Испанская литература

ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС

ПЕСНЬ О МОЕМ СИДЕ

На протяжении веков (VIII—XV вв.) испанский народ вел упорную борьбу против арабских завоевателей, утвердившихся на Пиренейском полуострове. Особенно интенсивный характер эта национально-освободительная война (так называемая реконкиста) приобрела в XI—XIII вв., когда испанцам удалось овладеть почти всем полуостровом (под властью арабов осталось лишь Гранадское королевство, просуществовавшее до 1492 г.). Патриотическим порывом были охвачены широкие общественные круги Испании. Успехи реконкисты вдохновляли народных поэтов. Герои реконкисты заняли прочное место в народном испанском эпосе.

В атмосфере большого патриотического подъема сложился и величайший памятник испанского героического эпоса «Песнь о моем Сиде» (середина XII в.), дошедшая до нас в единственной рукописи начала XIV в., значительно попорченной. В «Песни» изображены подвиги знаменитого испанского воителя (el Campeador) XI в. Руя (Родриго) Диаса де Бивар, прозванного Сидом (арабское sidi — господин). Исторический Сид (около 1043—1099 гг.) оставил по себе память как один из наиболее выдающихся деятелей реконкисты. Он отнял у мавров область Валенсии, но главная его заслуга заключалась в том, что ему удалось наголову разбить грозные полчища альморавадов, которые из Африки явились на помощь мавританским царькам Испании и уже нанесли ряд поражений войскам Альфонса VI.

В «Песни» Сид Кампеадор становится воплощением народного нравственно-героического идеала. В связи с этим автор «Песни» кое в чем отходит от исторических фактов. Так, герой поэмы рисуется пламенным патриотом, все свои силы отдающим на борьбу с маврами (в то время как Руй Диас не пренебрегал службой у мавров). В отличие от исторического Сида, который, будучи типичным феодалом, стремился стать вполне самостоятельным властителем, герой поэмы ставит интересы Испании выше своих частных интересов. Именно на этом основана его вассальная преданность королю, который для него является символом национального могущества и единства. В условиях реконкисты проповедь политической централизации имела, разумеется, глубоко прогрессивное значение. Следует также указать на известную демократизацию Сида. В отличие от Руя Диаса, который, как мы знаем, принадлежал к высшей кастильской знати, герой поэмы рисуется инфансоном, т. е. рыцарем, не принадлежащим к феодальной аристократии. Он всем обязан только своей личной доблести и храбрости. Зато представители родовой феодальной знати в лице инфантов Каррионских изображены в поэме в резко отрицательных тонах. Они высокомерны, коварны, трусливы и жестоки. В поэме их постигает заслуженная кара.

Начало «Песни» утеряно. Оно должно было излагать причины изгнания Сида королем. По указаниям хроник, причины эти заключались в следующем: по поручению Альфонса VI Сид отправился собирать ежегодную дань в Севилью; он не только собрал ее, но и захватил в плен графа Гарсиа Ордоньеса, сражавшегося в союзе с маврами; однако, когда Сид вернулся ко дворцу Альфонса, враги оклеветали его перед королем в присвоении части добычи. Альфонс, уже таивший злобу на Сида (Сид осмелился требовать от короля присяги в том, что он непричастен к убийству брата своего Санчо), приговорил его к изгнанию (1087 г.). С удаления Сида в изгнание и начинается сохранившаяся часть «Песни».

«Песнь» написана четырехударным дольником, разделенным цезурой; стихи объединяются ассонансами в тирады разной величины. Первые несколько строк представляют прозаическое переложение тирады. Буквами (14а, 14б и т.д.) отмечены стихи, восстанавливаемые из других памятников.

Мавры в походе. Из испанской рукописи XIII в.


Послал он за своими родичами и вассалами[443] и объявил им, что король повелел ему выйти из своей земли, что дал он ему срок не более девяти дней и что теперь хочет он узнать, кто из них пойдет с ним, а кто останется.

«И тем, что со мной отправятся, дай, господи, награду,

И от тех, что останутся, ухожу я без досады».

Тут молвил Альвар Аньес, родич его ближайший:

«С вами пойдем мы, Сид, степью и городами.

Никогда вас не оставим, пока живы и здравы.

И лошадей и мулов с вами загоним насмерть,

С вами мы разделим одежду и достаток.

Служить вам будем вечно, как друзья и вассалы».

Тут все подтвердили, что молвил дон Альвар.

10а Благодарил их мой Сид за привет и за ласку.

Выехал мой Сид на Бургос из Бивара[444].

Безлюдно, сиротливо стоит его замок.

1

1 Жгучими слезами так горестно плача,

Назад он обернулся, взглянул на палаты.

Видит двери без запоров, и ворота все настежь,

И пустые нашесты[445] без шуб и без платья,

5 И без соколов и ястребов слинявших.

Вздохнул мой Сид от великой печали,

Молвил мой Сид разумными словами:

«Господи-отче, в небесах тебе слава!

Вот что учинили лихие супостаты».

2

10 Вот опустили поводья, вот пришпорили смело,

Под Биваром ворона направо летела;

Как под Бургос пришли, полетела налево[446].

Пожал мой Сид плечами, голову поднял дерзко.

«Поздравляю, Альвар Аньес! Изгнанник теперь я.

14а Но вернемся мы в Кастилью, говорю я вам верно,

14б С почетом и поживой, с божья соизволенья».

3

15 Мой Сид Руй Диас под Бургос приходит.

А с ним шесть десятков всадников отборных.

Вышли взглянуть и мужчины, и жены,

Горожане, горожанки облепили окна;

Плачут неутешно от великого горя,

20 И на устах повсюду такое у них слово:

«Вот добрый был бы вассал, будь сеньор его добрым».

4

Приют они б ему дали, да от страха не смеют:

Король дон Альфонс — в превеликом гневе.

Пред вечером грамота в Бургос доспела,

25 За крепкою печатью и со строгим запретом:

Руй Диасу Сиду не давать ночлега;

А если кто даст, пусть знает он верно,

Что лишится именья и зениц своих обеих

И еще напридачу и духа и тела[447].

30 Все люди-христиане — в печали непомерной.

Попрятались от Сида, отвечать ему не смеют.

Выбрал мой Сид подворье для ночлега.

Поровнялся с дверями, видит: заперты крепко,

Короля убоявшись, сговорились соседи:

35 Не откроют ему, пусть хоть выбьет двери.

Те, что с Сидом пришли, снаружи зашумели.

А те, что внутри, не молвят ни словечка.

Дал шпоры мой Сид, к воротам он подъехал,

Выпростал ногу, ударил по двери.

Не открылась она: заложена крепко.

40 Показалась тут девочка, годочков ей девять:

«О Кампеадор, в добрый час вы меч надели!

Запретил нам король, вот грамота доспела,

За крепкой печатью и со строгим запретом,

Чтоб впускать вас не смели ни за что на свете,

45 А не то мы лишимся домов и именья

И еще напридачу зениц своих обеих.

Вам, о Сид, не прибудет добра от нашей смерти.

Да хранит вас творец со всем воинством небесным». —

Так девочка сказала и в доме исчезла.

50 Видит Сид: от короля пощады ему нету.

Повернул от ворот, по Бургосу поехал.

У церкви святой Марии сошел он на землю,

Колени склонил, помолился от сердца.

Молитву окончив, поскакал он, не медля,

55 Вышел из ворот, Арлансон пересек он,

Против самого города стал станом на щебне.

Поставил шатер и сошел он на землю.

Мой Сид Руй Диас, — в добрый час он меч привесил,

На щебне стоит — раз закрыты все двери;

60 Вокруг себя видит дружинников верных.

Лагерь он раскинул, как в пустынном ущелье.

Закрыт ему рынок в Бургосе-местечке;

Не может он купить ни вот столько из снеди;

Продать ему не смеют ни на денежку хлеба.

5

65 Тут бургосец отменный, Мартин Антолинес[448],

Прислал хлеба и вина и Сиду и дружине.

Все дает он свое, ничего не купил он,

Всяческой снедью их вдоволь снабдил он.

Рад был мой Сид, отменный воитель,

И прочие все, что ему служили.

Рек Мартин Антолинес, — услышьте, что говорил он:

«О Кампеадор, в добрый день вы родились!

Проспим эту ночь и двинемся с денницей.

Опорочен я буду за то, что вам служил я.

75 У короля дона Альфонса впаду я в немилость.

Но если мы с вами будем здравы и живы,

Рано или поздно он вновь меня примет;

А нет, — так все именье мне не дороже фиги».

6

80 Промолвил мой Сид (в добрый час надел он шпагу);

«Мартин Антолинес, копейщик удалый!

Если буду я жив, удвою вам плату.

Я роздал серебро и все свое злато;

Видите вы сами, что нет у нас клади[449]:

Пищи на всю дружину нужно достать нам.

85 Не хочется мне, но, видно, так надо.

С вашего согласья два сундука мы сладим.

Наполним их песком и весу им прибавим,

Обошьем тисненой кожей и запрем их на славу».

7

90 «Пунцовая кожа, золоченые запоры.

К Рахилю и Иуде[450] — скачите вы скоро:

В опале-де я, нет мне в Бургосе торга,

А ларей не свезти; больно весу в них много.

Под сходную ссуду пусть возьмут их для залога,

95 Чтоб не знали христиане, нынче ночью, втихомолку.

Знает сам господь и святые у бога,

Что плутую по нужде, не своею охотой».

8

Ни мало не мешкал Мартин Антолинес,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Проехал сквозь Бургос, и в замок вступил он.

100 Рахиля и Иуду громко он кличет.

9

Рахиль и Иуда вдвоем сидели в лавке,

Считали барыши, нажитые достатки.

Вошел Мартин Антолинес, окликнул с опаской:

«Где вы, Рахиль и Иуда, друзья мои давние?

105 Говорить я с вами хочу с глазу на глаз».

Заперлись втроем, не мешкая ни мало.

«Рахиль и Иуда, оба в том руку мне дайте,

Что не скажете об этом ни христианам, ни маврам.

Навек вас обеспечу, будете вы богаты.

110 Мой Сид Кампеадор поехал за данью,

Взял большое добро, великое богатство;

Все, что получил он, у Сида осталось.

За это он был очернен врагами.

Захватил он два ларца, полных чистого злата;

115 Но у дона Альфонса впал он в опалу.

Покидает он вотчину, и дома, и палаты,

Но ларцов не может взять, чтоб не вышло огласки.

Хочет он теперь в ваши руки отдать их

Под пристойную ссуду под видом заклада.

120 Возьмите вы ларцы под свою охрану,

С великою клятвой на веру и на правду,

Что в них не заглянете за год ни разу».

Рахиль и Иуда советоваться стали:

«Как-нибудь наживать все равно нам надо.

125 Хорошо нам известно, что и Сид тут нажил:

В землю мавров он вторгся, большое взял богатство.

Не спит беззаботно, кто спит над деньгами.

Эти два ларца возьмем мы в охрану,

Припрячем подальше, чтоб не вышло огласки.

130 Но скажите нам о Сиде: сколько дать ему надо

И какой барыш нам сулит он за год?»

Мартин Антолинес разумно отвечал им:

«Мой Сид не запросит больше, чем надо.

Мало он возьмет, лишь бы было сохранно.

135 Захудалый народ к нам валит громадой:

Требуются Сиду шесть сотен марок»[451].

Молвят Рахиль и Иуда: «Ссудить мы их рады». —

«Но торопится мой Сид: вот уж ночь наступает.

Нужно, чтоб марки сейчас вы отсчитали».

140 Молвят Рахиль и Иуда: «Не ведется так продажа:

Сначала — товар, а потом уже плата».

Тут Мартин Антолинес: «Мне это по нраву.

Так поедем же туда, где теперь Сид наш славный,

И мы вам поможем, как по совести надо,

145 Ларцы увезти и укрыть невозбранно,

Чтоб их не видали ни мавры, ни христиане».

Молвят Рахиль и Иуда: «Мы этому рады.

Привезете ларцы — получите марки».

Мартин Антолинес поскакал неустанно

150 С Рахилем и Иудой охотно и согласно.

Не по мосту едут, а в брод на переправу,

Чтоб их не увидели из Бургоса-града.

В шатре своем сидит Кампеадор преславный.

Вошли они в ставку, руку поцеловали.

155 Усмехнулся мой Сид, разговор с ними начал:

«Эх, дон Рахиль и Иуда, давненько мы не видались.

Видно уж, на мне нажиться вам удастся:

До самой своей смерти вы не будете нуждаться».

Рахиль и Иуда руки ему поцеловали.

160 Мартин Антолинес с ними запись составил,

Что ларцы, залог за шесть сотен марок,

Сохранят они год, замков не отпирая,

Ибо так они клялись по вере и по правде;

А коль раньше отопрут, так будут лжецами

165 И не даст им мой Сид ни денежки ржавой.

Рек Мартин Антолинес: «Грузите же заклады.

Возьмите их, Рахиль и Иуда, держите сохранно.

Поеду я с вами; отсчитайте мне марки,

Чтоб мой Сид мог уйти до петелов ранних».

170 Грузят они ларцы с радостью несказанной,

Хоть оба купца едва их поднимают.

Рады Рахиль и Иуда великому кладу:

Теперь, мол, до смерти проживут они богато.

10

Рахиль целует руку у Сида.

«О Кампеадор! В добрый час вам меч вручили.

175 Из Кастильи вы идете сквозь народы чужие.

Такова у вас удача, велика у вас пожива.

Алый кафтан сарацинский отличный,

Сид (целую вам руку), мне в дар привезите».

180 «Хорошо, — молвил Сид, — обещаю нерушимо,

Иль цену его я к долгу прикину».

182а Увозят купцы лари в свое жилище.

182б Поскакал за деньгами Мартин Антолинес.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посреди палаты одеяло расстелили,

А поверх простыню из белейшей холстины.

185 Сперва серебром отсыпали триста;

Сосчитал дон Мартино, без веса их принял.

А прочие триста червонцами платили;

Пять оруженосцев нагрузил дон Мартино.

Все это сделав, снова заговорил он:

190 «Эй, Рахиль и Иуда! Вы сундуки залучили.

Вам сделку устроив, на чулки заслужил я»[452].

11

Рахиль и Иуда в сторону отходят оба.

«Наградим его на славу, ибо он нам их добыл.

Мартин Антолинес, почтенный бургосец,

Вы от нас заслужили, мы дар вам подносим

На чулки, и на шубу, и на плащ добротный.

Даем мы вам в дар тридцать марок червонных.

Отслуживать не надо, ибо это законно,

Лишь будьте порукой в крепости уговора».

Взял их дон Мартино с благодарственным словом,

200 С обоими простился и вышел из дома.

Из Бургоса он скачет через брод Арлансона

Прямо к ставке того, что родился в час добрый.

Принял его мой Сид, простер он руки обе:

205 «Вот вы, Мартино, вассал мой предобрый!

Вам за все воздам я с помощью божьей». —

«Вот я, Кампеадор! Все слажено-готово:

Нажил я три десятка, а вы-то — шесть сотен.

Сверните шатры, поскачем, что есть мочи.

210 В Сан-Педро де Карденья[453] с петухами нам отворят.

С женой вашей свидимся, разумной, высокородной,

Покинем королевство, пробыв с ней недолго;

Надобно спешить, ибо близко до срока».

12

Едва сказал он это, как шатер они сложили.

215 Быстро скачет мой Сид со всею своей дружиной.

Обернулся к церкви святой Марии.

Поднял правую руку и лоб перекрестил он:

«Слава тебе, боже, земли и неба властитель!

Приснодева Мария, да поможет мне твоя сила!

220 Прогневил я короля, ухожу из Кастильи.

Не знаю, вернусь ли во дни своей жизни,

О пресвятая! В изгнанье да поможет мне твоя сила,

Будь мне ночью и днем спасеньем и защитой.

Ты мне счастье пошли, услышь мою молитву,

225 Я ж одарю твой алтарь богато, изобильно

И тысячу обеден отслужу до единой».

13

Поскакал безупречный, с охотой и отвагой.

Отпустили уздечки и шпорят без пощады.

Рек Мартин Антолинес, бургосец удалый:

230 «Погляжу на жену, в ком вся моя отрада,

Как жить без меня, семью я наставлю.

Пусть все король отнимет, я плакать не стану.

Солнце не взойдет, как вернусь я обратно».

14

Мартин вернулся в Бургос, а Сид не жалеет шпор;

235 До Сан-Педро де Карденья скакал во весь опор,

Скачут, ему на радость, с Сидом люди его.

Громко пели петухи, забелелся восток,

Когда прибыл в Сан-Педро наш добрый Кампеадор.

Аббат дон Санчо, служитель господень,

240 К заутрени ударил рано до восхода.

Была там донья Химена[454], с ней пять дам благородных;

Молят Петра святого и создателя-бога:

«О ты, что правишь миром, помоги Кампеадору!»

15

Ударили в ворота, окликнули монахов.

245 О боже, как рад был аббат дон Санчо!

Кинулись на двор с огнем и со свечами;

Рожденного в час добрый с весельем встречали.

«Слава богу, мой Сид, — сказал аббат дон Санчо, —

Раз вижу я вас здесь, у меня вы останьтесь». —

250 «Спасибо, дон аббат, от сердца вам благодарен,

Припасов я наберу для себя и для вассалов.

Ухожу я в изгнанье; пятьдесят даю вам марок,

И если буду жив, удвою эту плату,

Монастырь убытку не потерпит нимало.

255 Вот за донью Химену я даю вам сто марок,

На год дайте ей кров, дочерям ее и дамам.

Двух дочек-малолеток даю вам под охрану;

Вам их препоручаю, вам, аббат дон Санчо.

О них и о супруге пекитесь, как надо.

260 Коль будет в деньгах или в чем недостача,

Ублажите их всем, а я вам обещаю:

За истраченную марку четыре дам я храму».

Согласился аббат с охотой и отрадой.

Вот и донья Химена: с дочерьми она предстала;

265 Ведут их к нему и приводят их дамы.

Пред Сидом донья Химена на колени упала,

Горестно плача, ему руки целовала.

«Смилуйтесь, Кампеадор, в добрый час надевший шпагу!

Из-за сплетников подлых из страны вас изгнали.

16

270 О Сид, бородою славный[455], нас троих пожалейте.

Здесь я перед вами с дочками вместе, — »

Малолетки они, несмышленые дети;

Со мной мои дамы, что служат мне верно,

Вижу я сама: уходите за рубеж вы;

275 Будем мы с вами в этой жизни раздельны.

Наставьте же нас ради девы пресветлой».

Сид бородою славный смягчился сердцем,

В объятия взял дочерей-малолеток,

К сердцу их прижал: любил он их крепко.

Горестно плачет и вздыхает с сокрушеньем:

280 «Любезная супруга, о донья Химена!

Как душу свою, люблю я вас верно.

Вы видите, мы будем в этой жизни раздельны,

Я вдаль ухожу, — вы останетесь при детях.

285 Пошли нам господь и пресвятая дева,

Чтоб своими руками обвенчал дочерей я.

Коль будет мне удача и спасусь я от смерти,

Вам, супруга честная, послужить я сумею».

(Сид проводит шесть дней в монастыре, собирая дружину; на седьмой, прослушав мессу и оставив в великой горести жену с детьми в монастыре, Сид направляется к границам Кастилии.)

404 Добрался до Альковьехи, кастильского рубежа.

405 Кинейскую дорогу[456] пересек он с утра.

Выше Навас-де-Палос Дуэро он миновал.

У Фигеруэлы мой Сид заночевал.

Отовсюду к нему стекалась толпа.

19

Там прилег мой Сид, чуть надвинулась ночь,

410 Так сладко заснул он, объял его сон.

Архангел Гавриил в виденьи к нему сошел:

«Скачите, мой Сид, о добрый Кампеадор!

Никогда с такой удачей не выезжал еще никто:

Покуда вы живы, все пойдет хорошо».

415 Пробудился мой Сид, перекрестил он лицо.

20

Осенил лицо крестом, поручил себя богу.

Тем сном, что приснился, он доволен премного.

Наутро чуть свет пустился он в дорогу.

Знайте, что лишь день остался им до срока.

В сьерре де Мьедос[457] остановился на отдых.

420 Слева — башни Атьенсы, мавританского оплота.

21

Еще день не промчался и солнце не зашло,

Как созвал свою дружину мой Сид Кампеадор.

Помимо пехоты и главных удальцов,

Триста пик насчитал он, и каждая — с флажком.

22

425 «С утра коней кормите, да спасут вас небеса!

Кто хочет, пусть поест; а кто нет, — на скакуна!

Перевалим через сьерру, что дика и велика.

Земли дона Альфонса покинем мы до утра.

А после кто нас поищет, найдет без труда».

За ночь прошли сьерру; вот и зорька взошла.

Скачут без остановки, сбегают по холмам.

Среди горной громады, что грозна и велика,

Сид кормить приказал и устроить привал.

Всю ночь, говорил он, не сходить нам с седла.

435 Рад от сердца тому всякий добрый вассал:

Все должен он исполнить, что сеньор приказал.

Снова поскакали, чуть спустилася тьма:

Так сделал мой Сид, чтоб никто не видал.

Всю ночь они скачут без отдыха и сна.

440 Кастехоном зовется над Энаресом град.

Залегли там в засаду мой Сид и весь отряд.

23

Всю ночь пролежал мой Сид в своей засаде.

Тут подал им совет Альвар Аньес Минайя:

«О Сид, в добрый час прицепили вы шпагу!

445 Возьмите поскорее вы сотню из наших.

Когда на Кастехон[458] мы ударим из засады,

448а Вы там останетесь для тыльной охраны.

448б Со мной отрядите две сотни для удара.

448в С богом и вашим счастьем наживем мы немало».

448г Молвил Кампеадор: «Хорошо сказал Минайя.

Возьмите вы две сотни для этого удара.

С вами — Альвар Альварес, и Вальвадорес Альвар,

И Галинд Гарсиас, копейщик удалый;

450 Вот добрые рыцари, что будут у Минайи,

Чтоб смело налетать, поживу брать без страха.

Вниз дальше Иты и дальше Гвадалахары

До самой Алькалы грабьте их без пощады.

Всю свою поживу довезите вы сохранно,

455 Ничего не бросайте из страха перед мавром.

А я с этой сотней в тылу вашем стану,

Удержу Кастехон, оплот наш и охрану.

Если станет дело трудным и опасным

Весточку в тыл пошлите мне сейчас же.

460 Об этом налете заговорит вся Испания».

Поименно всех назвали, кто выйдет на мавров,

И тех, что с Сидом пойдут в тыловую охрану.

Пробивается зорька, и утро засверкало,

Солнце взошло, о боже, как прекрасно!

465 Все в Кастехоне поднимаются рано,

Отпирают ворота и выходят за ограду,

Чтоб взглянуть на работы, на сады и на пашни,

Все повыходили, и ворота — настежь.

Немного народу в Кастехоне осталось,

470 А те, что снаружи, разбрелись, как попало.

Сид Кампеадор выходит из засады,

Вокруг Кастехона поживу собирает.

В добычу ему достались мавританки и мавры

И весь тот скот, что пасется вкруг града.

475 Мой Сид дон Родриго до ворот добрался.

Те, что их сторожат, как его увидали,

Оставили ворота, разбежались со страху.

Мой Сид Руй Диас в ворота въезжает,

Держит он в руках обнаженную шпагу.

480 Убил пятнадцать мавров из тех, что повстречал он.

Захватил Кастехон с серебром и со златом.

Рыцари его с поживой прискакали.

Все отдали Сиду, без утайки и досады.

Вот двести три всадника, что поехали на облаву.

485 Скачут без страха, всю округу грабят.

Пронес свое знамя до Алькалы Минайя,

Назад возвращается с поживой немалой.

Вверх по Энаресу и мимо Гвадалахары[459]

Тащат они с собою поживы на славу —

490 Коров и баранов огромнейшее стадо

И всякое платье и прочее богатство.

Высоко развевается знамя Минайи;

Не смеет никто даже в тыл им ударить.

Со всем этим добром дружина пришла обратно.

495 Вот она в Кастехоне — и Сида там застала.

Замок он захватил, и к ним поскакал он,

Спешит им навстречу, и с ним его вассалы.

С распростертыми объятиями принимает он Минайю;

«Вот вы, Альвар Аньес, копейщик удалый!

800 Всюду добрая надежда, куда бы вас ни послал я.

Пусть сложат это с тем, что добыто нами.

Даю я вам пятину, коль хотите вы, Минайя».

24

«Славный Кампеадор, большое вам спасибо!

Эту пятину, что вы мне присудили,

508 Пусть ее получит Альфонс Кастильский.

С вас ее не возьму я; считайте, что заплатили.

Обещаю я богу, тому, что правит миром:

Покуда я тешусь на коне своем ретивом,

С маврами сражаясь по полям и по нивам,

510 Пока держу копье, и меч мой не притупился,

И кровь у меня вниз по локтю струится,

При вас клянусь, Руй Диас, достославный воитель,

Денежки ржавой не возьму из пятины.

Вы чем-нибудь путным для меня разживитесь,

515 А прочее все в свои руки возьмите».

(Опасаясь преследований Альфонса, Сид спешно продает пленных мавров жителям окрестных городов, очищает захваченный замок и уходит дальше, продолжая грабить и разорять страну. Взяв хитростью город Алькос, разбив войска мавританских царей, вышедших на помощь алькосерцам, собрав богатую добычу, Сид отправляет посольство к Альфонсу.)

40

...«Слушайте, Минайя, десница моя в сраженьях!

Из этих богатств, что послало нам небо,

Своею рукою берите без помехи.

825 Хочу я вас послать в Кастилью с вестью

Об этой битве, где досталась нам победа.

Королю Альфонсу, что так сильно разгневан,

Тридцать коней посылаю отменных,

Все — под седлом, со сбруей драгоценной,

830 И немало мечей у арчаков[460] седельных».

Рек Минайя Альвар Аньес: «Исполню от сердца».

41

«Вот вам серебра и золота много;

Вот целый сапог, он доверху полон.

Закажите тысячу месс святой Марии Бургосской,

835 А остаток отдайте жене моей и дочкам,

Чтоб за жизнь мою молились и денно и нощно.

Коль смогу, они будут богатые доньи»[461].

47

Над Руй Диасом Сидом будь милость господня!

Вот уж Альвар Аньес в Кастилье благородной,

885 Тридцать коней к королю он приводит.

Встретил его король с улыбкой довольной:

«Чей дар у вас, Минайя? Пусть господь вам поможет!»

«Мой Сид Руй Диас (в добрый час он шпагу носит!),

888а С тех пор как впал в опалу, взял хитростью Алькосер,

888б В Валенсию к царю пошли о том доносы;

888в Осадить велел он Сида и отрезать ему воду.

888г Мой Сид из замка вышел, сразился с ними в поле,

Двух царей мавританских победил он в этом споре.

890 Хороша его пожива, сеньор, и огромна,

Прислал он вам подарок, король высокородный.

Ноги он вам целует и руки обе.

Вашей милости он просит, пусть господь вам поможет».

Молвил король: «Не слишком ли скоро?

895 Человека в опале, неугодного сеньору,

Можно ль через три недели принять благосклонно?

Но подарок я возьму, раз у мавров он отобран.

Даже нравится мне, что нажил он так много.

Вас же, Минайя, прощаю я охотно,

900 Возвращаю вам ныне и земли и феоды;

Идти и возвращаться даю вам свободу,

Но о Сиде Кампеадоре не скажу вам ни слова.

48

А сверх всего того, сказать я вам желаю:

Коль в моем королевстве из смелых и удалых

905 Придет кому охота, чтоб к Сиду податься,

Даю я им свободу, не трону их достатков».

Целует ему руки Минайя Альвар Аньес.

«Вам слава и спасибо, сеньор наш богоданный!

Раз милостивы сейчас вы, так лучше будет дале».

(Тем временем Сид продолжает свои походы, облагая данью и грабя города; против него выступает дон Ремонд, граф Барселоны, но терпит повторное поражение. Наконец, после ряда побед Сид осаждает Валенсию, овладевает ею и посылает новое посольство к Альфонсу с просьбой отпустить к нему жену и детей, укрывавшихся до того времени в монастыре Сан-Педро де Карденья. С согласия короля жена и дети уезжают к Сиду, который устраивает им пышную встречу. Тем временем мавританские войска осаждают Сида в Валенсии.)

89

1650 Приходят под Валенсию, что Сидом взята.

Раскинули лагерь неверные племена.

Сразу новость эта до Сида дошла.

90

«Хвала тебе, создатель и отец наш небесный!

Все — здесь предо мной, все, что нажил я честно.

1655 С трудом я взял Валенсию и держу ее крепко.

Ее не отдам, разве только по смерти.

Спасибо творцу и святой приснодеве,

Что вовремя Минайя привез мое семейство:

Теперь сюда арабы из-за моря подоспели.

1660 Придется сражаться, раз битвы не избегнуть.

Пусть жена моя и дочки увидят нас в деле,

Пусть знают, как живут на чужих этих землях,

И увидят глазами, как трудятся для хлеба».

Повел он на вышку и дочек и Химену.

1665 Видят: ставят шатры этой рати несметной.

«О! Что это, мой Сид? Спаси вас царь небесный!»

«О супруга милая, то радостные вести.

Идет к нам казна, великая и чудесная,

Готовится подарок к вашему приезду.

1670 Приданое везут дочерям вашим, невестам». —

«Спасибо вам, мой Сид, и силе небесной!»

«Здесь на вышке, супруга, стойте вы смело,

Не бойтесь, что иду я на ратное дело:

Со мной милость бога и святой приснодевы,

1675 Оттого, что вы здесь, мое сердце окрепло,

С божьей помощью в битве одержу я победу».

91

Раскинули лагерь. Вот и солнце восходит.

Гремят барабаны частою дробью.

Веселится мой Сид: «Денек будет добрый!»

1680 Сердце доньи Химены рвется от тревоги.

Страшно ей, и служанкам, и двум ее дочкам.

Подобного страха не знавали сроду.

Бороду мой Сид погладил и молвил:

«Не бойтесь ничего: это — ваши доходы;

1685 Ровно чрез две недели, коль господу угодно,

Эти барабаны[462] пред вами мы положим,

Чтоб вы посмотрели, из какой они кожи.

А затем их получит епископ дон Жероме —

Поставит их в соборе, у матери господней».

1690 Таково обещанье Сида Кампеадора.

Развеселились женщины, не боятся нисколько.

Скачут во весь опор те мавры из Марокко,

Беззаботно въезжают в сады и огороды.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .[463]

94

Вот день угасает, на землю ночь сошла,

Снаряжаются быстро христианские войска.

Под утро, чуть раздались петушиные голоса,

Епископ дон Жероме обедню прочитал.

1725 Как закончил обедню, отпущенье всем дал:

«Кто погибнет в сраженье лицом к врагам, —

Грехи с него снимаю, и к богу пойдет душа.

А от вас, дон Родриго, рожденный в добрый час,

За то, что нынче утром служил я для вас,

1730 Прошу я подарка, чтоб был он мне дан, —

Чтоб за мной в этой битве был первый удар».

Промолвил мой Сид: «Отдаю его вам».

95

На кастильскую дорогу все вышли в латах,

Мой Сид своих вассалов выстроил на славу,

У ворот оставляет надежнейшую стражу.

На коне Бабьеке[464] Сид едет из града.

Блестит его оружье, крепок его панцирь.

Вот вышли из Валенсии и вынесли знамя

Без тридцати четыре тысячи храбрых,

1740 Спешат ударить на пятьдесят тысяч мавров.

А с другой стороны — Альвар Альварес с Минайей.

Господь им помог, и врагов они погнали.

Колет Сид копьем, орудует шпагой.

Столько мавров убил, что нельзя сосчитать их.

1745 Кровь их по локтю на землю стекает.

Юсуфу-царю[465] он нанес три удара,

Но спас добрый конь от Сида араба.

Убежал царь в Гухеру, в замок богатый.

Гнался за ним до замка мой Сид из Бивара,

1750 А следом за ним его добрые вассалы.

Рожденный в добрый час вернулся обратно,

Удачным уловом доволен он немало.

Хвалит он Бабьеку за повадку и стати.

Несметная пожива Кампеадору досталась.

1705 Пятьдесят тысяч мавров на поле осталось,

Всего сто четыре спаслось и убежало.

Дружина Кампеадора разграбила их лагерь:

Взяла сребром и златом три тысячи марок.

А прочей поживы — не окинуть глазами.

1760 Был весел мой Сид и все его вассалы,

Что по милости божьей победа им досталась.

(Снова посылает Сид посольство с дарами Альфонсу.)

99

...Чело перекрестил король дон Альфонсо.

Бермудес и Минайя подскакали проворно,

1865 На землю поспешно соскочили с седел,

Колени преклонили пред Альфонсом-сеньором,

Землю целуют и ноги его обе:

«Смилуйтесь, Альфонсо, король высокородный!

Ноги ваши мы целуем за Сида Кампеадора.

1870 Вассал он ваш верный и чтит вас как сеньора,

За честь оказанную благодарит глубоко.

Недавно, о король, пораженье нанес он

Нечестивому Юсуфу, царю над Марокко.

Пятьдесят тысяч мавров осталось на поле.

1875 Добыча, что взял он, хороша и огромна;

Стали богачами вассалы Кампеадора.

Вам он руки целует и коней шлет две сотни».

Молвил король: «Принимаю их охотно.

За эти дары благодарен я премного.

1880 Уже близится час примиренья с Кампеадором».

(Видя милость короля к Сиду и слыша о его несметных богатствах, наследники графа Каррионского — инфанты[466] из Карриона — решают посвататься к дочерям Сида. За посредничеством они обращаются к королю.)

102

1920 ...«Минайя и Бермудес, слушайте, что я молвлю.

Доволен я службою Сида Кампеадора,

За заслуги его я помилую скоро.

Предо мной пусть предстанет, коль так ему угодно.

Но здесь при дворе другая есть новость:

1925 Диэго и Феррандо, инфанты из Карриона,

Хотят нынче взять дочерей его в жены.

Будьте добрыми гонцами, и прошу вас обоих,

Чтоб сказали вы об этом доброму Кампеадору:

Возрастет его слава и честь его рода,

1930 Коль он породнится с инфантами Карриона»[467].

Минайя в согласье с Бермудесом молвил:

«О том, что вы сказали, у Сида мы спросим,

И пусть он решает, как душа его хочет». —

«Передайте Руй Диасу, рожденному в час добрый,

Что навстречу ему приду по уговору,

Назначим мы место, где Сиду угодно,

Явить ему желаю я свою благосклонность».

Простились посланцы с королем Альфонсом,

В Валенсию едут знакомой дорогой.

1940 Чуть вести об этом дошли до Кампеадора,

Он выехал навстречу к вассалам своим добрым.

Улыбнулся мой Сид и крепко их обнял:

«Вы ли, Минайя и Бермудес, предо мною?

Не всюду найдешь двух таких баронов!

1945 Как здоровье Альфонса, моего сеньора?

Принял ли дары и остался ли доволен?»

Ответил Минайя: «И сердцем и душою

Доволен он остался и вернул вам благосклонность».

Промолвил мой Сид: «Благодарение богу!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .[468]

«А сверх всего того говорит вам Альфонсо,

Что встретится он с вами, где будет вам угодно:

Видеть вас он хочет и взыскать своей любовью.

1970 Как лучше поступить, сговоритесь вы оба».

Тут промолвил мой Сид: «Сердечно я доволен.

Это свиданье где назначить нам должно?»

Тут молвил Минайя: «Где будет вам удобно». —

«Не худо бы знать решенье короля Альфонса:

1975 Туда, где он будет, и мы придем охотно,

Чтоб честь ему воздать, как королю и сеньору.

Но раз он так хочет, то мы ему покорны:

У берега Тахо, той реки полноводной,

Встретить готов я моего сеньора».

1980 Написали письмо, запечатали плотно,

Отправили с ним двух рыцарей конных:

Исполнит Кампеадор желанье дона Альфонса.

103

Принял ту грамоту король достопочтенный.

Как только прочел, возрадовался сердечно:

1985 «Кланяйтесь Сиду (в добрый час свой меч надел он).

Назначаем мы встречу отсель чрез три недели.

Если буду я жив, так приду непременно».

Гонцы вернулись к Сиду, ни мало не помедлив.

С обеих сторон снаряжаются к отъезду.

1990 Кто видел в Кастилье столько мулов бесценных,

Столько коней для хорошего бега,

Холеных лошадей, скакунов безупречных,

Столько пестрых флажков, на копья надетых,

Щитов с золотой и с серебряной отделкой,

1995 Шелков александрийских и мантий и меха!

Велит король отправить много всяческой снеди

На прибрежие Тахо, где условлена встреча.

Скачет Альфонс с дружиной отменной,

Инфанты из Карриона едут за нею.

Кое-что взяли в долг, а иное за деньги.

Думают, ждет их пожива без сметы,

И злато, и сребро, и всякое именье.

Король дон Альфонс скачет поспешно.

А графы и вельможи со свитою — следом.

2005 Инфанты из Карриона с большим конвоем едут.

С королем галисийцы, и леонцы в доспехах,

И кастильцы, которым и счета там нету,

Отпустив поводья, спешат к месту встречи.

104

В городе Валенсии — мой Сид Кампеадор;

2010 Он не мешкает нимало, готовится в поход.

Сколько мулов холеных и коней на подбор,

Сколько доброго оружья и добрых скакунов,

Сколько добрых плащей, епанчей и мехов!

Большие и малые — все в платье цветном.

2015 Минайя Альвар Аньес и Пер Бермудес лихой,

И Мартин Муньос, что держит Монте-Майор,

И Мартин Антолинес, бургосец удалой,

И отважный дон Жероме, епископ святой,

И Альвар Сальвадорес, и Альвар другой,

И Муньо Густиос, этот рыцарь удалой,

И Галинд Гарсиас, что покинул Арагон, —

Все они снарядились с Руй Диасом в поход,

И все вассалы, сколько было их у него.

Но Альвару Сальвадоресу велит Кампеадор

2025 И Галиндо-арагонцу приказывает он,

Чтоб Валенсию хранили и сердцем и душой.

Под начало их он отдал весь прочий народ.

Ворота алькасара[469] (так повелел сеньор)

Должны быть на запоре весь день и всю ночь:

2030 Там его супруга и две дочери его

(За них душу и сердце отдать он готов)

И прочие женщины, что служат им давно.

Следить приказал он, как добрый барон,

Чтоб не вышла ни одна из дворцовых ворот,

2035 Пока тот не вернется, что в час добрый рожден.

Вот ушли из Валенсии и скачут во весь опор.

Сколько ратных коней, холеных скакунов!

Мой Сид взял их с бою: не дарил ему никто.

Так он едет на место, где ждет его король.

Как завидел его тот, что в час добрый рожден,

Позади оставляет он весь свой конвой,

2045 Едут с ним лишь пятнадцать вернейших бойцов,

Вместе с ними с коня сошел Кампеадор.

Вот как сделал рожденный под счастливой звездой:

Ладони и колени прижал к земле сырой,

Зубами грызет он ковыль полевой,

2050 Горячо он плачет от радости большой.

Так умел поклониться сеньору герой.

Распростерся мой Сид у королевских ног,

И сильно опечалился король дон Альфонс.

«Встаньте немедля, о Сид Кампеадор!

2055 Целуйте мне руки, но ноги — ни за что.

Коль сейчас же не встанете, опалы ждите вновь».

Но все на коленях стоит Кампеадор:

«Милости прошу я, природный мой сеньор!

Вот так пред вами стоя, пусть буду я прощен,

2060 Чтоб слышали все, что стоят здесь кругом».

Молвил король Альфонс: «Всей душой я готов.

При всех я вас прощаю, возвращаю вам любовь.

В пределы своей державы принимаю вас вновь».

Ответил мой Сид, так вымолвил он:

2066 «Прощенье принимаю, о Альфонс, мой сеньор!

Спасибо богу в небе, а вам после него,

И всем этим дружинам, что стоят здесь кругом».

Руку Альфонсу целуя, Сид с земли не встает.

Наконец, поднявшись, в уста лобзает его.

2070 Всем это было любо и по сердцу пришлось,

Лишь Альвар Диас и Гарсия Ордоньес[470] в душе затаили зло.

Тут вымолвил слово мой Сид Кампеадор:

«Благодарю тебя, боже, отче всеблагой!

Коль милость вернул мне Альфонс, мой король,

2075 Значит, денно и нощно поможет нам бог.

Так будьте же сегодня моим гостем, сеньор».

Король отвечает: «Обычай не таков.

Вы только что явились, мы прибыли в ночь.

На нынешний день вы мой гость, Кампеадор,

А завтра по-вашему сделать я готов».

Сид руку целует, согласен он на то.

В ту пору инфанты отвесили поклон:

«Кланяемся Сиду, что в час добрый рожден.

Все готовы мы сделать, что будет вам впрок».

2085 Отвечал им мой Сид: «Да поможет вам бог».

Мой Сид Руй Диас в час добрый рожден!

Весь этот день угощал его король,

Полюбил его сердечно, наглядеться не мог,

Изумляясь, как быстро бородой Сид зарос.

2090 Дивится Кампеадору собравшийся народ.

(Примирившись с королем, Сид выдает своих дочерей за предложенных ему тем женихов. Но браки эти оказываются несчастными. Знатные зятья Сида обнаруживают всю свою подлость и трусость и в стычках с маврами, и при встрече с ручным львом, убежавшим из клетки. Наконец, они просят Сида отпустить их с женами в наследственные поместья.)

2599 ...От зла не уберегся мой Сид Кампеадор:

2690 «Отдаю вам наших дочек и прибавлю кой-что.

2601 Вы отводите поместья, как дар для ваших жен.

А я даю вам в помощь три тысячи серебром.

Дам коней подседельных и рослых лошаков,

И крепких быстроногих боевых скакунов,

2605 И множество платья, и шелк, и сукно,

Коладу и Тисону[471] забирайте с собой.

Эти шпаги взял я с бою, как истинный барон.

Раз я отдал вам дочек, вы мне — вместо сынов;

Но с собой мое сердце вы увозите прочь.

2610 Пусть знают Галисия, и Кастилия, и Леон,

Что богатыми едут зятья мои в свой дом.

Наших дочек берегите, законных ваших жен,

Коль их убережете, не раскаетесь в том».

Обещали ему это инфанты де Каррион.

2615 Тут дочек вручил им мой Сид Кампеадор,

Принимать они стали дареное добро.

Когда же они вдосталь понабрали всего,

Грузить стали мулов инфанты де Каррион.

В Валенсии великой взволновался народ,

Все надели доспехи, поскакали верхом

Провожать дочек Сида, что едут в Каррион.

Вот в путь снарядились, прощаются с отцом.

Тут обе сестры, донья Эльвира и донья Соль[472],

Сиду Кампеадору ударили челом:

2625 «Помилуйте, отец наш, да поможет вам бог!

Наша мать нас породила, и мы — ваша кровь.

Вот мы перед вами, сеньора и сеньор.

Вы нас отсылаете далеко в Каррион;

Мы ваше повеленье исполним как закон.

2630 Но как милости только, вас просим об одном:

Посылайте нам вести в ту землю, в Каррион».

Сид в уста целовал их, и обнял их он.

125

Обнимал их отец, а мать их миловала:

«Идите вы, дочки, господь вам охрана,

2635 А моя и отцовская милость — над вами.

Поезжайте в Каррион, в ваши земли и замки.

В добрый час, мне сдается, я вас выдала замуж».

У отца и у матери руку лобызали,

А те их благословили с любовью и лаской.

2640 Мой Сид и другие тут стали собираться.

Роскошна их сбруя, и лошади, и латы.

Из Валенсии светлой уходят инфанты,

Обняли дочки Сида своих служанок.

Быстрой рысью миновали валенсийские ограды,

2645 Бодро едет мой Сид, и вассалы все рады.

Хоть видел по птицам в добрый час надевший шпагу,

Что не будет добра им от этого брака, —

Но раз выданы замуж, не возьмешь их обратно.

(Отделавшись от охраны, посланной Сидом их провожать, и услав вперед свою челядь, инфанты из Карриона жестоко расправились с нелюбимыми женами.)

128

...Вот они — вчетвером, а другие — далече.

Замыслили инфанты недоброе дело.

2745 «Донья Эльвира и донья Соль, да будет вам известно:

Среди гор этих диких вы вкусите бесчестье;

Мы бросим вас здесь, а сами уедем;

На земле Каррионской не видать вам наследья.

До Сида Кампеадора дойдут эти вести;

2750 За шутку со львом дождались мы мести».

Не оставили ни плаща, ни шубейки на теле,

До исподнего платья и рубах их раздели.

Носят острые шпоры изменники-злодеи,

В руках у них крепкие и прочные плети.

2755 Видит это донья Соль и говорит смиренно:

«Дон Диэго и Феррандо! Ради бога на небе!

Вот два меча у вас, что и остры и крепки.

Коладой и Тисоной зовет их отец наш.

Нам головы отрежьте, венец мы примем в смерти.

2760 И мавры и христиане осудят вас, поверьте:

Не за наше прегрешенье эту муку мы терпим.

Не явите на нас столь дурного примера,

Если нас изобьете, унизитесь навеки.

Вас же будут корить на сходках за это».

2765 Сколько ни просили, не вняли им злодеи.

Каррионские инфанты их бьют, не жалеют,

Бьют ременною плетью, жестоко их хлещут,

Изодрали рубахи и мясо на теле,

2770 На платье исподнем кровь светлая рдеет,

А обида проникла до самого сердца.

Вот было бы счастье, кабы дал царь небесный,

Чтоб Сид Кампеадор объявился в том месте.

Так тяжко их избили, едва не до смерти.

2775 Окровавлены рубашки и нижние одежды.

Примахались у братьев и руки и плечи:

Ведь они состязались, кто ударит крепче.

Донья Эльвира и донья Соль от боли онемели.

Замертво их бросили в лесу меж деревьев.

129

2780 Горностаевые шубки забрали у избитых,

Оставили без плащей, в рубахах, полунагими.

Среди птиц этих горных, средь зверей этих диких

Полумертвы лежат, поймите, полуживы.

Вот было бы счастье, если б прибыл Руй Диас!

130

2785 Замертво их бросили каррионские инфанты;

Не помогут друг дружке, лежат бездыханны.

А мужья по горам, похваляясь, скачут:

«Мы за нашу женитьбу отдарили им подарок.

Никогда и в наложницы не взяли б мы их сами,

2790 Не принудь нас король к неравному браку.

За шутку со львом мы сполна расквитались».

(Несчастных спасает племянник Сида Фелес Муньос. Оскорбленный отец требует от короля созыва кортесов[473] для разбора дела. Альфонс исполняет его просьбу.)

137

...Король дон Альфонс встал на ноги в ту пору:

«Слушайте, вассалы, господь вам опора!

3160 Дважды кортесы созывались мною:

Первые в Бургосе, вторые в Каррионе,

На третьи в Толедо я прибыл сегодня

Из почтения к Сиду, рожденному в час добрый,

Чтоб призвал он к ответу инфантов Карриона.

3165 Он ими обижен, как знаем мы бесспорно.

Судьями я ставлю дона Энрике и дона Района[474]

И прочих всех графов, не родных каррионцам.

Все вникните в дело, — вам известны законы;

По правде решайте — я кривды не дозволю.

3170 Стороны пусть держатся мирно и скромно,

Клянусь святым Исидором! Кто затеет здесь ссору,

Будет в изгнанье и опале до гроба.

Я вступлюсь за того, чье дело законно.

Пусть же Сид Кампеадор говорит свое слово.

3175 Услышим, что ответят инфанты Карриона».

Руку ему Сид целует, на ноги встал он скоро:

«Большое вам спасибо, король и сеньор мой,

Что ради меня созвали вы баронов.

Так вот вам мой иск к инфантам из Карриона:

3180 С дочек моих покинутых смыть желаю позор я;

Вы их выдали, король; это — ваша забота.

Когда из Валенсии вышли каррионцы,

И душе моей и сердцу они были угодны;

Коладу и Тисону, два меча я им отдал

3185 (Оба с бою я взял, как следует барону),

Чтоб прославились зятья и служили сеньору.

Но дочек моих бросив в Корпесской дуброве,

Надругались они над моею любовью.

Пусть мечи возвратят: не зятья они мне боле».

3190 Судьи рассудили: «Так будет по закону».

Молвил граф дон Гарсия:[475] «За нами будет слово».

Отошли тут в сторонку инфанты Карриона

Со всей своей свитой и со всем своим родом,

Быстро порешили, совещались недолго:

3195 «Большая нам милость от Сида Кампеадора,

Что в вину он нам не ставит дочернего позора.

Легко поладим после с королем Альфонсом.

Вернем мы Сиду мечи и тяжбу закончим.

Когда он их получит, разойдутся бароны.

3200 Не сыскать на нас управы Сиду Кампеадору».

С этими словами вернулись они к сбору.

«Смилуйтесь, дон Альфонс, король и сеньор наш!

Отрицать мы не можем: мечи он нам отдал.

Если с нас он их ищет и так ему угодно,

Возвратим их охотно перед вашею особой».

Коладу и Тисону тут вынули оба.

Вложили их в руки короля и сеньора.

Мечи обнаженные сверкают, как солнце:

Эфес до клинка весь из золота скован.

Дивится им немало весь люд этот добрый.

3210а Подозвав Кампеадора, ему король их отдал.

Тот принял мечи и к руке подошел он.

На прежнюю скамейку возвратился он снова.

Держит он мечи, не спускает с них взора:

3215 Приосанился телом, улыбнулся широко,

Чтоб за бороду взяться, руку он поднял:

«Клянусь я бородой (никто ее не тронул):

За донью Эльвиру и донью Соль отомстите вы скоро».

Позвал он Бермудеса, племянника родного,

3220 Руку протянул и Тисону ему отдал:

«Вот, возьмите! Нашла она лучшего сеньора».

К Мартину Антолинесу, отменному бургосцу,

Руку протянул он и Коладу ему отдал:

«Мартин Антолинес, вассал вы мой добрый,

3225 Я добыл тот меч у хорошего сеньора,

У Раймунда Беренгера[476] из высокой Барселоны.

Затем его даю, чтоб владели вы им мощно,

Чтоб принес он честь и славу вам в урочную пору».

Тот руку целует, меч принял без спора.

3230 Мой Сид Кампеадор встал на ноги скоро:

«Слава богу и вам, королю и сеньору!

Рад я мечам, Коладе и Тисоне.

Но не все еще взыскал я с инфантов Карриона.

Когда взяли они в Валенсии дочерей моих кровных,

3235 Дал им златом и сребром я три тысячи ровно,

И за эту мою ласку отплатили они злобой.

Пусть вернут мне добро: не зятья они мне боле».

Видеть бы вам, как взвыли инфанты из Карриона.

Молвил граф дон Рамон: «Да иль нет? Ваше слово!»

3240 Отвечали в ту пору инфанты из Карриона:

«Для того вернули мечи мы Сиду Кампеадору,

Чтоб больше он не требовал и суд был закончен».

32428 Тут граф дон Рамон на это промолвил:

«Коль дозволит король, таково наше слово:

Отвечайте немедля на иск Кампеадора».

3245 Молвил добрый король: «И мне так угодно».

Мой Сид Кампеадор встал на ноги скоро:

«Верните мне деньги, что тогда я вам отдал,

Иль себе в оправданье приведите вы довод»,

Каррионские инфанты в сторонку отходят,

3250 Никак не сговорятся: ведь деньги огромны;

Порастратили их инфанты из Карриона.

Вернулись в кортесы, говорят в один голос:

«Покоритель Валенсии прижимает нас жестоко;

Коль до нашего добра охоч он настолько,

3255 Угодьями заплатим из земель каррионских».

Так долг они признали, и судьи им молвят:

«Не препятствуем мы, если Сиду угодно;

Но так мы решаем и велим по закону,

Чтоб вы здесь на суде заплатили Кампеадору».

3260 Отвечал им на это король дон Альфонсо:

«Все это дело известно нам подробно,

Мой Сид Кампеадор с них ищет законно.

Из трех тысяч долга две сотни за мною:

Их дали мне оба инфанта из Карриона.

3265 Возвращаю им деньги, раз их дело так плохо.

Пусть расплатятся с Сидом, рожденным в час добрый.

Коль платить им придется, не нужны мне их червонцы».

Услышьте, что Феррандо[477] в ответ ему молвил:

«Чеканною монетой платить мы не можем».

3270 Тут граф дон Рамон сказал такое слово:

«И злато и сребро растратили вы оба.

Но так мы решаем пред лицом дона Альфонса:

Вам натурой платить, а принять Кампеадору».

Тут видят инфанты, что платить придется.

3275 Видеть бы вам, как ведут скакунов быстроходных,

Сколько крепких коней, сколько мулов надежных,

Сколько несут мечей и доспехов отборных!

Принял их мой Сид по оценке законной.

Кроме двух сотен, что за доном Альфонсом,

3280 Все отдали инфанты рожденному в час добрый.

Своего не хватило, так призаняли чужого.

Эта тяжба, знайте, пошла им не на пользу.

138

Все это добро Сид Руй Диас принял,

Отдал под охрану и присмотр дружине.

3285 Но покончив с одним, о другом говорит он:

«Смилуйтесь, король, сеньор благочестивый!

С ума мне нейдет эта худшая кривда.

Слушайте, кортесы, сострадайте моей обиде:

От инфантов каррионских в большой я обиде;

3290 Не могу без боя расстаться с ними.

139

Скажите, что я вам сделал, инфанты Карриона,

В шутку ль, взаправду, иль поступком, иль словом?

По решению кортесов все исправить готов я.

Но зачем меня в сердце вы ранили глубоко?

3295 Увезти из Валенсии я вам дочек позволил

С превеликою честью и именьем огромным.

Если вы их не любили, собаки и воры,

Зачем вы их вывели из Валенсии высокой?

За что вы их избили и плетью и шпорой,

3300 Одних их оставили средь дремучего бора,

Средь диких зверей и коршунов горных?

Да покроет вас срам за дело такое.

Если мне не ответите, пусть решают бароны».

140

Тут граф дон Гарсия на ноги поднялся:

3305 «Смилуйтесь, король, о лучший в Испании!

Вот он, мой Сид, на кортесы эти званый

Отрастил себе бороду и ходит косматый.

Одни его боятся, другим нагнал он страха.

Но из знатного рода каррионские инфанты:

3310 Они бы этих дочек, рожденьем им неравных,

Не взяли и в наложницы, а в жены — и подавно.

Если бросили их, поступили по праву.

А все, что говорит он, не ценим мы ни мало».

В ту пору мой Сид начал бороду гладить:

3315 «Слава богу, что небом и землею правит!

Бороду себе я отрастил на радость.

Что же вам, граф, от нее теперь надо?

До сих пор за нее не краснел никогда я:

Никто из людей не дернул ее ни разу,

3320 Не рвал ее рожденный ни христианкой, ни арабкой,

Как я вам ее дергал в крепости Кабра.

Когда Кабру я брал с бородой вашей графской,

Драл ее по щепотке каждый мальчик плюгавый.

До сих пор в ней проплешины видит каждый.

3324а А клочья ношу в кошельке я сохранно»[478].

141

3325 Феррандо Гонсалес тут на ноги встал,

Голосом громким, услышьте, что он сказал:

«Эту тяжбу, мой Сид, пора вам кончать.

Все мы вам вернули из вашего добра.

Пусть не будет между нами ни разлада, ни свар.

3330 От графов Каррионских порода в нас пошла:

И король, и император нам бы дочь свою дал;

Но дочки идальго никак нам не чета.

Оттого, что по праву мы бросили их там,

Мы собою гордимся еще больше, чем всегда».

142

3335 На Педро Бермудеса Сид глянул с усмешкой:

«Что ж, Педро Немой, ты муж, молчащий вечно?

Хоть мне они дочки, да ведь сестры тебе-то.

Меня бранят инфанты, но в тебя они метят.

Не будешь ты биться, если я им отвечу».

143

3340 Тут Педро Бермудес ответ ему держал

(Он туг на язык и на речи не тароват,

Но начнет, так за словом не полезет в карман):

«Скажу вам, Кампеадор, уже таков у вас нрав:

Немым вы на сходках меня дразните всегда.

3345 Хорошо вам известно: не моя в том вина;

Но дело за мною не станет никогда. —

Лжешь ты, Феррандо, вздор ты наболтал,

Из-за Сида Кампеадора возросла вам цена.

Про все твои ухватки расскажу я сполна.

3350 Припомни, как битва под Валенсией была.

У честного Кампеадора просил ты первый удар.

Увидел ты мавра и к нему поскакал,

Но еще не подъехав, обратно удрал.

Кабы я не подвернулся, тебе бы пропадать,

3355 Я встал между вами и на мавра напал,

После первых ударов свалил его с седла.

Передал тебе лошадь, и никто не видал!

До нынешнего часа я об этом молчал.

Ты ж пред Сидом и пред всеми похвалялся и врал.

3360 Будто мавра убил ты, как отважный вассал.

Каждый верил тебе, ибо правды не знал.

Пригож ты собою, но трус и нахал,

Ты речист, да безрук! Как ты смеешь болтать?

144

Промолви, Феррандо, и признайся мне в том:

3365 Неужели ж позабыл ты все, что было со львом,

Как с цепи он сорвался, когда спал Кампеадор?

А ты, о Феррандо, что сделал притом?

Под скамью Кампеадора с перепугу заполз,

Заполз ты, Феррандо, и цена тебе грош!

На защиту сеньора все мы стали кругом.

Тут проснулся мой Сид, что Валенсию поборол.

Со скамьи своей встал он, поровнялся со львом.

Тот голову потупил, ожидая его.

Взял Сид его за гриву, посадил под замок.

3375 Когда к нам воротился честной Кампеадор,

Всех своих вассалов увидал он кругом.

Стал искать своих зятьев, не нашел ни одного.

На бой тебя зову я, изменник ты и вор!

Пред королем дон Альфонсом здесь я биться готов.

3380 За дочерей Кампеадора, донью Эльвиру и донью Соль,

За то, что вы их бросили, цена вам будет грош.

Хоть женщины они, вы же — мужеский пол,

Больше вас они стоят везде и во всем.

На этом поединке, коль допустит господь,

3385 Все это ты признаешь, как изменник и вор.

Во всем, что я молвил, не солгал я ничего».

Между этими обоими окончен разговор.

145

Диего Гонсалес[479] ответил горделиво:

«Мы из графской породы, из самой родовитой.

3390 О, если бы не было всей этой женитьбы!

С моим Сидом Руй Диасом невместно нам родниться...

Не каемся мы в том, что с женами разлучились,

Но они пусть вздыхают до самой могилы,

К стыду им послужит то, что сделали мы с ними.

3395 Смело и отважно я выйду на поединок.

Тем, что бросили их, мы прославили наше имя».

146

Мартин Антолинес тут на ноги встал:

«Молчи ты, предатель, лживые уста.

Ты бы лучше вспомнил валенсийского льва.

3400 За дверь убежал ты, укрылся средь скота,

Под балкой в давильне ты спрятался тогда.

Не надел ты со страху ни камзола, ни плаща,

С тобою мы сразимся, не уйдешь ты никуда.

Дочерей Кампеадора ты бросил без стыда.

3405 Больше вас они стоят, вы им не чета.

Под конец поединка признаешь ты сам,

Что вор ты и предатель и во всем ты солгал».

147

Между этими обоими нет больше разговора.

(Король и кортесы назначают судебный поединок. Инфанты из Карриона и их боец терпят поражение от бойцов Сида, который вновь выдает замуж своих дочерей за королей Аррагона и Наварры. Переписчик заканчивает свою работу словами):

Аминь. Кто писал эту книгу, пусть от бога дождется рая

Писал ее Петр Аббат среди месяца мая,

В год нашей эры тысяча триста сорок пятый[480].

Эта песня прочтена,

Дайте нам вина;

А коль денежки нету,

Снимайте, во что одеты,

И дадут вам под это[481].

РОДРИГО

Поэма «Родриго», сложенная, видимо, в XIV в. (текст начала XV в.), повествует о юности Сида (Родриго). В ней, между прочим, рассказывается о том, как юный Родриго на поединке убивает графа Гомеса де Гормаса, совершившего грабительский набег на владения его престарелого отца, а затем по настоянию короля женится на дочери убитого им графа донье Химене (см. приводимый отрывок). Действие поэмы происходит не при Альфонсе VI (как в «Песни о моем Сиде»), а при его отце Фернандо I. При этом эпический Сид выступает перед нами в новом свете. Родриго во многом отличен от героя «Песни». Если последний даже в изгнании не забывал того, что он вассал короля Альфонса, то юный Родриго относится к королю с недоверием и даже с неприязнью. Вопреки обычаю он отказывается отдать королю пятую долю добычи, захваченную им в боях с маврами. Он пылок и дерзок, свободолюбив и бесстрашен. Когда же могущественные враги (французский король, германский император, патриарх и папа) обрушиваются на Испанию, Родриго становится ее верным и несокрушимым оплотом.

Дух неукротимого свободолюбия, наполняющий поэму «Родриго», свидетельствует о возросшей оппозиции широких кругов Испании деспотизму феодальных владетелей и князей церкви (в поэме — папа, патриарх). Родриго — патриот, Родриго — непокорный свободолюбец воплощает в себе вековые мечты испанского народа о свободе и национальной независимости Испании. Характерно, что испанские народные романсы о Сиде, высоко оцененные Н. Г. Чернышевским, примыкают в основном к поэтической версии «Родриго». Почти все темы названной поэмы мы находим в поздних романсах. Поэма состоит из длинных строф, разделенных цезурой и ассонирующих по тирадам.

РОДРИГО И ГРАФ ГОМЕС ДЕ ГОРМАС

Граф дон Гомес де Гормас Дьего Лаинеса ограбил[482]:

Избил его пастухов и угнал его стадо.

В Бивар приехал Лаинес, велел скликать он вассалов,

Созвал он всех своих братьев, и вот они уже скачут.

Пошли набегом на Гормас, едва заря заблистала.

Начали бить и грабить, и все кругом поджигают,

И тащат его вассалов, сколько под руку попало,

И тащат его скотину, сколько паслось за оградой,

И тащат прачек от речки для бесчестья и срама.

Навстречу выехал граф с сотней рыцарей-идальго,

Громким голосом бесчестит он сына Лаина Кальво[483]:

«Отпустите моих прачек, сын городского алькальда.

Вы не посмеете выйти с равною силой на равных».

Эти слова говорил он, распалясь великим жаром.

Отвечал Руй Лаинес, что был сеньором над Фаро:

«Сто на сто на вас мы выйдем в рукопашную без страха».

Тут назначили день, чтобы сойтись в поле ратном.

Вернули ему вассалов и прачек его обратно;

Но только не вернули захваченного стада:

Забрали его в отместку за уведенное графом.

Чуть девять дней миновало, вновь верхом они мчатся.

Там — Родриго, сын Дьего и внук Лаина Кальво.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот войска вооружились; готовы битву начать.

Убил Родриго графа, не мог ретивое сдержать.

Прискакала сотня Гомеса и битву начала.

На нее ударил Родриго, вздохнуть он не дал врагам,

Графских сынов полонил он на их досаду и срам,

Эрнана Гомеса и Альбонео Гомеса, и отвел их в Бивар.

ЖЕНИТЬБА РОДРИГО

Три дочки были у графа, и все — невесты хоть куда.

Когда узнали, что братья взяты и что родитель их пал,

Оделись в черное платье, поверх глухая фата

(ее тогда носили в скорби, а теперь — для забав).

Из Гормаса вышли дамы и направились в Бивар.

Завидел их дон Дьего, у дверей он их встречал:

«Откуда эти монашки и о чем их мольба?»

«Все, сеньор, мы вам скажем, скрывать не станем от вас.

Мы — дочки графа де Гормас, что по воле вашей пал.

Вы наших братьев полонили и отвели их сюда,

А мы, женщины, остались, и нет защиты у нас».

В ту пору молвил дон Дьего: «Не моя в том вина.

Просите их у Родриго: захочет он, так отдаст.

А я о них не заплачу, клянусь во имя Христа».

Услышал это Родриго, сказал такие слова:

«Нехорошо, о сеньор, глаза на правду закрывать,

Ибо я — ваш сын, и норовом — в мать.

Подумайте об этом, сеньор, ради Христа:

Не отвечают дочки за прегрешенье отца.

Отдайте же им братьев: велика их нужда.

Соблюдать нужно меру и уважить этих дам».

Тут промолвил дон Дьего: «Сын, велите их отдать».

Освободили тех братьев и отдали в руки дам.

Придя в надежное место, они промолвили так:

«Щадить мы будем две недели Родриго и старика,

Затем сожжем мы их ночью в биварском замке дотла».

Молвит младшая, Химена Гомес: «Умерьтесь, братья, ради Христа:

В Самору к дону Фернанду, к королю, я пойду сперва,

Вам будет здесь безопасно, охранит он ваши права».

Вот едет Химена Гомес, трех девиц с собой взяла,

И еще оруженосцев, чтоб ей защита была.

Вот стоит она в Саморе средь королевского двора:

Горькими плачет слезами, просит милости она:

«Король, я, скорбная дева, просить о милости пришла.

Осталась я сиротою: графиня-мать умерла.

Сын дона Дьего Лаинеса много сделал мне зла:

Полонил моих братьев, убил моего отца.

Я к вам, как к властелину, с челобитной пришла.

Сеньор, по милости вашей, у вас я прошу суда».

Огорчился король, сказал такие слова:

«В землях моих неспокойно; Кастилья смуты полна;

А коль восстанут кастильцы, учинят мне много зла».

Услыхала Химена Гомес, к его руке подошла:

«Смилуйтесь, — молвит, — сеньор! Не осердитесь со зла.

Знайте, смирить кастильцев вы можете без труда:

В мужья мне дайте Родриго, что убил моего отца».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Слышит ее граф Осорио, наставник дона Фернандо.

Отвел короля он за руку, тайный вопрос ему задал:

«Сеньор, что скажете вы о просьбе этой дамы?

Всемогущему богу должны вы быть благодарны.

Сеньор, пошлите за Сидом и за отцом его знатным».

Быстро грамоту скрепили, не стали мешкать нимало,

Вручили ее послу, и в дорогу поскакал он.

Прибыв в Бивар, дона Дьего за отдыхом застал он.

Сказал: «Поклон вам, сеньор, везу вам весть на отраду,

За вами и вашим сыном послал король дон Фернандо.

Вот я грамоту привез за крепкой его печатью.

С помощью господней ожидает Родриго слава».

Взглянул на грамоту дон Дьего, лицо его бледным стало.

Думал, что хочет король погубить его за графа.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Услышьте, — молвил он, — сын мой, и поглядите сюда.

Боюсь я грамоты этой, что вероломства полна.

В таких делах у властителей повадка больно плоха.

Если служишь государю, служи ему без греха,

А сам его опасайся, как смертельного врага.

Поезжайте, сын мой, в Фаро: Руй Лаинес, наш дядя, — там,

А я ко двору отправлюсь, раз добрый король меня звал.

И если бы так случилось, что меня ожидает казнь,

Месть за себя я вручаю своим братьям и вам».

Тут промолвил дон Родриго: «Вовек тому не бывать.

Куда б нам ни ехать, и я поеду при вас.

Хоть вы мне и родитель, совет хочу вам подать.

Триста рыцарей с собою, сеньор, возьмите туда.

А как подъедем к Саморе, их мне отдайте тогда».

В ту пору молвил дон Дьего: «Сбирайтесь в путь, господа».

Пустились они в дорогу и в Самору спешат.

Вот подъехали к Саморе; течет Дуэро-река;

Вооружиться всей свите Родриго дал приказ.

Увидав ее под оружьем, такое слово сказал:

«Слушайте, мои родичи, друзья и вассалы отца!

Вы охраняйте сеньора без обмана и до конца.

Коль придут за ним альгвасилы[484], пощады им не давать.

Пусть черный день король узнает, как и все, что будут там:

Чтоб вам не слыть предателями, пусть будет убит он сам.

Ведь вы ему не вассалы, и не дай бог ими стать.

Худшим предателем он будет, коль убьет моего отца —

За то, что врага сразил я в честной битве, в поле ратном».

В сердцах он едет ко двору, где был добрый король Фернандо.

Все говорят: «Это он — убийца доброго графа».

Как поднял Родриго очи, придворные разбежались:

Вид его в трепет привел и перепугал их насмерть.

К королю пошел дон Дьего, и руку поцеловал он.

Но сыну его Родриго это пришлось не по нраву.

Не преклонил он колени, руки не поцеловал он.

Увидев меч его длинный, король весьма испугался.

Громким голосом вскричал: «Уходи отселе, дьявол!»

Тут говорит дон Родриго: «Мне дороже гвоздик ржавый

Чести назвать вас сеньором и быть вам верным вассалом.

Я считаю себе позором, что отец вам руку лобзает».

В ту пору графу Осорио молвит король дон Фернандо:

« Приведите-ка мне девицу: пора оженить забияку».

Еще не верит дон Дьего, что зря он набрался страху.

Тут явилась девица, выходит об руку с графом.

Приподняла она веки и Родриго увидала:

«Сеньор, большое вам спасибо: вот это граф мой желанный».

Тут венчали донью Химену Гомес с Родриго из Бивара.

Сказал Родриго в сильном гневе на кастильского государя:

«Сеньор, меня вы обвенчали, не в угоду мне, а назло.

Но клянусь Христом, что вам целовать руки не стану

И что с женой не увижусь ни в чистом поле, ни в замке,

Пока врага не одолею я пять раз на поле бранном».

Услышал это король, дивился он несказанно:

«Ведь это — не человек, а сущий дьявол по нраву!»

Молвил граф дон Осорио: «Узнаем скоро мы правду.

Пусть сам в одиночку воюет, коль придут в Кастилию мавры.

Увидим, правду ль сказал он иль только хвастался даром».

Отец и сын распростились и поехали обратно

Чрез Бивар в Сан-Педро де Карденья, чтоб там на весну остаться.

(Стихи 280—429)

ИСПАНСКАЯ ПОЭЗИЯ И ПРОЗА XIV ВЕКА

Хуан Руис

Хуан Руис (?—1351?) — протопресвитер из Иты, автор стихотворной «Книги о хорошей любви» («Libro de Buen Amor»). Сведения о его жизни весьма скудны. Он был клириком. За какую-то провинность был по повелению архиепископа Толедского заключен в темницу, в которой провел много лет. Как это явствует из его творений, Хуан Руис отнюдь не являлся примерным сыном католической церкви. В «Книге о хорошей любви» он весьма откровенно повествует о своих любовных похождениях, набрасывая попутно выразительные картины современной испанской жизни. Жизнерадостного клирика не привлекает суровый аскетизм. Его манит пестрая череда земного бытия. Самый разнообразный и яркий материал наполняет книгу испанского поэта. История рассказчика обрамляет многочисленные рассуждения на различные темы, занимательные реалистические повестушки, аллегории, басни и апологи. Мы находим здесь и описание войны Масленицы с Постом, и пародии на церковные гимны, и пастушеские песенки, и сатирические выходки против монахов, и обличения папского двора или губительной власти денег, и беседу автора с доном Амуром и доньей Венерой, и цитаты из Катона и Аристотеля, и многое другое. Разнообразию содержания соответствует и разнообразие метрических форм, используемых автором. «Книга о хорошей любви», подобно «Графу Луканору» Хуана Мануэля, уже проторяла путь литературе эпохи Возрождения. Она свидетельствовала о том, что в Испании XIV в. в связи с развитием городов складывалась новая культура, тяготевшая к реальной жизни и далекая от сумрачной, аскетической доктрины средних веков.

КНИГА О ХОРОШЕЙ ЛЮБВИ

ИЗ ВСТУПЛЕНИЯ
Здесь повествуется о том, как протопресвитер просил бога, чтобы он даровал ему свою милость для сложения этой книги.
Обращение автора к читателю.

Господь мой бог, создатель всей вселенной!

Протопресвитер, раб твой неизменный,

К тебе с мольбою обращается смиренной:

Чтоб о Любви «хорошей», а не «тленной»

Рассказ сложить ему бы ты помог;

Чтоб из веселых и печальных строк

Читатель получил забаву и урок;

Чтоб к автору он не был слишком строг.

Коль лучшего, сеньоры, нету на примете,

Прочтите в добрый час страницы эти.

Во лжи не грешен я иль в злом навете:

Описано все так, как есть на свете.

Рассказ — чтоб лучше слушали кругом —

Веду рифмованным я языком,

Провинности большой не видя в том, —

А мне приятней говорить стихом.

Найдешь, что кое-что шероховато,

Так не спеши судить меня предвзято,

Читатель мой, и вспоминай всегда ты,

Что и в простом мешке хранится злато,

Под мшистым камнем — ясность родника,

И сладкий сахар — в коже тростника,

И в отрубях — чистейшая мука,

За терньем — нежный лепесток цветка,

В жестянке — радость винной влаги,

И почерком, неровней, чем зигзаги,

Выводят часто мудрецы и маги

Слова, что полны мысли и отваги.

Итак, за совершенством не гонись,

С иной моей обмолвкой примирись

И не смотри, читатель, сверху вниз

На книгу, что сложил Хуан Руис...

Здесь говорится о том, что каждый человек, если его угнетают печали, должен искать веселья, и повествуется о споре, происшедшем во время оно между греками и римлянами.

Сказал Катон уже давным давно:

Коль сердце злою скорбью стеснено,

Так выпей смеха звонкое вино, —

Печаль и скорбь тотчас зальет оно.

Катон и те, кто с ним, конечно, правы:

Веселый смех, и шутка, и забавы

Излечат вмиг от скорби — злой отравы.

. Вот почему во многие я главы —

От шутовства дешевого далек —

Вложил и шутку, и смешной намек.

Не ставь мне то, читатель мой, в упрек:

Не раз смешным я важное облек.

Вникай умом в оттенки слов и фраз,

Чтоб не было с тобой, как вышло раз

У Рима с Грецией; про то сейчас

Прослушай назидательный рассказ.

У римлян не было, во время оно,

Ни высшей мудрости, ни твердого закона.

Чтоб их народ не потерпел урона,

Хотелось им вступить в познанья лоно.

Хоть римлян ум и был в ту пору зелен,

Но все ж известно было им, что мудр эллин;

Его познаний кладезь — беспределен;

Закон его страны — и тверд, и целен.

И шлет посольство к мудрым грекам Рим:

Ключ мудрости Элладою храним;

Но с тем, кто жаждой знания томим,

Она поделится, быть может, им?

Смущенье вызвал римлян и досаду

Ответ, что им дала тогда Эллада:

Познаньем с ними поделиться рада,

Но только раньше доказать им надо,

Что Рим созрел для этого умом.

Пусть лучший их мудрец уверит в том:

Пусть он с Эллады лучшим мудрецом

Спор проведет особым языком.

Условье ставит Греция сурово:

Будь знак немой для спора их основа, —

Коль сможет спорить Рим, не молвив слова,

В него поверить Греция готова.

Тоскою сжались римские сердца:

Ну где же взять им мудреца,

Чтоб спор немой доведши до конца,

Сподобился победного венца?

Тут предложил один из римлян так:

Из нас, увидев молчаливый знак,

И самый умный попадет впросак.

Не лучше ль здесь какой-нибудь дурак?

Быть может, боги сжалятся над нами?

Иной ведь раз они не брезгают глупцами:

Безумцев жалких говоря устами,

Вещают нам священными словами.

Решенье то одобрил весь народ.

Отыскан был веселый идиот

Из тех, кто открывает только рот,

Чтоб вздор молоть, какой на ум взбредет.

Ему условья спора объяснили,

Судьбу народа целого вручили,

А за исход счастливый всех усилий

Чего-чего ему ни насулили!

Спор римлян с греками решится просто.

И вот превыше человеческого роста

На площади воздвигли два помоста:

Один — для мудреца, другой же — для прохвоста.

Одетый в тогу, будто доктор прав,

И голову безмозглую задрав,

Пред страшным диспутом не задрожав,

Явился римский шут, спокоен и лукав.

И ко второй трибуне основанью

Подходит эллин в светлом одеяньи.

Назначен Грецией на состязанье

Краса премудрости и светоч знанья.

Внизу народ толпится между тем:

Увидеть странный спор хотелось всем.

Каких же мудрецы коснутся тем,

Когда тот и другой, как рыба нем?

Вот мудрым греком диспут начат чинно:

Шуту он показал свой палец длинный,

Молчал, как гроб, и в позе ждал картинной.

Не понял ничего народ невинный.

Но на трибуне римский дуралей

Уразумел все сразу без речей.

Вмиг отогнул он — всяких слов ясней —

Три средних пальца на руке своей.

Трезубцем этим помахал немного

И сел, оправив горделиво тогу.

Тут эллин вновь, не проронивши слова, —

Уставы спора соблюдал он строго —

Ответил новою ему загадкой:

Он руку протянул ладонью гладкой.

Плуту все сразу ясно без остатка.

Поднялся вновь он на трибуне шаткой,

И вот готов его ответный знак:

Он крепко сжатый показал кулак.

В толпе дивиться мог иной простак,

Но мудрый эллин рассудил не так:

Умом соперника тогда плененный,

Сошел он вниз с улыбкой благосклонной.

Признал, что он был в споре побежденный,

А просьба римская — вполне законной.

Один такой мудрец — ценнее клада.

Гордиться им могла бы и Эллада.

Что просят римляне, исполнить надо,

И по заслугам будет им награда.

Эллады мудрецам в венце седин

Изрек ума и знанья исполин:

«Я палец показал ему один,

Сказавши этим знаком: бог — един.

В его уме кто мог бы усомниться?

Загнув три пальца на своей деснице,

Блюдя устава нашего границы,

Ответил он, что бог — в трех лицах.

Я показал ему открытой дланью,

Что держит бог-творец все мирозданье.

И вот опять я восхищенья данью

Плачу его уму и пониманью:

Мудрец в ответ кулак немедля сжал,

И этим лишний раз мне доказал,

Что ум его острее всяких жал:

Бог всемогущ — тем знаком он сказал».

А римляне той самою порою

Вокруг шута стеснилися толпою:

Хотелось им узнать, что он такое

Ответил греку, на трибуне стоя.

Сказал им шут: «Все объясню сейчас.

Едва немая речь зашла у нас,

Как пальцем с ногтем острым, как алмаз,

Он пригрезился ткнуть мне прямо в глаз.

Возможно ли понять тот жест иначе?

Ответил я, что он получит сдачи:

Проткнуть ему два глаза — не задача,

Приплюснув третьим пальцем нос в придачу.

Моей угрозою совсем не устрашен,

Всей пятерней грозить принялся он.

Тогда рассвирепел я, как дракон,

И обещал ему со всех сторон

Так кулаком разбить его ланиты,

Что взвыл бы псом мудрец тот знаменитый.

Тут он бежал к своим просить защиты.

В молчанье кончен спор, и мы с ним — квиты».

Прослушав этой басни изложенье,

Читатель, согласишься без сомненья,

Что умное лишь тот поймет реченье,

Кто сам имеет ум и разуменье.

Не будь в суде поспешен и суров.

Услышишь много здесь шутливых слов,

Но не забудь: веселый их покров

Скрывал не раз реченья мудрецов.

Ищи в словах зерна, отбрось скорлупы.

Не виноват портной, коль иглы тупы,

И лучший врач не воскрешает трупы.

Причем поэт, когда читатель — глупый?

Хоть «Книга о любви» обращена

Ко всем, однако всякому ль дана

Способность исчерпать до дна

То, что таят иные письмена?

Вложить старался в «Книгу» смысл сокрытый

Хуан Руис, протопресвитер Иты.

Читатель милый, смысл тот разыщи ты

И не спеши захлопнуть том сердито,

И, автора смиренного браня,

Когда не сразу все яснее дня

Поймешь, что здесь услышишь от меня,

Не книгу эту, а себя виня,

Ты должен будешь с ней проститься,

Когда не сможет для тебя раскрыться

За шуткою иной иль небылицей

Серьезный смысл, что в них таится.

Будь книга — лютня, слов и мыслей орды

То струны, мной натянутые твердо.

Так извлеки, уверенно и гордо,

Из этих струн согласные аккорды!..

О том, как Амур (Любовь) пришел к протопресвитеру, и о ссоре, происшедшей между ними.

Однажды ночью — спало все вокруг —

В моих дверях раздался тихий стук

И гость вошел: «Как звать тебя, мой друг?» —

«Любовь. Пришла поговорить с соседом».

Ну кто же будет рад таким беседам?

В тот день вина не пил я за обедом,

И не был лихорадкою томим иль бредом,

И все ж не призрак этот гость, а явь! —

Тебя я знаю, как ты ни лукавь! —

Воскликнул я. — Уйди, меня оставь

И лук коварный свой в других направь!

Ведь ты стрелой из своего колчана

Неисцелимые наносишь раны.

Ты пеленой безумного тумана

Умы людей окутываешь рьяно.

И для того, кто был прельщен тобой,

Прощайте сон, и пища, и покой!

Кто только стал твоим, Любовь, слугой,

Погиб навек и телом, и душой.

Никто тебя не превзойдет в обмане.

Откуда ты придешь, не знать заране:

То налетишь, как буря в океане,

То медлишь, долго не взимая дани

С того, кто власть твою признал.

Но ни один покорный твой вассал

Жестокой участи не избегал —

Испить до дна отравленный фиал:

Узнать, что все твои посулы ложны,

Что радость, данная тобой, ничтожна

И что дышать спокойно, бестревожно,

Пока тебе он верен, — невозможно,

Будь молод он иль очень стар.

Где ключ, Любовь, что твой зальет пожар?

Где щит, что сдержит мощный твой удар?

Где слово тайное от лживых чар?

На свете книг уж сложено немало

Про то, как ты, спустив свое забрало,

На брань с сердцами грозно выступала

И в битвах тех всегда ты побеждала...

Любовь, ты как коварный ростовщик,

Что мало даст, а долг меж тем велик...

Я не коснусь тебя, отравленный родник,

Чтоб страшный яд мне в сердце не проник!..

Протопресвитер приводит Любви пример о кроте и лягушке.

Подчас, Любовь, рабы твои и слуги

Страшнее терпят от тебя недуги,

Чем крот, лягушку выбравший в супруги.

Про этот брак послушай на досуге.

На самом берегу реки жил крот.

В земле сухой был тверд его оплот,

Но в час весеннего разлива вод —

Того гляди — его в норе зальет.

И вдруг пред ним из тины самой вязкой,

В наряде изумрудном, будто в сказке,

Лягушка прыгнула и, строя глазки,

Так говорит, вся исходя от ласки:

— Отшельник милый! Здесь спасенья нет:

Норы твоей исчезнет всякий след.

Но я спасу желанного от бед.

Люблю тебя, о мой анахорет!

Ты видишь сам: я плаваю отменно.

Любовь к тебе — крепка и неизменна.

Я не страшусь пучины этой пенной

И вмиг тебя, жених мой драгоценный,

Доставлю вплавь к высоким тем холмам:

Их не достать губительным волнам.

Связать лишь ножки вместе надо нам;

Я помогу, а плыть ты будешь сам.

Лягушка обольстила лживым адом.

Пленился крот и речию, и взглядом,

И грацией прыжков, ее нарядом, —

Решил по жизни плыть с женою рядом.

И злополучный совершился брак.

Супруге прыткой вверясь, крот-простак

Пытался с нею плыть и так и сяк,

Жена же тянет вниз, где ил и мрак.

Какой конец имел бы спор бесплодный,

Не знаю я, не будь судьбе угодно,

Чтоб в это время над равниной водной

Свирепый ястреб пролетал голодный.

Заметил зорким взглядом молодых,

И вот уже в когтях его стальных

И лживая невеста, и жених.

Голодный ястреб съел обоих их.

Тому мы видели не раз примеры:

Тобой, Любовь, клянутся лицемеры,

И будь то человек иль крот лишь серый,

Обману нежному он внемлет с верой.

Привел я басню эту неспроста:

И кто обманут был, и самого плута

Судьба подчас сжирает дочиста,

Как ястреб ту лягушку и крота.

Рассказов много знаю, посвященных

Судьбе сердец, тобой испепеленных.

Но я молчу, чтоб не сердить влюбленных,

Любовью — злой обманщицей — плененных.

Рассказом были бы уязвлены

Все, кто еще тобой ослеплены

И чьи сердца невинней целины,

Кому еще о счастье снятся сны.

Щадя тот рай, что жив у них в груди,

Молчу о том, что ждет их впереди.

Я пощадил, ты тоже пощади.

Молю, Любовь! Оставь меня, уйди!

Хуан Мануэль

Инфант дон Хуан Мануэль (1282—1349) — наиболее видный испанский прозаик XIV в. Он был внуком Фернандо IV и племянником Альфонса X Мудрого. С ранних лет он воевал с маврами, был правителем Мурсии, деятельное участие принимал в междоусобиях, возникших после смерти короля Фернандо, восставал против Альфонса XI, с которым, однако, помирился в 1335 г. С этого времени он обращал свое оружие только против мавров. Он был участником ожесточенной битвы при Саладо (1340 г.), которая кончилась решительным поражением мавров, стремившихся использовать в своих интересах шаткое внутреннее положение Кастилии. Но столь кипучая деятельность дон Хуана Мануэля на военном и политическом поприще не помешала ему написать ряд литературных произведений преимущественно дидактического характера («Трактат об охоте», «Книга о рыцаре и оруженосце», «Советы сыну» и др.).

Наиболее значительным созданием Хуана Мануэля, занявшим прочное место в истории испанской литературы, является сборник назидательных рассказов и апологов, изречений и афоризмов «Граф Луканор, или Мудрость Патронио» («Conde Lucanor о el libro de Patronio», 1342). Все рассказы (примеры) этого сборника объединены следующей новеллической рамкой: могущественный сеньор граф Луканор то и дело спрашивает совета у своего мудрого приближенного Патронио. Последний облекает свой ответ в форму назидательного рассказа или басни. Используя самые различные как устные, так и письменные источники, Хуан Мануэль создает произведение, которое заметно возвышается над всеми другими памятниками дидактической повествовательной литературы средневековой Испании. Живость рассказа, гибкость и точность языка, выразительные картины испанской или восточной жизни, вполне светский, далекий от церковного ханжества взгляд на мир — все это позволяет рассматривать «Графа Луканора» как произведение, непосредственно подготовлявшее развитие испанской реалистической новеллистики эпохи Возрождения.

ГРАФ ЛУКАНОР, ИЛИ МУДРОСТЬ ПАТРОНИО

ПРИМЕР VI О том, что произошло между ласточкой и другими птицами, когда ласточка увидела, что люди сеют лен

Однажды граф Луканор разговаривал с Патронио, своим советником, и сказал ему:

— Патронио, мне передали, что некоторые из моих соседей, более могущественные, нежели я, объединились и замышляют против меня разные козни, чреватые для меня большим вредом. А я не верю этому, и мало меня это беспокоит. Но поскольку вы очень благоразумны, я хотел просить вас сказать мне, не считаете ли вы нужным, чтобы я предпринял какие-либо меры.

— Сеньор граф Луканор, — сказал Патронио, — чтобы вы поступили так, как, по моему мнению, вы должны поступить, мне хотелось бы поведать вам о том, что произошло между ласточкой и другими птицами.

И граф попросил его рассказать, что между ними произошло.

— Сеньор граф Луканор, — сказал Патронио, — однажды ласточка увидела, как человек сеял лен, и благодаря своему хорошему рассудку она поняла, что, если этот лен вырастет, люди смогут сделать из него сети и тенета и ловить ими птиц. И ласточка тотчас же полетела к другим птицам, собрала их и сказала им о том, что человек сеет лен и что, если этот лен вырастет, они могут быть уверены, что ждать им от этого большой для себя беды и что она им советует, еще до того, как лен вырос, полететь на поле и вырвать его, ибо легче предотвратить опасность в самом начале, а позже — очень трудно.

Но птицы не придали значения ее словам и не послушались ее совета. Ласточка долго уговаривала их, пока не убедилась, что все бесполезно и птицы никак не хотят ее послушаться. А лен между тем вырос настолько, что птицы уже не смогли бы вырвать его ни коготками, ни клювами, даже если бы и захотели. И когда птицы увидели, как вырос лен и что им уже больше не под силу предотвратить угрожавшую опасность, они горько раскаялись, что не послушались ласточки. Но раскаяние пришло, когда было уже слишком поздно.

Однако еще до этого ласточка, убедившись, что птицы не хотят обращать внимания на надвигающуюся опасность, полетела к человеку, отдала себя в его распоряжение и получила за это безопасность для себя и для своего рода. И с тех пор ласточки мирно живут около людей и не боятся их. А остальных птиц, не пожелавших принять мер предосторожности, люди каждый день ловят в сети и тенета.

И вы, сеньор граф Луканор, если хотите предохранить себя от опасности, которая, как вы говорите, может вам угрожать, примите меры против нее заранее, ибо не тот благоразумен, кто видит беду, когда она уже совершилась, но тот, кто по каким-нибудь признакам и намекам предвидит ее и принимает меры для ее предотвращения.

И графу очень понравился этот совет, и он поступил, как посоветовал Патронио, и все было хорошо.

Но поскольку дон Хуан нашел, что это очень хороший пример, он поместил его в эту книгу и сложил к нему стихи, которые гласят:

Когда б тебе опасность угрожала,

Преодолей ее уже сначала.

ПРИМЕР XI О том, что произошло между каноником из Сантъяго и доном Ильяном, великим магистром из Толедо

Однажды граф Луканор разговаривал с Патронио, своим союзником, и так говорил ему:

— Патронио! Один человек просил моей помощи и обещал мне за это сделать все, что только мне будет нужно. И я помог ему, как только сумел. Но еще до того, как закончилось его дело, которое он уже считал завершенным, случилось так, что и мне понадобилась его помощь, но когда я за ней к нему обратился, он под разными предлогами отказался мне помочь. Скоро представился один случай, когда он мог бы быть мне полезен, и он опять уклонился, как и в первый раз. И так он поступал во всем, о чем бы я его ни попросил. Однако дело, в котором он просил меня ему помочь, еще не доведено до конца и не будет доведено, если я этого не захочу. Так вот, полагаясь на вас и на ваш здравый смысл, я прошу теперь у вас совета, как мне поступить в этом затруднении.

— Сеньор граф, — сказал Патронио, — для того чтобы вы поступили, как вам надлежит поступить, мне бы очень хотелось, чтобы вы узнали о том, что произошло между одним каноником из Сантъяго и доном Ильяном, великим магистром, жившим в Толедо.

И граф спросил, что между ними произошло.

— Сеньор граф, — сказал Патронио, — в Сантъяго жил один каноник, которому очень хотелось научиться искусству черной магии, и он прослышал, что дон Ильян, великий магистр из Толедо, понимал в ней больше, чем кто-либо другой из людей, существовавших в то время на свете. И он отправился в Толедо, чтобы научиться этой науке. И в тот же день, как он туда прибыл, он пошел к дону Ильяну и застал его в уединенной комнате его дома, погруженного в чтение. Дон Ильян принял его очень хорошо и сказал ему, что не хочет говорить с ним о деле, ради которого тот к нему явился, пока они не пообедают. И дон Ильян угостил его отличным обедом и велел отвести ему прекрасную комнату и все, что ему нужно, и дал ему понять, что очень рад его приезду.

И после обеда они заперлись в комнате, и каноник сообщил магистру цель своего посещения и очень настойчиво просил научить его черной магии, которую ему так хотелось познать, и обещал за это отблагодарить его, как он только пожелает.

И дон Ильян отвечал ему на это, что он, будучи каноником, сможет достичь высоких ступеней в церковной иерархии, но что люди, достигшие высокого положения, часто забывают хорошее, что сделали для них другие, и что касается его, магистра, то он очень опасается, чтобы каноник, выучившись у него, чему он хочет, не отблагодарил бы его, как эти люди, и не забыл бы своих теперешних обещаний. Тогда каноник принялся уверять его и пообещал, что какого бы блага он ни достиг, он не воспользуется им иначе, как согласно желанию дона Ильяна.

В этой беседе они провели все время от обеда до ужина. И когда они обо всем договорились, дон Ильян сказал канонику, что науке черной магии можно учиться лишь в очень уединенном месте и что он сегодня же вечером сведет его туда, где ему предстояло пробыть до тех пор, пока он не выучится тому, чему хочет выучиться. И, взяв каноника за руку, он уже собрался вести его в уединенную комнату, но, прежде чем туда удалиться, велел своей служанке достать к ужину двух куропаток, но не начинать их жарить, пока он ей этого не прикажет.

И распорядившись таким образом, он позвал каноника, и они ступили на каменную лестницу очень крепкой кладки и спускались по ней очень долго, так что можно было допустить, что воды реки Тахо текут над их головами. И спустившись до самого низа лестницы, они очутились в очень хорошо обставленной комнате, где находились книги и приборы для изучения черной магии. Они сели и готовились приступить к занятиям. Но пока магистр решал вопрос, с какой книги начать, открылась дверь вошли два человека и подали канонику письмо, которое оказалось от архиепископа, его дяди. В письме архиепископ извещал его, что он очень болен, и просил, если он хочет застать его еще в живых, приехать без промедления. Каноника сильно огорчило это известие: во-первых, болезнь дяди, а во-вторых, необходимость отказаться от только что начатого изучения черной магии. Но он решил не прерывать теперь занятий, написал ответное письмо и отправил его архиепископу, своему дяде. Прошло три или четыре дня, и явились два новых скорохода и принесли канонику новые письма. В этих письмах ему сообщали, что архиепископ скончался и что все церковные чины единодушно желают избрать его, каноника, архиепископом и рассчитывают с божьей помощью произвести это избрание, что избрание удобнее осуществить в отсутствие каноника, и поэтому он может не торопиться с возвращением.

Прошло еще семь или восемь дней, и явились два гонца, очень нарядно и пышно одетые; представ перед каноником, они поцеловали ему руку и подали письма, из которых он узнал о своем избрании архиепископом.

И когда дон Ильян это услышал, он подошел к новоизбранному архиепископу и сказал ему, что он благодарит бога за то, что эти счастливые вести застали избранника в его, дона Ильяна, доме, и раз бог оказал ему такую милость, то он просит его отдать его приход, остающийся теперь незанятым, его, дона Ильяна, сыну. Но избранник ответил, что он просит дона Ильяна позволить ему отдать этот приход своему родному брату, но что при первом же благоприятном случае он устроит и для его сына хорошее назначение в церковной иерархии, и просил его отправиться вместе с ним в Сантъяго и захватить с собой и сына.

И они отправились в Сантъяго и по прибытии туда были встречены с большими почестями. И после того как они прожили там некоторое время, к архиепископу явились посланцы от папы с грамотой, которой папа назначал его епископом Тулузским[485] и оставлял за ним свободу самому назначить себе преемника по архиепископству Сантъяго.

И когда дон Ильян это услышал, он настойчиво напомнил епископу Тулузскому об их уговоре и просил отдать архиепископство его сыну. Но епископ просил его позволить отдать архиепископство своему дяде — родному брату его отца. Дон Ильян ответил, что это его очень огорчает, но что он готов согласиться, с тем, однако, что в дальнейшем он будет за это вознагражден каким-нибудь иным назначением его сына. И епископ обещал ему обязательно это сделать и просил его отправиться вместе с ним в Тулузу и захватить с собой и сына.

И прибыв в Тулузу, они очень хорошо были приняты тамошним графом и всей знатью. И после того как они прожили там два года, явились посланцы от папы с грамотой, которой папа назначал его кардиналом и предоставлял ему милость отдать епископство Тулузское, кому он пожелает.

И тогда явился к нему дон Ильян и сказал, что поелику он столько раз не выполнял своего обещания, то теперь не может быть места ни для каких отговорок и что он должен отдать епископство его сыну.

Но кардинал просил его позволить ему отдать епископство своему другому дяде — родному брату его матери, который был уже в очень преклонных летах. Но поскольку он теперь кардинал, то он просит дона Ильяна отправиться вместе с ним к папскому двору, где он найдет случай оказать ему милость. Дон Ильян был очень опечален и горько роптал, но все же согласился исполнить просьбу кардинала и отправился вместе с ним в Рим.

И по прибытии туда они были очень хорошо приняты кардиналами и всеми, кто состоял при папе, и прожили там очень долго. И изо дня в день дон Ильян просил кардинала оказать какую-либо милость его сыну, и изо дня в день кардинал просил его извинить.

И вот во время их пребывания у папского престола папа скончался, и все кардиналы избрали папой этого кардинала. И тогда пришел к нему дон Ильян и сказал, что больше не может быть отговорок и он должен исполнить обещание. Но папа ответил, что незачем спешить, так как всегда предоставится возможность оказать ему милость сообразно разумности.

Но тут дон Ильян начал очень горько роптать и напомнил папе о всех его обещаниях, из которых он ни одного не выполнил, и сказал, что он подозревал, что так оно и будет еще с первой же их беседы, и что если он на той ступени могущества, на которой он ныне находится, ничего не исполняет из обещанного, то, значит, не на что ему, дону Ильяну, больше надеяться. И эти слова очень разгневали папу, и он начал поносить дона Ильяна и пригрозил ему, что, если он не перестанет, он заключит его в тюрьму как еретика и чернокнижника и что ему хорошо известно, что у себя в Толедо он только и занимался черной магией.

И когда дон Ильян увидел, как плохо вознаградил его папа за все для него сделанное, он простился с ним, и папа даже не дал ему перед дорогой поесть. И тогда дон Ильян сказал папе, что раз ему даже отказано в пище, то он воспользуется куропатками, заказанными им в вечер их первого знакомства, и он позвал служанку и велел ей зажарить куропаток.

И едва проговорил дон Ильян эти слова, как папа вновь очутился в Толедо и вновь оказался каноником из Сантъяго, каким он туда прибыл, и он почувствовал себя настолько пристыженным, что даже не знал, что сказать дону Ильяну. Дон же Ильян сказа ему, что все вышло к лучшему, он хорошо его испытал и что он очень плохо распорядится своими куропатками, если поделится ими с каноником.

И вам, сеньор граф Луканор, если вы видите, что за все вами сделанное для человека, обратившегося к вам за помощью, он со своей стороны ничего для вас не хочет сделать, незачем, я думаю, особенно стараться, чтобы не поставить его в то положение, в котором он смог бы отблагодарить вас, как каноник отблагодарил дона Ильяна.

И граф почел это за хороший совет и поступил согласно ему, и все вышло хорошо.

И поскольку дон Хуан нашел, что это очень хороший пример, он поместил его в эту книгу и сложил стихи, которые гласят:

Кто с первого откажет раза,

Всегда найдет причины для отказа.

ПРИМЕР XVII О том, что произошло с одним голодным человеком, которого другой очень неохотно пригласил обедать

Однажды граф Луканор разговаривал с Патронио, своим советником, и так сказал ему:

— Патронио, ко мне пришел один человек и сказал мне, что сделает для меня одну вещь, которая для меня очень важна, но, хотя он и обещал ее для меня сделать, я по той неохоте, с какой он это говорил, хорошо понял, что он весьма был бы не прочь, чтобы я отказался от предлагаемой им помощи.

А я, с одной стороны, очень нуждаюсь в том, что он предлагает для меня сделать, но, с другой стороны, мне очень не хочется принимать его помощь, раз он предлагает ее так неохотно. И зная вашу разумность, я прошу вас сказать мне, как, вы считаете, я должен поступить в таких обстоятельствах.

— Сеньор граф, — сказал Патронио, — чтобы вы поступили здесь, как, я нахожу, вам нужно поступить, мне бы очень хотелось чтобы вы узнали о том, что произошло с одним человеком, которого другой пригласил обедать.

И граф попросил его рассказать, что с ним произошло.

— Сеньор граф Луканор, — сказал Патронио, — один честный человек, некогда бывший очень богатым, впал в большую бедность, но ему было очень стыдно унижаться и просить себе на пропитание, и потому он часто претерпевал великие голод и нужду. И однажды, когда он шел очень печальный, потому что ничего не мог добыть себе поесть, ему пришлось проходить мимо дома одного своего знакомого, который в это время как раз обедал. И увидя его проходящим мимо, этот знакомый спросил его, но очень неохотно, не хочет ли он с ним пообедать. И бедный человек, которому ничего так не хотелось, как именно этого, тотчас же пошел, принялся мыть руки — в знак своего согласия — и сказал:

— Поистине, сеньор такой-то и такой-то, раз вы так просите и настаиваете, чтобы я с вами пообедал, с моей стороны было бы большой неучтивостью не принять вашего приглашения и не исполнить вашего желания. — И он сел обедать и утолил свой голод, а вместе с тем — и свою печаль.

А в дальнейшем бог помог ему, и он сумел найти выход и из своей нищеты.

И вы, сеньор граф Луканор, раз вы считаете, что предложение того человека вам очень на пользу, дайте ему понять, что вы принимаете его предложение, чтобы не обидеть его отказом, и не обращайте внимания на то, что он предлагает вам неохотно, и не дожидайтесь повторного предложения. Потому что может случиться, что он не станет повторять его еще раз, и вам будет гораздо неприятнее просить тогда у него о том, о чем теперь он просит вас сам.

И граф почел это за очень хороший совет и поступил согласно ему, и все получилось у него хорошо.

И дон Хуан, сочтя это за очень хороший пример, поместил его в эту книгу и сложил стихи, которые гласят:

Хорошее прими ты предложенье,

Его не дожидаясь повторенья.

ПРИМЕР XXXVII О том, что ответил граф Фернан Гонсалес своим вассалам после победы в битве при Фасинас

Однажды граф Луканор возвратился с одного дела очень усталый, печальный и измученный, и прежде чем он успел отдохнуть и набраться сил, пришло к нему известие, что готовится новая серьезная встреча. И большинство приближенных графа советовало ему сначала немного отдохнуть и потом только приступать к новому делу. И граф спросил у Патронио, как бы он поступил при таких обстоятельствах. И Патронио сказал ему:

— Сеньор, для того чтобы вы выбрали в этом случае наилучший выход, мне бы очень хотелось, чтобы вы узнали об ответе, данном при похожих обстоятельствах графом Фернаном Гонсалесом[486] его вассалам.

И граф попросил Патронио ему об этом рассказать.

— Сеньор граф, — сказал Патронио, — когда граф Фернан Гонсалес победил в битве при Фасинас мавританского короля Альмансора, полегло великое множество его людей в той битве, а он сам и все, кто остался в живых, вышли из нее, покрытые тяжелыми ранами. Но прежде чем они успели оправиться от этих ран, граф получил известие, что король Наваррский вторгся в его пределы, и он тотчас же приказал своим людям готовиться к бою с наварцами.

Но тут его рыцари стали говорить ему, что если он не хочет считаться с тем, что и люди его, и кони измучены, то пусть посчитается с тем, что многие из его людей ранены, и потому отложит новое бранное дело и даст им немного оправиться.

Но когда граф увидел, что таково единодушное мнение его рыцарей, он, пещась более о чести, нежели о теле, сказал им:

— Друзья мои! Давайте не допустим, чтобы раны, уже нами полученные, помешали нам в новой битве получить новые раны, которые заставят нас забыть о ранах, полученных в предыдущей битве.

И когда его люди увидели, что он ради отчизны и чести готов пренебречь телесными страданиями, они пошли за ним в бой. И граф одержал новую победу, и все у него было очень хорошо.

И вы, граф Луканор, если вы хотите поступить согласно тому, что требует от вас защита земель ваших и людей ваших, а также ваша честь, никогда не устрашайтесь ни усилий, ни опасностей и поступайте так, чтобы новые опасности заставили вас позабыть предыдущие.

И граф нашел, что это очень хороший совет, поступил согласно ему, и все у него вышло очень хорошо.

И считая, что это очень хороший пример, дон Хуан поместил его в эту книгу и сложил стихи, которые гласят:

Поверь, что малодушия и чести

Нигде и никогда не встретишь вместе.

Загрузка...