Зарубежная литература средних веков. Хрестоматия

¹ Полны чудес сказанья давно минувших дней

Про громкие деянья былых богатырей.

Про их пиры, забавы, несчастия и горе

И распри их кровавые услышите вы вскоре.

² Жила в земле бургундов девица юных лет.

Знатней ее и краше еще не видел свет.

Звалась она Кримхильдой и так была мила,

Что многих красота ее на гибель обрекла.

³ Любить ее всем сердцем охотно б каждый стал.

Кто раз ее увидел, тот лишь о ней мечтал.

Наделена высокой и чистою душой,

Примером быть она могла для женщины любой.

⁴ Взрастала под защитой трех королей она.

Бойцов смелей не знала бургундская страна.

То были Гунтер, Гернот, млад Гизельхер удалый.

Сестру от всех опасностей любовь их ограждала.

⁵ Всем взяли — и отвагой, и щедростью — они,

И род их достославный был знатен искони.

Владели эти братья Бургундией втроем,

И многих гуннов Этцеля сразил их меч потом.

⁶ На Рейне в Вормсе жили с дружиной короли,

И верность нерушимо вассалы их блюли:

Не изменили долгу герои даже там,

Где смерть им уготовила вражда двух знатных дам.

⁷ Была в крещенье Утой их мать наречена.

Отец их Данкрат умер, и перешла страна

По праву и закону под власть его сынов.

А смолоду он тоже был грозою для врагов.

¹³ И вот Кримхильде знатной однажды сон приснился,

Как будто вольный сокол у ней в дому прижился,

Но был двумя орлами заклеван перед нею.

Смотреть на это было ей всех смертных мук страшнее.

¹⁴ Про сон свой вещий Уте поведала девица,

И мать ей объяснила, какой в нем смысл таится:

«Тот сокол — славный витязь. Пусть бог хранит его,

Чтоб у тебя не отняли супруга твоего».

¹⁵ «Нет, матушка, не надо о муже толковать.

Хочу, любви не зная, я век провековать.

Уж лучше одинокой до самой смерти жить,

Чем, потеряв любимого, потом о нем тужить».

¹⁶ «Не зарекайся, дочка, — так Ута ей в ответ. —

Без милого супруга на свете счастья нет.

Познать любовь, Кримхильда, придет и твой черед,

Коль витязя пригожего господь тебе пошлет».

¹⁷ Сказала королевна: «Нет, госпожа моя,

Любви конец плачевный не раз видала я.

Коль платится страданьем за счастье человек,

Ни с кем себя венчанием я не свяжу вовек».

¹⁸ И вот, любви чуждаясь, прекрасна и юна,

Покоем наслаждаясь, жила она одна

И сердце не дарила ни одному бойцу,

Покуда витязь доблестный с ней не пошел к венцу.

¹⁹ То был тот самый сокол, что снился ей во сне.

И страшно отомстила она потом родне,

Кем у нее был отнят супруг и господин:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

²⁷¹ В день троицын, с зарею, сошлись со всех концов

На берег Рейна толпы приезжих удальцов.

Собралось их пять тысяч иль более того,

На шумное, нарядное, честное торжество.

²⁷² Разумен был хозяин: давно заметил он,

Что нидерландский витязь в его сестру влюблен,

Хотя еще ни разу не видел Зигфрид той,

Что затмевала всех девиц своею красотой.

²⁷³ Неустрашимый Ортвин дал королю совет:

«Чтоб удался ваш праздник и было все как след,

Велите, пусть немедля пожалуют сюда

Красавицы, чьей прелестью Бургундия горда.

²⁷⁴ Отрады нет мужчине и скукой он томим,

Когда прекрасных женщин не видно рядом с ним.

Дозвольте и сестрице с гостями сесть за стол».

В восторг немало витязей такой совет привел.

²⁷⁵ Ответил славный Гунтер: «Я так и поступлю».

Признательны все были за это королю.

Он приказал, чтоб Ута и с ней сестра его,

Равно как все их женщины, пришли на торжество.

²⁷⁶ Подоставали дамы из скрынь и кладовых

Немало пышных платьев, уборов дорогих,

Запястья, серьги, кольца понадевали все —

Пусть витязи приезжие дивятся их красе.

²⁷⁷ А юноши — те тоже мечтали, осмелев,

Привлечь к себе вниманье бургундских знатных дев,

Которых не случалось им видеть до сих пор.

Трон отдал бы любой из них за нежный женский взор.

²⁷⁸ Сто родичей приставил король к сестре своей,

Чтоб стражею почетной они служили ей.

Вкруг юной королевны с мечами шли они,

Как у владык Бургундии ведется искони.

²⁷⁹ У то утро дочку Ута на пир сопровождала,

И следовало с нею придворных дам немало —

Сто или даже больше — в одежде дорогой.

Не меньше шло и девушек с Кримхильдой молодой.

²⁸⁰ Едва они успели с крыльца во двор сойти,

Как выстроились гости стеной вдоль их пути:

Любой воитель тешил себя надеждой сладкой,

Что сможет на красавицу взглянуть хотя б украдкой.

²⁸¹ Как луч зари багряной из мрачных облаков,

Предстала королевна пред взором смельчаков,

И все свои печали забыл мгновенно тот,

Кто по прекрасной девушке томился целый год.

²⁸² Каменьем драгоценным наряд ее сверкал,

А лик, как роза утром, был нежен, свеж и ал.

Когда б ей повстречался хулитель самый злобный,

И тот изъяна б не нашел в красавице подобной.

²⁸³ Как меркнут звезды ночью в сиянии луны,

Когда она на землю взирает с вышины,

Так дева затмевала толпу своих подруг,

Не диво, что у всех мужчин забилось сердце вдруг.

²⁸⁴ Шла пред Кримхильдой стража, ей расчищая путь,

А витязи теснились, чтоб только как-нибудь

Увидеть ту, чья прелесть слепила все глаза.

Взор Зигфрида туманили то счастье, то слеза.

²⁸⁵ Он сокрушенно думал: «Напрасные мечты!

Меня своей любовью не осчастливишь ты,

А без тебя в могилу сведет меня тоска».

То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака.

²⁸⁶ У Зигмунда на диво пригожий сын возрос.

Казался он картиной, которую нанес

Художник на пергамент искусною рукой.

Мир не видал еще красы и статности такой.

²⁸⁷ Учтиво оттесняла толпу с дороги стража,

И гости расступались, не возмущаясь даже:

Такой восторг и радость в сердца бойцов лихих

Вселяла поступь чинная красавиц молодых.

²⁸⁸ Возвысил голос Гернот: «Мой господин и брат,

Здесь тот, кто всей душою вам услужить был рад,

И вы при всех за это должны воздать ему.

Вот мой совет, и слов своих назад я не возьму.

²⁸⁹ Пусть к Зигфриду Кримхильда с приветом обратится.

Подобная учтивость сторицей возместится.

Такую честь впервые сестра бойцу окажет,

И нас со славным витязем навеки дружба свяжет».

²⁹⁰ За нидерландцем Гунтер послал своих людей,

И был отыскан ими герой в толпе гостей.

«Ступайте к государю — перед лицом двора

Сегодня вас приветствием почтит его сестра».

²⁹¹ Возрадовался Зигфрид, услышав эту весть.

Теперь он был не скорбью, а счастьем полон весь

При мысли, что Кримхильда с ним говорить должна.

Приветствовала дружески воителя она.

²⁹² Когда предстал пред нею прославленный смельчак,

Дочь Уты, вся зардевшись, ему сказала так:

«Неустрашимый Зигфрид, примите мой привет».

И духом богатырь воспрял, надеждою согрет.

²⁹³ Он деве поклонился, и руку подала

Кримхильда нидерландцу, и рядом с ним пошла,

На спутника украдкой бросая нежный взор.

Никто четы прекраснее не видел до сих пор.

²⁹⁴ Я утверждать не смею, считал иль нет герой,

Что руку пожимает она ему порой.

Но не могу поверить, что скрыть ей удалось

Любовь, которую в нее вселил отважный гость.

²⁹⁵ Ни ярким летним утром, ни в светлый день весенний

Не испытал воитель столь сладостных волнений,

Как в миг, когда бок о бок шел с тою наконец,

Кого с такой охотою повел бы под венец.

²⁹⁶ И каждый витязь думал: «Я был бы счастлив тоже

Пройтись с Кримхильдой рядом иль разделить с ней ложе».

Но в жизни не сумел бы никто среди гостей

Служить учтивей Зигфрида владычице своей.

²⁹⁷ Дружинники простые и гордые князья,

Все на чету смотрели, дыханье затая.

Поцеловать героя велел сестре король[416],

И тут еще счастливее стал гость, чем был дотоль.

²⁹⁸ Увидев это, молвил в сердцах король датчан:

«Привет Кримхильды куплен ценою многих ран —

Нанес их Зигфрид в сече мне и бойцам моим.

Не приведи нас бог опять войну затеять с ним».

²⁹⁹ Вновь королевне стража очистила дорогу.

Направилась Кримхильда в собор молиться богу,

А с нею и вельможи, и много знатных дам,

Но разлучен был с девушкой герой при входе в храм.

³⁰⁰ Торжественно и чинно за нею свита шла,

И так была Кримхильда нарядна и мила,

Что всех мужчин при виде подобной красоты

Тревожили напрасные, но сладкие мечты.

³⁰¹ Всю службу нетерпенье терзало удальца,

Хоть и благословлял он свой жребий без конца

За то, что благосклонность и нежность прочитал

Во взоре и пожатье той, о ком весь год мечтал.

³⁰² В конце обедни первым покинул церковь он

И был, дождавшись девы, к ней снова подведен.

Вот тут героя стала Кримхильда в первый раз

Благодарить за то, что он бургундов в битве спас[417].

³⁰³ Красавица сказала: «Пусть по заслугам вам

Воздаст господь за храбрость и преданность друзьям,

А мы вас будем, Зигфрид, всегда любить душевно».

И нидерландец с нежностью взглянул на королевну.

³⁰⁴ Он пламенно воскликнул: «Слугой везде и всюду

Я вплоть до самой смерти вам, госпожа, пребуду.

Что б вы ни приказали, свершить готов и рад

Я все для той, чьи милости мне слаще всех наград».

³²⁵ Молва распространяла в прирейнских странах весть, —

А в странах тех немало девиц пригожих есть, —

Что хочет славный Гунтер обзавестись женой.

Король и впрямь любовь питал к красавице одной.

³²⁶ Царила королева на острове морском,

Была она прекрасна и телом, и лицом,

Но женщины сильнее не видел мир досель,

Она могла, метнув копье, насквозь пробить им цель.

³²⁷ И, бросив тяжкий камень, прыжком его догнать.

В трех состязаньях с нею был верх обязан взять

Любой, кто к королеве посвататься решался,

Но, проиграв хотя б одно, он головы лишался.

³²⁸ Вот так она сгубила немало удальцов.

Узнали и на Рейне о ней в конце концов.

И славный вормский витязь о деве возмечтал.

Союз их брачный роковым потом для многих стал.

³²⁹ Сказал правитель рейнский: «Я отправляюсь в путь

И счастья попытаю, а там уж будь что будь:

Иль за морем Брюнхильду добуду в жены я,

Иль скатится до времени с плеч голова моя»,

³³⁰ Возвысил голос Зигфрид: «Вам уезжать не след.

Все знают, сколь жестокий Брюнхильдой дан обет.

Нет, голову не стоит терять из-за нее,

Оставить вам разумнее намеренье свое».

³³¹ «Коль ехать, — молвил Хаген, — и вправду вам охота,

Просите, чтобы с вами опасность и заботы

Неустрашимый Зигфрид по дружбе разделил.

Ведь он обычаи и нрав Брюнхильды изучил»[418].

³³² Король воскликнул: «Зигфрид, надеюсь, ты не прочь

Отправиться со мною и в сватовстве помочь?

Коль за морем Брюнхильду добыть удастся нам,

Я за тебя — лишь пожелай — и жизнь, и честь отдам».

³³³ Сын Зигмунда ответил: «Тебе помочь я рад

И от тебя за службу не попрошу наград,

Коль ты готов мне в жены отдать сестру свою.

Уже давно я к ней любовь в душе своей таю».

³³⁴ «Готов, — уверил Гунтер, — и в том тебе клянусь.

Коль я, добыв Брюнхильду, в Бургундию вернусь,

С Кримхильдой в брак ты вступишь, разделишь с нею ложе

И будешь жить да поживать с супругою пригожей».

³³⁵ Герои дали клятву, что слово соблюдут.

Их ждал в стране заморской безмерно тяжкий труд.

Немало пережили они опасных дней,

Пока с Брюнхильдой сладили и в Вормс вернулись с ней.

⁴¹⁹ ...Теперь я, правды ради, поведаю сполна,

Что Зигфрида увидев, промолвила она:

«Приветствую вас, Зигфрид, в моем родном краю.

Зачем пожаловали вы в Исландию мою?»

⁴²⁰ «Передо мною первым такую речь держа,

Ко мне не по заслугам добры вы, госпожа,

Мой господин — пред вами, и вам при нем не след

К его вассалу скромному свой обращать привет.

⁴²¹ Он уроженец Рейна, но бросил край родной,

Чтоб за морем Брюнхильду назвать своей женой.

В намерении этом он непоколебим.

Подумайте, разумно ли вам состязаться с ним.

⁴²² Он Гунтером зовется, король могучий он.

Одной любовью только сюда он приведен.

Что мне еще добавить? Я здесь лишь потому,

Что в путь угодно было взять меня с собой ему».

⁴²³ Она в ответ: «Коль скоро ты лишь простой вассал

И господин твой вправду моей любви взалкал,

В трех состязаньях должен он победить меня,

А проиграет — вас казнят до истеченья дня».

⁴²⁴ Владелец Тронье молвил: «Нам, госпожа, ответьте,

В чем будут заключаться три состязанья эти.

Ужель они и вправду столь трудны могут быть,

Что мой король откажется от мысли вас добыть?»

⁴²⁵ «Он бросить должен камень, догнать его прыжком,

Затмить меня в уменье цель поражать копьем.

С решеньем не спешите, — добавила она, —

Не то вас ждет бесчестие и смерть вам суждена».

⁴²⁶ Отвел отважный Зигфрид в сторонку короля,

Его не падать духом вполголоса моля:

«Спокойствие храните и будьте посмелей.

Ручаюсь вам, что хитростью возьму я верх над ней».

⁴²⁷ Сказал державный Гунтер: «На все пойти я рад.

Пусть будут состязанья труднее во сто крат,

Без колебаний жизнью я, госпожа, рискну,

Коль этою ценой могу в вас обрести жену».

⁴²⁸ Увидев, что на гостя ей страху не нагнать,

Брюнхильда состязанья решила начинать

И свите приказала, пусть та ей поспешит

Дать панцирь раззолоченный и добрый звонкий щит.

⁴²⁹ Под панцирь королевой надет подлатник был.

Ничей клинок ни разу его не прорубил.

Пошли на тот подлатник ливийские шелка,

И золотом расшила их искусная рука,

⁴³⁰ Смутила гордость девы гостей отважных дух.

Был Хаген нем и мрачен, взор Данкварта потух.

Что станет с государем? Как Гунтера спасти?

«Домой, — так оба думали, — нам нет уже пути».

⁴³¹ Меж тем на берег Зигфрид отправился тайком.

Там их корабль качался, колеблем ветерком.

Плащ-невидимку витязь из тайника достал,

Надел его и в тот же миг незрим для глаза стал.

⁴³² Вернувшись спешно в замок, увидел удалец,

Что все для состязанья готово наконец,

Через толпу прокрался и подошел к друзьям,

По-прежнему невидимый тем, кто собрался там.

⁴³³ Был круг для игр очерчен, а за его чертою

Семьсот исландцев встали железною стеною.

Звенели их доспехи, оружие блестело.

За состязаньем наблюдать им госпожа велела.

⁴³⁴ Вступила в круг Брюнхильда, но вооружена

Была скорей для боя, чем для игры она.

Сияло золотое, блестящее шитье

На пышном платье шелковом, надетом на нее.

⁴⁴⁰ Затем велела дева копье себе подать.

Она его умела без промаха кидать.

Огромно было древко тяжелого копья

И остры наконечника каленые края.

⁴⁴¹ На то копье железа истратили немало —

Четыре с половиной четверика металла.

Три воина Брюнхильды несли его с трудом,

И горько пожалел король о сватовстве своем.

⁴⁴² Державный Гунтер думал; «Да что же здесь творится?

Сам черт живым не выйдет из рук такой девицы.

И окажись я чудом в Бургундии моей,

Поостерегся б докучать я вновь любовью ей».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

⁴⁴⁹ Безмерной силой дева была наделена.

Внести метальный камень велела в круг она,

А этот тяжкий камень размером был таков,

Что подняли его с трудом двенадцать смельчаков.

⁴⁵⁰ Вслед за копьем метала она его всегда.

Почуяли бургунды, что им грозит беда.

«Вот горе! — молвил Хаген, — Король влюбился зря:

В мужья ей нужно дьявола, а не богатыря».

⁴⁵¹ Проворно засучила Брюнхильда рукава

И щит на левый локоть повесила сперва,

Затем рукою белой схватилась за копье.

Испуг король почувствовал, увидев прыть ее.

⁴⁵² Бой начался, и Гунтер простился б с головою,

Когда бы друга Зигфрид не подменил собою.

Он за плечо бургунда украдкой тронул вдруг

И этим пуще прежнего привел его в испуг.

⁴⁵³ «Да кто ж это коснулся оплечья моего?» —

Подумал муж отважный, не видя никого.

И тут услышал шепот: «Мой друг, воспрянь душой!

Я — Зигфрид, и с Брюнхильдой мы выиграем бой.

⁴⁵⁴ На локоть незаметно повесь мне щит свой прочный

И повторяй за мною мои движенья точно.

Ты только притворяйся — все сделаю я сам».

Король, душою вновь воспряв, внимал его словам.

⁴⁵⁵ «Коль никому не скажешь ты о моем обмане,

Ты избежишь бесчестья, которому заране

Обречь тебя сегодня воительница мнит.

Смотри, какой уверенный у королевы вид!»

⁴⁵⁶ Тут дева-богатырша копье метнула в цель.

Столь страшного удара в сражениях досель

Могучий сын Зиглинды не отбивал щитом.

Из стали искры брызнули и вверх взвились столбом.

⁴⁵⁷ Конец копья каленый сквозь щит прошел, звеня,

И грянул в прочный панцирь, исторгнув сноп огня.

Толчок поверг бы наземь воителей лихих,

Но спас от верной гибели плащ-невидимка их.

⁴⁵⁸ Кровь хлынула струею из Зигфридова рта.

Отпрыгнул нидерландец и вырвал из щита

Застрявшее в навершье Брюнхильдино копье,

Чтоб отплатить противнице оружием ее.

⁴⁵⁹ Но жалость к королеве вдруг овладела им,

И он копье направил вперед концом тупым,

С такою силой древко в исландку он метнул,

Что издала ее броня протяжный звонкий гул.

⁴⁶⁰ Столбом взметнулись искры, сверкнула сталь, как жар,

И ощутила дева чудовищный удар.

На землю им Брюнхильду сын Зигмунда свалил:

У Гунтера для этого недоставало сил.

⁴⁶¹ Вскричала королева, вскочив с земли сырой:

«Спасибо, Гунтер знатный, вам за удар лихой!»

Она ведь полагала, что с нею бьется он.

Нет, ей другим, кто посильней, удар был нанесен.

⁴⁶² Затем огромный камень, лежавший рядом с ней,

Взметнула богатырша над головой своей

И вдаль его швырнула, придя в великий гнев,

И прыгнула вослед ему, кольчугой зазвенев.

⁴⁶³ В двенадцати саженях упал он на песок,

Но королеву дальше уже унес прыжок,

Тогда за камень Гунтер схватился для того,

Чтоб все подумали, что сам он и метнул его.

⁴⁶⁴ Был витязь нидерландский высок, силен и смел.

Он бросить камень дальше, чем девушка, сумел

И обогнал в полете его одним прыжком,

Хотя и прыгал не один, а вместе с королем.

⁴⁶⁵ Когда же пал на землю тот камень необхватный,

То близ него, как прежде, стоял лишь Гунтер знатный.

Отважный нидерландец его вторично спас.

От гнева лик красавицы зардел в последний раз.

⁴⁶⁶ Решив, что перепрыгнул король почти весь круг,

Брюнхильда объявила толпе вельмож и слуг:

«Ко мне, мои вассалы, ко мне, моя родня!

Вы — подданные Гунтера с сегодняшнего дня».

⁴⁷⁰ Меж тем отважный Зигфрид опять сумел схитрить,

Успев в надежном месте плащ-невидимку скрыть,

Затем вернулся в замок, вошел в приемный зал

И там, при дамах, Гунтеру такую речь сказал:

⁴⁷¹ «Король, что ж не спешите вы игры начинать?

Мне, вашему вассалу, не терпится узнать,

Что ждет — венец иль плаха владыку моего?»

И все подумали, что он не видел ничего.

⁴⁷² Спросила королева: «А по какой причине

Вы, Зигфрид, пропустили те игры, в коих ныне

Ваш господин победу стяжал своей рукой?»

И Хаген из Бургундии ей дал ответ такой:

⁴⁷³ «Нас так смутил сначала суровый ваш прием,

Что в час, когда тягались вы с рейнским королем,

Ушел на берег Зигфрид и наш корабль стерег.

Вот почему он, госпожа, на играх быть не мог».

⁴⁷⁴ Отважный Зигфрид молвил: «Признаюсь откровенно,

Я рад, что смелый витязь сломил ваш нрав надменный,

Что и на вас управа нашлась среди мужчин

И увезет вас, госпожа, на Рейн мой властелин».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

⁶¹⁸ Увидев, как золовка близ Зигфрида сидит,

Надменная Брюнхильда почувствовала стыд,

И горестные слезы, одна другой крупней,

На щеки побледневшие закапали у ней.

⁶¹⁹ Спросил король бургундский: «Что огорчает вас?

Чем омрачен нежданно блеск ваших ясных глаз?

Вам радоваться б надо, что вы приобрели

Так много новых подданных, и замков, и земли»,

⁶²⁰ Ответила Брюнхильда: «Могу ль не лить я слез,

Коль тяжкую обиду мой муж сестре нанес,

За своего вассала ее решив отдать?

Как, видя рядом с ней его, от горя не рыдать?»

⁶²¹ Сказал державный Гунтер: «Я объясню позднее,

Зачем мне было нужно, чтоб в брак вступил он с нею.

Покамест же об этом и думать не должны вы,

Тем более что проживут они свой век счастливо».

⁶²² Она ему: «И все же Кримхильду жалко мне.

Не будь я в вашей власти — ведь я в чужой стране,

Не подпустила вас бы я к ложу ни на шаг,

Пока б вы не ответили, зачем вам этот брак».

⁶²³ Державный Гунтер молвил: «Тогда вы знать должны,

Что благородный Зигфрид — король большой страны.

Богат он и землею, и замками, как я.

Вот почему он избран мной моей сестре в мужья».

⁸¹⁴ В тот день, перед вечерней, потехой ратной вновь

Погорячить решили себе герои кровь.

От топота и кликов гудел дворцовый двор,

А из дворца на витязей бросали дамы взор.

⁸¹⁵ Сидели королевы бок о бок у окна,

И вдруг о двух героях пришла им мысль одна.

Промолвила Кримхильда: «Супруг мой так силен,

Что мог бы подчинить себе и вашу землю он».

⁸¹⁶ Брюнхильда возразила: «Напрасные мечты!

Вот если б пережили всех нас твой муж да ты,

Наш край и прямь достался б супругу твоему,

Но раз мой Гунтер здравствует, вовек не быть тому».

⁸¹⁷ Ответила Кримхильда: «Ты лучше посмотри,

Насколько Зигфрид краше, чем все богатыри,

Меж ними он — как месяц меж звезд порой ночной.

Горжусь я тем, что он меня назвал своей женой».

⁸¹⁸ Брюнхильда не смолчала: «Как Зигфрид ни хорош,

Ни храбр, ни прям душою, признать должна ты все ж,

Что Гунтер, брат твой смелый, — знатней и удалей.

С ним не идет в сравнение никто из королей».

⁸¹⁹ Воскликнула Кримхольда: «Поверь, сестра моя,

Превозношу супруга не без причины я:

Себя он так прославил в дни мира и войны,

Что Зигфрид с Гунтером твоим величием равны».

⁸²⁰ «Тебя я не хотела, Кримхильда, оскорбить,

Но с Гунтером не может супруг твой ровней быть.

Об этом я узнала от них самих в те дни,

Когда искать моей руки приехали они.

⁸²¹ Тогда твой брат отвагой любовь мою стяжал,

И Зигфрид мне признался, что он — простой вассал.

А коли так, вассалом он должен и считаться».

Красавица Кримхильда ей: «Как это может статься?

⁸²² Не верю я, чтоб братья и вся моя родня

За подданного выдать осмелились меня,

А потому покорно прошу тебя, подруга,

Не говорить подобных слов про моего супруга».

⁸²³ «Я говорить их буду, — Брюнхильда ей в ответ. —

Мне с мужем отрекаться от подданых не след:

Пускай и впредь нам служат, как долг и честь велят».

Тут на невестку кинула Кримхильда гневный взгляд:

⁸²⁴ «Придется все же отречься тебе от одного;

Мой муж слугою не был вовек ни у кого.

Знатнее, чем твой Гунтер, его отважный зять,

И ты должна свои слова назад немедля взять.

⁸²⁵ Вот что еще мне странно: коль впрямь он ленник твой

И ты повелеваешь по праву им и мной,

Как он посмел так долго вам дани не платить?

Тебе надменный свой язык пора б укоротить».

⁸²⁶ Воскликнула Брюнхильда: «Свой чванный нрав уйми!

Ведь мы еще посмотрим, кто больше чтим людьми —

Ты или я, чьей воле покорен каждый здесь».

И тут уж вовсе королев объяли злость и спесь.

⁸²⁷ «Пусть будет так, Брюнхильда, как ты сейчас сказала.

Ты моего супруга считаешь за вассала,

А я при всех, кто службой обязан вам и нам,

Перед тобою, первая, войду сегодня в храм.

⁸²⁸ Сегодня ж ты увидишь, что выше родом я

И что славней, чем Гунтер, тот, кто мне дан в мужья.

Отучишься ты думать, что я — твоя раба.

А коль воображаешь ты, что это похвальба,

⁸²⁹ Я повторяю снова, что первой в храм войду

У всех твоих вассалов и женщин на виду,

Чтоб моему величью дивился вормский двор».

Вот так меж королевами и начался раздор.

⁸³⁰ Брюнхильда заключила: «Коль ты убеждена,

Что верностью вассальной пренебрегать вольна,

Ты от меня отдельно со свитой в храм пойдешь».

И ей вдогонку бросила Кримхильда: «Ну, так что ж?»

⁸³¹ Затем велела дамам: «Оденьтесь сей же час.

Пускай в восторг бургунды придут, увидев вас,

И знают, что не в меру их госпожа горда,

И я от чванства отучу Брюнхильду навсегда».

⁸³² Принарядились дамы, и, свиту оглядев,

Из всех на праздник в Вормсе прибывших с нею дев

В собор взяла с собою Кримхильда сорок три.

Шли с ними люди Зигфрида, бойцы-богатыри.

⁸³³ Шелк яркий аравийский на женщинах сверкал,

Но даже он, казалось, бледнел и померкал,

Как только на Кримхильду бросали вормсцы взгляд —

Так царственно роскошен был в тот день ее наряд.

⁸³⁴ Народ давался диву: знать, что-нибудь стряслось,

Коль обе королевы идут к вечерне врозь —

Ведь раньше их, бывало, не разольешь водой.

Увы, кто знал, что их раздор для всех чреват бедой!

⁸³⁵ Тем временем Брюнхильда со свитою своей

Направилась к собору и встала у дверей.

Беседа завязалась у витязей и дам,

А тут и гостья подошла ко входу в божий храм.

⁸³⁶ Наряд ее прислужниц был сказочно хорош —

Таков вовек не снился и дочерям вельмож.

За Зигфридом не бедно жила его жена:

Богатством тридцать королев могла затмить она.

⁸³⁷ Вам подтвердил бы каждый, кто был в тот миг у храма,

Что в жизни он не видел пышней одетой дамы,

Чем спутницы Кримхильды, пришедшие в собор.

Она принарядила их невестке вперекор.

⁸³⁸ Итак, столкнулись свиты обеих королев,

И тут хозяйка гостье, от злобы побелев,

Надменно приказала не преграждать пути:

«Пускай супруга ленника даст госпоже пройти».

⁸³⁹ Разгневанно Кримхильда воскликнула в ответ:

«Молчи! Твое злоречье тебе самой во вред.

Как саном королевским кичиться может та,

Кто подданным своим была в наложницы взята?»

⁸⁴⁰ «Кого же ты, Кримхильда, наложницей зовешь?» —

«Тебя, и ты не смеешь сказать, что это ложь.

Впервые насладился твоею красотой

Не Гунтер, твой законный муж, а милый Зигфрид мой.

⁸⁴¹ Ужель тебе рассудок в ту ночь не подсказал,

Что, к хитрости прибегнув, возлег с тобой вассал?

Уймись и грех свой тайный не ставь себе в заслугу».

Брюнхильда ей: «Твои слова я передам супругу».

⁸⁴² «Изволь! Ты не уронишь меня во мненье брата.

Сама ты возгордилась, сама и виновата.

Коль подданной своею ты смела счесть меня,

Меж нами больше дружбы нет с сегодняшнего дня».

⁸⁴³ Заплакала Брюнхильда, и первой, перед ней,

Вошла в собор Кримхильда со свитою своей.

Вот так вражда меж ними и началась с тех пор,

И помутнел от горьких слез у многих ясный взор.

⁸⁴⁴ Какою благолепной вечерня ни была,

Брюнхильда с нетерпеньем конца ее ждала.

В надменной королеве кипели желчь и злость,

Из-за которых многим смерть потом принять пришлось.

⁸⁴⁵ Из церкви божьей выйдя, подумала она:

«Бранчливая гордячка мне объяснить должна,

За что меня дерзнула наложницей назвать.

Коль Зигфрид впрямь расхвастался, ему не сдобровать!»

⁸⁴⁶ Тут вышла и Кримхильда с толпою удальцов.

Брюнхильда ей: «Постойте! Из ваших бранных слов

Мне видно, что назвали наложницей меня вы.

Кто, дерзкая обидчица, вам дал на это право?»

⁸⁴⁷ Кримхильда ей: «Дорогу! Ответ на ваш вопрос

Дает вот этот перстень[419], что Зигфрид мне принес

В ту ночь, когда на ложе вы с ним взошли вдвоем».

Да, для Брюнхильды этот день стал самым черным днем.

⁸⁴⁸ Она в ответ сказала: «Не спорю, перстень — мой,

Но у меня украден он чьей-то злой рукой,

И кем он был похищен, теперь я вижу ясно».

Тут обуял обеих гнев, безмерный и ужасный.

⁸⁴⁹ Воскликнула Кримхильда: «Нет, не воровка я.

Умолкни, иль навеки погибла честь твоя.

Да, ты принадлежала супругу моему,

И пояс, что на мне надет, — порукою тому».

⁸⁵⁰ Из шелка Ниневии был этот пояс свит,

Каменьями унизан и жемчугом расшит.

Заплакала Брюнхильда при взгляде на него

И так сказала подданным супруга своего:

⁸⁵¹ «Пускай властитель рейнский сюда придет сейчас

И от меня услышит, как я вот здесь, при вас,

Его родной сестрою была оскорблена.

Наложницею Зигфрида я ею названа».

⁸⁵² Пришел державный Гунтер и с ним весь цвет страны.

Король спросил с участьем у плачущей жены:

«Кто вам посмел обиду любовь моя, нанесть?»

В ответ Брюнхильда: «У меня для слез причины есть.

⁸⁵³ Твоей сестрой бесчестью я предана при всех.

Она твердит, что тайно я совершила грех

И что не ты, а Зигфрид со мною первый лег».

Король вспылил: «Несправедлив и лжив ее упрек». —

⁸⁵⁴ «Она бесстыдно носит мой перстень золотой

И драгоценный пояс, что был потерян мной.

От горя и обиды мне белый свет не мил,

И я молю, чтоб ты с меня пятно позора смыл».

⁸⁵⁵ Сказал ей муж: «Мы зятя к ответу призовем

Коль он в бахвальстве грешен, пусть повинится в том;

А нет, пусть опровергнет слова жены своей».

И повелел он Зигфрида позвать к нему скорей.

⁸⁵⁶ Явился нидерландец, в слезах увидел дам

И молвил удивленно собравшимся мужам:

«Что заставляет женщин так горько слезы лить

И для чего меня король просил к нему прибыть?»

⁸⁵⁷ В ответ державный Гунтер: «Скрывать не стану, зять.

Осмелилась невестке сестра моя сказать,

Что ты Брюнхильду первым познал в обиду мне

И этим не побрезговал похвастаться жене».

⁸⁵⁸ Вскричал могучий Зигфрид: «Коль ты, мой шурин, прав,

Поплатится Кримхильда за свой сварливый нрав,

А я великой клятвой при всем дворе готов

Поклясться, что не говорил супруге этих слов».

⁸⁵⁹ Сказал властитель рейнский: «С тобою мы согласны.

Не будет эта клятва ни лишней, ни напрасной.

Она тебя очистит от подозрений в лжи».

Тут окружили Зигфрида бургундские мужи,

⁸⁶⁰ А Зигфрид поднял руку и смело клятву дал.

Тогда воскликнул Гунтер: «Теперь я увидал,

Что мне не причинили вы никакого зла

И что моя сестра на вас напраслину взвела».

⁸⁶¹ Отважный Зигфрид молвил: «Весьма жалею я

О том, что оскорбила в сердцах жена моя

Пригожую Брюнхильду, чей муж — мой верный друг».

Переглянулись витязи, стоявшие вокруг.

⁸⁶² Он продолжал: «Мой шурин, обязанность мужчины —

Укоротить супруге язык не в меру длинный.

Ты дай урок Брюнхильде, а я Кримхильде дам.

Из-за ее бесчинств меня постигли стыд и срам».

⁸⁶³ Но гордых женщин было уже не укротить.

Брюнхильда продолжала по целым дням грустить,

И жалость все вассалы почувствовали к ней,

И Хаген доблестный пошел к владычице своей.

⁸⁶⁴ Он расспросил, в чем дело, о чем скорбит она,

И ей поклялся смело, что Зигфриду сполна

Воздаст за поношенье, бесчестье и позор,

Иль в жизни радости ему не видеть с этих пор.

⁸⁶⁵ Он с Гернотом могучим и Ортвином втроем

Лишить героя жизни задумали тайком.

Но Гизельхер услышал, о чем ведется речь,

И молвил заговорщикам, чтоб друга оберечь:

⁸⁶⁶ «Вам, витязи, об этом невместно рассуждать.

За что хотите смерти вы Зигфрида предать?

Ужель заплатит жизнью прославленный герой

За то, что вздорят женщины по пустякам порой?»

⁸⁶⁷ Ответил Хаген: «В поле траве не место сорной.

Держать чужих ублюдков в своем дому зазорно.

Погибнет тот, кто клеплет на нашу госпожу,

И пусть не жить мне самому, коль слова не сдержу».

⁸⁶⁸ Тогда вмешался Гунтер: «От зятя никогда

Я с братьями не видел бесчестья и вреда.

За что же ненавидеть и убивать того,

Кто, кроме блага, мне и вам не сделал ничего?»

⁸⁶⁹ На это Ортвин Мецский дал королю ответ:

«Хоть он силен безмерно, ему спасенья нет,

И лишь мигнуть вам стоит, чтоб я его убил».

Так ими обречен на смерть безвинно Зигфрид был.

От слова к делу, правда, не перешел никто.

Лишь Хаген государю нашептывал про то,

Как много стран захватит по смерти зятя он.

Молчал король, но явно был расстроен и смущен.

⁸⁹⁹ «Мой муж, — она сказала, — и храбр, и полон сил.

Однажды под горою дракона он сразил,

В его крови омылся и стал неуязвим.

Не взять супруга моего оружьем никаким.

⁹⁰⁰ И все ж, когда я знаю, что Зигфрид бой ведет,

Что каждый миг в героя летит копье иль дрот,

Безумный страх за мужа испытываю я

И от предчувствий тягостных болит душа моя.

⁹⁰¹ Лишь ты один узнаешь, как родственник и друг,

Куда быть может ранен мой дорогой супруг,

Но за доверье, Хаген, мне верностью воздай

И неотступно Зигфрида в бою сопровождай.

⁹⁰² Когда в крови дракона он омываться стал,

Листок с соседней липы на витязя упал

И спину меж лопаток на пядь прикрыл собой.

Вот там, увы, и уязвим супруг могучий мой».

⁹⁰³ Владетель Тронье молвил: «Нашейте, коли так,

На пышную одежду ему условный знак,

Чтоб видел я, где мною прикрыт быть должен он».

Вот тут и был герой на смерть женою обречен.

⁹⁰⁴ Ответила Кримхильда: «Я твой совет приму

И шелковою нитью супругу своему

Едва заметный крестик на месте вышью том,

А ты в сраженье прикрывай его стальным щитом».

⁹⁰⁵ Сказал на это Хаген: «Прикрою, госпожа», —

И распростился с нею, от радости дрожа.

Вот так, спасти желая супруга своего,

Кримхильда помогла сама врагам сгубить его[420].

⁹¹⁶ С веселым видом Гунтер и Хаген удалой

Заутра отправлялись из Вормса в лес густой

Лосей, медведей, зубров и кабанов травить.

Что может истым витязям милей охоты быть?

⁹¹⁷ С собой везли бургунды съестных припасов много.

Без опасений Зигфрид собрался в путь-дорогу,

Но у ручья лесного лишился жизни он:

На смерть Брюнхильдой мстительной смельчак был обречен.

⁹¹⁸ Навьючили поклажу бойцы на лошадей.

За Рейном очутиться хотелось им скорей.

Пошел к супруге Зигфрид и с ней прощаться стал,

Но сердце королевы страх томил и угнетал.

⁹¹⁹ Кримхильду витязь обнял и начал утешать

«Даст бог, с тобою скоро мы свидимся опять.

Я должен отлучиться на три-четыре дня,

А ты покуда здесь побудь с роднею без меня».

Тут страшная догадка ей разум озарила.

Припомнила Кримхильда, что Хагену открыла,

И, Зигфриду признаться в своей вине боясь,

Слезами покаянными бессильно залилась.

⁹²¹ «Не езди на охоту, — промолвила она. —

Мне сон дурной приснился: гнались два кабана

По лугу за тобою, и все цветы вокруг

Внезапно стали красными. Не езди, мой супруг!

⁹²² Рыдаю я от страха — мне кажется, что здесь

Какой-то тайный недруг у нас с тобою есть.

Он нам из мести может наделать много бед.

Останься и не уезжай — вот мой тебе совет».

⁹²³ Он молвил: «Дорогая, назад вернусь я скоро.

Здесь у меня к тому же ни с кем не вышло ссоры

И все без исключенья благоволят ко мне —

Ведь я, Кримхильда, лишь добра желал твоей родне».

⁹²⁴ «Поверь, не зря слезами мой отуманен взор.

Мне сон дурной приснился: стоял ты меж двух гор,

И вдруг они упали, и ты раздавлен был.

Останься, чтобы твой отъезд мне сердце не разбил».

⁹²⁵ Супругу витязь обнял, прижал к груди своей,

Лобзаньями утешил, потом простился с ней

И поспешил вдогонку за шурином своим,

И больше мужа увидать ей не пришлось живым.

⁹²⁶ Героев в лес дремучий помчали скакуны.

Взял Гунтер на охоту с собой весь цвет страны.

Лишь Гизельхер и Гернот отсутствовали там —

Не шло веселие на ум двум младшим королям.

⁹⁴² Зверей понастреляли богатыри немало —

Ведь каждому хотелось во что бы то ни стало

Охотничьей удачей пред всеми отличиться,

Но с Зигфридом не удалось ни одному сравниться.

⁹⁴³ Однако постепенно сморил героев зной,

И потянулись к стану они тропой лесной.

Обильную добычу вез каждый зверолов,

И повара без отдыха трудились у костров.

⁹⁴⁴ Распорядился Гунтер гостей поторопить —

Пора уж им вернуться и силы подкрепить,

И громко рог призывный разнес повсюду весть

О том, что хочет государь за стол с друзьями сесть[421].

⁹⁶³ Тут пригласил хозяин охотников за стол,

И на лугу зеленом они уселись в круг,

И потянулась с яствами к ним вереница слуг.

⁹⁶⁴ Любое угощенье в достатке было там,

И если б не забыли вина подать гостям,

Чему виной не скупость, а умысел дурной,

Гордиться бы хозяин мог, что задал пир такой.

⁹⁶⁵ «Дивлюсь я, — молвил Зигфрид. — Еды довольно тут,

А вот вина упорно к столу не подают.

Коль этак принимают охотников у вас,

Не буду вам товарищем я в следующий раз.

⁹⁶⁶ Такого обхожденья никак я ждать не мог».

С прискорбьем лицемерным король в ответ изрек:

«Придется, видно, чем-то нам заменить вино.

По небреженью Хагена отсутствует оно».

⁹⁶⁷ Сказал владетель Тронье: «Да, я виной всему.

Мне, государь мой, мнилось, не знаю почему,

Что в Шпессарт на охоту мы повезем гостей.

Туда я и послал вино, но буду впредь умней».

⁹⁶⁸ Сердито молвил Зигфрид: «Вы удружили всем.

Сюда б доставить надо вам было вьюков семь

С кларетом[422] и медами, а если уж их нет,

Вдали от Рейна разбивать нам было стан не след».

⁹⁶⁹ Ответил хитрый Хаген: «Не гневайтесь, друзья.

К ручью с водой студеной дорогу знаю я

И, если вам угодно, туда вас отведу».

Сколь многим витязям принес его совет беду!

⁹⁷⁰ Измучен смелый Зигфрид был жаждою вконец.

Поэтому поспешно поднялся удалец,

Чтоб за водой студеной отправиться к ручью.

Ах, внял совету Хагена он на беду свою!

⁹⁷¹ Зверей, которых Зигфрид успел понастрелять,

Велели на телегах в столицу отослать.

Всяк, кто добычу видел, охотника хвалил.

Лишь Хаген изменил ему и кровь его пролил.

⁹⁷² Пошли герои к липе, стоявшей над ручьем,

И тут промолвил Хаген: «Наслышен я о том,

Что в беге верх над всеми берет наш знатный гость.

Пусть скажет, правду или ложь мне слышать довелось».

⁹⁷³ Ответил смелый Зигфрид: «Разумней в этом вам

Воочью убедиться, чем доверять словам:

Бежим наперегонки, коли желанье есть.

Кто первый будет у ручья, тому хвала и честь».

⁹⁷⁴ «Согласен, — молвил Хаген. — Размяться мне в охоту».

«Тогда, — воскликнул Зигфрид, — получите вы льготу:

Я дам, улегшись наземь, вам убежать вперед».

Был Гунтер, слыша это, рад, что все на лад идет.

⁹⁷⁵ Добавил нидерландец: «За вами гнаться сзади

Я собираюсь в полном охотничьем наряде,

На руку щит повесив, с колчаном за спиной».

С собою взял он также лук, копье и меч стальной.

⁹⁷⁶ С себя одежду Гунтер вплоть до сорочки снял.

Примеру государя последовал вассал.

К ручью, как две пантеры, бургунды понеслись

И все же позже Зигфрида до цели добрались.

⁹⁷⁷ Что бы ни делал витязь, был первым он везде.

Отставших поджидая, спустился он к воде,

Приставил к ближней липе тяжелое копье

И меч с колчаном положил на землю близ нее.

⁹⁷⁸ Свой щит отбросил Зигфрид, от жажды еле жив,

Но даже здесь остался любезен и учтив:

Дал королю бургундов сперва напиться он.

Ах, плохо был за вежливость храбрец вознагражден!

⁹⁷⁹ Звенел ручей студеный, вода была чиста,

И Гунтер с наслажденьем в ней омочил уста.

Напившись, он поднялся и отошел опять,

И наклонился к роднику его отважный зять.

⁹⁸⁰ Вот тут-то за сердечность ему и воздал друг.

Отнес подальше Хаген меч Зигфрида и лук,

Схватил копье героя и, напрягая взгляд,

Всмотрелся в крестик, что нашит был на его наряд.

⁹⁸¹ Как только Зигфрид воду рукою зачерпнул,

Бургунд, нацелясь в крестик, копье в него метнул.

Кровь брызнула из раны на Хагена струёй.

Никто досель не совершал такой измены злой.

⁹⁸² До сердца через ребра прошло копье его.

Не бегал в жизни Хаген еще ни от кого

Быстрей, чем в этот полдень по зарослям лесным.

Едва лишь Зигфрид раненый сообразил, что с ним,

⁹⁸³ Вскочил он и, неистов, метнулся вдоль ручья

С засевшим меж лопаток в спине концом копья:

Сыскать пытался витязь свой лук иль добрый меч,

Чтоб смерти, как и надлежит, предателя обречь.

⁹⁸⁴ Но из-за тяжкой раны он не нашел меча.

Лишь щит лежал, как прежде, у звонкого ключа.

Помчался с ним вдогонку за Хагеном смельчак,

И приближенный Гунтера уйти не смог никак.

⁹⁸⁵ Был Зигфрид ранен насмерть, но жаждал отомстить.

Он так сумел в убийцу своим щитом пустить,

Что лопнул щит и наземь посыпались дождем

Каменья драгоценные, сверкавшие на нем.

⁹⁸⁶ От мощного удара свалился с ног злодей

И разом загудела земля в округе всей.

Будь меч у нидерландца, изменнику б конец —

Так, даже в миг предсмертных мук, был страшен удалец.

⁹⁸⁷ Но вот он пошатнулся, внезапно ослабел,

Глаза его померкли, стал лик прекрасный бел,

И смерть на нем незримо поставила печать.

Ах, скольким женщинам пришлось о Зигфриде рыдать!

⁹⁸⁸ Всем богатырским телом пал на цветы герой.

На мураву из раны струилась кровь рекой.

Но от тоски и боли уже лишаясь сил,

Он все-таки успел проклясть тех, кто его сгубил.

⁹⁸⁹ Сказал боец сраженный: «Вы низки и трусливы,

Коль за мои услуги мне так воздать могли вы.

Я был всегда вам верен и вами же убит.

Но ждут за это весь ваш род позор и вечный стыд,

⁹⁹⁰ Предательски и подло заколот вами я

На вас и ваших детях пребудет кровь моя.

Что из того, что ею вы утолили месть,

Коль все, кто честен, вправе вас изменниками счесть?»

⁹⁹¹ Охотники сбежались туда, где он лежал.

Днем гнева и печали тот день для многих стал.

Всяк, кто не чужд был чести, рыдал над храбрецом.

Грех было бы не горевать о витязе таком!

⁹⁹² Стал и король бургундский оплакивать его,

Но раненый промолвил: «Что пользы от того,

Что слезы о злодействе льет сам виновник зла?

Не скроет скорбь притворная постыдные дела».

⁹⁹³ Сказал жестокий Хаген: «Скорбеть и впрямь не след

Ведь мы теперь свободны от всех забот и бед.

Отныне не опасен нам ни один боец.

Я рад, что вас от гордеца избавил наконец».

⁹⁹⁴ «Легко теперь хвалиться! — чуть слышно Зигфрид рек. —

Когда б друзей в измене я заподозрить мог,

С лица земли давно бы вы были сметены.

Но полно! Думать должен я лишь о судьбе жены.

⁹⁹⁵ И участь сына также в меня вселяет страх.

Господь да не допустит, чтоб он в людских глазах

Безвинно опорочен был с детства до могилы

За то, что низость некогда его родня свершила».

⁹⁹⁶ Возвысил голос слабый смельчак в последний раз:

«Коль честности хоть капля, король, осталась в вас

И вы еще способны кого-нибудь любить,

Я вас молю моей жене во всем опорой быть.

⁹⁹⁷ При вас, по-королевски, Кримхильда жить должна.

Защитником ей будьте — ведь вам сестра она,

А я уж не увижусь ни с батюшкой, ни с ней.

Всем милых нелегко терять, а ей всего трудней».

⁹⁹⁸ Цветы вокруг покрылись багряною росой.

Со смертью неминучей вступил в борьбу герой,

Но бой недолго длился — утратил речь храбрец,

И дням его земным пришел безвременный конец.

⁹⁹⁹ Когда все убедились, что вечным сном он спит,

Был труп его положен на золоченый щит,

И стали вормсцы думать, как им ловчей схитрить,

Чтоб преступленье Хагена от посторонних скрыть.

¹⁰⁰⁰ «Повинны мы в злодействе, — промолвили вельможи.

Поэтому нам надо твердить одно и то же —

Что Зигфрид в одиночку охотиться любил

И, заблудясь в лесу, убит разбойниками был».

¹⁰⁰¹ Сказал владетель Тронье: «Труп отвезу я сам.

Пусть все Кримхильда знает — не страшно это нам.

Гордячка честь Брюнхильды осмелилась задеть.

С какой же стати мне ее жалеть теперь и впредь?»

¹⁰⁰² Назад за Рейн вернулся лишь с сумерками двор.

Едва ль охота хуже бывала до сих пор:

Пролились из-за зверя, убитого на ней,

И слезы женщин горькие, и кровь богатырей.

¹⁰⁰³ Теперь мы вам расскажем, как мститель вероломный,

Высокомерный Хаген, под кровом ночи темной

Владыку нибелунгов, заколотого им,

К дверям Кримхильды отнести велел мужам своим.

¹⁰⁰⁴ Положен у порога был труп богатыря.

Знал Хаген, что Кримхильда, едва сверкнет заря,

Наткнется непременно на тело мужа там:

К заутрени она всегда ходила в божий храм.

¹⁰⁰⁵ Как только в церкви стали звонить в колокола,

Своих девиц придворных Кримхильда подняла.

Ей подали одежду и принесли ночник,

И труп один из спальников заметил в этот миг.

¹⁰⁰⁶ Забрызган кровью Зигфрид был с головы до ног,

И своего владыку слуга узнать не смог,

Хотя зажженный факел в руках его дымил.

Кримхильду о несчастии он и уведомил.

¹⁰⁰⁷ Готовы были дамы в собор идти уже,

Когда явился спальник и молвил госпоже:

«Лежит убитый витязь у вашего порога».

Кримхильда плакать начала — проснулась в ней тревога.

¹⁰⁰⁸ Она еще не знала, что это муж ее,

Но чуяла, что счастье утратила свое.

Нет, не случайно Хаген склонял ее к тому,

Чтоб тайну Зигфрида она доверила ему!

¹⁰⁰⁹ Была догадкой этой Кримхильда сражена.

Не вымолвив ни слова, лишилась чувств она,

Но тут же с громким воплем пришла в себя опять,

И стали приближенные бедняжку утешать:

¹⁰¹⁰ «Быть может, к вашей двери чужой подброшен труп».

Кровь брызнула от горя у королевы с губ.

«Нет, нет, — она вскричала, — там Зигфрид мой лежит,

Брюнхильде в угождение он Хагеном убит».

¹⁰¹¹ За дверь Кримхильда вышла на мертвеца взглянуть,

И голову герою приподняла чуть-чуть,

И мужа опознала, хоть мукой искажен

И весь в крови был лик того, кто Зигмундом рожден.

¹⁰¹² Кримхильда застонала, кляня судьбу свою:

«О, горе мне, злосчастной! Сражен ты не в бою,

А пал от рук убийцы — ведь добрый щит твой цел.

Ах, если б только знала я, кто сделать это смел!»

¹⁵²² Заколыхались стяги, ряды пришли в движенье.

Следили за бойцами в тревоге и волненье

Их земляки-бургунды с обоих склонов гор,

А витязи ликующе неслись во весь опор.

¹⁵²³ Так вместе с королями отправились в поход

Вассалы-нибелунги — их было десять сот,

И всех, вдали от ближних, у гуннов смерть ждала:

Кровь Зигфрида по-прежнему Кримхильде сердце жгла.

¹⁵²⁴ Взял Данкварт, смелый воин, дружину под начал,

А Хаген, муж бывалый, пред строем первый мчал

И выбирал дорогу для спутников своих.

В восточную Франконию вдоль Майна вел он их.

¹⁵²⁵ Оттуда к Швальбенфельду герои поскакали.

Был вид их так отважен, доспехи так сверкали,

Что всюду им немало дивился люд честной.

К Дунаю подошел отрад с двенадцатой зарей.

¹⁵²⁶ Владетель Тронье первым спустился вниз к воде —

Бессменно нибелунгов он охранял везде.

На землю спрыгнул Хаген с поводьями в руке

И привязал коня к ветле, от волн невдалеке.

¹⁵²⁷ Была пора разлива, на всей реке — ни судна,

Смекнули нибелунги, что им придется трудно:

Не переплыть Дуная — он чересчур широк,

Попрыгали они с коней в тревоге на песок.

¹⁵²⁸ «Король, — воскликнул Хаген, — опасность перед нами,

Седой Дунай разлился, он весь покрыт волнами,

И если вы решите переправляться тут,

Боюсь, что многие на дно сегодня же пойдут».

¹⁵²⁹ В сердцах ответил Гунтер: «Я это вижу сам,

И вы нас не стращайте, а помогите нам.

Ступайте, поищите — авось, найдется брод,

Где люди переправятся, да и обоз пройдет».

¹⁵³⁰ «Ну, нет, — промолвил Хаген, — тонуть не склонен я.

На кое-что получше сгодится жизнь моя.

Сведут меня в могилу лишь дорогой ценой —

Сначала гунны силою померятся со мной.

¹⁵³¹ На поиски пойду я, а вы побудьте здесь.

Наверно, перевозчик тут где-нибудь да есть.

В край Гельфрата доставит он всех нас, короли».

И поднял Хаген удалой свой добрый щит с земли.

¹⁵³² Герой на левый локоть надел его затем,

До глаз на лоб надвинул стальной блестящий шлем

И меч поверх кольчуги на пояс привязал.

Тот обоюдоострый меч любой доспех пронзал.

¹⁵³³ По зарослям прибрежным бродя туда-сюда,

Воитель вдруг услышал, как плещется вода,

И вскоре ключ прохладный предстал его глазам.

Купались сестры вещие со звонким смехом там.

¹⁵³⁴ Подкрадываться Хаген к ним стал, держась в тени,

Однако различили его шаги они

И вовремя отплыли, и он их не настиг,

Хоть их одеждой[424] завладел за этот краткий миг.

¹⁵³⁵ Сказала Хадебурга, одна из вещих жен:

«Коль вами будет, Хаген, наряд наш возвращен,

Мы вам, достойный витязь, откроем сей же час,

Чем празднество у Этцеля закончится для вас».

¹⁵³⁶ Носясь, как птицы, сестры едва касались волн,

И, видя это, Хаген был нетерпенья полн:

Коль скоро им проникнуть в грядущее дано,

У них обязан вызнать он, что статься с ним должно.

¹⁵³⁷ Промолвила вещунья: «Ручательство даю,

Что с вами не случится беды в чужом краю.

Без страха отправляйтесь и знайте наперед —

Окажут вам у Этцеля неслыханный почет».

¹⁵³⁸ Словам ее был Хаген так неподдельно рад,

Что сразу отдал сестрам волшебный их наряд.

Когда ж его надели провидицы опять,

Они решились витязю всю правду рассказать.

¹⁵³⁹ Воскликнула Зиглинда, вторая из сестер:

«Сын Альдриана Хаген, мы лгали до сих пор,

Боясь, что, рассердившись, уйдешь ты с нашим платьем.

Знай, угрожает смерть тебе и всем твоим собратьям.

¹⁵⁴⁰ Вернись, пока не поздно, иль ждет тебя конец.

Не с доброй целью к гуннам ты зазван, удалец.

Вы едете на гибель, а не на торжество.

Убьют вассалы Этцеля вас всех до одного».

¹⁵⁴¹ «Не лгите, — молвил Хаген, — вам это ни к чему.

Не может быть, чтоб пали мы все лишь потому,

Что нам одна особа мечтает навредить».

Тут попытались сестры вновь пришельца убедить.

¹⁵⁴² Одна из них сказала: «Назначено судьбою

Тебе лишиться жизни и всем друзьям с тобою.

Нам ведомо, что только дворцовый капеллан

Вернется в землю Гунтера из чужедальних стран».

¹⁵⁴³ Отважный Хаген вспыхнул: «Довольно слов, всезнайки!

Того сочту я смелым, кто скажет без утайки

Трем нашим государям, что перебьют всех нас.

Ответьте лучше, как попасть нам за Дунай сейчас».

¹⁵⁴⁴ Она ему: «Коль скоро стоишь ты на своем,

То знай: вверх по теченью есть за рекою дом.

Живет в нем перевозчик, и тут другого нет».

Заторопился Хаген прочь, чуть выслушал ответ.

¹⁵⁴⁵ «Постойте! — закричала из вещих дев одна. —

Вам, Хаген, на прощанье совет я дать должна,

Чтоб ващ отряд в дороге не потерпел урон,

Страной владеет здесь маркграф, зовется Эльзе он.

¹⁵⁴⁶ Брат Эльзе Гельфрат правит баварскою землей.

По ней вам ехать надо с опаскою большой.

Всего же пуще бойтесь рассориться в пути

С тем, без кого вам ни за что Дунай не перейти.

¹⁵⁴⁷ Так вспыльчив перевозчик, что худо вам придется,

Коль с ним у вас размолвка иль ссора заведется.

Пускай ему заплатит за труд владыка ваш.

Слуга он верный Гельфрату и переправы страж.

¹⁵⁴⁸ Коль ждать он вас заставит, кричите что есть сил:

«Я — Амельрих злосчастный» — такой боец тут жил,

Но родину покинул, спасаясь от врагов.

К вам перевозчик приплывет, услышав этот зов».

¹⁵⁴⁹ Признательность воитель ей выразил кивком

И, с сестрами расставшись, в кустах исчез молчком.

Он берегом песчаным пошел вверх по реке

И вскорости увидел дом за нею вдалеке.

¹⁵⁵⁰ Он крикнул так, что голос донесся за Дунай:

«Живее, перевозчик, мне лодку подавай.

Коль на баварский берег меня перевезешь,

Получишь золотой браслет — взгляни, как он хорош».

¹⁵⁵¹ Богат был перевозчик, ни в чем не знал нужды.

Не очень-то прельщался он платой за труды

И слуг держал надменных, хозяину под стать,

Долгонько Хагену пришлось на берегу стоять,

¹⁵⁵² Тогда, перекрывая шум волн и ветра вой,

Герой возвысил снова могучий голос свой:

«Я — Амельрих, служивший у Эльзе вплоть до дня,

Когда изгнали с родины мои враги меня».

¹⁵⁵³ Браслет он в воздух поднял на острие клинка,

Чтоб золото увидел гордец издалека

И низменную алчность оно в нем разожгло.

Тут перевозчик наконец схватился за весло.

¹⁵⁵⁴ Для молодой супруги решил он взять браслет.

Кто обуян корыстью, тому спасенья нет.

На золото польстился по жадности глупец

И в стычке с грозным Хагеном нашел себе конец.

¹⁵⁵⁵ Проворно перевозчик Дунай преодолел,

Но за рекой не встретил того, кого хотел,

Чем был в такую ярость и злобу приведен,

Что Хагену отважному свирепо бросил он:

¹⁵⁵⁶ «Хоть Амельрихом тоже, быть может, вас зовут,

Другого человека я мнил увидеть тут.

Мы с ним родные братья, а вы солгали мне.

Сидите в наказанье на этой стороне».

¹⁵⁵⁷ «Свой гнев, — ответил Хаген, — уймите, бога ради,

И знайте: не придется вам нынче быть в накладе,

Коль вы перевезете товарищей моих,

С которыми приехал я сюда из стран чужих».

¹⁵⁵⁸ Воскликнул перевозчик: «Не трать напрасно слов.

У тех, кому служу я, немало есть врагов.

И к ним я не намерен возить бог весть кого,

Коль жизнь твоя тебе мила, прочь с судна моего!»

¹⁵⁵⁹ «И все же браслет возьмите, — сказал герой ему. —

Придете вы на помощь отряду моему.

Коней в нем десять сотен да столько ж человек».

Но перевозчик закричал: «Не быть тому вовек!»

¹⁵⁶⁰ Веслом своим тяжелым спесивец что есть сил

С размаху чужестранца по голове хватил,

И Хаген на колени упал, ошеломлен.

Гневливей перевозчика еще не видел он.

¹⁵⁶¹ Затем, чтоб не поднялся пришедший в ярость гость

И взяться за оружье ему не удалось,

Силач врага ударил по темени багром,

Но это для него, увы, не кончилось добром.

¹⁵⁶² Багор о шлем разбился, а Хаген вынул меч,

И голова скатилась у грубияна с плеч,

И витязь, вслед за телом, швырнул ее на дно,

О чем бургундам было им потом сообщено.

¹⁵⁶³ Едва вассала Эльзе бургунд успел сразить,

Как лодку тут же стало течением сносить.

Встал на корме воитель и на весло налег,

И все же повернуть назад отнюдь не сразу смог.

¹⁵⁶⁴ Вверх по Дунаю судно в конце концов пошло,

Но тут переломилось широкое весло.

Хоть не нашлось другого, не оробел смельчак.

Ремнем подщитным он связал обломки кое-как.

¹⁵⁶⁵ И к берегу причалить с большим трудом сумел.

Над самою водою так лес густой шумел,

И ждал вассала Гунтер с дружиною своей.

Сбежалась Хагена встречать толпа богатырей.

¹⁵⁶⁶ Бургунды были рады, что витязь с ними вновь.

Когда же увидали они на судне кровь

Спесивого невежи, чью голову он снес,

Друзьями задан Хагену был не один вопрос.

¹⁵⁶⁷ Шел пар от свежей крови, и Гунтер угадал,

Как завладел ладьею его крутой вассал.

Спросил он: «Где же судно вы, Хаген, раздобыли

И где же перевозчик сам? Знать, вы его убили?»

¹⁵⁶⁸ Отперся хитрый Хаген: «Нашел я этот челн.

Он кем-то был привязан к ветле у самых волн,

А перевозчик даже не встретился со мною,

И если вправду он убит, не я тому виною».

¹⁵⁶⁹ Король бургундский Гернот прервал беседу их:

«Я сильно опасаюсь за жизнь друзей своих —

Вдруг опрокинет лодку волною невзначай.

Как мы без перевозчиков переплывем Дунай?»

¹⁵⁷⁰ Воскликнул Хаген: «Слуги, поклажу снять с коней!

Служил на перевозе я в юности своей

И равного мне было на Рейне не найти.

Даст бог, сумею к Гельфрату я вас перевезти».

¹⁵⁷¹ Коней загнали в воду ударами кнутов,

Чтоб вплавь они пустились одни, без седоков,

И реку переплыли лихие скакуны,

Хоть многие и были вниз теченьем снесены.

¹⁵⁷² На судно погрузили затем казну и кладь,

И стал владетель Тронье друзей переправлять.

Когда б он не работал весь этот день веслом,

Не быть бы многим витязям на берегу другом.

¹⁵⁷³ Он десять сотен вормсцев сперва отвез туда,

Потом своих вассалов — красавцев хоть куда,

А после девять тысяч простых бойцов и слуг.

Трудился Хаген допоздна, не покладая рук[425].

¹⁵⁸¹ Едва была поклажа на сушу снесена,

Владетель Тронье в щепы разнес борты челна

И отогнал подальше от берега его,

К большому изумленью отряда своего.

¹⁵⁸² Спросил в смятенье Данкварт: «Что ты наделал, брат?

На чем же мы поедем, когда на Рейн назад

Из королевства гуннов нас Гунтер поведет?»

Но Хаген не сказал ему, что за удел их ждет.

¹⁵⁸³ Он только молвил: «Судно я изломал сейчас,

Чтоб ни один предатель, коль есть такой меж нас,

Покинуть не решился товарищей в беде.

Пусть знает: трусу всюду смерть — и в сече, и в воде».

²⁰⁸⁵ Покуда ночь над миром не распростерла тень, —

А летом отступает пред ней не скоро день, —

Вели сраженье вормсцы, как витязям к лицу.

Пришел от их мечей конец не одному бойцу.

²⁰⁸⁷ Встревожились бургунды, когда спустился мрак.

Им думалось: не лучше ль, чем маяться вот так,

Самим напасть на гуннов и доблестно почить

Иль все же попытаться мир с врагами заключить.

²⁰⁸⁸ И Этцеля решились три короля позвать.

Кто им в стране враждебной вонмет скорей, чем зять?

От свежей крови красны, от панцирей черны,

Спустились братья вниз во двор и стали у стены.

²⁰⁸⁹ На зов явился Этцель, Кримхильда с ним пришла.

Весь край им был подвластен, и рать их все росла.

Король бургундам бросил: «Зачем я зван сюда?

На мировую не пойду я с вами никогда.

²⁰⁹⁰ Вы нанесли мне нынче такой большой урон,

Что он лишь вашей кровью быть может искуплен.

Мой сын сражен был вами, истреблена родня.

Ни мира, ни прощенья не ждите от меня».

²⁰⁹¹ «Ты нас, — промолвил Гунтер, — напрасно не кори.

Убили нашу челядь твои богатыри.

Скажи, в чем пред тобою мы провинились вдруг.

Ведь я тебе доверился и мнил, что ты мне друг».

²⁰⁹² Млад Гизельхер Бургундский спросил врагов своих:

«Пусть Этцелевы люди, те, что еще в живых,

Поведают открыто, чем я их оскорбил.

К ним едучи, руководим я добрым чувством был».

²⁰⁹³ Ответствовали гунны: «От доброты твоей

Немолчный стон сегодня стоит в округе всей.

К нам занесло из Вормса тебя не в добрый час.

Ты со своими братьями осиротил всех нас».

²⁰⁹⁴ Державный Гунтер снова воскликнул с раздраженьем:

«Куда разумней дело закончить примиреньем.

Полезно это будет обеим сторонам.

Несправедлив ваш государь, вреда желая нам».

²⁰⁹⁵ Гостям хозяин молвил: «И сравнивать смешно

Обиды ваши с горем, что мне причинено.

Я из-за вас лишился достоинства и чести

И ни за что не допущу, чтоб вы избегли мести».

²⁰⁹⁶ Сказал могучий Гернот на это королю:

«Тогда я вас и бога лишь об одном молю —

Чтоб, вам же к чести, дали вы нам во двор сойти:

На воле легче погибать, чем сидя взаперти.

²⁰⁹⁷ Коль нам конец назначен, пускай скорей придет.

Дружины ваши свежи, число их все растет,

А мы жестоким боем утомлены смертельно.

К чему свои страдания затягивать бесцельно?»

²⁰⁹⁸ Заколебались гунны, и Этцель был готов

Согласием ответить на просьбу пришлецов,

Но примириться с этим Кримхильда не могла

И так вассалам молвила, желая братьям зла.

²⁰⁹⁹ «Не отвергайте, гунны, мой дружеский совет.

Вам хитрости бургундов потворствовать не след.

Коль вырвутся из зала у вас во двор они,

Опять не досчитаетесь вы многих из родни.

²¹⁰⁰ Ведь если даже смерти вы предадите их,

Но дети Уты чудом останутся в живых,

Да на ветру остынут и дух переведут,

Такие витязи урок вам и втроем дадут».

²¹⁰¹ Млад Гизельхер ответил: «Пригожая сестра,

Я вижу, ты желала мне зла, а не добра,

Когда меня просила прибыть на торжество.

За что грозит мне смертью рать супруга твоего?

²¹⁰² Тебе хранил я верность, и не чинил вреда,

И лишь по той причине отправился сюда,

Что твердо был уверен в любви сестры ко мне.

Умерь свой гнев, иль смертный час пришел твоей родне».

²¹⁰³ «Пощады вам не будет, — ответила она. —

Я Хагеном из Тронье была оскорблена,

Да так, что до могилы обиды не прошу

И все, что он мне задолжал, с вас, родичи, взыщу.

²¹⁰⁴ Однако не останусь я к просьбам безучастна,

Коль вы его назначить заложником согласны.

Тогда я буду с вами о мире толковать

И вспомню, что дала нам жизнь одна и та же мать».

²¹⁰⁵ Сказал могучий Гернот: «Да не попустит бог,

Чтоб нашего вассала мы отдали в залог.

Мы тысячею братьев пожертвуем скорей,

Чем предадим хоть одного из верных нам людей».

²¹⁰⁶ Млад Гизельхер воскликнул: «Друзья, мы все падем,

Но с недругами счеты по-рыцарски сведем.

Пусть трус ценой измены спасает жизнь свою,

А я уж лучше с гуннами померяюсь в бою».

²¹⁰⁷ Как подобало, Данкварт прибавить не преминул:

«Вовек того не будет, чтоб брата я покинул.

Любую участь, Хаген, разделим мы с тобой,

А те, кому не нужен мир, пусть получают бой».

²¹⁰⁸ Воззвала королева: «Богатыри, вперед!

Кто за меня отплатит и Хагена убьет,

Того вознагражу я, как долг и честь велят.

Штурмуйте лестницу, чтоб в зал врагов загнать назад.

²¹⁰⁹ Во двор не выпускайте проклятых пришлецов.

Велю поджечь строенье я с четырех концов

И вормсцам по заслугам воздам на этот раз».

Охотно люди Этцеля исполнили приказ.

²¹¹⁰ Они мечи и копья пустили в ход опять

И со двора бургундов сумели в зал прогнать,

Как ни сопротивлялись три брата-короля,

С дружинниками верными опасности деля.

²¹¹¹ Чтоб побыстрей на гибель сородичей обречь,

Жена владыки гуннов велела дом поджечь,

А тут пахнуло ветром, и зданье занялось.

Кому изведать больше мук, чем рейнцам, довелось?

²¹¹² «Увы! — они кричали. — Наш смертный час настал.

Уж лучше б полегли мы, рубясь у входа в зал.

Да сжалится над нами всевидящий творец!

Готовит королева нам мучительный конец».

²¹¹³ Один из них промолвил: «Мы все умрем, друзья.

Нас Этцель нам на горе зазвал в свои края.

Такая жажда сушит и жжет нутро мое,

Что, кажется, сойду с ума я скоро от нее».

²¹¹⁴ Ответил Хаген: «Витязь, коль жажда вас томит, —

Не погнушайтесь кровью тех, кто в бою убит, —

Она в подобном пекле полезней, чем вино.

К тому ж, других напитков тут не сыщешь все равно».

²¹¹⁵ С одним бургундом рядом валялся мертвый враг.

Склонил колени воин, снял с головы шишак

И к свежей ране трупа припал иссохшим ртом.

Впервые кровь он пил и все ж доволен был питьем.

²¹¹⁶ Он Хагену промолвил: «Да наградит вас бог!

Совет ваш мудрый жажду мне утолить помог.

Вам за него я буду признателен по гроб.

Быть даже лучшее вино вкуснее не могло б».

²¹¹⁷ Поняв, что был их другу совет разумный дан,

Пить кровь бургунды стали у мертвецов из ран,

И это столько силы прибавило бойцам,

Что отняли они потом друзей у многих дам.

²¹¹⁸ Вокруг героев пламя ревело все сильней.

Спасались под щитами они от головней,

Но их невыносимо терзали зной и дым.

Нет, не бывало никому трудней, чем было им.

²¹¹⁹ Воскликнул Хаген: «К стенам! Прикроют нас они,

И нам на шлемы падать не будут головни,

А упадут — втопчите их сразу в кровь ногой.

Эх, знатный же нам задан пир хозяйкой дорогой!»

²³²⁴ Поднялся Дитрих с места, доспехи сам достал[426],

И в них ему облечься помог старик вассал.

Так сокрушался бернец и в горе был таком,

Что от стенаний витязя дрожмя дрожал весь дом.

²³²⁵ Но, с силами собравшись, он овладел собой,

Надел на левый локоть свой добрый щит стальной

И вместе с Хильдебрандом отправился туда,

Где с бернскою дружиною произошла беда.

²³²⁶ «Спешит, — промолвил Хаген, — к нам Дитрих через двор,

И у него от гнева огнем пылает взор.

Он был обижен нами и мщенья вожделеет.

Вот мы сейчас и поглядим, кто в схватке одолеет.

²³²⁷ Хотя правитель Берна на вид несокрушим,

Известен повсеместно бесстрашием своим

И нам за смерть вассалов мечтает отомстить,

Я все ж отважусь с ним в бою оружие скрестить».

²³²⁸ Той речи бернцы вняли еще издалека —

Во двор из зала вышли два рейнца-смельчака

И там, к стене прижавшись, стояли у дверей.

Поставил Дитрих наземь щит и глянул на гостей.

²³²⁹ Затем возвысил голос: «Я знать хочу, король,

За что же причинили вы мне такую боль.

Изгнанник я бездомный, живу в краях чужих,

А вы меня лишаете всех радостей моих.

²³³⁰ С вас, вормсцев, было мало, что Рюдегер, наш друг,

Наш давний благодетель, погиб от ваших рук.

Вы всех моих вассалов убили сверх того,

Хотя не сделал вам, король, я ровно ничего.

²³³¹ А вы ведь испытали и сами на себе,

Как тяжело и горько друзей терять в борьбе.

Как после их утраты душа у нас болит.

Ах, до чего же грустно мне, что Рюдегер убит!

²³³² Людей, меня несчастней, еще не видел свет,

Но до чужой печали вам, рейнцы, дела нет.

Моих бойцов отборных вы в сече истребили,

И перестану слезы лить о них я лишь в могиле».

²³³³ «Не так уж мы виновны, — вскричал владетель Тронье. —

Нас вынудили бернцы сегодня к обороне —

Они вломились сами с оружьем в этот зал.

Вам кто-то о случившемся неправду рассказал».

²³³⁴ «Но Хильдебранд клянется, что амелунги[427] вас

Труп Рюдегера выдать просили много раз,

А вы лишь насмехались над слезной их мольбой.

Могу ль я допустить, что лжет мне мой вассал седой?»

²³³⁵ «Нет, с вами он был честен, — признался Гунтер смело, —

Но верьте, что не выдал я вашим людям тело, —

Чтоб Этцеля — не бернцев задеть и оскорбить.

Все б обошлось, когда б не стал ваш Вольфхарт нам грубить».

²³³⁶ «Пусть так, — ответил Дитрих, — но долг и честь велят,

Чтоб за беду платился тот, кто в ней виноват,

И если ты со мною желаешь примиренья,

Изволь сейчас же, Гунтер, дать мне удовлетворенье.

²³³⁷ Коль ты с вассалом вместе согласен сдаться мне,

За вашу безопасность ручаюсь я вполне.

Не подпущу я гуннов к заложникам моим,

Надежнейшим защитником и другом буду им».

²³³⁸ Воскликнул Хаген: «Боже, спаси нас и помилуй!

Пока мы невредимы, не оскудели силой

И дать отпор достойный способны всем врагам,

Два столь могучих воина в плен не сдадутся вам».

²³³⁹ На это Дитрих молвил: «Не говорите так.

Ведь по вине бургундов, хотя им был не враг,

Всего лишился в жизни я с нынешнего дня,

И долг ваш, Гунтер с Хагеном, вознаградить меня.

²³⁴⁰ Ручаюсь головою и честью вам клянусь,

Что лично вас доставить на Рейн не поленюсь,

Что раньше сам погибну, чем вред вам дам нанесть,

И не взыщу с вас за ущерб, мне причиненный днесь».

²³⁴¹ Владетель Тронье бросил: «Не тратьте время даром.

Здесь не возьмете пленных вы с Хильдебрандом старым.

Постигнет нас бесчестье, коль разнесется слух,

Что убоялись мы врагов, притом всего лишь двух».

²³⁴² Тут Хильдебранд вмешался: «Клянусь творцом небесным,

Мой государь явился к вам с предложеньем лестным.

Пойти на мир почетный должны вы, Хаген грозный,

Пока уладить все добром еще отнюдь не поздно».

²³⁴³ «Да, — усмехнулся Хаген, — куда почетней сдаться,

Чем с перепугу в бегство без памяти кидаться,

Как сделали вы нынче, прервав наш бранный спор,

Хоть смельчаком вас, Хильдебранд, считал я до сих пор».

²³⁴⁴ «Вот вы, — старик ответил, — смеетесь надо мной,

А кто под Васкенштайном, забыв свой долг прямой,

В бой с Вальтером Испанским вступить не захотел,

На щит уселся и с него на смерть друзей глядел?»[428]

²³⁴⁵ «Молчите! — крикнул Дитрих седому удальцу. —

Браниться, как старухам, мужчинам не к лицу.

Вы, Хильдебранд, отныне не раскрывайте рот —

С меня довольно и без вас печали и забот».

²³⁴⁹ А Хагену он молвил: «О чем, у зала стоя,

Вы с королем беседу вели между собою,

И правильно ль расслышал я, подходя к дверям,

Что силами померяться со мной угодно вам?»

²³⁴⁷ «Я впрямь, — признался Хаген, — так говорил недавно.

Пока мне верно служит меч нибелунгов славный,

Я с вами потягаться согласен хоть сейчас.

Гневлюсь я, что в заложники вы взять хотели нас».

²³⁴⁸ Увидев по ответу, что схватка предстоит,

Проворно бернец поднял с земли свой добрый щит,

И Хаген тут же прыгнул на недруга с крыльца.

Меч нибелунгов засверкал в руках у храбреца.

²³⁴⁹ Смекнул могучий Дитрих, что сильно Хаген зол,

И с превеликим тщаньем опасный бой повел,

Стараясь понадежней стальным щитом прикрыться.

Он знал, как страшен враг его, коль скоро разъярится.

²³⁵⁰ Сообразив, сколь Бальмунг[429] широк, тяжел, остер,

Он избегал сходиться с противником в упор,

И лишь когда почуял, что тот не сладит с ним,

Бургунду рану тяжкую нанес мечом своим.

²³⁵¹ «Тебя, — подумал бернец, — усталость доконала.

С тобой покончить просто, да чести в этом мало.

Хочу я, чтоб достался ты, Хаген, мне живой,

И ради этого рискну, пожалуй, головой».

²³⁵² Отбросив щит, он вормсца руками обхватил;

Тот стал сопротивляться, собрав остатки сил,

Но скоро рухнул наземь под натиском его,

К безмерному отчаянью владыки своего.

²³⁵³ Был Хаген бернцем связан и отведен потом

Туда, где находились Кримхильда с королем.

Она повеселела, увидев, что в плену

Храбрец, который столько зла ей сделал в старину.

²³⁵⁴ В поклоне королева склонилась до земли.

«От смерти и позора вы, Дитрих, нас спасли.

Пусть счастье вам за это сопутствует вовек,

А я по гроб у вас в долгу, бесстрашный человек».

²³⁵⁵ В ответ герой промолвил владычице надменной:

«Прошу вас, королева, чтоб жив остался пленный.

Теперь его бояться причины больше нет.

Пускай живет и возместит вам причиненный вред».

²³⁵⁶ Она врага велела в темницу отвести,

Чтоб там, от всех сокрытый, сидел он взаперти.

Меж тем державный Гунтер взывал у входа в зал:

«Куда же бернский богатырь, обидчик мой, пропал?»

²³⁵⁷ К нему вернулся Дитрих, услышав этот зов,

Был Гунтер силой равен славнейшим из бойцов.

Отважно устремился навстречу бернцу он,

И тотчас огласил весь двор клинков булатных звон.

²³⁵⁸ Как ни был бернский витязь могуч, проворен, смел,

Он лишь каким-то чудом остался жив и цел —

Так беззаветно Гунтер рубился в том бою, —

Так вымещал на недруге тоску и боль свою.

²³⁵⁹ Мир не знавал доселе подобных силачей.

Гудел дворец огромный от стука их мечей.

Старались друг на друге бойцы рассечь шишак,

И Гунтер доказал, что он доподлинный смельчак.

²³⁶⁰ Но был король измучен, а бернец бодр и свеж.

Он Гунтера осилил, как Хагена допрежь.

Пробил кольчугу вормсца клинок его меча,

И хлынула из раны кровь, красна и горяча.

²³⁶¹ Связал бургунду руки победоносный враг,

Хоть с государем пленным не поступают так.

Но Дитрих знал: коль рейнцев освободить от пут,

Всех, кто к ним ни приблизится, они вдвоем убьют.

²³⁶² Потом правитель бернский, прославленный храбрец,

Отвел свою добычу к Кримхильде во дворец.

При виде скорби брата, забыв печаль и боль,

Она сказала Гунтеру: «Привет мой вам, король!»

²³⁶³ Он молвил: «Поклонился б я вам, моя сестра,

Когда бы вы хотели сородичам добра.

Но приуготовляли вы нам не встречу — месть.

Недаром плохо приняты и я, и Хаген здесь».

²³⁶⁴ Возвысил голос Дитрих: «Вам, госпожа моя,

Заложников презнатных привел сегодня я.

Доныне в спорах ратных никто не брал таких.

Прошу в награду за труды — оставьте их в живых».

²³⁶⁵ Взяв с королевы слово, что пленных пощадят,

В слезах пошел воитель куда глаза глядят.

Но клятве оказалась Кримхильда неверна —

У двух бургундских витязей жизнь отняла она.

²³⁶⁶ Велела их Кримхильда держать в темнице врозь,

И больше им друг друга узреть не довелось,

Покуда брата смерти сестра не предала

И с головою короля к вассалу не пришла.

²³⁶⁷ Когда владетель Тронье был отведен в тюрьму,

Явилась королева и молвила ему:

«Верните то, что взяли вы у меня когда-то,

А не вернете — я велю казнить и вас, и брата».

²³⁶⁸ Лишь усмехнулся Хаген: «Не след меня стращать.

Поклялся вашим братьям о кладе я молчать,

Покамест не узнаю, что умерли все трое,

И где он — этого я вам до гроба не открою».

²³⁶⁹ Она в ответ: «От клятвы освобожу я вас».

И обезглавить брата велела сей же час,

И к Хагену обратно вернулась поскорей,

Отрубленную голову влача за шелк кудрей.

²³⁷⁰ На государя глянул в последний раз вассал,

К Кримхильде повернулся и с вызовом сказал:

«Напрасно ты ликуешь, что верх взяла в борьбе.

Знай: я поставил на своем благодаря тебе.

²³⁷¹ Погиб державный Гунтер, король моей страны.

Млад Гизельхер и Гернот врагами сражены.

Где клад — про это знаем лишь я да царь небес.

Его ты, ведьма, не найдешь — он навсегда исчез».

²³⁷² Она в ответ: «Остались в долгу вы предо мной.

Так пусть ко мне вернется хоть этот меч стальной,

Которым препоясан был Зигфрид, мой супруг,

В тот страшный день, когда в лесу он пал от ваших рук».

²³⁷³ Из ножен королевой был извлечен клинок,

И пленник беззащитный ей помешать не смог.

С плеч голову Кримхильда мечом снесла ему.

Узнал об этом муж ее, к прискорбью своему.

²³⁷⁴ «Увы! — воскликнул Этцель с горячими слезами —

Убит рукою женской храбрейший меж мужами,

Превосходил отвагой он всех, кто носит щит,

И смерть его, хоть он мой враг, мне совесть тяготит».

²³⁷⁵ А Хильдебранд промолвил: «Себе я не прощу,

Коль за бойца из Тронье сполна не отомщу.

Пусть даже я за это погибну в свой черед,

Та, кем был обезглавлен он, от кары не уйдет».

²³⁷⁶ Старик, пылая гневом, к Кримхильде подскочил.

Мечом своим тяжелым взмахнул он что есть сил.

Она затрепетала, издав короткий крик,

Но это ей не помогло — удар ее настиг.

²³⁷⁷ Жену владыки гуннов он надвое рассек.

Кто обречен был смерти, тот смерти не избег.

Стенал в унынье Этцель и Дитрих вместе с ним,

Скорбя по славным ленникам и родичам своим.

²³⁷⁸ Бесстрашнейшим и лучшим досталась смерть в удел.

Печаль царила в сердце у тех, кто уцелел.

Стал поминальной тризной веселый, пышный пир.

За радость испокон веков страданьем платит мир.

²³⁷⁹ Сказать, что было дальше, я не сумею вам.

Известно лишь, что долго и дамам, и бойцам

Пришлось по ближним плакать, не осушая глаз,

Про гибель нибелунгов мы окончили рассказ.

...«Отчаиваться рано, —

сказала девушка в ответ. —

На то причин особых нет.

Спасение возможно, —

я говорю не ложно, —

коль все зависит от меня!..

Я не хочу терять и дня

и, к вашему же благу,

под нож в Салерно лягу!

И к вам вернется жизнь тогда.

Все остальное — не беда.

Ведь вы, избавясь от болезней,

намного лучше и полезней

способны жизнь прожить, чем я...»

Граф, восхищенья не тая,

с глазами, влажными от слез,

благоговейно произнес:

«Моя возлюбленная жена!

Жизнь нам обоим равно нужна,

а смерть — не такая уж сладкая штука,

но еще ужасней предсмертная мука.

Все не так просто, как ты полагаешь,

когда мне помощь свою предлагаешь.

Я твой порыв оценил вполне...

Немалое счастье выпало мне

с подобной встретиться чистотою,

с безгрешным сердцем, с верой святою

в великую силу любви и добра...

О, я бы со смертного встал одра,

когда бы это приказала

ты, кто святость свою доказала.

Чудо господь сотворил:

сердце твое отворил

чужому страданью, чужой печали...

Но кем бы люди меня считали,

если б я принял жертву твою?

Пред страшным выбором я стою!..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Граф и девушка скачут в Салерно.

Оба счастливы неимоверно,

хоть ее огорчает немного,

что так далека дорога.

Графа нужно быстрее спасти,

но мешает дальность пути.

В Салерно они прискакали,

врача того отыскали:

«Вот она, кем я буду спасен!..»

Врач узнал его. Врач потрясен.

А затем, состраданьем влекомый,

к бедной девушке незнакомой

он подходит и молвит: «О дочь моя,

расскажи, ничего не тая,

что здесь: чистой любви побужденье?

Иль угроза? Приказ? Понужденье?

Хочешь верность ему доказать

иль не можешь ему отказать,

повинуясь мольбам господина?..

Мне должна быть известна причина

решенья страшного сего».

«Веленье сердца моего», —

не замедлила дева с ответом.

От нее не скрылось при этом,

как врач на нее дивился.

Он в сторону с ней удалился

и свой вопрос повторил:

«Не твой ли граф подговорил

в преступном бессердечье

тебя на эти речи?!

Достаточно тебе чуть-чуть

себя, меня ли обмануть,

хотя бы и под страхом, —

как все пошло бы прахом:

мое искусство, подвиг твой;

ты не останешься живой,

и сердце изничтожишь,

и графу не поможешь!

Как говорят: сто раз отмерь!

Все взвесь, себя спроси, проверь,

нет ли в душе сомненья

и не нашло ль затменья!..

И слушай, что произойдет,

как в силу договор войдет.

Воображаешь сцену?

Вот я тебя раздену,

и ты, раздевшись догола,

уже не встанешь со стола,

но, стыд превозмогая,

несчастная, нагая,

начнешь кричать беззвучным ртом.

Сказать, что ждет тебя потом?

По правилам науки

тебе свяжу я руки,

и ноги я тебе свяжу,

и прямо в сердце нож всажу,

и, грудь пронзив и спину,

живое сердце выну!

Еще одно узнать изволь:

страшна не смерть. Ужасна боль!..

Что! Ты в ответ ни слова?!

Ты лечь на стол готова?!

А дух тебя не подведет,

когда дыхание сведет?

А при упадке духа —

полнейшая проруха!

О, эта боль! О, этот ад!

При этом нет пути назад.

О, сколь я сам несчастен,

Что к этому причастен!

Нет, в жизни мне не повезло:

Избрал я злое ремесло...

Ах, погоди хоть малость!..»

Но дева рассмеялась:

«Спасибо вам, великий врач!..

Мне тоже не везет, хоть плачь.

Сомнение тревожит,

и спасенье гложет.

Поди, и вправду откажусь,

не от того, что не гожусь:

не я оказалась слабой,

вы оказались бабой!

Да ведь у вас наверняка

от страха задрожит рука.

Вы — первый врач Салерно

и трусите безмерно!

Вы зайцу серому родня!

Но только жаль вам не меня,

не смерти моей ранней,

своих вам жаль терзаний!

А может быть, давно мертво

былое ваше мастерство

и силы в вас иссякли?

Ну! Я права! Не так ли?!

Я женщина — и я сильна,

и в действиях своих вольна,

и я на стол ваш лягу,

но вы — назад ни шагу!

А что наслушалась от вас

я всяких ужасов сейчас,

то это все не ново:

я к ним давно готова.

Поймите же, что никогда

я б не приехала сюда,

коль с самого начала

я главного не знала:

не струшу и не отступлю,

а господину жизнь куплю,

себе же — доступ в царство божье!

Так не тряситесь мелкой дрожью!

Час избавленья чуя,

сейчас плясать хочу я!

Граф исцелится наконец,

меня к себе призовет творец,

и не во сне, а наяву

я в царстве божьем заживу,

увенчана короной,

господом даренной...»

И понял мудрый врач тогда,

что она в решенье своем тверда,

что не может она поступить по-иному,

и ее повел он к графу больному.

«Счастливейший из людей земли,

о чем и мечтать нельзя, вы нашли!

Все сомненья отпали. И вскорости

от своей вы избавитесь хворости!..»

Он повел ее в комнатку тайную,

где все мраком покрыто и тайною,

а графу за дверью велел остаться,

в тайную комнату не врываться,

сколько б это ни длилось часов,

и запер дверь на тяжелый засов.

Там, где стояли различные склянки,

он велел раздеться юной крестьянке,

и она, повинуясь приказу,

охотно и сразу

платье сняла, обнаженной осталась,

но не стеснялась...

И врач увидал: на диво

это юное тело красиво.

И так жаль врачу ее стало, —

прямо сердце стучать перестало

и рассудок чуть не отказал...

И он сам ей об этом сказал.

Но она его умоляла,

вновь и вновь повторяла,

чтоб он продолжал свое дело

и скорее разрезал ей тело.

Вот и стол она видит высокий,

где обряд свершится жестокий.

Лекарь девушку за руку взял,

взобраться на стол приказал.

Она легла без тени тревоги.

Он связал ей руки и ноги,

а потом стал подыскивать нож:

который из них хорош?

(Их здесь много, широких и длинных,

для дел отнюдь не невинных.)

Пусть внявшая голосу долга

хотя бы страдает недолго

и легко и быстро умрет...

Лекарь камень точильный берет,

и точит свой нож, и точит,

к делу все приступить не хочет!

А Бедный Генрих, за дверью стоя,

чувство испытывает не простое.

Он удручен, озадачен,

великим смятеньем охвачен.

Ах, ужель не увидит он снова

черты лица дорогого?

А если он их увидит,

то здоровым отсюда не выйдет.

Но ему исцеленье обещано?..

Вдруг в стене замечает он трещину

и, прильнувши к ней, видит сквозь щель

этот стол, что похож на постель,

а вернее, на смертное ложе,

на котором, — господи боже, —

связанная, нагая, лежит его дорогая.

«О, как же ты глуп! — сказал он себе. —

Ты ждешь перемен в своей скорбной судьбе

и требуешь избавленья

без божьего соизволенья!

Ты небом страдать осужден навек,

а хочешь, чтоб спас тебя человек?

Глумясь над господним словом,

надеешься быть здоровым?!

На что ты девушку подговорил?

Да сам ли ведал ты, что творил?

Смерть ее будет лишней,

ибо все решает всевышний!

Исцелит — ликуй, не простит — страдай.

Только девушке умереть не дай,

кровью чистой своей твой позор оплатить!..»

И, не выдержав, начал он в дверь колотить.

«Отворите скорее, я вам говорю!» —

«Господин, как закончу, так и отворю:

ни мгновенья нельзя в этом деле терять!» —

«Отворите же! Сколько вам раз повторять!

Надо кое-что нам обсудить непременно!» —

«Говорите... Мне слышно вас и сквозь стену».

«Нет! Сквозь стену я не хочу говорить!»

Что поделать? Пришлось ему отворить.

И Генрих в комнату вошел,

увидел тот высокий стол,

где связанная дева,

нагая, словно Ева,

исхода сладкого ждала...

Тут он, схватясь за край стола

вскричал: «Дитя невинное!

Не буду я причиною

ужасной гибели твоей!

Врач, развязать ее! Скорей!

Да будет освобождена

та, что для жизни рождена

и столь собой прекрасна.

За что ей гибнуть понапрасну!

Спасибо за твое добро.

А золото и серебро,

согласно уговору,

ты, врач, получишь скоро!»

(И мы заметим мимоходом:

врач счастлив был таким исходом.)

Но когда спасенная поняла,

что судьба ее жертву не приняла,

то, свой стыд позабыв девичий,

против всяких правил приличий

принялась она истошно рыдать,

на себе в исступлении волосы рвать,

так что все, что это видали,

сами также рыдали.

И металась она, и кричала она:

«Боже мой! Я отныне всего лишена!

Развеялся сон мой чудесный!

Не владеть мне короной небесной!

Если бы мне удалось пострадать,

то и впрямь корону небесную дать

должны были б мне за страданья.

Ах, напрасны, напрасны старанья!

О ты, кто благ на небеси,

меня, несчастную, спаси

и господина со мною вместе.

Какой великой лишились мы чести:

он — плоть спасти, я — дух спасти

и, не ропща, свой крест нести!..»

Так она голосила,

о смерти просила,

охвачена безграничной тоской,

к доброте взывая людской.

Но в столь необычном и страшном деле

ей люди, конечно, помочь не хотели.

Нет, никто ей, никто не помог.

И молчали и люди и бог...

И тогда господину пенять она стала:

«Сколько я всего из-за вас испытала!

Как глумились вы надо мной!

А всему ваша слабость виной.

Это вы меня к жизни вернули!

Да и люди меня обманули:

«Рыцарь! Мужествен! Неустрашим!..»

Ах, зачем я поверила им

и разгневала господа бога?

Мне совсем оставалось немного

до конца, но в решающий миг

вы отчаянный подняли крик.

Вы за горе мое в ответе.

Вы трусливее всех на свете.

Я ведь на смерть пошла. А вы?

Потерпеть не решились, увы!

Что ж вас так напугало, узнать нельзя ли?

Может, то, что меня связали?

Но ведь, стоя за толстой стеной,

как вы видеть могли, что со мной?

Может, вы бесстрашнейший витязь,

просто смерти чужой боитесь,

потому и вбежали к врачу?

Ну, так я вас заверить хочу,

что, если меня не будет,

вас никто не осудит,

не обвинит в преступленьи.

А, напротив, вас ждет исцеленье».

Все тщетно — деве быть живой!..

А Генрих тяжкий жребий свой

как рыцарь набожный принял,

он твердости не потерял

и чистоты душевной,

назло судьбе плачевной...

Не выполнив обета,

вновь девушка одета

и снова жить обречена.

Врачу заплачено сполна.

И Генрих с грустью необъятной

тотчас пустился в путь обратный,

при этом был вполне готов

услышать гогот наглых ртов,

и вопль, и рев толпы презренной

на родине благословенной.

Что ж! Пусть толпа гогочет!

Все — как господь захочет!..

А дева так измождена была,

так много слез горючих пролила,

что силы ей внезапно изменили:

и впрямь она близка к могиле.

И тогда помог ей в беде

тот, кто с нами всегда и везде,

кто людские сердца отворяет,

радостью их одаряет,

кто диво дивное свершил

и этих двоих испытать решил,

как Иова когда-то:

тверда ли их вера иль слабовата?..

И то был Иисус Христос,

кто избавление им принес

за то, что душа в них жила человечья,

за милосердье и добросердечье...

Чем ближе к отческому дому,

тем легче делалось больному.

Проказа с Генриха сползла —

господня милость его спасла.

Господь своей любовью

вернул ему здоровье.

И Генрих снова жизни рад,

как двадцать лет тому назад.

Слух о чудесном исцеленьи

шел из селения в селенье,

народ о чуде узнавал

и непритворно ликовал:

ведь милосердье и пощада

и есть небесная услада...

Меж тем высокородные князья —

всё Генриха ближайшие друзья

(которые в беде с ним не встречались) —

ему навстречу мчались.

Не веря слухам и словам,

любой хотел увидеть сам,

что исцеляет наш господь

не только дух, но также плоть

от хвори беспощадной.

И вот — пример наглядный!

А хуторянину с женой

казалось: сгинул сон дурной,

свершилось чудо божье!

(Скажу: была бы ложью

попытка разуверить вас,

что оба не пустились в пляс

при первом извещеньи

о дивном возвращеньи

их дочери родимой,

живой и невредимой,

и графа дорогого,

здорового, живого.)

Нет, не могли отец и мать

ни слез, ни смеха удержать,

в них все перемешалось,

что в сердце умещалось.

Как будто сняли их с креста!..

И хоть смеялись их уста,

из глаз текли на щеки

горячих слез потоки.

Вновь слезы хлынули из глаз,

когда не три, а тридцать раз

они поцеловали

ту, что уже не ждали

(и в этом я поверю

старинному поверью).

Явился в каждый швабский дом

желанный праздник. Все кругом

шумело, веселилось,

веселие вселилось

в сердца воспрянувших людей.

Свидетели тех давних дней

в преданьях рассказали,

что в Швабии едва ли

встречали так кого-нибудь,

цветами устилая путь...

Но вы узнать хотите

дальнейший ход событий?

Что Генрих? Как его дела?

Недурно, господу хвала!

Он вновь здоров, и вновь силен,

и вновь почетом окружен,

он стал еще богаче...

Но жить он стал иначе:

достойней, чище, строже,

в согласье с волей божьей.

А хуторянину тому,

который дал приют ему,

он отписал именье

в вечное владенье.

Не позабыл он и о ней,

кто всех была ему верней...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но вот мудрейшие страны

сказали графу: «Вы должны

в конце концов решиться

на ком-нибудь жениться.

Быть холостым вам не к лицу.

Так поведите же к венцу

достойную подругу,

грядущую супругу!..»

Созвав друзей в огромный зал,

граф Генрих попросту сказал:

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Друзья мои, в сей светлый час,

должно быть, многие из вас

еще хранят воспоминанье

о том, как я страдал в изгнанье.

Болезнью тяжкой удручен,

я был от мира отлучен,

люди меня избегали,

детей своих мною пугали.

Так чем же мне ответить той,

чьей ангельскою добротой

и бескорыстнейшей любовью

мне вновь возвращено здоровье?»

На сей раз общим было мненье:

«С ней, кто принес тебе спасенье,

жизнь и богатство раздели —

и свадьбу праздновать вели!

Но кто счастливейшая эта?..»

И вот перед лицом совета,

свою красавицу обняв,

ответствовал спасенный граф

весьма прекрасными словами:

«Смотрите, вот она — пред вами,

кто от погибели и зла

меня, несчастного, спасла.

И я вам повторяю:

ее я выбираю!

Но, впрочем, ей решать самой:

быть ей со мной иль не со мной?

Но в случае отказа

клянусь: умру я сразу!..»

И богат, и беден, и стар, и мал

воскричали: «Истинно он сказал!..»

Священники их обвенчали.

И до старости, без печали,

в согласье свои они прожили дни,

и в небесное царство вступили они...

Пусть и нам дарует господь эту участь:

мирно жить, умирать не мучась.

О господь, пощади нас и не покинь,

ниспошли нам свое милосердье. Аминь!

Скорблю душою я о том,

Что стольким имя жен даем.

Их голоса равно звучны,

Но многие ко лжи склонны,

Немногие от лжи свободны:

Порядок так велит природный.

Что всем дают им имя жен,

Я этим тяжко устыжен.

О женственность, обычай твой —

Быть в дружбе с правдою святой!

От бедности, — так мыслит свет, —

Нам никакого прока нет.

Кто ради правды бедным стал,

Тот пламя ада избежал.

Так сделала одна жена,

И ныне в небесах она

Богатство вечное стяжала.

Я думаю, на свете мало

Таких, кто ради горних благ

Быть предпочел и нищ, и наг.

Равно и жены, и мужи

Живут обычно в тине лжи, —

Других не видел я, по чести.

Стать гостьей всех своих поместий

Решила Херцелойд[430] и бремя

Уныния нести все время.

Ты б не открыл ни капли лжи

В душе сей знатной госпожи.

Ей солнце было — что туман,

Мирские радости — обман.

Равняла с ночью день она

И скорбью лишь была полна.

И вот она, скорбя душой,

В лес удалилась вековой

И стала жить в глуши Солтаны.

Не разноцветные поляны

Ее пленяли; их узор

Не радовал печальный взор

Жены, отрекшейся от света.

С собою сына Гахмурета

Она в пустыню привела.

Дворня тем занята была,

Что корчевала и пахала,

Она же с самого начала

Дитя воспитывать взялась

И сразу же дала приказ,

Чтоб не довел до слуха сына

Никто — ни дева, ни мужчина, —

Что рыцари на свете есть.

«Коль мальчик мой услышит весть

О жизни рыцарской, — покой,

Увы, нарушен будет мой.

Прошу о рыцарях молчать,

Их никогда не поминать».

Был этот соблюден запрет,

И мальчик с самых юных лет

В Солтане рос, дубравой скрыт,

И рыцарский не ведал быт.

Но научиться он сумел

Лук мастерить и тучу стрел;

И часто он, бродя в лесах,

Подстреливал веселых птах.

Но если певчей пташки стон,

Сменявший песню, слышал он,

То удержать не мог он слез,

Рвал нежный шелк своих волос.

Он телом светел был, как снег:

На берегу журчащих рек

Он, просыпаясь, умывался

И тотчас же в дубравы мчался,

Чтоб слушать пташек над собой.

Их щебет сладостью такой

Его всего переполнял,

Что он в слезах домой бежал.

«Да что ты? — спрашивала мать. —

Ведь ты ходил на луг играть».

Но, по обычаю детей,

Стоял он молча перед ней.

Ее заботил сына нрав.

Как часто, голову подняв,

Он под деревьями стоял

И с птиц поющих не спускал

Горящего восторгом взора.

Постигла королева скоро,

Как птицы дороги ему,

И вот, не знаю почему,

Она пернатых невзлюбила.

Приказано крестьянам было

Всех птиц кругом переловить

И сладкозвучных удавить.

Но в руки многие не шли

И гибель избежать смогли.

В живых оставшаяся часть

Опять защебетала всласть.

И мальчик молвил королеве:

«За что ты на пернатых в гневе?»

Просил он их не убивать.

Его поцеловавши, мать

Сказала: «Божие веленье

Что нарушаю? Птиц мученья

Не буду больше множить я».

А мальчик: «Матушка моя,

А что такое — бог, скажи!

«Сынок, — ответ был госпожи, —

Он дня прекрасного светлей;

Когда-то пред лицом людей

Он лик святой являл не раз.

Запомни, что скажу сейчас:

Молись ему в нужде, сынок,

Он многим в горести помог.

Другой же, знай, — владыка ада:

Он черен и отец разлада.

К нему ты в мыслях не влекись

И от сомнений берегись».

Так поучала сына мать

Меж тьмой и светом различать,

А он бежал в поля потом,

Чтоб упражняться там с копьем,

Которым он, не зная лени,

В дубравах убивал оленей.

Под снегом был ли лес, иль нет,

Равно он мчался им вослед;

В день столько успевал настичь

Что им заколотая дичь

Быть унесенной не могла;

Ее грузили на мула.

Он раз на просеку попал

И ветвь себе там оборвал,

Чтоб пожевать ее листочки.

Тропа вилась на бугорочке.

Вдруг слышно цоканье копыт.

Он сжал копье и говорит:

«Что слышу? Верно с Сатаной

Сегодня путь скрестился мой.

Но одолею я, наверно,

Владыку тьмы и всякой скверны.

Не так уж страшен он, хоть мать

Меня старалась напугать».

И он стоял, готовый к бою.

Вдруг видит: подскакало трое

Нарядных рыцарей в броне,

И каждый на лихом коне.

Он не на шутку был готов

Тотчас признать их за богов.

Недолго так он простоял,

Потом пред первым ниц упал

И крикнул: «Помоги мне, боже!

Ты в силах сделать все, похоже».

Но мальчик, заградивший путь

Тому наполнил гневом грудь.

«Валлийский увалень вперед

Продвинуться нам не дает».

В том, что в баварцах ценит свет,

Валлийцам отказать не след.

Их важность более груба,

Но столь же им мила борьба.

Никто средь них, как и средь нас,

Не дрогнет в боя грозный час.

Но вскачь тут рыцарь прискакал,

Который панцирем сверкал

И очень, видно, торопился.

Двух рыцарей нагнать стремился

Он на своем коне лихом,

А те уж скрылись за бугром,

И в их руках добычей дева.

Был рыцарь сам не свой от гнева,

Затем, что из его земли

Они девицу увезли.

К своим подъехал он дворянам,

Красуясь чудным каштеляном.

Был щит его весь исщерблен.

Карнахкарнанцем звался он

И был владыкой Ультерлека.

В пыли увидев человека,

Он громко крикнул: «Прочь с дороги!»

А мальчик вспомнил, что о боге

Ему рассказывала мать, —

Так мог лишь он один сверкать!

Блестели под росой уздцы,

И золотые бубенцы

На стременах его звенели.

Такие ж бубенцы висели

На правом рукаве брони;

Рукой махнет он — и они

Звенят, встревожены рукою.

Всегда готов был рыцарь к бою.

И так он ехал на коне

В своей сверкающей броне.

Мужской красы блестящий цвет,

Карнахкарнанц сказал: «Ответ

Мне, отрок, я прошу вас дать.

Не довелось вам повстречать

Двух рыцарей в пути своем?

Они стакнулись и вдвоем

Забрали девушку в полон,

Им чужд наш рыцарский закон».

И мальчик, полный восхищенья,

Решил, что это без сомненья

Пред ним всевышний бог предстал,

И он от всей души вскричал:

«Мне помоги, господь благой,

Спаси меня от силы злой!»

Тут Гахмурета юный сын

Молиться стал, но господин

Ему сказал: «Не бог я, нет,

Но чту его святой завет.

Ты пелену сними-ка с глаз;

Четыре рыцаря тут нас».

А мальчик вновь вопрос ему:

«Что значит рыцарь, не пойму?

Мне разъясни, мой господин,

Кто рыцарский дарует чин?»

«Король Артур. К нему свой путь

Направь ты и уверен будь:

Вернешься рыцарем назад

И жизнь твоя пойдет на лад.

Ты рыцарской как будто крови».

Взглянули все при этом слове

Тут с восклицаньем на него,

Ценя в нем божье мастерство

(Об этом в книгах я читал).

Никто из смертных не сверкал

Такой красой неотразимой,

Он женщин был кумир любимый.

Тут мальчик так еще спросил

И всех вопросом рассмешил:

«Узнать я был бы очень рад,

Зачем колечек целый ряд

Ты нацепил и там и здесь?

Покрыт колечками ты весь».

И до кольчуги раз-другой

Слегка коснулся он рукой.

С нее не мог отвесть он глаз.

«Колечки нижут и у нас

Девицы часто, но таких

Рядов не видел я густых».

Не унимаясь, он опять

Спросил: «Я не могу понять,

Зачем они тебе нужны,

Зачем так крепко сцеплены?»

Граф показал ему свой меч:

«Те, кто со мною ищут встреч,

Всегда вот с ним имеют дело,

Но и от их ударов тело

Я должен защищать, и вот

Щит и кольчуга — мой оплот».

А мальчик, выслушав ответ:

«Когда бы в шкуру был одет

Олень в такую вот густую,

То я б охотился впустую».

Но графа стали торопить

Беседу с дурнем прекратить,

И он сказал: «Тебя все дни

Господь преблагостный храни!

Когда б имел от бога ты

Ума не меньше красоты,

Ты был бы чудом из чудес».

И рыцари свернули в лес...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

И струги двинулись в поход.

Попутный ветр их гнал вперед,

И тихо рокотали воды.

Однако плаванья невзгоды

Изольде непривычны были

И скоро утомили

Ее и женщин остальных.

Невыносимым стал для них

Шум ветра и вспененный вал

Тристан матросам приказал

К земле пристать скорей,

Чтоб отдохнуть на ней.

Они причалили, и вот

Спустился на берег народ,

Чтоб побродить часок-другой.

Тристан же к женщинам в покой

Вошел с приветным взглядом

И, сев с Изольдой рядом,

Повел с ней речь о том, о сем

И скоро попросил потом

Ему чего-нибудь

От жажды дать глотнуть.

Служанки, молодые девы,

Вкруг ложа королевы

Гурьбой стояли, и одна

Воскликнула: «Бокал вина

Стоит вот в этой скрыне».

То не было, — мы знаем ныне, —

Вино, хоть было схоже с ним.

То был огонь, что несравним

Ни с чем по страшной силе:

Он их привел к могиле.

Ей это было невдомек,

И тотчас ядовитый сок,

Налитый до краев бокала,

Она ему достала.

Тристан, приняв из рук бокал,

Отпить Изольде дал.

Глотнула нехотя она,

Тристан же выпил все до дна.

Вином напиток был в их мненье.

Вошла Брангэна в то мгновенье

И, увидав сосуд,

В миг поняла, в чем дело тут.

Она всем телом задрожала,

И кровь от сердца отбежала.

Бледна, как труп, она прошла

И, взявши кубок со стола,

Что ими выпит был на горе,

Его метнула в волны моря.

«Отныне мне спасенья нет!

Зачем я родилась на свет? —

Она в отчаянье вскричала. —

Навек я потеряла

Честь и доверье госпожи.

Зачем — о господи, скажи! —

Я в путь пустилась роковой?

Зачем жестокий жребий мой

Меня с Изольдой в даль пустил?

Ах, лучше б он меня убил!

Увы, Изольда и Тристан,

Вам смертный яд был в кубке дан».

И вот, когда и муж и дева,

Тристан и королева,

Напиток выпили, пришла

И та, кто муки без числа

Вселяет в мир, — пришла Любовь,

Воспламеняющая кровь.

Им был ее не слышен шаг,

Но миг — и свой победный стяг

Она в сердцах их водрузила.

То, что двойным и розным было,

Единым сделалось тотчас,

И долгий их раздор погас,

Его как не бывало.

У девы ненависть пропала.

Любовь, крепительница уз,

Сняла с их душ тяжелый груз,

Который накопила злоба,

И вот почувствовали оба,

Что каждый для другого стал

Прозрачней, чище, чем кристалл.

У них одно лишь сердце билось,

Обоих боль соединилась,

Страдал он тем, что и она.

У них душа была одна.

Но, мучимы одним недугом,

Они таились друг пред другом.

Тому причиною был стыд

И недоверье, что велит

Скрывать желаний выраженье,

Хоть страстной воли напряженье

К единой цели их влекло,

Обоим было тяжело

Признаться в чувствах, и вначале

Таились оба и молчали.

Когда почувствовал Тристан,

Что он любовью обуян,

Решил он не сдаваться,

Чтоб с честью не расстаться.

«Нет, — думал он в душе своей, —

Тристан, опомнись же скорей,

Дай искушению отпор!»

И с сердцем вел он долгий спор,

Упорно с волей воевал

И нежеланного желал.

Стремясь Любовь преодолеть,

Накинутую ею сеть

Он разорвать пытался

И долго не сдавался.

Двойную муку он терпел:

Когда в глаза он ей глядел,

И сладкая любовь

Ему мутила ум и кровь

Пленительным Изольды взором,

Тогда, терзаемый укором,

Он Верность призывал и Честь,

И от него удар отвесть

Им удавалось на мгновенье.

Но вновь свершала нападенье

Его владычица Любовь

И он ей покорялся вновь.

Хоть Честь и Верность причиняли

Немало боли и печали,

Но от Любви в стократ сильней

Терзался он в любви своей:

Он мук таких не видел вместе

От Верности и Чести.

Взор сердца он в нее вперял,

Очей же взоры отвращал,

Но, отвращая взор очей,

Он мучился всего сильней.

Подобно узнику в тюрьме,

Имел он часто на уме

Бежать, ища спасенья,

И предавался размышленью:

«Любви перемени пути,

Свои желанья обрати

Еще к чему-нибудь на свете!»

Но нет, порвать не мог он сети.

В свой ум и сердце он вникал,

В них перемен искал,

Но находил там вновь и вновь

Изольду только и Любовь.

Таков же был Изольдин рок,

С такой же силою увлек

Ее Любви водоворот.

Увидев, что ее несет

Он в омут, чар опасных полный,

Что уж захлестывают волны,

Что вся она погружена,

На берег выбраться она

Пытаться стала из стремнины.

Но липкие объятья тины

Изольду обхватили так,

Что не пускали ни на шаг.

Отбиться от нее руками

Она старалась и ногами,

Но тщетно: все сильней, сильней

Запутывалась в ней,

Вот-вот готовая упасть

В чарующую сласть

Мужской любви и обаянья.

Ее плененное сознанье,

Из липких вырываясь пут,

Напрасный полагало труд.

Чуть ступит шаг иль полушаг,

Любовь за ней следит, как враг.

Все, что на ум ей приходило,

И все, что в смутных чувствах жило,

К Тристану и Любви неслось,

Тоской пронизано насквозь.

Но был немым ее язык,

И неожиданно возник

Меж сердцем и глазами спор.

Стыд отвращал Изольды взор,

А сердце от любви пылало.

Друг с другом ссорились немало

Муж, девушка, Любовь и Стыд,

На мужа дева не глядит,

Хотя, не ведая покоя,

К нему стремится всей душою,

А Стыд лишь о Любви мечтает

И ото всех мечту скрывает.

Однако девушка и Стыд —

Так молвь людская говорит —

Недолговечны, к сожаленью;

Слабеет их сопротивленье

День ото дня, от часа час.

Изольда бедная сдалась

И покорилась грозной силе.

Направлены отныне были

Все помыслы и жар в крови

К Тристану и Любви.

Она украдкой то и дело

Ему в лицо глядела,

Раздора сердца и очей

Не возникало в ней.

И сердце и глаза согласно

Глядели с лаской страстной

В лицо Тристану, и в ответ

Его глаза лучистый свет

Изольде посылали.

Стал понимать он, что едва ли

Удастся превозмочь Любовь.

В глаза друг другу вновь и вновь

Они глядели с восхищеньем,

Удобным пользуясь мгновеньем,

Когда их не видал народ.

Все больше неземных красот

Они друг в друге находили.

Таков закон, что в силе

Был испокон веков;

Он и теперь таков:

Для душ, влюбленностью томимых,

Все краше взор очей любимых,

День ото дня Любовь растет,

И цвет ее приносит плод,

Исполненный сладчайших чар, —

Любви созревший дар.

Плодоносящая Любовь

Все молодеет вновь и вновь;

Она любимой красит лик,

И ей неведом смерти миг.

И струги вновь по глади вод

Поплыли весело вперед.

Лишь двум сердцам на них сойти

С привычного пути

Пришлось, Любви свершая волю.

Свою блаженную недолю

Они несли, полны забот,

Терпели муку, что дает

Переживать нам чудеса,

Но чья сжигает нас роса,

Чей горше желчи мед,

Чья сласть отраву льет,

Чья ласка сердце ранит,

И что вовек не перестанет

Безумием терзать людей.

Теперь Любовь велела ей

Терзать Изольду и Тристана.

У них одна горела рана,

И странный мучил их недуг.

Им беспокойно стало вдруг

Друг с другом быть не рядом!

Однако наполнял разладом

И взор взаимный душу им;

Был каждый мукою томим,

Что он не в состоянье

Унять огонь желанья,

Который в сердце скрыт.

Их счастью был помехой стыд.

Когда друг друга ненароком

Они встречали нежным оком,

Их лица покрывал багрец —

Цвет их пылающих сердец.

Красильщица — Любовь

Гнала им по ланитам кровь.

Ей мало было, что она

От глаз людских ограждена,

В душе хранится благородно.

Нет, было ей угодно,

Чтоб власть ее была видна,

И заставляла их она

В лице меняться каждый миг,

Был каждый миг другим их лик;

Вдруг побледнеют, а потом

Лицо зальет огнем,

И побледнеют оба вновь,

Меняла краску им Любовь.

И вот обоим стало ясно

(Скрывать такое — труд напрасный!),

Что им обоим в кровь

Какой-то яд влила Любовь,

И, жертвы общего недуга,

Они теперь всегда друг друга

Искали, чтобы что-нибудь

Наедине шепнуть.

Охотники Любви, они

Друг другу западни

Охотно ставили и сети.

Порой в вопросе иль в ответе

Был скрыт коварнейший силок,

Старались оба, кто как мог,

Друг друга изловить на слове.

Изольда в этом лове

Девичий проявила нрав.

С Тристаном разговор начав

Издалека — о том, как он

Волной был занесен

На струге в Девелин,

Весь в ранах и один,

О том, как королева-мать

Его решила в дом принять,

Чтоб излечить от тяжких ран,

И как потом учил Тристан

Изольду письмена чертить,

Рукою по струнам водить,

А также и латыни.

Она ему призналась ныне,

Что он давно ее пленил

Отвагой и избытком сил,

Тем, что у змея вырвал жало,

И сообщила, что узнала

Она его в яру лесном

И в час купания потом[431].

Так шел меж ними разговор,

И вот, подняв к Тристану взор,

Она воскликнула: «Увы!

Тогда, когда купались вы,

Напрасно вас я не убила!

О, если бы тогда мне было

Все так же ясно, как сейчас!»

«Что мучает, Изольда, вас? —

Тристан промолвил: — Что вам ясно?»

«Мне ясно то, что я несчастна.

И море и небес простор

Мне больно ранят взор,

И жить на свете мне не мило».

Она тихонько прислонила

К Тристану локоть вдруг.

Началом это было мук,

Приведших их к могиле.

Тут слезы взор ее затмили,

На сердце лег истомы гнет,

Стал набухать прекрасный рот,

Склонилась голова на грудь,

И обхватил чуть-чуть

В смущении Тристан

Изольды милый стан.

Его ланиты побледнели,

И губы прошептали еле:

«Изольда, что терзает вас?

Поведайте мне, не таясь».

Изольда бедная в ответ?

«Мне от lameir[432] покоя нет.

Lameir мне душу извело,

Lameir мне причиняет зло».

Не разобрал Тристан сперва,

Что б эти значили слова.

Он был в недоуменье,

Какое же значенье

Lameir в устах ее несет.

Он стал раздумывать и вот:

«L'ameir — любовь, l'ameir и горе,

А вместе с тем la mer ведь море»,

Из трех значений он на двух

Остановился, чтобы вслух

Не поминать Любовь,

Которая им в кровь

Влила отраду и желанье,

Их госпожу до издыханья.

«Я полагаю, — он сказал, —

Что ветра шум вас укачал,

Что горек вам морской простор».

Но был ответ Изольды скор:

«Нет, нет! Что вам пришло на ум?

Ни моря и ни ветра шум

Меня нисколько не томят;

Lameir влила мне в душу яд».

Когда сообразил Тристан,

Что на любовь намек был дан

Ему в словах прекрасной девы,

Промолвил: «Сердца королева,

Поверь мне: и меня, увы,

Терзают лишь l'ameir и вы.

Любовь и вы моя беда;

Пленен я вами навсегда,

Навек я потерял покой

И сделался как сам не свой.

Я не могу ни на мгновенье

Преодолеть свои мученья,

Все, что вокруг себя я вижу,

Мне тягостно; я ненавижу

Все то, что прочим тешит глаз.

Люблю, Изольда, только вас!

Без вас мне мрачен белый свет».

«А мне без вас», — она в ответ.

Когда обоим ясно стало,

Что их Любовь околдовала,

Связав сердца им навсегда,

Тогда их тяжкая беда,

Хоть унялась, но осмелела.

Они в глаза друг другу смело

Теперь глядели, не стыдясь.

Их души роковая связь

На горе им спаяла.

Любви блаженное начало,

Их поцелуй запечатлел

Навек союз и душ, и тел.

Напиток страсти оба пили,

Неслыханный по сладкой силе,

Чей в сердце утаен родник,

И в каждый подходящий миг

Друг другу предлагали вновь

Напиток дивный твой, Любовь.

Один рассказывает нам,

Что пережил и видел сам,

Другой твердит о счастье,

Богатстве, пылкой страсти,

Тот славит доблесть, этот — долг,

И дорог всякому свой толк.

А я хочу вам рассказать,

Что мне случилось повидать,

Сказать про это дальше,

Без выдумки и фальши.

Крестьянский сын в деревне жил,

Он чудо-кудри отрастил,

Они вились до самых плеч,

Чтобы волной на плечи лечь.

Как шелк, был каждый локон,

Под шапкой их берег он.

А шапка дивной красоты,

На ней и птицы, и цветы.

К лицу та шапка молодцу,

Он Гельмбрехт звался по отцу,

Ведь старый майер[442], как и он,

Был тем же именем крещен.

О том крестьянском сыне

Я начал повесть ныне...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Отец, скажу тебе одно:

Ты воду пей, а я — вино.

Питайся кашей, словно нищий,

Я буду сыт иною пищей,

Что птицей жареной зовут.

Меня учить — напрасный труд.

Мякину есть считай за честь,

А я калач отважусь есть.

Вот так и доживем до гроба —

Возьмем, что заслужили оба.

Доказано то римским правом,

Что дети доблестью и нравом,

Подобьем духа, не лица

Выходят в крестного отца.

Мой крестный рыцарь был, и с детства

Я благородство взял в наследство,

Благослови его Христос

За то, что я таким возрос».

«А мне, — сказал отец, — ей-ей,

Кто справедливей, тот милей,

Достойней сын простого рода,

Чем трутень рыцарской породы,

Пусть род его не знаменит,

Народ им больше дорожит,

Чем тем наследником поместья,

Кто выбрал леность и бесчестье.

Приди в чужую землю оба,

Бедняк и знатная особа,

Там, где не знают их родни,

За добродетели одни

Простого в образец поставят,

Другого только лишь ославят.

Ты быть стремишься благородным,

Сумей же оказаться годным

На благородные дела,

Они для замка и села

Единый истинный венец.

Так говорит тебе отец».

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

И с тем уехал налегке

Он от отца во весь опор,

Перемахнув через забор.

О том, что встретил он в пути,

Мне слов и в три дня не найти,

Сказать о всем, что было,

Недели б не хватило.

Но в некий замок прибыл он,

Там чтил хозяин не закон,

А грабежи и драки

И жил, как на биваке.

Ну, а себя он окружил

Лишь теми, кто ему служил, —

Толпой головорезов,

Никто там не был трезов.

Попав в дружину, наконец,

Стал лихо грабить наш юнец,

В мешок, не брезгуя, совал

Все, чем другой пренебрегал.

Он и пустяк считал добычей,

Таков уж был его обычай.

Все без разбора брал он в дань:

И новый скарб, и хлам, и дрянь

Хватал направо и налево.

Он угонял коров из хлева,

Он брал козу, он брал козла

И в том, что крал, не видел зла,

Он в доме не оставил ложки,

Он брал горшки, пустые плошки,

Он брал кафтан, и плащ, и меч,

Снимал рубаху прямо с плеч,

Он женщин не щадил и даже

Не оставлял на них корсажа.

За все он после заплатил!

Он бы с охотой возвратил

Все, что награбил и украл,

Когда палач его пытал.

Святая правда, в первый год

Счастливым был его поход,

Он к цели плыл, и ветры сами

Несли корабль под парусами.

И стал таким он дерзким скоро,

Что у разбойников без спора

Он долей львиною уже

Завладевал при дележе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Вот это было мне по нраву!

Все умножало честь и славу.

Как подменили всех людей!

Когда-то лжец или злодей,

Желавший кривдой жить на свете

И на закон накинуть сети,

Друзей всесильных не имел

И при дворе не пил, не ел.

Теперь же тот богатство множит,

Кто льстить и лгать бесстыдно может,

И при дворе ему почет,

И больше он успел, чем тот,

Кто честно выбрал путь-дорогу

И угодить старался богу.

Так жили встарь. А как на свете

Живут сегодня наши дети,

Какой обычай ныне чтут?

Скажи, не посчитай за труд». —

«Отец, я вам ответить рад.

У нас в чести один обряд:

«Пей, сударь, пей! Лакай до дна:

Ты выпьешь, — я налью вина».

Нет ничего приятней в мире

Веселья бражников в трактире.

Когда-то знатным господам

Случалось быть в гостях у дам,

Мы не воспитаны так тонко,

Найдешь нас около бочонка.

Нас опечалит лишь одно,

Что в бочке высохло вино.

Тут будешь думать день и ночь,

Как горю этому помочь,

Для нас похуже всякой пытки

Нужда в живительном напитке.

Ведь от него мужает дух!

Один девиз любовный вслух

Твердим: «Трактирщицу-сударку

Налить полнее просим чарку,

Осел и дурень, кто бочонку

Шальную предпочел девчонку!»

Кто лгать умеет, — молодец!

Зерцало вежливости — лжец,

Обидят словом — сам не мешкай,

Другому рот заткни насмешкой,

Ведь богохульник и ругатель —

Пиров достойный председатель.

Кто рассуждает по старинке,

Глупей выносливой скотинки,

Нам этот ветхий бородач

Еще несносней, чем палач.

Пусть нас объявят вне закона,

Нас все равно не скинешь с кона,

В ответ на папские проклятья

Смеется только наша братья». —

«Помилуй бог, — сказал старик,

Насилу повернув язык —

Здесь плакать надо! И не снилось,

Что кривда так распространилась».

А сын смеется: «В самом деле,

Турниры дедов устарели.

Тогда кричали: «Хей, хей!

Вперед за славой, веселей!»

А нынче: «Рыцарь, не робей,

Гони, коли, руби, добей!»

Глаз вон тому, кто зазевался,

Чтоб он без рук, без ног остался.

Беднягу вздернуть прикажи,

Ну, а богатого — вяжи:

Он даст сто фунтов отступного,

Вот нравов нынешних основа...»

И вот должны Готлинду

Дать в жены Лемберслинду.

Чтобы взяла Готлинда

В супруги Лемберслинда,

Пусть оба станут рядом.

Соединить обрядом

Намерен их седой старик.

Он знал слова священных книг

И молвил Лемберслинду:

«Хотите вы Готлинду

Себе взять в жены навсегда?»

И Лемберслинд ответил: «Да!»

Еще раз задал он вопрос,

«Охотно!» — рыцарь произнес.

«Так вы согласны?» — в третий раз

Спросил старик, возвыся глас,

И тот откликнулся: «Клянусь,

На ней охотно я женюсь».

Спросил старик: «Готлинда,

Хотите Лемберслинда

Себе взять мужем навсегда?» —

«Когда господь позволит — да!» —

«Согласны?» — снова он спросил.

«От всей души», — ответ гласил.

Спросил еще раз громогласно,

И третий был ответ: «Согласна».

И вот он дал Готлинду

В супруги Лемберслинду,

Дал — и взяла Готлинда

В супруги Лемберслинда.

Тут все запели славу

По старому уставу.

Готлинде муж не уступил,

На башмачок ей наступил.

У новобрачных для услуг

Почетных было девять слуг:

Конюший — братец Живоглот, —

Коням он корму задает,

Быть кравчим вышло Быкоеду,

Гостей рассаживал к обеду

Дворецкий, Дьявольский Мешок,

Он от усердья сбился с ног.

Трясикошель, завзятый вор,

Стал казначеем с этих пор,

А на поварне Овцеглоту

Большую задали работу,

Ему как повару пришлось

Следить за всем, что там пеклось.

Там должность исполняли твердо

И Волчья Пасть, и Волчья Морда,

Взяв в помощь Волчию Утробу,

С жарких и вин снимали пробу.

А Острый Клюв, хоть был свиреп,

На этой свадьбе резал хлеб.

За трапезой трудился каждый,

Воюя с голодом и жаждой,

Не отказался ни один

От пирогов и сладких вин.

Они очистили посуду,

Как будто ветром сдуло блюда,

И дичь, и мясо съели гости,

Так чисто обглодали кости,

Что нечем поживиться псам.

Но истинно, — я слышал сам, —

Как говорил старик почтенный:

«Есть распорядок неизменный,

Которым ведает господь.

Пока живущий тешит плоть,

Без меры ест, спешит напиться,

Глядишь, — и смерть за ним тащится».

Так было с ними в этот час.

Не знали, что в последний раз

Они на пиршестве сидели,

И пили весело, и ели...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дары раздали скрипачам.

Но что явилось их очам?

Кого послал злодеям бог?

Судья явился к ним врасплох

И, сапогами грохоча,

Вошли четыре палача.

Тотчас разбойную десятку

Они связали по порядку.

Кто не успел забраться в печь,

Под лавку ухитрился лечь,

Тесня товарищей безбожно,

Но скрыться было невозможно.

Их брал, за космы волоча,

Один подручный палача,

А раньше каждый из десятки

Мог четырех осилить в схватке.

Скажу вам истину без спора,

Что у отъявленного вора

Есть дерзость, чтоб убить троих,

Но с палачом грабитель тих,

Он беззащитен и покоен,

Как дуб, подрубленный под корень...