Завтра будет солнце

32

Казалось, наши сердца ошпарили кипятком.

Сверху на нас величаво взирала гора Амиата, ее строгий контур отчетливо прорисовывался в лучах вечернего солнца, бросавшего свои прощальные в этот день лучи на маленькую деревушку Челле-суль-Риго. Мы сидели на каменной скамье, установленной прямо в воде из термального источника, а перед нами расстилалась долина, впитывающая наши тревоги. Мы ни разу даже не коснулись друг друга и ни слова друг другу не сказали. Она выдернула меня из Колле, не дав возможности не то что вопроса задать, но даже под душем ополоснуться. Анита впихнула меня в свой «миникупер» и умчала прочь. Я был настолько изможден, что не сделал ни малейшей попытки сопротивляться.

Все, что я успел сделать, так это поднял вверх руки перед Джулией, показывая, что сдаюсь, но Джулия даже глазом не моргнула, сохраняя безучастное выражение на лице. Она развязала бандану, ее волосы рассыпались по плечам, развеваясь на прохладном ветерке этого сумасшедшего вечера.

Почему в нашей жизни не каждый день выдается таким? Неделями живешь, живешь, и ни хрена не происходит, одна только гульба-пальба, а потом — шарах! — и наваливается все разом. Жаловаться мне не стоило, тем более что я хотел сейчас быть жестким, рассерженным, сильным, беспощадным. Гордым, короче. А ни фига подобного, я выглядел испуганным ягненком, стыдясь своих измазанных грязью ботинок, своей пропахшей потом кожи. Меня поразило спокойствие Аниты, казалось, она меня видела таким каждый день, настолько ее движения были точны и уверенны. Никакого замешательства, ни малейшего смущения. Она подхватила меня с решительностью няньки, пришедшей забрать ребенка из детского сада.

Зайти посмотреть комнату Грандуки она отказалась, ее не заинтересовали ни бассейны, ни холмы Крете, ни даже Рикардо, который как раз выходил из садика с лимонными деревьями. Анита лишь заявила, что я должен ей довериться еще раз, хотя бы на некоторое время. И у меня не было сил воспротивиться. В машине лежали две сумки от Cenci с полным комплектом одежды для меня: трусы, носки, пара рубашек, пиджак, жилет, подтяжки, галстук, плавки и, естественно, армейские ботинки — прямо из Лондона. Навигатор уверенно прокладывал курс до Фонтеверде, термальный курорт в Сан-Кашьяно-де-Баньи, куда Анита давным-давно уговаривала меня съездить.

Все было организовано идеальным образом. Анита попросила меня ни о чем не спрашивать, по крайней мере пока мы не прибудем на место. Туда мы добирались где-то около часа по дороге, которую, казалось, организовали постановщики из «Шоу Трумана»[31], настолько она была безупречной. Хотя эти парни и раздражали меня в последнее время, но я сдерживался.

Номер люкс в «Кристина ди Лорена» встретил нас привычной роскошью и такими предсказуемыми цветами на всем этом лежала печать некоего нежданного чуда. Я не понимал, в какой роли я сейчас выступаю — проигрывающего или побеждающего, я все воспринимал отрешенно, решив в кои-то веки не проявлять никаких реакций.

Я не стал набрасываться на нее в номере, мне это удалось довольно легко, не дожидаясь разговоров, я прямиком направился сразу в душ. Анита в своем фиолетовом купальнике спокойно ожидала меня, завернувшись в зеленое полотенце. Несколько секунд спустя мы оба оказались в ванне на открытой террасе, лицом к лицу с целым миром и спокойствием. Хотя где-то глубоко внутри меня еще чувствовалось состояние войны, но вода из серных источников, похоже, усмирила мой гнев. Хотя, скорее всего, я просто был банально измотан после целого дня работы.

— Ты думаешь, Леон, что я сумасшедшая?

— Я думаю, что ты дрянь. Этого довольно?

— …

— Я думаю, что ты избалованная девчонка, намного избалованнее меня. Я думаю, что ты сука. Я думаю, что ты достойна презрения. Я думаю, что ты живешь в стеклянном колпаке а-ля Swarovski и не ощущаешь своего сердца. Но главное, я думаю, что ты величайшая, гребанейшая эгоистка. А я здесь только потому, что мне хочется еще разик тебя как следует отпялить.

Не знаю, что это на меня нашло, ощущение было такое, будто замороженные кубики моих чувств неожиданно растворились в сернистом бульоне. Я произносил эти слова, а сам смотрел не на нее, а на солнце. Анита сидела рядом со мной и принимала булыжники моих слов с непроницаемым лицом, неподвижная, молчаливая, как самая мудрая в мире женщина. От воды шел теплый пар, а воздух вокруг становился все более прохладным, поэтому Анита перед тем, как ответить, погрузилась в воду по шею.

— На прошлой неделе мне показалось, что я беременна. Подозрение такое возникло, понимаешь. Я побежала в аптеку и купила тест на беременность…

— …

— Все нормально, обошлось. Ребенка не будет. Но я, когда в ужасе смотрела на цвет этой полоски, думала только об одном: хочу, чтобы отцом ребенка был Леон. Хочу, чтобы отцом ребенка был Леон. Хочу, чтобы отцом ребенка был Леон. Я ни о ком больше не думала. Неожиданно я осознала, насколько ты являешься частью меня. Насколько я не могу обойтись без того, что нас связывает, пусть даже это нас когда-нибудь погубит. Когда твой брат сказал мне, что ты уехал сюда, работаешь на сборе винограда, пачкаешь руки и очищаешь свою душу, я решила, что мне следует сделать этот шаг: приехать и найти тебя. К сожалению, завтра вечером мне надо быть во Флоренции. Похоже, там одна синьора располагает двумя интересными картинами… Вот, я сказала тебе все, хоть целых два месяца прошло, но теперь я счастлива. И буду счастлива, чего бы это ни стоило, потому что нашла в себе мужество сделать еще одну попытку.

Я совершенно не знал, что отвечать, я не осмеливался глядеть на Аниту. Я слишком упорно ее добивался, я, пожалуй, чересчур идеализировал ее, и вот все мои оборонительные порядки рухнули. Но в глубине души я все же был доволен, я самому себе не решался в этом признаться, но да, так оно и было. Я торжествовал.

— Беттега все еще пялит тебя?

— Прошу, не говори так со мной.

— Ты мне скажи, пялит или нет, а я уж саму решу, каким тоном с тобой говорить.

— Нет, вот уже десять дней, как мы не встречаемся. Только не думай, что я примчалась сюда, потому что боюсь остаться одна, дело не в этом.

— А твоя сестра знает, что ты здесь? А Мария Соле?

— Я знаю, что я здесь. Решения принимаю я, я решаю, что лучше — колымага или лимузин.

— И кто же я?

— Ты лимузин, но в разобранном виде. Но ты тревожишь мое сердце, и за это я тебя ненавижу. Я же знаю, я буду тебя искать, найду и опять попаду в дерьмо, но ты помнишь, как мы с тобой говорили «если это не трудно, то это не для нас»? Посмотри на меня и скажи, что помнишь.

Я поцеловал ее, почти доставив боль, настолько был твердым и воспаленным мой язык. Да, мой поцелуй был злобным и безмолвным, решительным и бессильным. Анита терпела мои поцелуи, время от времени пытаясь восстановить дыхание, но я топил ее голову в воде. Я не ласкал ее грудь, я не ласкал ее шею, мне хотелось убить ее, убить и съесть, как только я умею есть эту девушку, только я, ты понял, Беттега? Я вспомнил, как она меня опустила в Биаритце, как Анита меня с дерьмом смешала у того самого маяка, а я потом бросил свою жизнь на дно рюмки. Похоже, узлы стали неожиданно развязываться сами собой, и никто мне не смог бы теперь объяснить причину этого.

Небо к тому времени было уже совсем темное, луна почему-то то была рассечена на две половинки, а звезды продолжали размножаться в вечности. Мы сварились уже до такой степени, что нам решительно пора было вылезать из этого бульона, если мы хотели пожить еще немного.

Мы уселись в шезлонги за стеклянной перегородкой. Не было ни души. Через десять секунд я провалился в глубокий сон. Открыв глаза, я почувствовал руки Аниты на моих уже давно высохших волосах. Было почти девять вечера, за окном стояла кромешная тьма, к нам деликатно заглядывали служащие отеля, напоминая о расписании. Мы в том же отеле и поужинали, это место порекомендовала Аните ее мама, а уж ее мама в ресторанах толк понимала.

Войдя в номер, я решил не заниматься любовью с Анитой, пусть она меня об этом попросит, а я бы еще подумал, поломался — вот о чем я думал, надевая привезенный Анитой костюм. Я даже галстук повязал, ибо нет лучшего дня для ношения галстука, чем твой самый счастливый день. А я был счастлив, хотя изо всех сил старался не выдать себя перед Анитой.

Я даже чуток растаял, когда заметил туфли Manolo Blahnik рядом с ее сумочкой: в белую, розовую и фиолетовую полоску, с бантиком, который завязали пальчики самой Венеры.

Пока Анита была в душе, мне пришла SMSка от Джулии, и я лихорадочно набрал ответ, а она моментально ответила, а я опять быстренько настрочил ей мессагу, и так мы общались, пока Анита не вышла из ванной. Вот о чем мы шептались.

ТЕБЯ ПОХИТИЛИ? ЕВА

ДА, ДОРОГАЯ. НЕ ТРЕВОЖЬСЯ… Я НЕДАЛЕКО ОТ НАШЕГО УБЕЖИЩА. ЗАВТРА Я УСЫПЛЮ СВОЮ ТЮРЕМЩИЦУ И СОВЕРШУ ПОБЕГ. ДЬЯБОЛИК

ДОРОГОЙ, МОЖЕТ, ПЕРЕДУМАЕШЬ? НЕ СТОИТ РИСКОВАТЬ!

ЕВА, МНЕ НУЖНО ИДТИ, НО ЗАВТРА Я БУДУ С ТОБОЙ. PS: ДЖИНКО-ПОДЛЕЦ

Меня охватило непонятное возбуждение. У меня было две женщины: одна принимала душ, а сообщница ожидала дома. Но если Джулия была Евой Кант, то кем же тогда была Анита? Алтеей ди Валленберг? Пожалуй. Не фиг об этом думать, но фантазии поневоле лезли в голову.

Мы с Анитой прошагали по длиннющим коридорам отеля в ресторан «Фердинад какой-то там», на каждом шагу кивая услужливым камердинерам, и там уже попали в мягкие лапы мэтров и сомелье. Они буквально излучали свет, принимая клиентов. Нам был предложен столик прямо у ограждения портика. Увидев Cenerentola в винной карте, я понял, что сегодня действительно мой день. Я воспользовался этим и накидал понтов перед сомелье, рассуждая об особенностях производства мерло и круглолистовых сортах. Я убедился в справедливости слов Виттории, эти сомелье в винограде ни шиша не смыслят, их учат всего лишь оценивать вкусовые особенности вина, о, как тяжек их труд.

Анита смотрела на меня с некоторой тревогой, как человек, который знает — еще мгновение, и мое настроение переменится, я начну с кем-нибудь ругаться и опять поставлю ее в неловкое положение. О, она не предполагала даже, какое умиротворение царит сейчас, в этот самый момент, в моей душе. Я рассыпался бисером для привлечения особого ко мне внимания, это было моим стремлением ко всемогуществу, если хотите, демонстрацией убеждения, что я вновь стал хозяином своей судьбы. Кроме того, я еще стремился убедить Аниту в том, что я и в самом деле изменился, что она сделала правильный выбор, что Беттега был на семь вершков ниже меня, пусть даже весь из себя некурящий и малопьющий.

Теперь я умел пробовать вино — спасибо донне Лавинии — я небрежно взболтал его в бокале, потом уверенно пригубил, ощутил полноту его вкуса, распознал пряность виноградной лозы, леса, ежевики.

Отлично. Можно разливать.

Я и Анита теперь могли выпить, хотя и не знали толком за что. Никто из нас не понимал, зачем мы вообще сюда пришли и сидим как ни в чем не бывало, не выяснив до конца отношений. Хотя иногда нужно просто опять принять друг друга и все, потому что при сентиментальных разборках могут всплывать и ложь, и гнев, а душевные раны бывают порой столь глубокими, что даже одно-единственное слово может разбередить их до конца жизни, ибо память не умирает. Я решил, что, несмотря на выбор красного вина, закажем мы все-таки рыбу, поскольку был уже научен Витторией не бояться неожиданных сочетаний: молодое вино и пицца, брунелло и горячий шоколад.

На самом деле мне за последние дни уже до смерти надоели и пекорино, и домашняя колбаса, все эти супы с сухариками, мне хотелось сменить рацион.

Анита смотрела на меня такими вежливыми глазами, с учтивостью, которую трудно чем-либо утомить. А может, это просто я так себе воображал. Не важно, поскольку мы опять были One, как пела она мне когда-то, без спора, без ора.

Я не осмеливался думать о кокаине, пусть даже мне и хотелось, но если уж Анита вновь появилась, то это означало, что любовь сильнее дури, ну, может быть, хотя бы теоретически. По правде, я не шибко заморачивался этим вопросом и потому чувствовал себя, как бы это сказать, более человеком, что ли, более сильным, более свободным, более независимым. Пожалуй, я бы теперь мог спокойно прожить, даже если бы моя матушка прикрутила мне все краники, лишив ежемесячного пособия в семь тысяч евро плюс еще разных дивидендов и халявной аренды, что обеспечивало мне более или менее приличное существование. Хотя, если подумать, пять евро в час, которые я зарабатывал на виноградниках, это все же не такие большие бабки, но я мог бы прокрутиться, приторговывая дурью, той же травкой, например. Ну хорошо, хорошо, не будем ссориться с маман.

Анита и я, мы оба пытались расслабиться, но у нас было слишком много запретных тем, поскольку ее фокусы с Беттегой длились не просто долго, но еще и на виду всех наших друзей, хотя, как обычно, никто ничего по этому поводу не комментировал. Одно лишь было бесспорным: я решительно не знал, что представляет собой понятие гордость. Да, я оказался в конечном итоге слабаком, но в конце-то концов что в этом плохого? Не всем же быть сильными и уверенными в себе людьми, с незыблемыми принципами и великими идеалами. Тем более что никто не придет к нам на помощь, и про всех нас рано или поздно забудут, как писалось в той книжке, что подарил мне Стефан. Про нас забудут очень скоро.

Казалось, Анита читает мои мрачные мысли. Покалывая вилкой своего тунца в тартаре, она снова подняла бокал, держа его за ножку, лишив тем самым меня возможности сделать ей экспертное замечание.

— Наконец-то одни. За нас и за то, что будет.

— Знаешь, я скучал по тебе.

— …

— …

— О, какое замечательное вино, а, Леон?

— Цепляет, верно?

Однако было что-то, что меня тормозило и от чего коченели пальцы: как ты можешь сидеть за одним столиком с Алтеей после того, как познакомился с Евой? Передо мной время от времени возникало лицо Джулии, ее красная бандана, ее веснушки, и я как-то резко отключался.

— О чем ты думаешь?

— А?

— О чем ты думаешь, Леон?

— О твоих духах. Я думаю о твоих духах.

Мы еще долго сидели за столом, а официанты ходили вокруг на цирлах, то подливая вина в бокалы, то услужливо накручивая перчику из специальных терок, а потом уж гормоны взяли свое, заставив нас закончить ужин и отправиться мириться изо всех сил.

Я помню только, что был груб, как никогда. Я взял Аниту сзади, я отдрючил ее с такой жестокостью, что даже сам удивился. Гнева и недоимок накопилось столько, что мне казалось излишним дарить ей еще и предварительные ласки. Но Анита тащилась, нравится, сука, вот он я, тащись. Причинять боль некоторым женщинам есть единственный способ доставить им удовольствие.