Застава

ГЛАВА XVII

В начале двенадцатого у ворот завода «Базальт» начиналось оживление. Жены и дети ждали, чтобы гудок возвестил об обеденном перерыве и они могли передать мужчинам судок с едой. Завод был милитаризированный, рабочим не разрешалось выходить на улицу, и они получали передачу сквозь решетку, как каторжники. В дни получки оживление возрастало, вдоль заводских стен вырастали лотки продавцов зеркал и плохих, дешевых картин, бязевых рубах и головных платков для женщин. Для женщин со слабовольными мужьями этот день был особенно трудным. Они брали с собой и детей, чтобы муж еще раз видел, что они без обуви, и следили за тем, чтобы муж не забрел в какой-нибудь кабак.

Обеденный час прошел, шум утих. Перед воротами прогуливались еще только две-три женщины, ожидавшие выхода мужей. По всей вероятности, дома у них стряслась какая-нибудь беда и они пришли сказать об этом мужу, чтобы он узнал это своевременно и не удивлялся, когда вернется. Вахтер утренней смены был человек порядочный и попросил одного из сторожей сказать людям, что их ждут жены.

У ворот ждал лимузин; господин директор не торопился. Шоферу он запрещал гудеть, считая, что вахтер должен сам догадаться об его присутствии. Директор развернул газету и принялся читать. Он ждал, чтобы появился вахтер, багровый от волнения, и бросился бы поспешно открывать ворота.

У ворот стоял теперь Ионика, заменяя заболевшего Крампона. Он спокойно сидел в своей вахтерке и играл в «мельничку» с одним из рабочих ночной смены. Прошло почти пять минут с тех пор, как «Шевроле» директора ждал у ворот, а Ионика все еще и не подозревал его присутствия. Один из сторожей, прогуливавшийся близ вахтерки, заметил директорскую машину, учуял беду и попытался предупредить вахтера. Поняв его намерение, директор приветливо улыбнулся, как бы приглашая участвовать в заговоре. И сторож, польщенный честью, которую оказал ему директор, отказался от своей мысли и так и остался стоять, ожидая, что будет дальше.

Директор закурил сигару. Он нимало не торопился. Чем позднее заметит Ионика его присутствие, тем больше будет удовлетворение директора.

Несколько минут спустя Ионикин партнер поднял глаза, увидел директорский лимузин и, обернувшись к Ионике, испуганно потянул его за рукав.

— Господин директор приехал…

Ионике не понравилось, что рабочий так испуганно потянул его за рукав и так сильно побледнел. Досадуя на своего партнера за охватившую его панику, он сделал вид, что не слышал его слов, и спокойно продолжал игру.

— Будь внимательней…

Но тому уже было не до игры. Он переводил испуганный взгляд с лимузина у ворот на Ионику, как бы пытаясь отдать себе отчет в размерах беды.

Ионика отлично знал, что у ворот стоит машина директора, но испуг сидевшего перед ним человека до того сердил его, что он старался казаться еще более спокойным.

«Чего ты, черт тебя побери, так дрожишь? Хочешь, чтобы и я дрожал от страха? А вот и не буду!»

Партнер смотрел на Ионику с удивлением, не понимая, как он может так спокойно приглашать его продолжать игру.

— Господин директор приехал… Его машина…

В насмешку над его испугом Ионика закурил папиросу.

— Не куришь?

Рабочий испуганно отвел руку с папиросой, словно боясь, что, приняв ее, он станет сообщником Ионики.

— Машина господина директора…

— Если бы он приехал, так уже гудел бы, — успокоил его Ионика.

— Пойду открою…

— У ворот несу службу я, — коротко отрезал Ионика. «„Не хочешь трусить? Ладно, буду я труса праздновать…“ Это ты так думаешь, брат, а?»

Директор потерял терпение. Раз за разом раздраженно раздавался гудок.

Ионика нехотя поднялся со стула.

«Ничего, довольно на свете таких, что со страху готовы в штаны наложить. Надо, чтобы были и такие, которые не боятся».

Он неторопливо, размеренными движениями отворил ворота.

«Вот так… Довольно таких, которые, как сумасшедшие, летят, завидев директора. Надо же, чтобы были и такие, которые не теряются».

Он приветствовал директора спокойно, усталым голосом, как приветствуют гостя, пожаловавшего в неурочный час.

«Довольно таких, которые говорят: „Рад стараться…“ и кланяются до земли… Таков и Сидика, и Велческу, и Чезэрел… Зачем и мне быть таким?»

— Я здесь у ворот битые полчаса жду! — заорал директор, беря в свидетели шофера.

— Как только вы подали гудок…

Принятая директором мера ничуть не огорчила Ионику. Его послали обратно в цех. «Не по мне это дело — у ворот стоять. „Рад стараться!“ Довольно таких, которые говорят: „Рад стараться“.»

Чего ради и мне говорить: «Рад стараться!»

Обнаруженные на заводском дворе коммунистические листовки, как и повторные жалобы немецких властей в связи с качеством поставляемой заводом продукции, укрепили убеждение полковника, что в это замешана коммунистическая организация.

Антикоммунистическая пропаганда, возглавляемая полковником, не достигла цели. Лекции, направленные против большевизма и проводимые под председательством самого хозяина, не имели успеха, и полковник был вынужден предоставить «мучеников» самих себе. Журнал «Мунчиторул национал ромын»[13], в котором старые агенты сигуранцы перекрасились в рабочих и разглагольствовали о любви между заводчиками, являющейся основой преуспевания Румынии, на следующий же день после выхода попадал в клозеты, где успешно шел в употребление.

Полковник с тем же успехом использовал и выступления героев, которые и не нюхали пороха, спектакли театра «Труд и веселие», как и карцеры, отправлял людей в военно-полевой суд или на фронт, на передовую. По мере истечения времени антикоммунистическая пропаганда оказывалась все менее и менее действенной, а немецкие власти продолжали жаловаться на то, что не могут пользоваться поставляемой продукцией. При таком положении вещей полковник предпочел отказаться от лекций и художественных вечеров и умножить число карцеров и сторожей-шпионов.

Полковник нуждался в доверенных людях, которые следили за рабочими. Их теперь на заводе было сколько угодно. Этим ставленникам полковника был предоставлен целый ряд льгот: они жили на заводе, не платя за квартиру, получали каждый месяц сахар и растительное масло, дефицитные в то время товары, а сверх того и лишние деньги, добавочно почти целую зарплату, как и возможность освобождать своих родичей от военной службы и отправки на фронт. Официально они считались сторожами, на самом же деле шпионили за рабочими. Их считали необходимыми, и заводоуправление приняло все нужные меры для обеспечения им необходимых калорий и витаминов.

Со стороны Дялул-Спирей территория завода, фактически, не кончалась на определенном месте; пределом ему служила только железная дорога, но и та, по существу, не отгораживала его. Прохожих в этих местах было мало, потому что они резко отличались от остальной части завода, асфальтированной и окруженной цветочными клумбами. Здесь всегда стояла пыль и тяжелый запах, которым пропитывалась вся одежда. Здесь же была и свалка и известковая яма. Служащие старались не ходить в те цехи, которые находились в этой части завода, чтобы не пачкать одежды. Но со стороны Дялул-Спирей шли сюда жены рабочих — побеседовать с мужьями, когда надо было рассказать им, что произошло дома. Вахтер их через парадный ход не пускал. Несмотря на тяжелый, удушливый запах, многие рабочие, даже и из передних корпусов предпочитали закусывать здесь в перерывы. Они встречались здесь с женами и узнавали, что делается дома, а также свободнее чувствовали себя.

За заводами валялись горы металлолома, сюда же сваливались и детали, не принятые немецкими властями. По этой причине рабочие гордились этим местом: груды материалов росли с каждым днем. И каждый раз, как хорошо известный всем автогрузовик, с трудом пробираясь по ухабам, приезжал сюда сбрасывать непринятые гитлеровцами материалы, на заводе был настоящий праздник.

Это были хорошие рабочие, из поколения в поколение знавшие и любившие свое дело; но времена-то были такие, что, только работая плохо, они могли чувствовать себя по-настоящему рабочими.

Надо сказать, что и водитель грузовика выполнял эту работу с нескрываемым удовольствием. Когда же за целый день ему не приводилось выполнить подобной перевозки, он ходил как в воду опущенный.

Директор и полковник сердились друг на друга.

— Опять жалобы, — сказал директор, иронически глядя на полковника, который, в свою очередь, насмешливо смотрел на него. — О чем думают ваши люди? Некоторое время коммунисты притихли было, а вот теперь опять…

— А ваши люди о чем думают?

— Мои люди? Оставьте моих людей в покое, чего вы на них взъелись?

— К чему нам ссориться?

— Да мы и не ссоримся, а только спорим, — сухо сказал директор. — Виноваты вы. Следовало бы быть более энергичным. Вы смеялись, когда я предлагал вам примерное наказание, расстрел на заводском дворе. А было бы, пожалуй, лучше. Мы бы до такого положения не дошли. Что мы за союзники, мы, румыны?

— Вы такое предлагали? Здесь, на заводском дворе?

— Вы теперь прикидываетесь, что забыли… А я с самого начала думал об этом. Было бы гораздо лучше.

Полковник пристыженно промолчал. Да, директор был прав. Было бы лучше.

— Отчего вы не арестовали всех коммунистов? — спросил директор, словно полковник и не подумал об этой возможности.

— Да я и не знаю, кто из них коммунисты. Будьте уверены, что если бы знал…

— Хорошо, хорошо, полковник, но тогда зачем же существует жандармский пост, карцеры, военно-полевые суды, расстрелы, сторожа, которым платят не меньше, чем профессорам университета? Думаю, что именно для этого. Сторожа должны говорить нам, кто именно коммунист, жандармы должны арестовывать их, суды — осуждать, а взводы солдат — расстреливать… Я так смотрю на эти вещи, просто. А вы почему на них так же просто не смотрите?

— Я сделал все, что было в моей власти…

— Теперь война, — напомнил ему директор. — И во время войны говорят не так. «Я сделал все, что было в моей власти…» Эти слова звучат как-то слишком не по-военному. Должен сказать вам это, хотя мне это неприятно… Позовите работников технического контроля, позовите и Зеическу, — изменившимся голосом сказал директор, намеренный взять инициативу в свои руки.

Через несколько минут явились работники технического контроля.

— У тебя дети есть? — спросил директор одного из них, приземистого, коренастого человека, который все время мял шапку в руках.

— Мальчик и девочка…

— А у тебя? — обратился директор к другому, спеша как можно скорее покончить с этой предварительной операцией.

— Сынишка в первом классе начальной школы.

— А у тебя?

— Девочка…

— У всех у вас дети, — удовлетворенно констатировал директор, как бы желая сказать, что благодаря этому все они у него в руках. Он несколько минут помолчал, как бы предоставляя им возможность подумать о своем положении, о женах и о детях.

— Немецкие власти, наши союзники, продолжают жаловаться на продукцию, поставляемую нами и… — он посмотрел на них, на каждого по очереди и добавил: — и принятую вами.

— С продукцией может еще кое-что произойти и после приемки, — высказал свое мнение человек, у которого был сын-первоклассник.

— Не думаю, — ответил директор, глядя на полковника и приглашая его более энергичными словами выразить напрашивающуюся мысль.

— Да ведь это же сущий саботаж! — выкрикнул полковник. — Коммунисты саботируют, а вы не отдаете себе в этом отчета. Что вы за патриоты?

— Откуда ты родом? — спросил директор человека, жена которого недавно родила девочку.

— Из Яломицкого уезда…

Директор задумался над ответом рабочего, как бы разгадав волновавшую его тайну.

— А вы часом не в сговоре с коммунистами? — с кажущейся простотой спросил директор в надежде получить такой же простой ответ.

Люди улыбнулись.

— Большевики в бога не веруют, — ответил тот, у которого были мальчик и девочка, желая быть как можно более убедительным.

Директор переглянулся с полковником. Он ждал от полковника, чтобы тот закричал и хватил кулаком об стол, но полковник ни о чем подобном и не думал.

— Измена родине наказуется смертью! — вопил директор, раздраженный тем, что господин полковник достаточно не разошелся. — Мы вас всех к стенке приставим!..

На этот раз работники технического контроля производили приемку в присутствии двух жандармов и офицера.

Все трое, из которых один имел мальчика и девочку, другой — сынишку-первоклассника, а третий — девчурку, которую недавно родила ему жена, в глубине души надеялись, что на этот раз детали будут соответствующими. Они боялись и за свою жизнь и за жизнь остальных.

Исследовали каждую деталь с опаской, вертели ее во все стороны, неторопливо, как бы желая отсрочить беду.

После каждой принятой детали офицер ожидал от них знака, указания, кого именно арестовать.

Царил тот странный покой, который овладевает всегда людьми, когда они знают, что судьба их зависит от других. Человек, у которого были мальчик и девочка, взял в руки деталь и, как опытный работник, немедленно обнаружил брак.

Остальные в свою очередь осмотрели деталь и также заметили брак.

С минуту они помолчали, заглянули друг другу глубоко в глаза, как бы желая угадать, что думает каждый.

Предчувствуя, что что-то случилось, к ним подошел офицер.

— Что-нибудь обнаружили?

— Ничего, — с разочарованием в голосе сказал тот, жена которого недавно подарила ему дочурку.

А тот, у которого были мальчик и девочка, как и отец первоклассника, кивнули головой в знак того, что их товарищ не солгал.