Застава

ГЛАВА XI

На площади Генча было место, где женщины ждали, чтобы какая-нибудь барыня пришла нанять их для стирки белья или уборки в доме. Место это было на самом краю площади, где кончались лотки и начиналась дорога, ведущая к Котрочанке и к турецкому кладбищу.

Они приходили рано, вместе с торговцами, которые торопились до рассвета смешать мелкие, неказистые яблоки с другими, хорошими, которые они продавали дороже. До начала торговли женщины сидели прямо на земле или, в случае, если им удавалось попасть на порядочных людей, забирались на телеги крестьян из Дэрэшть и Болинтина и маленько отдыхали.

Это было проклятое место. Злые языки смеялись и над ним и над женщинами, что ходили туда и с утра до вечера ждали барынь, которые взяли бы их на работу. Это было признаком вопиющей нужды, еще более явным, чем отсутствие денег для акафистов у старух. Женщинам из Баба-Лики не нравилось поступать в прислуги, чистить сапоги барину, выслушивать приказания барыни, стирать пеленки чужих детей. Они предпочитали идти на работу на Пороховой склад, на фабрики «Короана» или «Апака» или шить на дому кальсоны и рубахи для солдат, по заказу. Кальсоны полагалось стирать мужним женам, а пеленки — родным матерям новорожденных. Женщины из Баба-Лики считали, что каждая жена должна сама стирать мужнины сподники, а не давать их в стирку другим. Многим мужьям не нравилось, чтобы жены шли на работу. Они считали, что если ты не способен прокормить жену, так лучше бы и не женился.

Женщины помоложе и повреднее, не знавшие жизни, высмеивали тех, которые шли в услужение. Они разыгрывали из себя барынь, одевали подвенечное платье, говорили в нос, как должны были, по их мнению, говорить все настоящие барыни. Они тоже были барынями, шли на проклятое место и притворялись, что ищут честную и опрятную девушку, чтобы помочь им стирать белье. Женщины постарше бранили и упрекали бесстыдниц, которые притворялись барынями, говорили им, что большой это грех смеяться над чужой бедой. Сюда, на это проклятое место, приходили девушки из Дэрэшть и соседних с ним сел, у которых дома было еще семеро братьев и сестер. Родители посылали их в Бухарест, чтобы избавиться от лишнего рта и лишней заботы. Приходили и женщины, мужья которых умерли на фронте, оставив их с ребенком на руках. Шли в прислуги жены, брошенные мужьями, бездельниками и пьяницами, которые находили себе других жен, помоложе и с лучшей службой. Одинокие, горемычные, они искали лишь теплый угол и пропитание и больших требований не предъявляли. Приходили сюда и девушки, спутавшиеся с каким-нибудь парнем и не смевшие больше вернуться к родителям, страшась их гнева и стыдясь людской молвы; сами родители посылали сказать им, чтобы домой они больше не возвращались. А если уж хотят вернуться, так пусть приходят с законным мужем.

Больше всего спроса было на молодых, без мужа и детей. Барыни, обеспокоенные тем, что с некоторых пор их сынкам не спится по ночам, искали молодых девушек, для того, чтобы их отпрыск не натворил глупостей, не схватил бы какой-нибудь позорной болезни. Когда у них не было иного выхода, женщины лгали, говорили, что у них нет ни мужа, ни детей или что муж был, да бросил их ради другой помоложе, а ребенок умер от кори.

Когда одной из них удавалось наняться и барыня брала ее с собою за покупками, оставшиеся с завистью следили за тем, как барыня нагружает ее всевозможными корзинками, заставляет торговаться с зеленщицей, продающей петрушку и укроп, как говорит, чтоб в другой раз она была внимательней, не вела себя, как дура, и завидовали даже и попрекам барыни и тяжести покупок.

Как хотелось бы и им, чтобы их ругала барыня, чтоб и им пришлось таскать тяжелые корзины, чтоб и у них была хозяйка!

Цуцуляска нуждалась в деньгах, чтобы заплатить за обучение поступающего в гимназию Ромики. Ей очень хотелось, чтобы Ромика у нее стал грамотеем и не жил больше так, как жила она.

Цуцуляска и прежде бывала на этом рынке, но приходила сюда, как и все другие женщины, за покупками. Она с умилением вспоминала о том, как приходила на рынок вместе с Добрицей и остальными женщинами покупать лук и помидоры; им тогда жилось чуть лучше. Теперь же ей нелегко было идти на проклятое место и ждать.

Прежде, когда она ходила на рынок, как и все другие женщины, покупать петрушку или сладкий перец, она даже и не смотрела на это место, хотя Добрица и приглашала ее пойти поглядеть, кто еще обеднел, кому стало невмоготу.

— Чего мы там не видели? Оставь людей в покое.

Теперь Цуцуляска стояла в сторонке с испуганным, робким видом. Барыня лет сорока в сопровождении другой, помоложе, устремила на нее взгляд, меряя ее с головы до ног. Она то довольно кивала головой, то морщила нос в знак того, что не все в порядке, поворачивалась к сопровождавшей ее молодой даме, чтобы спросить и у той мнения. Молодой очень нравился серьезный вид Цуцуляски, и она хотела убедить старшую даму.

— Как будто порядочная…

— А если у нее муж есть?

— Спроси…

Дама постарше подошла к Цуцуляске.

— Послушай, ты замужняя? Мужа имеешь?

Вопрос удивил женщину. Цуцуляска с гордостью ответила:

— А как же, барыня…

Дама постарше обернулась к молодой и с упреком посмотрела на нее:

— Вот видишь: замужняя!..

— А ты спроси: дети есть?

— Есть, но сынишка у меня уже большой, — ответила Цуцуляска в надежде, что дама ее наймет.

— Я ж тебе говорила, что надо пройти на площадь Амзей, — упрекнула свою спутницу пожилая дама, и обе поспешно направили свои шаги к площади Амзей, где надеялись найти незамужних прислуг.

— Вот тоже чертовки, — рассердилась Цуцуляска. — Я по ихнему в девках должна была остаться, не рожать Ромику, чтобы им портки стирать.

Больше всего разъярили Цуцуляску подслушанные ею разговоры барынь о женщинах, которых они нанимали в прислуги.

— Ты послушай меня, что я тебе говорю: лучшие прислуги из Трансильвании. Они и готовить умеют, и честные, не воровки.

— Я с тобой не согласна… Вот у меня была девушка из Питешть, молоденькая, шестнадцатилетняя, послушная такая, все так делала, как я ей велела, на цыпочках ходила.

Цуцуляска уже было решила бросить это дело и прийти завтра пораньше, когда к ней направилась ее соседка, мадам Вестемяну. Цуцуляска побледнела от стыда.

Но мадам Вестемяну вовсе не удивилась, ей казалось вполне естественным видеть здесь соседку. А Цуцуляске было обидно, что мадам Вестемяну этому даже не удивилась.

— Чем чужую брать, из другого района, найму лучше тебя. Знаю ведь, что ты женщина честная… Не важно, что замужняя, — добродушно сказала мадам Вестемяну. — Меня это не интересует. Для меня важно, чтобы женщина была честная и работящая.

Цуцуляске нужны были деньги, чтобы уплатить за обучение мальчика, отказаться она не могла.

— Поработаешь у меня месяц, другой, пока привезут девушку из деревни…

Она шла за Вестемянкой, не говоря ни слова, покорно ожидая приказаний и советов. Они уже не раз возвращались с рынка, но в качестве соседок, спрашивая друг друга, сколько дала за связку лука, что поделывают дети, какие у нее намерения в отношении Ромики. Отдаст его в школу или обучаться ремеслу?

Во время войны мадам Вестемяну разбогатела. Открыла корчму в Котрочанке, куда приходили пить и есть немцы. Построила себе дом, записала Амброзела в частную гимназию с большой платой за обучение и отлично подготовленными преподавателями.

Мадам Вестемяну не терпелось стать настоящей барыней, по крайней мере, такой, какой должны были быть, по ее мнению, барыни.

Теперь, возвращаясь с прислугой с рынка, она испытывала огромную радость и спешила доказать свои новые права.

— Держи корзину, Цуцуляска, да смотри не урони.

Думая только о плате за учение сына, Цуцуляска проглотила обиду. Она боялась только одного: что Добрица увидит это ее возвращение с рынка.

— Я женщина не плохая и не люблю людям голову морочить.

Цуцуляске было любопытно узнать, что именно любит ее новая хозяйка.

— Чистоту и порядок. Пылища какая в доме — ужас!

Цуцуляска чувствовала, что умирает от стыда, идя за своей барыней и неся ей корзину. Она старалась идти как можно ближе к ней, чтобы люди думали, что это ее корзина, что ничто не изменилось. Угадав ее намерения, мадам Вестемяну пронзила ее взглядом и заставила сохранять между ними расстояние.

— Чего ты так торопишься? Хочешь меня корзиной толкнуть?

Мадам Вестемяну шла, подбоченившись: пусть, мол, все видят, как она возвращается с рынка. Ей вдруг показалось, что Цуцуляска слишком к ней приблизилась; но больше всего сердило ее то, что женщина эта говорит с ней, как говорила и прежде, когда не была ее прислугой. Цуцуляска спросила ее, сколько она дала за связку петрушки, спросила также, сколько она платит в гимназии за Амброзела, — словно ничего между ними и не переменилось.

— Не твое дело, сколько плачу… — раздраженно ответила ей мадам Вестемяну. — Прислуга должна быть более тактичной, не задавать вопросов…

Цуцуляска так вся и кипела. Мнение, выраженное Вестемянкой о том, как должна вести себя прислуга, буквально вывело ее из себя. И она думала, что дома ей придется подчиняться всем прихотям самой хозяйки, Амброзела, господина Вестемяну, выслушивать ее мнения и мнения Амброзела… Подумала и о том, что Амброзел будет смеяться над ее сыном.

Она почувствовала, что задыхается, и поставила корзинку на землю. Свежеиспеченная барыня рассердилась, видя, что Цуцуляска остановилась, как раз когда на улице было больше всего народу.

— Сколько ты заплатила за связку лука? — резко и сварливо спросила ее Цуцуляска.

— А тебе какое дело? — возвысила тон мадам Вестемяну. — Ну, пошли: Амброзел уходит в гимназию и должен пообедать в полдень. Он два трамвая меняет…

— Сколько ты заплатила за связку лука? — угрожающе повторила свой вопрос Цуцуляска, чувствуя, что вся кровь бросилась ей в голову.

— Не скажу… — отозвалась мадам Вестемяну и, догадываясь, что что-то произошло, попыталась взять свою корзинку.

Цуцуляска ее оттолкнула.

— Говори, почем платила за лук, а не то…

Барыня испугалась.

— Две связки на лей…

— Вот видишь, знала… — облегченно сказала Цуцуляска и с пренебрежением протянула ей корзину. — Тоже, барыней заделалась… Прислуга должна быть тактичней… Ух ты, несчастная… Мнения имеет, не как-нибудь… Очень меня интересует, что твой Амброзел в школу опоздает…

Мадам Вестемяну испуганно подхватила свою корзину и направилась к дому.

А Цуцуляска осталась на месте, с удовольствием наблюдая, как та сама несет свою корзину. Она проводила ее взглядом до самого дома, до тех пор, пока мадам Вестемяну не отворила калитку, толкнув ее коленом.