Зарубежная литература средних веков. Хрестоматия

Всемогущий бог-отец,

Господин наш и творец!

Дай мне силы, чтоб умело

Я поведал это дело,

К славе, Господи, твоей,

К исправлению людей.

Люди, слушайте, внимайте,

Про могущество узнайте

И про власть жестокой смерти.

И никто еще, поверьте, —

Кто б он ни был, где б ни жил, —

От нее не уходил.

Неминуем горький рок:

В школе смерти взят урок.

В школе той косой своею

Всем сворачивает шею.

Широка земная твердь,

Но парит повсюду смерть,

Без границы и без меры

Смерти власть, — тому примеры

Приведу я вам сейчас

Так послушайте мой сказ.

Поликарпус жил мудрец —

Всей учености венец.

Изучив науки быстро,

Возведенный в сан магистра,

Об одном он тосковал:

Что он смерти не видал.

Раз молился он в костеле

И просил у божьей воли

Увидать на миг единый,

До своей еще кончины,

Смерть хоть раз лицом к лицу

(Что не страшно мудрецу).

Так молился он в костеле,

Оставаясь там дотоле,

Что костел весь опустел.

Встать с колен он не успел,

Как увидел пред собою

Существо невесть какое:

Чуть прикрыто пеленой,

С длинной, острою косой.

Тоще, бледно, желтолице,

Кровь из глаз росой струится,

Сгнил его почти весь нос,

И без кожи, без волос

Череп в сумраке блестит.

Страшный образ, жуткий вид!

И казалось, тело это,

Тонким саваном одето,

Кое-как набравшись силы,

Встало прямо из могилы.

И взглянув на то виденье,

Наш мудрец пришел в смятенье.

Рассмотревши саван, косу,

Увидав, что смерть без носа,

Устранюсь ее зениц,

Застонал и пал он ниц.

Страх объял так мудреца,

Что, похожий на глупца,

На полу он распростертым

Там застыл с дыханьем спертым.

Подождав над ним немного,

Смерть промолвила не строго:

Ах, магистр, но что с тобой?

Ты здоровый, не больной.

Отчего же помертвелый

Ты лежишь от страха белый?

Сам ведь к богу ты взывал,

Чтоб меня он показал.

Так напрасно не волнуйся,

На меня теперь любуйся.

Здесь за тем я, чтоб ты мог,

От макушки и до ног,

Рассмотреть мое обличье,

Про мое узнать величье.

Эту страшную личину

Видит каждый в час кончины,

Но вошла, магистр, теперь

Не за тем я в эту дверь.

Задавай ты мне вопросы,

Раз нам встретиться пришлося

До того, как вышел срок

Взять тебя за хохолок.

Но беседа бы иная

Здесь была, когда тебя я

За собой пришла бы звать.

Вот тогда бы задрожать

Впору было бы всем телом,

Простереться онемелым.

Сжал бы сердце лютый страх,

Хлад в крови и мрак в глазах.

Смерть взяла бы мимоходом

Чашу жизни с сладким медом,

Заменив ее другою —

С ядовитою росою;

Осушить ее до дна

Заставляет всех она.

Отняла б неумолимо

Все, что было здесь любимо,

И косы б зловещий звон

Заглушил последний стон.

В этот раз ты будешь цел.

Отчего ж ты онемел?

Ни к чему твоя тревога.

Посмотри-ка, я немного

Ведь похожа на крестьянку,

Что до ночи спозаранку

Над душистою травой

В поле трудится косой.

Встань, магистр, и будь смелее.

Не хочу вреда тебе я.

Или польский ты язык

Позабыл от страха вмиг?

Так возьми в пример Сократа.

Тот мудрец меня когда-то,

Не колеблясь ни минуты,

Принял в образе цикуты.

Не дрожи, ученый трус, —

За тебя я не возьмусь:

Не пришли твои ведь сроки

В школе смерти брать уроки.

Тут, подняв лицо от плит,

Так магистр ей говорит:

Сам не знаю, что со мной.

Затянуло очи мглой.

Все в душе оледенело,

Хладный пот покрыл мне тело.

Умоляю, ради бога,

Отодвинься хоть немного.

Вид твой страшный не снесу...

Ну, отбрось хотя б косу.

Вся мольба твоя напрасна, —

Поступить так не согласна.

Для чего б, магистр ты мой,

Расставаться мне с косой?

Без нее — собой не буду.

Чем грозить я стану люду?

Я косой кошу в избытке

Мудрецов таких вот прытких.

Да не бойся, ты мне верь:

Не скошу тебя теперь.

Говори со мной, коль скоро

Я пришла для разговора.

И магистр тогда, как мог,

Поднялся, не чуя ног,

И промолвил осторожно:

Смерть-голубка, если можно,

О себе поведай кратко:

Кто отец твой и кто матка

И живешь ли долгий век?

Сотворен был человек

Для бессмертья и для счастья;

Бог его могучей властью

Наделил над всем живым

Птицей, рыбой и лесным

Зверем он повелевал.

И когда Адам раз спал,

Из ребра его мгновенно,

В красоте еще нетленной,

Еву создал добрый бог.

Без забот и без тревог

Мог вкушать бытья отраду

Человек под сенью сада

Рая дивные плоды,

Не страшася божьей мзды,

Есть могли Адам и Ева.

И одно лишь только древо

Бог им трогать заказал

И при этом так сказала:

«Тот, кто вкусит этот плод,

Смерть познает и умрет».

И случилось, в светозарный

Рай проник, как змей коварный,

Искуситель — темный дух.

И склонивши Евы слух,

Пробудил он в ней желанье

Плод вкусить от древа знанья.

Но едва лишь Евы рот

Откусил запретный плод,

Как урочный пробил час

И на свет я родилась.

И плодом все тем ж самым

Ева делится с Адамом.

Божьим гневом тут проклятью

Обречен был без изъятая

Весь злосчастный род людской:

Стал бессилен предо мной.

Смерть-голубка, мне неясно,

Пред тобою чем несчастный

Провинился род людей?

Непокорностью своей

Прогневили люди бога, —

Для чего же ты столь строго

Все орудуешь косой,

Истребляя род людской?

Может, видишь мало чести?

А когда б на лучшем тесте

Для тебя калач испечь,

И просить тебя не сечь

Вкривь и вкось своей косою, —

Ты не стала бы другою?

Ну, магистр, ты свой калач,

Цел пока, подальше спрячь.

Не нуждаюсь я в почете.

Я верна моей заботе:

Все живое истреблять.

И могу тебе сказать,

Что такой Создатель властью —

Вам на горе и несчастье —

С той поры меня облек,

Что кошу любой я срок

И усталости не знаю.

Я от края и до края

Исходила этот свет,

И нигде преград мне нет.

Через реки, через воды

Я хожу, не зная брода.

Край закатный иль восток —

Всюду будет смерти прок,

И везде, где есть живое,

Я явлюсь с моей косою.

Это праздник, а не бремя —

Истреблять людское племя.

Я не делаю различий,

И таков уж мой обычай:

Будь здоров кто иль больной,

Очень умный иль шальной,

Молодой иль очень старый

Не жалею я удары,

И кошу их всех подряд,

Будь он беден иль богат,

Шляхту, графов, воевод

И крестьян, простой народ.

С короля собью корону,

Совлеку его я с трона,

Подниму за волоса —

Тут как тут моя коса.

К императора чертогу

Я найду всегда дорогу.

Мудрецы и звездочеты

И еще народ без счета —

Пекарь, мастер иль купец —

Всех один их ждет конец.

Завелось еще так встарь:

Воду в пиво льет корчмарь.

И у бочки я нередко

Бью плутов косою метко;

Отправляю прямо в ад,

Где им глотку просмолят.

От велика и до мала

Все живое, чтоб дрожало

Предо мной, — я так хочу.

Всех косою проучу.

Я сразила Голиафа,

Тоже Анну Каиафу;

И предателя Иуду

Я повесила, паскуду;

И распяты были мной

Добрый вор, а также злой.

Лишь один-единый раз

Я косою осеклась:

На Голгофе мной когда-то

Был сражен Христос распятый;

Власть моя была лишь тень:

Он воскрес на третий день.

Бью я доброго и злого,

Но охотнее — второго.

И тому, кто полон злости,

Я легко ломаю кости.

Коль тебя не убедила

И в мою не веришь силу,

То тебе я прямо к носу

Поднести готова косу.

Ты попробуй, как остра.

Мать, супруга и сестра

Будут плакать над тобою

Лишь коснусь тебя косою.

От меня спасенья нет, —

Ты покинешь божий свет.

Мной когда-то поражен

Царь премудрый Соломон;

И могучего Самсона,

И красавца Абсолона,

И еще премного мужей

Что по славе их не хуже.

Теодориха-остгота,

Рима вечного оплоты —

Полководцев и царей,

Без числа косой своей

До сих пор я покосила,

Но совсем не утолила

Ни охоту и ни прыть —

Все косить бы да косить.

Смерть-голубка, а когда ты

Злополучный и проклятый

Истребишь весь род людской,

Что же станется с тобой?

Ведь застыв, сложивши руки,

Изведешься ты от скуки.

Перестань, пока не поздно,

Ты свирепствовать так грозно.

Хоть немного отдохни,

Для себя людей храни.

Ах, магистр мой, глупой речью

Не нажил бы ты увечья!

Терпеливо до сих пор

Я сносила весь твой вздор.

Не испытывай терпенья,

Не вводи во искушенье.

А не то я в час неровный

На холодный пол церковный

Уложу тебя опять,

И не сможешь больше встать,

Вижу я, что ты не быстр

Разуменьем, мой магистр.

В мире грех царит покуда,

Без работы я не буду.

И милей отрад мне всех

Этот древний плотский грех.

Так во власти вожделенья

Без конца творит рожденья

В нем погрязший человек.

Пусть течет за веком век,

Без конца проходит время,

Но живет людское племя,

И всегда большой улов

Для косы моей готов.

Смерть-голубка, попрошу я,

Объясни мне вещь такую:

Ведь, наверно, не напрасно

И умелых и прекрасных

В свете много докторов?

У тебя отнять улов

Не под силу ль врачеванью —

Медицинскому их знанью?

Не грозят ли смерти царству

Их отменные лекарства?

Будет, верно, по плечу

Знаменитому врачу

Показать свое проворство:

Жизнь спасти от смерти черствой?

Повидала их немало, —

Пустозвонные бахвалы.

Врач колдует так и сяк,

И надеется чудак,

Распростерт на смертном ложе,

Что ему еще поможет

Из толченых разных трав

Благодетельный состав,

Что врачи в железных ступах

Для доверчивых и глупых

Умирающих толкут.

А глядишь — я тут как тут!

Наступили, значит, сроки,

И без всякой проволоки

В черный ад иль в небеса

Здесь пошлет моя коса

Легковерного больного.

Нет спасенья никакого!

Пусть хоть целый огород

В ступке врач своей столчет, —

Не взросло еще доныне

Ни ромашки, ни полыни,

Что могли бы излечить

Иль кончину отдалить.

Все врачебные проказы

Пресеку косой я сразу.

Пусть запасы всех аптек

Принимает человек,

Все их льет себе в утробу —

Не уйти ему от гроба.

Час пробьет, я и врача

Как хвачу косой с плеча,

Так что докторскую шею

Не спасти тогда шалфею.

Нерушимо смерти царство, —

Что поделают лекарства?

Смерть-голубка, молвлю слово,

Если выслушать готова.

Признаю: твоя коса

Может делать чудеса.

В край блаженных иль до ада

Отправляет без пощады

Мужика иль дворянина —

Для тебя оно едино.

Неужели, в самом деле,

От тебя бы не сумели

Скрыться люди как-нибудь —

Отыскать к спасенью путь?

Смастерить какое зелье,

Закопаться в подземелье,

Запереться в бастион,

Чтоб его со всех сторон

Стража вечно сторожила

И тебя не подпустила?

С непонятием упрямым

Все твердишь о том же самом!

Пробу сделать я готова:

Запирайся на засовы,

Хоронись в глухих стенах, —

Распадутся тотчас в прах,

Лишь явлюся за тобою

С необорною косою.

И по правде, хорошо бы

Не откладывать нам пробы.

Вот сейчас, мудрец ты мой,

Я взмахну моей косой...

Смерть-голубка, нет, не надо!

Эта речь — страшнее ада.

Все во мне вновь задрожало,

Пеленой глаза застлало...

Так о чем же разговор

И зачем ты мелешь вздор?

Все живое мне подвластно;

Проникаю я прекрасно

В глубину звериных нор.

Не спасались до сих пор

От меня еще лисицы,

Волки, зайцы и куницы,

Горностай в нарядном мехе,

Было белкам на орехи,

Уток, цапель, журавлей

Я кошу косой своей,

От нее же не укрыться

Зверю, рыбе или птице.

В поднебесье иль в пучине

Не скрывался ведь до ныне

От меня еще живой,

И всегда его косой,

Где б он ни был, я поддену.

Так помогут ли тут стены,

Подземелья, бастион,

Вечной стражи легион?

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не одних мирян лишь грешных

Я косой кошу успешно.

Весь синклит отцов церковных —

Ваших пастырей духовных —

Пред косой моей дрожит,

От нее не убежит.

И молитвою своею

Не спасутся иереи,

Пусть хоть прячутся в алтарь.

Как смиренный пономарь,

Так и сам святейший папа,

Попадутся к смерти в лапы.

Зачастую прямо в ад

Угодит иной прелат.

Распроститесь кардиналы

С мантьей пышною и алой,

А епископ — с очень хитро

Изгибающейся митрой.

Ждет одежда вас одна:

Гробовая пелена.

И проникну, если надо,

В монастырскую ограду.

Инок спрятан, как в ущелье

За стеною узкой кельи.

Доберуся все равно,

Постучу косой в окно.

Инок добрый не страшится,

Если смерть к нему стучится.

Отрешившись от соблазна,

Просидел он невылазно

В темной келье много лет,

Так не жаль покинуть свет.

И к предвечному престолу

Он отправится веселый:

Лучше почестей и злата

Получить от бога плату.

За земные совершенства

Рая ждет его блаженство.

Потому-то не смущен,

Он косы внимает звон.

Злой монах — иное дело.

Он подчас осатанело

За обители порог

В полуночный выйдет срок,

И как будто бы для пляса,

Подоткнув бесстыдно рясу,

Сразу прянет на коня

И, сквозь ночь его гоня,

Как стрела, грешить помчится,

И блудить, и веселиться.

Под ночною мрачной мглою

Я гонюсь за ним с косою.

Но быстрее, чем огонь,

Ошалелый мчится конь.

По дороге я лукаво

Забегаю слева, справа

И отстать могу нередко,

Но в конце концов все ж метко

Поражу его косой.

И отправлен инок мой,

Где давно ему быть надо:

К черным бесам, в царство ада.

Смерть-голубка, а те пани,

Что сносили истязаний

И мучений череду, —

Не бывать ведь им в аду,

Хоть суди ты их и строго,

Души их — в чести у бога.

Разве в «Житии святых»

Не читал ты сам про них?

Как с жестокости избытком

Этих дев всем лютым пыткам

Подвергали палачи?

Истрепав о них бичи,

Волокли их обнаженных

И железом обожженных

В черный мрак глухих темниц,

И морили там девиц

Жаждой, голодом и хладом.

Но страдалиц этим адом

Не могли они склонить

Божьей вере изменить.

Эта стойкость, эта сила

Самое меня пленила.

Право, дивно: без стенанья

Претерпеть все истязанья.

Боже правый, что же стало

С Сандомиром знаменитым!

Рать татарская напала,

От велика и до мала

Сколько люда перебито!

Вражьей злобе нет предела,

Непостижно это мысли, —

И от крови заалела,

И от трупов обмелела,

Стало тесно нашей Висле!

Был поставлен воеводой

Петр из Кремпы в Сандомире:

Быть оплотом для народа,

Защищать его свободу

И заботиться о мире.

Но ошибкой роковою

Был тот выбор Болеслава:

Дрогнул Кремпа пред грозою,

Сандомир отдал без боя

Он татарам на расправу.

Наш декан тогда любимый

Взял каноника с собою,

И они, как пилигримы,

В путь отправились до Рима

Рассказать про горе злое.

Бонифаций, папа милый,

Внял плачевному рассказу;

И страданий наших сила

Папу доброго склонила

Отпустить грехи нам сразу.

«Сандомиру это кара, —

Рассудил наместник бога, —

Эти страшные татары —

Грома божьего удары;

Вы грешили, видно, много.

Так покаемтесь, христьяне,

О господней вспомним муке;

И приняв из божьей длани

Чашу горькую страданий,

Меч возьмем теперь мы в руки.

Из родного дай нам края

Выгнать, боже, супостата;

Дай нам жить, беды не зная,

И татар орда чтоб злая

Не нашла бы к нам возврата».

Этот сказ о страшной яви,

Эту песню лихолетья,

С чистым сердцем, не лукавя,

И к твоей, Исусе, славе

Постарался здесь пропеть я.

Дар мой скромный не отринь,

Слава господу, аминь.