За Кубанью

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ибрагим начинает терять терпение. Но главный пункт в инструкции гласил: договориться о встрече на любых условиях. И он терпеливо втолковывает:

— Пойми ты, человек, речь идет и о твоей выгоде.

Человек, о выгоде которого так заботится Ибрагим, в упор разглядывает собеседника немного выпученными карими глазами. Под носом, похожим на переспелую грушу, топорщатся лохматые усы, прошитые неровными белыми строчками.

— Я сказал все. Не поеду! Разговор окончен.

Красивое лицо Ибрагима покрывается багровыми пятнами. Черт побери этого Алхаса! Будь его воля, он бы давно плюнул в глаза этому вонючему борову. Но Алхас в планах Улагая занимает видное место, и он обязан переиграть атамана.

— Тебя что, блохи заели? — зло осведомляется Ибрагим.

— Какие блохи? — удивляется Алхас.

— А если не заели, то не вскакивай. Говори свои условия.

Алхас давно понял: к нему явился тот самый человек, который разъезжает с Улагаем. Слухи о полковнике, рыскающем по аулам, давно дошли до Алхаса — ему известно все, что творится в «его» зоне. Верный правилу ни при каких обстоятельствах ни с кем не связываться, ни на кого не работать, он категорически отказывается от встречи с «хаджи», как именует Улагая Ибрагим.

— У меня только одно условие: оставь меня в покое. Я разрешаю тебе уйти из леса, мои люди тебя не тронут.

Кровь приливает к глазам Ибрагима, он на секунду теряет зрение. Хлопнуть его, что ли? Впрочем, это не так просто.

— Послушай, Алхас, — глубоко вздохнув, произносит он. — Дело серьезнее, чем ты думаешь. Увильнуть тебе не удастся. Такой человек, как хаджи, не отступит. Скоро все изменится. Ты адыг, ты должен думать не только о себе, но и обо всем народе.

— Это значит — о князьях? — Алхас щурится, нос его краснеет еще больше. — Смех мне с вами, господами, один смех. У каждого князя для меня приготовлена намыленная веревка.

— Времена меняются, — замечает Ибрагим. — Князьям есть теперь кого вешать и без тебя.

— Да, — соглашается Алхас, — до меня очередь не скоро дойдет. Но дойдет, они меня не позабудут. — Он доволен своей репликой.

— Назначь место и поговори с хаджи, Алхас, тебя от этого не убудет. А выиграть можешь много, очень много. — Оглянувшись, словно проверяя, нет ли кого кроме них в комнате, Ибрагим шепчет: — Скоро шумно тут станет, много крови прольется. Но хаджи помнит своих друзей, учти это, Алхас, править нашей страной будет он. Но запомнит хаджи и врагов и с ними будет беспощаден.

Да, времена меняются, можно оказаться между молотом и наковальней. Алхас тяжело ходит по комнате, взвешивает… Ибрагим рассеянно глядит на него. Собственные слова о том, что хаджи помнит своих друзей, совсем некстати вызвали воспоминание об Астре. Он явственно слышит, как всхрапывает конь, как, задохнувшись от перенапряжения, отчаянно дергает головой. Тревожное ржание, и голова лошади скрывается в черной пучине. Рука Ибрагима дрожит, будто повод вырвался из нее только что…

Алхас тяжело ходит по комнате. «За»… «Против»… Его авторитет в банде до сих пор непоколебим. Но… многие хорошо знают Улагая, сражались под его командованием против красных. Стоит Улагаю обратиться непосредственно к ним, и дело может принять нежелательный оборот. Не будь здесь коренных врагов Советской власти, Алхас наверняка ограничился бы грабежами. Гуляй, душа. Какое ему дело до того, кто в ауле владеет землей. Будь они все прокляты. Но его Чоху, его Ерофеичу, всей его своре это очень не все равно, и поэтому они втягивают Алхаса в политику. И Нуха со счета не сбросишь. Мужественный был человек, только плохой дипломат. Кто знает, как поступил бы Алхас, если бы Нух нашел к нему дорожку, тогда у него еще было два пути. Внезапным взмахом клинка он сам отсек второй путь. Выходит, что и спорить-то не о чем. Раз так, речь пойдет о цене.

— Скажи Улагаю, пусть приезжает. Могу выделить проводника. К нему не поеду.

Включается в торг и Ибрагим.

— Не бойся, уедешь живым, хаджи — человек слова.

Алхас свирепеет, лицо его становится сине-багровым, глаза наливаются кровью.

— Дурак! — хрипит он. — Не понимаешь, что все вы в моих руках.

Ибрагим самодовольно улыбается: этого он и добивался — вывести атамана из себя, что, говорили ему, совсем не просто.

— Есть хорошее местечко — роща неподалеку от перекрестка дорог. Выбирай — днем или ночью, хаджи все равно.

— И мне все равно, — раздраженно бросает Алхас. — Днем, конечно, ночью спать надо.

Время назначено. Ибрагим покидает дом лесника. Алхас провожает его. Кажется, в лесу ни души. Июльский зной сморил бандитов, они укрылись в землянках и ямах, ловко замаскированных дерном. Иной человек пройдет по лесу из конца в конец и не заметит ничего, кроме работящих дятлов. Но наметанный глаз Ибрагима засекает разные мелочи, которые выдают присутствие людей: окурки в траве, десятки едва заметных тропок, разбегающихся во все стороны от дома лесника.

В повозке Ибрагима подремывает Абдулах. Услышав голоса, он поднимается, обматывает шарфом шею до самого рта. «Бедный старик захворал, везем в больницу». Или из больницы — в зависимости от дороги, на которой встретится патруль. На этот случай у Ибрагима и документик припасен, согласно которому он является фельдшером. Но патрули встречаются редко. Повозка с брезентовым верхом беспрепятственно следует из аула в аул. И сейчас никто не чинит препятствий вороной упряжке. Сытые кони, натренированные на перевозке трехдюймовых орудий, строевой рысью несут к Улагаю доброго вестника. Вечером повозка подъезжает к аулу. Ибрагим, любящий пофорсить, на этот раз скромно минует главную улицу и подкатывает к воротам так, словно возвращается с поля после тяжких трудов. Абдулаха в повозке ужо нет — старик свое дело сделал.

Улагай выслушивает Ибрагима, нетерпеливо помахивая носком начищенного до блеска сапога. На его надменной физиономии проступает легкий румянец: полковник доволен.

— Подготовься, — говорит он Ибрагиму, после переговоров сменим стоянку. Пока буду у Алхаса, заедешь в Адыгехабль.

Улагай меняет свое местопребывание часто. В аул приезжает под видом гостя муллы, правоверного, а долго гостить в такое время не принято. Очередной аул уже намечен. Знатного хаджи ждут. Мулла даже поделился своей радостью с соседями: со дня на день ждет родственника из Кабарды. Славный старик, как раз накануне войны совершил хадж в Мекку. Вполне может статься, что кто-либо из соседей в молчаливом хаджи узнает вдруг Кучука Улагая, но и виду не подаст: с таким «праведником» шутки плохи.

Улагай почти не прибегал к маскировке. Ему нравилось иной раз пощекотать собственные нервы. Выйдет перед ужином на аульскую улицу и не спеша пройдется из конца в конец. Прохожий, поздоровавшись с незнакомым хаджи, вдруг остановится, словно наткнувшись на невидимую стену, и тут же ускорит шаг, стараясь придать лицу выражение полного безразличия.

Полковник в таких случаях пытается определить — напугало встречного это открытие или обрадовало? Правда, по первой реакции, тем более у адыга, этого не узнаешь, но все же ему кажется, будто большинство попросту удивлено. Впрочем, сейчас не до отвлеченных рассуждений. Улагая тревожит встреча с Алхасом. Ему необходимо подчинить себе эту банду не потому, что она является серьезной боевой единицей. Сотня-другая сабель решающего значения иметь не будет, хотя и на дороге не валяется. Но на Алхаса держат равнение главари десятков мелких банд, а все вместе — это уже сила. Не подчинится Алхас — не добьешься повиновения и этой мелюзги. Задача Улагай — поднять в адыгейских аулах контрреволюционное восстание в момент наступления Врангеля на Кубань. Полковник понимает — начать бунт нетрудно. Но руками нескольких головорезов власть в аулах не удержишь. Судьбу восстания решит народ, без его поддержки восставшие окажутся в положении всадника, вскочившего вместо лошади на дикого кабана. Главное в подготовке к восстанию — поссорить народ с новой властью.

Ничего замысловатого в этом плане нет, но осуществить его без вооруженной поддержки невозможно. И потому первый пункт плана — создание десятка крупных банд. Одна есть — алхасовская. Другие, мелкие, станут ядрами будущих крупных соединений. Банды будут переименованы в повстанческие отряды. Опираясь на них, Улагай добьется того, что во многих аулах, особенно отдаленных, советские законы выполняться не будут. Если взяться с умом, тонко, то можно Сделать так, что завопят даже те, кто еще вчера поддерживал революцию. Наиболее строптивые начнут жаловаться. Куда? Кому? В горскую секцию Екатеринодарского исполкома. Почистить ее, посадить там верных людей, войти в контакт с адыгейской интеллигенцией — значит оградить адыгов от воздействия новой власти.

«Счастье, — думает Улагай, — что Зачерию удалось проникнуть в секцию. Зачерий — это лодка, снующая меж враждебных берегов. Пяток таких помощников — и адыги перестанут искать правды в городе».

Переговоры с Алхасом — важная часть операции по созданию вооруженных сил и взрыву коммуникаций между красными и адыгами. Бело-зеленые должны доказать, что новая власть — фикция. Улагай скрупулезно продумал план беседы, даже сделал наброски на листке: «27 июля 1920 года. Встреча с А. Спокойствие. Придется подать ему руку».

Крытая повозка плывет по пыльной дороге. Улагай удобно устроился в задке — он лежит в пахучем гнезде из сена. В изголовье мешок с каким-то никому не нужным тряпьем. Если мешок чуть-чуть повернуть, из-под него выглянет ствол ручного пулемета. Короткая остановка, и — тра-та-та. Впрочем, можно косить и на ходу. Свобода есть свобода, и Улагай так просто с ней расставаться не собирается, смерть лучше, чем плен. Он не сомневается: обращаться с ним будут так, что сам на себя руки наложишь.

На перекрестке дорог повозка останавливается, седоки выскакивают поразмяться. Ибрагим подходит к пастуху в черной бурке, который неподвижно, словно памятник, стоит на бугре, опершись о герлыгу. Они перебрасываются короткими фразами, и повозка мчится дальше. На опушке леса еще одна встреча. Человек не то пасет, не то куда-то гонит корову. Ибрагим едва не наскакивает на него.

— Можете не задерживаться, все в порядке, — шепчет незнакомец.

— Пойди к мулле, предупреди; сегодня ночью состоится встреча, там, где условились.

Улагай из глубины повозки внимательно оглядывает лесную опушку. Ничего подозрительного. Торопиться незачем, по лесу кони идут шагом.

— Ибрагим! — Улагай соскакивает на упругий ковер из дерна. — Веди его сюда, — приказывает он.

Повозка проскакивает вперед. Улагай достает из заднего кармана галифе крошечный браунинг, досылает патрон и прячет оружие за борт просторной черкески из дорогого синего шевиота. Чуть что — приложи руку к сердцу в знак уважения и пали без промаха.

Улагай с удовольствием расхаживает по дерну — разминка необходима: десять шагов вперед, десять — назад… Десять вперед… Стоп, у самой ноги — муравейник. Тысячи маленьких существ снуют взад и вперед. Одни тащат ко входу всякую всячину, другие разыскивают что- то. А ну, как это получится? Каблуком сапога он закрывает едва заметный вход. Муравьи начинают вертеться вокруг каблука.

— Ну-ка, попрыгайте…

Один муравьишка, словно смекнув в чем дело, подлезает под каблук — очевидно, какой-то проход остался. Улагай поднимает каблук. О, как они обрадовались. Не очень спешите, трудяги, каблук полковника опускается на прежнее место, с силой вдавливается в землю. Носок приподнимается. Вправо-влево, вправо-влево… Поищите-ка теперь вход, голубчики. Он снова расхаживает по поляне. Ему мерещатся люди с красными звездами на шлемах. Губы его плотно сжаты, подбородок выдается вперед. Вот так бы их, этих, в шлемах… Всех бы до единого. Скорей бы. Уж пусть не жалуются, когда придет его час, их спор может разрешить только пуля. Или петля.

На тропинке появляется повозка с Ибрагимом, за ней цугом — несколько всадников. Первый спешивается и подходит к Улагаю. Секунду они смотрят друг на друга. Улагай невозмутим, даже чуть-чуть приветлив, но в душе его клокочет негодование: Алхас — типичный пропойца. Грушевидный нос, как кусочек географической карты, изображающей Гималаи, — темно-коричневая масса с кровавыми прожилками, синюшные щеки… Преодолев чувство брезгливости, Улагай протягивает Алхасу руку.

— Салам, хаджи, — добродушно улыбается Алхас.

Атаман доволен — колебания князя понятны ему.

Протянутая рука — знак временного признания. Он немало слышал об Улагае, но все же полагал, что встретит его в окружении большой свиты. Ну хоть с полдюжины человек. А он — один. Такой слопает и не подавится. Надо быть настороже, и, конечно, побольше самостоятельности. Никаких уступок!

— Присядем? — Улагай указал на поросшее мхом бревно. — Я давно хотел с тобой познакомиться.

Алхас воспринимает эти слова весьма своеобразно: он хохочет, показывая крупные, как ногти, желтые зубы. Смех его прокатывается по лесу, словно дальний гром.

— Что с тобой? — не выдерживает Улагай.

— Слышал я, что именно тебе поручали в тысяча девятьсот шестнадцатом году поймать меня. И еще собирался я с тобой познакомиться, когда ты гостил у князя Пшизова, мы тогда случайно разминулись.

— Я имею в виду не прошлое, а настоящее, — холодно замечает Улагай. — Тогда было одно, теперь другое. Время все изменило. Теперь мы равны, и у нас одинаковые обязанности перед народом.

— Мы равны только наполовину, — уточняет Алхас.

— Почему наполовину?

— Ты — пши, я — пшитль[3]. Разве ты забыл об этом?

Улагай чувствует, что инициативой овладел Алхас и разговор принимает весьма нежелательное направление.

— Э, забудь ты об этом, — досадливо морщится он. — Я уже говорил, да ты и без меня знаешь: сейчас другое время. Есть у тебя какие-то мечты? Что ты больше всего любишь?

— Больше всего люблю хорошо пожрать. И выпить. И поспать с бабой. И чтобы баба была толстозадая… — Алхас в упор смотрит на Улагая: как-то князь проглотит эту пилюлю?

— В таком случае мы еще ближе, чем ты думаешь, — снисходительно улыбается Улагай. — У нас много общего. Если бы ты согласился быть моим гостем, я бы мог доказать тебе, что недостатки очень часто сближают людей куда больше, чем достоинства.

Что-то мудреное. Алхас не привык утруждать себя разбором таких сложных предложений. Но все же кое- что понял.

— Но пока тебе некуда меня приглашать… Понимаю, князь. Ну что ж, поехали ко мне, за столом обо всем договоримся.

Секундная, едва заметная пауза. «Не ловушка ли?» — соображает Улагай. И тут же отбрасывает это предположение. Нет, он ничем не рискует, зато увидеть может многое.

— Согласен! — Улагай поднялся. — Но условие: поеду к тебе. один. Ибрагим отправится по делам, а потом заедет за мной.

Алхас бросает на князя взгляд, полный уважения. Простой человек, он путает смелость с холодным расчетом.

— Эй, Аюб!

К ним подлетает юный всадник. Он таращит глаза на человека, имя которого ему известно с детства: вот он какой, Улагай!

— Поедешь с Ибрагимов на повозке. Выполняй его приказания.

Улагай вскакивает в седло. По лесу Алхас следует за ним. На опушке они останавливаются. Весь путь ехали не спеша, мирно беседуя.

— Вообще-то, с князьями мне не по пути, — признался Алхас. — Но ты мне нравишься. Рад, что наши дороги тогда не сошлись. Поговорим о деле. Что ты хочешь получить? Зачем я тебе?

— Я хочу, чтобы ты выполнял мои задания. Главное — нарушить связь аулов с городом, парализовать Советскую власть в аулах.

— Понятно. — Алхас придержал коня. — Если бедняк успеет получить землю, тебе тут делать нечего будет.

— Это еще как сказать, — нахмурился Улагай. Он возлагал большие надежды на национальные и религиозные чувства адыгов.

— Ладно, — махнул рукой Алхас. — Что будет со мной после победы? Смогу я спокойно дожить свой век?

— В почете будешь, — заверил его Улагай. — Служба своему народу в решающий час искупает все прошлые грехи. Как глава адыгейского государства я буду ориентироваться на Запад. Да, да. В правой руке кнут, в левой — пряник.

— Не заглядывай так далеко, Кучук, — заметил по простоте своей Алхас. — Когда дело дойдет до дележки, тебя могут и оттеснить — многие любят загребать жар чужими руками.

Улагай замолк. Ему показалось странным, даже зловещим, что бандит, с которым он связался только в силу безвыходных обстоятельств, которого надеялся использовать именно для загребания жара под свою сковородку, высказал мысли, неотступно тревожившие его самого. Что сейчас делает Султан-Гирей?

Задумался и Алхас. Действительно, служба народу в решающий час искупает прошлые грехи. Скрутить сейчас Улагая, доставить вместе с Ибрагимом в ЧК, разоружить белогвардейцев… Но тут перед глазами мелькнуло полное презрения лицо Нуха. В ушах зазвучали его укоризненные слова: «У нас один язык, и мы поймем друг друга». Зачем он пустил в ход клинок? Не лучше ли было договориться с Советской властью? Э, что после драки гадать. Уж теперь-то наверняка поздно, Нуха ему не простят.

А тем временем повозка с Ибрагимом и Аюбом не спеша двигается вперед. Ибрагим блаженствует, развалившись в сене.

— Ты, желторотый, — лениво позвал Ибрагим.

Аюб слегка повернул голову.

— Не обижайся, друг, — примирительно добавил Ибрагим. — Я тоже был желторотым, когда впервые взял в руки винтовку. А теперь кое-что узнал. Даже больше, чем кое-что.

Повозка добирается до развилки. Не получив никаких указаний, Аюб сворачивает влево.

— Нет чутья, желторотый, — протянул Ибрагим. — Направо.

— Направо — Адыгехабль. — В голосе Аюба Ибрагим различает новые оттенки. Пожалуй, это уже не любопытство, а радость. Значит, парень из этого аула. Ибрагим бывал там не раз, знаком со всеми богатеями, их сыновьями. А этого не знает.

— Кто твой отец? — осведомляется Ибрагим.

— Нурбий, — с некоторым удивлением произносит Аюб. — Ты что, знаешь его?

Вот простота. Черт их, всех этих нурбиев, запомнит.

— Сколько земли?

— Удобной пять десятин и десятина всякой ерунды.

Ибрагиму не ясно, что этому парню нужно в банде. Дезертир? Аюб отрицательно мотает головой — его не вызывали. — Желторотый! — выносит окончательный приговор Ибрагим. — Каким же ветром занесло тебя к Алхасу?

Каким ветром?

Аюб не знает, что ответить этому дотошному человеку. Биба говорила ему — не туда пошел… А вышло так. Ночью прибежал его друг Карох, вызвал во двор и что- то нашептал на ухо. Спросонья Аюб понял только одно: идем со мной, жизнь будет, какая другим и не снилась. Аюб заколебался было. «Эх ты, трус, — выругался Карох, — товарища в беде покидаешь». Аюб не стал спорить и последовал за Карохом. Но разве в этом кому-нибудь признаешься?

— Попал, и все… — сказал — и пожалел: понял, что сморозил глупость — действительно, желторотый птенец, вывалившийся из гнезда чуть раньше, чем оперился.

Ибрагим глядит на Аюба «по-улагаевски» — прищурясь. В последнее время он незаметно для себя стал перенимать внешние приметы поведения своего начальника. «Попал, и все…» Странный ответ. Каждый человек должен знать, куда и зачем идет. Ибрагим свою дорогу выбрал сам. К Улагаю он привязан, как темляк к шашке. Улагай его произвел в корнеты, приблизил, посвятил во все свои тайны. Он верит — Улагай любит его, как младшего брата. А уж он за Улагая готов пойти на любые пытки. Или атаман Фостиков. У того свои счеты с Советской властью — на одной земле им тесно, ставит ва-банк — или-или. А этот, желторотый? Глупость какая- то: попал… Он выпытывает у Аюба детали его побега к Алхасу и еще больше удивляется.

— Карох с кем-то поругался. С Нухом, кажется, с бывшим председателем, которого Алхас рубанул. Рассказать подробно не успел — во время перестрелки убили Кароха.

Аюбу хочется добавить, что он уже давно сожалеет об опрометчивом поступке, что ему хочется домой, но вовремя спохватывается: ничего хорошего эта откровенность не даст.

— Девка у тебя есть? — интересуется Ибрагим.

Аюб краснеет.

— Э, да ты действительно Желторотый. Спеши, а то ухлопают, как Кароха, и бабы не попробуешь.

Аюб совершенно растерялся: с этой Бибой узнаешь что-нибудь… Попробуй подступись к ней. Однажды попытался было, так стукнула, что вся смелость из головы вылетела. «Сегодня все решим», — думает он с ожесточением.

Начинает смеркаться.

— Как там у вас насчет жратвы? — допытывается Ибрагим.

— Найдется, — с некоторым колебанием отвечает юноша. — Конечно, не особенно… Сам знаешь — перед урожаем.

— Тпру… — командует Ибрагим. — Сворачивай к реке, поужинаем.

Аюб слегка отпускает лошадей. Тем временем Ибрагим достает из-под сена потертый саквояж и раскладывает на траве разную снедь, заставляет Аюба хлебнуть из своей фляги.

Перед дальнейшей дорогой Ибрагим снимает брезентовый верх и поворачивает мешок с тряпьем так, что одним краем он оказывается на борту повозки. Передняя часть мешка у него на коленях.

— Теперь не спеши. И никого не бойся. Возле тополей сворачивай в поле, поедем задами.

— Да у нас в ауле не только ночью, и днем никого не останавливают. И кому останавливать председатель-то теперь свой.

Вот что значит хороший глоток спирта. Аюб вдруг осознает то, о чем раньше и не догадывался: он храбрый парень, ему все нипочем. Язык так и чешется, так и чешется, ему хочется рассказать Ибрагиму, какая она занятная, эта Биба. Она и не отталкивает его, и близко не подпускает. Ладно, так было. Уж сегодня они наверняка договорятся. А нет — ко всем чертям. Аюб больше не позволит водить себя за нос.

— Бери правее, в жнивье, — слышится голос Ибрагима.

Правей так правей, Аюбу все равно. Больше он ждать не намерен. Не одна она на свете… Вот и его дом. Оставив карабин в повозке, Аюб перелезает через родной плетень, распахивает ворота, пропускает вороных. Ибрагим входит в тесную кунацкую. При тусклом свете коптилки отец Аюба Нурбий кажется старым, изможденным нуждой человеком.

— Сейчас что-нибудь сварганим, ребятки, — говорит он. — Спасибо, что не забываете.

Нурбий принимает Ибрагима за одного из дружков непутевого сына. Что ж, тем лучше. Но Аюба это не устраивает. Отец должен знать, что у него в гостях не кто- нибудь, а главный помощник полковника Улагая — знаменитый Ибрагим. Кто знает, что еще наболтал бы Аюб, если бы Ибрагим не сжал железной пятерней его руку чуть повыше кисти. Аюб осекается на полуслове.

— Мы есть не хотим, — вежливо извиняется гость. — Ваш сын немного выпил и все перепутал. Я фельдшер, у меня во фляге спирт. Увидел на дороге парня, подвез… — Он достает какую-то бумагу.

— Фельдшер, и ладно, — отмахивается от бумаги Нурбий. — Я ведь неграмотный, мне все равно.

— Мы немного погуляем по аулу и скоро вернемся. Пусть к повозке никто не подходит.

— Аллах с ней, — пугается Нурбий. — Будь спокоен, я ее сам охранять буду. Но, может быть, вам лучше никуда не ходить? В аул сегодня прибыли из города вооруженные люди.

Ибрагим подробно расспрашивает, на чем приехали, сколько, чем вооружены, что делают, где остановились.

— Мы все же прогуляемся, — говорит он. — Скоро вернемся.

За воротами обе фигуры сливаются с ночной темнотой. Идут медленно, Ибрагим придерживает Аюба за локоть. Ни одного встречного. У дома муллы Ибрагим оставляет своего спутника.

— Лезь в кусты, жди. Ни с кем не болтай.

Он стучит в калитку: раз-два-три, раз-два-три… Она мгновенно пропускает гостя. Буквально через минуту Ибрагим выходит.

— Теперь домой, Аюб, к девчонке завтра сбегаешь.

— Подожди хоть десять минут, — просит Аюб. — Это рядом, скажу два слова и уйду.

— Ладно, пошли.

На всякий случай, по совету Ибрагима, подбираются к дому Лю огородами. В маленькой кунацкой — огонь. Ого, у них гости. Может, у Бибы жених объявился? Пока он там воюет, у него невесту уведут. Он подкрадывается к кунацкой. Так и есть — жених! Надо же было оставить карабин в повозке. Аюб приглядывается. Эге, их двое, и один — русский. В углу винтовки, наверное, тех, что приехали.

Возвратившись, Аюб докладывает Ибрагиму обстановку.

— Нужно немного подождать, — решает тот. — Может, твоя девчонка сама выйдет, кликнешь.

Проходит несколько минут, и дверь домика отворяется.

— Она! — шепчет Аюб. — Смотри, какая красивая! Очевидно, у влюбленных зрение сильно обостряется.

Ибрагим не успел ничего разглядеть: черная тень движется по двору.

— Биба! — едва слышно окликает Аюб. — Биба! Тень замирает, прислушивается, нерешительно направляется к огороду, готовая в любую минуту отпрянуть в сторону, скрыться, поднять тревогу.

— Ты, Аюб? — Биба делает еще несколько шагов. — Я не пойду дальше.

Теперь и Ибрагиму кое-что заметно. У нее приятный голос, тонкая фигурка. Видно, девка что надо.

— Хочу поговорить с тобой, — нерешительно бормочет Аюб. — Скажешь ты мне что-нибудь определенное или нет?

— Хочешь поговорить, заходи в дом.

— У тебя гость… — ревниво замечает Аюб.

— Он тебя не тронет, не бойся. Это Максим.

Ибрагим автоматически отмечает в памяти: «Максим, русский. Его знают и не боятся».

— Я не один… — вдруг выпаливает Аюб.

— Сколько же вас? — Биба делает решительный шаг назад.

— Со мной товарищ.

— Заходите оба. Ну, ладно, тут постоим. Где он? Ибрагим, нащупав в кармане револьвер, выступает вперед. Они втроем подходят к калитке. Ибрагим разглядывает девушку. В темноте она кажется слишком смуглой. Но вот она поворачивается лицом к двери, теперь на нее падает тусклый свет. Ибрагим тяжело дышит: этот сосунок прав — такие красавицы встречаются не каждый день.

— Говорите, я погуляю, — решает Ибрагим. На глазах у такой девушки он не может шнырять огородами, как последний трус.

Разговор короткий. Ровно через минуту Аюб подходит к Ибрагиму. Сильно хлопает дверь дома.

— Уже? — удивляется Ибрагим. — Что-то быстро…

— А чего тянуть… Сказал, что мне у нее нечего делать.

— Это серьезно? — В голосе Ибрагима нескрываемый интерес.

— Сказал, и все! — хорохорится Аюб. — Мало баб, что ли…

Дальше идут молча. Во дворе все как и было — рядом с повозкой расхаживает Нурбий, лошади жуют сено.

— Поужинайте, ребята, — приглашает старик. — Все готово.

— Торопимся, отец, извини, — произносит Ибрагим.

Выходит худенькая женщина, сует Аюбу торбу с харчами. Губы плотно сжаты, сухие глаза: адыгейка на людях не может проявлять свою скорбь — на все воля аллаха, слезы оскорбляют его.

Аюб садится в повозку.

— Постой, — говорит Ибрагим, словно вспомнив что- то. — Ты ведь хотел передать отцу деньги. — Он сует Аюбу какой-то сверток и толкает парня под бок. — У них сегодня жалованье давали, — добавляет он. — А деньги ему там не нужны.

Сверток переходит к Нурбию.

— Держи свой карабин, Желторотый, — сердито шипит Ибрагим, когда они выезжают на улицу. — Может пригодиться.

Сам он пристраивается к пулемету. Но вот аул позади.

— Послушай, Ибрагим, зачем дал деньги отцу? Это нехорошо, я скажу, что деньги не мои.

— Дорогой мой! — хохочет Ибрагим. — Да понимаешь ли ты, кто ты? Ты бандит, ты должен грабить, понимаешь? Убивать и грабить. А ты от чужого отказываешься. Награбишь — отдашь.

Аюб таращит глаза. Дальше едут молча.

В доме лесника дым коромыслом. Улагай пьян, Алхас такой же, каким был днем. Говорят, желудок у него словно бурдюк — лей сколько хочешь, результат один. На третьем стуле — Ерофей. Красными осоловелыми глазами разглядывает он Ибрагима, на лице — тупость, равнодушие.

— Ну что там, какие новости? — Улагай щурится еще больше, чем всегда. — Говори, у меня от друзей секретов нет. И знай — отныне Алхас мой заместитель. Если меня убьют в бою, передаю командование народному герою Алхасу. Говори же, что там?

— Передали три слова: «Готовься радостной встрече».

— Понятно… Какие новости в ауле?

— Сегодня туда прибыла вооруженная группа из города.

— Уничтожить при возвращении, — медленно произносит Улагай. И вдруг, ожесточаясь, добавляет: — Изрубить в крошево!

— Сделаем, — обещает Ерофей. — Пошинкуем, как на засол.

Ибрагим присаживается к столу. Алхас наливает ему вина. Подняв бокал, Ибрагим глядит на рубиновую влагу. На ее поверхности, словно выплыв из глубины, появляются сторожкие, пугливые глаза, затем и лицо, готовое вспыхнуть как факел. Нет, она вовсе не смугла, так в темноте показалось. Лицо ее прекрасно, таких девушек он никогда не встречал.

— Так что передали? — вдруг спохватывается Улагай. Лишь сейчас он осознал, что Ибрагим сообщил ему нечто чрезвычайное.

Ибрагим с удивлением глядит на начальника.

— Готовься к радостной встрече, — повторяет он и поднимается. — Вы приказали мне в два ночи напомнить об отъезде. Уже два, зиусхан.

— Знаю, свиное ухо, знаю. Посплю немного, и поедем.

Алхас ногой толкает дверь в другую комнату, Улагай валится на постель.

— Свой в доску, — резюмирует Ерофей.

Алхас занят непривычным делом: думает. Конечно, и сейчас еще есть шанс: Улагай — крупная птица, с таким трофеем его могут простить. Конечно, посадят… А вдруг у Улагая получится? Тогда живи, не знай горя. А лучше всего в разгар драчки сунуть драгоценности за пазуху и податься в Турцию — каждый отвечает за себя.