ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Обычно поздняя осень — самое веселое время в ауле. Полевые работы окончены, поднята зябь, пшеница обмолочена, а излишки ее проданы. Женщины сортируют, моют и сушат шерсть, мужчины гонят из проса искрящийся, похожий на разбавленное молоко хмельной напиток — бахсму. Парни торопятся завершить переговоры с приглянувшимися красавицами осенняя свадьба приносит счастье. Наиболее зажиточные то и дело отправляются в город за покупками.

В такое время особым вниманием пользуются шутники, рассказчики, выдумщики, мастера одурачивать. В розыгрышах участвует чуть не весь аул. Люди беззлобно потешаются над простаком, которого удалось поставить в неловкое положение. Некоторые кунацкие по вечерам превращаются в клубы, где можно услышать забавную историю, послушать гармониста, сыграть в шашки пли просто поточить языки. В кунацких от самых искусных рассказчиков тесно. Взрослые люди, забыв обо всем на свете, следят за забавными приключениями девочки-сиротки, восторгаются находчивостью Куйжия, который так ловко разделывается с великанами. Не беда, что все эти сказания уже знакомы, — слушать их никогда не надоест.

Но двадцатая осень двадцатого века вошла в аул не хозяином, а гостем. Неспокойно вокруг, тревожно в ауле, и в душу проникает неуверенность. Люди, чего никогда не бывало, по вечерам запирают покрепче ворота, не засиживаются подолгу у соседей. Изменился и характер рассказов в кунацких. Традиционные сказки о нартовских богатырях и Куйжие, спокойные и забавные, уступили место рассказам о необыкновенных рейдах конников Буденного, о кровавых похождениях Алхаса, Бандурки, Фостикова, о таинственных исчезновениях девушек и о многих других вещах, от которых под папахами самых смелых джигитов начинают шевелиться волосы. Послушав такие истории, люди расходятся по домам со смутным предчувствием неминуемой беды. Сон не идет.

Беспокойно и на душе Умара. В последнее время он стал просыпаться под утро в одно и то же время. Вдруг откроет глаза, будто кто-то его в бок толкнул, и сон мгновенно улетучивается. Умар прислушивается к тому, что происходит за стенами дома. Тихо, только осенний ветер по-вдовьи стонет. А может, наоборот? Может, это вдовий стон мечется по аулу, как осенний ветер? Сколько женщин не дождались своих мужей! Одни на фронтах головы сложили, другие без вести пропали, третьи в бандах околачиваются, четвертые — у Врангеля. Одна из таких вдов недавно вошла хозяйкой в его дом. Долго уговаривал— не соглашалась. А однажды пригласил в гости: «Зайди, мол, не обижу». Белла невольно улыбнулась: всему аулу известно, что Умар и мухи без причины не обидит. Заглянула по пути от колодца, с полными ведрами. Онемевшая от радости детвора во все глаза разглядывала застывшую с ведрами Беллу. За день сдружились навсегда.

И хотя теперь дома мир и благодать, беспокойство одолевает Умара. Вот и сейчас — на дворе темь непроглядная, а Умар лежит с раскрытыми глазами. Просто думает — ни о чем и обо всем. Что вспоминается, то и вспоминает. Он уже притерпелся к мраку, различает, как за окном шевелятся освободившиеся от листвы ветви липы. А мысли текут как река — нет им конца. В ушах звучит ночной выстрел, и острая боль пронизывает ногу. И одно-единственное желание — поймать бандита. Вспоминается возвращение Ильяса. Чего только не бывает в жизни — скрутит она иной раз человека так, что и своих не узнает. Заглядывали на днях Рамазан и Максим, предупредили, что по их предположениям Алхас что-то замышляет — надо быть настороже. А они и не дремлют — с таким соседом не разоспишься. Или вот вспашка. Разве думал он, что люди так дружно возьмутся? После схватки с Алхасом сами спрашивали, кому в первую очередь помочь. Умар с горечью признает, что лишь в день боя с бандой по-настоящему узнал своих односельчан. До того о многих был куда худшего мнения. Впрочем, кое-кто до создания отряда попросту боялся высказываться откровенно — недалеко до беды. А тут увидели: и на Алхаса управа нашлась. Но что же эти волки замышляют?

За окном появляются первые признаки утра — светлые блики на сером небе. Умар набрасывает бешмет, натягивает чувяки и выходит — чем так лежать, лучше дров наколоть: во дворе его уже давно поджидает коряга. Достав топор, примеривается — как лучше подступиться к этому суковатому уродцу. Вдруг слышит.

— Сосед, салам.

Умар отвечает, но инстинктивно отступает к сараю: от этого «салама» добра не жди — почти полтора года Джафар «гулял» у Алхаса.

— Я пришел домой, — продолжает Джафар. — Что мне будет?

— Заходи, — бросает Умар. — А можешь и не заходить — я уже десять раз говорил твоей Суре — сам явится, ничего не будет.

Джафар все же перескакивает через невысокий плетень. Умар оглядывает соседа с ног до головы — нет, не особенно он изменился, только вот на лице полоса свежезапекшейся крови. Почти как у него самого. Только у Умара шрам тянется от левого глаза к подбородку, а у Джафара от правого уха.

— Знакомая метка, — улыбается Умар. — От Алхаса память?

— От его помощника, Ерофея. Но за мной не пропадет.

— За что же он тебя разделал?

— Не отдавал винтовку. Иди, говорит, домой так. А чего я так пойду? Винтовка моя, еще от Деникина.

Умар не все понимает. Он ставит топор к стенке сарая и приглашает соседа в дом. Они усаживаются.

— Выходит, Джафар, ты не сам смылся из банды, не улизнул тайком, а ушел с согласия начальства? Даже Ерофей знал?

Джафар растерянно молчит. Вот это влип.

— А где же винтовка? Пойди-ка принеси ее. Ведь тебе банда мстить не будет, ты вроде как освобожден… Или на побывке? Как это у вас считается?

Джафар приносит винтовку, высыпает сотню патронов, выкладывает на стол три лимонки и пистолет старинного образца. Полное разоружение. Садится.

— Теперь слушай, запоминай…

Он рассказывает о приезде Шеретлукова, о решении отправить кое-кого на зиму и весну домой, о задании — ждать сигнала весной. А как начнется — оставить в аулах только сторонников Улагая. В банде же зазимуют самые отпетые негодяи, профессиональные уголовники, матерые контрреволюционеры. Те, кому возвращаться невозможно. Многие, как и он, уже давно хотели вернуться домой, но боялись Алхаса. Теперь они клянутся Шеретлукову чем угодно, лишь бы расстаться с бандой.

Белла вносит завтрак: пшенную кашу, подливку, распространяющую пряный аромат, кипяток, кувшин молока.

— Кебляг, — приглашает Умар. — Угощайся, сосед.

Джафар наливает в чашку кипяток, добавляет молока и дует изо всех сил. Признаться, он думал, что новый старшина живет побогаче. А он остается таким же бедным, каким был.

— Какие еще новости? — спрашивает Умар, уплетая кашу с подливкой. — Давай, Джафар, выкладывай, не останавливайся посреди дороги.

— Ничего существенного. Недавно случайно услыхал разговор Шеретлукова с Алхасом… Нас это мало касается.

Когда приехав Шеретлуков, все решили, что он привез важные новости: Джафар знаком с ездовым Шеретлукова. Ездовой расселся под окном Алхаса, Джафар и подсел к нему. Шеретлуков сказал, будто Улагай намерен перетянуть на свою сторону всех черкесов, которые служат Советской власти в Екатеринодаре. Не удастся? Как бы не так — каждому будет предложен выбор: согласие или смерть. Скоро начнется. Для начала решили прирезать семью какого-то корнета Махмуда, остальные задумаются, особенно те, у кого семьи в аулах.

— А связной не говорил, где сейчас штаб Улагая?

— Не говорил, а я не спрашивал.

— Жаль…

— Думаю, в горах, где казаки, там они все собираются.

Важные новости, надо немедленно передать их в город. Умар направляется к дому Едыгова — здесь лучше всего вести разговор, который не следовало бы слышать слабому на язык Магомету. Возле Совета его окликает Гучипс.

— Не проходи, — говорит он. — Жду тебя целый час.

— Ты забыл, где я живу? — ухмыляется Умар.

— По делу я никогда не хожу на дом. Если все начнут по делам ходить к старшине домой, у него не хватит перца на подливки.

Так, подшучивая, они заходят в сельсовет.

— Садись, — приглашает Умар. У него уже это вошло в привычку. Он и женщин, к их великому удивлению, приглашает сесть. Некоторые после этого забывают, зачем они явились. Конечно, ни одна еще не осмелилась сесть в присутствии председателя.

— Слушаю, — с нарочитой торжественностью произносит Умар, когда его друг усаживается.

— Пришел узнать, — произносит Гучипс, — какая у нас власть?

Умар смеется — этот Гучипс всегда что-нибудь придумает. Надо же — чуть ли не с полуночи торчит у сельсовета, чтобы узнать то, что ему и без того отлично известно.

— Я серьезно, Умар, — настаивает на своем Гучипс. — Какая у нас в ауле сейчас власть?

Шутка как чай — лучше всего ее заваривать один раз.

— Не морочь голову, Гучипс, — обижается Умар. — Спроси у людей, узнаешь.

— Я слышал: при новой власти детей учить будут, всех, не только богатых. Почему же не учат?

Входит Ильяс.

— Вот Ильяс должен знать, — добавляет Гучипс. — Говорят, Ленин обещал, что все дети будут учиться.

— Это и Буденный говорил, — подтверждает Ильяс.

— Почему же у нас не учат?

— А где учить? И кто будет учить? — Умар машет рукой. — Ни медресе, ни учителей.

— Пусть хотя бы мулла учит. Домов пустых хватает. Взять хотя бы дом Салеха, там можно скачки устраивать, не только учить.

Заходят и другие. Прислушавшись к разговору, вставляют свое слово. Постепенно начинается спор. В основном он вертится вокруг вопроса, кого учить — одних мальчиков или девочек тоже.

— Зачем девочкам грамота? — доказывает Индар. — Они и без того отлично сготовят лищипс.

С ним согласны многие — женщина есть женщина, она должна знать свое место.

— Выходит, — горячится Ильяс, — если у меня одни дочки, в семье грамотного человека не будет?

— Посоветуй Дарихан рожать сыновей, — шутит кто- то. — Мы не виноваты, что ты плохо старался.

— У кого нет сыновей, тот пусть учит дочь, — предлагает Гучипс. Ему важно, чтобы за школу были все, тогда ее, может быть, откроют.

Большинство согласно с Гучипсом.

— Ну что ж, — заключает Умар, — давайте соберем сход и поговорим о школе, ведь это дело не простое, потребуются деньги.

Умар и Ильяс направляются в дом Едыгова, осматривают готовые к бою пулеметы, винтовки, проходят в комнату Марата. Здесь Умар сообщает им то, что узнал от соседа.

— Хитро придумали, — удрученно констатирует Мурат. — Вроде банды нет, а она есть, только довольствуется за наш счет.

— Ничего страшного, — вмешивается Ильяс. — Это к лучшему.

Мурат бросает на него недоуменный взгляд.

— Нам такая позиция на руку, — убежденно доказывает Ильяс. — Подумайте: в банде сейчас человек сто— полтораста, из них из аулов — человек пятьдесят, остальные— из станиц. Явятся, и что? Будут сидеть, как зайцы. И пусть сидят. А к весне, может, и одумаются. И куда пойдут, если мы банду зимой уничтожим? Вспомним, кто сейчас у Алхаса из наших? Сафербий — раз, Айса — два. Да еще, говорят, корнет Едыгов из тюрьмы убежал. Вот и все.

— Ну что ж… — повеселел Умар. — С ними справимся.

Ждать гостей пришлось недолго. На следующее же утро в Совет явились Сафербий и Айса — оба с винтовками. Умар поздравил их с удачным побегом, отпустил домой. Днем нашел время проведать каждого, постарался вызвать на откровенный разговор. Сафербий, поколебавшись, сообщил, что явился с заданием ждать весны. Айса на все корки стал крыть Алхаса, Ерофея, грозился изрубить их на мелкие части, просился в отряд. О Шеротлукове — ни слова. Во время разговора преданно смотрел в глаза, лицо его выражало крайнее огорчение — уж так жалеет, что попал в банду, так жалеет…

Умар с трудом сдержался, чтобы не бросить ему в глаза: двуличная собака, только и ждешь, чтобы я повернулся спиной. Вышел с твердым намерением арестовать его. Ильясу и Мурату едва удалось отговорить его от этого рискованного шага.

— Ладно, — не без колебаний согласился он. — Надо выполнять обещание. Посмотрим, что он станет делать.

Умар торопится со сходом. Кроме вопроса о школе хочет поговорить и о дровах. Сейчас что получается? Отправится человек в лес, его перехватит Ерофей: «Вези овечку, вернем лошадей. И молчи, а то в следующий раз кишки вон». Кое-кому удается избежать встречи с бандитами, но многие уже лишились части своего добра. Добро — черт с ним, но ведь они таким образом невольно банду подкармливают. И он задумал отправиться в лес по дрова всем аулом с оружием в руках. Люди будут обеспечены топливом до самой весны, а Алхас пусть сам себе корм добывает.

Сход продолжался недолго. Мысль выехать в лес организованно пришлась по душе всем: то-то взвоет Алхас, когда увидит, что его одурачили. О школе тоже много не говорили. Все понимали: нужна. И вдруг выяснилось, что мулла отказывается учить детей письму, он берется лишь вбивать в их головы священные тексты корана. Решили дом Салеха подготовить к занятиям, а Умару поручили достать в городе учителя — аул согласен содержать его с семьей.

После собрания распределили обязанности: кто валит деревья, кто трелюет комли до дороги, кто разделывает их там и доставляет в аул. На рассвете к лесу двинулись десятки подвод. У дороги обоз приостановился — бойцы занимали удобные позиции. По свистку Мурата подошли остальные. Завизжали пилы, застучали топоры.

Из леса донеслись звуки выстрелов. В ответ затрещало несколько пулеметов. И все. Успокоился Алхас.

Работа шла дружно. В полдень уселись перекусить: что у кого было, разложили на бревнах — угощайся, народ.

— Сволочи! — вдруг донеслось из леса. — Всех перестреляем.

Орал какой-то отчаянный алхасовец, очевидно часовой. Хорошо! Испугался!

— Эй, Ильяс! — надрывается все тот же сиплый голос. — Мы для тебя хороший сучок приготовили, он по тебе плачет.

— Смотри, как бы вы там вместе с ним не заплакали! — откликается Ильяс и посылает на голос короткую очередь.

Лесной оратор смолкает.

Визжат пилы, стучат топоры. Идет лес. Тепло будет зимой. И весело: школа готова к приему учеников. Вот только нет учителя. За ним отправляется в город Умар.

Выезжают на рассвете — Умар, несколько бойцов, двое пулеметчиков с тачанкой, а на подводе — тяжело больной Меджид-костоправ. Старик дольше других оставался в поле, пахал чужую землю. Не раз являлись к нему алхасовцы. Угрожали, совали под нос кулаки, а тронуть не рискнули, очень уж известным человеком был аульский лекарь. Меджид продолжал пахать чужую землю, пока не слег. Узнав, что Умар отправляется в город, попросился в больницу. Его уложили в повозку, набитую сеном, укрыли буркой. Всю дорогу Меджид молчал: видно, состояние его ухудшилось. В больнице шепнул Умару:

— Встретимся теперь уже в гостях у аллаха…

Сейчас ночь. Умар сидит у Максима. Пьют чай, обсуждают местные новости. Учителя Максим обещал найти, жаль, в отъезде Рамазан, у него на примете несколько кандидатов. Он благодарит за важные сведения — ведь кое-кто кричит, что борьба окончена, что можно распускать самооборону. С чьего голоса они орут?

Уложив гостя, Максим уходит. Надо сообщить новости начальству, заглянуть к Махмуду. Кто знает, когда бандиты решат осуществить свою угрозу. А утром Максим и Умар выходят вместе — направляются в горскую секцию. На повороте на них чуть было не налетает какой-то военный. Наклоняется к уху Максима, но не шепчет, а кричит:

— Ты, наверное, еще не знаешь? Только что прибыла телеграмма: Блюхер форсировал Перекоп! Врангель бежит! Падение Крыма — дело считанных дней.

Хорошо! И бандиты задумаются! А кое-кто озвереет окончательно. Ведь есть такие, которые никогда не примирятся с Советской властью. Алхас, Ерофей, Едыгов — такие не сдадутся.

В горской секции пусто, все в разъезде. За столом — незнакомый Максиму паренек — худенький, с бритой головой, очевидно, тоже из армии.

— Я здесь человек новый… Хорошо бы подождать Рамазана. Впрочем, я знаю одного старичка учителя, когда-то в нашем ауле жил, по-черкесски говорит.

— А нельзя ли его адрес узнать?

— Пожалуйста, запиши: Ценский Фабиан Станиславович. — Он назвал окраинную улицу и номер дома.

К учителю отправляются немедленно. Это высокий, костлявый старик с седенькой бородкой и тусклым взглядом. Жена помоложе, но и ей за пятьдесят. Морщины словно сжимают ее лицо.

— Садитесь, — сухо предлагает старик. — К сожалению, нечем угостить.

— Мы к вам, Фабиан Станиславович, с деловым предложением. — Максим коротко объясняет суть дела.

— Ядвига?! — Учитель глядит на жену.

— А как там с питанием? — сразу же осведомляется она. Видно, что старики давно живут впроголодь.

— Хорошо будет с питанием, товарищи.

— Нам положено два пайка, — забеспокоилась женщина. — Я тоже учительница. Я, знаете ли, и рисую…

— Ядя!.. — Разговор о пайках шокирует его. — Разве в этом дело? — Он произносит несколько черкесских фраз, лицо Умара расплывается в улыбке.

— Такие люди нам как раз и нужны, в почете будете.

— Ну, Ядя? — У Фабиана Станиславовича, кажется, сомнений нет.

Уславливаются: через десять дней за ними пришлют подводу.

— Пришлю за ними Мурата с людьми, — решает Умар. — Да и спокойнее вроде стало, алхасовцы из лесу носа не кажут.

Накрапывает какой-то странный дождь — густой. Постепенно он превращается в студенистую кашицу.

— Снег! — радуется Максим. Он подставляет руку, на нее опускаются комочки, напоминающие сгустки крахмала. Крепчает ветер, с каждой минутой становится холоднее, и вот уже мокрый снег становится настоящим снегом, тротуар покрывается белым кафелем.

Снег идет почти непрерывно несколько дней. И вдруг пробивается солнце, ноябрьская зима превращается в октябрьскую осень, полевые дороги раскисают. Но уговор дороже денег — в назначенный срок за Ценскими приходит подвода. Они берут лишь самое необходимое: учебники, белье, немного посуды, подушки. Фабиан Станиславович поверх форменной фуражки с кокардой натягивает башлык. Впереди будет ехать Мурат, позади — тачанка с пулеметом и бойцами. Прихватят заодно и Меджида-костоправа — выздоровел старик.

Процессия получается несколько необычная. В серой бурке и серой форменной фуражке Фабиан Станиславович смахивает на отставного казачьего генерала, Меджид-костоправ и Ядвига Адамовна, закутанные, как малые ребята, со спрятанными в соломе ногами, напоминают огромных кукол. Костоправа и больнице предупредили: еще одна простуда — и помочь будет невозможно.

Как будто все. Максим радостно машет рукой.

Мурат рассказал, как готовятся в ауле к их приезду. Матери шьют сыновьям новые бешметы или же подгоняют отцовские. В сакле Ильяса слезы: Мариет просится в школу, ей вторят остальные девчонки. Дарихан вроде бы и не возражает, пусть девочки учатся. Но почему другие не посылают дочерей? Разумеется, учиться надо.

Но, может быть, их потом не захотят взять замуж? И вообще, зачем им грамота? Ильяс охрип, доказывая пользу просвещения. Дарихан внимательно слушает его, кивает, а потом задает те же вопросы. Насторожились и старики. Пока что они мудро помалкивают: надо поглядеть, чему будут учить их внуков приезжие аталыки[6], прогнать их никогда не поздно.

А на следующее утро в квартиру Максима вбежал Геннадий. Правая рука — под брезентовым плащом. Уж не ранен ли?

— Скорее. Сергей Александрович машину прислал.

— Что случилось?

— Чтобы долго не объяснять, захватил…

Геннадий отбрасывает полу плаща: в его руке — форменная учительская фуражка с кокардой. Она рассечена надвое, цвет ее уже не определить. У Максима холодеют руки, затрудняется дыхание. Детям Адыгехабля можно не торопиться в школу — фуражка учителя здесь, тело его, иссеченное на куски, похоронено рядом с Муратом и другими бойцами, рядом с не успевшим еще раз простудиться Меджидом-костоправом.

Все произошло неожиданно. Верстах в десяти от аула повстречали какой-то отряд в красноармейской форме, потому и не насторожились. Съехались, разговорились. Вдруг один из них в упор выстрелил в Мурата. Бойцы и за оружие взяться не успели, как были порублены. И Ядвигу Адамовну наверняка постигла бы та же участь, но тут подскакало еще несколько всадников в бурках. Один из них, с огромным синюшным, похожим на грушу, носом, лохматыми бровями, поглядев на Меджида, крикнул:

— Стой, Едыгов, и так перестарался. Зачем Меджида-костоправа угробил?

— Под руку попался…

— Под руку… Этого старика нам не простят.

— Э-э, — протянул Едыгов, — за остальных тоже спасибо не скажут. Семь бед, говорят русские, один ответ. Может, и старуху рубануть? Заодно уж.

— Брось ее.

Едыгов несколько раз перетянул женщину нагайкой. Тем временем остальные бандиты собрали оружие, ограбили убитых, погрузили добычу на тачанку, подожгли подводу с учительским скарбом и ускакали.

Оставшись одна на дороге, Ядвига Адамовна, шатаясь, подошла к телу мужа, попыталась приподнять его. После нескольких тщетных попыток взяла его фуражку: последняя память… Долго вспоминала, в какой стороне город. Шла, а перед глазами все стояли те двое — один с мелковатым лицом — и небольшими красными, похожими на чирья глазами и второй с синюшным носом. Шла, неся перед собой, будто для подаяния, рассеченную пополам, побуревшую от крови фуражку. Шла без мыслей, без слез. Спотыкалась, падала, но тут же поднималась и шла снова. Ее подобрал и доставил в город продотряд.

Машина тормозит возле ЧК.

— Очевидно, начальник поручит это дело тебе, Максим, — добавляет Геннадий уже в дверях. — Возьми и меня с собой.

Сергей Александрович разглядывает карту. Лицо его сумрачно, под глазами синие скобки, веки воспалены.

— Вот они где, — указывает он на коричневый кружок, нанесенный на зеленом пространстве. — Караульной роты хватит?

— Хватит, — быстро отвечает Максим. На такую силу он и не рассчитывал. — Аульчане помогут.

— Продумай. Через час доложишь.

Максим уединяется. Он вспоминает об Алхасе все, что говорил Ильяс. Очевидно, буденновец принял командование вместо Мурата. Да, в отряде найдется, кем его заменить. А дома? Двенадцать ртов!

Работа над планом не ладится — без Ильяса и Умара его выработать трудно, надо ехать в аул. Начальник не возражает. Решено отправиться под вечер. Весь день снаряжают роту в путь. Максим успевает заглянуть к Сомовой — попрощаться. Катя осунулась, побледнела, на лице усталость, У нее Биба. Она раздалась в талии, глаза лихорадочно блестят. Чувствуется, она сосредоточена на какой-то мысли, отвлечь от которой ее очень трудно. При появлении Максима женщины смолкают.

— Уезжаю на несколько деньков, — бодро сообщает он. — Что маме передать, Биба?

— Скажи, что здорова.

— Больше не звонил? — после некоторой паузы спрашивает Максим. — Нет… — Голос Бибы становится хриплым, каким-то чужим.

— Жаль. Ибрагим сейчас дозарезу нужен.

— Растерялась я тогда, — признается Биба. — Надо было назначить ему свидание, ведь иначе его не поймать.

— Не расстраивайся, — успокаивает ее Максим. — Не полез бы Ибрагим в засаду, не из простачков. Да и стрелять на свиданиях — не дело. Вот кончим с Алхасом, возьмемся за Улагая, тогда и до Ибрагима очередь дойдет. Не спеши, Биба, скоро все уладится.

— Уладится? — Биба в негодовании вскакивает со стула. — Все уладиться не может. Ты не понимаешь, чем я живу.

— «Чем я живу»! — вдруг вспыхивает Максим. — Не одна ты обижена бандитами. А Ядвига Ценская? А Катя? А Ильяс? А вдова Мурата?

Биба на глазах меняется — съеживается, как бы становится меньше, на лице — выражение боли. Она бросается к двери. Сомова укоризненно качает головой и спешит за ней. С трудом догоняет.

— Биба, Бибочка, я ведь не могу бежать.

После ранения у Сомовой постоянная одышка.

— Мы сами все сделаем, Биба, — говорит Сомова. — Позвонит — назначай свидание. Я в засаде буду, у меня есть оружие. Именное. Меня никто из дружков Ибрагима не заподозрит.

— Правда? — Биба заглядывает Сомовой в глаза, жмется к ней. — Только бы скорее. А то не дождусь…

— Биба! — Сомова не на шутку встревожена. — Я это сделаю с одним условием: если ты дашь мне слово, что не сделаешь глупости!

— Даю!

— Ну смотри, Биба, я тебе верю.

Биба ничего не слышит. «Он еще позвонит!» — думает она, и сердце ее начинает стучать сильнее. Разве- не для того покинула она аул, чтобы рассчитаться со своим врагом? Только ради этого одного стоит жить.

Падает снег — мелкий, рассыпчатый, частый. Как соль. Падает снег — колючий, сухой. Снежинки прикасаются к лицу, словно острия иголок, и лежат, не тая, и лицо пощипывает.

— Пойдем назад, — предлагает Сомова. Она берет Бибу под руку, опирается на нее. — Максим мужчина, а что мужчины могут понять в таком деле? Между нами сама природа пропасть создала. А ведь человек он хороший. Вот уезжает. А вернется ли?

У ворот тарахтит автомобиль. Машина трогается и почти мгновенно исчезает за поворотом. На дороге остаются двое. Вместе заходят в комнату, вместе плачут. Потом, захватив завтрашнюю пайку хлеба, вместе идут к Ценской.

Во дворе ЧК Максим пересаживается на коня. Отряд выступает. Неспокойно на душе у Максима, и не предстоящий бой тому причиной. Враг наконец-то получит свое, уж в этом-то он уверен. Размышляет о судьбах человеческих. Сколько неизлечимых душевных ран оставляет после себя это грозное время, не так-то просто дается в руки счастье. К иным оно уже не придет никогда. Сможет ли забыть Биба о своем несчастье? А что делать жене Мурата, оставшейся без кормильца? Кем станут тысячи беспризорников, что шныряют по базарам в поисках куска хлеба?

«Бесчувственный дурак! — корит себя Максим. — Надо же — накричал на Бибу! Если вернусь, возьму ее фельдшером в оперативный отряд. А может, в детдом? Увидит, что ее горе — лишь капля в потоке бед, которые принесла изуверская жестокость контрреволюции».

Поскрипывают по снегу полозья, бегут мысли. Лишь возле леса Максим снова вспоминает, зачем едет в аул. И веселеет. Не злой человек Максим, а тут в глазах вспыхивают злорадные огоньки. Всех в клочья! Теперь уж ни один не уйдет от справедливой мести.

В ауле будто ждали гостей — аульчане разбирают бойцов по домам, угощают, чем богаты. А Максиму и закусить-то некогда — сразу за дело. Они сидят в кабинете Мурата, который теперь занимает Ильяс — командир отряда, идет допрос бывшего алхасовца Айсы. Не он ли сообщил в банду о предполагающемся приезде учителей?

— Как вы могли подумать? — Айса подавлен подозрением. — Что я, душегуб? Мой сын в школу собрался.

— Айса, — в голосе Умара недоверие, — помнишь наш разговор, когда ты вернулся? Мы ведь знали, что ты пришел по заданию Шеретлукова, могли посадить. Не сделали этого. Ты хоть сейчас признайся.

— Я в банду и весной не собирался возвращаться. Даю слово.

— Но ведь сообщил же кто-то бандитам об учителях.

— Не я… — совсем тихо говорит Айса. — Я об этом и не знал.

— Не ты, — соглашается Ильяс. — А кто? Ты знаешь?

— Не могу сказать, — шепчет Айса. — Аллах покарает меня! Этот человек под защитой самого аллаха.

— Неужели мулла?

Айса побледнел, руки его дрожат. Несчастный уверен: аллах нещадно покарает его и сделает это немедля.

— Я свободен?

— Свободен, иди.

Неужели ничего не случится? Айса не верит: не такой у него простодушный бог, чтобы простить подобное вероломство. Впрочем, он ведь ровно ничего не сказал, они сами обо всем догадались, пусть аллах их и карает.

Арестовывать и даже допрашивать муллу Максим не решается — слишком крепка еще у большинства вера в аллаха. Велит установить за его домом негласное наблюдение.

Ильяс показывает ему схему лесных укреплений, просек, завалов, составленную по данным разведки. Внес в нее свой вклад и покойный Меджид. Совместно уточняют ее, наносят каждую тропинку, даже крупные деревья. Надежно блокируются все возможные выходы из аула. Днем на улицах не показывается ни один боец: Алхас не должен заметить ничего подозрительного, иначе ускользнет, испарится, как капля воды под солнцем.

К вечеру караулы удваиваются, конные патрули кольцом охватывают аул. Усиливается и наблюдение за домом муллы. Ночью ударные группы бесшумно занимают исходные рубежи. Все группы смешанные: рядом с красноармейцами — бойцы местного отряда.

На рассвете в лесу раздается выстрел — это прикорнувший алхасовский часовой разглядел кого-то на тропинке. И сразу трескотня, щелканье, татаканье. С веток за ворот людям летят снежные вороха. Крики, стоны, ругань, команды…

Кольцо неумолимо сжимается. Бандиты отходят туда, где меньше огня. Пули останавливают их на опушке. Алхасовцы залегают, накапливаются для прорыва. Выждав какое-то время, дружно поднимаются и бросаются вперед. И вдруг — та-та-та-та…

Ильяс знает, куда метить. Ага, кажется, Ерофей. Что, допрыгался, приятель? Где же Алхас? Где Шеретлуков?

Бандиты снова залегают, ожесточенно отстреливаются. Вот они сбились за деревьями в кучу. Что это? Кажется, тянут вверх руки, машут белой тряпкой.

«У, трусливые псы…» — Ильяс скрипит зубами: Максим предупредил — сдающихся не трогать. Ствол пулемета зарывается в снег.

До вечера бойцы караульной роты и отряда самообороны прочесывают лес, стаскивают к дороге убитых и раненых, оружие, собирают в землянках трофеи. Ильяс и Максим допрашивают сдавшихся. Почти все налицо, нет Алхаса и двух-трех десятков его дружков.

Кучерявые черные языки, прошитые красными искорками, пляшут сегодня над каждым домом. И ни одному хозяину не приходит в голову запирать ворота. Калитки и двери домов теперь снова нараспашку — заходи, прохожий, днем и ночью, тебе всегда рады. Во всех домах веселье. Но всего веселее там, где гостят красноармейцы. Ильяс радушно угощает Максима. Сам почти ничего не ест — кусок в горло не идет.

— Это наши его упустили, — переживает Ильяс. — Неужели испугались? Или у кого-то рука на «своего» не поднялась?

— Ничего, Ильяс, не горюй, — успокаивает Максим. — Теперь Алхас — ноль без палочки, я о нем и думать перестал. Теперь на очереди Улагай. И здесь без тебя не обойдемся.

— Возьмешь на операцию?

— Если согласишься.

— А твое начальство что скажет?

— Не беспокойся, Ильяс.

Максим засыпает сразу же, как только прикасается к подушке, а Ильясу не спится. Он ворочается, вздыхает, с надеждой поглядывает на окно: когда наконец рассвет? В одном из аулов у Алхаса зазноба. Не укроется ли бандит на время у нее? Надо бы проверить. Ильяс размышляет над превратностями судьбы. Отец его вырвал Алхаса из лап смерти, а он бросается под пули, чтобы прикончить этого спасенного. И не выпустит из рук винтовку, пока не сделает этого.

Но вот в комнату проникают долгожданные серые сгустки рассвета. Ильяс не спеша натягивает сапоги, гимнастерку, буденовку и выходит. С крыльца оглядывает свой двор. Посреди его, освобожденный от листвы, но все такой же величественный, горделиво возвышается орех, под ним пустая телега. Пустая ли? В ней как будто что-то зашевелилось. Солдатская привычка срабатывает, и Ильяс прыгает с крыльца наземь, лицом в снег. В то же мгновение гремит выстрел. Ильяс выжидает секунду, другую, вскакивает, боком налетает на телегу, вырывает из приподнятой руки тяжелый многозарядный маузер.

— Вставай! — приказывает Ильяс.

— Если б я мог встать, — хрипит человек, — ты бы не трепыхался… О аллах, неужели это ты, Ильяс?

От удивления Ильяс опускает оружие: перед ним Алхас! Что нужно ему здесь? Зачем притащился? Может, вообразил, что хозяин дома снова спасет его?

На выстрел сбегаются люди, выскакивает с маузером полуодетый Максим. Телега окружена плотным кольцом, мужчины и женщины с ужасом и любопытством разглядывают человека, чье имя много лет наводило страх на всю округу. Это внимание, видимо, льстит атаману, он с усилием приподнимается. Лицо его белее снега. Оглядывается вокруг: ничего не изменилось здесь с тех пор, как много лет назад он покинул этот гостеприимный кров, разве что дерево. Взгляд его задерживается на Ильясе.

— Можешь выбросить, пустой. — Алхас кивает на маузер. — Один патрон берег для этого, Максима. В тебя пальнул по ошибке, прости, брат, буденовка сбила с толку.

Тусклые глаза бандита разыскивают Максима.

— Ты? Упустил я тебя, русский…

Во дворе царит гробовое молчание. Алхас пытается сесть, полушубок распахивается, обнажая окровавленный живот. Максим помогает ему усесться.

— Откуда ты взялся, русский? Ты отнял у меня брата…

Максим молчит. Умирающий не вызывает у него сострадания, как, впрочем, и у остальных. На лицах женщин — нескрываемый страх, во взглядах мужчин — не то злорадство, не то торжество.

Взгляд Алхаса падает на Дарихан.

— Кислого молока бы… — хрипит он. — Все внутри горит…

Дарихан убегает, второпях выносит большой глиняный горшок с простоквашей. Алхас обхватывает его огромными волосатыми ручищами, по двору гулко разносится: буль, буль, буль… Чуть оторвавшись от горшка, тяжело, со свистом набирает воздух и снова пьет. Тело его пронизывает дрожь, горшок поднимается все выше и выше.

— Спасибо, Дарихан. — Он отбрасывает пустой горшок, шарит руками по телеге, достает увесистый кожаный мешок, — Это тебе, Дарихан. Бери же, бери…

Дарихан в ужасе отшатывается.

— Бери, глупая женщина, богатой станешь. Не хочешь? — Алхас швыряет свои сокровища в снег, поворачивается к Максиму:

— Твоя взяла, русский…

— Наша взяла, — вмешивается Ильяс. — Ты же стал зверем.

Глаза Алхаса закрываются. Он с усилием прижимает ладони к животу и резким движением вскидывает руки вверх. Страшные, окровавленные руки. И валится навзничь.

Загрузка...