Замок пепельной розы

Глава 22

Он спокойно лежал, закрыв глаза, и кажется, спал. Но почему-то я испугалась, что только делает вид. Дорн был похож на кота, неподвижно караулящего мышь у норы. Я бы не удивилась, если б начал глазами сверкать из-под полуприкрытых век… но глаза его были плотно закрыты, и я всё же выдохнула. Хотя вспомнить, что надо дышать, было ой как нелегко.

На нетвёрдых ногах, запинаясь, как новорождённый оленёнок, я двинулась вперёд, кое-как отлепив себя от дверного косяка. Отмечая по дороге детали. Капли влаги на широкой груди, мокрую прядь тёмных волос, прилипшую к виску… Кажется, он действительно уходил — но лишь для того, чтобы найти в огромном пустом доме ещё одну ванную комнату.

Закусив губу, я любовалась красотой неподвижного мужского тела. Взгляд скользил по рельефу мышц, по твёрдым линиям, по… по всему тому, чего мне безумно захотелось коснуться не только взглядом.

Поколебавшись немного, я задула последние свечи в канделябре на стене. Тихо как мышка, стараясь даже не шелохнуть матрас, поставила колено на край постели, скользнула вперёд. Замерла и бросила перепуганный взгляд на мужа. Мне показалось, или ровный рисунок его дыхания слегка изменился? А тень улыбки на краешке губ — она мне тоже почудилась?

Застыв на четвереньках в неудобной позе, я мечтала только о том, чтобы Дорн глубоко спал и не открывал глаз. Чтобы я могла продолжить им любоваться.

Минута утекала за минутой, а он по-прежнему не шевелился. Ничего не происходило. Я слегка расслабилась и очень-очень осторожно легла, вытянувшись на постели в струнку. На самом краешке, рискуя каждое мгновение свалиться на пол. Ну что за несносный герцог! Целая постель же свободна. Почему бы не лечь на свою половину и не оставить учтиво девушке — её? Так нет ведь, улёгся прямо посередине, чтоб побольше места занять.

Я запоздало сообразила, что стоило хотя бы залезть под простыню, чтобы не было так холодно — но поздно! Теперь ни за что в жизни не стала бы шуршать и рисковать тем, что разбужу мужа.

В довершение всех моих бед мучительным искушением пришли воспоминания о прошлой ночи. Когда я провернула тот свой хитрый манёвр и подобралась к Дорну под бочок, сделав вид, что просто ворочалась во сне. Вот бы повторить… но нет! Нет-нет! Он сегодня без рубашки. От прикосновения к голой коже точно проснётся. Так что… даже думать не смей, Элис, о всяких сумасбродствах!

Отругав себя как следует, я смирилась с тем, что трогать нельзя. Зато можно сколько угодно смотреть!

И я смотрела. Глаза всё больше привыкали к полумраку — комнату освещал лишь бледный свет новорождённой луны. Смотрела и смотрела, скрючившись на боку в неудобной позе, подложив ладони под щёку. И что-то сладко обмирало у меня в груди. Какое-то щекочущее чувство растекалось тёплой волной от губ и до кончиков пальцев на ногах.

…Именно потому, что я так пристально смотрела на него, Дорн и смог поймать меня с поличным. Когда он внезапно повернул голову и открыл глаза, я не успела даже моргнуть. А уж тем более отвернуться или притвориться спящей. И взгляды наши скрестились как шпаги.

Я поразилась тому, сколько серьёзности в его сером.

В голове лихорадочно заметались мысли, я пыталась найти подходящее оправдание, или хотя бы что-то остроумное… как-то отшутиться — это ведь стыдно, девушке так жадно рассматривать почти обнажённого мужчину!.. — но слова вдруг как-то разом все потерялись.

Не сводя с меня пристального взгляда, Дорн убрал правую руку из-под головы — и откинул её на кровати. Приглашающим жестом. Обнимающим. Как будто… звал к себе на плечо.

— Просто иди ко мне.

И от этих обычных слов будто что-то надорвалось у меня внутри. Какая-то струна лопнула. Или путы, что сдерживали, заставляли бояться и трепетать, не пускали сделать шаг навстречу.

Коротко вздохнув, я бросилась к нему. Через всю проклятую половину бесконечной-бесконечной постели. На середину, где он, кажется, действительно меня ждал.

Прижалась всем телом, дрожа. С благодарностью впитывая его тепло, которым он так щедро делился, когда повернулся ко мне и крепко-накрепко обнял. И даже совсем-совсем не протестовала, что обнял так… по-хозяйски очень. Одной рукой поглаживая по спине, а другой… другая его рука тут же вольготно устроилась на уже облюбованном однажды месте чуть пониже спины. Ну и ладно. Ну и пусть. Удобно же человеку!.. Моей щеке вон тоже удобно к его груди прижиматься. И моим ногам ледяным греться об него — он же не протестует, хотя мало приятного, наверное, когда к тебе такими ледышками…

Мы чуть-чуть только повозились — и как-то очень быстро совпали, притёрлись, замерли в блаженной неподвижности. Я счастливо вздохнула, пряча лицо на широкой груди. Даже бесцеремонность его рук не портила настроения. Она была как-то очень к месту, эта бесцеремонность. Как-то очень… правильно, что ли.

— И даже никаких возражений? — хмыкнул муж мне в волосы.

А я решила, что меньше лишних мыслей — отличная стратегия на сегодня. Она делает меня куда счастливее.

Я отрицательно покачала головой вместо ответа. А потом поняла, что ответ всё-таки нужен. Он так осторожничал всегда, мой каменный герцог! И даже сейчас… был напряжён. Словно его самого не отпускали какие-то тяжкие думы. Даже в такой момент.

Поэтому я сказала то, что хотела. Тихо-тихо, почти неслышно. Но он услышал.

— Какие… могут быть возражения. Ты мой муж. И у нас… у нас всё-таки медовый месяц.

Он замер на мгновение. А потом одним стремительным движением опрокинул меня на спину. Накрыл собой, придавил к постели. Опустился лбом на мой лоб, сжал голову в ладонях.

— Это просто невыносимо. Я не могу так больше. Эл-л-л-ли-и-и…

Я растаяла, как шоколадка на огне, от того, с какой нежностью и страстью он выдохнул моё имя. От его горячего шёпота, опалившего моё лицо. И поэтому не сразу вникла в смысл слов. А когда вникла… всё равно ничего не поняла. Осознавала одно — я хочу остаться навсегда в этом самом мгновении. В тёмной комнате, где есть только мы. И все те невысказанные слова, которые словно парили вокруг нас незримо, складывались в признания, вот-вот готовы были прорваться из небытия и обрушиться нам на головы. Правдой. Правдой, которая была нам так нужна.

И стук его сердца, прямо мне в грудь. Неспокойного, мятущегося, живого. Ту-дум, ту-дум, ту-дум… всё быстрее и быстрее. У камня не бывает такого сердца. Мой муж никогда не был камнем — поняла я отчётливо! И устыдилась, как была глупа всё это время.

А он всё смотрел мне в глаза — так, словно хотел заглянуть в душу.

— Давай попробуем, малышка!.. Давай попытаемся… По-настоящему.

Что сказать чуду, на которое даже не смела надеяться?

Что сказать счастью, когда оно волшебной птицей само садится тебе на ладонь?

Что сказать человеку, которого любишь без памяти, так сильно, что больно дышать?

Я не знала. И поэтому в ответ на его слова просто молчала. Молчала так долго, что опомнилась лишь, когда поняла, что всхлипываю. А он терпеливо ждёт и сцеловывает слёзы с моих ресниц. Так осторожно, так бережно…

Тогда только отмерла. Потянулась, обняла мужа крепко-крепко, прижалась мокрым лицом к шее.

— Так что скажешь, моё слезливое счастье? — тихо спросил он, гладя меня по волосам и позволяя реветь прямо себе в ухо.

— Скажу… да! Тысячу раз да. Миллион раз — да…

Плакать я всё же перестала.

От неожиданности — когда прикосновения его рук и губ как-то неуловимо изменились. Перестали быть нежными и успокаивающими. Короткие, жгучие, дразнящие поцелуи — по виску, скуле, к мочке уха, которую он неожиданно куснул, заставив меня возмущённо ойкнуть. Но муж и не думал слушать моих возмущений — а я совершенно забыла возмущаться, когда поцелуи сместились ниже.

Заставляя кровь вскипать, и сердце сбиваться с ритма.

Выгибаться дугой, подставляя горло.

Прижиматься крепче, ещё крепче и ещё — чтобы ни миллиметра свободного места между нами. Хвататься за плечи, как утопающий за спасательный круг, впиваться ногтями, удивляться довольному ворчанию в ответ.

Чувствовать, как холодит ночной воздух голое плечо, когда нетерпеливые руки всё же находят, как оборвать тесный ворот слишком скромной и целомудренной ночной рубашки.

Снова удивляться, безмерно удивляться тому, что самое отзывчивое и чувствительное место на теле, оказывается — это ключицы… а потом устыдиться собственной наивности и понять, что снова ошиблась. Когда его ладони с нетерпением и спешкой первооткрывателя пускаются в путь по телу. И горячий шёпот в пряной тишине ощущается как самая изысканная ласка.

— Сладкая… какая же ты сладкая…

Непослушными пальцами путаться в его волосах. Ощущать его руку на обнажённом колене — и не бояться. Ничего на свете больше не бояться.

Только задыхаться от невыносимого счастья. Ловить губами воздух, который словно стал раскалённым, как в пустыне, и весь исчез куда-то…

…А потом понять, что воздух в комнате и правда раскалился. Темнота будто сгустилась, нависла падающим небом над самой головой. С низким гулом, недовольным ворчанием, которое зародилось где-то на самой границе восприятия и стало расти, шириться, заполнять всё вокруг.

Я вздрогнула от укуса боли, когда что-то горячее и лёгкое, как перо, упало сверху на обнажённые ноги. Но намного-намного больнее стало, когда я ощутила, как застывает, каменеет тело мужа под моими ладонями. Как словно по велению злых чар исчезают, развеиваются нежность и страсть, которые были только что между нами. Оставляя ощущение холода и неумолимой беды, которая ещё не облечена в слова, но уже предопределена, и её приближение не остановить — хоть плачь, хоть кричи.

Новые и новые хлопья обжигающего пепла падали сверху. Я распахнула глаза и увидела, что это распадается на куски балдахин кровати над нами.

Дорн закрыл меня собой, обнимая мою голову и прижимая её к груди, когда весь полог разом, а точнее его остатки, рухнули с высоты. Зашипел от боли сквозь зубы, вздрагивая всем телом, но не сдвинулся с места.

А потом затряслась мелкой дрожью постель под нами. Я успела лишь вскрикнуть, когда она рассыпалась в пыль, и мы повалились на каменный пол. Меня больно приложило о твёрдую поверхность — груды тёмного пепла почти не смягчили падения, да ещё меня сверху придавило тяжёлым мужским телом. Вот только тяжести этой очень быстро не стало.

— Нет, не надо! Не уходи! Не оставляй меня!

Но я напрасно молила и пыталась обнять его, удержать… Дорн оторвал от себя мои руки, резко встал и отвернулся. И тень была на его лице — такая непроглядная, как самая глубокая беззвёздная ночь. Я так и не смогла разглядеть его выражения.

Он отошёл от меня далеко, на несколько бесконечных шагов — прислонился лбом к дверному косяку, тяжело дыша. Я видела, как ходит ходуном его голая спина, облитая лунным светом. И эти несколько шагов расстояния показались мне вдруг непреодолимой пропастью, которая разверзлась между нами.

Я кое-как села, сжавшись в комок, натянула рубашку на колени. Всё казалось нелепым сном, что развеялся как дым. Да, я, наверное, спала, бредила, мне просто приснились — и наша нежность, и страсть, и жар, и любовь. Любовь, которая так и не случилась. А вот теперь пора просыпаться. Возвращаться к жестокой действительности.

Я оглянулась — и увидела, что снова на окне нету штор. Которые это уже по счёту? А ещё… половины стёкол в почерневшей раме не было тоже, и холодный осенний ветер ворвался в спальню, выстудив всё в считанные мгновения. И самое страшное — что эти дыры разрастались, оплывали чернотой, расползались в стороны — и теперь уже и в стенах по правую и левую руку от окна зияли отвратительные прорехи, будто прогрызенные невидимым чудовищем.

— Скажи мне, наконец, что происходит! — срывающимся голосом попросила я. Горло сжимали спазмы. Попыталась встать, поскальзываясь в чёрных грудах пепла, всё ещё горячих. Зыбучими песками обнимающих ноги. Пепел, этот ужасный пепел… снова он, всегда он. Ужасным пятном на моей судьбе.

— Нет! Не приближайся ко мне! Не смей! — прорычал Дорн, когда услышал мою нелепую возню. — Пр-р-роклятье… Я же не могу посадить короля в углу своей супружеской спальни!..

Я застыла. Что он имеет в виду? При чём тут король?

Неужели моя смутная догадка была верна, и Его величество что-то сделал с нами на свадьбе? Его ментальная магия…

Вспышкой перед внутренним взором — воспоминание. Смертельно бледное от напряжения лицо короля, капля пота, ползущая по его виску. Тревога в глазах королевы, когда она смотрит на своего супруга. И слова Дорна — странные слова, сказанные им королю после церемонии: «- Ваше величество! Спасибо за подарок, который вы преподнесли». Но король ведь не дарил нам ничего. Или… подарок был незримым?

Мне казалось, что я вот-вот нащупаю правильный ответ. Картина почти сложилась в голове. Но какие-то важные детали постоянно ускользали.

Шаг, ещё один… по рассыпающимся барханам, по осколкам неслучившегося будущего. Ночная рубашка изорвана и вся в чёрных пятнах от пепла… Пепел на моих ладонях, пепел в волосах, горечь его осела несмываемой пылью на губах…

— Элис, стой! Ни шагу больше, — хрипит Дорн, словно выжимая из себя каждое слово. Но всё, что я вижу, это его спину прямо перед собой, и вопреки всему мне кажется, что если смогу добраться до него и обнять, всё снова станет как прежде. А значит, я не могу, не имею права останавливаться.

— Просто расскажи мне! Я пойму, — прошу мягко, а сама делаю ещё один крохотный шажок.

— Я не стану… взваливать это бремя на тебя. Не проси.

Его бремя. Значит, с самого начала это было его бремя… И ещё один шаг. Где-то в сердце отдаётся тупой ноющей болью, когда вижу, как дрожат его плечи. Будто на них держится вся тяжесть мироздания.

Как слепой, он шарит в темноте перед собой правой рукой, ищет, на что опереться. Находит ребро книжного шкафа. Вцепляется в него… и крепкий морёный дуб осыпается от его прикосновения. Впервые я вижу это так близко.

Зажимаю ладонью рот, давлю вскрик — когда прямо на моих глазах рассыпаются в прах не просто вещи. Рассыпается память, рассыпается прошлое. Предметы, которыми Дорн дорожил, я знаю. Его кубки, его книги, коллекция минералов — всё, всё превращается в чёрную пыль. И он молча смотрит на то, как она уходит у него сквозь пальцы.

И в конце концов поверх кучи пепла остаётся лежать, поблёскивая, лишь один-единственный камушек. Нетронутый, неподвластный разрушению. Тот самый странный, серый с розовыми прожилками минерал, из которого сделано и моё обручальное кольцо.

Будто заворожённая, я слежу за тем, как Дорн медленно наклоняется и поднимает камень. Стискивает в руке — с такой силой, словно хочет стереть в порошок и его… но когда раскрывает ладонь, тот лежит на ней, отсвечивая матовыми вкраплениями, такой же издевательски целый и невредимый.

И я всё-таки не успеваю сделать свой последний шаг. Потому что, зажимая камень снова в руке, Дорн бьёт кулаком о стену, оставляя на ней кровавый след. А потом распахивает дверь. И уходит. Просто растворяется в её тёмном провале. Даже не обернувшись. Не сказав мне больше ни слова. Оглушительно хлопнув ею и отсекая меня от себя очередной глухой стеной.

Тут же прекращаются разрушения в комнате. Как по щелчку пальцев.

Но и этого довольно — почти вся стена рассыпалась и трещины бегут уже по полу. Мебели половины тоже нет.

Мне снова хочется плакать, но я себе не позволяю. Сейчас я должна быть сильной. Это насколько же Дорн считает себя опасным для меня, если посчитал, что в такой вот комнате мне сейчас находится лучше, чем рядом с ним?!

По счастью, платяной шкаф цел. Бросаюсь к нему, оступаясь то и дело на грудах пепла. Кое-как дрожащими пальцами нахожу злосчастный халат, набрасываю на испорченную ночную рубашку, затягиваю судорожным движением. И прямо так, босиком по ледяному полу, выхожу в ночь.

Ищу, ищу… но не нахожу нигде мужа. Не знаю, что скажу, когда найду — но мне хочется верить, что отыщу правильные слова. Слова, которые смогут всё починить.

Но уже не верится, что совсем недавно мы были так близки. Ещё чуть-чуть, и стали бы единым целым. Теперь мне так холодно, словно всё замёрзло внутри и покрылось инеем.

И огромный дом отвечает звенящей тишиной, когда я иду по неосвещённым коридорам. Такой же пустой и мёртвый, какой стала вдруг моя жизнь.

Я вздрагиваю, когда слышу, как где-то внизу громко хлопает входная дверь.

— Ах, тише, ну что же вы так!..

— Не волнуйтесь, моя дорогая — эти два барана или уже глубоко спят, или так же глубоко не спят. И в том, и в другом случае они нас даже не услышат. Хотя мне, конечно, хотелось бы надеяться на второй вариант…

— Мне тоже, милый, мне тоже!.. Моя девочка как никто заслужила право на счастье. Она столько перенесла на своих хрупких плечиках…

— Поверьте, мой внук настрадался не меньше. Ничего, я верю, что они смогут исцелить друг друга…

Я больше не могла этого выносить. Вылетела с лестницы прямо в круг дрожащего света, которым в этот глубокий ночной час был освещён холл.

Старый герцог держал свечу и ждал, пока Тилль избавится от плаща с меховой опушкой. Завидев меня, подруга всплеснула руками и бросилась навстречу.

— Элис, дорогая, что случилось? На вас лица нет! И что с вашей одеждой…

Я увернулась от её рук и понеслась прямиком к деду. Схватила его за лацканы серебристого сюртука.

— Скажите мне! Хотя бы вы скажите — что с Дорном? Он молчит, он прячется от меня… Но вы обязаны сказать!

Старый герцог поставил свечу на ближайшую тумбочку возле стены, а потом осторожно отцепил мои руки. Окинул меня внимательным взглядом.

— На тебе пепел.

Я смутилась.

— Да, мы… ну… а потом всё начало рассыпаться, и он… — я окончательно запуталась в словах.

Старик устало вздохнул.

— Понятно.

— Так вы расскажете? — с надеждой уставилась я на него.

Но к моему глубокому разочарованию, он покачал головой.

— Я дал слово, ты же помнишь. Я не могу тебе ничего рассказывать. Но… — он вдруг хитро улыбнулся и подмигнул. — Могу кое-что показать. Насчёт этого запретов не было. Внук забыл предусмотреть. Ну и пусть пеняет на себя, если я воспользуюсь лазейкой. Пойдём-ка!

Он схватил меня под локоть своей сухонькой, но неожиданно твёрдой рукой — и потащил куда-то. Оказалось, в кабинет. Тот самый, где мы с Дорном подписывали наш брачный контракт — словно тысячу лет назад.

Тилль неотступно следовала за нами, она единственная позаботилась о свече.

У меня сердце выпрыгивало из груди, я даже позабыла о заледеневших ногах… а вернее, почти перестала их чувствовать. Меня всю захватила надежда. Неужели сейчас, хотя бы краешек, хотя бы немного… я смогу приподнять завесу тайны?

Старый герцог оставил мою руку и решительно двинулся вглубь комнаты. Я решила было, что он станет копаться в письменном столе или шкафу — может быть, даст мне почитать какие-нибудь документы или старые рукописи… но он вместо этого произвёл несколько хитрых манипуляций и нажал на завитушки резьбы одного из книжных стеллажей.

И стеллаж просто отъехал от стены со всеми книгами вместе. За ним показалось какое-то небольшое тёмное помещение.

— Бертильда, дорогая, дай-ка ей свечу. Элис, вперёд! Не тушуйся, смелее! Можешь там оставаться сколько хочешь. Осматривайся, думай, ищи… я тебе больше ни в чём не помогу, увы. И так взял на себя слишком много. Ты умная девочка, я уверен — и так разберёшься. А ты, милая, за мной! Мы лучше пока с тобой покараулим за дверью. Вдруг мой не в меру ретивый внук вздумает сунуться сюда раньше времени и помешать. К слову, где бы он мог быть… не в супружеской спальне точно… Эх, и в кого он такой остолоп! Точно не в меня…

Хлопнула дверь кабинета, я осталась одна, даже не успев осознать толком, что сейчас произошло.

Впереди призывно манил тёмный проём в стене. Судя по всему, каморка за ним была очень маленькой. Оттуда пахнуло затхлым воздухом.

Я сглотнула комок в горле и сделала решительный шаг вперёд.