Завтра будет солнце

6

Человек никогда не задумывается над тем, что в один прекрасный день ему придется попрощаться со всеми. Это как-то не по-человечески — проститься сразу со всеми, да и зачем? Говорят «до свидания», чтобы потом увидеться за завтраком или за обедом, а я не думаю, что вновь вас всех когда-либо увижу. Поэтому и стараюсь запомнить ваши улыбки, особенно улыбки внуков — я буду по ним сильно скучать.

Мы живем и не оставляем ни записей, ни следов, ни конспектов — никаких знаков благодарности к той жизни, течению которой пытаемся всеми силами воспрепятствовать, но которая в конце концов берет свое. Она победила и меня, бесстрашного воина — я старею и слабею с каждым днем, хотя сегодня вечером разум мой ясен как никогда. Простите меня за орфографические ошибки, я учился в швейцарской школе, хоть учеба там дрянь, но нас туда заставляли ходить, а теперь и мы заставляем наших детей ходить в те же школы, и даже у меня не было сил взбунтоваться. Сегодня я провел замечательный день в вашей компании в Сен-Сафорин, отмечая диплом моего обожаемого Леона. Вы помните тот день? Вы послали за мной Юлия на машине, и он привез меня сюда, в Белладжо. Ну, разумеется, мог бы кто-нибудь и из вас за мной приехать. Вам не стыдно? Я думаю, ваш дедушка заслуживает чуть большего внимания. Мне бы было так приятно услышать, как вы все стучите в мою дверь со словами: «Эй, дед, ну-ка вставай, пора сменить озеро! Мы все едем в Лозанну, у Леона праздник!»

К чему иметь большие средства, если не умеешь распоряжаться ими с некоторой фантазией? Думаю, однако, что уже поздно рассуждать на эту тему, тем более сегодня. Вероятно, все из-за моего непостоянного характера да еще из-за моих жизненных приоритетов.

Все возвращается на круги своя, так ведь в народе говорят? Что посеешь, то и пожнешь. Для меня в жизни была главной медицина. Медицина, касающаяся самой красивой части женщины в любом ее возрасте: груди. Я спас многих, но не сумел сохранить единственную женщину — ту, которая подарила мне сына, так уж распорядилась судьба. Возможно, у меня не получилось воспитать своего сына должным образом. Я доверял его воспитание коллегам и лучшим наставникам, многочисленным нянькам и тем немногим женщинам, которые шли со мной по жизни. Но, надеюсь, со временем мне удалось сделать так, чтобы они полюбили моего сына, а он полюбил их. Медицина была главным делом моей жизни, и все мои интересы сосредотачивались только на ней. Поэтому, сынок, я знаю, что должен попросить у тебя прощения, но я чересчур гордый, чтобы сказать тебе это лично.

Моим родным домом была больница. Там работали замечательные специалисты, и только из-за них я решил не эмигрировать в Соединенные Штаты или в Швейцарию, в которой родился. Быть богатым, по крайней мере, для меня, означает всего лишь возможность выбирать лучшее вино. Я тебе сегодня как раз об этом говорил, помнишь, Леон? Когда мы ходили гулять на озеро.

Леон мой самый любимый из всех внуков. Он мне более симпатичен, чем Пьерандреа, который, на мой взгляд, слишком холоден, хотя ведет себя всегда безупречно, с должной учтивостью и почтением. Есть вещи, которые чувствуешь душой, и это порой отличается от того, что видишь глазами. Искренняя любовь и уважение идут к сердцу никому неведомым путем, и тут я, конечно, могу ошибаться. Так что, Пьерандреа, дорогой мой, прости меня.

Смерть предоставляет шикарную возможность наконец высказать все, не боясь показаться при этом ни виноватым, ни смешным. Хотя о самом прекрасном, что есть в жизни — о желаниях, изменах, необузданных страстях — рассказать все правдиво невозможно, только то, что этот груз на наших плечах неимоверно утомляет. Если вы обращали внимание, самые сокровенные тайны раскрывают в состоянии страшной усталости, когда эти секреты уже бесполезны и никого не могут удивить. Тем не менее мы все ужасно боимся исповедываться, даже я, хотя мне уже семьдесят три года, потому что не хотим показаться жалкими и ничтожными в глазах большинства, только закат жизни дарит всем нам желанное забвение. Немногие смогут запомнить красоту этого заката, и я очень хочу, чтобы эти немногие стояли бы сейчас рядом со мной.

Прежде всего, объявляю об отмене всех данных мною ранее распоряжений.

Теперь же объявляю своими наследниками следующих лиц.

1. Моего единственного сына, Джованни Альберто Сала Дуньяни, которому оставляю сорок процентов своего состояния, а кроме того, виллу в Белладжо, усадьбу в Комо, дом на улице Сенато, две квартиры на Корсо-Венеция, дом в Женеве и дом в Пунта-Ала. Только прошу его, пока он будет жив и здоров, не продавать дом в Белладжо.

2. Профессора Алессандро Дзакканья, которому оставляю тридцать процентов состояния с условием направления этих средств на исследования раковых заболеваний.

3. Моего внука Леона, которому оставляю пятнадцать процентов состояния, квартиру на аллее Бьянка-Мария, а также все картины в моем банковском хранилище. В частности, я хотел бы, чтобы ты сохранил «Святого Иоанна Крестителя», который, вероятно, является последней картиной Караваджо. И еще мне хотелось бы, чтобы ты не потерял свою истинную любовь.

4. Моего внука Пьерандреа, которому оставляю пятнадцать процентов состояния, квартиру на улице Винченцо Монти и бюст Фарука со штемпелем «три тосканских лиры» и сертификатом Болаффи. И я строго-настрого запрещаю тебе продавать его, чтобы купить потом один из островов Фиджи, я слышал сегодня, как ты говорил об этом.

5. Доктора Эльду Перинетто, которой отписываю небольшую квартиру у озера в Черноббио.

6. Моих двух верных горничных, Франческу и Стефанию, которым дарю пятьдесят тысяч лир. Эти деньги следует списать априори с моего счета.

7. Донну Лавинию Каччьяконти, которой оставляю усадьбу Фаттория-дель-Колле-ди-Трекуанда. Она любила эту землю, пожалуй, больше, чем я, и сделала эти виноградники усладой моей старости. Прошу Лавинию не отказывать в приюте моим потомкам, когда бы они ни захотели посетить Колле.

Вот и все, пожалуй, что я имею, хотя наверняка позабыл про какой-нибудь дом. Как говорил мой отец, «если ты знаешь точно про все свои богатства, тогда ты еще не богат».

Надеюсь, что вы хотя бы чуть-чуть оплакиваете мой уход и что вы все прилично оделись на поминки. Парадная одежда на похоронах есть непременный атрибут цивилизации, а кроме того, делает закат намного красивее.

Не знаю, долго ли еще, но до сей поры я жил, не испытывая особых сожалений. Может, о чем-нибудь и стоит поплакать, но для этого понадобится целая жизнь да еще и мужество в этом признаться. Другой же жизни, если соизволит Господь, не будет.

Эдуардо Мария Сала Дуньяни

Нотариус Гэби окончил чтение и сложил письмо, опустив увлажнившиеся глаза. Мой отец смотрел странно и безучастно, будто ожидал чего-то большего, нежели сорока процентов и кучи домов, о существовании которых он по большей части и не подозревал. Меня же немного трясло от такого позднего изъяснения в любви. Очевидно, дед в тот самый день как-то по-особенному проникся в отношении меня. Что же это, если не судьба? Дед решил написать завещание именно в день моего аттестата зрелости, и вот тебе достается как бы Караваджо. Несмотря на мою явную обескураженность, я был согласен с решением дедушки. Он был для меня намного ближе, чем для Пьера, карьериста и прагматика. Единственная вещь, которая всех озадачила — это передача фермы Фаттория-дель-Колле, потому что никто не понимал ее предназначения. То есть вообще-то все знали, что в последние десять лет, когда наступал сезон охоты и сбора винограда, дедушка регулярно отправлялся куда-то под Сиену. Папа один раз даже съездил на эту ферму и больше туда ни ногой. Я помню, видел какие-то фото у нас дома — и более ничего.

Те несколько слов, которые дедушка посвятил этой усадьбе, меня поразили до глубины души. В этих словах было столько любви, сопоставимой разве что с его любовью к науке, к бабушке и (почему нет?) ко мне. Я неожиданно почувствовал отклик на мои чувства и симпатии, которые всегда считал пустыми, бесполезными и безответными. Дедушка, видимо, понял мои сокрытые от всех порывы. Как мне теперь сказать ему об этом? Как отблагодарить его? Цветочки на могилу отнести? Помолиться? Нет, это все как-то не по мне.

Озеро за окном казалось теперь намного дружелюбнее, хотя жалюзи хлопали на сквозняке.

— Знаешь, что делают аборигены, когда умирает родитель? Режут скот и раздают все его добро. Никто ничего не наследует, иначе те, у кого умирает богатый отец, закатывали бы пир горой.

— Хорошо, что мы не аборигены. Так или иначе, все сложилось удачно, Леон… Он в последнее время вообще впал в маразм, так что запросто мог все раздать своим больным, с него бы сталось.

— Пьерандреа, прошу тебя.

Мой отец вел себя как-то неуверенно. Скорее всего, он думал то же самое, что и мой брат, только не мог это открыто высказать, особенно в присутствии нотариуса Гэби. Похоже, несладко было папе, единственному прямому наследнику, выслушивать изъявления признательности в адрес клиники — о, вы должны были видеть радость в глазах профессора Дзакканья — и в мой адрес. Когда нотариус отметил, что донна Лавиния Каччьяконти, приглашенная на официальное оглашение завещания, вынуждена задержаться в Тоскане из-за неотложных проблем на виноградниках, папаша скорчил гримасу.

Реально для меня и для Пьера в данный момент основной проблемой были наши друзья. У всех на руках были билеты, которые брат разослал вместе с приглашениями — на реактивный лайнер, мы целый лайнер, блин, заказали — и до сих пор было непонятно, полетим ли мы отжигать на Ибицу или нет. Мама уже дала добро, а вот отец не говорил ни да, ни нет. И все же Пьер сумел подобраться по-кошачьи к отцу и вытянуть из него невнятное «ладно». Мы переглянулись с братом. Ура, праздник!

Нас ожидали целых три дня заслуженного восторга. Кому какое дело было до наследственных разборок? В конце концов, истинным наследством были дедовы слова, полные любви, да еще нечаянная улыбка фортуны — я теперь являлся обладателем предполагаемого Караваджо. Но если подумать, что за радость иметь дома этого как бы Караваджо? Сбагрить его Аните? Повесить рядышком с постером Человека-Паука? А может, лучше рядом с моим дипломом в рамочке? О, там бы он смотрелся. Настоящий диплом и поддельный шедевр, логическое завершение круга моих исканий, хотя, может быть, и не завершение, а только начало. Честно говоря, я и понятия не имел, кто такой был на самом деле этот Караваджо. Такой, может, средневековый гомик, рисовавший полуодетых мускулистых мальчиков, а в серединке — Христос сидит, в окошко глядит. Ну ладно, ради любви к дедушке я готов снести и это.

Я позвонил Дуке, своему любезному Дуке, и сказал, что через пару часов к нему заеду. Я должен был запастись кайфом на всех, и, как обычно, никто, кроме меня, об этом не заботился: Дука доверял только мне одному. Но сначала мне надо было заскочить домой, взять денежку, полтонны хватит, а потом — коксику, так, для поднятия ежевечернего тонуса, без фанатизма. Если не хватит боеприпасов, то на Ибице у нас свои пушеры, которые, едва нас заметив, мгновенно прилипали, как банный лист к заднице, так они ценили нашу компанию. Разумеется, я постараюсь держаться от них подальше, ведь там могут оказаться подруги Аниты — Звева или Бьянка, только бы не Мария Соле, — готовые меня пасти и фиксировать малейшие мои закидоны. Но я всегда был чудесным актером, так что с этой напастью уж как-нибудь справлюсь. Можно было бы сыграть по-хитрому и вообще отказаться от уик-энда, но Пьер очень уж меня упрашивал — еще бы, чуваку тридцатник исполняется, — да и, в конце-то концов, ничего нет плохого в том, чтобы съездить куда-нибудь развеяться, коли уж баба твоя решила какое-то время побыть одна, типа подумать. Ладно, пока ждем ответа, кто нам запрещает порезвиться?

В еще более прекрасное расположение духа меня привел звонок Беттеги. Он сообщил, что встречался с Анитой и так, слегка, намекнул ей о нашем с ним разговоре. По его словам, она восприняла все совершенно равнодушно, однако я почувствовал, что Анита развернула свой дальнобойный радар в мою сторону. Мест, по которым я крутился в Милане, было не так уж и много, совсем ничего. Все это уместилось бы в комнате на сто квадратных метров.

Я заехал к Дуке, когда тот уже собирался уходить. Дука перец еще тот! Он чуял запах и денег, и успеха, но ветер почему-то всегда начинал дуть в противоположную сторону. Я звал его дядей, но на самом деле он был приятелем моей матери: Леопольдо Дукати, сорок восемь лет, волосы с проседью, утонченные черты лица. Ему безумно нравилось жить красиво. Сталелитейный завод, который он получил в наследство, вскоре со страшным треском обанкротился, а отказаться от сладкой жизни было немыслимо, поэтому Дука нашел новые источники дохода — приторговывал кокаином среди немногочисленных, но хорошо употребляющих друзей. Он как-то застукал меня на чьей-то свадьбе с носом, испачканным в порошке, и сказал, что может мне кое в чем помочь.

Мне уже было пригрезился романтический вояж в Аризону в компании истощенной диетами модели, а он всего лишь предложил мне попробовать лучшую дурь в Милане: его. Блин, так оно и было. Качественный кокс, неразбодяженный. Никаких пакетиков. Никакой головной боли на утро, разумеется, если попутно не выпил. Шняга была в том, что дяденька был всегда на виду, лишь очень-очень немногие могли обращаться к нему напрямую. Так и выходило, что мне приходилось брать товар сразу на всех. И в большинстве случаев платил за все тоже я.

Дука передал мне пять шариков, аккуратно запечатанных. Я с восхищением рассматривал кокаин, от которого мне теперь предстояло воздерживаться. Тяжкое испытание, но я сильный, я выдержу. Я сильный. Я выдержу. Я сильный. Я выдержу. Я спрятал кокаин в карман и ушел, непроизвольно потягивая носом.