Защищая ее

ГЛАВА 2 ПИРС

Мне удалось без приключений добраться до дома с ребенком, а так же осторожно занести его внутрь. Сейчас август, на улице влажно и жарко, но в доме, благодаря кондиционеру, прохладно. Может, это слишком для ребенка? Я не только не хотел, чтобы он перегрелся, но и замерз тоже. В книгах ничего не упоминалось о надлежащей комнатной температуре для малыша, так как мне узнать? Я же не могу знать, горячий он или холодный.

Гаррет не плачет, так что это уже хороший знак. Несу его наверх, аккуратно переставляя собственные ноги, чтобы не споткнуться и не уронить его. Вхожу в детскую, которую Рэйчел украшала в течение нескольких месяцев, когда еще не была на постельном режиме. Стены тут светло-зеленые, мы не были уверены, кто у нас будет: мальчик или девочка. В углу, рядом с кроваткой, находится белое кресло-качалка, а напротив-белый комод и пеленальный столик. Рэйчел позаботилась о необходимых детских принадлежностях, так что, по крайней мере, у меня есть все, что нужно, хотя я не пойму, как их использовать.

— Гаррет, не хочешь опробовать свою кроватку? — Я опускаю в нее ребенка, но как только убираю руки, он сразу начинает плакать.

И что мне теперь делать? Почему он плачет? Его же в больнице покормили и переодели!

Снова беру его на руки. Плач тут же стихает. Понятно, он просто хочет, чтобы его держали.

Отойдя от кроватки, сажусь в кресло-качалку. Когда держу его и качаю, он пристально за мной наблюдает. Беспрерывно. Надеюсь, сын видит во мне только хорошее, а не плохое. Надеюсь, он никогда не увидит ничего плохого. Я буду всеми силами защищать его так же, как защищаю Рэйчел от той стороны моей жизни. Но однажды, возможно, я все же не смогу этого сделать, и если не найду способ вытащить Гаррета из организации, то буду вынужден ему о ней рассказать. И как только он узнает правду и узнает, чем именно занимаются члены этого тайного общества, он поймет, какой ужасный человек его отец. А я не хочу, чтобы он знал об этом. Нужно придумать, как освободить его от обязательств. Может, Джек поможет? Мы вместе найдем способ не дать моему сыну присоединиться к «Дюнамис».

Гаррет немного засуетился, и я замечаю, что перестал его качать. Начинаю снова, он успокаивается. Просто глядя на сына, я чувствую, как на моем лице расплывается огромная улыбка. Это происходит автоматически, как и в случае с его матерью с момента нашего знакомства. Я просто не мог больше стереть улыбку со своего лица.

Через полчаса я встаю и снова пытаюсь уложить малыша в кроватку. На этот раз он не протестует, слишком крепко спит. Включаю радионяню, и иду на кухню, просто умираю с голоду. Больничная еда — ужас, так что мне пришлось голодать весь день. Взяв из холодильника мясо, быстро делаю себе бутерброд.

Если бы мои родители знали, что я собираюсь съесть холодный сэндвич, они бы ужаснулись. Они бы сознание потеряли от пищи, которую я сейчас часто ем. Пицца. Сэндвичи с сыром на гриле. Спагетти с фрикадельками. Гамбургеры. Рэйчел познакомила меня с такой едой, и я благодарен ей за это. Мои родители запрещали подобную еду, мотивируя тем, что такое едят ограниченные и невежественные люди.

А вот мой сын будет все это есть. Вместе с другими блюдами, которые готовит его мать. Рэйчел великолепный повар и может приготовить что угодно. Но последние несколько месяцев, так как она не могла находиться на ногах во время беременности, за наше питание отвечал я. Я либо заказывал еду на вынос, либо поджаривал что-нибудь на гриле. Мы с ним поладили. Я весьма умело с ним обращаюсь — еще одно, что не одобрят мои родители. Они расстроятся, что я сам готовлю себе еду. У них всегда был личный повар, и они ожидают, что я последую их примеру. Кенсингтон не готовит себе еду и не выполняет то, что мои родители считают черной работой, их недостойной, например, такие как стирка или уборка. Но Рэйчел не хотела ни кухарку, ни горничную, так что мы все делаем сами.

Я едва доел сэндвич, как включилась радионяня. Ребенок проспал всего двадцать минут, а теперь снова плачет. Торопливо поднимаюсь наверх и вижу его красные, слезящиеся глаза. Мне очень жаль моего сына, застрявшего здесь со мной, таким отцом — неумехой, тогда как его мама справилась бы намного лучше.

— Что случилось, Гаррет? — Я поднимаю его, но он все еще плачет. Медсестра сказала, что мне не придется кормить его еще по крайней мере час. Может, ему нужно сменить подгузник? Я ведь смогу это сделать. Я же справлялся с куклой на занятиях по уходу за ребенком.

Кладу малыша на пеленальный столик и беру подгузник. Теперь плач еще громче и сильнее. Гаррету не нравится этот стол. Быстро меняю его подгузник, надевая новый, потому что теперь Гаррет кричит до такой степени, что все его личико покраснело.

— Мы почти закончили, — говорю я ему, застегивая липучки. Но, должно быть, я все сделал неправильно, потому что подгузник не плотно прилегает.

Малыш все еще плачет, и я не знаю, что еще сделать. Медсестры говорили, что младенцам нравится быть плотно запеленатыми, но понятия не имею, как именно это сделать. Мне показывали в больнице, но честно сказать, действия медсестры были больше похожи на то, что она делала оригами, а не пеленала ребенка. Я беру одеяло Гаррета и пытаюсь воспроизвести, что делали медсестры, но не получается. Я сдаюсь, печально вздыхаю и просто оборачиваю ребенка одеялом, прижимая к себе, и, наконец, плач замедляется, а затем и вовсе стихает.

Я не пробыл дома и часа, а уже измотан. Рэйчел была права, мне нужна помощь. Я не могу ничего делать в одиночку. Но позвонить мне некому.

В июле у Ройса и Виктории тоже родился ребенок, но они мне не помощники. У них есть няня, ухаживающая за их дочерью с самого первого дня, как привезли из больницы.

Может, мне стоит позвонить матери? Как говорила Рэйчел, моя мать хоть иногда, но должна была обо мне заботиться. Должна была хоть что-то знать о детях. Выбор у меня невелик, поэтому я решаюсь ей позвонить и сообщить новости. Может, я и попрошу ее о помощи, а может, и нет. Это будет зависеть от того, как пройдет наш разговор.

Я несу Гаррета вниз, прохожу в гостиную и сажусь на диван. Теперь он успокоился и снова меня изучает, вероятно, понимая, насколько я некомпетентен, и желая вернуться обратно в больницу.

Телефон рядом на столе. Я поднимаю трубку, набираю номер родителей, но вспоминаю, что у них есть помощник, отвечающий на звонки. И этот самый помощник получил указание игнорировать мои. Вот почему я даже не пытался дозвониться родителям больше года, даже на Рождество.

— Резиденция Кенсингтонов, — отвечает кто-то. Наверное, горничная.

— Мне нужно поговорить с Элеонор, пожалуйста.

— Могу я узнать, кто ее спрашивает?

Я подумываю солгать, но потом говорю.

— Пирс. Её сын.

В трубке тишина, а затем я слышу:

— Одну минуту, пожалуйста.

По крайней мере, трубку не повесили сразу. Возможно, девушка новенькая и еще не знает всех правил. Я жду, когда она вернется и скажет, что моя мать занята, или уехала, или еще какое оправдание, которое услышит от своей хозяйки.

— Пирс, — сейчас звучит голос моей матери. — Ты меня слышишь?

— Утвердительный ответ. Здравствуй, мама. Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. — Всегда один и тот же ответ. — А как у тебя дела?

— Хорошо. Даже отлично.

— Как работа?

— Тоже все хорошо, мама.

Мы оба умолкаем. Она видимо не знает, что еще сказать. Я удивлен, что она не спрашивает меня о беременности Рэйчел. Я знаю, что подруги — сплетницы все ей рассказали. Виктория знала, что Рэйчел беременна, а уж она — королева сплетен.

— Я позвонил тебе, чтобы сказать, у нас с Рэйчел родился ребенок.

— Оу. Что ж, поздравляю. — У нее какой-то странный голос. Я не могу сказать, счастлива она за меня или нет. — И кто?

— Мальчик. Мы назвали его Гарретом. — Когда я произношу его имя, то смотрю на сына в своих объятиях. Он снова смотрит на меня, и я невольно улыбаюсь.

— Красивое имя, — говорит она.

Это был комплимент? Если так, то он первый, что я услышал от нее за последние годы.

Гаррет суетится, и я его укачиваю.

— Это он? — спрашивает тут же моя мать.

— Да. Я держу его.

— Ты сейчас в больнице?

— Нет, дома.

— Почему он не с твоей женой?

Моя мать из тех людей, кто считает странным, когда мужчины занимаются уходом за детьми, поэтому я не удивлен ее вопросом. Уверен, отец никогда не обнимал меня, даже когда я был маленьким.

— Рэйчел все еще в больнице, — поясняю я. — Во время родов были осложнения. Она потеряла много крови, поэтому они продержат ее там еще несколько дней.

— Но у тебя, конечно же, есть няня.

— Нет. Мы решили обойтись без нее. Мы сами позаботимся о сыне.

— Ты не сможешь заботиться о ребенке, Пирс. Не в одиночку. Дети требуют очень много внимания.

— Да, я знаю. Мы пробыли дома всего час, и я уже чувствую себя разбитым.

— Я сейчас же приеду. Где вы живете?

Я чуть было не уронил телефон. Она действительно придет? Без моей просьбы?

— Спасибо, мама. Я был бы очень признателен за помощь. — Диктую ей адрес, и она говорит, что сейчас же выезжает.

Я не могу в это поверить. Она больше не злится на меня? Или просто хочет увидеть внука?

Гаррет спит у меня на руках. Боюсь, если я пошевелюсь, он снова заплачет. Включаю телевизор и понижаю громкость, чтобы он не проснулся. Переключаю каналы, останавливаясь на каком-то мультфильме.

Когда я сам был ребенком, то никогда не смотрел мультфильмы. Мне этого не разрешали. У нас в доме был только один телевизор, и мой отец использовал его в основном для просмотра финансовых новостей. Я же позволю своему сыну смотреть мультики. Я не лишу его детства так, как это сделали со мной мои родители.

Переключаю на спортивный канал. Там транслируют бейсбол. Еще одна вещь, которую я планирую сделать — отвести Гаррета на игру. Мой отец никогда не брал меня с собой, но я все равно ходил на игры со школьными знакомыми.

Я посещал частную подготовительную школу, где учились дети некоторых из членов общества. Мои друзья были выбраны моими же родителями, и не особо мне нравились, но их наличие в моей жизни позволяло мне заниматься тем, что меня интересовало. Например, ходить на бейсбол в Нью-Йорке. Или иногда мы встречались и играли в футбол. Я играл в футбол и в школе, а мой отец даже не спросил, как и где я научился. Он не любит спорт, поэтому даже удивительно, что он позволил мне быть в команде. По его словам, все это придало мне веса в глазах других, и пойдет в будущем на пользу моему имиджу. Конечно же, сам он никогда не ходил на мои игры, впрочем, как и мама.

Он никогда ничему меня не обучал, не советовал, не рассказывал. Мне пришлось самостоятельно всему учиться. Было время, когда мой отец был так сильно занят работой, что практически забывал о моем существовании. И я использовал это в своих интересах, совершая то, что он никогда не позволил бы мне сделать, если бы он меня контролировал. Вот тогда я и открыл для себя девушек и спиртное. Алкоголь был на первом месте, что придавало мне смелости разговаривать с девушками. Не потребовалось много времени, прежде чем я слишком много выпил, и к пятнадцати годам уже занимался сексом. Я успешно скрывался от отца, пока один из членов группы не застукал меня пьяным в машине с полуголой девушкой.

Когда мой отец все узнал, он просто на просто меня избил. Вывел на улицу и несколько раз ударил в приступе ярости. Я хотел дать ему отпор, но у него был пистолет, так что мне пришлось смириться и ждать, пока он закончит. Его гнев был вызван не тем, что я пил или развлекался с девушкой, а тем, что был пойман его знакомым, а тот рассказал остальным, заставив моего отца смутиться. Мое поведение было настолько вызывающим, будто он не мог меня контролировать, а это недопустимо. Люди не должны говорить, что он потерял контроль над своим сыном.

Мне тогда было шестнадцать. После того случая он стал постоянно за мной следить. Я больше не пил, пока не поступил в колледж. Девушек, с которыми я встречался в школе, выбирал мой отец. На самом деле между нами ничего такого не было. Я просто сопровождал их на мероприятия, на которые был вынужден ходить с родителями.

В тот же год отец рассказал мне о «Дюнамис», лишая меня таким образом беззаботной юности.

— Я никогда не буду так с тобой обращаться, — тихо обещаю я Гаррету. — Я никогда не буду таким, как он. — Наклоняюсь и целую его в лоб. — Я люблю тебя. И клянусь, я никогда не стану таким, как он.