За семью замками. Снаружи

Глава 23

Той ночью заснуть было сложно. Агата с Костей провели время до привычного Гордеевского будильника, лежа в обнимку.

Не разговаривали особо. Агата больше не плакала. Вспоминала свой личный ужас, но впервые по-новому. Впервые, чувствуя себя в безопасности и искренне веря, что не повторится.

А Костя, наверное, просто о чем-то много думал.

Однажды в дверь спальни стучали.

Костя поднялся быстро и резко. Сам вышел. Это был Гаврила, они говорили, не отходя далеко, Агата одновременно хотела разобрать и боялась услышать что-то такое, что заставит нервничать.

Вернулся Костя очень скоро. Ничего не объяснял толком, просто сказал: «всё хорошо, не волнуйся», снова лег, снова притянул к себе, позволил устроиться головой на груди. Слушать, как колотится сердце, успокаиваться под мягкие поглаживания по волосам.

Скорее всего на двоих они не проспали и час, но утро никто не отменял. Костя встал в душ, будто наконец-то отмучился, а не куковал всю ночь без сна. Сделал это без привычной ругани сквозь зубы и посыла нахер всего мира.

Пока муж отсутствовал в спальне, Агата прислушивалась и к звукам в душевой, и за дверью. Почему-то за Полину ей тоже было страшно.

За Полину. За Гаврилу. За них с Костей.

Сейчас по-особенному сильно ощущалась хрупкость мира. И его абсолютная непредсказуемость.

Костя вышел, потряс головой, сгоняя капли, направился в гардеробную.

Собирался так, словно день совершенно обычный. Ничего экстраординарного. Костюм. Галстук. Часы. Мобильный в карман. Кольцо на палец. Прокрутить…

Взгляд на кровать, несколько шагов к ней…

Костя опустился бы сам, чтобы дотянуться, но Агата сделала всё за него. Подползла на его половину, поднялась на колени, обняла за шею…

— Я поехал.

Почувствовала себя тепло и уютно в его объятьях. Костя говорил, Агата кивала.

— Не переживай, здесь по-прежнему безопасно. От тебя ничего не требуется. Гаврила поручит, Полине принесут поесть и помогут, если понадобится. Не хочешь — не встречайся. Хочешь — зайти. Только знай…

Костя сделал паузу, Агата задержала дыхание…

— Ей досталось, Замочек, — продолжил Гордеев, уже чуть отстранившись и глядя в лицо. Вроде бы с улыбкой, но очевидно не слишком радостной. Оторвался от глаз, скользнул по щеке…

Потянулся к ней же пальцами, провел по шраму, глядя задумчиво…

Он часто делал так. Поначалу это вызывало у Агаты чувство неудобства и злость, потому что смотрел на то, что она считала своим уродством. А сейчас даже сердце сжалось. Потому что с любовью, нежностью и жалостью.

Прижался губами, снял с себя её руки. Подмигнул, заставляя улыбнуться в ответ, пусть в горле ком, да и в принципе не так-то много поводов для радости. Наклонился, прижимаясь к обтянутому тканью животу, сказал строго:

— За мамкой следи, договорились? Буянит чёт… От рук отбилась…

— Ну Костя, — Агата возмутилась для виду, а потом с совершенно искренней улыбкой следила, как идет к двери. Всего пара слов, а ей так хорошо…

И пусть в любой другой день легла бы досыпать, но сегодня не смогла бы.

Спустила ноги с кровати, на цыпочках подошла к двери, приоткрыла аккуратно, прижалась лбом к образовавшейся щели, закрыла глаза…

— Как она? — не видела, конечно же, но четко представляла, с каким голосом Костя задает вопрос. Тихо и совсем не так игриво, как прощался с ней. Потому что и актер он тоже хороший. Умеет создать впечатление. Но создает не сейчас. Это в спальне он сделал всё, чтобы она не нервничала. А на самом-то деле у них та еще жопа.

— Спит. Жить будет. — Отвечает, конечно же, Гаврила. Даже голос которого звучит помято — хрипло и глухо. И глаза, наверное, в сеточку. И на душе скорее всего болото…

— Ты со мной или останешься?

— Дождусь, пока проснется, и приеду.

— Хорошо.

— По Павловскому в курсе держи. Если со мной свяжется — я тебе скажу.

— Договорились…

Мужчины замолчали, Агата почувствовала, что учащается и сердцебиение и дыхание. Потому что очевидно — это еще не финал. Это только начало.

Из-за накатившего страха пропустила шаги, а ещё момент, когда ручку с той стороны потянули вниз. Не поняла даже, почему дверь начала открываться. Вздрогнула, увидев Гаврилу…

Такого, как она и представляла — взъерошенного, не спавшего ночь, уставшего… Но улыбнувшегося.

Так, как умеет он один. Будто для каждого у него своя улыбка. И для «сестрёнки» тоже особенная…

— Шпионишь? — Гаврила спросил беззлобно, отправляя руку в карман, склоняя голову.

Агата посмотрела виновато на него сначала, потом на усмехнувшегося Костю… Тоже ведь не думал, что послушная Замочек так просто… Послушается.

— Пытаюсь, — Агата пожала плечами, признавая свой провал.

— Испугали тебя? — а получив следующий вопрос, вскинула удивленный взгляд на Гаврилу, прищурилась, будто не совсем понимая… А потом покраснела, замотав головой так, что даже ось потеряла немного, пришлось придерживаться за стенку. Потому что это так по-Гавриловски. У него тут подпорки мира трещат, а он волнуется, не испугали ли они одну трусиху…

— Нет. Всё нормально… Нормально. Да. — Агата начала, глядя на Гаврилу, а потом перевела взгляд на Костю, повторяя утвердительно. Потому что у них-то, у Гордеевых, всё правда хорошо… Он ответил ей новой улыбкой. Точнее только намеком, который заметить могла разве что сама Агата. — А вы… Она… Как? — Следующий вопрос задала не из вежливости, и не из любопытства. Ей правда было важно знать, что у Полины всё нормально. Только страшно влезть туда, куда не стоило бы…

— Бывало лучше. Но и хуже тоже бывало. Так что…

Гаврила ответил обтекаемо, притворно легкомысленно усмехнувшись и разводя руками. Мол, как есть — так есть. За всё надо быть благодарным.

— Если хочешь — зайди. Полине будет приятно.

Агата кивнула, ничего не ответив. Рискнет ли — не знала. Но возможность такую не отбрасывала.

— Может чаю выпьем пока, сестрёнка? — а услышав следующее предложение, снова посмотрела недоверчиво.

Но Гаврила улыбался. Всё такой же — уставший, переживший многое, много же выдержавший. Тот, у которого осталась щепотка тепла лично для нее даже в такой момент. Тот, чье «сестрёнка» било в самое сердце.

— Охренел совсем…

Костя буркнул для виду, бросая взгляд на часы, которые, к сожалению, не позволили усомниться — ему действительно пора ехать. И пусть расчет был, вероятно, на то, что прозвучит по-начальнически недовольно, по факту получилось даже одобрительно.

Первым рассмеялся Гаврила, следом заулыбалась Агата. Не протестовала, когда стоявший всё это время перед ней мужчина сначала потянул на себя, потом к себе же прижал. Даже в макушку уткнулся.

Наверное, зря. При Косте так нельзя. Костя ревнивый. Но сейчас…

Агата извернулась, скашивая взгляд в сторону мужа, чувствуя себя странно — одновременно невероятно хорошо и будто бы постыдно. Встретилась с ним глазами… Думала, в его будет злость, раздражение. Думала, скандал новый будет.

А он просто кивнул, очевидно позволяя, и спокойно следил, как они с Гаврилой обнимаются. Наверное, понимая, что ему это сейчас нужно. А ей… Ей не сложно.

— С бергамотом, как в старые-добрые. Когда были только мы с тобой… Пока ты не променяла меня на этого придурка…

Чувствуя внезапную вседозволенность, Гаврила уточнил, глядя с вызовом на Гордеева, Агата же рассмеялась, зная, что на глаза наворачиваются слезы.

Ей снова не верилось, что они — те же люди, которые пережили эту для каждого по-своему страшную ночку.

Первым из дома уехал Костя. Где-то через час, предварительно зайдя в спальню к Полине, Гаврила. Агате он напоследок сказал, что у Павловской всё хорошо, она отдыхает.

Агата кивнула, но вернулась в свою.

Конечно же, пришел Бой. Конечно же, требовал ласки и объяснений, что все эти странные люди делали ночью…

Агата попыталась объяснить, как могла, гладя по большой лошадиной голове. И как-то так получилось, что рассказывала ему, а успокаивалась сама.

Потому что Косте с Гаврилой нужно верить. Если они сказали, что волноваться нечего — стоит попытаться не волноваться.

Но был момент, в котором гарантами они выступить не могли при всем желании.

По-человечески Агате хотелось пойти к Полине. Сказать что-то. Помочь как-то. Она же может. Есть руки и ноги. Голова и совесть.

Но ещё есть страх. Нерациональный, но огромный.

Вопреки пониманию, что у них с Костей ничего не было. Вопреки пониманию, что Костя любит её — Агату. Вопреки толчкам ребенка, которого они вдвоем ждут. Вопреки воспоминаниям о выражении на лице Гаврилы, которое она успела уловить этой ночью и на всю жизнь скорее всего запомнить, Полина по-прежнему вызывала в ней страх. Потому что она лучше. Потому что она подходит Косте больше. Потому что… Им стоило бы жениться. Если судить трезво — стоило бы.

Поэтому Агате было страшно зайти туда и прочитать это всё во взгляде девушки, которую когда-то теперь уже Гордеева искренне ненавидела. Не меньше, чем ненавидела Костю. Хотя его-то было, за что. Во всяком случае, тогда так казалось, а Полину… Просто потому, что злости в Агате было слишком много. Потому что ей было слишком больно и винить хотелось всех.

Решиться на что-то было сложно, но Костя научил её когда-то, что «страх перед неизвестностью — максимально тупой», поэтому приказав Бою сидеть тихо, Агата направилась к той самой спальне, вытирая вспотевшие ладоши о ткань свитера.

Как дура, переодевалась прежде, чем идти сюда, чтобы выглядеть не такой круглой, как самой кажется. Получше что ли…

Постучала в дверь, прислушалась, сжимая пальцами ручку.

Испугалась уже по новой причине: она же не продумала, что будет делать, если ей не ответят. Как воспринимать, пытаться ли ещё…

Но решить не успела.

Услышала негромкое, слабое, но вполне трезвое: «входите».

Открывала дверь медленно, заглянула сначала, улыбнулась, чувствуя, что тут какую речь ни готовь — просто не вытолкнешь из себя, потому что красивое лицо, которое Агата отлично помнила, сейчас выглядело совсем не так.

Распухшие губы. Кровоподтеки. Следы от розового и до яркого фиолетового. Такое впечатление, что Полина встретилась с катком. И он не поленился её переехать.

Наверное, на лице Агата отразилось как минимум удивление, а то и страх, потому что Полина попыталась улыбнуться, скривилась немного из-за боли.

— Прости, я сегодня не очень в форме…

Даже пошутила будто бы, а Агате стало невыносимо её жалко. Просто жалко. И разом ушло всё — страхи и сомнения. Глупые мысли о сравнении и собственном проигрыше. Потому что это меркнет рядом с обычной человечностью, которую Полина заслужила.

Агата вошла в спальню, прокашлявшись, улыбнулась в ответ так, будто перед ней не избитая девушка, лицо и тело которой покрыто гематомами, а та самая красотка-Полина, которую Костя водил по ресторанам.

— Можно? — Агата чувствовала себя далеко не уверенной хозяйкой огромного дома, а маленькой гостьей в маленькой спальне.

Поэтому спросила, глядя даже испуганно сначала на место рядом, потом на саму Полину.

Которая снова улыбнулась — глазами, подвинулась, освобождая больше места.

Следила спокойно, как Агата подходит, продолжая мять рукава свитера, как опускается…

Агате сложно было смотреть в лицо Полине. А Полине, кажется, интересно разглядывать её. Она не пыталась скрываться. Ни свое изуродованное лицо прятать, ни по её скользить.

По глазам, лбу, щекам, губам…

— Мне с самого начала очень интересно было узнать, какая ты…

Пусть Агата пришла вроде как подбодрить Полину, но первой заговорила Павловская. Причем о том, что заставило Агату затаить дыхание и зажечься во взгляде сомнению. Потому что по правде… Ей очень важно и очень страшно было услышать уже известную историю еще и от Полины.

— Он таким холодным был. Твой Костя… Не ледышка — глыба просто. Я сначала думала, что дело во мне. Что это демонстрация отношения. Ведь чего еще ожидать, если по сути предлагаешься… — Полина говорила спокойно и задумчиво, продолжая блуждать взглядом по лицу Агаты. Она же продолжала слушать и смотреть так, будто пытается впитать каждое слово. До последнего. По-прежнему испытывая страх, что одним из этих слов Поля может ударить её слишком больно. А еще огромную благодарность, что спрашивать не пришлось. — Но со временем разобралась — нет. Он со всеми холодный, конечно. Никого не считает ровней себе. Но между нами стояло не его высокомерие. Между нами была стена. Теперь я понимаю, какая. Крепкая…

Полина сказала, улыбнувшись, Агата почувствовала, что щеки наливаются румянцем, опустила взгляд. Наверное, нельзя верить похвалам соперницы, но ей стало тепло на душе. За себя и за Костю.

Он вел себя, как мудак. Тут бесспорно. И сам же сказал, что не узнай Агата о Поле — женился бы скорее всего, не понимая до конца, какую дичь творит. Но уже тогда, судя по всему, чувствовал, что должно быть не так…

— И я даже не удивилась, когда он позвонил сообщить, что сделка аннулируется.

Полина продолжила, Агата снова посмотрела на неё, чуть нахмурившись…

— Предложил денег. Я хотела попробовать открыть сеть кондитерских. Но сказал, что брака не будет.

— Но зачем он, Полина? Почему именно он? Тебя же Гаврила так любит…

Агата знала, что лезть сюда, скорее всего, права не имеет. Но просто не смогла сдержаться. Ей всех было жалко. Избитую Полю. Того сомневавшегося Костю, который теперь чувствует свою ответственность. Но больше всего — Гаврилу. Который мир к ногам положит. За любого своего любимого человека убьет. Который не требует ничего. Который даже не просит. Просто позволь — и будет тебе счастье. Но почему-то нет…

Полина не ответила сходу. Немного повернула голову, смотрела задумчиво в угол. Улыбка во взгляде гасла, он будто мертвел… Она будто что-то внутри себя переживала. Потом же снова посмотрела на Агату — и стало понятно, она правду не ответит. Она будет держать лицо. Она будет продолжать воспринимать всё по-фатальному философски. Мол, значит, такова её судьба…

— Я хочу, чтобы он был счастлив. Просто со мной — не будет.

Сказано было спокойно, снова с улыбкой, и пусть Агате очень хотелось возразить, но она прикусила язык, понимая, что не ей пробивать эту стену.

Дальше же просто смотрела в лицо Полины, испытывая острую жалость и боль.

Потому что она, как никто, могла понять, что Павловская пережила. Когда-то соперница, а теперь…

По щеке Агаты непроизвольно скатилась слеза, Полина увидела это, попыталась улыбнуться сильней, но делать это ей было явно больно. Потому что девушка тут же потянулась к лицу, кривясь…

Получилось слишком красноречиво, чтобы Агата сдержалась. И так стала слезливой, а когда понимаешь, что это ведь из-за тебя, что если бы не ты, всё было бы не так… Становилось очень стыдно. И очень горько, что в мире всегда будут жить люди, способные на такое…

Агата не хотела, но расплакалась. Спрятала лицо в руках, затряслась…

— Эй, ты чего?

Услышала удивленный вопрос от девушки, пережившей, наверное, худшую в жизни ночь, мотнула головой, когда почувствовала, что рука Павловской ложится на её колено, сжимает, как бы подбадривая, гладит потом. Хотя это ведь она — Агата — должна подбадривать. За этим и пришла. И извиняться. И вину искупать. И…

— Прости меня… Пожалуйста…

Она отняла руки от лица, стерла слезы, пусть и знала — так просто не успокоится. Вместо этих будут следующие. Посмотрела снова на лицо с отметинами…

— За что?

Горло сжалось, когда Поля снова улыбнулась, будто действительно не понимает, голову склонила, посмотрела даже ласково, как на неразумного ребенка…

— Я же не дура, Полина. Я же понимаю, что если бы ты вышла за Костю замуж — этого бы не случилось. Он бы тебя защитил. Прости меня… Я тебя ненавидела. Я думала, что он развлекается со мной, а ты разрешаешь… Прости, пожалуйста…

Агата шептала, продолжая стирать слезы, а Поля улыбалась. Пусть и грустно, но улыбалась, качая головой, глядя будто с недоверием…

— Не придумывай… Всё случилось так, как должно было. Он же тебя любит. Я между вами не влезла бы. Да и у вас были дела поважней…

Полин взгляд опустился, улыбка стала еще более теплой, она потянулась к свитеру, под которым живот еще не выпирает очевидно, но он определенно есть…

Затормозила за мгновение до касания, посмотрела на Агату, готова была одернуть, улавливая в ответном взгляде легкий страх…

Но Агата взяла себя в руки, кивнула… Ей было немного страшно, но не потому, что она ждала подвоха от Поли. Просто раньше живота никто не касался кроме Кости. Стерва Павловна не в счет. И это как-то… Непривычно. Но Поле можно верить. Она добрая. Несчастная, но добрая…

Прикоснулась к ткани, повела…

— Большой уже…

Сказала, заставляя Агату улыбнуться сначала, а потом кивнуть, осознавая, что краснеет.

Большой. Костя так же говорит.

Костя был уверен, что Павловский позвонит ему. И в том, что позвонит уже утром (если не ночью), тоже был уверен.

Потому что Гаврила для него как был недочеловеком, так недочеловеком и остался. Признавать его субъектность для Павловского — себя не уважать. Он в голове у конченого папашки — шавка. Поднявшаяся шестерка. Ничем не лучше того подсаженного им же на иглу нарика, от которого он когда-то «спас» свою дочь.

Тогда «спас», чтобы теперь предложить её насильнику, которому и ногами отпинать — как два пальца об асфальт.

Из памяти Кости давно стерлось розовощекое лицо, показанное однажды на вечере в Хаятте, которое теперь почему-то постоянно всплывало.

И пусть Полина для Гордеева — навсегда всего лишь несостоявшаяся компаньонка.

Пусть он с такой легкостью отмахнулся от неё в свое время, что теперь делать вид раскаянья нет смысла.

Да и пусть он не раскаивался. Разве что в том, что в принципе ввязался в эту авантюру.

Но Костя чувствовал свою ответственность. Это всё — не его история. Но в нем здесь нуждаются — а значит, он поможет.

Входящий от отца Полины прилетел, когда Костя ехал в машине на одну из встреч. Он смотрел на экран несколько секунд, потом же поднес к уху, принимая вызов.

— Слушаю, — сказал холодно, не считая нужным делать вид, что не понимает, почему один из сильных мира сего наяривает.

— Дочь моя где? — сходу получил вопрос, заставивший усмехнуться, а потом смотреть на проносящийся мимо город, ничего не говоря.

— Она вроде замужняя женщина. Может у мужика её спросишь?

Они с Павловским не переходили на ты. Когда-то и вовсе общались, имитируя обоюдную псевдо-уважительную симпатию. Потому что Павловскому, в принципе, зашла идея породниться пусть не с породистым (что, конечно же, мужчину царапало), но с перспективным. А если смотреть правде в глаза — куда более «удачным», чем розовощекий ссаный папенькин сынок-насильничек. Они встречались. Они друг другу улыбались и немного друг с другом кокетничали. Пускай обтекаемо, но обсуждали перспективы. Павловский выглядел откровенно довольным. Костю всё устраивало.

Что брак, что возможность получить дополнительное финансирование, вызывали в нем не слишком сильные эмоции, но и отказываться до определенного момента от всего этого добра он не собирался.

А когда отказался… Была вселенская обида и порванные связи. Он нажил себе врага в лице несостоявшегося тестя. Но было как-то… Похуй.

И сейчас тоже было похуй. Только гадко.

— Ты свою псину у ноги держать не в состоянии? — Павловский выплюнул зло, Костя почему-то улыбнулся.

Псина… Псина — это человек, спасший его дочь. Вот тебе и вся благодарность.

— Если ты себя псинами окружаешь — твои проблемы. Я таким не страдаю. А если позвонил херню молоть — я скидываю.

— Дочь моя где, я спрашиваю? — Павловский не ответил, но и усугублять не стал. Спросил снова требовательно. Дальше просто ждал.

А Костя думал… Можно же сказать, что Поли больше нет. Забрали. Не спасли. Грохнул её малыш… Это было бы справедливо. Это было бы по правильному кровожадно.

— Знаешь, она могла полночи кровью истекать, лежа на кафеле. Он и дальше её пинал бы. В больницу не повез, конечно же. Не объяснишь ведь. Так не падают… Потом, наверное, извинился. Тебе сам позвонил, кстати? Или он своему отцу, а тот тебе уже? Герой же… Достойный…

— Я тебя, блять, спрашиваю, а не совета прошу! Ты в мою семью не лезь, сопляк. У тебя был шанс стать частью — ты решил иначе. Полина — моя дочь. И я не позволю какому-то селюку безродному…

— Мудло ты старое… — Костя перебил, осознавая, что сейчас ему по-особенному приятно было назвать Павловского так же, как ночью назвал Гаврила. Потому что лучше не придумаешь. Мудло и есть. На всю голову долбанутое. Совсем берега потерявшее. Как сам Костя когда-то. Только когда на такое же поведение со стороны смотришь — становится противно. — Полина у меня. Будет у меня, сколько захочет. Выбранный тобой зять её часа два лупил. Тот, который не селюк безродный. Тот, которого ты ей подогнал. Тот, который по-твоему мнению во всем лучший. И в бизнесе. И для жизни. Ногами лупил. Прикинь, забавно? Дочку твою… А потом ныл, наверное, что это она всё… Спровоцировала… Его вообще же все провоцируют. Нахера только тебе такой, никак не пойму. Если бы ты спросил у меня, что я считаю адекватным в такой ситуации, я бы тебе сказал, что взял бы ружье, пришел и пристрелил псину. Только породистую. Твою. Но у тебя бизнес, конечно. Тебе виднее… С отцом договоритесь как-то, наверное. Распетляете. Это говно себя же убедит, а вы поможете, что ну с кем не бывает… Будете Полю уламывать, что для дела-то надо… Да и не плохой ведь он… Ну сорвался… Но знаете, в чем дело? Со многими, блять, не бывает. Если Полина захочет — её никто силой держать не станет. Вернется в ваш зоопарк. Не захочет — её право. Я предупрежу только: сами к ней лезть не смейте. Дам разнарядку в коленки стрелять.

В ответ понеслась неразборчивая ругань сквозь зубы, которая даже удовольствия не доставляла. Как было гадко — так гадко и осталось.

— Тебя грохнут такого охуевшего, Костя. Грохнут, а я порадуюсь…

Это не была угроза. Просто констатация, заставившая Костю невесело хмыкнуть.

В принципе… Он и сам это понимал. Слишком борзый. Легкомысленно бесстрашный. Был. Только теперь всё не так. Теперь у него за спиной семья. И Агата ему не простит, если грохнут. Придет еще и на могилу плюнет. С неё станется. Даже похоронные цветочки зажмет. Потому что нельзя её бросать.

— Охуевший, но дочь свою защитил бы.

Костя сказал, сбросил, не считая нужным слушать дальше. Отложил телефон, повернул голову к окну. Почувствовал, как потряхивает.

Сраные дороги…

Всё в этой реальности какое-то сраное. Всё не так делается. Везде ориентиры сбиты. Ни уму, ни сердцу.

И единственное желание: взять самое дорогое и свалить на какой-то необитаемый остров, где можно с нуля всё построить. Чтобы хотя бы там правильно всё было.

Не искать в себе силы, чтобы голыми руками затормозить локомотив, рельсы починить, стрелки переключить, а начать на белом песке. С чистого листа.

Но нет такого острова. А самым дорогим где-то надо жить.