Забытое царство

Глава V ЦАРЬ ЯМХАДА. СЛОЙ VII

Когда мы достигли слоя VII, характер наших раскопок стал иным: во-первых, сейчас раскопки велись уже на небольшой глубине и мы могли охватить гораздо большую площадь и раскапывать здания целиком, и, во-вторых, мы впервые обнаружили клинописные таблички. Наш рассказ теперь основывается на более полных археологических свидетельствах, и мы имеем бесценную возможность подкреплять эти свидетельства письменными документами.

Из сооружений этого периода мы раскопали царский дворец, городской храм и городские ворота. Таким образом, было получено представление о гражданской, религиозной и военной архитектуре. Во дворце и храме найдено много табличек, случайно сохранившихся от официального архива, в прошлом состоявшего из несметного числа подобных табличек. Все таблички относятся ко времени правления царей Хаммурапи, Ярим-Лима и Никмеэпуха, что в общем составляет немногим более 50 лет; большая часть табличек датируется временем Ярим-Лима, современника Хаммурапи, великого царя Вавилона, который правил с 1792 до 1750 г. до н. э.[21]; похоже, Ярим-Лим умер незадолго до 30-го года правления Хаммурапи из Вавилона, и мы можем приблизительно определить время его правления между 1780 и 1765 гг. до н. э.

Несомненно, крушение империи XII династии в Египте сделало возможным возвышение ее старых вассалов, и, когда они получили свободу, началась перетасовка тронов и границ. В результате какого-то «обмена» город Алалах попал в руки малоизвестного Аббана, явившегося, по-видимому, основателем новой династии. Он был отцом Хаммурапи, царя Ямхада, и дедом Ярим-Лима. Довольно большое царство Ямхад, лежавшее к востоку от долины Амук, со столицей Алеппо (царь его назывался или «царь Ямхада», или «царь Алеппо») захватило земли вплоть до берегов Средиземного моря, что существенно усилило его значение. Аббан подарил эти новые владения не сыну, а внуку Ярим-Лиму. Правители Ближнего Востока имели обычай передавать управление вассальными городами своим братьям или сыновьям. Это уменьшало вероятность заговоров против них со стороны вассалов. Возможно, Аббан хотел, чтобы Хаммурапи как «царь Алеппо» правил в традиционной столице, а Ярим-Лим в качестве наместника управлял долиной Амук из Алалаха. После смерти отца Ярим-Лим наследовал все царство.

Важное свидетельство его могущества, дается в табличке из Ма’ер (Мари), где содержится донесение, посланное Зимри-Лиму, царю этого города; агент сообщает, что «за Хаммурапи Вавилонским идут 10–15 царей, и 10 или 15 идут за Рим-Сином, царем Ларсы (два великих правителя в Месопотамии в то время. — Л. В.), но за Ярим-Лимом из Ямхада идут 20 царей». Сюзерен 20 зависимых царей мог играть ведущую роль во внешнеполитической борьбе того времени. Похоже, Ярим-Лим искусно, если не сказать беспринципно, выступал то на стороне Вавилона, то на стороне Ларсы в зависимости от обстановки, при всех обстоятельствах избегая подчинения кому-либо из враждующих соперников.

Среди обнаруженных табличек сравнительно немного связано с именем Хаммурапи, подавляющее же большинство— с именем Ярим-Лима, но многие из них сообщают о деятельности некоего Аммитаку, который в качестве градоправителя ведал городскими финансами. Документы Хаммурапи должны относиться ко времени, когда Ярим-Лим правил от имени своего отца, остальные представляют собой архив периода его собственного правления, и, хотя власть, несомненно, иной раз доверялась Аммитаку, тот факт, что архив хранился в Алалахе, по-видимому, подразумевает присутствие здесь царя.

Характер строений слоя VII, раскопанных нами, приводит к тому же заключению. Все они возведены в одно или почти в одно и то же время и могут надежно датироваться периодом Ярим-Лима. Он мог, разумеется, начать строительство своего дворца, когда правил еще от имени отца, но позднейшие достройки дворца (он строился в несколько этапов), храма и прежде всего массивные фортификационные сооружения могли быть сделаны только правящим монархом для своей резиденции. Перед лицом опасного соседства и непрочных союзов с правителями Месопотамии Ярим-Лим вполне мог опасаться, что Алеппо, расположенный в непосредственной близости от восточной границы царства, мог стать объектом неожиданного. нападения. Поэтому, оставив за Алеппо роль главного города, Ярим-Лим перевел управление в столицу своей старой провинции, сделав ее своим домом и усовершенствовав ее оборонные сооружения в соответствии с требованиями момента.

В последние дни, когда не оставалось времени на раскопки большого масштаба, на северо-западном краю холма Атчана мы заложили разведывательную траншею и убедились, что эта часть древнего города во все последующие периоды была занята большой крепостью, цитаделью, где размещался военный гарнизон. Мы раскопали на достаточную глубину и обнаружили, что та же картина наблюдается и в слое VII. Поскольку при всех перестройках основной характер оборонительных сооружений оставался неизменным, мы сделали вывод (хотя был расчищен только маленький участок), что крепость Ярим-Лима представляла собой сооружение из сырцового кирпича, возведенное на платформе, заметно возвышавшейся над уровнем города, что позволяло контролировать подходы с севера и запада. Крепость составляла главную внутреннюю линию обороны с этих двух сторон. От основания стены крепости шла пологая берма шириной 50 футов, на краю которой стояла внешняя стена, вероятно не очень высокая, а ниже шел крутой гласис из кирпича с глиняной облицовкой под углом более чем 45 градусов, высотой 26 футов.

Наклонный гласис, впервые обнаруженный нами в храме слоя XIV, где он был совсем маленький, здесь превращается в настоящее эффективное военное сооружение. Недосягаемый, как и вертикальная стена, он имел то преимущество, что подошедший к его подножию враг оставался под прямым прицелом, не имея убежища, какое обычно у него было у подножия вертикальных стен, защитники которых могли стрелять, лишь перегнувшись с крепостных стен и тем самым подставляя себя лучникам нападающего противника. Если враги преодолевали внешнюю стену, они оказывались на наклонной берме, которая прекрасно простреливалась защитниками крепости. Этот тип фортификации был, похоже, северосирийского происхождения, так как подробное описание оборонительных сооружений одного из северосирийских городов, данное в тексте Нарам-Суэна[22], полностью соответствует характеру тех руин, которые были обнаружены на Атчане; такой тип оборонительных сооружений существовал еще задолго до Ярим-Лима, и трудно представить себе что-нибудь более отвечающее тогдашним условиям и способам ведения войны.

Северо-западные ворота города, вероятно, главные, ибо они выходили на важную дорогу между Алеппо и Антиохийским проходом, примыкали к крепости и находились под ее контролем. Со стороны долины дорога довольно круто поднималась к массивной башне с воротами, расположенной между внешней стеной крепости и городской стеной, на одной линии с последней, так что верхние помещения башни могли служить для перехода защитников из одного сектора обороны в другой. Дорога, идущая через башню, была перегорожена тройными воротами. И такое сооружение не было новшеством: подобные ворота, оправдавшие себя во время войны, очень близки главным городским воротам Каркемиша, с которыми они практически одновременны, и в общих чертах напоминают многие другие ворота, известные на Ближнем Востоке как в более ранний, так и в более поздний периоды.

Раскопанные нами руины ворот, естественно, составляли только нижнюю часть сооружения, но они достаточно хорошо сохранились, чтобы можно было отчетливо представить себе общий его вид (рис. 9). В целом башня построена из сырцового кирпича; в качестве скреп использовались тяжелые деревянные балки. Это была кирпично-деревянная конструкция, характерная для сооружений хеттов. Фасад, как извне, так и изнутри, боковые стены дверного прохода и массивные контрфорсы трех ворот были облицованы белыми известняковыми плитами высотой четыре фута. Камни контрфорсов стояли не прямо, а с небольшим наклоном внутрь, как в воротах хеттской столицы Богазкей в Каппадокии. Там сводчатая арка над наклонными косяками имела выступ, что естественно, если строительный материал — камень, но здесь подобный эффект легко достигался кирпично-деревянными конструкциями, хотя можно смело предположить, что под фальшивой аркой была плоская гладкая перемычка. Одна сторона была цельная, представляя собой в действительности угол гигантского вала цитадели; во внутренней стене другой, северо-восточной, стороны имелся широкий проход с каменными косяками и ступенями, ведущими в караульное помещение. В задней части комнаты лестничный марш (нижние ступеньки выложены из кирпича, верхние — из дерева) вел в комнату над воротами и на верх городской стены. Под лестницей находилась маленькая комната с дверью, ведущей в промежуток между внешними и средним контрфорсами ворот, явно караульное помещение для стражи на посту. Это караульное помещение— любопытный просчет в тщательно продуманной планировке, так как врагу достаточно было захватить первую из трех больших дверей воротной башни, чтобы попасть в комнату стражи и, подпалив ее деревянное перекрытие, разрушить лестницу и, возможно, все сооружение. Похоже, что нечто в этом роде и случилось, ибо башня была явно уничтожена пожаром, караульное помещение выгорело, а кирпичные стены лестницы обрели под воздействием огня глубокий красный цвет; глиняный пол ворот был покрыт толстым слоем горелого дерева, служившего, вероятно, полом верхней комнаты: надвратная башня не оказалась неприступной.

Мы не могли раскопать какую-либо городскую стену, но достаточно хорошо представляем ее характер. Царский дворец занимал угол города, и две его внешние стены фактически были и городскими стенами. Построенные из сырцового кирпича толщиной восемь футов, они возвышались над краем крутого земляного вала почти на 30 футов — высота определялась по разнице уровней пола дворца и плоскости равнины за стенами. Вал был явно земляным, а не кирпичным, как в цитадели, ибо все позднейшие валы были земляными, иногда с глиняной облицовкой. Здесь не было и бермы, а стены поднимались прямо от края откоса. Это подтверждается тем фактом, что внешняя часть северо-восточной стены дворца исчезла, съехав вниз по склону.

Очевидно, в XVIII в. до н. э. Алалах мог считаться первоклассной крепостью, и там, где традиционно находился царский дворец, Ярим-Лим построил для себя новый дворец. Это было время (не единственное в истории Ближнего Востока), когда местные князья похвалялись друг перед другом роскошью своих дворцов. Так, правитель Угарита просит Ярим-Лима помочь ему увидеть дворец царя Ма’ер (Мари), о великолепии которого он был много наслышан. А царь Ямхада, как и Нерон, желал иметь подобающий его положению дворец. В настоящее время юго-восточная, жилая, часть строения слишком разрушена, чтобы можно было восстановить ее план, но даже то, что площадь эта составляет 320×50 футов говорит о многом (рис. 10). Единственный вход в середине длинной юго-западной части строения вел в большой открытый двор, тянувшийся через все здание до городской стены. Плиты полированного базальта образовывали цоколь вокруг стен; в центре возвышался большой квадратный очаг; в стене, справа от входившего, были две двери, а слева, в углу, единственная дверь, ведущая в официальные помещения.

Дворец состоял из двух частей, разделенных двором, и характер комнат свидетельствует о четком делении на служебные и жилые помещения. В центре официальных помещений находился зал приемов — длинная комната, поделенная на две части выступами, идущими от боковых стен, и четырьмя деревянными колоннами, стоявшими на бетонном пороге; отчетливо видны черные круги, оставшиеся на бетоне от сгоревших столбов. Внешняя, предназначавшаяся для посетителей часть зала приемов была окружена комнатами для ожидающих, одна из которых имела дверь, выходящую непосредственно на главный двор, и служила прихожей. Внутренняя часть зала приемов, по-видимому, предназначалась для царя и придворных. За ней находилась большая служебная комната (возможно, тут помещалась канцелярия), а рядом — маленькая комната, где мог располагаться архив, хотя табличек мы здесь не нашли. Затем следовала комната еще меньше (она находилась под углом более позднего дворца Никмепа), которая, по аналогии с другими зданиями, может считаться туалетом, хотя нам не удалось закончить здесь раскопки. В северном углу этой части дворца имелась большая лестница, ведущая в верхние комнаты. Сооружение, безусловно, было двух- или, возможно, трехэтажное.

Посетитель, входивший на главный двор, видел справа две двери, на одном и на другом конце юго-восточной стены. Первая из них вела в три соединявшиеся комнаты, которые находились на том же уровне, что и двор; это были не жилые помещения, а склады. Если свет и проникал в них, то лишь через маленькие оконца, расположенные на большой высоте, ибо при раскопках мы обнаружили стены высотой 8,5 фута, без всяких признаков окон. Естественно, в складских помещениях из соображений предосторожности окон или вообще не делали, или их делали на очень большой высоте. Гладко оштукатуренные полы были покрыты толстым слоем пепла и усеяны множеством глиняных табличек (деловой архив дворца) и слоновых бивней.

Это открывает любопытную черту в экономике того времени. Слоновая кость была одним из наиболее ценных товаров в торговле древних, и для стран Ближнего Востока существовали лишь два источника ее приобретения. Египет, разумеется, мог получать слоновую кость с юга — либо торговым путем, идущим вниз по течению Нила, либо посылая правительственные экспедиции через Красное море в Пунт, на побережье Эфиопии. В Сирии водился сирийский слон, теперь вымерший, но во II тысячелетии до н. э. он не был редкостью; однако этот источник был доступен не для всех. Сирийцы никогда не делали попыток приручить слона, и по всей стране было всего несколько мест, где дикие животные могли прокормиться. Единственный достаточно большой район, где была вода и густые заросли кустарников, дающие пищу и-укрытие, расположен на правом берегу Евфрата, в большой излучине реки к юго-востоку от Алеппо. Установлено, что здесь водились слоны, и, вероятно, находились они в своего рода «заповедниках» и использовались для нужд торговли слоновой костью. Эта была земля Ния, и она являлась частью владений царя Ямхада. Таким образом, Ярим-Лим не только владел северными путями торговли кедровым лесом, но и имел монополию на северную слоновую кость. Этим прекрасно объясняется великолепие его дворца, и нам понятно, почему он устроил в стенах дворца складские помещения для драгоценных слоновых бивней.

Жилая часть дворца была построена на террасе, возвышавшейся на четыре фута над уровнем главного двора. Вход сюда (второй в правой стене главного двора) вел на кирпичную винтовую лестницу; сразу же за дверью находился маленький коридор, где справа под лестницей был шкаф, а слева — первый марш ступеней, с верхней площадки которого другая дверь вела в длинный проход, опоясывавший внешнюю стену дворца. Комнаты первого этажа, в которые можно было попасть из прохода, были в основном служебного характера: кухня, комнаты прислуги, мастерские, а винтовая лестница вела в жилые комнаты царской семьи. Эта часть дворца, возможно, была трехэтажная, но от верхних комнат, разумеется, ничего не сохранилось. По обломкам, провалившимся через этажи в складские помещения, можно представить некоторые детали главной комнаты piano nobile[23]. Это был зал длиной 45 футов (перекрывал все три склада), который делился, подобно залу приемов в парадной части дворца, на две неравные части контрфорсами с деревянными колоннами между ними; в его юго-западной стороне было большое тройное окно, разделенное каменными колонками и обрамленное камнями квадратной формы.

Зал, как и большинство лучших комнат дворца, был украшен фресками. Они в основном исчезли, остались только углубления от пальцев в стенной штукатурке, которые помогали держать внешний, расписной слой штукатурки. В зале приемов в парадной части дворца мы обнаружили следы краски, показывающие, что в росписи имелись архитектурные мотивы, сходные с росписями помещений царского дворца Миноса на Крите. Но в зале царской семьи большие куски стен обрушились в нижние складские помещения, после того как пол пришел в ветхость; на некоторых из них все же сохранилась расписная штукатурка — просто фрагменты, но бесценные благодаря информации, которую они дают. Роспись была настоящая фресковая, стена штукатурилась по частям, и краска наносилась на еще влажную поверхность — техника, с которой мы встречаемся на Крите, но которая никогда не применялась в Египте, где рисунок всегда наносился темперой по сухой штукатурке. Центральная часть комнаты была расписана по белому фону широкими полосами голубого и желтого цвета, а черной краской были нарисованы головы (а возможно, и целые фигуры) быков; в юго-западной части, между разделяющими комнату колоннами и окном, фон стены был красный, как в Помпее, с натуралистическими изображениями, из которых сохранился довольно реалистический фрагмент, представляющий колеблемую ветром длинную траву в желтовато-белых тонах.

Именно здесь, в нашем слое VII, мы впервые обнаружили бесспорные связи с Критом. Принцип строительства дворца Ярим-Лима тот же, что и в Кноссе: вдоль основания стен устанавливались шлифованные каменные. плиты, использовались кирпично-деревянные конструкции (хотя на каменистом Крите вместо сырцового кирпича служили камни), широко применялся цемент. И здесь, и там были деревянные колонны на простых круглых каменных базах, даже детали планировки зала приемов были похожи, а фрески идентичны по цвету, технике и стилю. На Крите все эти черты появляются внезапно во дворце Миноса и одновременных с ним строениях вне связи с предшествующими местными традициями, и с концом минойской эпохи они исчезают. Но дворец Ярим-Лима выдержан в местных традициях, которые сохраняются и в последующих сооружениях вплоть до VII в. до н. э. Более того, дворец Ярим-Лима предвосхищает более чем на столетие критский образец того же стиля.

Не может быть сомнения в том, что Крит лучшими образцами своей архитектуры и фресками обязан Азии. Более того, международный торговый обмен чрезвычайно важен, но он имеет свои границы; невозможно экспортировать дворец, погрузив его на корабль, или сделать объектом торговли «искусство и тайну» создания фресок. Распространение профессиональных навыков требует прямых контактов, и мы считаем, что опытные мастера, строители и живописцы, были приглашены на Крит из Азии (возможно, из самого Алалаха, учитывая, что он имел свою средиземноморскую гавань), чтобы построить и украсить дворцы критских правителей. Несколько позже, при XVIII династии, критские мастера были приглашены в Египет расписать особо прочными фресками дворцовые полы — вот почему мы находим микенскую керамику в беднейших домах Телль-эль-Амарны. Начиная раскопки на Атчане, мы стремились прежде всего обнаружить истоки развития критского искусства и были удовлетворены, найдя столь бесспорные доказательства зависимости его от Азии.

Я сказал, что комнаты на первом этаже жилой части дворца в основном были хозяйственного назначения; так, в комнатах № 15 и 18 (см. рис. 10) имелись встроенные каменные резервуары для воды; под полами шли стоки для отвода грязной воды за городскую стену, дальше к юго-востоку, где здание имело только один этаж (о чем свидетельствует утончение стен), помещались комнаты дворцовых ремесленников: комната № 30 была мастерской каменотеса, № 29 — гончара; но назначение не всех комнат было столь же легко разгадать. Одна комната (№ 17 на плане) задала нам неразрешимую загадку. При строительстве дворца на этом месте в земле была выкопана квадратная шахта, и в ней построена комната, прочный бетонный пол которой был на 7,5 фута ниже, чем полы примыкающих к ней комнат, а стены выложены тремя рядами тяжелых базальтовых блоков, скрепленных цементом.

В юго-восточной стене имелся вход с базальтовыми косяками и перемычкой, а сама дверь была сделана из большой базальтовой плиты, поворачивавшейся на выступающих шарнирах и запиравшейся на засов, который вставлялся в отверстие в каменном пороге. К двери вела узкая лестница со ступеньками из дерева, булыжников и глины, аккуратно покрытыми белой штукатуркой; боковые стены лестницы сделаны из грубого известняка, покрытого цементом. Мы нашли каменную дверь полуотворенной, но заваленной изнутри комнаты большими валунами; в одном углу была куча древесного пепла, и в ней три алебастровые и три терракотовые вазы. Возле юго-западной стены стоял деревянный сундук, а в нем четыре человеческих скелета, расположенных так, что в каждом углу находилось по черепу. Когда мы раскопали эту врытую в землю комнату, она была наполнена чистой землей, лестничная клетка имела деревянную крышу, а поверх нее, вровень с полами соседних комнат, был выложен цементный пол. Вход на верху лестницы был заложен кирпичом, и новая дверь прорублена в северо-восточной стене комнаты, под которой теперь находилась лестница, а проход в наземном помещении был устроен над скрытой под землей базальтовой дверью; вероятно, и новый пол был выложен поверх засыпанной землей шахты, но если это и так, то он впоследствии не сохранился. Итак, две ничем не примечательные комнаты появились над подземным помещением и подходами к нему.

Мы были совершенно уверены, что это помещение строили одновременно с дворцом, потому что состоящее из валунов основание дворцовой стены покоится на каменных стенах шахты, и к тому же заложенный кирпичом проход на верху лестницы должен означать, что юго-восточная стена наземной комнаты уже была, когда шахтой пользовались. Но что значит пользовались? Когда мы обнаружили заделанную лестницу и базальтовую дверь, то были уверены, что они приведут нас в царскую гробницу, но гробницы здесь не оказалось. Непочтительно засунутые в сундук скелеты и три каменные вазы едва ли могут быть царским захоронением; а поскольку дверь была завалена изнутри, не было здесь и крыши, соответствующей царской гробнице. Я могу только предположить, что это было помещение, в котором были принесены жертвы при закладке дворца, т. е. происходил какой-то ритуал освящения нового здания («на крови перворожденного возвел стены»), но если это так, то, значит, религиозные представления того времени отличались какими-то неожиданными особенностями.

За неудачу, постигшую нас, когда мы поняли, что это не царская гробница, нас полностью вознаградил храм Ярим-Лима. Он построил его на традиционном месте, непосредственно на развалинах храма слоя VIII. В нижнюю часть его стен заложили массу бетона, чтобы сделать основание для новой конструкции. План храма был достаточно прост: большой двор, окруженный служебными помещениями, а позади него — комната-святилище, почти квадратная, со скамьями по стенам и со ступенчатым алтарем из базальтовых блоков, находящимся напротив скамьи у противоположной входу стены. Но здание было очень высоким: и массивный характер стен из сырцового кирпича (13 футов толщиной) и лестницы в толще передней и задней стены, и вертикальный сток из обожженного кирпича, выведенный из верхнего помещения, очевидно предназначенный для каких-то ритуальных возлияний, — все это свидетельствует о том, что в здании было по крайней мере два этажа, а может быть, и больше; во всяком случае, оно, вероятно, имело вид высокой башни, возвышающейся над городом.

Подобно дворцу, храм тоже был сожжен, а перед сожжением полностью ограблен. Под бетонным покрытием скамей были встроены длинные деревянные ящики. Они были взломаны и опустошены; пол завален табличками из храмового архива, обломками мозаики из слоновой кости и фрагментами битой скульптуры. Среди находок любопытна, например, разбитая на добрую сотню осколков терракотовая жаровня или подставка для вазы в форме барабана, декорированная терракотовыми барельефами разных богинь и одной фигуркой сраженного воина (?). Возможно, это была иллюстрация к какой-нибудь легенде. Попадались части скульптур: прически, куски бород, тщательно вырезанные из мыльного камня; лица, возможно, были из слоновой кости, а тела из позолоченного дерева.

Здесь были найдены также две чрезвычайно, интересные человеческие головы, вырезанные из диорита, которые могли принадлежать скульптурам, стоявшим на храмовых скамьях. Одна из них, очень пострадавшая, в египетском стиле — работа не египетского, а местного мастера, который пытался не слишком искусно подражать египтянам. Эта скульптура, очевидно, относилась ко времени, когда Ярим-Лим стал обретать независимость, когда влияние фараонов XII династии было в Алалахе еще сильно и член царского дома считал своим долгом иметь свое изображение, выполненное по художественным канонам, принятым при дворе сюзерена. Но в манере исполнения головы другой скульптуры — хочется думать, что это портрет самого Ярим-Лима, — нет ничего египетского. Это работа иной школы (и соответственно выполнена в иных политических условиях) и представляет собой оригинальное произведение искусства.

По технике исполнения эта скульптура напоминает шумерское искусство раннего периода. Ближе всего к ней по времени и стилю найденная в Ниневии замечательная бронзовая голова, возможно, скульптурный портрет Саргона, царя Аккада, но она старше нашей скульптуры на несколько столетий. Похоже, должна была существовать (возможно, в Северной Месопотамии) какая-то школа, о которой нам ничего неизвестно; истоки ее восходят к искусству шумеров, но впоследствии она развивалась своим собственным путем и достигла такого уровня, до которого редко поднимались на Ближнем Востоке. Эта голова Ярим-Лима(?) — единственный образец, но из какого бы центра художественной культуры он ни исходил, это замечательный скульптурный портрет и превосходная художественная работа.

Город, подобный Алалаху, местопребывание царя, чьи владения были разбросаны столь широко и чье богатство накапливалось в основном за счет международной торговли, всегда был открыт различным влияниям извне, но чужеземный характер найденных здесь предметов необязательно свидетельствует об их неместном происхождении. Каменные вазы из загадочного подземелья во дворце могут сойти за египетские, но столь же вероятно, что они местного производства, а мастер выбрал египетский образец только потому, что к нему привыкли его заказчики.

Сырье ввозилось так же, как и готовые изделия. Так, возле внешней стены большого здания периода Ярим-Лима (мы не могли раскапывать его, так как оно находилось непосредственно под более поздним дворцом Никмепа) мы обнаружили мастерскую, в которой изготовлялись обсидиановые вазы. Обсидиан, или вулканическое стекло, доставлялся из Восточной Анатолии; он поступал в форме гладко отесанных прямоугольных блоков размерами 12×8×8 дюймов. Мастер придавал форму вазе, используя старую технику обработки камня — оббивку и отжим, затем сверлил с помощью твердого сверла с круглым окончанием близко друг к другу дыры, а перемычки между ними выламывал; после этого вся поверхность гладко очищалась, отчего изделие становилось матовым и непрозрачным; наконец, сосуд полировался и в законченном виде выглядел как бы сделанным из черного или бутылочно-зеленого полупрозрачного стекла. Изготовление изделий из такого неподатливого хрупкого материала было делом столь же деликатным, сколь и трудным, и можно себе представить, что все производство было сосредоточено в руках нескольких умельцев, чьи изделия продавались на рынке по высоким ценам.

Чем дальше мы вели раскопки строений слоя VII, тем более поражались характеру обнаруженной здесь керамики. Прежде всего, традиционная расписная посуда, характерная для слоев XIV–VIII теперь полностью исчезает; мы не нашли ни одного раскрашенного сосуда такого типа. Справедливо утверждение, что во времена процветания страны искусство керамики обычно отходит в тень: богачи предпочитают ставить на стол посуду из бронзы, серебра и золота, а не старые глиняные сосуды, и посуда, которая долгое время считалась в Алалахе предметом роскоши, могла выйти из моды, когда Ярим-Лим стал царем. Но в данном случае дело обстояло не совсем так. Во дворце, в храме и в некоторых захоронениях победнее мы нашли массу сосудов, нерасписных, но самых разнообразных форм, — было обнаружено более 40 типов и только 11 из них встречались в более глубоких слоях, все остальные появились в период правления Ярим-Лима; налицо явное нарушение керамической традиции. Причем десять из этих новых типов керамики не выходят за пределы слоя VII, и когда мы начали раскопки в слоях VI и V, то увидели, что старая расписная посуда до некоторой степени возродилась и не менее 20 старых типов, пропавших в слое VII, теперь появились снова. Следовательно, перерыв в традиции был временный, совпавший с правлением Ярим-Лима.

Правители Ямхада были первоначально царями Алеппо; они захватили Алалах и превратили его в царскую резиденцию, но тем не менее они были здесь чужаками и, как таковые, принесли с собой новые веяния и новое искусство; Возможно, некоторым новшествам противились; очень может быть, что старая расписная керамика, характерная для Алалаха в течение многих веков, расценивалась как «национальный» символ, противостоящий чужеродным влияниям, и потому сознательно искоренялась. Весьма вероятно, что «гонения» такого рода со стороны нового порядка распространялись не только на керамику. Династия Ярим-Лима, хотя город богател и процветал, вызвала такую ненависть горожан, которую нельзя объяснить лишь насильственными переменами в домашней посуде. Очевидно, для нее были более веские основания. Некоторые поздние переделки во дворце свидетельствуют о растущей непопулярности царской семьи и. недоверии к подданным. Входная дверь центрального двора, ведущая в парадные и жилые помещения, была заложена кирпичом. Новая дверь прорублена во внешней стене (юго-западной) комнаты для посетителей в парадной части дворца. Остальные стены были укреплены, а само помещение превращено в караульное: только минуя его, можно было попасть в зал приемов, и только таким путем, пройдя потом через другую прихожую (где опять-таки легко было поставить охрану), посетитель мог выйти в центральный двор и оттуда в жилые помещения дворца.

Раскапывая здание, мы обнаружили, что оно горело. Пожар был столь сильным, что даже в толще стен сырцовые кирпичи были ярко-красного цвета и потрескались; стенная штукатурка, смесь песка и извести, превратилась в стекловидное вещество, а базальтовые стенные плиты не только потрескались, но в некоторых местах практически расплавились; к тому же дворец был полностью разграблен. В новом помещении для стражи мы нашли скелеты пяти вооруженных мужчин, и еще два были найдены в других помещениях. По моему впечатлению, семь скелетов — слишком мало. Если дворец подвергся нападению врагов извне, что могло случиться только после успешного штурма городских стен, то он был последним укрытием для осажденных, которые держались бы здесь до последнего; в таком случае он был бы забит скелетами. То, что мы увидели, говорило скорее в пользу неожиданного нападения. — обычная дворцовая стража была внезапно уничтожена, после чего уже некому было оказывать сопротивление, и все здание оказалось в руках нападающих. Это указывает на мятеж жителей Алалаха. Позднее мы обнаружили, что все другие правительственные здания были сожжены таким же образом — храм, крепость, городские ворота, большое здание под дворцом Никмепа, и мое первоначальное объяснение стало выглядеть не таким убедительным, хотя, возможно, все-таки оно остается верным. Если гарнизон в городе составляли воины из Алеппо и других восточных провинций царства, нападение на них неизбежно должно было последовать за захватом царского дворца, а царь Никме-эпух едва ли полагался на местных солдат. В то же время гипотеза о разрушении города врагами извне между 1750 и 1730 гг. до н. э. тоже имеет слабые стороны, ибо Алеппо, главный город царства, частью которого являлся Алалах, похвалялся своей «великой царственностью» еще долго после 1700 г. до н. э. Правда, это была эпоха больших перемен и таких перемещений народов, которые время от времени меняли ход истории Ближнего Востока: приблизительно тогда же касситы вторглись в Вавилонию и захватили часть ее территории; около 1730 г. до н. э. семиты-кочевники хлынули в долину Нила и под именем гиксосов, «пастушьих царей», узурпировали трон фараонов, но мы не можем с такой же определенностью объяснить падение Никме-эпуха вторжением иноплеменников. В целом местное восстание кажется более вероятным, и, хотя жителей Алалаха в борьбе за независимость могли вдохновлять события, происходящие во внешнем мире, и, возможно, они даже получали какую-то помощь извне, я думаю, что только этому восстанию следует приписать падение династии Ярим-Лима.

Эта точка зрения подтверждается в свете дальнейших событий. Кроме возвращения к жизни старых типов керамики, что можно рассматривать как «национальное возрождение», обнаружились и другие любопытные вещи. Ярим-Лим построил свой дворец на месте, где всегда в Алалахе строились царские дворцы; это было наиболее подходящее место в городе. Однако после смерти Никме-эпуха здесь уже никто не строил. 150 лет остатки покрасневших от огня стен возвышались в зловещем одиночестве в центре многолюдного города; единственным назначением руин было служить свалкой городского мусора и отбросов. Словно проклятие было наложено на царский дом, «предали его запустению» и превратили в свалку. Когда для очередного царя потребовался дворец, было выбрано новое место.

Но и это не все. Храм Ярим-Лима также стоял на традиционном месте: со времени основания города каждый новый храм возводился точно на месте прежнего. Но с 1730 г. до н. э. мы видим перемены и здесь. Храм Ярим-Лима тем или иным образом возмущал религиозные чувства; невозможно было предать забвению священное место, но также невозможно было строить новое святилище бога на омерзительном пепелище храма, выстроенного Ярим-Лимом. Отныне святилище «богини, владычицы Алалаха», возводится там, где прежде был передний двор старых храмов, а место позади него, оскверненное святилищем Ярим-Лима, сначала не используется, а позднее, когда через несколько поколений предубеждение несколько ослабело, отводится под служебные помещения. В этом разрыве со всем, что идет от царства Ямхада, самое лучшее объяснение тому пожару, который поглотил дворец и крепость царя Никме-эпуха.