Забытое царство

Глава VII ДИНАСТИЯ НИКМЕПА СЛОИ IV

Наш археологический слой IV начинается несколько ранее 1450 г. до н. э., заканчивается около 1370 г. до н. э. и гораздо более полно, чем любой другой период, отражен в документах. Мы располагаем массой табличек, обнаруженных в царском дворце, и «автобиографией» царя Идри-ми, высеченной на его статуе. Археологические источники — это дворец, очень хорошо сохранившийся (рис. 12), остатки храма, большой участок внутри крепости, городские ворота с прилегающими строениями, много частных домов и более 40 могил[30], содержащих керамику и другие предметы. Во дворце помимо табличек обнаружено множество керамических изделий и предметов из слоновой кости и металла.

Поскольку большая часть табличек принадлежит времени правления царя Никмепа, а более ранних табличек нет, строительство дворца, где они хранились, можно с уверенностью приписать этому царю. Место, выбранное им для дворца, то же, где и прежде располагался дворец, возведенный, вероятно, в период слоя V и служивший первым царям дома Никмепа, которые были обязаны своим троном египетскому фараону Тутмосу III. Никмепа сохранил большую часть этого старого сооружения, просто добавив новый жилой корпус, где помещалась царская семья. Для этого он разрушил несколько комнат прежнего дворца И пожертвовал восточной частью «площади для парадов», которая располагалась с внутренней стороны городских ворот, перед фасадом цитадели. По непонятным соображениям новая часть здания была распланирована без учета старой планировки. Пристройка пересекает линию старых стен под каким-то нелепым углом, а передний двор, с двух сторон ограниченный жилыми помещениями старого дворца, а с третьей — задней стеной входных ворот цитадели, возведенных в период слоя V, столь асимметричен, что внушительный фасад дворца много теряет и не производит особого впечатления.

Позднее, возможно в правление Илим-илимма, сына Никмепа, размеры нового дворца увеличиваются почти вдвое в результате пристройки ряда комнат с внешней стороны его северной стены и целого комплекса помещений к восточной стене. Чтобы возвести последнее сооружение, все, что оставалось от главного корпуса дворца слоя V, было разрушено; сохранили только старое кухонное крыло, выходящее на двор. Восточный корпус проектировался так, чтобы соответствовать жилой части дворца, построенной Никмепа. Исходя из характера здания, мы можем судить, что Илим-илимма завершил работу своего отца, добавив к жилым помещениям «официальное» крыло. План на рис. 12 дает представление о царском дворце, каким он был при Илим-илимма, т. е. в его законченном виде. На плане комнаты, относящиеся к доникмеповскому времени, обозначаются буквами С и Д и имеют порядковые номера; под внутренним двором Илим-илимма (№ 22) мы обнаружили остатки стен и бетонного пола дворца слоя V, использовавшегося затем Никмепа, но они были слишком фрагментарны, чтобы давать их на плане. Судя по плану первого этажа, здание Никмепа представляло собой, по существу, расширенный вариант обычного богатого жилого дома того периода, состоящего из ряда комнат, сгруппированных вокруг центрального двора (№ 4); крыло Илим-илимма, напротив, отведено под «залы приемов» (как и во дворце Ярим-Лима) и-официальные помещения; «залы приемов» занимают центральное место, а световой колодец, или двор (№ 22), расположен сбоку здания.

Вошедший в передний двор дворца, через главные ворота в его западной стене видел справа и прямо перед собой асимметричные здания — все, что осталось от дворца слоя V. То, что находится в комнатах, хорошо объясняет их назначение. В больших комнатах (С₁, С₅, Д₁) располагались очаги, печи, треножники, на которых висели над огнем кухонные котлы, стояли жернова для зерна, пестики, каменные ступы и все принадлежности кухни; огнеупорные горшки для приготовления пищи были разбросаны повсюду на полу, а в комнатах поменьше хранилось большое количество домашней керамики; огромный хум для хранения припасов, вделанный в пол, занимал почти всю крошечную ком натку-кладовочку (С₆). Маленькая лестница (в комнате С₄) свидетельствовала о том, что имелся и верхний этаж, и можно предположить, что кухонная прислуга спала наверху. Поскольку всю пищу приготовляли в этом крыле и. затем относили во дворец, дорожка, мощенная терракотовой плиткой, была проложена вдоль дворцовой стены от кухни до входа во дворец — мудрая предосторожность против скользкой зимней грязи. Такая же узкая, вымощенная плиткой дорожка вела к входу от маленькой двери в северо-западном углу дворца; это была одна из боковых дверей-ниш в больших воротах цитадели, возможно предназначавшаяся для солдат, назначенных в караул во дворец.

Вход во дворец очень интересен в архитектурном отношении. Между двумя контрфорсами, которые, возможно, поддерживали балкон, три базальтовые ступени, фланкировавшиеся платформами с плоским верхом, были облицованы шлифованными плитами базальта, скрепленными цементом; наверху лестницы, на одном уровне с площадкой, образуемой верхними плоскостями платформ, находился известняковый порог входа шириной 26 футов, разделенный двумя деревянными колоннами с основаниями из отшлифованного базальта в форме барабанов. Боковые стены у входа и стены следующей комнаты были облицованы трехфутовыми базальтовыми плитами, покоящимися на грубых известняковых блоках, замаскированных прекрасным белым цементом. Выше стены были кирпично-деревянные. Использованные строительные приемы, безусловно, традиционны, и даже детали плана имеют много общего с дворцом Ярим-Лима, выстроенным за три века до того. Это местная архитектура, получившая развитие в Азии, и когда мы встречаем подобные приемы в других областях, то это означает, что эти идеи заимствованы из Азии, а не наоборот.

И такие параллели действительно существуют. Когда в 1937 г. мы раскопали эту часть дворца — ступени с фланкирующими их платформами и входное помещение, — мы обнаружили сплошную массу сырцового кирпича от одного дверного косяка до другого и нелегко было определить настоящую стену. Кирпичи лежали не порознь, а были скреплены глиняным раствором, и только поэтому мы и могли заключить, что это и есть стена, хотя поверхность ее очень пострадала, и казалось странным, что она заблокировала верх ступеней. Внезапно меня осенило, что все это очень походит на критскую архитектуру, но на Крите на верху ступеней были бы две колонны с дверным проходом между ними. Соответственно я отметил два круга и приказал рабочим прокопать тут кирпичную кладку; просьба разрушить стоящую стену смущала их, и я сказал, что на отмеченных мною местах они обнаружат каменные основания колонн. Они взялись за работу, и вскоре появились основания колонн, стоящие на известняковом пороге, который тоже был скрыт до тех пор; наша «стена» действительно была стеной, но только стеной верхнего этажа, которая после того, как сгорел деревянный архитрав над колоннами, обрушилась целиком на порог. Я думаю, что этот пример, более, чем всякий другой, подтверждает близкое сходство между Алалахом и Киоссом.

Единственный вход во дворец вел по ступеням со двора, и тогда входное помещение должно было служить одновременно и караульной. Дверь направо вела в коридор, по которому проходили в «официальное» крыло, а дверь налево — в другую проходную комнату (№ 3), откуда начиналась дворцовая лестница (№ 19–20), и особая дверь вела на центральный двор. Двор с цементным покрытием и очагом для огня на открытом воздухе (обычная вещь) был устроен симметрично: четыре двери вели в различные комнаты, расположенные на первом этаже (всего здесь было 13 комнат).

Как и во дворце Ярим-Лима, лучшие комнаты, покои царя, находились на верхнем этаже, но, исходя из того, что много помещений для прислуги имелось в кухонном корпусе, возможно, не весь первый этаж был здесь отведен для служб. Во всяком случае, если четыре комнаты (№ 7 и 8, 11 и 12) вполне могли быть отведены для слуг, то остальные были организованы в самостоятельные апартаменты разного размера (их было два), и их планировка показывает, что это могли быть покои для важных придворных или младших членов царской фамилии. Такова группа комнат № 10, 9 и 5, причем последняя, с цементным полом и стенами, является туалетом, точно таким, какие строят на Ближнем Востоке сейчас: сток из терракотовых труб ведет вниз и под стену и должен был проходить через городскую стену (хотя мы и не могли проследить так далеко) и выводить отходы на гласис. Комната № 9, также покрытая цементом, являлась ванной комнатой с большой терракотовой ванной, вделанной в пол в одном из углов; комната № 10, без каких-либо опознавательных признаков, могла быть спальней, но в ней, однако, нашли некоторое количество табличек.

В покоях размерами побольше также имелся туалет в маленькой комнате № 14; комната № 15 с цементными стенами была ванной комнатой, хотя самой ванны мы не обнаружили. В комнате № 18 ничего не было, но комнаты № 6, 16 и 17 были забиты керамикой, явно помещенной сюда на хранение: здесь были сотни больших тарелок, часто все еще в стопках по десятку или дюжине, некоторые стопки покосились, соскользнув, очевидно, с деревянных полок вдоль стен; мы нашли множество сосудов из прекрасной глины, которые на Кипре называют посудой с кольцевидным поддоном, и «белые молочные чаши» с черным и красным лестничным орнаментом; здесь были забавные сосуды в форме коровы из серой глины с деталями, прорисованными белым, и сосуды местного производства, некоторые из них были, как и тарелки, лощены или декорированы концентрическими кругами красного цвета; перед нами был полный набор глиняной посуды царского дворца. Вперемешку с керамическими изделиями обнаружены бесчисленные предметы самого различного назначения, попавшие сюда, безусловно, из комнат верхнего этажа, когда здание разрушилось и полы провалились. Среди них туалетные коробочки из слоновой кости египетского стиля (но почти несомненно местного производства): три — в форме сидящих уток, и одна — с женской головкой в египетском уборе; обнаружена большая сферическая золотая бусина перегородчатой эмали с ляпис-лазурью и белым перламутром в древнешумерском стиле.

Во дворе мы нашли два фрагмента золотой обшивки жезла, украшенной узором из треугольников, выполненным в замечательной филигранной технике, напоминающей эгейскую. Так что предметы роскоши во дворце носили интернациональный характер.

В комнате № 18 на пепле от сгоревших балок потолка (следовательно, они попали из верхней комнаты) лежали сотни кусочков узких золотых полосок и квадратиков, звезд и треугольников из слоновой кости; это были фрагменты инкрустации мебели, очень похожей на ту, что производят в Дамаске и в наше время, где на базарах полно стульев и столиков, инкрустированных перламутровыми вставками такой же формы и лентами из бронзовой проволоки.

В одном из частных домов слоя IV мы нашли полоску слоновой кости, полукруглой в сечении и обрезанной наискось на обоих концах; это была часть инкрустации мебели, где рельефный бордюр сделан из чередующихся кусочков слоновой кости и темного дерева так, чтобы создавалось впечатление скрученного шнура; точно такой же узор сделан таким же образом на ящиках моего комода турецкой работы конца XVIII века. Мы, естественно, не ожидали найти в почве Северной Сирии сохранившиеся деревянные предметы, и можно считать большой удачей, что эти кусочки слоновой кости, бесценные сами по себе, дали нам возможность благодаря консерватизму Ближнего Востока как-то представить внутреннее-убранство царского дворца XV в. до н. э. Две маленькие базальтовые базы колонн, попавшие сюда из верхних комнат, свидетельствовали о том, что в царских покоях по крайней мере одна комната была «залом приемов», как это было и во дворце Ярим-Лима; такая комната предполагается на плане дворца (рис. 13), реконструированном мистером Лаверсом.

В новом крыле, которое, как мы полагаем, было добавлено при Илим-илимма, использованы те же строительные приемы, что и в старой части дворца: панели из отшлифованнных базальтовых плит, полудеревянные конструкции стен, белый цемент пола; судя по необычайной толщине некоторых стен, по крайней мере часть здания была в три этажа. Главный комплекс разделялся на две более или менее равные половины (см. рис. 12): в северной части комната № 24 — «зал приемов», разделенный обычными контрфорсами и одной колонной, имеет с одной стороны комнату для отдыха и туалет (№ 26), а с другой — две комнаты, предназначенные, очевидно, для секретарей. В южной части комплекса комната № 28 — тоже «зал приемов»: с одной его стороны, за лестницей, две комнаты и туалет (№ 31), а позади зала (так как с другой стороны открытый двор № 22) — помещения для секретарей и затем архив (комната № 33), маленькое помещение с низкой кирпичной полкой, идущей вдоль стен. Как только мы увидели эту полку, мы поняли, что это за комната, потому что точно такую же комнату раскопали в Уре, найдя там множество табличек, лежащих на полках. Здесь полки, к нашему огорчению, были чисто выметены, но, как только начали расчищать середину комнаты, по всему пространству пола немедленно обнаружили то, что искали, — таблички.

Лестница в комнате № 27 была традиционного типа, с центральной опорой полудеревянной конструкции, два нижних марша имели деревянные ступени поверх плотной кладки, а третий марш поддерживался деревянной балкой с полками под ней. Другие постройки Илим-илимма на северной стороне дворца носили чисто хозяйственный характер: главная комната (№ 35) служила погребом и была заполнена большими хумами для хранения провизии, частично врытыми в пол, — некоторые из них были найдены совершенно целыми. В соседней комнате (№ 34) цементный пол имел наклон к центральной канавке, что позволяет предположить, что в этом помещении кувшины заполнялись маслом или вином, предназначенным для хранения. Длинный переход, ведущий к маленькой комнатке (№ 36), в которой нашли несколько табличек, был настолько разрушен, что его вообще едва удалось выявить, но, возможно, этот переход вел к лестнице, расположенной в прочной башне, образующей угол всего сооружения.

Официальный характер этого комплекса подчеркивался тем фактом, что здесь практически ничего не было обнаружено: во всем здании нашли разве что один глиняный кувшин — знаменательный контраст с тем, что имело место в жилой части здания. Единственный предмет, кроме многочисленных табличек, который был найден в комнате № 29,— голова барана из белого известняка, она явно упала туда, провалившись сверху. Голова размером чуть более фута, просверлена вертикально, словно через нее должна была протекать жидкость (хотя назначение предмета остается загадкой); верхняя часть головы не обработана, как будто ее либо вставляли куда-то, либо покрывали сверху чем-т© из другого материала. В любом случае это какая-то деталь архитектурного украшения, но как произведение искусства — это вещь поистине замечательная. Морда передана двумя почти плоскими плитками, сходящимися под небольшим углом, глаза, как и неестественно маленькие уши, обозначены мелким рельефом, только крупные рога, обрамляющие морду, подчеркнуты и рельефом, и кольцевой резьбой. Перед нами пример крайнего упрощения формы и подчинения натуры схеме; это не примитив, в проявление в высшей степени изощренного искусства, которого мы не ожидали найти в Северной Сирии этого периода.

Маленький, но очень важный предмет, был найден в кухонном крыле прямо под полом комнаты С₃; он относится к доникмеповскому периоду и был погребен под кладкой, положенной при соединении дворца Никмепа со старым зданием. Это круглая печать из мыльного камня с любопытными знаками на обеих сторонах, которые выглядят как прототипы хеттских иероглифических знаков. Печать нужно датировать временем до 1450 г. до н. э., т. е. она старше любой из известных хеттских иероглифических надписей и, возможно, представляет определенный этап формирования этой письменности. В таком случае получает некоторую поддержку теория, согласно которой хеттская письменность зародилась не в Анатолии, а на севере Сирии. Все таблички, найденные на Атчане, клинописные, но имеется по крайней мере один образец иероглифической надписи на осколке сосуда; его обнаружили во дворце Никмепа. Сосуд был обыкновенным кухонным дуршлагом, так что в период разрушения дворца эта письменность, должно быть, была достаточно известна и понятна даже менее образованным слоям общества.

Из частных домов, раскопанных нами, большинство были просторными строениями, очевидно, принадлежавшими состоятельным жителям города; этого и следовало ожидать, так как они занимали участок в лучшей части жилых кварталов города, располагаясь вдоль северо-восточной стены с видом на долину Амук. Узкая кривая улочка отделяла их от городской стены, и в промежутках между домами улочки, идущие под прямым углом к первой, вели в глубь города. Все дома были двухэтажные; комнаты располагались с трех или со всех сторон центрального двора, или светового колодца, на который они выходили непосредственно или же через соседнюю комнату. Стены, обычно очень толстые, были сложены из кирпича без применения дерева, и, хотя фундаменты делали из необработанного камня, выше уровня земли камень не использовали. В одном доме входной проход — необычно широкий, в центре его, возможно, была колонна — имеет косяки из шлифованного базальта, но ни разу нам не встретился каменный цоколь, столь характерный для храмов и царских дворцов. Своеобразной компенсацией за это явилась единственная комната с сохранившейся настенной росписью, фреской с архитектурным мотивом: на ней в красках изображен дворец — базальтовый цоколь, полудеревянная конструкция над ним, балки выкрашены красным с синим разводами, а кирпичная поверхность чисто белая.

Конечно, на первых этажах такого рода комнат было немного, большинство помещений служили утилитарным целям. В каждом доме был один или два туалета (то, что дома были расположены близко к городской стене, упрощало решение санитарной проблемы; трубы проходили под улочкой и через основание валов), и всегда имелась одна комната с печью и очагом для кухни, тогда как толстый цементный пол являлся, по-видимому, принадлежностью ванной комнаты. В тех нескольких случаях, когда назначение комнаты трудно установить, простая побелка оштукатуренных стен показывает, что помещение не предназначалось для показа посторонним и на него не имело смысла тратиться; возможно, в жилых домах, как и во дворце, лучшие комнаты помещались наверху, а нижний этаж был отведен под хозяйственные нужды. В одном доме каменная основа колонны, обрушилась со второго этажа. Это указывает на то, что и здесь мог иметься своего рода «зал приемов». Можно только повторить: жилая часть дворца Никмепа, в сущности, была не чем иным, как увеличенным вариантом частного дома состоятельного горожанина того периода.

Что же касается домов поменьше, то они сохранились настолько плохо, что даже трудно восстановить их план, но маленькие, похожие на коробочки, комнаты и тонкие стены говорят о том, что эти дома были одноэтажными, возможно, с плоской крышей, на которой спали в жаркое время года. Такие дома стояли скученно, а внутри почти не имели удобств.

Важно отметить многочисленные захоронения под полами, почти отсутствующие в больших домах; богатых жителей Алалаха, по-видимому, хоронили на кладбищах за городской стеной, тогда как бедняки, не имеющие средств на покупку земли на кладбищах, укладывали мертвых под пол собственного дома или в маленьких двориках при доме. Могилы были самые простые: гробов не было[31], одетые тела лежали на земле на боку, руки перед лицом, колени слегка подогнуты в позе спящего. У плеча можно было обнаружить одну или две булавки, которыми застегивалась одежда; встречаются кольца и цилиндрические печати; у женщин— бусы и амулеты на шее, а у детей — бабки или, редко, глиняная кукла. Помимо этих личных вещей были также приношения от близких, несколько глиняных горшков для еды и питья и, пожалуй, все. Любопытно отметить, что ни в одной могиле не было оружия: воинов или хоронили в другом месте, или в том мире, куда они отправлялись, в оружии не было необходимости. В ориентации костяков строгого порядка нет — скелеты лежат головами в направлении любой части света. Это свидетельствует о том, что религиозные верования еще не окончательно выкристаллизовались и обычай захоронения под полами жилища не имел того религиозного значения, какое ему придавалось в Месопотамии после III династии Ура, — сохранить единство семьи; видимо, здесь этого обычая придерживались из чистой экономии. Младенцев хоронили просто-напросто в глиняных сосудах, для чего выкапывалась яма там, где это удобно было сделать. На костях нет никаких следов огня: кремация в эту пору в Алалахе еще была неизвестна.

Храм при династии Никмепа должен был быть перестроен, но обнаруженное нами здание оказалось слишком разрушено, чтобы можно было о нем судить (рис. 14). Имелась входная комната, широкая и просторная, по-видимому, с открытым портиком; в центре — необычайно широкий дверной проем и напротив него, в дальней стене, — вход в само святилище, в задней стене которого была глубокая ниша, очевидно, для статуи. Сравнительно тонкие стены говорят о том, что здание было одноэтажным, но похоже, что святилище было выше входной комнаты. Лестница с одной стороны вела на плоскую крышу над обоими помещениями. В этом случае можно было усмотреть некоторое сходство с моделью, обнаруженной в Байсане в Палестине, но этого недостаточно, чтобы определить характер культа, которому была привержена эта династия. Единственно мы можем отметить, что культ Митры, следы которого, по нашему мнению, можно обнаружить в предшествовавший период, в слое IV уступил место совершенно другому, вероятно, такому, который своим митаннийским характером не оскорблял фараона: ему правящий дом был обязан своим положением и выражал свою преданность, когда обстоятельства того требовали. Насколько позволяют нам судить скудные остатки, храм основан в ранний период слоя IV и в дальнейшем не перестраивался; он избежал пожара, который разрушил дворец Никмепа, и просуществовал до тех пор, пока строители эпохи слоя III не снесли его стены, заложив их в основание своей собственной постройки.

К западу от царского дворца тянулся большой комплекс зданий, включавший в себя северо-восточные городские ворота и цитадель. Все они старше, чем дворец, который поставлен так, что нарушил планировку восточной стороны городских ворот. Эти сооружения перешли к Никмепа от его предков, и он оставил их без изменений; но после него, все еще в период слоя IV, значительные переделки были осуществлены внутри цитадели. О них я скажу позже.

Городские ворота свидетельствуют об ином характере оборонных сооружений по сравнению с укреплениями слоя VII. Маленькая башня (23×23×23 фута), выступавшая на три фута от линии стены, прорезана шестифутовым проемом с единственной дверью, крепившейся не к пилонам, а непосредственно к стенам; внутри башни проход поворачивает два раза направо и затем тянется еще на 15 ярдов между одноэтажными строениями до открытого плаца, лежащего перед цитаделью. Ярим-лимовская большая трехворотная башня не выдержала натиска врагов (возможно, из-за упущений в планировке, о которых мы уже говорили), и строители слоя V, как здесь, так и в юго-западных воротах города, использовали новую систему, при которой люди значили больше, чем дерево и камень (рис. 15). Если атакующие прорывались сквозь единственные ворота — путь им преграждала глухая стена; сдерживаемое двойным поворотом, движение их замедлялось, они должны были двигаться в узком пространстве под обстрелом защитников, располагавшихся на крышах с обеих сторон.

Если они (не более чем по трое в ряд) все же прорывались и выходили из прохода шириной лишь восемь футов, то их встречали все главные силы гарнизона, находящиеся на парадном плацу. Внешне не столь внушительные, новые ворота были спроектированы более разумно, чем те, которые они заменили.

Согласно первоначальному плану, плац представлял собой прямоугольник 30×20 ярдов, но дворец Никмепа, занявший часть его территории, превратил его в неправильный треугольник. На южной его стороне находился тройной проход, ведущий в город; западная сторона треугольника — глухая стена дворца, восточная — фасад цитадели. При такой планировке территория, на которой располагался гарнизон, была полностью отделена от остального города; получался анклав, который можно было удерживать от восставших горожан так же, как и от нападений извне, а в мирное время, когда городские ворота были открыты, каждый входивший и выходивший из города находился под надзором часовых цитадели.

Большая часть цитадели исчезла в результате оголения верхнего слоя холма, но в северо-восточной части цитадели условия были более благоприятны, и, хотя стены поднимались лишь на фут над уровнем пола, детали планировки комнат были ясны.

Фасад, смотрящий на плац, представлял собой двойную стену с небольшими между стенными помещениями; в центре — вход с двойными дверями, поставленными не совсем по одной линии, с прекрасными базальтовыми косяками; отсюда был проход во внутренний двор размером около 14 ярдов с северо-запада на юго-восток (его юго-западный конец невозможно было обнаружить), окруженный крепостными строениями. Когда мы вели раскопки на северо-западной стороне двора, то пришли в некоторое изумление: в крепости странно было обнаружить две большие комнаты типа «зала приемов», расположенные рядом, сообщающиеся друг с другом и снабженные дополнительными помещениями как в «залах приемов» в царском дворце.

Различные строительные приметы (стены, перекрывающие друг друга, нарушения в перевязке кирпичной Кладки и прочее) свидетельствовали о том, что комнаты — не одного времени; одна, по-видимому, была построена одновременно со всем зданием, т. е. в начале слоя V; другую пристроили значительно позднее; добавление этой комнаты потребовало полной перестройки этой части цитадели. Это не было вызвано разрушением старого здания (по крайней мере нет никаких свидетельств этого), но, видимо, потребовалось для того, чтобы приспособить строение для новой цели. Мы не можем точно определить, когда это было сделано (но, очевидно, в период слоя IV), и есть соблазн связать эту перестройку с другой, при которой был поднят уровень плаца и (насколько мы могли установить, хотя и не очень-то надежно) на его покрытие пошли сгоревшие руины дворца Никмепа. В конце концов цитадель также была сожжена, но бесспорно, что это не имело ничего общего с большим пожаром, который разрушил дворец, а произошло гораздо позже, в то время, когда слой IV закончился и на смену пришел слой III; стены форта слоя III возвышаются непосредственно на руинах цитадели слоя IV, но там, где эти стены возведены над дворцом Никмепа, они отделены от него промежуточным полом-площадкой, положенным на сожженные руины, полом, который я считаю современным перестройке цитадели.

Этот факт имеет важное значение для истории того периода. От этого времени сохранилось необычайно много документов, так как кроме сотен табличек, обнаруженных и во дворце, и в комнатах по северо-западной стороне плаца (одна из которых, казалось, служила административным помещением для дворцовых чиновников), мы располагаем уникальными — сведениями, содержащимися в «автобиографии» царя Идри-ми. Но прежде чем обратиться к истории, я должен рассказать о выдающемся скульптурном памятнике, связанном со слоем IV.

Когда мы раскапывали храм слоя I, который был разрушен в 1194 г. до н. э. при вторжении «народов моря», мы обнаружили, что передний двор храма заполнен Предметами, принадлежавшими заключительной фазе существования здания; среди них найден очень поврежденный базальтовый трон, на котором явно должна была помещаться статуя. В комнате, прилегающей к храму, на северо-восток от двора, мы обнаружили Яму, выкопанную в полу и заполненную землей и большими камнями (самый большой весил около полутора тонн), а затем заделанную. Под камнями была найдена поврежденная статуя. Отбитая голова лежала рядом с телом вместе с обломками бороды и ноги; только часть одной ноги исчезла. Статуя подходила к трону, найденному на храмовом полу, так как точно совпадала с вырезанным углублением и, кроме того, части фигуры, которые соприкасались с ручками трона, не были обработаны.

Можно быть уверенным, что статуя находилась на троне до разрушения храма; в результате сильного удара по основанию трона, куда были врезаны ноги статуи, она отвалились, так же как и голова. После разграбления храма кто-то прокрался назад, в порыве набожности собрал все части фигуры и спрятал в спешно вырытую яму в надежде достать позднее. Но город погиб и никогда больше не оправился; человек, который так беспокоился о статуе Идри-ми, никогда не вернулся. Обвалившиеся храмовые стены скрыли от глаз предметы, разбросанные по храмовому полу, и никто не знал о них и не искал их, пока мы не приступили к раскопкам в 1939 г.

Интересный факт: статуя датируется приблизительно 1400 г. до н. э., хранилась в храме 200 лет и даже спустя столь продолжительный срок вызывала такое благоговение, что человек рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее. Царь, которого изображала статуя, не был- ни столь велик, ни столь удачлив как правитель, чтобы вызвать такое почитание, и я склонен думать, что статую так высоко ценили ради нее самой. Правда, как произведение искусства она немногого стоит — честно говоря, комически ужасна — но, во всяком случае это статуя местная, не имеет ничего общего ни с Египтом, ни с Месопотамией, ни с каким-либо другим нам известным центром; если не считать голову барана, найденную во дворце Никмепа, которая не более, чем на 30 лет старше, это самый древний образец скульптуры из Алалаха. Мы имеем основания полагать, что вся северосирийская школа искусства, которая позднее вызвала к жизни скульптурные украшения сирийско-хеттских дворцов, начала зарождаться как раз в это время— в XV или раннем XIV в. до н. э., и, может быть, Алалах ценил нашу статую не как «портрет», но как «примитив», старейший образец местной художественной школы.

Фигура вырезана из прекрасного белого магнезита. Камень был обработан цилиндрическим сверлом, затем отшлифован на точильном камне и отполирован. Царь представлен сидящим, он завернут в какое-то одеяние без складок, которое скрывает формы тела, и, хотя предполагается наличие нижней туники и плаща с каймой, все передано столь схематично, что трудно установить сходство с какой-либо известной одеждой. На царе высокий головной убор, простой и гладкий, скрепленный лентой; бакенбарды и длинная борода также гладкие; брови и глаза выложены черным камнем, что резко контрастирует с белизной магнезита; несомненно, первоначально голова была раскрашена: например, краской должны были быть переданы локоны на бороде царя, так как в камне они не проработаны. Вся передняя часть фигуры от щек до края одежды покрыта клинописным текстом, составляющим 104 строки.

Трон имеет форму кресла с высокой спинкой и ручками, которые поддерживают фигуры львов; тела их даны рельефно, а головы выступают; похоже, что перед троном имелся ряд ступеней, но они были вырезаны из другого блока, а затем обломались и, видимо, затерялись.

Надпись представляет собой «автобиографию» царя. Она была написана писцом по имени Щаррува, возможно, одним из старейших чиновников в государстве, так как его имя появляется, в документах, относящихся к предшествующему правлению, а в том, как Шаррува говорит о себе и призывает благословение на свою голову, проскальзывает высокомерие, которое может быть свидетельством очень высокого положения при дворе. Шаррува писал на своем собственном диалекте, возможно, сознательно употребляя архаизмы; к сожалению, ни писец, который делал копию для камнереза, ни камнерез, который высек надпись, не отличались профессионализмом, и текст поэтому чрезвычайно трудно читается.

Мистер Сидни Смит, который опубликовал документ, признал, что текст, вероятно, потребует в будущем большого количества исправлений. — По многим пунктам имеются значительные разногласия, главнейшее из которых связано с определением точной даты правления Идри-ми: вопрос в том, предшествовало ли оно правлению Никмепа или следовало после него? Частично это зависит от чтения одного имени в тексте[32], частично связано с идентификацией упомянутых в тексте лиц. В Алалахе, как и в других сирийских государствах, в царской семье одни и те же имена появлялись в разных поколениях: так, Никмепа — это сын Идри-ми и отец Илим-илимма, в то же время царь Идри-ми — сын Илим-илимма, и в зависимости от того, кого из этих двух Идри-ми или двух Илим-илимма мы изберем, автор надписи становится отцом или внуком строителя нашего дворца. Филологические тонкости доступны только лингвисту, но для решения этой исторической проблемы весьма существенны и археологические свидетельства, а таковые, я думаю, определенно подтверждают, что Идри-ми правил позднее, чем Никмепа. Как археолог, следовательно, я без колебаний следую за Сидни Смитом и восстанавливаю историческую обстановку периода слоя IV, игнорируя лингвистические аргументы его оппонентов.

Когда Тутмос III сделал правителем Таку, основателя династии, к которой принадлежал Никмепа, он, видимо, отдал под его власть территорию большую, чем владения его предшественников. Алалах был столицей царства Мукиш, куда входила по меньшей мере северная часть долины Амук и которое простиралось на запад по нижнему течению Оронта до берегов Средиземного моря. Сюда же входила и Ама’у, холмистая область к югу от равнины. Царство Алеппо и земля Ния, место заповедника слонов, были не в первый раз присоединены к Мукишу, и к этому фараон добавил Нухашши, огромное степное пространство на юг от Алеппо и на восток от Оронта. Образовалось поистине огромное и важное царство, которое, однако, нелегко было сохранять в целости. Пока Египет готов был поддерживать своего вассала, последний мог сохранять власть над правителями различных провинций, но без этой поддержки трудно было ее удерживать.

Смерть Тутмоса III около 1447 г. до н. э. почти наверняка послужила сигналом для восстания в Сирии, инспирированного Митанни. Но кто бы ни был царем Алалаха в это время, он должен был прекрасно понимать пользу от поддержки Египта и не рискнул бы связываться с таким сомнительным союзником, как Митанни. Поэтому, когда Аменхотеп II, преследуя врагов южнее Оронта, подошел к Нии, город открыл ему ворота и горожане приветствовали его со стен города. Именно во время правления Аменхотепа II Никмепа вступил на престол. Он, без сомнения, был членом царской семьи, но своего отца Идри-ми он не наделяет царским титулом, поэтому, возможно, Никмепа был племянником правителя, который оставался верен фараону. В свою очередь и Никмепа продолжает признавать формальную зависимость от Египта настолько, что египетские символы появляются на царской печати. Но это едва ли могло быть больше чем формальное признание зависимости. Храм, который он построил в честь бога города, конечно, не был по типу митаннийским, но он не был и египетским, а настоящий вассал фараона должен был бы почитать богов Нила.

Дело в том, что египетское владычество в Северной Сирии стало весьма призрачным, тогда как мощь Митанни постоянно возрастала, причем настолько, что около 1420 г. до н. э. Тутмос IV просил в жены дочь Артадамы, царя Митанни, и заключил формальный союз с ним. Разумеется, Никмепа должен был действовать весьма осторожно. Так как в его титулатуре нет упоминания Алеппо, мы можем считать, что это подчиненное царство обрело независимость. Возможно, он наследовал не более как старое царство Мукиш и в качестве «царя города Алалах» подписался на договоре с Ир-Мермером, «царем города Тунип», записанном на табличке, которую мы нашли среди дворцовых руин. Тунип находился непосредственно к югу от Мукиша, и Никмепа, по-видимому, пытался укрепить свои позиции. В одной табличке, описывающей возведение жителя Алалаха в некий должностной ранг, обозначенный хурритским термином, упоминаются боги Митанни в такой форме, которая может указывать на прямое подчинение Алалаха Митанни. В то же время имеется табличка, заключение по судебному иску, где некий Ириб-хази, подданный Никмепа, выступил против него перед Шаушшатаром, царем Митанни, объявив себя гражданином Ханигальбата и поэтому подданным Шаушшатара, но Никмепа выиграл дело, и Ириб-хази должен был вернуться к своим обязанностям. В этом случае правитель Алалаха заявил о своей независимости и получил ее подтверждение.

Сидни Смит утверждает, что Никмепа был вассалом Шаушшатара. Я скорее склонен думать, что он ухитрялся балансировать между фараоном и царем Митанни, и каждый из них, возможно, считал себя его сюзереном. Он был настолько удачлив в своей политике, что мог даже построить себе новый дворец, который, хотя и не обладал истинно царским великолепием, был все же свидетельством его независимости.

Никмепа наследовал его сын Илим-илимма, более тщеславный, но менее дипломатичный правитель. Его большим достижением было расширение границ царства до пределов, включающих Алеппо и Нию, которыми его отец никогда не управлял. Как ему удалось это сделать, мы не знаем, но это не могло случиться путем завоевания, так как он никогда не стал бы выступать против союза Хурри, главой которого был Артадама, царь Митанни, а Алеппо входил в этот союз. Одна табличка из Атчаны содержит указание, что он был вассалом Хурри; можно предположить, что Илим-илимма использовал договор между Артадамой и Тутмосом IV для собственного возвышения — Египет отказывался от притязаний на Северную Сирию и Митанни становилось великой державой; но «преданный» слуга фараона не мог предложить свою верность новому господину иначе как за приличную цену, по принципу «Париж стоит мессы».

Во всяком случае, Илим-илимма стал называть себя «царем Алеппо» и к дому своего отца в Алалахе пристроил такое же большое сооружение, откуда управлял своим увеличившимся в размерах царством.

Когда в 1938 и 1939 гг. мы вели раскопки дворца слоя IV, у нас не было никаких сомнений в том, что он был разрушен в результате восстания горожан. Дворец полностью сожгли; новое сооружение Илим-илимма, отделенное от старых построек двойной стеной, и кухонный корпус, не имевший внутренней связи с дворцовой постройкой, пострадали в одно и то же время. Скелетов не было найдено, похоже, что обороны не было. Сокровища из верхних комнат, безусловно, были похищены; архив, насколько было возможно, перенесли в безопасное место, что вполне могли сделать горожане, знавшие, какого рода документы, представляющие всеобщий интерес, имеются во дворце, хотя похоже, что мысль о спасении архива появилась потом[33]. В жилых кварталах нет никаких следов разрушений или грабежа; судя по всему, пламя занялось в нескольких местах, и слуги по крайней мере не были застигнуты врасплох. Насколько мы можем судить, другие здания не сгорели, разрушению подвергся только царский дворец.

Наше заключение было полностью подтверждено текстом Идри-ми. Восстание действительно имело место. Оно привело к смерти Илим-илимма, и когда Идри-ми получил свое царство, он должен был построить для себя новый дворец, ибо дворец его отца больше не существовал. Сидни Смит указывает, что смерть Артадамы могла побудить Илим-илимма попытаться избавиться от власти Митанни. Так как Алеппо, где начался мятеж, традиционно был центром Хурри, любое действие против Митанни, естественно, было здесь непопулярно; но даже в Мукише северосирийсйие элементы преобладали, и его горожане не испытывали особых симпатий к Египту, поэтому и здесь политика царя должна была натолкнуться на оппозицию. Наследнику Артадамы Шутарне не составило большого труда поднять восстание против своего недовольного вассала.

Можно предположить, что Идри-ми находился в Алалахе, когда весть о возмущении в Алеппо и, возможно, убийстве его отца достигла его ушей, и, предвидя, что беспорядки могут распространиться, он со всей семьей бежал на юг вдоль Оронта до города, называемого Эмар[34], который являлся приданым его матери. Таковы, по-видимому, обстоятельства сожжения алалахского дворца. Но в Эмаре он обнаружил, что его братья, каждый из которых, согласно обычаю, управлял городом-государством, были теперь на стороне Митанни, и хотя открыто не выступили против него, но доверия явно не заслуживали.

Тогда «я взял мою лошадь, и мою колесницу, и моего оруженосца и уехал отсюда. Я пересек пустынную землю и пришел к воинам Суту (сутиям). С ними я провел ночь в моей крытой колеснице: на следующий день я уехал и прибыл в страну Ханаан. В стране Ханаан я пришел в город Аммйя. В Аммий жили сыновья города Алеппо, сыновья страны Мукиш и Нии и воины страны Ама’у; они увидели меня, и вот я был сын их господина, и воистину они соединились против меня. Поэтому я увел тех, кто следовал со мной, прочь и оставался среди воинов-хапиру семь лет». Царевич, конечно, надеялся отдаться под покровительство фараона, чем и объясняется его побег на юг; он не осмеливался останавливаться там, где имелись жители его собственной страны, для них он был «сын своего отца», против которого они подняли бунт. Хотя Аммия все еще непосредственно подчинялась Египту, контроль со стороны последнего был недостаточно силен, чтобы гарантировать безопасность Идри-ми. Интересно, что он нашел убежище в одном из еврейских племен, обретавшихся на крайнем севере Ханаана (к северу от земли Ашер и Зебулон) за несколько поколений до того, как Иисус Навин вторгся в страну с юга.

Семь лет Идри-ми оставался в изгнании, постоянно совещаясь с оракулами[35], и наконец знамения оказались благоприятными. Он не объясняет, каковы именно они были. Мы должны помнить, что «автобиография» составлялась спустя много лет в совершенно иных условиях, и он должен был быть осторожен в выборе выражений. Идри-ми предусмотрительно ничего не говорит о Египте, но, очевидно, находясь в изгнании, он понял, что Египет — расщепившаяся трость[36] и что единственный выход — искать покровительства Митанни. Поэтому он написал Шутарне, «могущественному царю, повелителю воинов земли Хурри», испрашивая возвратить благоволение[37]: «Наше слово милостиво приняли цари, повелители воинов земли Хурри»; в переписке были оговорены условия соглашения, были принесены необходимые жертвы, и «затем я стал царем». Он построил суда, погрузил на них своих воинов и морем достиг земли Мукиш, т. е. причалил к своей собственной гавани в устье Оронта (современная Эль-Мина у подножия горы Касиос) «перед горой». Как он пишет, и «бык и овца. предстали передо мной как знак расположения, они были и дальше на моем пути. Как один человек, земли Ния, Ама’у, Мукиш и город Алалах, моя столица, вернулись ко мне». Его братья тоже были примирены и получили от него подтверждение на право управлять.

Это широкое признание царя, который столь долго был изгнанником, являлось, конечно, результатом того, что Шутарна одобрил его возвращение; но в документе ничего не сказано об Алеппо, который являлся частью царства Илим-илимма; значит, отныне он был утрачен, и потеря города, видимо, была одним из условий, поставленных Шутарной. Другим условием должно было быть вступление в войну между Хурри и хеттами из. Анатолии, которые в этот момент, накануне восшествия на престол Суппилулиумаса, были ослаблены и в известной мере зависели от милости противника. Но, расположенные в глубине материка, государства союза Хурри были отделены от хеттов грядой Тавра и могли вторгнуться к ним лишь через несколько горных проходов, которые хетты удерживали бы до последней возможности. Один только царь Алалаха мог совершить нападение с фланга, потому что имел выходы к морю, располагал морской гаванью и судами; более того, контролируя Бейланский проход, он мог воспользоваться прибрежной дорогой, идущей от Александретты на Киликийскую равнину. На берегах залива имелось семь хеттских гаваней, маленькие крепости-города. «Их, — говорит Идри-ми, — я разграбил. Страна хеттов не собралась и не выступила против меня; что я хотел, я сделал. Я унес их имущество… их товары, их сокровища и разделил между воинами, и взял свою долю. Затем я вернулся в землю Мукиш и вошел в город Алалах, мою столицу. Захваченное имущество и товары я приказал отправить на юг из страны Хатти, и я построил дом. Я сделал мой трон точным подобием трона царей, мои приближенные начальники стали подобны служителям царя, мои сыновья стали подобны сыновьям царя, мой двор стал подобен двору царя».

Выше я описал, как была перестроена цитадель Алалаха в последний период слоя IV, после разрушения дворца Никмепа; в результате перестройки дворец стал более величественным; место прежнего дворца не застраивалось, а было использовано как часть плаца перед цитаделью. Это согласуется с «автобиографией» Идри-ми; дворец его отца прекратил существование, и он строит новый. Но Идри-ми ясно дает понять, что его сооружение отлично от старого, это полная имитация дворцов его союзников — царей Митаннийского союза. Жилище Никмепа — не более чем увеличенный в размерах частный дом в лучшем жилом квартале города; Никмепа скорее был первый среди равных, чем царь. Илим-илимма расширил дом отца, но продолжал жить среди горожан, и, когда народ взбунтовался, дом царя оказался беззащитен. Похоже, что Идри-ми усвоил этот урок и использовал добычу, захваченную у хеттов, не для восстановления дома своих предков, а для обеспечения собственной безопасности. Он хотел жить, как подобает царю, под защитой своего войска, в твердыне, огражденной со всех сторон от любых посягательств; он строит дворец внутри цитадели.

Изменения в политической обстановке того времени хорошо иллюстрирует обнаруженная керамика.

На Иорган-тепе, месте древнего города Нузи, возле Киркука, к востоку от р. Тигр, был обнаружен необычный тип расписной керамики, датированной благодаря табличкам, относящимся к тому же периоду, временем около 1450–1350 гг. до н. э.; самые ранние образцы связаны с правлением Шаушшатара, царя Митанни (рис. 16). В верховье р. Хабур на Телль-Брак отмечено внезапное появление этой керамики, возможно, в то время, когда Шаушшатар все еще находился у власти. Эта керамика, отличительная особенность которой — роспись непрозрачной белой краской по черному или коричневому фону, может считаться характерным признаком влияния Митании. На Атчане один-два фрагмента этой керамики появляются в позднем периоде слоя V, т. е. накануне правления Никмепа. Два-три черепка могут быть отнесены ко времени Илим-илимма, так как они обнаружены в траншее, прорытой для фундамента его пристройки ко дворцу. В завершающей фазе слоя IV, после разрушения дворца, эта керамика встречается уже часто; она весьма распространена в слое III, наибольшее ее количество — в слое II (уже изделия местных мастеров), и полностью она исчезает в слое I.

Значение этих процессов совершенно ясно. Керамика появилась на Востоке как раз перед правлением Никмепа, и всего несколько образцов этой новинки проникли в Алалах в результате торгового обмена. Никмепа был современником Шаушшатары, и, будь он вассалом царя Митанни, эта характерная керамика должна была быть, столь же распространена в Алалахе, как в Браке и в Нузи. Тот факт, что в Алалахе не было обнаружено почти никаких ее черепков, свидетельствует о том, насколько успешно ему удавалось сохранять свою независимость. Подчинение Илим-илимма власти Митанни отразилось в появлении черепков этих изделий, относящихся к началу его правления, но знаменательно, что ко времени его смерти среди тысяч глиняных сосудов, найденных в царском дворце, только 13 были нузийского типа, в то же время коробочки слоновой кости для притираний были в египетском стиле. Распространение нузийской посуды в заключительной фазе слоя IV свидетельствует о подчинении Идри-ми власти Митанни.

Идри-ми правил уже 30 лет, когда он распорядился вырезать надпись на своей статуе, а поводом для этого явилась передача власти сыну Адад-нирари. Правление, начавшееся столь плачевно, в общем, по крайней мере внешне, оказалось достаточно успешным; войн, кроме удачного набега на хеттские гавани, больше не было, так как благодаря миру между Египтом и Митанни у вассалов Шутарны не стало врагов. Главное дело, которое царь Алалаха мог поставить себе в заслугу, — это заселение ряда районов сутиями — кочевыми племенами, которые были неустойчивым элементом в его царстве. Может быть, это был знак благодарности, так как какое-то из этих племен приютило его в период изгнания, а может быть, политическая дальновидность, так как от осевшего на землю народа в государстве больше пользы, чем от раскинувших шатры кочевников, хватающих свои пожитки и исчезающих при первых признаках опасности. «Так, — говорит он, — я основал мою страну». Он строил крепости традиционного типа и добросовестно исполнял все религиозные обряды. Наконец, Идри-ми или отказался от власти в пользу своего сына Адад-нирари, или сделал юношу соправителем (смысл его слов неясный): «в свою очередь оказал доверие управлению моего сына».

Старый царь был очень благоразумен. Приблизительно в 1385 г. до н. э. грозные тучи появились на горизонте, 30 лет остававшемся ясным. Хетты в Анатолии, старые враги Хурри, целое поколение пребывали в упадке. Им нанесло поражение Митанни, и даже Алалах безнаказанно грабил их города. Дела их обстояли настолько плохо, что на царя Тутхалияса III было совершено покушение, в котором участвовал его собственный сын, и трон занял способный и энергичный монарх. К моменту, когда Идри-ми отошел от дел, Суппилулиумас находился у власти лишь года два или около того, но уже укрепил свое положение и готовился выступить против Северной Сирии как с помощью дипломатии, так и с помощью силы, и там, где потребовалась бы сила, он был готов употребить ее в полной мере.

Возможность для выступления появилась в момент разногласий между государствами Хурри и Митанни, которое длительное время возглавляло союз; хетты считали своим союзником царя Хурри Артадаму и тем самым получили повод выступить войной против царя Митанни Арташумара. Хеттская армия двинулась на юг через перевалы Тавра. Войско Митанни было разбито, но это было только начало. Цари сирийских городов-государств понимали, что Суппилулиумас намерен покорить всю страну и очень быстро наступит их черед; наскоро сколоченный союз не способен был противостоять вторжению, а поодиночке они были легкой добычей; в отчаянии они вспомнили о своем старом сюзерене и обратились к фараону.

Из дипломатической переписки, обнаруженной в Телль-эль-Амарне, в Египте, в архиве департамента по иностранным делам фараона, ситуация становится ясной. Царь Катны (Центральная Сирия) пишет Аменхотепу III: «О мой господин, тогда, как я шлю мою любовь к царю, моему господину, так делают и царь Ну-хаши, царь Ни-и (Нии), царь Зинзара и царь Тунаната[38]. Истинно все эти цари принадлежат моему господину, твои вассалы». Катка, расположенная неподалеку от Кадеша, действительно находилась в зоне египетского влияния, но Нухашши и Ния уже длительное время как расторгли союз с фараоном. Царь Катны здесь тактично выступает как посредник северных государств, подвергавшихся опасности в первую очередь. Но Аменхотеп III был стар и, приближаясь к завершению своего мирного правления, полностью погрузился в заботы по демонстрации своего фараонского величия — занимался строительством храмов и устройством дворцовых празднеств; об организации военного похода в отдаленные страны не могло быть и речи. Он мог отправить немного войск в Сирию, когда призывы его вассалов стали все более и более тревожными, но их едва хватило на поддержание внутреннего порядка, но никак не на то, чтобы приостановить наступление хеттов. В 1375 г. до н. э. Аменхотеп умер, его наследник, непрактичный мечтатель Эхнатон, был мало обеспокоен судьбой Египта, а тем более Сирии. Суппилулиумас с циничной вежливостью направил ему поздравления по случаю вступления на престол и приготовился лишить его империи.

Приблизительно в это же время Адад-нирари, которого мы считаем сыном Идри-ми, тоже направляет письмо фараону (правда, неясно, Аменхотепу III или уже Эхнатону), изъявляя свою преданность и умоляя о помощи. Он напоминает фараону, что Тутмос III содействовал увеличению царства его предка Таку и обещал покровительство, а теперь хетты угрожают всем, кто принадлежит партии Египта. Сюзерен, который ожидает верности от подвластных ему правителей, тоже должен быть верным в трудную минуту: «Воистину, если мой господин сам не придет на помощь, пусть мой господин пошлет себя сановника с солдатами и колесницами». Это был глас вопиющего в пустыне. Войска не были посланы, и тем самым хеттам были развязаны руки. По-видимому, Адад-нирари умер, и Такува наследовал ему как царь Мукиша в самый острый момент. Около 1370 г. до н. э. Суппилулиумас одолел Тушратту и захватил царство Митанни, после чего организованное сопротивление сирийских государств было уже невозможно. «Я осилил страну Алеппо, — хвалится хеттский царь, — и страну Мукиш. Такува, царь города Ния, вернулся в страну Мукиш, предстал предо мной, говоря: «мир». Возможно, Такува послал свои силы в самую восточную провинцию своего царства, чтобы присоединиться к вассальным государствам, собранным Тушраттой Митаннийским для сопротивления хеттам на восточном берегу Евфрата, однако в сражении не участвовал. Узнав, что Суппилулиумас, разбив Тушратту, повернул опять на запад, захватил Алеппо, а затем расположился лагерем в Мукише, Такува оставил армию и поспешил домой, чтобы договориться с завоевателем; его крик «мир» означал безусловную сдачу. Но его страна не собиралась столь же быстро смириться. «За спиной Такува, — говорит Суппилулиумас, — его брат Акит-Тешуп снова склонил страну Ния и город Ния к враждебным действиям и соединился с шестью князьями. Они соединились с Акией, царем Арахту (город на Евфрате), колесницы и воины. Они укрепили город Арахту и приготовились бунтовать. Они сказали: «Сразимся с великим царем, царем страны Хатти». Великий царь, царь страны Хатти осилил их в Арахту. Акию, царя страны Арахту, Акит-Тешупа, брата Такувы, и всех этих князей он полонил и повелел отправить их в страну Хатти».

Этим закончился наш слой IV.