За горизонт

Глава 1

Каждую весну потоки грязной воды, идущие с материка, надолго отгоняли рыбу к полюсам. Южные ветра гнали к Новой Земле туманы и тяжёлые запахи болотных миазмов, напоминая о том, что мир ниже полярных широт почти умер. К оконечностям Южного острова во множестве прибивались пережившие долгое плавание сорванные потоками весенней воды поля водорослей. Прибой скатывал их по берегам в огромные рулеты, которые, застоявшись на солнце, принимались испускать зловоние.

Но прежде чем они начинали гнить, из их массы выбирали самые свежие пучки, идущие на переработку. По большей части их вялили на ветру, для долгого хранения. По словам военного медика Григоровича с «Пересвета», водоросли отлично заменяли нехватку фруктов и овощей. За двадцать лет, прошедших с катастрофы, погубившей мир, люди настолько привыкли к болотному привкусу водорослей, что уже относились к ним как древние люди к первым окультуренным злакам. При должном кулинарном умении из них можно было готовить такие блюда, что пальчики оближешь. Детям, родившимся после катастрофы, не надо было рассказывать о яблоках или апельсинах, они радовались котлеткам из рыбьего фарша и водорослей как самому дорогому деликатесу.

Были попытки вырастить плодовые деревья из семян, взятых из хранилища Судного дня, но они не увенчались успехом. Климат Новой Земли плохо подходил для растений, не приспособленных для такого климата. Пророщенные из семян черенки обычно погибали из-за намокания под снегом, либо заражались болезнями, а те, что сумели перенести зимовку, могли замереть в росте летом под слабыми лучами низкого полярного солнца. Зато представители дикой природы удивили своей приспособляемостью. Непонятно откуда взявшаяся морошка, обнаруженная недавно на склоне одного из оврагов, была огорожена и взята под охрану, дабы не затоптать её. Первые ягоды и отростки рассадили по округе во всех местах, схожих с тем, где её нашли.

Матвею пошёл четвёртый десяток. Он до сих пор не был женат, потому и оказывался в первых рядах тех, кому приходилось рисковать собой ради обеспечения посёлка продовольствием. Всё женщины в посёлке были либо значительно старше его, либо были ещё детьми. Из ровесников – только сестра Катька, нарожавшая четверых племянников. Всего на десять лет старше него самого была Джейн, но она замуж не собиралась. Как ни давили на неё, взывая к совести, космонавтка так и не смогла связать себя узами ни с одним мужчиной. Матвей тоже пытался ухлёстывать за ней, но ничего кроме тёплых разговоров по душам у них не случилось. Джейн хранила верность Игорю Кружалину, а после её откровения о них любой намёк на отношения получался пошлым.

Зато её дочь Анна выросла настоящей оторвой. В ней, как в гибриде первого поколения, полученном от двух различных «сортов», случилось явление гетерозиса. Анна выглядела гораздо старше своих четырнадцати лет. От родителей ей достались смелость, любознательность и неуёмность, яркая славянская внешность и американская раскованность. Она была немного старше своего поколения, а потому верховодила всеми детьми, её авторитет среди них был беспрекословный. За это её и назначили заведующей детским садом. Пока взрослым приходилось работать, она присматривала за детьми, обучая их грамоте, навыкам работы и всему, что умела сама. В рабочее время Анна не позволяла себе ничего противоправного, но стоило случиться выходному, как она тут же попадала в разные истории. Однажды её чуть не унесло в море на самодельном плоту из трёх досок, которые она прятала под камнями. В другой раз она забралась в трясину, пытаясь поймать лягушонка, и её едва успели вытянуть оттуда. Зимой, когда велика вероятность не заметить белого медведя, она одна пошла на скалы и чуть не стала добычей опасного хищника. Каждый такой случай добавлял Джейн седых волос.

Из-за смешения языков подрастающее поколение разговаривало на странном наречии. Даже используя для обучения книги на русском языке, дети разговаривали на таком диком сочетании русского, испанского и английского, что Матвей не всегда их понимал. Его племянники, выросшие у родителей, разговаривающих на чистом русском, говорили так, как им было удобно общаться в своей среде. Капраз Татарчук относился к этому с пониманием, считая, что подобное смешение способно обогатить культуру небольшой общины выживших людей.

Прошлой весной, когда рыба точно так же ушла на север, на её добычу отправился Егор, отец Матвея, вместе с отрядом в пять человек. Использовали они спасательную шлюпку, добытую с затонувшего корабля. Вторая шлюпка тянулась на прицепе. В неё планировалось загружать пойманную рыбу. Шли вдоль берега, и когда наступила ночь, выбрались на него, чтобы заночевать в палатке. По ночам весной было промозгло, в особенности на открытой воде. Как назло, часовой уснул и на лагерь напал голодный медведь. Он одним ударом разорвал грудину незадачливому часовому. Отец Матвея пришёл в себя раньше всех и кинулся с факелом отгонять медведя, но и ему досталось. Хищник вцепился в предплечье, и если бы не воткнутый ему в морду горящий факел, то он так и откусил бы ему руку.

Рана оказалась страшной. Плоть была содрана с кости, сухожилия разорваны. Рыбалка была сорвана. Пришлось возвращаться с одним покойником и одним еле живым человеком. Егора отходили, но рука осталась бездействующей, не гнущейся в локте. Состояние физической неполноценности оказалось для него очень чувствительным. Егор на всю зиму замкнулся в себе, чем злил Тамару, нуждающуюся хоть в какой-нибудь помощи. Но к весне отец Матвея нашёл в себе силы выйти из затянувшейся депрессии. Он воспрял духом после совета одного из бывших подводников заняться ведением хроник текущей жизни посёлка, а также исторических моментов, включая события, предшествующие объединению всех жителей. С этого момента началась документироваться историческая летопись народа, обживающего южный остров архипелага Новая Земля.

Климат становился мягче. Цветущие травы отбирали себе всё больше жизненного пространства у типичных растений этого пояса. Лекарств с подводной лодки не осталось, и Григорович, как человек, несущий ответственность за здоровье общины, взялся изучать лечебные свойства трав. Он завёл гербарий, в который собирал все растения в разных фазах роста: до цветения, во время цветения и после, а также их корни. Напротив каждого образца была сделана запись о свойствах, выявленных в процессе употребления отвара из каждого растения в каждой фазе.

По большей части растения не имели никакого выраженного лечебного эффекта. Дважды Григорович чуть не дал дуба, отравившись отваром. Ему пришлось сделать пометку напротив ядовитых трав о том, что данная концентрация может быть опасной, и стоит попробовать ещё раз, уменьшив её в десять раз. Явный эффект был отмечен у травы с мелкими синими цветочками, собранными в плотное соцветие. Отвар их оказался горьким, как хина, и впоследствии вызвал у Григоровича трёхдневный запор и загустевание крови, выражающееся в быстром затекании конечностей. Это средство было рекомендовано от поноса и кровотечений. Также он нашёл траву с отхаркивающим свойством, что было весьма кстати; влажный холодный климат вызывал частые простуды.

Ещё Григорович разработал обеззараживающий впитывающий пластырь и поставил его производство на поток. Оказалось, что высушенные и спрессованные пластинки из водорослей обладают потрясающей влагоёмкостью, а с добавлением в них мха сфагнума появляются ещё и бактерицидные свойства. Пластырь использовался для лечения ран, которые случались нередко, но по большей части им пользовались женщины, приспособив под гигиенические средства во время критических дней. Станок, прессующий пластинки, трудился ежедневно в течение всего года.

Джейн, как биолог, считала своим долгом сохранить важные знания в области селекции. Она написала труд, который простейшим языком объяснял смысл выведения и скрещивания различных сортов, репродукцию и вырождение необходимых свойств сельскохозяйственных культур. Также она пыталась внедрить процесс создания плодородного слоя, пригодного для выращивания культурных растений. Естественный слой почвы в условиях полярного климата измерялся миллиметрами.

Она настояла на том, чтобы под каждым туалетом находились корыта для отходов, которые требовалось вывозить в компостные ямы для создания перегноя. Джейн добавляла в них гниющие водоросли, печную золу, словом всё, что содержало полезные микроэлементы и могло перегнить. Для ускорения процесса она нередко заливала компостные ямы тёплой водой, заставляя микроорганизмы работать активнее. По утрам компостные ямы парили, будто в них кипела вода. На самом деле в них активно бурлила невидимая глазу жизнь, превращающая органику в легкоусвояемое питание для растений.

По весне ямы раскапывались. Перегной раскладывали по грядкам, которые засаживали всем, что могло дать урожай в течение короткого лета. Разница между урожаем на нетронутой почве и на удобренной оказывалась огромной, и первоначальный скепсис и даже брезгливость пропали у людей начисто. Всё-таки знания имели огромное значение, помогая людям не скатиться до уровня глупого отрицания научных достижений прошлого. Пугающие своей глупостью разговоры иногда случались среди жителей посёлка, и надо было отдать должное упорству Джейн, не поддавшейся на давление определённой прослойки, готовой деградировать. К счастью, она была невелика и совсем не в авторитете. Волевое управление капраза Татарчука, имеющего открытый для всего полезного ум, поддерживало существование посёлка в постоянном движении в сторону прогресса.

С последнего посещения экипажа американской подводной лодки прошло десять лет, а затем ни слуху о них, ни духу. Капитан Коннелли обещал вернуться. У него остались на архипелаге четверо членов экипажа, которым он дал год на размышление. А ещё он боялся, что, живя изолированно, люди снова накопят отрицательный заряд для разногласий, который может привести к новым войнам. Все слышали, как перед отправлением капитан твёрдо обещал прибыть на Новую Землю следующим летом. Его ждали все. Любые события за пределами острова казались чудесами, услышать про которые хотелось очень сильно. Но он не прибыл ни на следующий год, ни на второй, ни на третий.

Топливо в подводной лодке к тому времени было уже на исходе и его хватало только на освещение внутри судна. Ни о каком походе на ней не могло быть и речи. Иного подобного серьёзного средства передвижения у жителей посёлка не имелось. Даже для походов к Шпицбергену использовали оранжевые спасательные шлюпки. Для походов они едва ли годились, одна из них даже затонула в средний шторм, нахлебавшись воды. Людей спасли, подняв их в шлюпку, оставшуюся на плаву, но пришлось пожертвовать частью груза – семенами растений, которые везли из хранилища.

Обжившиеся на острове американцы уже и не считали себя кем-то другими, кроме как коренными жителями посёлка. Один из них, темнокожий Майкл, обзавёлся семьёй, в которой каждый год рождался смуглый малыш. Стронуть с места такую обузу было нереально трудно. Спустя десять лет о капитане Коннелли и судьбе основанного им поселения вспоминали довольно редко. На карте, висящей на мостике «Пересвета», стояла отметка, которую сделал сам Коннелли, показывая местонахождение их поселения.

Матвей часто рассматривал выцветшую отметку на территории северной оконечности Аляски и почему-то думал, что на месте капитана Коннелли он обязательно переселился бы севернее, на земли Канады, которые находились ближе к полюсу и меньше пострадали от урагана. Поделившись своими рассуждениями с капразом Татарчуком, он получил его ви́дение ситуации.

– Океан обмелён, а вся эта канадская Арктика – сплошные острова и мелководье. Вероятно, капитан считает судоходство основой сохранения своей общины. Как ни крути, дороги теперь только водные, а рыбы в море осталось гораздо больше, чем животных на суше.

Версия капитана показалась Матвею очень вероятной, но он всё равно в глубине души лелеял мечту о том, что связь с американской колонией возобновится. В мечтах, стоя перед картой, он чертил маршрут вдоль российского побережья до Аляски. Он измерил прямую, поделил её на отрезки, равные примерному дневному переходу и пришёл к выводу, что даже с полным запасом провизии он не сможет добраться до отметки, сделанной американским капитаном.

По вечерам одолевала мошкара, с приходом тепла множившаяся в геометрической прогрессии. Когда-то её было так мало, что опасения насчёт вымирания цветковых растений казались весьма серьёзными. Сейчас они полностью развеялись. Помимо мошкары откуда-то взялись обычные мухи, мелкие жуки, гудящие насекомые, похожие на недоразвитых пчёл. Иногда от них не было спасу, потому что они лезли в тёплые дома, пробираясь сквозь любые щели. Несколько лет назад на острове появились лемминги. Поначалу их оберегали, но уже спустя два года они встречались по всему острову.

Колонии птиц, селящихся по скалистым берегам, тоже множились. Удивительным был тот факт, что птицы научились строить гнёзда на водорослевых островах, дрейфующих по морю. Их несло от материка, что наводило на мысль о том, что жизнь приспосабливается и там. Однажды вечером Матвей увидел промелькнувшую над ним тень птицы без головы. Он невольно испытал мистический страх, но память подсунула ему детские воспоминания. Матвей уже видел такую птицу, и не раз, это была сова, бесшумно проносящаяся в деревенском небе. Однако в посёлке никто кроме него не видел её и даже посмеялся над Матвеем.

– Сова – это крупный хищник, которому для выживания требуется регулярная и обильная добыча. Скорее всего, если они и выжили после урагана, то умерли с голоду с первые дни.

Так сказала Джейн, и Матвей поверил ей, списав увиденное на собственное воображение. Точке зрения биолога суждено было продержаться не более трёх дней, ибо вскоре остров наводнили совы, охотящиеся на непомерно расплодившихся леммингов. Наступало время первого экологического равновесия. Восстанавливающаяся с каждым годом природа не могла не радовать немногочисленных выживших.

– Матве-е-ей! – окликнул его напарник по рыбацкой команде. – Чего задумался? Крути накидку.

Старый брезент, пропитанный тюленьим и медвежьим жиром, защищал экипаж шлюпки от воды во время дождя или шторма. Матвей встрепенулся. Мысли унесли его от этого места далеко, как по расстоянию, так и по времени. Он вспомнил, как всё начиналось. Чёрная полоса ветра отчётливо стояла у него перед глазами, будто видел её только вчера. Она вызывала томление души, как от приближения неизбежной глобальной опасности. Тогда он не понимал и не знал, что его ждёт, сколько всего придётся перенести. Заточение в Чёрной пещере, осознание конца мира после выхода наружу, долгие годы жизни в ней и, наконец, поход на север, закончившийся спасением сестры.

Матвей скрутил край брезента и синхронно с Павлом принялся закручивать его, чтобы закрепить на надстройке над носом шлюпки.

– Капраз сказал ночевать на воде. Медведей на северном острове столько развелось, хоть отстреливай. Беречься велел, – солидно, будто капраз лично передал ему этот приказ, произнёс Павел, бывший матрос с подлодки.

– Да разве это сон будет? – Матвею не нравилось ночевать в шлюпке. В ней было тесно. Ноги и руки сразу же затекали из-за неудобного положения. Ночь проходила в каком-то нервном забытьи, отчего наутро появлялось ощущение раздражения и снижение работоспособности.

– Автомат дадут, и пять патронов. Если на берегу будут медведи, велел добыть и страху на них нагнать, чтобы не лезли к людям, – снова поделился конфиденциальной информацией напарник.

– Класс, ещё и медведей на прицепе тащить.

– Шкуру возьмём, да мясо. Мяса мы точно недоедаем, одна рыба да хрень болотная, от которой я чесаться начинаю.

– Мойся чаще, – посоветовал Заремба.

– Это аллергия на водоросли, мне Григорович сказал. Зудящие аллергические высыпания.

– Тогда не мойся вообще.

Павел закатил глаза и продолжил закреплять кожаными тесёмками брезентовую накидку.

– Всё здоровье я с этими рыбалками потерял, – заохал, как старый дед, Павел. – Нет, я серьёзно. На воде холодно и сыро, я потом месяц с соплями хожу, да ещё и спину, бывает, прихватит. Гоняют нас, одиночек, как расходный материал.

– Ладно, не нагнетай, Павел, – не поддержал разговор Матвей. – Знаешь, мы с отцом недавно гуляли вдоль берега, и ему пришла на ум интересная идея.

– Да? У бати твоего времени свободного теперь навалом. Что он там придумал?

– Не завидуй, а то и у тебя будет такой же повод ничего не делать.

– Тьфу-тьфу-тьфу, я просто вспомнил, что у него рука не действует. Не томи, делись.

– Ладно. Мы гуляли вдоль той бухты, куда почти не наносит водоросли.

– Серпянки что ли?

– Да, вдоль неё. Там же выход из неё почти перекрывается мелководьем.

– Ну, это всем известно и что?

– Отец предложил закрыть её камнями от моря, а в самой бухте начать разводить рыбу.

– Какую рыбу?

– Любую, которая питается чем попало, водорослями, отходами, да чем угодно, хоть дохлыми тюленями. Надо до нереста наловить её и выпустить. Мальков потом отсадить отдельно, продержать до следующей весны и выпустить в водоём. Эти тонкости надо с Джейн обсудить. Нам показалось это реальным. Всё лучше, чем надеяться на случай в море.

– Не знаю, трудоёмко это и непонятно как-то, – Павел был из той категории людей, которые всё новое встречали скептически. – Вдруг они жрать начнут друг друга…

– Нет, ну окуня с селёдкой вместе селить не надо, они всех мальков поедят. С умом подойти, по науке. Только представь, что тебе не надо плыть несколько дней, гребя вёслами, за добычей, которую ты, возможно, и не поймаешь?

Павел задумался. Скепсис забавлялся мимическими мышцами на его лице.

– С одной стороны да, удобно, но с другой каждый день на работу ходить, думать, чем накормить эту прорву, а в море они сами за себя думают.

– Ладно, попрошу отца замолвить перед капразом словечко, чтобы оставить тебя в рыбацкой команде. Солёный ветер, брызги в лицо, романтика.

– Нет, ну если дело стоящее, то ну её, эту рыбалку. Мне и в прошлый раз шторма хватило.

Матвей и Павел наконец уложили брезентовый полог в правильную скатку, которую можно было быстро развернуть в случае необходимости. Заремба подошёл и проверил работу.

– Нормально, расходимся.

Команда, которая должна была с утра отправиться на рыбный промысел, разошлась по домам. Для большинства мужчин это был один и тот же дом, считающийся общежитием для холостяков. В нём проживало чуть больше двадцати человек. Спали на самодельных двухъярусных нарах, готовили на одной кухне, поддерживая подобие военного дежурства. Жители называли этот дом казармой или монастырём. Матвею, да и остальным холостякам было грустно от мысли, что в этом доме когда-нибудь закончится их жизнь, так и не давшая продолжения в потомстве.

Матвей разделся, умылся в свою очередь в общем санузле, перехватил причитающуюся порцию ужина и отправился спать на второй ярус. Были времена, когда он ночевал в доме, где жили родители, Катька с мужем и их маленькие дети. Ему иногда приходилось нянчить племянников, когда у остальных неудачно выпадали смены. То были уютные домашние вечера, от воспоминаний о которых сейчас на душе становилось грустно. Среди жителей посёлка ходила идея о том, что после катастрофы количество женщин и мужчин оказалось таким непропорциональным по причине того, что мужчины должны были доказать своё право обладать женщиной, дабы начать человечество с достойных. Их общежитие, согласно этой теории, выглядело как отстойник для недостойных продолжения рода.

Матвей заснул под невесёлые мысли.

Наутро от тяжёлых мыслей не осталось и следа. Голова была занята предстоящей работой. На берегу уже суетился народ. Капраз Татарчук сам осматривал шлюпки и делал замечания.

– Сети собраны как попало, опять спутаются у вас, в воду придётся лезть, яйца морозить, – по-военному, не церемонясь, делал замечания бывший капитан «Пересвета».

– Так они нам и ни к чему, – не удержался Матвей.

Татарчук оставил без ответа замечание, въедливо разглядывая шлюпки. Забрался в ту, на которой должна находиться команда.

– А это что? А это зачем? – он вынул барахло, которое некоторые пытались взять с собой. – Вы что, на год в поход собираетесь?

– А вдруг обстоятельства? Штормом унесёт в океан или на камни на Северный остров выбросит? – произнёс Павел. Большая часть лишних вещей была его.

– Никуда вас не унесёт, не придумывай. Не было ещё ни одного шторма весной.

– Сплюньте капраз, – суеверно попросил Заремба.

– Иди ты, язычник. Помните, что рыба лишней не будет. Наберёте полный прицеп, складывайте под ноги. Вас ждут голодные рты, смотрящие на вас с надеждой.

– А что если нам отгородить залив в Серпянке и разводить в нём рыбу? – Павел без зазрения совести озвучил идею, рассказанную накануне Матвеем.

Капраз Татарчук посмотрел на него удивлённо.

– Сам придумал?

Павел засуетился, бросая косые взгляды на Матвея. Наверняка у него была мысль прикарманить себе эту идею.

– Н-н-не совсем я, коллективно, с Матвеем, – неуверенно произнёс Павел, чувствуя неловкость за своё враньё, но не желая терять бонусы.

– Удивительно, только вчера мы обсуждали эту тему с Егором. По-моему, мысль стоящая. Место подходящее, работы по перекрытию бухты немного.

– Я тоже так считаю, – расцвёл улыбкой Павел.

Матвей ткнул его локтем в бок.

– Ну ты и говнюк.

– Отстань, – Павел дёрнул рукой.

На пристань вышло не меньше половины жителей посёлка. Отправление рыбаков на сезонную рыбалку было не рядовым событием. А для детей, для которых всё население и было человечеством, а его окрестности всем миром, так и вообще эпичным. Не хватало только оркестра и «Прощания славянки».

Две жёлтые шлюпки отшвартовались от пристани и под дружные гребки старыми дюралевыми вёслами направились в открытый океан. Посёлок скоро скрылся из вида. Небо, как всегда печально-хмурое, не обещало усиления ветра или проливного дождя. Возможна была мелкая морось или же мокрый снег.

Шли вдоль берега метрах в пятистах от него. Временами натыкались на островки водорослей, на которых чёрно-белыми пятнами, издающими непрерывный крик, селились люрики. Неугомонные птицы при приближении шлюпок взлетали и принимались беспокойно кружить в воздухе, временами изображая пикирующие атаки на рыбаков.

Прибивающиеся к скалистым берегам, занятых чайками, моёвками и другими птицами, образующими колонии, люрики попадали под ожесточённый налёт тревожащихся птиц, не терпящих чужаков в своих угодьях. Матвей, глядя на торжество природы, жутко жалел, что не может снять на камеру и показать людям эти кадры из жизни пернатых.

В первый день они заночевали на берегу. Развели огонь, приготовили на нём ужин, а потом поставили палатку на место костра, согреваясь до половины ночи. Вахты несли по два часа. Матвею досталось с четырёх до шести. Полярная ночь была светла. Медведю вряд ли бы удалось подобраться незамеченным. А автомат в руках давал уверенность в том, что для хищника такая встреча могла окончиться намного хуже, чем для людей.

Сдав смену, Матвей не лёг досыпать положенные перед подъёмом полчаса, развёл костёр и поставил на него воду в котелке.

Заремба, скорчившись, как «братское сердце», от холода, смотрел в глубину острова.

– Садись ближе, согреешься, – предложил ему Матвей.

– Не, не буду, разморит. Не дай бог медведь пожалует.

– Как хочешь, – Матвей зачерпнул деревянным половником парящую воду и отпил. – Сойдёт.

Он отлил часть её в котелок поменьше, бросил в него травы и поставил к огню на землю. Это был чай, одобренный Григоровичем. Вкус у него был душистый и будто бы даже сладковатый. В оставшийся на огне котелок Матвей бросил «обмылок» жира, вытопленного из разных животных и рыб. Белый кусок расплылся в кипятке золотистым слоем по поверхности. Запахло едой. Выудил из мешка нарезанного сушёного медвежьего мяса и кусочки вяленой селёдки и бросил в котелок. Для наполнения бросил брикет водорослей, мгновенно распавшийся в кипятке на отдельные листочки. Затем посолил. Через пять минут походный суп был готов.

Команда проснулась на запах. В палатке уже не было так тепло, как с вечера, так что вылёживаться подольше интереса не было никакого. Позавтракали и стали собираться в путь. В планах на этот день было достичь большой отмели, по которой определяли, как далеко ушла рыба на север. Птицы, преимущественно чайки, использовали отмель в качестве стартового аэродрома на пути к косякам рыбы. Если на отмели птиц было много, это значило, что рыба рядом, а если мало, то надо было рассчитывать ещё на одни сутки движения на север.

На вёслах время поначалу шло быстро, пока не чувствовалось усталости. К вечеру вахта на вёслах превращалась в пытку. Уже и кисти не держали вёсла, поясница натружено болела.

– Парус надо! – не выдержал первым Павел. – Сколько собирались ставить и всё никак.

– А ты придумай, как его закрепить на этой шлюпке. Как придумаешь, так и поставим, – окоротил его Перелыгин, поставленный в команду главным.

Павел недовольно забубнил себе под нос.

– Терпи, до острова немного осталось, – успокоил Матвей уставшего товарища.

– Да терплю я, терплю, – Павел налёг на вёсла, чтобы показать всем, что он не такой уж и нытик.

Остальные последовали его примеру, делая последний рывок, как спортсмены перед финишем. Спустя десять минут Перелыгин радостно возвестил:

– Земля! Вижу птичью активность.

Команда облегчённо вздохнула и ослабила нажим. Галечная отмель приближалась. Стали слышны птичьи крики. Склочные пернатые всегда находили повод покричать друг на друга. При приближении людей они сменили интонацию. Ближние птицы взлетели в воздух и закружили над головами рыбаков.

– Рыба рядом, – понял Матвей по количеству птиц на отмели.

– Слава Богу, – Павел отбросил весло и размял онемевшие пальцы. – Вернусь, первым делом пойду к капразу проситься на строительство плотины в бухте.

– Так он тебя может ещё и инженером возьмёт, такого смекалистого, – поддел его Заремба.

– Могу и инженером.

– Только парус сперва на шлюпку поставь.

– Нафига тогда нам парус? Ну его, это море, вообще, один радикулит. Сделаем сачки и будем грести рыбу, всегда свежую, а не эти шнурки сушёные.

Дно первой шлюпки зашуршало по гальке, но проскочило отмель. Перелыгин взял в руки свободное весло и промерил им дно спереди. Оно ушло больше чем наполовину прежде, чем достало дна. До отмели было ещё метров пятьдесят.

– Неохота мочить ноги, – Перелыгин всмотрелся в воду, чтобы разглядеть дно. – Стоп! – выкрикнул он внезапно.

Команда подняла вёсла, удивлённо уставившись на главного.

– Зачем? – спросил Матвей и перегнулся через борт.

– В воде что-то есть, – Перелыгин остановил шлюпку, упёршись веслом в дно.

Сквозь толщу не совсем прозрачной воды темнел какой-то предмет явно искусственного происхождения. Игнорировать артефакты из близкого прошлого считалось крайней глупостью. Перелыгин, забыв своё нежелание не намочить ног, перепрыгнул через борт, оказавшись по пояс в воде. Опустил руки в воду и, поднапрягшись, вытащил край предмета наружу. Сразу определить его предназначение не удалось. Матвей спрыгнул следом и помог Перелыгину поднять из воды историческую вещь полностью.

Это было что-то тяжёлое, плоское, почти прямоугольное, покрытое ракушками. В предмете угадывалась изначальная форма, напоминающая дверь, только сильно деформированная ударом.

– Мужики, гребите к берегу, а мы с Матвеем донесём, – скомандовал Перелыгин.

Чайки, громко возмущаясь, поднялись в воздух, освободив людям загаженный островок.

– На раз, два, три бросаем, – предупредил Перелыгин, чтобы невзначай не зашибить товарища.

– Понял.

– Раз, два, три.

Предмет глухо упал на гальку. Он точно был похож на дверь, только не из жилой квартиры, а будто бы с военного корабля. Оставшийся массивный кусок ручки из железа намекал на вид целой конструкции.

– Павел, отбей ракушки, а мы пока с Матвеем штаны выжмем, – распорядился Перелыгин.

Павел залез в шлюпку, вынул из неё топорик и принялся сбивать наросты. Чем больше он очищал, тем понятнее становилось, что первоначальная догадка верна. Это была дверь, пострадавшая от сильного удара. Остатки петель, на которых она висела, ещё можно было угадать.

– Странно, на этих широтах урагана почти не было, только шторма, а эту будто выбило чем-то тяжёлым, – Матвей, с голыми ногами, но в полной экипировке выше пояса внимательно разглядывал найденный артефакт.

– Если это был транспортный корабль, то дверь могло выбить грузом, – решил Павел.

– Могло, – согласился Матвей. – Ну-ка стой, – он остановил руку замахнувшегося топором Павла.

Внимание его привлекла почти неотличимая от остальной поверхности табличка. Матвей принялся аккуратно очищать её от загрязнения. Поддевал ракушки ногтем, а если они не поддавались, аккуратно подковыривал их лезвием ножа, который всегда носил при себе. У него ушло минуть пятнадцать на то, чтобы освободить её от всего, что прилипло за двадцать лет. Матвей смыл оставшуюся грязь водой и промочил влагу рукавом куртки.

На табличке была едва читаемая надпись: «Ледокол Север».