За огненной чертой

Партизанские отряды занимают города

Мы понимали, взять Ельню будет не так просто: она являлась опорным пунктом противника на важном пути из Смоленска к линии фронта. Ее обороняли части 221-й охранной дивизии гитлеровцев. Поэтому с одной стороны, мы тщательно разрабатывали план нападения на город, а с другой — старались укрепить полк.

Вскоре все бойцы приняли партизанскую присягу. Принимали ее таким же порядком, как в армии. В день принятия присяги во всех подразделениях полка состоялись митинги.

Как ни странно, мы ни разу не видели свой полк в полном составе. Во-первых, подразделения были разбросаны на многие десятки километров, а весь полк занимал территорию, на которой насчитывалось более 250 населенных пунктов. Примерно такую же по площади территорию мы контролировали своими силами и силами групп самообороны. Общая протяженность передовых партизанских постов (внешняя линия обороны партизанского края) равнялась примерно 150 километрам. Во-вторых, снимать с постов и позиций все подразделения было опасно: враг мог напасть в любое время. Так что даже для принятия присяги мы не могли собрать подразделения в одном месте и одновременно.

Но можно представить, какую внушительную и живописную картину увидели бы мы, построив весь полк. Ведь это четыре с половиной тысячи человек, вооруженных самым различным образом, одетых кто во что горазд — в шубы, шинели, ватники. Встречались партизаны в опорках, прикрепленных веревками или телефонным проводом, и «счастливчики», щеголявшие в немецких полковничьих мундирах или шинелях.

Лазовцы не носили красных ленточек на шапках, как это было принято во многих других отрядах. Впервые я увидел такие ленточки на головных уборах не в тылу врага, а в Москве на улице Горького в конце 1942 года.

Готовясь к нападению на Ельню, мы четко организовали телефонную связь с подразделениями. Для этого использовали телефонные линии, оставшиеся от довоенного времени, и провели много дополнительных полевых телефонных линий. В результате все подразделения были связаны со штабом полка.

Всерьез занялись и налаживанием артиллерии. В полку было до шестидесяти различных артиллерийских орудий и крупнокалиберных минометов (полковых и батальонных). Правда, пушки, как правило, не имели прицелов, но партизаны уже приладились стрелять и без них, хотя, конечно, недостаточно точно. Илья Петрович Кошаков, хорошо знакомый с артиллерийским делом офицер, был назначен заместителем командира полка по артиллерии.

Читателю может показаться странным, но наш полк располагал девятью танками, в том числе такой отличной машиной, как Т-34. Все эти танки партизаны обнаружили зимой в болотах, вытащили, отремонтировали, и таким образом в наших руках оказалась довольно внушительная сила. У командира полка появился даже заместитель по бронетанковым силам — капитан Василий Петрович Клюев, в прошлом танкист.

С Большой земли нам подбросили бензин, аккумуляторы. Снарядов и патронов для танковых пушек и пулеметов было вполне достаточно. Отремонтированные и опробованные танки мы незаметно перегнали ночью в укромные места и замаскировали там на всякий случай. Все, что было связано с танками, делалось в большой тайне. Действовали по пословице: «Чего не надо знать врагу, не рассказывай и другу».

В дополнение к двум госпиталям, функционировавшим в Клину и Мутище, организовали еще три — в Старых Луках, Князевке, Заболотье.

Незадолго до Ельнинской операции в наш полк прибыл с Большой земли батальонный комиссар Александр Иванович Разговоров, направленный политическим управлением Западного фронта. Александр Иванович сыграл в жизни партизанского полка имени Сергея Лазо гораздо большую роль, чем та, которая предназначалась ему при отправлении в наш партизанский край. Высокого роста, красивый, стройный, с вьющейся шевелюрой, принципиальный и умный человек, он помог командованию полка по-новому взглянуть на целый ряд вещей, которые прошли бы незамеченными, если бы не острый глаз этого опытного и грамотного политического руководителя.

Например, как-то незаметно из-под контроля командования полка и райисполкома (в первое время его возглавлял Иван Павлович Гусев) стало выпадать самогоноварение. До войны, как я уже говорил, колхозники в нашем районе жили хорошо. Богатый урожай 1941 года, хотя и с горем пополам, но был убран. При этом рожь из-за октябрьского наступления гитлеровцев на Москву почти целиком осела на месте. Одним словом, хлеба имелось довольно много. Но требовалось его еще больше: ведь на территории Ельнинского района, в котором произошло фактически всенародное восстание против оккупантов, действовало почти десять тысяч партизан. Такую армию надо было прокормить.

Оккупанты же требовали, чтобы в

«интересах всего немецкого народа обязательно работали бы бывшие колхозные предприятия (общий двор). Нельзя допускать перерыва их деятельности, как коллективных хозяйств, с тем, чтобы при любых обстоятельствах гарантировать сбор урожая».

Другими словами, фашистские захватчики были заинтересованы в сохранении организованной формы хозяйства, но, разумеется, не в интересах населения. Так им было удобнее грабить народ.

Оставшиеся на оккупированной территории коммунисты сделали все, чтобы не допустить коллективной уборки хлеба. Его распределили еще на корню, каждый убирал свою «нивку» и, обмолотив, надежно прятал зерно. Эта мера и помощь партизан в срыве немецких заготовок принесли хороший результат: оккупантам зерно не досталось. Зато для партизан колхозники открыли свои тайники, и первое время мы не ощущали серьезных затруднений с хлебом. В дальнейшем, по мере установления более тесных контактов с местными жителями, они все чаще стали угощать партизан самогонкой, а некоторые из тех, что пооборотистей, стали даже менять самогонку на различные трофейные вещи.

Все это произошло как-то постепенно, исподволь. Сначала мы не придавали особого значения тому, что партизан иногда выпьет чарку. Затем стали поступать все более тревожные сигналы. Были даже случаи, когда на этой почве гибли люди.

Вот пример. На посту стоит часовой. Он слышит: кто-то идет. Следует окрик:

— Стой! Кто идет?

В ответ раздается:

— Рус, хенде хох!

Часовой, не задумываясь, посылает автоматную очередь и — все кончено. Боевая тревога, партизаны готовы к бою. Однако никаких немцев нет. При проверке оказалось, что один из наших бойцов, возвращаясь под хмельком из «гостеприимного» дома, решил попугать часового. «Шутка» окончилась трагически: из-за собственной разболтанности погиб хороший человек.

С подобными явлениями надо было немедленно покончить, они таили в себе страшную опасность для всего полка. Во-первых, это могло привести к разложению дисциплины, а во-вторых, из-за самогоноварения мы могли вскоре остаться без хлеба. И так с марта 1942 года партизаны стали получать всего по 200–250 граммов хлеба в день. Вволю ели хлеб только раненые.

Наметившуюся опасность своевременно обнаружил батальонный комиссар Разговоров. Райисполком тут же принял постановление, категорически запрещавшее самогоноварение. К гражданам, нарушавшим постановление, применялась такая мера, как конфискация имущества, и в особенности хлеба.

В начале апреля по полку был издан приказ, в котором говорилось:

«В целях борьбы с самогоноварением приказываю:

1. Категорически запретить самогоноварение и употребление самогона...

2. Партизаны, нарушившие настоящий приказ, подвергаются немедленному аресту и наказанию вплоть до расстрела.

3. Возложить персональную ответственность за проведение в жизнь приказа на комбатов и комиссаров батальонов».

Отрадно отметить, что партизаны правильно реагировали на приказ. За все время существования отряда было всего два-три случая, когда приказ по полку и постановление райисполкома оказались нарушенными. Но к крайним мерам наказания прибегать не пришлось. Провинившиеся лишь несколько суток просидели на гауптвахте в бане.

Однажды, уже после появления приказа, я вернулся из дальней поездки по батальонам. Ни Казубского, ни Зыкова в штабе не оказалось. Они тоже были где-то в подразделениях. Зашел в штаб, стал раздеваться в прихожей. Слышу, во второй половине избы кто-то распевает: «Бывали дни веселые, гулял я молодец...» Я спросил у дежурного, кого угораздило вспоминать веселые денечки.

— Харлампович загулял!

— Как так?

— Да выпил где-то, вот и распевает. Он уже и плакать пробовал. Заливался, старый, горючими слезами, что его не понимают.

С грозным видом я зашел в избу. Неутомимый штабной труженик Владимир Иванович Четыркин лукаво улыбался, ожидая, что будет. А сильно захмелевший Харлампович сидел за столом и в песне жаловался: «Теперь моя хорошая забыла про меня».

— Товарищ Самсонов, в чем дело?! Что это за концерт в штабе полка?!

— А, комиссар, привет тебе от старого партизана. Ты, комиссар, молодец — это я точно говорю, — заплетающимся языком плел Харлампович. — Я тоже таким молодым был. Буйная ты головушка, комиссар.

— Ты никак пьян, Харлампович?! — прервал я излияния Самсонова.

— Да что там! Чарочку выпил, и только... По-твоему, значит, пьян? Нет, Харлампович пьяным не бывает.

И дальше все в том же духе. Меня взорвало:

— Как это — чарочку? Приказ знаешь? Какой же пример подаешь другим? Выходит, остальным выпивать нельзя, а Харламповичу можно? Сейчас же пойдешь под арест.

Харлампович пришел в негодование:

— Меня, старого коммуниста, в баню? Да я в партии состоял и Советскую власть устанавливал, когда тебя и на свете не было! Да за что же в баню?! Где Батя? Позорить меня перед партизанами?! Не выйдет, комиссар!

— Знаю, Харлампович, ты действительно старый коммунист и хороший партизан. Но в баню тебя все же посажу. Тем более что тебя знает весь полк, тобой гордятся. А Батя тут ни при чем. Приказ он тоже подписывал и нарушать его не позволит.

Я вызвал караул, Харламповича увели.

Ночью приехал Казубский. Ему уже кто-то сказал, что комиссар посадил под арест Харламповича. Как и все мы, Василий Васильевич любил и уважал этого справедливого и очень хорошего партизана.

Впервые видел я Казубского в таком гневе. Тогда же в первый и последний раз мы с ним немного повздорили. Он настаивал, чтобы я немедленно выпустил Харламповича.

— Если сейчас же не освободишь, то освобожу я сам, — резко сказал Василий Васильевич.

Я ответил, что освобождать арестованного сегодня не буду и, думаю, что Казубский этого тоже не сделает. Не станет же командир полка подрывать авторитет своего комиссара, а главное, авторитет собственного приказа. Сговорились на том, что я сам завтра выпущу на волю Самсонова. Так и сделали. Харлампович на меня долго дулся, потом прошло. Батя в душе, конечно, считал, что я прав, но уж больно жалко было ему Харламповича. Этот случай показал партизанам, что пощады не будет никому, и сослужил нам хорошую службу.

Встречались у партизан и другие слабости. Бывало, что отдельные бойцы и даже командиры значительно преувеличивали свои успехи, число жертв противника. С помощью Разговорова и Осташева мы обнаружили такого рода приписки. Произошел крупный разговор. Виновных строго наказали.

Впредь мы не верили на слово, а требовали неопровержимых доказательств. И разведданные составлялись с исключительной добросовестностью.

Твердая линия на укрепление дисциплины в полку, которую с особой настойчивостью мы начали проводить по совету Разговорова, оказалась единственно правильной накануне такого события, как нападение на Ельню. И командование и рядовые партизаны видели в Разговорове политического наставника и военного советчика. Имея особые полномочия, он подчинил себе группу, прибывшую с капитаном Осташевым, и держал непосредственную связь с командованием фронта через рацию Присухи.

Накануне штурма Разговоров в телеграмме в штаб фронта высказал соображение, что для оживления боевой деятельности полка имени Сергея Лазо было бы целесообразным отдать ему приказ на занятие Ельни. Командование поддержало это. Чтобы обеспечить полный успех предстоящей операции, командование фронта по рекомендации Разговорова одновременно приказало партизанскому полку имени 24-й годовщины РККА и полку народных мстителей Глинковского района[5] (одним батальоном) оказать нам поддержку.

Согласовав с Разговоровым, штаб полка имени Лазо издал приказ, в котором определялись задачи не только наших батальонов, но и соседних полков во время атаки на Ельню. Но это были самостоятельные партизанские части, формально наш приказ не имел для них силы закона, а связаться с ними и разработать совместный план мы не могли. Учитывая это, Разговоров откомандировал в полк имени 24-й годовщины РККА капитана Осташева, который и должен был выполнить эту миссию, а также координировать действия партизанских отрядов.

С полком имени 24-й годовщины РККА, с партизанскими частями, входившими в соединение «Дедушка», а также с группой войск генерала Белова и 4-м военно-воздушным корпусом генерала Казанкина у нас не было не только телефонной связи, но и связи по рации. Нас разделяли железная дорога Смоленск — Мичуринск и шоссе Спас-Деменск — Ельня, контролируемые немцами.

Еще 1 марта главнокомандующий Западным фронтом прислал генералу П. А. Белову распоряжение о том, что ему подчиняются все партизанские отряды, действующие в районе его группы. Мы не знали об этом распоряжении. Однако перспектива действовать в тылу врага совместно с регулярными частями Красной Армии, подчиняться командованию группы войск генерала Белова была для нас весьма заманчивой. Фактически же из-за отсутствия регулярной связи с Беловым мы продолжали действовать самостоятельно и все необходимые указания получали еще долгое время непосредственно из штаба Западного фронта.

По настоящему же не были подчинены Белову и партизанские отряды, с которыми он имел локтевую связь. Например, 9 марта генерал Баранов из группы войск генерала Белова радировал в Западный фронт:

«Партизанский полк Гнездилова (полк имени 24-й годовщины РККА. — А. Ю.) с 26 февраля стоит на месте.

Мои приказы не выполняет, мотивируя, что задачу имеет от Западного фронта. Прошу Ваших указаний в отношении партизанского полка Гнездилова. Баранов».

Поддерживать контакт между двумя полками через связных было очень трудно. Тем не менее, поскольку основная тяжесть боев ложилась на плечи лазовцев, мы были особенно заинтересованы в хорошей связи и послали к соседям своих людей.

Приближалась дата штурма Ельни — ночь на 23 марта 1942 года.

Накануне решительного боя наш полк заметно подтянулся. Он как бы приготовился к прыжку.

19 марта появился приказ, в соответствии с которым все батальоны, атакующие Ельню, должны сосредоточиться на исходных позициях вечером 22 марта. Была достигнута договоренность и с полком имени 24-й годовщины РККА. Поданный с их стороны в 20 часов 30 минут сигнал — две красные и одна зеленая ракеты — будет означать, что они тоже заняли исходные рубежи и готовы к атаке. После этого должен последовать приказ Казубского об общем наступлении на Ельню.

Полку имени 24-й годовщины РККА в составе двух батальонов (примерно тысяча человек) по плану предстояло наступать со стороны Вяземского большака, захватить северную часть города и продвинуться в центр.

На батальон Глинковского полка (250 человек), сосредоточенный в деревне Чанцове, возлагалась задача атаковать гитлеровцев вдоль железной дороги и захватить часть города в районе кирпичного завода.

Из нашего полка в штурме города должны были участвовать 2, 4 и 5-й батальоны (более двух тысяч человек). 1-му и 2-му поручалось перекрыть дороги к Ельне со стороны Смоленска, Спас-Деменска и Починка, чтобы оккупанты не смогли подбросить подкрепление осажденному гарнизону, 4-му — атаковать Ельню с юга, занять больницу, льнозавод, Городок (высокая земляная насыпь на берегу Десны) и не допускать подкреплений врага с юга.

5-й батальон, наступая по большаку Смоленск — Ельня, обязан был занять железнодорожную станцию, здания бывшей МТС и военкомата и продолжать бой до соединения с партизанами Глинковского полка и полка имени 24-й годовщины РККА. Кроме того, батальон выделял одну роту численностью в сто человек, чтобы перерезать Смоленский большак в районе деревни Петрово и не допустить врага в Ельню со стороны города Починка.

Остальные батальоны находились в резерве. Им было приказано беспокоить фашистов на Спас-Деменском большаке и на «Варшавке», не пропуская их к основной базе полка.

К этому времени партизаны были уже грозной силой в Смоленской области. За несколько дней до наступления на Ельню это вынужден был признать даже начальник 2-го боевого участка гитлеровцев, штаб которого располагался в деревне Стайки между нашим полком и полком имени 24-й годовщины РККА. В своем приказе от 17 марта он написал:

«Тактика борьбы партизан очень устойчива. Любой способ этому ужасному врагу выгоден. До начала марта 1942 года этот противник действовал только налетами на мелкие группы, взрывами мостов, минированием дорог и т. д. С начала марта 1942 года он перешел на активные наступления, причем он располагает упорным боевым оружием... Внезапный налет — это сильное оружие».

Только продавшиеся оккупантам холуи из смоленской грязной газетки «Новый путь» всячески стремились приуменьшить силу партизан. Символично, что в день, когда мы начали штурмовать Ельню, эта газетенка писала в передовой статье:

«Партизаны», на которых столько надежд возлагал Сталин, — это жалкий сброд, опасный только для мирного населения дальних деревушек. И если регулярные большевистские полчища оказались против германской армии бессильны, то даже смешно думать, что ей страшны какие-то кучки бандитов. Они, конечно, быстро и беспощадно будут уничтожены германскими отрядами...»

А что получилось из этого злобного «пророчества», показала сама жизнь.

Наступил вечер 22 марта. Командный пункт полка расположился неподалеку от Ельни, в деревне Средний Починок. Туда тянулись все нити управления боем. Приближалась решительная минута. Мы нетерпеливо поглядывали то на часы, то в сторону Ельни. Минута в минуту нам просигналил полк имени 24-й годовщины РККА: «Готов к атаке!»

Вскоре с нашего командного пункта взвились две ракеты — сигнал начала атаки. Батальоны ринулись в бой. По городу ударила партизанская артиллерия. Полночную тишину разорвали залпы пушек, треск пулеметов, хлопки винтовочных выстрелов. Штурм Ельни начался.

В бою за город партизаны проявили чудеса героизма, большое упорство. Однако связь между полками атакующих оказалась плохой. Если решение следовало принимать в несколько минут, то фактически на это уходило значительное количество времени. А главное — не получилось одновременного удара. К началу штурма полк имени 24-й годовщины РККА, по свидетельству его командования, находился далеко от Ельни и в бой вступил прямо с марша только на рассвете. Так и осталось неизвестным, кто подал сигнал о его готовности к атаке, отрицательно повлиявший на ход штурма.

Глинковский батальон в ту же ночь выполнил свою задачу — занял кирпичный завод. Но, не видя рядом с собой партизан полка имени 24-й годовщины РККА, глинковцы после первого же сильного обстрела из минометов отошли на исходные позиции.

4-й батальон полка имени Сергея Лазо занял часть города, где находились больница и льнозавод, и высоту на окраине, именуемую с древних времен Городком, но дальше продвигаться не стал, опасаясь перебить бойцов полка имени 24-й годовщины РККА. На занятых позициях батальон продержался целые сутки.

2-й батальон выбил противника из деревни Данино. Заняв ее, он оттеснил фашистов на северо-восточную окраину деревни Рябинки, перерезал большак между Самодуровом и Ельней. К вечеру со стороны Спас-Деменска появились гитлеровцы с тремя танками и двумя бронемашинами. Смяв выставленный 2-м батальоном заслон, они прорвались в Ельню.

5-й батальон свою задачу тоже выполнил — занял железнодорожную станцию, территорию МТС, здание бывшего военкомата и прилегающие улицы вплоть до городского сада и райисполкома. Но прорвавшиеся в город танки и броневики противника заставили партизан покинуть захваченные в центре города позиции.

Бой за Ельню с подразделениями 221-й охранной дивизии врага продолжался с переменным успехом в течение трех суток. Из-за плохого взаимодействия в партизанских порядках в бою было немало путаницы. Случалось даже, что один полк наступал в то время, как другой отходил.

Позднее в своей докладной в штаб Западного фронта комиссар партизанского полка имени 24-й годовщины РККА Амиров писал о боях за Ельню следующее:

«В бездорожье, в буран первое наше подразделение под огнем бомбардировочной авиации немцев прибыло на исходные позиции в 8–10 часов утра 23 марта 1942 года. Полк Лазо с 24 часов 00 мин. 22 марта уже вел бой, ворвавшись в город (захватили больницу, вокзал и другие рубежи)...»

Оценивая действия своего полка и его роль в Ельнинской операции, Амиров писал:

«Операция показала неподготовленность полка к боевым действиям в полном своем составе. Командиры батальонов не умели точно и своевременно установить связь с соседями и обеспечить взаимодействие подразделений. Не было единого руководства всеми силами, брошенными на штурм города».

К полудню 23 марта лазовцы, продолжая вести бой, еще ничего не знали о планах полка имени 24-й годовщины РККА. Решили послать кого-нибудь для переговоров с его командованием и для установления связи. Заодно надо было прихватить у них некоторое количество патронов. Поехать вызвался я.

Кружным путем поздно вечером мы с Виктором Ящемским добрались до командного пункта соседей и договорились о плане дальнейших действий. Ракетами я просигналил Казубскому, чтобы лазовцы выступили еще раз на штурм города, так как соседний полк пошел в атаку.

Не дожидаясь исхода атаки, мы тем же путем, загнав двух лошадей и проскакав за сутки километров 75, вернулись в свой штаб, который за время нашего отсутствия перебазировался в деревню Селиба, в двух километрах от Ельни. Мы привезли несколько ящиков патронов. Несколько возов патронов были доставлены из батальонов. И партизаны воодушевились.

Казубский и Зыков побывали в районе льнозавода и больницы. Налет на город был столь неожиданным, что на территории больницы нам удалось захватить два танка и несколько автомашин. Они стояли там как заслон от партизан. Фашисты выскакивали в одном белье и бросались к танкам, но партизаны, пробравшиеся через Десну со стороны льнозавода и через кладбище, перебили танкистов и, повернув орудия танков на город, начали обстреливать его. К тому времени, когда на территорию больницы прибыли Казубский и Зыков, бой в этом районе уже затих. Партизаны захватили огромное количество медикаментов, продовольствия, белья, одеял. Трофеи грузили на подводы и отправляли на основную базу.

Казубский прошел по больничным палатам, осмотрел территорию и направился к водонапорной башне. Оттуда ударила автоматная очередь. Командир полка и его спутники спрятались в укрытие и начали отстреливаться от вражеской «кукушки».

Лихой партизан-танкист обратился к Казубскому:

— Батя, разреши, я этого сукиного сына двумя выстрелами из ихнего же танка срежу.

— Нет, попробуем взять живьем.

Зыков громко крикнул по-немецки:

— Слезай, фриц, а то сейчас из пушки ударим!

В ответ ни звука. Тогда вызвались добровольцы. Один хорошо укрылся и стал обстреливать башню с противоположной стороны, второй полез тихонько по лестнице. Чем ближе подбирался партизан, тем сильнее становился наш огонь по башне. Наконец партизан-разведчик (это был Сергей Голиков) у цели. Прыжок — и его автомат уперся в грудь фашисту.

Гитлеровца притащили в одну из комнат больницы. Допрос вел наш отличный переводчик Лазарь Ротенштраух, или, как его звали партизаны, Левка. В допросе принимал участие и начальник штаба полка Леонид Лукич Зыков, сносно разговаривавший по-немецки и по-французски. Кое-что понимали и мы с Василием Васильевичем.

На вопрос, почему он не сдался, видя, что сопротивление бесполезно, пленный ответил:

— Никто из ельнинского гарнизона вам и не сдастся!

— Почему?

— Есть приказ оборонять Ельню до последнего солдата. Кроме того, гарнизон не сможет отступить, если бы и захотел. Мы знаем, что все дороги перерезаны. Начнешь отходить, попадешь на ваши засады. Надежнее отбиваться. Может, подоспеет помощь...

— Откуда ты знаешь все это? — спросил Зыков.

— Это знают все солдаты в Ельне — так нам говорили офицеры. И еще мы точно знаем: нельзя попадаться партизанам, все равно расстреляют.

— Вдолбили в твою башку чепуху, а ты, как попугай, повторяешь. Зачем нам расстреливать тех, кто сдается в плен? Наши враги не немцы вообще, а фашисты.

Потолковав с пленным, Зыков и Левка выведали немало интересных и нужных сведений. Показания других гитлеровцев (партизаны притащили в штаб десятка полтора пленных) помогли представить довольно полную картину того, что происходило в Ельне: осажденные фашистские войска уже выдохлись. Это подтверждал и радиоперехват, присланный начальником штаба Западного фронта Соколовским: немцы в Ельне в панике, у них много раненых, на исходе боеприпасы. Штаб фронта требовал усилить нажим на врага.

Утром 25 марта Ельня в основном была занята партизанами. Остатки врагов укрылись в центре, в подвалах двух каменных домов. Выбить их оттуда не представляло большого труда. Мы ожидали вечера, чтобы покончить с остатками гарнизона. Партизаны целый день подвергались беспрерывной бомбежке, а транспортные самолеты сбрасывали в это время в осажденную Ельню оружие, боеприпасы, медикаменты, продовольствие. Разгадав сигналы, которые фашисты подавали ракетами своим самолетам, мы тоже начали сигналить. Часть медикаментов и боеприпасов попала в наши руки.

Ночью мы с Иваном Павловичем Гусевым отправились из Селибы в Ельню. Приблизились к железнодорожному переезду у здания МТС. Впереди начали взлетать в ночное небо ракеты. Сопровождавшие нас трое партизан решили захватить ракетчика. И привели... начальника штаба одного из батальонов Петра Тарасенкова.

— Зачем пускаешь ракеты?! Своих ведь сбиваешь с толку!

— Может, немцы еще нам груз с самолетов сбросят. У меня уже патронов нет... — невозмутимо ответил он.

Пришлось обругать Тарасенкова и отправить в батальон. Сами мы пошли в здание МТС. Партизаны разожгли в подвале костер и грелись у огня. Позы у всех были такие беспечные, что мы с Гусевым решили их припугнуть и чуть не поплатились за это жизнью. Недолго думая, я возьми да и крикни: «Хенде хох!» Несколько человек, схватив автоматы, моментально направили их на нас. Тут было уже не до шуток.

— Вы что, с ума сошли, черти? Это я.

Ребята узнали меня по голосу, и все обошлось.

А могла эта глупая шутка оказаться последней. Я мысленно разносил себя на все корки. Только что ругал Тарасенкова, а сам выкинул номер еще глупее. Выяснилось, что ребята, разместившиеся в подвале, находились в резерве и ждали приказа о выступлении. Настроение у всех было бодрое, но подсумки пусты, осталось по десять — пятнадцать патронов на бойца. Побывали мы в других подразделениях — всюду та же картина.

В это время нам сообщили, что из центра города на Пролетарскую улицу у городского сада выскочила немецкая танкетка. Группа партизан тут же выкатила на открытую позицию противотанковое орудие без прицела и сделала несколько выстрелов. Танкетка застыла на месте. Иван Павлович обнял и расцеловал наводчика.

— Ну и молодчина же ты! Прямо не знаю, чем тебя наградить. Обязательно попрошу командира, чтобы отметил.

— Спасибо. Да ведь тут ничего такого нет: мы уже привыкли стрелять из пушки навскидку. И отмечать меня не надо. Вот если бы вы табачку на пару папиросок... Эх и покурили бы всласть!

Табачок у Ивана Павловича нашелся...

Глубокой ночью в деревне Селиба состоялось заседание совета полка. Мы с Гусевым доложили о своих наблюдениях в Ельне. Сообщения из батальонов были одно тревожнее другого: все требовали патронов.

Стало известно, что на большаке у деревень Петрово и Рябинки наши заслоны из последних сил отбиваются от спешивших из Починка и Спас-Деменска подкреплений врага. Следует отметить, что наибольшие потери фашисты понесли не в самой Ельне, хотя и там их было перебито немало, а именно у деревень Петрово и Рябинки, где хорошо укрывшиеся партизаны косили их пулеметным и автоматным огнем, громили артиллерией из засад.

Иван Ткаченко, командовавший ротой у деревни Петрово, сумел сдержать наступление фашистов, отбил несколько атак и не пропустил врага в город. Этот бесстрашный украинец из Полтавы, человек исключительного обаяния, своим личным примером показывал чудеса смелости и стойкости. А, как известно, у отважного командира не бывает трусливых солдат.

Сложнее была ситуация в районе деревни Рябинки. Здесь немцам с помощью танков удалось прорваться в Ельню. Партизаны дрались отчаянно. Из противотанковой пушки они подбили два танка (всего их было семь), уничтожили немало фашистов. Особенно отличился комбат Петр Поликарпович Симухович. Обладая богатырской силой, он один вытаскивал противотанковую пушку, если она застревала в канаве или в снегу. В бою Симухович был ранен. Рана оказалась нетяжелой, но отважный комбат вскоре умер: не выдержало сердце.

27 марта мы похоронили своего дорогого друга в Старом Мутище. И сейчас любовно убранная детьми могила у Мутищенской школы напоминает живущим о том, что здесь покоится прах бесстрашного партизана, русского богатыря Петра Поликарповича Симуховича.

Узнав, что в Ельню прорвалось подкрепление противника, а также оценив общую обстановку, мы приняли решение сжечь склады с продовольствием, горючим и другим воинским имуществом, заминировать улицы и здания и оставить город.

Можно было бы бросить в бой наши танки, но мы не хотели рисковать. Да если бы при помощи танков мы и заняли город, то удержать его все равно не смогли бы: не было боеприпасов.

На рассвете партизаны организованно покинули город. Их никто не преследовал. В Ельне горели склады, взрывались на партизанских фугасах железнодорожные стрелки, взлетали на воздух мосты.

Узнав, что наши благополучно ушли из Ельни, Казубский послал нарочного к Ивану Ткаченко с распоряжением оставить Смоленский большак и немедленно отойти в деревню Щербино. Нарочный прискакал к Ткаченко, когда его рота была уже полуокружена в районе деревни Озеренск (он выдвинулся туда, чтобы встретить немцев, наступавших со стороны Починка). Роте грозил разгром, и Ткаченко, получив распоряжение Казубского, приказал партизанам сняться, а сам вместе с адъютантом Сашей (Филей), тринадцатилетним пареньком из деревни Щербино, удачно прикрыл отход партизан, стреляя из 45-миллиметровой пушки.

Бой за Ельню был жестоким. Партизаны уничтожили не менее 1300 солдат и офицеров, четыре танка, много автомашин, складов, разрушили связь, вывели из строя ряд объектов на железнодорожной станции. Однако и нам этот бой обошелся очень дорого. Только убитыми полк потерял 170 человек. Более 400 бойцов было ранено. Все госпитали оказались забитыми до отказа. Хорошо еще, что в Ельне мы захватили огромное количество медикаментов и что с нами ушли из города несколько врачей и медсестер, среди которых были опытные хирурги, и в том числе известный врач Владимир Семенович Спиранский, награжденный впоследствии в нашем полку медалью «За боевые заслуги». Весь персонал ельнинского госпиталя с восторгом встретил партизан. Только с одним врачом — хирургом Флоренским случился конфуз. Он вместе с немцами попытался убежать в центр города. Беглецов настигли партизаны, Флоренский заявил, что не понял происходящего. Мы поверили. Действительно, в бою, глубокой ночью всякое может быть. Однако мы напрасно оказались слишком доверчивыми...

Гитлеровское командование вынуждено было высоко оценить операцию партизан в районе Ельни. Эти бои показали, что партизаны могут не только сражаться из засад, нападать на небольшие подразделения, но и вести серьезные наступательные действия. В связи с этим командующий охранными войсками и начальник тылового района группы армий «Центр» генерал пехоты фон Шенкендорф в совершенно секретном запросе в штаб группы о выделении дополнительных сил для организации активной борьбы с партизанами писал 16 апреля 1942 года:

«...Рост партизанского движения во всем тыловом районе принимает настолько угрожающие масштабы, что я со всей серьезностью должен обратить внимание на эту опасность. Необходимы безотлагательные действия крупными силами, чтобы своевременно ликвидировать эту опасность...

Если в конце прошлого и в начале этого года партизаны в результате проводившихся против них активных карательных действий выступали только небольшими группами, захватывали продовольствие и при удобном случае совершали нападение на отдельные не охраняемые войсками населенные пункты, или на небольшие команды солдат, то теперь они действуют крупными, обученными в военном отношении частями. Они имеют в большом количестве тяжелое пехотное оружие, частично также артиллерию и другое вооружение и, как показали крупные нападения на Ельню и Брынь (17 километров северо-восточнее Ельни) с предварительной трехчасовой артподготовкой из 10 орудий, способны вести наступательные действия.

Установлено, что во всех партизанских районах имеется военное руководство, что в партизанских отрядах проводится военное обучение и они имеют организацию по типу войсковых частей...

Военное руководство партизан регулярно производит набор в отряды в деревнях и осуществляет планомерное обучение. Поэтому партизаны, даже одетые в штатское платье, в полной мере обладают боеспособностью регулярных частей, как это можно было установить при ведении боевых действий 221-й дивизией против партизан в районе Ельни.

Разведка партизан поставлена отлично».

Как видно из этого документа, гитлеровский генерал дал высокую и в основном верную оценку партизан и их действий. Но кое в чем необходимо поправить фон Шенкендорфа. Прежде всего он исказил правду, сделав намек, будто партизаны проводили мобилизацию в деревнях. Я уже говорил, что партизанские отряды формировались исключительно на добровольных началах, но это, конечно, не исключало большой политической работы среди населения.

Не прав генерал и в другом. Еще до боев за Ельню и Брынь партизаны не ограничивались мелкими стычками с противником. Чтобы подтвердить это, достаточно напомнить взятие города Дорогобужа, бои в Балтутине, Порубани, на хуторах Никольских и многие другие операции.

И как ни высока оценка, данная боям за Ельню со стороны гитлеровского командования, мы все же и тогда и теперь понимали и понимаем, что согласованного удара по городу организовать не удалось. Основная тяжесть боев легла на полк имени Сергея Лазо. Наши соседи выступали неактивно и разновременно.

Все недоразумения во взаимодействии партизанских отрядов, которые должны были наступать на Ельню, можно было бы легко устранить, если бы руководство операцией взяло на себя командование из группы войск генерала Белова. Но этого не произошло. Белов даже не знал ни самого замысла, ни того, как предполагалось развертывание событий. 26 марта он радировал в штаб Западного фронта:

«Прошу разъяснить, почему «Дедушке» даются задачи не через меня, так как он подчинен Главкомом мне. Весь ли отряд должен действовать на Ельню или частью сил».

А ведь задолго до начала операции было известно, что из отряда «Дедушка» в ней примет участие только один батальон Глинковского полка.

Если бы Белов был хорошо информирован и получил задачу организовать бой за Ельню, то партизаны не только взяли бы город (это они сделали), но и удержали его длительное время.

Впоследствии, как это будет показано, мы успешно координировали свои действия с действиями регулярных частей Красной Армии, находившихся в тылу врага. Особенно ярко это проявилось во время прикрытия полком Лазо группы войск генерала Белова, выходивших на Большую землю.

Дальнейшие бои с еще большей наглядностью показали, что партизаны Ельнинского района действительно «обладают боеспособностью регулярных частей» и могут вести «наступательные действия», несмотря на то, что в боях за Ельню полк понес большие потери и остался почти без боеприпасов.