За Кубанью

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Выдержке Петра Ивановича мог бы позавидовать любой черкес. Максим не помнит, чтобы его начальник когда- либо сорвался на крик, унизил человека словом, позволил себе какую-нибудь бестактность. Выразительное крупное лицо Сибиряка могло являть беспокойство и равнодушие, заинтересованность, понимание, страдание и многое другое, но никто никогда не видел на нем выражения брезгливого недовольства, самоуверенности, чувства превосходства над собеседником, в общем какого бы то ни было проявления самодовольства. Чужда была этому человеку и растерянность. И все же Петр Иванович растерялся, когда в его слабо освещенный сорокасвечовой лампочкой кабинет вошел Максим. Настойчиво прививая своим подчиненным, то и дело попадавшим в сложные переплеты, мысль о том, что безвыходных положений нет, доказывая это многочисленными примерами, он в то же время понимал, что такие положения все же имеются.

«Что бы ты предпринял на его месте, как бы поступил сам?» — одергивал он себя всякий раз, разбирая чью-либо ошибку или неудачу, выискивая причины провала какой-либо операции. Поставив себя на место Максима, Петр Иванович не нашел в его поведении ни одного просчета. Он сам на его месте действовал бы точно так же. Выполнил бы приказ начальника — отправился сопровождать обоз, бросился бы вдогонку за Ибрагимом, стараясь взять его живьем. Оказавшись во власти Улагай, достойно встретил бы свой последний час — ведь не для того Улагай пожертвовал таким важным агентом, как Зачерий, чтобы поглядеть на Максима. Зверь бросается на охотника с одной только целью — избавиться от преследователя.

Все взвесив, он понял, что надежд на возвращение Максима нет и что ответственность за гибель этого сотрудника падает только на него. Караульный взвод отлично справился бы с сопровождением обоза и без Максима. Такое поручение он мог получить только попутно, между прочим. Выходит, Зачерий его перехитрил. Узнав о маршруте максимовского отряда, подготовил «хлебную ловушку». И попал в нее, конечно, он, Сибиряк, а не Максим. Правда, допрос Алия показал, что Максим имел основание насторожиться, проявить больше бдительности, но тут нельзя не учитывать и его душевного состояния.

Войдя, Максим сказал: «Здравствуйте, Петр Иванович» — и остановился в дверях. Потому и не заметил несвойственного начальнику выражения. Неожиданная радость озаряла лицо Петра Ивановича, когда он, отшвырнув стул, в два прыжка оказался около Максима. Притянул к себе, обнял, похлопал по спине.

— Эге, даже с трофеями! — восхищенно протянул Сибиряк, дотрагиваясь до маузера.

— Чужие… — смущенно возразил Максим. — Подарок Ильяса.

— Ильяса? — глядя Максиму в глаза, переспросил Петр Иванович. — А ну-ка покажи.

Он быстро оглядел деревянную ложу маузера, нашел слева то, что искал, покачал своей красивой головой.

— Видишь? Тавреный… — На ложе были выжжены инициалы: «Н. А. Н.». — Матросик наш один со своим отрядом в засаду попал. Николаем звали. Горячий был человек. Большая история у этого маузера, не зря. он у тебя оказался, Максим. Ну, докладывай…

Ему понравилась откровенность, с которой Максим сообщил о предупреждении Алия. Без самобичевания, без слезы. Промахнулся… И без клятв насчет будущего.

— Дома еще не был? — спросил Петр Иванович. — Ясно.

Максим вздрогнул: неужто приехали? Непохоже, Петр Иванович не стал бы тянуть с такой новостью. Что-то случилось?

— В больнице они, — подтвердил догадку Сибиряк. — Казбек сыпняк подцепил, их прямо с вокзала повезли в бараки. Она с сыном осталась, ухаживает. Вот такие дела. Утром поедешь к ней, повидаешься. Только, дорогой, потерпи пока с новыми объяснениями, не до того ей. А сейчас, если не очень устал, помоги нашим чекистам. Проинформируй их, посоветуй. Без тебя они Зачерия не сцапают, а нам бы не мешало встретиться с ним.

Энергично прокрутив ручку телефона, Петр Иванович соединился с начальником ЧК.

— Сергей? Дорогой мой, у меня радость. Нет, не угадаешь. Максим вернулся. Целехонький. Жду.

— Петр Иванович, — попросил Максим. — Может, можно в больницу позвонить? Мальчонка как там?

Сибиряк пошарил глазами по столу, достал листок.

— Наши ребята интересуются, смотри вот…

Постеснялся сказать, что сам каждый вечер с врачом разговаривает, температуру записывает. Не сказал и о том, что уже решил было взять Казбека на воспитание — должен же кто-то сделать то, что не успел Максим!

«Перегудов Казбек, — прочитал Максим на листке. — Температура…»

— К кризису дело идет, — пояснил Сибиряк. — Но мальчишка крепкий, доктор на него надеется. И мать тут же…

Без стука вваливается начальник ЧК Сергей Александрович. Под кепкой — веселые глаза, пиджак нараспашку, под ним, на офицерской гимнастерке, — портупея с наганом и планшет. Двумя пальцами ухватил Максима за щеку, треплет, как мальчишку.

— Придется еще раз все рассказать, — просит, словно извиняясь. — Только подожди минутку, сейчас наши ребята зайдут.

Входят Геннадий и еще двое. У Геннадия в руке огромный чайник, из носа которого, будто из парового котла, бьет пар. На столе появляются буханка черного хлеба, кружки, селедка, несколько кусочков сахара. Геннадий трясет Максима так, будто надеется, что с него посыплются яблоки.

— Хватит, дорвался, — смеется Сергей Александрович. — У него от этих нежностей вот-вот язык вывалится.

Обжигаясь кипятком, пьют чай с хлебом и селедкой. Сергей Александрович достал из планшета карту.

— Рассказывай псе по порядку: где, что, как?

Рассказ Максима нетороплив. Он старается не упустить ни одной подробности. Склонившись над картой, все молча слушают. Геннадий развернул план Екатеринодара.

— Смотри, сколько явок Зачерия засекли, — обратился к Максиму Сергей Александрович. — А самого никак не схватим, даже не вышли на него. Что ж, сейчас проверим Сулеймана.

Происходит короткий обмен мнениями.

— И все же, — заключил Сергей Александрович, — думаю, что теперь Зачерий скрывается не в городе. Где- то в радиусе десяти — пятнадцати верст.

— Ночной бросок? — уточнил Сибиряк. — Наиболее вероятно.

Сергей Александрович звонит в гараж.

— Пошли, — приглашает Максима. — Довезу.

— Спасибо, я здесь заночую. Утречком — в больницу.

— А… — улыбается Сергей Александрович. — Это Генке спасибо скажи, все заразные бараки сам осмотрел, чудом нашел — ведь этот чертенок Перегудовым назвался, а его мать вообще нигде не записана — оставили с сыном, и рада. Пошли, Гена.

— Я останусь, — смутился Геннадий. — Утром покажу, где что.

— Вызовешь дежурную машину, — разрешил начальник.

Когда за начальством захлопнулась дверь, Максим погасил в кабинете свет. Сбросили сапоги, валетом улеглись на диване, оказавшем упорное сопротивление всеми своими выпирающими пружинами.

— Ну говори, — просит Максим.

— Выбор одобряю, — откликается Геннадий. — Ведь я ее еще с волосами видел, нестриженую. Но и так хороша.

— Постригли? — ужасается Максим.

— С сыпняком шутки плохи, — бросает Геннадий.

Он тут же спохватывается, но поздно. Максим вскакивает на пол, его босые ноги шлепают по доскам. Минуту назад он был счастлив, ему казалось, будто главные беды позади — пройдет день-другой, и он встретит у ворот больницы Казбека Перегудова и Фатимет. Но радоваться рано.

— Максим, — пытается успокоить товарища Геннадий. — Почти все выздоравливают, сейчас лекарств достаточно.

— Ладно, спи, — вздыхает Максим. — Понимаю все — сыпняк!

Босые ноги шлепают все медленнее и наконец останавливаются у окна. Прижавшись лбом к стеклу, Максим вглядывается в темноту. Но в эти предутренние часы она непроницаема для глаз.

Подумалось, что личное счастье его — как та ночь за окном. Сильно он обиделся на Фатимет в ночь их расставания. Поостыв, поклонился мысленно непреклонной ее верности.

Геннадий, к счастью, уже спал. Максим улегся с краю и под свистящее посапывание молодого чекиста неожиданно заснул. А проснулся так, будто его окликнули — громко, по имени. В комнате светло, Генка все в той же позе — на боку, за окном шумел каштан. «Казбек Перегудов» — вдруг мелькнула перед глазами увиденная накануне запись. На душе стало легко, и он снова поверил в свое счастье.

Жаль будить Гену, но новый день не ждет. Пока они умывались, подошла машина с открытым верхом. Впервые в жизни уселся Максим в легковушку — все в грузовиках приходилось трястись.

Оставив машину на шоссе, они через пустырь пробрались к группе окруженных высоким частоколом строений.

— Больше выдержки, — роняет Геннадий. — Учись, ведь к нам переходишь.

— Откуда знаешь?

— Сергей Александрович сказал вчера. Такого, как ты, он не упустит. Погуляй, а я зайду к начальству. Они здесь, сам понимаешь, не очень любезны.

Максим топчется у ворот, в которых доски заменяет колючая проволока. Сквозь нее виден поросший травой двор с разбегающимися к баракам тропинками. На одной из них показалась женщина в косынке. Бежит, придерживая руками развевающиеся полы халата. У ворот хватается за проволоку. Большие глаза, как чаша, полная горя. Она вглядывается в глаза Максима, молчит.

— Фатимет, как мальчик?

— Он о тебе спрашивает, Максим, ему с каждым днем хуже.

Максим гладит тонкие пальцы на проволоке.

— Максим, он может сгореть. Если бы я могла, принесла бы его сюда — он не поверит, что ты приходил.

— Подожди! — Максим бежит к машине, долго уговаривает Геннадия. Возвращаются вдвоем. Геннадий машет рукой Фатимет и скрывается в конторе.

— Какие у тебя друзья, Максим!

Максим сжимает тонкие пальцы на проволоке.

— Как он заболел?

Фатимет рассказывает…

— Сюда, Максим. — Из окна конторы высовывается голова Гены.

Врач разглядывает Максима, недоверчиво спрашивает:

— Вы — отец Казбека?

— Да!

Врач снимает с вешалочки-катушки халат, протягивает ему.

— Пять минут, не больше. Ни за что не хватайтесь, к больному не подходите…

— Все будет в порядке, — успокаивает врача Геннадий.

Во дворе Максим окликает Фатимет:

— Пошли…

— Ой, Максим… Ты не знаешь…

Барак, душный запах карболки, стриженая головка на соломенном тюфяке. И на весь барак отчаянный, бредово-счастливый крик:

— Максим! — Казбек пытается вскочить на ноги.

— Лежи, Казбек, меня пустили с условием, что ты будешь вести себя спокойно. Ты должен обязательно выздороветь.

— Я выздоровею, — обещает Казбек.

— А я буду ждать тебя у ворот. Ты это знай: я буду ждать. Пока ты не выздоровеешь, я никуда не поеду.

— Жди, Максим, я обязательно выздоровею.

Потом они занимают старую позицию — он за воротами, она — у ворот. Подходит врач.

— Фатимет, пора. — Максима он не замечает.

— Мне пора, Максим, я ведь тут работаю. Няней…

Если тебе некогда, не приходи. Теперь Казбек будет делать все, что нужно. Он ведь боялся, что ты забыл его.

— Придет же такое в голову, — бормочет Максим.

Она убегает — тоненькая девочка с большими глазами, в которых сквозь горе прибивается искорка надежды. Но Максим понимает: все ее мысли — о сыне.