и тоже выглядела погибшей. Судить по этому «бродяге» о близости берега Матвей не решился. На вид ему могло оказаться и несколько лет.

Однако косвенная польза от острова была. Матвей заметил едва различимую разницу в поверхности океана. Оттенок воды под лучами солнца был разным. Вода в том месте, где находился остров, имела более серый оттенок, а там, откуда приплыл Матвей она была сине́е. У границы смешения оттенков наблюдались спорадические водовороты, появляющиеся на несколько секунд.

Матвей решил, что стоит положиться на бесплатный морской транспорт – течение, который обязательно его куда-нибудь принесёт, иначе можно было повторить судьбу острова и остаться болтаться на просторах океана бесконечно долго. Преодолев почти невидимую границу вод, Матвей заметил течение. Остров быстро исчезал вдали.

Теперь у него появилось новое занятие – всматриваться в горизонт, чтобы увидеть землю. Не стоило думать, что Матвей предавался ему постоянно. Как только боль в груди позволила её терпеть во время работы руками, он сразу же занялся наведением порядка в шлюпке. Разобрал вещи, развесил, что можно, на борта для сушки, начал фильтровать воду. С того момента, как он пришёл в себя, больше не было ни одного дождя, и потому следовало серьёзно озаботится питьевой водой.

Матвей фильтровал её через грубую ткань, чтобы избавиться от чешуи и прочей крупной грязи, затем пропускал через воронку из плотно свёрнутой мехом внутрь оленьей куртки. Шерсть задерживала некоторую муть, но недостаточно. Матвея это совсем не пугало. Чем здоровее он становился, тем больше на ум лезли мысли о том, что он потерялся в океане. Даже пристав к берегу, он не смог бы точно определить, в какой части планеты находится.

Холодными ночами ему становилось особенно одиноко. Казалось, что он остался один на всей планете. Даже дельфины не появлялись, чтобы скрасить его одиночество. В голове появлялись вопросы без ответа, за что ему такое. Была даже некоторая зависть к товарищам, погибшим в лапах медведя. Они не испытывали непреходящего страха одиночества, для них всё закончилось и, возможно, они теперь испытывают блаженство загробной жизни.

Матвей оставил с утра на борту двадцать пятую зарубку. Перегнулся через борт, чтобы зачерпнуть воды для умывания и увидел свою непривычно бородатую физиономию. Глаза терялись на ней. Они ушли куда-то глубоко, так что вместо них в отражении были видны только два тёмных круга. Матвея ударило суеверной волной страха и прошибло потом. Ему показалось, что он увидел вместо себя отражение покойника. Зависть к товарищам как-то сразу пропала.

– Ты счастлив, что остался жить. Ты здоров и твои мысли только о хорошем, – Матвей ударил себя по щекам, зачерпнул руками забортной воды и замер с ней в ладонях, впитывая холод, освежающий мозг. – Ты больше не нытик. Ты, Матвей, тот парень, который носился по пещерам в свои самые сложные моменты жизни, – приободрил он себя воспоминаниями, которыми гордился.

С этого момента начался некоторый перелом сознания. Матвей будто испугался, что негатив, возникающий из-за постоянных мыслей о своём одиночестве, непременно выльется в какую-нибудь беду. Чтобы не дать дурным мыслям снова занять собой рассудок, Матвей принялся придумывать себе занятие. Он начал рыбачить небольшой запасной сетью. В еде он ещё не нуждался, но был не прочь отведать мягкого рыбьего мяса, вместо осточертевшей дубовой оленины. К тому же рыба могла удовлетворить жажду.

Рыбалка особо не складывалась. За целый день в сети задержались только две мелкие рыбёшки, которых Матвей отпустил. Толку с них не было никакого. Зато в заботах день не казался таким длинным. Даже ночью Матвей спал крепко, ни разу не проснувшись. Наутро он почувствовал себя так хорошо, что устроил себе душ.

Холодная вода жгла кожу. Ветер добавлял озноба. После моциона Матвей завернулся в меха, которые так желал выбросить Татарчук перед отправлением команды. Кожа начала гореть и наполняться теплом, о котором он успел позабыть. После душа Матвей почувствовал себя почти новым человеком. Мысли сами собой наполнились оптимистическими ожиданиями. И будто в благодарность за работу над собой, в вечернем небе сквозь краснеющий горизонт проступил чёрный рельеф берега.

По его прикидкам до берега было не меньше пятнадцати километров. Даже не думая о том, что грести одним веслом в тяжеленной шлюпке то ещё удовольствие, Матвей в сильном волнении направился к берегу. Спустя час, вымотавшись и взмокнув, он понял, что течение несёт его параллельно берегу. Приметная возвышенность на нём уходила влево. Для Матвея любой безжизненный каменистый остров являлся желанным. Тело просто просило дать ему постоять на твёрдой опоре.

Собрав всю волю в кулак, игнорируя боль, Матвей работал веслом, как проклятый. Он перемещался от борта к борту, делая по три сильных гребка. Низкое полярное солнце облизывало тени берега по самому краю. Матвей бросал короткие взгляды в его сторону, продолжая грести. Руки немели, и весло начало проворачиваться в ладонях. Приходилось мочить их плевками, а когда слюны не хватало, опускать за борт. На ладонях появились и сразу же лопнули мозоли, а вскоре выступила кровь.

Берег приближался. Солнце спряталось за ним, не мешая смотреть. Течение ослабло, и даже появился лёгкий запах стоячей воды. Матвей вынул весло и облегчённо бросил на дно шлюпки. До тёмной полосы берега остались считанные десятки метров спокойной воды. Он не чувствовал рук. Они напоминали ему клешни краба, негнущиеся, с оттопыренным большим пальцем. На ладонях темнела кровь. Чувствовалась она и в горле. Грудь до сих пор ходила ходуном, отдавая болью в рёбрах.

Матвей не двигался минут пятнадцать, набираясь сил для последнего рывка. Пока организм отдыхал, он рассматривал местность. Это был остров, довольно большой и, судя по запаху, пробивающемуся сквозь лёгкий болотный шлейф, на нём имелась растительность. Это обстоятельство настраивало Матвея на оптимистический лад. Он сразу представил, как разожжёт костёр и приготовит на нём еду. От вяленой оленины сводило челюсти, а желудок периодически сопротивлялся ей.

Присмотрев удобный для высадки берег, Матвей с тяжкими стонами направился к нему. Шлюпка царапнула дно, не дотянув пару метров до суши. Матвей проверил веслом дно, удовлетворённо хмыкнул и спрыгнул за борт. Шлюпка всплыла, и Матвей затянул её на скалистый берег. Вынул из неё всё, что могло пригодиться для организации ночлега: шкуры, куртки, сеть, полог. Соорудил из этого палатку и, наскоро перекусив, забрался спать. Прежде чем отключиться, он успел отметить, что остров живёт. До слуха донёсся лягушачий хор, крики, явно принадлежащие птице и гул, похожий на звуки гнуса, почуявшего добычу.

Проспал он до середины следующего дня, а проснувшись, ещё долго кряхтел, пытаясь шевельнуть конечностями. Болели ладони, мышцы рук, спина и особенно поясница. Комариный гул снаружи не затихал, насекомые предвкушали свежую кровь. Матвей лёг на спину, чтобы сделать зарядку. Он разминал мышцы и суставы, двигая руками и ногами. От его активных действий раскрылись все дыры в палатке, в которые сразу же кинулись насекомые. Поневоле пришлось выбираться наружу.

Солнце слепило глаза. Матвей долго отмахивался от мошкары с полуприкрытыми глазами. Только спустя пару минут он открыл их полностью и рассмотрел место, приютившее его после долгих скитаний. Каменистый берег походил на берега Новой Земли, в особенности в самой южной части, где море округлило прибрежные камни. Валуны протянулись по всей длине берега, кое-где выступая из воды на некотором удалении.

Что находилось в глубине территории, Матвей не видел из-за того, что берег полого поднимался вверх, закрывая обзор. Между камней пробивалась кустарниковая растительность, явно принесённого характера, так же, как и в окрестностях посёлка. Любопытство подзуживало Матвея начать карабкаться вверх, чтобы удовлетворить его, но он стоически принял решение вначале приготовить завтрак. Или обед.

– Война войной, а обед по расписанию, – произнёс он любимую поговорку Павла.

Между камней шторма́ и приливы нанесли мусор, подсохший на ветрах, из которого можно было развести костёр. Сбор его отнял много времени, в первую очередь из-за невозможности нагнуться. Матвей охал, стонал, ругался, ползал на четвереньках, опираясь на рёбра ладоней. Вездесущая мошкара преследовала его, но она была меньшей проблемой, чем окостеневшее после тяжёлой работы тело.

В тот день Матвей так и не смог взобраться вверх. Ему хватило ума понять, что в таком физическом состоянии он вместо исследования наживёт себе ещё больше проблем. Как он был прав, стало ясно на следующее утро. Если не считать оставшихся болезненных ощущений, руки, ноги и спина обрели почти полноценную гибкость.

Позавтракав подогретой на огне олениной с ароматом дымка, запив её мутной водой, Матвей полез вверх по камням, найдя самый подходящий пологий подъём. Приглядываясь к камням, он решил, что до катастрофы это место находилось под водой. На некоторых камнях сохранился ракушечник. Поднявшись выше, он заприметил побелевший скелет, принадлежащий водоплавающему млекопитающему. Затащить его туда мог и медведь, но Матвей решил, что животное погибло во время катастрофы – он выглядел слишком целым для жертвы хищника.

Чем выше карабкался Матвей, тем отчётливее ветер доносил запах стоячего водоёма. Растений становилось больше, листья их были зеленее и сочнее, чем на берегу. Когда же он взобрался достаточно высоко, ему открылся потрясающий вид оазиса посреди камней. В центре скалистого рельефа находилось озеро с тёмной водой, поросшее кустарником и молодым лесом. Выглядело это всё настолько неожиданно живописно, что Матвей замер, не веря своим глазам.

Мошкара вывела его из ступора, загудела на одной ноте над головой, а потом, словно убедившись в том, что жертва съедобна, бросилась на открытые участки тела. Пришлось махать руками, чтобы продолжить исследование. Матвей пробрался сквозь кусты и деревья, подошёл к воде, распугав лягушек. Ему невероятно приятно было находиться среди живых существ. С противоположного берега озера вспорхнули потревоженные птицы. Он даже не успел понять, что это был за вид. Наверняка промышляли лягушками.

Вода в озере хоть и пахла, но не цвела. Пробовать её на вкус Матвей не решился. Прямо у берега он разглядел тысячи личинок мошкары, извивающихся у поверхности. Выпуклые лягушачьи глаза с интересом наблюдали за ним. Надо сказать, что размеры местных земноводных превышали размеры тех, что водились на новой родине Матвея. Пищи для них в этом небольшом биоценозе было предостаточно.

– Друзья! – обратился Матвей к лягушкам. – Надеюсь, наше добрососедство не закончится после того, как я соберусь попробовать вас на вкус?

Он уже решил, что останется здесь на некоторое время, пока не восстановится полностью и не будет уверен в том, что осилит обратную дорогу.