За огненной чертой

Ждать больше нельзя

На рассвете 7 января 1942 года из длинного, как барак, дома, стоявшего неподалеку от Коробецкой школы, вышли трое, зябко кутавшихся в ветхую одежонку. В тот день с утра закрутил невиданный буран. Колючий, пронизывающий ветер гулял по земле, на которой было так неуютно жить. Валил снег. Сухие, острые, как иголки, снежинки, не долетев до земли, вновь поднимались вверх, подхваченные порывами ветра, метались из стороны в сторону, без устали кружились в дикой пляске. Белесая мгла закрыла землю и небо.

А нам надо трогаться в путь. На сегодня назначена встреча в деревне Лядцо, на границе Ельнинского и Спас-Деменского районов. Там должен решиться вопрос, когда нам выступать. Идем, преодолевая снежные сугробы, то и дело отворачиваясь от обжигающего ветра. Вот уже позади станция Коробец. До ближайшей деревни далеко, на дороге — ни души.

У Казубского и у меня — по пистолету. Надо испробовать их. Мой парабеллум, найденный на поле боя, оказался неисправным — стрелял только одиночными патронами. Пистолет Василия Васильевича бил безотказно.

Вскоре нас догнал на лошади незнакомец. Он хорошо одет: новые валенки, новая шуба да сверх того отличный тулуп. Попросили закурить. Получили самосаду на одну папироску. Это на троих-то! Разговорились. Оказалось, что он представитель Спас-Деменской городской управы и по делам службы был в Ельнинской городской управе.

До нас уже доходили смутные слухи о разгроме немцев под Москвой, но определенного мы ничего не знали. На наш вопрос о положении на фронте «представитель управы» запел старую нудную песню: «Москва взята немцами, Ленинград пал. Гитлеровские войска добивают за Уралом Красную Армию».

Попробовали возразить:

— Недавно люди ехали из-под Москвы и рассказывали, что немцев там здорово побили.

«Представитель управы» разразился бранью и угрозами:

— Задерживать надо и в тюрьму сажать тех, кто такие слухи распространяет!

«Ясно, что это за птица», — подумал я. Очень хотелось набить ему морду, а еще лучше — пустить в расход. Но Василий Васильевич предостерег от такого шага.

— Не стоит связываться, — сказал он. — Да и куда мы его денем? Ни одной души, кроме нас, на дороге сегодня не было. Найдут труп и сразу догадаются, чья работа. Поняли?

— Ну и черт с ним, пусть катится.

Мы немного отстали от саней: не хотелось входить в деревню вместе с фашистским холуем. Возьмет, паразит, да и позовет полицейских — хлебнешь тогда горя.

Неподалеку от деревни Лядцо нам повстречался Гриша Верман. Он уже побывал у Кости Евлампиева, где назначено место сбора, подождал нас и, решив, что мы не придем, направился в Замошье. Мы объяснили, что опоздали из-за непогоды.

В деревню заходили по одному. Чтобы не привлекать внимания, кто пошел к Косте Евлампиеву, кто к бывшему работнику районной газеты Ивану Аверину. Затем все собрались у Евлампиева. Пришел и комсомолец Костя Щербаков, ставший по поручению Гусева бургомистром Бывалковской волости. На столе сейчас же появилась четверть самогона и закуска. У нас даже глаза разбежались от обилия пищи. Как все бывшие учителя и служащие, мы давно жили впроголодь, а колхозники сумели кое-что припрятать. К тому же наша встреча совпала с праздником рождества, что было весьма кстати: друзья собрались на пирушку — и ни у кого никаких сомнений. А разговор за столом шел серьезный.

В последние дни мы не получали из Замошья информации о положении на фронте. Сначала был неисправен радиоприемник, потом никто из Замошья не показывался ни в Коробце, ни в Жабье. До подпольщиков из Деревни Лядцо сведения вообще не доходили. И вот сегодня много нового рассказал нам Гриша Верман. Было очевидно: враг под Москвой потерпел поражение. А ведь именно там вела бои группа немецких армий «Центр», с действиями которой гитлеровское командование связывало все надежды на разгром Красной Армии. Эта весть воодушевляла, придавала сил. Пусть нас мало, пусть мы еще по-настоящему не организовались, но мы уже готовы к борьбе с врагом.

Все сошлись на том, что пора начинать. Но кого же бить? В Ельне всего десять немцев, в районе их нет. Колотить старост и полицейских, срывать мероприятия врага? Это казалось нам не настоящим делом. Взорвать полотно железной дороги? Она не восстановлена и не действует.

Одни предлагали идти через линию фронта, другие — начинать борьбу здесь, в своем районе. Наконец договорились: 12 января собираемся в Замошье группой в пятнадцать — двадцать человек. Кандидатуру каждого, кто пойдет с нами, тщательно обсудили. Василий Васильевич явится с десятью товарищами, в том числе с Костей Евлампиевым и Иваном Авериным. Со мной должны прийти пять человек. План такой: движемся в сторону Юхнова, по дороге бьем фашистов. Нас там никто не знает. Тем лучше: не пострадают наши семьи. Будет туго — перейдем линию фронта. Каждый должен иметь оружие, патроны, нож, гранаты, сухари. Одеться потеплее, ничего лишнего с собой не брать.

Командиром партизанского отряда совещание подпольщиков единодушно избрало Василия Васильевича Казубского. В шутку его назвали Батей, и эта партизанская кличка прижилась надолго.

Утром Костя подвез нас на лошади до станции Теренино и вернулся домой.

В Теренине мы повстречали бежавшего из плена местного жителя Клусевича. Он — боевой парень, во время войны с белофиннами был награжден медалью. Оказалось, Клусевич уже припас оружие — автомат, несколько винтовок, наган — и готов идти с нами немедленно. Узнав о наших намерениях, предложил свою помощь учитель местной школы Стефанов. По состоянию здоровья он не был призван в армию и не мог выступить с нами, но обещал помочь отряду хлебом — конфисковать гарнцевый сбор под видом ограбления мельницы. Василий Васильевич пообещал сообщить обоим, когда понадобится их помощь.

Вернувшись под вечер в Коробец, мы зашли прямо к Василию Васильевичу. Долго сидели у горячей печки, обсуждали будущие пути-дороги.

— Через несколько дней мы уходим, — сказал Казубский жене. — Собери мне в дорогу мешок, бельишко, сухарей.

Александра Матвеевна приняла это известие спокойно, как давно решенное дело, и стала хлопотать по хозяйству.

Утром я ушел, сердечно распрощавшись с Матвеевной, ее двумя маленькими дочками и с Клавдией Николаевной Добровольской, матерью Вадима Дрейке. Эта спокойная, скромная женщина оказывала нам большую помощь. Еще в Замошье она целыми днями переписывала сводки Совинформбюро, листовки райкома партии. Ее квартира всегда была в распоряжении партизан. Старший сын Добровольской служил в армии. Муж ее, известный в нашей округе хирург, был незадолго до войны арестован по ложному доносу. От Клавдии Николаевны у нас не было тайн. Она по-матерински пожелала мне доброго пути.

В Жабье я добрался вечером. Едва зашел в дом, в глаза бросился какой-то еле заметный беспорядок. Что-то случилось... Вбежал во вторую половину избы. Наташа лежала на кровати бледная, исхудавшая. В ее запавших глазах — и радость, и грусть, а на руках завернутый в одеяло комочек. Возле железной печки сидит Лешка, брат, и с видом взрослого, понимающего человека загадочно ухмыляется. У меня родился сын, первенец. Сыночек...

Вечером пришли Николай Рачков, Евтих Паничев и летчик Николай Руденко. Накануне был Капитанов, но уже ушел в Ельню, пообещав на днях быть снова.

— Ну, ребята, все решено. Через три дня выступаем. Готовьтесь.

В нашей подпольной группе в Жабье было несколько женщин — Зименкова, две сестры Семочкины и другие. Брать их с собой не решились. Начнем без них, а там будет видно. К тому же подпольщицы и здесь пригодятся нам.

Перед уходом боевые друзья начали острить по поводу моего отцовства.

— Надо сыну дать имя, — сказал Николай Рачков и в шутку добавил: — Я кумом буду. Возьмешь?

— Отчего же не взять? — так же в шутку ответили мы с Наташей. — Парень ты хороший, старший лейтенант. Будь кумом!

Сына назвали Святославом, а за Николаем Рачковым так и закрепилась кличка Колька-Кум.

Будущие партизаны, связанные одним горем, одними надеждами, трогательно заботились друг о друге. Так было и теперь. Узнав, что нужно захватить с собой сухарей, Евтих Паничев сказал:

— Ты, Андрей, не беспокойся о продуктах. Ну, что ты, последний кусок хлеба из дому унесешь? Я захвачу, что нужно, и на свою и на твою долю.

Плохо у меня было и с одеждой. Из какого-то старого кожуха и ветхого пальто собрали что-то похожее на полушубок, покрытый сукном. Из рваной шинели и ваты смастерили нечто вроде бурок и заправили их в стоптанные калоши. Вид получился неказистый, зато будет тепло.

В хлопотах дни прошли незаметно. И вот уже 11 января. Раннее утро. Мы собираемся до рассвета покинуть деревню, чтобы никто не видел. Шустрый, кареглазый, курносый Лешка за это время уже побывал в Шарапове и прислал оттуда на лыжах младшего братишку Сашку. Умерла моя бабушка, меня звали на похороны.

На похороны я не пошел, но именно под этим предлогом исчез из деревни.

Уходили мы по одному. Перед этим часов в пять утра собрались у Кольки-Кума. Долго ждали Николая Руденко, но он так и не пришел. Заходить за ним было опасно: семья, в которой он жил на правах «зятя», не вызывала у нас доверия. Капитанов тоже не пришел, а сообщить ему было невозможно: никто не знал, где его искать. Из оружия взяли с собою только то, что можно спрятать: пистолеты, гранаты и ножи.

Ни 12, ни 13 января Казубский и его группа в Замошье не появились. Как выяснилось позже, Василий Васильевич послал Капитанова предупредить нас, чтобы мы двигались не в Замошье, а в Коробец. За те дни, что мы не виделись, произошли серьезные изменения в обстановке. Вокруг Коробца и в Ельне собралось большое количество гитлеровцев. Они расчистили от снега большак Спас-Деменск — Ельня — Смоленск, и по нему началось передвижение войск. В некоторых деревнях появились немецкие гарнизоны. Фашистские солдаты выгоняли на работу население, следили за расчисткой большака, охраняли дорогу и мосты. Вдоль железнодорожного полотна Спас-Деменск — Ельня — Смоленск отряд немецких связистов начал восстанавливать связь. Совсем обнаглела полиция: по приказанию оккупантов и по своей собственной «инициативе» она беспощадно грабила жителей, выколачивая поставки для немецкой армии.

Учитывая обстановку, Казубский решил идти не в сторону Юхнова, а к Мутищенскому лесу. Теперь будет кого бить, да и другие дела там найдутся. Но о принятом Казубским решении мы в Замошье не знали и изнывали от тоски и безделья. Угнетало чувство неизвестности. «Не случилось ли что с Василием Васильевичем и его группой?»

Верман, Фириченкова и Паненков сообщили нам, что у старосты деревни Сосновка много оружия. По их совету мы решили потрясти сосновского старосту. Это, конечно, могли бы сделать и замошьевские подпольщики, но из-за столь незначительного повода не следовало ставить под удар местных товарищей.

Выяснив, что в Сосновке немцев нет, мы заявились прямо в дом старосты и выдали себя за представителей ельнинской полиции. Незадолго до этого Капитанов дал мне написанную по-немецки справку-пропуск на имя Петра Андреевича Великанова и еще два документа на то же имя, Я показал старосте справку, в которой он ни черта не понял, и потребовал сдать оружие.

— Нет у меня оружия, — заявил он.

— Как нет? Сведения об оружии дал нам бургомистр Замошьевской волости Новосельцев. Выкладывай, а то худо будет.

— Нет — и все. Ищите! — упорствовал староста.

Николай Рачков стал у двери на караул, а мы с Евтихом начали поиски. Не успели даже бегло осмотреть хату, как в нее ввалился довольно молодой, высокого роста красномордый мужчина в новой шубе нараспашку.

— Что тут происходит? Вы кто такие?

— А ты кто такой? — в свою очередь спрашиваю я.

— Я бургомистр Замошьевской волости Новосельцев!

Ну, думаю, влипли! Однако делать нечего, надо довести свою роль до конца. Малейшая оплошность может нас погубить: в деревне есть полиция. Правда, сегодня наверняка все пьяны: в Сосновке как раз отмечали наступление Нового года (по старому стилю). Сам бургомистр был тоже уже изрядно пьян, не иначе, как и в Сосновку пожаловал на гульбу. И тем не менее ситуация создавалась очень опасная. Все решали секунды.

— По поручению начальника ельнинской полиции господина Александрова мы должны изъять наган, патроны и другое оружие у старосты. Я — старший полицейский Великанов.

Выпалив это, сую ему под нос справку на немецком языке. Повертев бумажку и оглядев ее со всех сторон, Новосельцев грубо заорал:

— А я запрещаю вам производить обыск! Почему не согласовали со мной?

Эх, была не была! Развернулся и наотмашь бац его в ухо. Новосельцев, стукнулся головой о стену, но устоял на ногах. В тот же миг мой наган уперся ему в грудь:

— Одно движение — и убью!

В хату вбежал Николай. Увидев, что дело приняло такой оборот, он тоже выхватил наган и направил его на бургомистра. Тот сник, покорно поднял руки. Обыскали. Кроме удостоверения личности, подтверждавшего, что Новосельцев является бургомистром Замошьевской волости, мы ничего не обнаружили. Удостоверение бургомистра я сунул себе в карман. Может, когда-нибудь пригодится.

Бабы в хате подняли вой. У дома стали собираться люди, видимо, те, что гуляли вместе с Новосельцевым. Нужно было подобру-поздорову уносить ноги. Но играть, так играть до конца.

— Все ясно. Вы запрещаете мне производить обыск. В таком случае сейчас же поедете с нами в Ельню. Там у вас спросят, на каком таком основании вы запретили изъять оружие! — угрожающе произнес я.

— Ни в какую Ельню я с вами не поеду. В субботу буду на совещании в городе, там и разберемся.

— В таком случае немедленно отправьте нас до Замошья, а там у нас своя лошадь стоит.

— Хорошо, — говорит, — лошадь сейчас запрягут.

А сам размазывает кровь по лицу. Колька-Кум ухитрился еще раз съездить ему по физиономии.

Новосельцев приказал старосте выделить хорошую лошадь и возчика, а сам пошел с нами по деревне.

Разговор принимал более спокойный оборот.

— Нехорошо получается, — обиженно говорил Новосельцев, — делаем одно и то же дело, а как вы себя ведете. Можно ж было по-хорошему договориться. Так нет, сразу в ход кулаки. Вы же мой авторитет подрываете...

— Это верно, — отвечаю ему. — Да время теперь такое. Вот-вот партизаны появятся, коммунисты по всем деревням живут. Вместо того чтобы помогать, ты мешаешь нам. У тебя в волости много коммунистов?

— Хватает!

— Списки составил?

— Конечно!

— Тайных агентов назначил?

— Имею.

— Кто здесь, в Сосновке?

— Михаил Зосимов. Он вас до Замошья повезет.

— А в Замошье?

— Там я сам справляюсь.

— Имей в виду, коммунистов по одному брать нельзя: одного возьмешь, а остальные в партизаны уйдут — тогда наплачешься. Будем брать, так уж всех сразу.

— Правильно. Только вы мне тогда помощь пришлите.

— Об этом не беспокойся, пришлем.

Мы начинали успокаиваться. В это время навстречу выскочил невысокого роста человечек с плутовскими глазами, бегавшими из стороны в сторону.

— А вот и Зосимов, — сказал Новосельцев.

Зосимов пригласил в хату перекусить. Идти опасно, а отказом можно вызвать подозрение. Пошли. Закуска не лезла в горло. Поминутно оглядывались на дверь, прислушивались к каждому шороху. Улучив минуту, договорились: если подвох, будем отстреливаться. Одного-двух подстрелим — остальные разбегутся. Однако все обошлось благополучно.

Вышли на улицу. У хаты стояла запряженная в сани лошадь. Неподалеку толпились деревенские ребятишки, пристально разглядывали нас. Видно, весть об учиненном нами обыске уже разнеслась по деревне. К своему ужасу, в одном из мальчишек я узнал сына учителя Марьянского из Ельни. Не дай бог, брякнет что-нибудь или окликнет, ведь он меня хорошо знает, Я к нему и шепотом:

— Никому ни звука! Я — полицейский. Понял?

— Андрей-Юда, я тебя сразу узнал.

— Молчи! Проболтаешься, так и знай — крышка тебе. Не я, так мои друзья прикончат. Нас, брат, много.

— Да что ты, Андрей, я все понял.

И ведь действительно понял: ни тогда, ни после он никому не сказал ни слова, даже отцу.

— Принеси-ка хворостину, — уже громко сказал я пареньку. — Быстрей доедем.

Между прочим, в хате у Зосимова Новосельцев по нашему требованию и под нашу диктовку написал такой документ:

Справку мы потребовали якобы для того, чтобы нас не ругали в полиции. На Новосельцева это подействовало. Он испугался, что придется отвечать «перед существующей властью», и говорит:

— Так вы ж тоже неправильно действовали: избили меня, разрешения на обыск не спросили. Дайте и мне справку.

Мы согласились и на засаленном клочке бумаги химическим карандашом написали:

Обменявшись такими «нотами», мы «деликатно» распрощались с Новосельцевым. Он пошел допивать самогонку с гостями, а мы двинулись в Замошье. Не доезжая до деревни, Зосимова с лошадью отпустили, а сами пешком пошли в деревню и рассказали своим друзьям о неудачном налете на старосту. Все хохотали до слез, когда увидели справку бургомистра. Но оценивали наш поступок по-разному. Фириченкова, Верман, Пырикова — одобряли, а некоторые безмолвно осуждали нас. На кой черт, мол, надо было связываться с каким-то старостой из-за нагана и патронов? Ничего у вас не получилось. Набили морду Новосельцеву, а он теперь будет мстить жителям Замошья.

Староста деревни коммунист Паненков, связанный с Гусевым через Казубского, своего мнения о нашем «визите» в Сосновку не высказывал. Он пообещал наведаться вечером к Новосельцеву и выяснить, как тот реагирует на случившееся.

Вечером Новосельцев вернулся домой сильно пьяный и злой. В хате у него уже сидели наши разведчики. Бургомистр то заливался пьяными слезами, сетуя на свою тяжелую долю, то начинал угрожать:

— Теперь буду ездить не только с автоматом, но и с пулеметом. Завтра же побываю в Ельне и обо всем доложу. Я разберусь, что это там за полицейские такие. Я им покажу!..

В его воспаленном винными парами мозгу все уже представлялось в другом свете. Он рассказывал присутствующим о своем «подвиге», о том, что запретил производить обыск и «полицейские из Ельни» струсили, уехали из деревни. Он даже зачитывал первые строчки нашей расписки, а о том, что получил по физиономии, стыдливо умалчивал.

Если бургомистр выполнит угрозу и сообщит в Ельню, то там легко поймут, что к чему. Поэтому мы договорились уничтожить Новосельцева утром на пути в город. Расправиться с ним дома в тот же вечер было бы неосмотрительно: полиция и немцы заподозрят в случившемся жителей Замошья.

Вместе с несколькими военнопленными, которым крепко насолил бургомистр, мы устроили засаду в Рощинском лесу. Ждали полдня. Но Новосельцев не появился. Или его предупредили, или предчувствие подсказало, но на этот раз он поехал другим путем.

Мы же направились в Коробец к Казубскому, который с нетерпением ждал нашу группу. За время нашего отсутствия Казубский установил связь еще с одной подпольной группой, созданной на станции Коробец. Возглавлял ее Леонид Лукич Зыков, старший лейтенант, окончивший до войны Академию имени Фрунзе. В группу Зыкова входили бежавшие из плена красноармейцы: Костя Яшкин, работавший до войны на Горьковском автозаводе, Мишка-Сибиряк — уроженец Приморского края, коренастый богатырь лет двадцати четырех, и Николай. Группа Зыкова имела не только винтовки, но и ручной пулемет.

Василий Васильевич очень обрадовался нашему приходу. Мы узнали, что во многих деревнях немцы расположили свои гарнизоны. Из-под Москвы врага гонят. Порой, в тихую безветренную погоду, со стороны Спас-Деменска доносятся звуки артиллерийской канонады.

Фенинская подпольная группа по поручению Гусева начала открытую борьбу с оккупантами. В районе действия фенинцев ошибочно был сброшен парашютный десант в количестве одиннадцати человек. По просьбе командира десантников Герчика и с согласия И. П. Гусева группа вместе с десантниками пошла через линию фронта с задачей уничтожать по пути фашистов и их ставленников.

Казубский принял решение — завтра утром всем уходить в район деревни Клин и организовать в лесу партизанскую базу. Возможно, что там уцелело что-нибудь из запасов, созданных для партизан летом прошлого года.

— Мы с Андреем пойдем к Зыкову, а вы пока устраивайтесь здесь, — сказал моим друзьям Василий Васильевич.

Болтая о всякой всячине, мы не заметили, как дошли до станции. А там полным-полно немцев: несколько часов назад прибыла какая-то воинская часть и остановилась на ночевку. Возвращаться назад было поздно, так как впереди на дороге стояли группы солдат и несколько офицеров. Оставалось одно — сделать независимый вид и продолжать свой путь. Не доходя до первой группы гитлеровцев, мы закурили и спокойно прошли мимо дома, где нас ждали друзья.

Убедившись, что в доме, где живет Зыков, все нормально, мы осторожно пробрались туда.

Казубский познакомил меня с Леонидом Лукичом и Костей Яшкиным. По поручению хозяйки дома Зыков и Костя должны были выгнать ночью самогона. Оказывается, «винокуренный завод» в их доме работал на полный ход, когда в поселке появились немцы. Те каким-то собачьим нюхом учуяли запах самогонки и, едва наполнялась бутылка, тут же являлись за ней.

Плут первейшей марки и сорвиголова, каких поискать, «помощник директора завода» Костя Яшкин и тут сумел надуть гитлеровцев. Он приготовил две посудины: одну для «третьего сорта», а вторую — для первого и второго. Заслышав шаги немецких солдат, Костя быстренько ставил под трубку, из которой капала мутная вонючая жидкость, бутылку с «третьим сортом», а более крепкую самогонку надежно прятал. Между прочим, самогоноварение отвлекало внимание оккупантов. Они больше интересовались Костей и его производством, чем тем, что делается в хате.

— П-пусть, пьют, ч-черт, с н-ними, — слегка заикаясь, говорил нам Леонид Зыков. — Н-нажрутся, скорей с-спать лягут. Их бы с-стрихнином угостить. Да ладно, это п-потом...

Выходить решили завтра утром. Установили пароль: «Как живет дядя Исай?» Отзыв: «Отлично». В ночь послали людей предупредить остальных. Особенно важно было сообщить о нашем выходе группам Кости Евлампиева и воентехника Саши из деревни Кувшиновка.

Нести с собою громоздкое оружие не решились: до деревни Клин тридцать километров. Василий Васильевич пообещал отправить его на санях с Николаем Ивановичем Демидовым — учителем Коробецкой школы.

Поселок понемногу стал затихать: подвыпившие гитлеровцы укладывались спать. Костин «завод» сыграл свою роль. С большой бутылкой самогонки Костя прошел по поселку. Многие солдаты уже знали его. Налив им по стакану, он успел заметить, где расположены посты и дозоры. Захватив ручной пулемет и два снаряженных диска, мы незаметно выбрались из Коробца.